Последние метры

СЛЕД, КОТОРЫЙ ОСТАВИШЬ

Долог ли путь солдата от призыва до увольнения в запас? По времени - для сравнения - всего-то два урожая, два кругооборота в природе: зима-лето, зима-лето - и дома. Расторопная природа за это время успевает обновиться лишь дважды. А человек, высшее ее создание?

Его «обновление», истинное созревание подготавливалось восемнадцатью годами предыдущей жизни: от ясельной группы до рабочего коллектива или студенческой аудитории.

Мы не задумываемся над тем, как, в сущности, мало человек приспособлен к жизни! Нет у него ни острых клыков, ни когтей, чтобы добывать себе пищу. Нет у него и быстрых крыльев, стремительных ног, чтобы уходить от погони. И все-таки человек всегда и во всем побеждает благодаря единственному, но всемогущему оружию - знанию.

Как она длинна и многообразна - дорога, что ведет человека к знанию!.. Ее исток лежит в далеком-далеком, наивном и восхитительном детстве; но странное дело: приходит мудрая старость, а дорога по-прежнему манит вперед, по-прежнему не кончается, таит в себе новизну, радость открытий. Вечное, непрерывное движение… Честь же тому, кто, не кляня ухабы и непогоду, прошагал дорогу познания собственными ногами, кто не оглядывался по сторонам в поисках обходных тропок и устроенных уголков. Кому она давала не просто смену впечатлений, географических мест, но опыт, силу для новых высот, для свершений…

Было на этой дороге все: первый самостоятельный шаг, доброе слово «мама», радужный мыльный пузырь, самостоятельно вбитый гвоздь, розовое облако, похожее на слона или птицу, букварь, границы нашей Родины, обозначенные на карте, волнующий запах сирени, теорема Пифагора, майская зелень берез, тайная любовь к недосягаемо взрослой учительнице, первое мимолетное разочарование, пугающе-сладкий успех, внезапно глубоко прочувствованная скорбь, солнце, шальной ветер, почти доступный горизонт…

Восемнадцать лет… Начало пути. Начало жизни.

Затем весь этот багаж, спресованный в одном лице, попадает вместе с человеком в армию, скажем, на отдаленную заставу, где уже не пристало размахивать руками и убеждать остальных, какой ты хороший, где не принято призывать других к активной работе, потому что надо делать саму эту работу - ежедневную, изнурительную, но благороднейшую воинскую работу, ибо только тогда все увидят, чего ты стоишь на самом деле.

Зима-лето, зима-лето. Не каждому дано за этот промежуток времени совершить подвиг. Но след - твой «урожай» в жизни - единственный и неповторимый след ты после себя оставляешь. Непременно. Каков он, таков и ты - так будут судить о тебе пришедшие после тебя на заставу. Таким тебя будут знать сослуживцы, чьи кровати в казарме стоят рядом с твоей, чьи сердца бьются в унисон с твоим. А краюха трудного солдатского хлеба - того самого, что растили заботливые руки, пока ты рос физически и духовно - одинаково может насытить человека добросовестного и не очень, сильного и слабого, трудолюбивого и лодыря. Краюха, отломленная от общей буханки…

Многие месяцы - от призыва до увольнения - я прослеживал судьбу одного паренька, Алексея Медникова. Подкупало в нем многое: приветливая застенчивость, постоянная тяга к общению, суждения о жизни, жажда к работе и знаниям… Были в Алексее такие черточки характера, которые я видел у многих солдат-пограничников, несущих службу на самых различных участках границы. Что-то общее замечалось в этих людях, ни разу не видевших друг друга, и тем чаще вспоминал я подробности нашей первой встречи с Медниковым, мысленно восстанавливал портрет Алексея. По редким сообщениям окружной пограничной газеты убеждался, что служит мой герой, как прежде, по велению сердца, что торит он свою тропу в жизни уверенно, открыто, как настоящий воин и гражданин.

