Последний герой нашего времени

Продолжение повестей "Последний алхимик", "Последний повелитель муз" и "Последний офицер".

Часть первая. Время Тьмы

Огромный город спал. Это не был крепкий сон уставшего труженика или сладкий отдых утомлённого любовника — город спал тревожно, терзаемый страхом перед будущим утром, как спит в подвале бездомный бродяга, не знающий, что он будет завтра есть, и будет ли что-то есть вообще. Город спал тяжёлым и беспокойным сном, наполненным кошмарами, которые вдруг сделались реальностью и постоянно напоминали о себе, не давая издёрганным нервам ни минуты покоя.

Густая чернильная тьма бесшумно ступала мягкими лапами по вымершим улицам, забывшим свет и смех — трудно смеяться в лицо ожившему призраку тёмных веков, а огни города погасли: энергия стала единственной валютой, и тратить её просто так сегодня было столь же нелепо, как некогда, всего два года назад (или прошла уже тысяча лет?) освещать себе дорогу горящими денежными купюрами. Да и не было никакой нужды заливать светом бывшие оживлённые магистрали — бесчисленные автомобильные стада неподвижно замерли там, где их застал Обвал. Мало кто мог теперь позволить себе жечь драгоценный бензин, и роскошные лимузины, предмет былой гордости их владельцев, превратились в бесполезный металлолом. И самим людям нечего было делать на ночных улицах: там царил первобытный страх джунглей, где ценность человеческой жизни — величина, близкая к нулю. И город спал, тщетно пытаясь хотя бы во сне спрятаться от того, что обрушилось на него, на страну и на всю планету.

Город был тёмен, тих и безлюден, и только серые тени минувших веков шастали под сырым ветром по его мостовым, скользили над стылой водой каналов, пялились в темноту незрячими глазами и шептали беззвучные то ли молитвы, то ли проклятья…

Машина — джип не первой свежести — катилась по Университетской набережной от моста лейтенанта Шмидта к стрелке Васильевского острова на малой скорости, экономя лимитированное горючее. Двигатель работал почти неслышно, и скрип "дворников", время от времени смахивавших с ветрового стекла накопившиеся капли мороси, казался в ночной тишине скрежетом ножа по тарелке.

Люди в джипе молчали. Водитель, надвинувший на глаза прибор ночного видения, сосредоточенно смотрел вперёд — машина шла с потушенными фарами. Двое на заднем сидении, держа на коленях десантные автоматы, внимательно просматривали свои сектора — особенно левый, где стояли старинные здания Петербурга. Вряд ли кто-то из "шакалов" прятался здесь, в самом центре города, но неосторожность или простая небрежность могла дорого обойтись — дружинники хорошо усвоили эту истину.

Вадим, сидевший на правом переднем сидении, поглядывал на тусклую ночную Неву — в слабом свете звёзд вода походила на тягучий жидкий металл, медленно сочившийся из-под тёмных пролётов Дворцового моста. "А ведь ещё так недавно, — думал он, — арки мостов сияли гирляндами огней, и дома на набережных были ярко освещены, и Медный Всадник летел ввысь в голубых лучах прожекторов. А теперь… Чёрт, курить охота… Ничего, это уже последний круг".

У причала подбитой чайкой торчало из воды хвостовое оперение затонувшего там "метеора". Теплоход подорвали конкуренты, и поднять его так и не успели — грянул Обвал. "Вот так, — подумал Вадим, провожая глазами искалеченное судно, — бизнес во весь рост. И я сам, и мои коллеги не стеснялись в средствах, а тем временем за нами следили и позволяли нагулять жирок, чтобы потом выцедить его одним махом. Просто, как всё гениальное: куча мелких бизнесменов концентрирует в своих руках капитал и материальные ценности только для того, чтобы стать добычей хищников покрупнее. А те, в свою очередь, идут на прокорм ещё более зубастым, и так до самой вершины пищевой пирамиды. Тираннозаврам нет нужды отлавливать миллионы жертв — им хватает тысяч, но более калорийных. И нет на этих тварей охотников с убойным инструментом, — он погладил холодный ствол автомата, — не нашлось зверобоев. А после процесса пожирания обычно следует процесс испражнения, и вот все мы сидим по уши в дерьме. Крепок человек задним умом…".

Возле основания Дворцового моста маячила угрюмая серая глыба бронетранспортёра. Приказа остановиться не последовало — сидевшие под броней идентифицировали джип по ответчику "свой-чужой", — но коммуникатор ожил.

— Замечания? — прохрипел голос, искажённый скверной электроникой.

— Никаких, — отозвался Вадим. — От Гаванской ничего не зафиксировано. Продолжаю патрулирование. Командир сто семнадцатой городской дружины самообороны Костомаров.

— Смотри внимательней, командир: вчера у Петровского стадиона была перестрелка. Аутсайдеры борзеют, мать их… — булькнул механический голос и отключился.