И вновь я обращался к самым первым его дням на заставе, к началу.

СНАЧАЛА, поднятые по тревоге, они бежали рядом - братья Шаповаловы, Петр и Павел, он, Алексей Медников, и рядовой Полуцыган. Жесткий и гремучий сивый камыш цепко схватывал за ноги, тянулся длинными острыми саблями к лицу, норовя полоснуть, не пустить… С трудом Алексей разрывал его капканные сцепления, упрямо бежал, натыкаясь в темноте то на куст облепихи, то на валежину, то на еще какой-то неведомый ему колючий запутанный кустарник.

Пока, выламывая ноги, продирался, запоздало ощутил: отстал! Только что угадывались впереди широкие, надежные спины Шаповаловых - и нет их. Даже дебри не колышутся. Вверху стыла луна - равнодушная, безликая, пустая.

«Подождите!» - мгновенно оценив ситуацию, уже хотел крикнуть Алексей товарищам и вдруг совсем рядом услышал привычный голос Полуцыгана, замыкавшего группу:

- Медников, ты что это остановился? Потом будем отдыхать, а сейчас нажимай. Ну! Не теряй времени.

Время, время, время! С первых дней службы на границе Алексей был поставлен в его жесткие рамки. Но сейчас совсем другой смысл заключало в себе это слово - уходило время, в которое прорвавшийся на нашу территорию враг предпринимал отчаянные попытки скрыться. Уже, должно быть, им пройдены многие метры преступного пути, уже вся жизнь заставы подчинена одному: найти и обезвредить… А он, Алексей, едва не плакал от обиды,- ноги, прежде такие послушные, стали вдруг ватными, чужими, отказывались служить.

«Да что это, в самом деле? - спрашивал себя Алексей.- Другие-то ведь бегут! Шаповаловы, Полуцыган - все могут».

О тех, кто ушел вперед, увлекая за собой заставу, машинально подумалось: им труднее. Может, потому, что они были первыми? Петр Шаповалов только что вернулся из наряда, не успел еще заснуть, как весь личный состав подняли по тревоге - обнаружили след…

Павел, брат, тоже отдыхал - ему предстояло выйти в наряд на границу через два часа.

А он, Медников? Чем был занят он? С утра, встав ни свет ни заря (привилегия ночного повара), приготовил сытный завтрак. Второй повар, Шевченко, похвалил, а уж его-то похвала чего-нибудь да стоила; Шевченко окончил школу поваров и в этом деле толк знал… Еще что? Что у него было еще, после завтрака? Вдвоем они сделали закладку на обед и, пока напарник отдыхал, а обед доваривался, Алексей набросал скупое письмо домой, родителям. Так, самое общее, чтобы не волновались: жив-здоров, ноги держит в тепле, а голову в холоде,- это для мамы. Что служит нормально, занимается не утрамбовкой воздуха и упаковкой дыма, а настоящим мужским делом,- для отца.

Отец… О нем можно рассказывать бесконечно. Хотя бы то, как они вдвоем - отец и сын - изучали кино. Сотни зрителей просто смотрели фильм «Замерзшие молнии», а они изучали, впитывали в себя каждый его кадр. Фильм был о концентрационном лагере «Дора», где изготовлялись Фау-1 и Фау-2. Отец тихим, внезапно осипшим голосом комментировал сыну фильм - он был узником этого лагеря смерти и на всю жизнь запомнил то, что происходило на экране. В тот страшный год он едва успел закончить десятый класс, как оказался на фронте. Раненым попал в плен… Было ему тогда почти столько же, сколько сейчас Алексею.

«Но ведь он боролся! В немыслимых, страшных условиях, где малейший дух борьбы карался смертью,- отец боролся. И победил! Нашел в себе силы победить… Нашел. А я что?»

Зло, упрямство придало Алексею силы. Шаг, другой, с пятки на носок, с пятки на носок… Хлещут по лицу ветки, качается из стороны в сторону, совсем как уличный фонарь на ветру, зыбкая луна, свистит п ушах ветер. Но обретают - черт возьми, обретают же! - прежнюю силу мышцы, твердой, не пружинистой, не проваливающейся становится земля.