Слово "перестрелка" вызвало у Костомарова странную ассоциацию — он хотел было притормозить у бэтээра и стрельнуть закурить, но передумал. Военные и дружинники делали общее дело, однако отношения между ними не отличались теплотой, хотя в экстремальных ситуациях и те, и другие всегда приходили друг другу на помощь. Дружинники-волонтёры недолюбливали армейцев, "прогадивших страну, которую должны были защищать, а теперь лижущих задницы тем, кто сохранил подобие власти и контроля над ситуацией", а те, в свою очередь, свысока поглядывали на "штафирок, взявших в руки оружие и возомнивших себя крутыми". И то, и другое не соответствовало действительности: армия просто не знала, в кого ей стрелять, не получила никакого приказа, когда Обвал уже накрывал планету, а теперь делала то, что и положено делать армии — силой оружия поддерживала тлеющий огонёк государственности, не допуская скатывания страны в окончательный хаос. А дружины самообороны, отрывая время от отдыха после рабочего дня, защищали свои дома и свои семьи от бандитов и мародёров — точно так же, как это делали их далёкие предки, жившие на краю Дикого Поля, откуда регулярно выплёскивались волны степных грабителей. И среди "штафирок" были крепкие парни, прошедшие "горячие точки" и управлявшиеся с оружием не хуже кадровых спецназовцев.

Джип поравнялся с ростральными колоннами, мёртвыми и немыми, не зажигавшими свои огни ни разу с начала Обвала, и Вадим бросил взгляд налево, на здание бывшей Биржи. Здание пустовало почти три года: после взрыва потрясённые хозяева никак не могли решить, стоит ли им делать здесь ремонт, потом выставили его на торги, а потом — потом пришёл Обвал, и всем стало уже не до того. И старинное здание на Стрелке так и осталось стоять с выбитыми окнами, наскоро заколоченными фанерой, из-под которой выползали длинные полосы копоти.

"Да, парень, — внезапно подумал Костомаров, имея в виду того молодого флотского офицера, который пришёл сюда, обвязанный пластидом. — А ведь ты хотел нас предупредить — нас, которые не хотели ни слышать, ни видеть, ни признавать очевидное. И прозрели мы — и то далеко не все — только тогда, когда настал Обвал…". Он вспомнил, как замалчивалась вся эта история, и как она всё-таки стала известной, несмотря на упорно тиражировавшуюся официальную "террористическую" версию. А потом он подумал о Лидии и о сынишке и ощутил беспокойство — как они там? Да, их дом надёжен, и другие мужчины охраняют его семью, пока он, муж и отец, патрулирует по графику Васильевский остров, оберегая покой чужих семей, но всё-таки… Ничего, это уже последний круг — и домой: туда, где его, Вадима Костомарова, любят и ждут, и где о нём тоже беспокоятся.

Джип выехал на набережную Макарова и медленно двинулся вдоль Малой Невы. До конца маршрута оставалось всего километра три, не больше, но никто из сидевших в машине не расслаблялся: ночи в огромном северном городе, забывшемся в тревожном сне, полны неожиданностей.

Природные катастрофы, как правило, приходят неожиданно — человек ещё слишком мало знает об окружающем его мире. Он не чувствует приближение беды — её чуют только кошки, силясь отчаянным мяуканьем предупредить своих очень глупых хозяев, считающих себя очень умными только потому, что они изобрели атомную бомбу, компьютер и гель для бритья. Иногда кошкам это удаётся, но по большей части их усилия тщетны — человек не обращает внимания на беспокойство братьев наших меньших.

Социальные катастрофы тоже приходят неожиданно для большинства людей и даже для кошек. Но не для всех людей: для тех, которые готовили и рассчитывали эти катастрофы, они отнюдь не являются полной неожиданностью. Законы социума тоже объективны, однако процентное содержание субъективного фактора в них очень высоко, и этими законами куда легче манипулировать, чем безразличными к человеческим амбициям законами природы.

Обвал, порождение человеческой жадности и властолюбия, вызревал медленно, но неумолимо — как семя, брошенное в плодородную почву. Обвал был изначально заложен в дьявольскую систему, господствовавшую на планете и державшуюся на подлом принципе: получить с человека больше, чем ты ему одолжил, и таким образом заставить его работать на тебя. Так продолжалось веками, но так не могло продолжаться вечно: долги росли снежным комом и в конце концов обернулись снежной лавиной.

Потомки создателей хитрой финансовой машины, её хозяева и операторы, сидевшие за рычагами сложнейшего глобального механизма, тянущего мир неведомо куда, знали, что взрыв неизбежен — кому как не им было это знать. Они знали, что лавина сорвётся, однако надеялись контролировать это рукотворное стихийное бедствие себе во благо: Обвал должен был похоронить под собой всех лишних и окончательно закрепить над Землёй власть узкого круга элиты, ставшей единственным реальным владельцем всего, что было создано людьми за века и тысячелетия упорного труда. Огромная денежная масса, переполнившая каналы взаиморасчётов, достигла критического уровня — триллионам условных единиц, за которыми не было ничего, кроме символов двоичного кода в банковских компьютерах, предстояло превратиться в пыль и развеяться миражом. Деньги — архимедов рычаг, предназначенный перевернуть Землю; тонкий инструмент для достижения власти над миром — гораздо более изощрённый, чем грубый меч, — сделали своё дело, и теперь их можно было выбросить за ненадобностью и заменить чем-то более совершенным. Но на время переходного периода требовался некий эквивалент всего и вся, и хозяева остановились на старом добром золоте — на тысячелетнем фетише всех времён и народов. И этим же золотом они надеялись оплатить мечи, которые должны были защитить их от гнева миллионов людей, потерявших голову среди руин былого великолепия и кажущегося процветания.

Циничный ум отцов Обвала просчитал всё, пренебрегая архаичными нравственными ценностями как исчезающее малыми и незначащими величинами. Однако система оказалась слишком сложной: в ней сохранилось достаточно места для непредсказуемых случайностей, которые невозможно было учесть заранее. И одной такой случайностью стала появившаяся в Интернете подробная информация об устройстве для синтеза золота в любом количестве.