- Под ноги не смотри, Алеша,- снова раздался ободряющий голос Полуцыгана.- Взгляд вперед, только вперед. Ты не устал, Алеша, ты просто расслабился…

Необъяснимая энергия, дополнительные силы вливаются в Алексея со словами Полуцыгана, подгоняют его радостной мыслью: могу, бегу, бегу…

Именно Полуцыган ходил с Медниковым в самый первый наряд. С участком, как водится, знакомил начальник заставы, а вот первые шаги на границе Алексей сделал вместе с Полуцыганом. Они обследовали оба фланга до стыков с соседними заставами, заглядывали во все щели и впадины. Алексей, помнится, слушал объяснения старшего наряда и удивлялся, как это Полуцыгану удается хранить в себе столько деталей, примет, ориентиров, на первый взгляд совсем незаметных, ничего не говорящих непосвященным? Откуда в нем такие качества? Ясно же, что не от природы,- Полуцыган городской парень, токарь-карусельщик. Может, дело в возрасте? Намного ли Полуцыган старше его, Медникова? - задавался Алексей вопросом.- На год? Два? Вряд ли на два: видимая разница в их возрасте в лучшем случае достигала полугода. Правда, на границе возраст человека определяется совсем иными признаками, чем на «гражданке». Это Алексей тогда уже успел усвоить, когда слушал, с какой уверенностью, даже сдержанным восторгом Полуцыган говорил о границе, о службе, как вспоминал, где, у какого камня произошли памятные для заставы события.

- Тут у нас горячее направление,- пояснял тогда старший наряда и пообещал: - Скоро сам все узнаешь.

«Узнавание» было совсем не таким простым делом, каким оно казалось Алексею в начале службы. Если, как сейчас, тебя среди ночи поднимет с постели голос дежурного и бросит на задержание нарушителя, тогда ты быстро поймешь разницу между таким способом «узнавания» и другим, «лабораторным», когда, сидя в тиши аудитории, с помощью схем и объяснений старших товарищей постигаешь возможные действия нарушителя и сложную тактику пограничников. Не в этом ли, первом способе, секрет «цепкой памяти» Полуцыгана, который сейчас бежит рядом так легко, словно рожден для тревог и ночных пробежек?

- А ты, вижу, с характером,- не то одобряюще, не то удивленно проговорил на бегу Полуцыган, когда отставший было Медников вновь набрал прежний темп.

Алексей не ответил, благодаря кому и чему он приобрел в эти минуты «характер». Только потому промолчал, что есть вещи, которые мужчины не обсуждают.

Но вот впереди, раскраивая темноту, у контрольно-следовой полосы замелькали широкие лучи следовых фонарей. В ночи яркий их свет рисовал голубоватые фантастические картины: шевелились деревья, сдвигались и раздвигались валуны, уродливые тени ложились на землю.

Замполит, возглавлявший поиск, отдавал четкие приказания, и солдаты по двое, по трое уходили в разные направления. С одной такой группой ушел рядовой Полуцыган.

Медникова оставили у контрольно-следовой полосы - в том месте, где наряд обнаружил следы ночного пришельца.

Вот они, свидетельства чьих-то преступных замыслов! Алексей так напряженно всматривался в отпечатки, что через минуту, казалось, мог нарисовать себе облик самого нарушителя. Первого нарушителя за свою короткую еще службу на погранзаставе.

А тем временем поиск, судя по сообщениям, поступившим от группы преследования, подходил к концу. Тогда-то начальник заставы, поначалу находившийся на рубеже прикрытия, и прибыл к месту обнаружения следов на КСП. Увидев Медникова, удивился:

- А вы почему здесь?

- Прибыл по тревоге,- отрапортовал Медников, недоумевая, где еще надо быть, как не тут!