Хозяева встревожились — их обеспокоило посягательство на сакральный металл, — но было уже поздно: Обвал грозил выйти из-под контроля его устроителей.

Набережная была пустынной. Машина свернула налево у реки Смоленки, отделявшей Васильевский остров от острова Декабристов.

— Притормози, — негромко произнёс Вадим, вглядываясь в тёмный силуэт буксира, застывшего у полуразвалившейся эстакады. Джип замер, а Костомаров услышал за спиной негромкий щелчок предохранителя — бойцы почувствовали напряжение своего командира.

— Свет!

Белая световая лапа проворно и брезгливо ощупала корабельный остов, скользнула по выбитым иллюминаторам надстройки, уперлась в перекошенную металлическую дверь, испятнанную ржавыми оспинами, ощупала палубу и погасала. Люди в джипе напряжённо молчали: выходить из машины и осматривать среди ночи этот железный корабельный труп не хотелось никому. И трое дружинников облегчённо вздохнули, услышав костомаровское "Показалось. Поехали".

— Командир, — прошелестело в коммуникаторе, — это Пётр. Идём по Железноводской. У нас всё тихо. Вы где?

— Угол Четвёртой линии и набережной Смоленки, — ответил Вадим. — Скоро будем на Уральском мосту. Будешь выходить к Малой Неве, глянь на корыто, которое там стоит, — на всякий случай. Конец связи.

У моста Вадим хотел свернуть на Уральскую улицу, чтобы пройти мимо заброшенной промзоны, примыкавшей к Серному острову, но почему-то передумал. Может, из-за того, что им навстречу двигалась группа Петра, обнюхивавшая это неприятное местечко, а может, потому, что случайностей не бывает. Как бы то ни было, джип поехал прямо, к пересечению Шестнадцатой линии и Камской улицы, вонзавшейся в Смоленское кладбище.

"Почти приехали, — думал Костомаров, процеживая взглядом тёмную стену деревьев, — свернём на Беринга, а там до дома уже рукой подать". Но он не расслаблялся: призраков как таковых Повелитель Муз не боялся, однако эти призраки в последние месяцы взяли моду оборачиваться людьми из плоти и крови, причём людьми опасными. Обвал вообще породил множество существ, скрывавшихся до этого под человеческой личиной, а теперь явивших бьющемуся в судорогах кризиса миру свой истинный лик, — назвать их людьми можно было только с большой натяжкой.

Человек выскочил прямо на середину дороги.

Костомаров увидел его запрокинутое белое лицо и растопыренные руки и каким-то необъяснимым чутьём, развившимся у него после пришествия Обвала, мгновенно понял: этот — не опасен. Зато от трёх чёрных теней, появившихся вслед за этим человеком, так и веяло опасностью. Это были "крысы": командир сто семнадцатой дружины самообороны не мог ошибиться — он видел их не раз и не два.

— Свет! — выкрикнул Вадим, рывком распахивая дверцу джипа и вскидывая автомат. — Ложись!

Человек тут же упал на асфальт ничком — законы джунглей, властвовавшие ныне на улицах ночного города, давно пробудили в людях двадцать первого века древние инстинкты и реакции. Человек залёг поспешно, но как-то осторожно, прижимая руки к груди, словно боясь раздавить что-то хрупкое. Костомаров отметил это мимоходом, потому что "крысы" тоже отреагировали на внезапное появление ополченцев с быстротой спугнутых хищников.

Три чёрные фигуры были чётко видны в свете двух шок-фар — мощных поисковых прожекторов, устанавливаемых на крышах патрульных машин. Охотившиеся "крысы" не слышали приближения джипа, шедшего на малой скорости почти бесшумно, их ослепили клинки прожекторных лучей, однако аутсайдеры вели борьбу за существование не первый месяц, и то, что они до сих пор оставались в живых, кое о чём говорило.

"Крысы" метнулись в разные стороны, по радиусам, уходя от беспощадного света в густой спасительный мрак; одна из тёмных фигур вскинула руку, в которой что-то блеснуло.

Времена изменились: ни Костомарову, ни его людям и в голову не пришло кричать "Стой! Документы!" или что-нибудь в этом роде. Правила смертельной игры, каждую ночь отбиравшей победителей и побеждённых, были просты и незатейливы — за спиной Вадима торопливым дуэтом застучали автоматы.

Вскинувший руку аутсайдер успел выстрелить — один раз, наугад, — и завертелся волчком под ударами пуль, оседая на асфальт. Второй согнулся пополам, упал на колени, а затем неуклюже повалился набок и застыл неподвижно. Вадим услышал характерный звук пробиваемого стекла, понял, что в джип попали, но не обернулся — потом, потом. Повинуясь пальцу, давящему на спуск, АКС в его руках задёргался, выплёвывая в ночь горсть свинца, одетого в медно-никелевые оболочки. Последний из "крыс" не добежал до деревьев — рухнул на переплетение кустов, ломая ветки. Всё началось и закончилось в считанные секунды.

"Мог ли я предположить, — подумал Вадим, опуская автомат, — что модные среди бизнесменов занятия в стрелковом клубе, куда мы ходили с господином Алексеевым, найдут практическое применение всего через несколько лет? Ирония судьбы…".

Он обернулся. В лобовом стекле зияла круглая дырка, обрамлённая короной мелких трещин. Водитель зажимал ухо, разорванное пулей, — единственный выстрел аутсайдеров оказался результативным, хотя могло быть и хуже — гораздо хуже. Похоже, у "крыс" не было стволов с глушителями — хищники намеревались расправиться со своей жертвой ножами и потеряли пару драгоценных секунд, когда дело дошло до перестрелки. Один из дружинников с треском разорвал перевязочный пакет и перегнулся через спинку сидения к водителю; второй, стоявший у задней дверцы, напряжённо смотрел туда, откуда выскочили "крысы".

— Проверь битых, — приказал ему Вадим, — как обычно.

Парень молча кивнул, а Костомаров подошёл к лежавшему на асфальте человеку. Тот не шевелился — знал, что в такой ситуации не стоит делать резких неоднозначных движений. "Из интегрированных, — подумал Вадим, — наверняка".

— Вставайте. Кто вы такой? Ваш социальный чип?

Человек шевельнулся и встал на колени, по-прежнему прижимая руки к груди. Затем он вытянул из-за воротника небольшую прямоугольную пластинку, висевшую на цепочке. "Всё верно, — подумал Костомаров, осветив фонариком "пайцзу повелителя", как называли носимые на шее социальные чипы, — интегрированный. Свиридов Александр Николаевич, пятьдесят четыре года, место работы… Химик? Интересно… Адрес — ого, мы с ним соседи, дома рядом… Повезло тебе, сосед: ещё бы минута, и…".

Треснул выстрел. Дружинник добросовестно выполнял приказ командира "проверить битых". Вероятно, кто-то из "крыс" остался в живых — вернее, был живым секунду назад. Контрольный выстрел — как обычно. Процедура судопроизводства и исполнения наказаний в ночном городе была предельно простой — аутсайдеры вообще стояли вне закона, а уж если их захватывали на месте преступления, да ещё при попытке вооружённого сопротивления…

— Какого чёрта вас понесло на улицу в это время? — резко спросил Вадим. — Вы что, первый день живёте на свете?

— Ребёнок… — мятым голосом проговорил спасённый. — Плакал… Молока… Надо было… — Выталкивая из себя обломки фраз, он вытащил из-под куртки пластиковую бутыль с белой жидкостью и повторил: — Ребёнок… Плакал… У соседей не было… Ни у кого…

— Внук?

— Дочь, — Свиридов мотнул головой. — Шесть месяцев. У жены пропало молоко.

Он понемногу успокаивался, хотя в глазах его ещё плавал пережитый страх. "Да, — с невольным уважением подумал Вадим, — мужик ты, однако, Александр Николаевич. Выйти в одиночку на ночные улицы нынешнего Питера — это, я вам скажу… Чёрт бы побрал этих спекулянтов… Они ведь, гниды, наверняка в доле с "крысами" — наводят их на добычу. Но люди всё равно к ним идут и меняют драгоценности на хлеб насущный — социальная система не отлажена и работает с перебоями. Всё как в любые смутные времена, будь то блокада или военный коммунизм…".

Костомаров знал ситуацию не понаслышке. После Обвала и последовавшего за ним краха привычной схемы "деньги-товар" из архивов были извлечены методы, проверенные во времена войн и прочих потрясений, но параллельно с распределением, которое шло через пень-колоду, в очередной раз возродился натуральный обмен. Спекулянтов расстреливали, но они появлялись снова и снова — хватало на этой планете людей, стремящихся нажиться на чужой беде, невзирая на любой риск. А вокруг менял волчьими стаями кружили аутсайдеры, признающие только один способ существования: грабёж. "Шакалы" и "крысы" охотились за социальными чипами, которые все интегрированные в рождающееся в муках общество постоянно носили с собой. Чип содержал в себе полную информацию о владельце, включая биометрию, и позволял законопослушному гражданину рассчитывать на гарантированный прожиточный минимум. Считалось, что подделать чип нельзя, однако появились умельцы, менявшие чип-данные и адаптирующие чужой чип под нового владельца. Задача облегчалась тем, что вживлённые чипы с высокими степенями защиты не получили распространения — отношение к ним было неоднозначным: не без основания предполагалось, что вживлённый чип может спровоцировать раковое заболевание. И социальные чипы носили на шеях — на коротких прочных цепочках, чтобы драгоценную "пайцзу" не так просто было снять. Однако это не всегда спасало: аутсайдеры снимали чипы вместе с головами жертв. И если "шакалов" интересовали только чипы и ценности из числа реальных — еда, одежда, оружие, лекарства, — то для "крыс" представлял интерес и сам носитель чипа: чисто с гастрономической точки зрения. Вадим поначалу не верил в рассказы о людоедах, но пару раз приняв участие в рейдах по районам трущоб, убедился: это страшная правда. Он не рассказал об этом Лидии, но ему самому долго снились обглоданные человеческие кости, найденные дружинниками в подвале заброшенного дома на Лиговке.

— Сделано, командир, — доложил подошедший к ним ополченец. — Как есть "крысы" — чистопородные. Отощавшие, небритые, одёжка драная, чипов нет и в помине. А вот их амуниция, — он протянул Костомарову увесистую матерчатую сумку. — Три ствола, четыре ножа, топор, коммуникатор — новенький, спёрли где-то, сволочи.

— Добро, — Вадим кивнул, — положи пока в машину. Садитесь, Александр Николаевич, — сказал он Свиридову, — поедем домой. Мы с вами соседи — вам сегодня ещё раз повезло, хотя это уже мелочь по сравнению с главным везением.