Тогда он еще не знал, что повар по тревоге на границу не выезжает. Он был в этой должности всего неделю.

НЕДЕЛЮ назад дежурный вошел в учебный класс и коротко объявил:

- Рядовой Медников, к начальнику заставы!

Алексей недоумевал: откуда знает его капитан?

Ведь познакомиться толком еще не успели. И потом - зачем он понадобился начальнику заставы, у которого с приездом новичков, должно быть, и без того дел по горло?

Начальник заставы всмотрелся в лицо вошедшего: как же они непосредственны, юношески открыты - лица новичков!.. Пройдут месяцы и месяцы, прежде чем на них отразится печать умения, приобретенного опыта, сдержанной мужской гордости. Сколько таких чудесных, вполне естественных изменений свершилось на его глазах! Не сосчитать…

- Готовить умеете? - спросил у Медникова начальник заставы.- Ну, обеды, завтраки, ужины… Умеете?

Алексей понял, что сейчас, сию минуту, в этой канцелярии с небогатой спартанской обстановкой да двумя-тремя репродукциями с картин его недавние мечты о настоящей границе рухнут… Поэтому кивнул отрешенно :

- В турпоходах приходилось готовить.

- Ну и отлично. Турпоходы - хорошая школа. Сегодня же и приступайте…- Словно оправдываясь, капитан добавил: - Повара вот ждем из школы, а его все нет…

«Ну что я буду слезы лить, на заставе без повара ведь не обойтись»,- подумал Алексей, когда вышел из канцелярии.

Одно беспокоило: как бы не затянулся обещанный капитаном приезд повара из школы… Он, Алексей, будет стараться, чтобы ребятам понравились его блюда, потому что не привык относиться к делу иначе, как в полную силу. Но вдруг случится так, что временная его должность останется за ним навсегда, на все время службы?

Эта мысль рождала отчаянную досаду. Дело-то вовсе не в том, что родителям придется сказать об этом своем назначении, лестно или не лестно оно будет для них звучать. И даже не в том, что начальник заставы, заметив разочарование Алексея, подал ему, как спасательный круг, утешительную мысль, что-де не всякому на границе выпадает непременно героическое, с погонями и перестрелками, и надо за честь считать его, Медникова, огромное участие в повышении боеспособности нарядов…

Все это так. Но разве просто примириться с мыслью, что рушилось то, о чем мечталось совсем недавно?..

СОВСЕМ НЕДАВНО Алексей корпел в учебном классе над инструкциями и наставлениями. Один из первых прошел курс молодого бойца, овладел всеми приемами ведения современного боя - правда, пока что теоретически.

День, когда для молодых пограничников предстояли боевые стрельбы, выдался ветреным. По небу медленно тянулись тяжелые полосы туч, и солнце, иногда прорываясь сквозь них, осветляло этот висящий свинец, превращая его в плавные мельхиоровые завитки. Все это отметилось разом, одним мимолетным взглядом. Сравнения и красивости тотчас исчезли, словно их не было, едва глазам открылось ровное поле стрельбища. Молодые пограничники стали готовиться к сдаче экзамена.

Как эффектно, впечатляюще заваливались набок мишени, сраженные меткими очередями! Сколько музыки таилось в тугих огневых струях, в том, как они волнами прокатывались над полем й постепенно затихали в леске! Нет, что ни говори, а была в этой картине особая, не броская, но удивительная красота, не сразу и далеко не просто открывающаяся глазу…

Уже закончили упражнение первые пары. Уже отделению, в котором был и Медников, подали команду занять огневую позицию… И тут Алексей вдруг почувствовал легкий озноб, мгновенно сковавший тело. Воображению - этому кривому зеркалу действительности - тотчас предстала картина, непохожая на только что виденную, эффектную и впечатляющую. Мнилось: вот он, Алексей, длинно и зло бьет из автомата по далеким фанерным контурам, но пули идут куда-то совсем не туда, и фанерные манекены, дразня, маячат как ни в чем ни бывало, словно обрубки тугой резины, от которой отскакивает тяжелый, всепробивающий свинец…

Алексей встряхнул головой, сдул с бровей выступивший пот. Это было похоже на наваждение - так ясно он увидел несуществующий эпизод, так быстро уверился в том, что непременно промажет. К тому же руки налились ртутью: не поднять, не пошевелить.