Однако поехали они не сразу. Костомаров доложил военному коменданту города о происшествии, и им пришлось ждать прибытия армейского бронетранспортёра. К счастью, ожидание было недолгим — по пустым ночным улицам бронированная машина примчалась с Петроградской стороны через десять минут. Вадим записал на диктофон доклад о короткой ночной схватке и передал военным трофеи (зажилив для порядка один хороший нож). Отчёта об израсходованных патронах усталый капитан, командовавший армейцами, не потребовал и даже угостил Вадима сигаретой.

— Везёт тебе, как утопленнику, — сказал он, наблюдая, как его солдаты закидывают в тесное нутро бэтээра трупы "крыс", — в этом секторе давно уже тихо, ан нет, выкопал ты всё-таки шмат грязи. Ну, будь, — закончил он, бросая окурок. — Поехали!

— Удачи, капитан! — ответил Костомаров и повернулся к водителю. — Как ухо, болит?

— До свадьбы заживёт, — натянуто улыбнулся тот. — Будем считать, что мне сегодня тоже повезло.

"Всегда бы так, — подумал Вадим, садясь на своё место. — Знал я ребят, которым за эти месяцы повезло куда меньше".

Оставшаяся часть пути прошла в молчании — говорить никому не хотелось.

— Счастливо, Александр Николаевич, — сказал Вадим, когда джип остановился возле дома Свиридова, — несите домой своё молоко. Только больше так не делайте, договорились? А то оставите своего ребёнка сиротой, а жену вдовой.

— Спасибо, — вежливо ответил химик. Он выбрался из машины, обернулся и спросил наблюдавшего за ним Костомарова:

— А как вас зовут?

— Вадим Петрович Костомаров. Командир сто семнадцатой народной дружины.

— Спасибо, Вадим Петрович. Вы и ваши ребята спасли мне жизнь, хотя я, наверно, заслужил, чтобы меня…

Не договорив, он втянул голову в плечи, ссутулился и побрёл к своему подъезду.

"Странный мужик, — подумал Вадим, глядя, как химик шевелит губами, разговаривая через домофон с охранником. — Хотя — у всех у нас свои тараканы".

Тремя годами раньше

Клавиша "Enter" нажалась легко, с тихим щелчком, буднично — как всегда.

Алхимик инстинктивно сжался.

Ничего. Не изменилось ровным счётом ничего: за окном всё так же светило солнце и шелестели жёлтой листвой тополя, вытянувшиеся за долгие годы до самой крыши дома. А на экране компьютера вместо свернувшегося окна пускового файла появилась мирная заставка: голубое озеро под синим небом с белыми облаками и зелёные холмы. Ничего не случилось.

"А чего ты ожидал? — заторможено подумал Свиридов. — Что полыхнёт адский огонь, разверзнется преисподняя, и прозвучат трубы Страшного Суда? Эти медные трубы сыграют свою увертюру, но позже, когда яд, который ты впрыснул в глобальную сеть, начнётся действовать. А он начнёт действовать — Вася был профессионалом высочайшего уровня…".

Александр отвёл взгляд от монитора и посмотрел на неподвижное тело Зелинского. Мегабайт лежал в той же позе, и рядом с его разбитой головой по-прежнему стояла на полу статуэтка золотого дракона, задравшего вверх узкую окровавленную морду. Да, ничего не случилось, но Василия Сергеевича Зелинского, умницы и циника, уже не было среди живых.

"Надо звонить в "скорую"… И в милицию, да… Я сделал то, что хотел, а теперь надо платить — в том числе и за то, что я не хотел делать, но сделал…".

Мысли ползли вяло, спотыкаясь и с трудом протискиваясь по извилинам. Александр не думал о том, как бы ему выкрутиться и куда бежать, — он был готов платить за содеянное. Страха не было — была опустошающая и выжимающая нервы усталость, давящая тяжесть, рухнувшая на плечи Александру Николаевичу Свиридову по прозвищу Алхимик.

Он нашёл глазами телефон, стоявший на письменном столе среди вороха бумаг, протянул к нему руку и вдруг почувствовал, что ему не хватает воздуха. Сердце бунтовало, сдваивало удары; из углов комнаты поползла шипучая темнота, застилающая глаза. Алхимик с усилием встал, пошатнулся, удержался на ногах и медленно побрёл к балконной двери. "Воздуху… — стучало в голове. — Воздуху… Полцарства за глоток воздуха…".

Защёлка балконной двери никак не желала поворачиваться, потом смилостивилась. Свиридов распахнул дверь и привалился плечом к косяку, жадно глотая прозрачный воздух позднего бабьего лета, подкрашенный запахом осенних листьев. Сердце снизило обороты, тьма в глазах нехотя отступила, но вместо неё пришёл какой-то странный звук: низкое басовитое гудение, постепенно нараставшее и усиливающееся. Александр повернул голову, пытаясь понять, откуда идёт этот звук, и замер.

"Драконья голова" светилась, но не привычным голубым рабочим светом, а красным, густевшим и на глазах превращавшимся в багровый. С установкой что-то происходило — она работала сама по себе. Алхимик прервал процесс синтеза несколько часов назад, завершив трансформацию статуэтки дракона — той самой, что стояла сейчас на полу возле мёртвого тела Василия Зелинского, — и отключил всю периферию.

Гудение нарастало, и в глазах Алхимика снова начало темнеть. И откуда-то вдруг пришла уверенность: эта тьма уже не отступит — она пришла по его, Свиридова, душу. "С огнём не шутят, — подумал Александр Николаевич. — Ну что ж, я готов…". Он не двинулся с места — он стоял и ждал, зная, что уже не сумеет ничего изменить. Но страха, как и прежде, не было — было ощущение спокойствия и предопределённости: так и должно быть.