Сержант, командир отделения, пристально вглядывался в лицо Алексея, и, похоже, знал истинную причину «недомогания» молодого солдата.

- Что, растерялся? - спросил он, подходя к Медникову вплотную. В руках командира отделения розовели вылинявшие флажки, а сам он улыбался понимающе и устало.

- Ты, Алексей, представь, что враг это перед тобой. Враг! И что он целит в тебя, а ты должен его опередить, сразить первым… Ну, давай на рубеж! Прицел не забудь поставить, чтобы врага своего - наверняка…

То ли ветер был в лицо, то ли досада, что непростительно расслабился, владела Алексеем, когда шел к огневому рубежу, только в глазах его стояла непривычная резь, и стыд жег щеки, будто пламенем их оглаживало.

«Дорогой ты мой человек! - хотел в эту минуту сказать Алексей сержанту.- Никогда не забуду урока. Догадался, понял, что не растяпа я, не хлюпик, так впервые случилось и никогда больше не повторится. За науку спасибо!»

Ничего этого не сказал Алексей, только подумал. Приладил к горячей щеке автомат, ставший вдруг легким, послушным, вгляделся в контур мишени д нажал спуск.

Отстрелялся Медников с оценкой «отлично». Отнес эту маленькую первую победу на счет сержанта. Здесь же, на стрельбище, еще раз вспомнил, как накануне призыва просил военкома направить его только в пограничные войска. На вопрос военкома, почему именно в пограничные, ответил, что они единственные из всех родов войск ежечасно находятся в полной боевой… Оценил по-новому эти слова, которые жили в нем задолго до того дня, когда Алексей впервые надел погоны с двумя буквами «ПВ»,

ЗАДОЛГО до своего первого армейского часа тринадцатилетний Алексей Медников, первый президент киевского клуба «Искатель», а потом - инструктор по туризму от райкома комсомола в городской детской экскурсионно-туристской станции, собирал минералы и гербы городов. У него была - специалисты подтверждали - редкая, поистине профессиональная коллекция, которую он выставлял в Киеве, показывал в своем родном клубе «Искатель».

«Искатель» - не просто красивое название. Его девизом всегда было: «Бороться и искать, найти и не сдаваться». И ребята искали: себя, если в этом была нужда, места будущих маршрутов на карте, где понятие Родины как бы познается впервые… «Искатель» прошел туристскими тропами Кольского полуострова, Карпаты, Крым, Кавказ. Его члены участвовали в военизированных играх, проводили «Зарницы», учились стрелять из настоящих автоматов Калашникова,- словом, жили по законам маленькой военной республики.

Был у клуба и особый, праздничный день, когда на годовщину ВЧК-КГБ «Искатель» принимал в свои ряды прошедших кандидатский стаж новичков, которые при поступлении должны были показать не только доскональное знание истории страны, но и уметь подчиняться железной дисциплине, как подчинялся ей Феликс Дзержинский. Членами и полноправными хозяевами «Искателя» становились хорошо подготовленные, обладающие необходимыми навыками, грамотные ребята. Здесь они учились не только преодолевать трудности, ходить в турпоходы под снегом и дождем, но и решать сложные жизненные проблемы. В клубе был совет ветеранов - солдат, отслуживших свой срок в армии. Они направляли работу «Искателя», зная, что многих его питомцев в скором времени ждет нелегкий солдатский труд.