"Драконья голова" шевельнулась. Свиридову захотелось протереть глаза, но он смог только несколько раз моргнуть. А потом он услышал голос: тот самый, который он слышал в своём кабинете два месяца назад — голос Дракона.

"Ты захотел забрать моё золото, человек? — прозвучало в сознании Алхимика. — А ты спросил меня, готов ли я тебе его отдать?"

Очертания "драконьей головы" расплылись, раскрылась неожиданно огромная пасть, и оттуда прямо в лицо Свиридову хлынул поток кипящего пламени.

— Злишься на меня? — Сергей смотрел испытующе, перекатывая в ладонях пузатый бокал, на треть наполненный дорогим коньяком.

— В деловых этических координатах, — Костомаров поднял свой бокал, наблюдая, как солнечные блики тонут в янтарной жидкости, — твой вопрос лишён смысла. Эмоциональные категории "злиться", "радоваться", "испытывать тёплые чувства" и прочие здесь неуместны. Ты добросовестно выполняешь условия нашего джентльменского соглашения, я тоже — о чём ещё говорить? Это ведь твои слова "Надо зарабатывать деньги, а всё остальное — суета беспонтовая", так чего это тебя вдруг на лирику потянуло?

Он отпил коньяк, поставил бокал на столик, откинулся на спинку кресла и добавил:

— Я доволен своим нынешним статусом, ты — тоже, так в чём проблема? Или Дианку нашу охотницу поразила внезапная фригидность?

— Да при чём тут Диана, — Алексеев досадливо поморщился, — она тоже добросовестно выполняет условия нашего с ней джентльменского соглашения. И дела идут… как бы.

— А что тогда твою душеньку тревожит? Что сна-покоя лишает? Я же вижу — неуютно тебе, господин генеральный директор.

Внешне Сергей Леонидович Алексеев, генеральный директор преуспевающей фирмы "Грёзы Музы" выглядел безукоризненно, но не зря Вадим знал его почти двадцать лет — он видел необычную суетливость в движениях Сергея и тень растерянности в его синих глазах.

— Неуютно, — признался директор "Грёз". — Печёнкой чую: зреет что-то недоброе, в воздухе витает. Поговорить с тобой захотелось, по старой дружбе, потому и приехал.

— Поговорить? Так между нами вроде всё уже сказано, Серёга, — зачем пустой базар разводить? А старая дружба — она скончалась… от старости.

Костомаров слегка лукавил. Сидела в нём глухая обида на Сергея, хладнокровно и беззастенчиво отодвинувшего его в сторону в угоду "интересам бизнеса" (точнее, своим собственным интересам), и ему было не слишком по-христиански приятно наблюдать за смятением бывшего друга. Но с другой стороны — он знал звериное чутьё Алексеева: если уж этот хищник забеспокоился, значит, и в самом деле неладно что-то в датском королевстве. Вадим и сам ощущал нечто не очень понятное: это нечто проявлялось в настроении людей, в резко увеличившемся количестве увеселений, на которые эти люди легко тратили деньги, в общей атмосфере, которую так и хотелось назвать предгрозовой. "На пир во время чумы вроде не тянет, — думал он, наблюдая очередную пышную шоу-тусовку с привкусом оргии, — но веселье какое-то натужное, неискреннее. Почему так, в задачнике спрашивается?".

Они сидели в кабинете административного директора Творческого Центра — так официально называлась должность Вадима. В раскрытое окно тёк солнечный свет и лесные запахи; на столе стояла початая бутылка коньяка, привезённая Алексеевым. "Почти как на Сахалине, — подумал Вадим, — где мы когда-то пили коньяк на берегу и строили грандиозные планы. Сколько того коньяка утекло с тех пор…".

— Ладно, — холодно произнёс Алексеев, нарушив колючее молчание, — не склонен ты, вижу, к душеспасительным беседам. Не выйдет у нас разговора.

— А не нужен этот разговор ни тебе, ни мне, — отрезал Костомаров, — всё равно мы друг друга не поймём. Хотя жаль, честно тебе скажу.

В глазах Сергея мелькнула живая искорка и тут же погасла.

— Приезжал Саммерс, — сообщил он.

— И что сказал наш добрый дядюшка Хьюго?

— Ничего особенного, — Алексеев помолчал. — Но если бы ты его видел… У него в глазах выражение собаки, которой вот-вот зададут трёпку, а то и вовсе выкинут на улицу. И если такой акуле неуютно стало шевелить плавниками, это уже о чём-то говорит.

— Никак Страшный Суд не за горами? — иронически осведомился Вадим.

— Что-то вроде, — неожиданно серьёзно ответил Сергей.

Он залпом проглотил свой коньяк и встал.

— Поеду я — дела. — И добавил: — Поостерегись, Вадим.

— Кого стеречься — тебя, что ли?

— Не меня, — устало проговорил директор "Грёз". — Впереди большие перемены, а мы с тобой знаем кое-что такое, что может стоить нам головы. И поэтому…

Он не договорил — в дверь постучали.

— Войдите! — ответил Костомаров. Коньяк со стола он убирать не стал — богемные традиции Центра допускали известную простоту нравов.

Лидия была одета в светлый брючный костюм — Доржиев считал, что светлые тона благотворно действуют на настроение "кроликов", и в этом главный врач Центра была согласна с "любимцем Рабиндраната Тагора".

— Вадим Петрович, — в присутствии Алексеева Лидия строго соблюдала официоз, — я принесла отчёт. Фёдор Бороевич систематизировал данные за последние три месяца. А вы что, уже уезжаете, Сергей Леонидович? Я думала, вам тоже будет интересно…

— Справитесь сами, — равнодушно бросил Сергей, — у меня и так голова кругом. Если будет что-то неожиданное, сообщите. Счастливо оставаться… голубки.

Последнее слово Алексеев явно хотел окрасить в дружеские тона, но это у него не вышло: оттенок зависти проступил слишком явственно. Директор "Грёз" это почувствовал и торопливо вышел, плотно прикрыв за собой двери.

— Зачем он приезжал? — Лида с беспокойством посмотрела на мужа.

— Не знаю, — Вадим пожал плечами, — кажется, хотел исповедаться. Но не гожусь я на роль жилетки, вот ведь беда какая.

— Боюсь я его…

— Не бойся, — Костомаров встал, подошёл к жене и обнял её за плечи. — Он у меня на коротком поводке. Ванюшка спит?

— Уложила. Там с ним мама.

— Вот и ладушки, — Вадим притянул Лидию к себе и крепко поцеловал, при этом его рука как бы невзначай скользнула по её груди. — Тогда можно заняться делом…

— Да ну тебя! — она вывернулась из его объятий. — В рабочее время, и… дверь не заперта.

— Так это мы мигом! — Вадим дурашливо улыбнулся. — Куда это я ключ подевал?

— Погоди, пылкий любовник, меня никто у тебя не крадёт — тут она я. Давай всё-таки о деле, а?

— Будь по-твоему, ледышка, я покладист до невозможности, — Костомаров притворно вздохнул. — Ну, что там насочинял Фёдор наш Бороевич?

— Это не его отчёт — это данные генетических анализов некоторых наших гениев. Я не хотела говорить при Алексееве — не надо ему об этом знать. Во всяком случае, пока не надо.

— Ого! И что же там такое есть, в анализах этих?

— У всех тестированных выявлены изменения на генетическом уровне, — голос Лидии был профессионально спокоен, — и можно с высокой степенью вероятности считать, что эти изменения связаны с препаратом "КК", который они принимают.

— Вот так так… — ошарашено пробормотал Вадим. — Да, Лида, ты абсолютно права: господину Алексееву об этом знать не следует: и пока, и вообще. А вот мы с тобой должны понять, что же это за феномен такой. Сможем, доктор?

— Попробуем, хоть я и сомневаюсь. Тут, боюсь, потребуются усилия целого научно-исследовательского института. Генетика — штука тонкая, на энтузиазме и самодеятельности далеко не уедешь.

…Они ещё не знали, что почти ничего не успеют, и вовсе не потому, что у них нет нужного оборудования и штата высококвалифицированных специалистов: время истекало, и Обвал уже навис над головами обитателей планеты по имени Земля.

Это было похоже на сон — на очень странный сон. Сознание Александра Свиридова, тонувшее в беспросветной тьме, вдруг цеплялось за островки прояснения и оживало: так человек, увлекаемый бурным потоком, неожиданно нащупывает под ногами дно и пытается встать. А поток, рыча, снова его опрокидывает и волочёт дальше, комкая пенными ладонями бессильное тело.

И видения были странными: Алхимик видел чёрное небо, густо засеянное звёздами, и небо без единой звезды — просто чёрное, на фоне которого раскручивалась огненная спираль. Он видел мёртвые оплавленные руины и обломки диковинных машин среди этих развалин и не понимал, что это и где. Видений было множество, но большинство из них представляли собой лишь смутные тени — нечто трудноуловимое среднее между сном, бредом и явью. Но одно видение, резкое и чёткое, запомнилось: кроваво-красный дракон, летящий над морем, и вода в море густа и тяжела, как расплавленный металл, и красна, как свежепролитая кровь. А иногда видения были более мирными — белые стены и потолок, оконное стекло, за которым медленно и торжественно падали хлопья снега. И склонившееся над ним женское лицо — оно было очень знакомым, но Александр Николаевич почему-то никак не мог вспомнить, кто эта женщина, и как её зовут. А потом всё кончилось — бурлящий поток выбросил измученного пловца на берег и отхлынул, разочарованно ворча.

Свиридов открыл глаза.

И сразу же понял, что находится не в раю, а в больнице. Он лежал один в отдельной палате; за окном виднелись заснеженные деревья. А у окна, облокотившись о подоконник и опустив лицо на сцепленные ладони, сидела женщина в белом халате.

— Сестра… — тихо позвал Алхимик, не узнавая собственного голоса.

Женщина вскинулась, обернулась, и Свиридов с удивлением узнал в ней лаборантку Юлю — он не видел её с тех пор, как она уволилась из НИИ прикладной химии после его злых и глупых слов, сказанных однажды вечером в пустом кабинете. Это была она, Юля, и глаза её были такими же, как тогда — огромными, на пол-лица. И Алхимик почувствовал, как его удивление сменяется тёплой радостью — давно он не испытывал такого чувства.

— Юля… — прошептал Свиридов, ожидая, что она вот-вот заплачет.

Девушка не заплакала. Она вскочила, подошла к нему и поправила подушку — особой надобности в этом поправлении не было, но тёплота в груди Алхимика уже затопляла его с головой. И он не противился этому всемирному потопу.