Их малолетний, но очень напористый президент, первый член клуба, вложил в свое детище все, чем может обладать тринадцатилетний мечтатель. В нем, мальчишке, всегда жили святые слова: дружба, бескорыстие, помощь. Потом, с годами эти черты лишь укреплялись в Алексее, приобрели устойчивость, прочность, как приобретает прочность горячий металл после закалки. Отец, главный его консультант по всем жизненным вопросам, был доволен сыном.

Любовь к путешествиям в Алексее - от отца. Жажда познаний, увлечение физикой, математикой и жгучая необходимость быть всегда с людьми, быть полезным им - тоже все от отца.

Отец всегда был озабочен тем, какой собственный след в жизни оставит сын…

СЛЕД нарушителя на контрольно-следовой полосе был обычным отпечатком человеческой ноги. Но в переносном значении он тоже означал след человека в жизни - тайный, неисповедимый, преступный. Глядя на эти углубления в земле - той земле, которая могла в разных точках земного шара родить добро и зло,- Алексей задумывался: отчего их - Медникова и нарушителя - цели и судьбы такие разные? Что помогает одному ходить по земле в полный рост, а другого, слеп-ленного, казалось бы, из того же человеческого материала, заставляет пробираться крадучись, с оглядкой?

Верно говорят, что нет ничего выше головы, опущенной в печали. Когда над нашей страной нависла черная тень войны, головы многих были опущены в скорби. Но скорбь эта была гордая, мужественная… Или его отец… Разве он, вчерашний школьник, оказался сломленным варварским пленом? Разве не острее стал воспринимать жизнь и стремление всех честных людей планеты к миру?..

И если он, Алексей, едва придя на заставу, усиленно помогал своему отстающему напарнику Шевченко, однопризывникам Рысичу, Бахтееву,- то не от избытка же сил и времени он это делал! А его энергичные, поначалу удивившие и взбудоражившие заставу усилия по созданию заставской самодеятельности, кстати, потом занявшей первое место в смотре-конкурсе части! А многочисленные, несмотря на малый промежуток времени от начала службы, диспуты, устраиваемые им, а лекции, доклады? Что все это? Только ли желание выразить себя иначе, чем все, как поначалу склонны были думать те, кто поленивей?

Вот тут и скрывалось главное его, Алексея, качество как человека. Для него были флагом, жизненным знаменем слова Горького: «В жизни всегда есть место подвигу». Подвигу, который в мирные дни заключен в упорном труде, в кропотливом приобретении знаний. Ведь Алексей, урывая где от сна, где от личного времени, помогал и помогает другим стать политически зрелыми людьми только лишь потому, что знает, как это важно - всегда помнить, осознавать, нутром чувствовать, что ты защищаешь! Грамотный, всесторонне развитый воин, истинный патриот,- вот что, по его мнению, определяет истинное лицо сегодняшнего солдата Страны Советов.

Когда ты поймешь эту простую и мудрую истину,- только тогда чужой след на священных метрах твоей земли будет вмещать в себя не просто физические понятия глубины, объема, длины. За всем этим ясно будут различимы преступные замыслы тех, кто рассветным утром тысяча девятьсот сорок первого стянул к мирным границам нашей Родины варварские дивизии, кто нацелил жерла своих орудий в сердца наших матерей и отцов, кто однажды уже пытался отнять детство у вчерашних мальчишек, сегодняшних воинов в зеленых фуражках…

Такие мысли владели Алексеем, когда к контрольно-следовой полосе подъехала машина с группой преследования. К Медникову подошел раскрасневшийся, разгоряченный недавней погоней рядовой Полуцыган.

- Устал? - спросил он участливо и только потом добавил, как о чем-то само собой разумеющемся: - Взяли мы нарушителя. Петлял, прятался, а попался.

Иначе и быть не могло. Потому что на самой длинной в мире дороге - дозорной тропе, окаймившей нашу страну, стоят такие люди, как Полуцыган, как Медников, как тысячи и тысячи других солдат, которые хотя и родились уже после войны, но всегда помнят о ней, которые не умеют говорить вполголоса, работать вполсилы. Таковы пограничники.