— Всё хорошо, Александр Николаевич, — негромко сказал Юля, — всё хорошо. Врачи сказали, что всё уже позади. Лежите, вам нельзя напрягаться. Вы четыре месяца пробыли без сознания, но теперь всё-всё будет хорошо.

— Теперь всё-всё будет хорошо… — повторил он. — Всё-всё…

…Он поправлялся. Юля приходила каждый день и кормила его бульоном, и Алхимик ел этот бульон с удовольствием, хотя больничный рацион был не скуден: НИИ позаботилось о своём ценном сотруднике, вернувшемся с того света. От неё он узнал подробности и понял, что ему повезло: взрывная волна выбросила его в открытую дверь балкона. Свиридов упал на дерево и по его густым веткам соскользнул на землю, отделавшись ушибами, переломами и обширным сотрясением мозга. Квартиру выжгло начисто, и если бы Алхимик оставался внутри, то для него не было бы сейчас ни снега за окном, ни Юли с её бульоном, ни всего того, что именуется жизнью. От Зелинского не осталось почти ничего: по официальному заключению, "смерть наступила вследствие термического воздействия, вызванного взрывом бытового газа"" (а попросту говоря, Мегабайт превратился в головешку). Узнав об этом, Александр Николаевич долго размышлял: стоит ли ему каяться и рассказывать, как оно было на самом деле? Кому от этого будет легче? И ещё — ему придётся рассказать о "драконьей голове" (от которой, кстати, осталось даже меньше, чем от Василия, — практически ничего не осталось) и обо всём с нею связанным (в том числе и о том, что запущено в Интернет). И что дальше? Психушка или тюрьма? Скорее первое: Свиридов уже знал, что дело о взрыве его дома, нанесшего зданию серьёзный ущерб и вызвавшем его расселение, закрыто — он в это время находился в коме, и поэтому его не допрашивали. Не будут допрашивать и теперь, если он явится с повинной, — заключение о причине взрыва сделано. В СМИ муссировались версии о террористах и даже о диверсии со стороны "строительной мафии", и нейтральный "случайный взрыв бытового газа" устраивал всех: и власти, и обывателей. Так что нетрудно было спрогнозировать реакцию милиции, попытайся Алхимик рассказать правду.

И всё-таки совесть покусывала: он колебался. Конец его колебаниям положили слова Юли: "Если бы ты не выжил, я бы тоже…". Он понял, что она сказала это всерьёз, и решил молчать — ради неё и ради их будущего: то, что после выздоровления Свиридова они будут вместе, ни у кого не вызывало ни малейших сомнений.

Кроме Юли, приходили и другие посетители. Зинаида Матвеевна, успокоившись за сына, вела борьбу за получение страховки и была близка к успеху — энергии ей никогда было не занимать. Она жила в Комарово, отвергнув предложение будущей невестки переехать к ней — у Юли была квартира на Васильевском острове, оставшаяся от родителей, погибших в автомобильной катастрофе. "Что я, бездомная?" — безапелляционно заявила мать, и Алхимик не стал настаивать, оберегаю Юлю от чересчур тесного общения с будущей свекровью — ещё успеется. Приходила Аня, бледная и осунувшаяся, — дела у неё шли неважно, однако она по-прежнему храбрилась, всё ещё пытаясь что-то доказать себе и другим. Свиридов переживал за дочь и дал себе слово по выходу из больницы заняться её судьбой, надеясь на помощь Юли — девушки были почти одногодками. Регина не появилась ни разу, но Алхимик отнёсся к этому равнодушно: была и сплыла, и говорить больше не о чем.

Приходил Никодимов, рассказывал о делах в институте и заверял, что возвращения "уважаемого Александра Николаевича" все ждут с большим нетерпением, и что его место начальника лаборатории молекулярного синтеза остаётся за ним. Но когда Свиридов задал ему вопрос о новых разработках, Никодимов помрачнел, из чего Алхимик сделал вывод, что далеко не всё так радужно, как расписывал ему Антон Степанович, и что проблем в НИИ по-прежнему выше крыши.

И приходил Кулибин. Они долго молчали, а потом старый механик тихо спросил:

— Рванула твоя машина времени, Николаич?

— Рванула, Георгий Иваныч, — так же тихо признался Свиридов. — Только говорить об этом, сам понимаешь…

— Понимаю, не маленький, — Кулибин с достоинством кивнул. — Сергеича жалко — толковый был мужик.

— Толковый, — согласился Алхимик. — Был…

— Да, — задумчиво проговорил Левша, — такие дела… А только вот что я тебе скажу, Александр Николаевич: понадобится тебе новый агрегат, ты мне только скажи — сделаю. И не отойду от него, пока работать он не будет безопасно, ты так и знай.

— Спасибо, Георгий Иваныч.

— Ну, бывай, Алхимик, — поправляйся.

После ухода Кулибина Свиридов лежал и думал: почему же всё-таки произошёл этот взрыв? Он думал об этом и раньше, благо времени у него было в избытке, но слова старого механика разбередили ему душу и одновременно сработали как катализатор: мало-помалу в мозгу Свиридова выстраивалась логическая цепочка, пригодная для рабочей гипотезы.

"Энергия времени… Но пространственно-временной континуум един… Мой аппарат нарушил баланс: я отбирал для синтеза энергию в определённой точке, и её плотность в этой точке снизилась. И что дальше? А дальше — к "точке прокола" континуума потекла энергия пространства-времени с других участков, и в итоге "прокол" схлопнулся: взорвался. Наше счастье, что машина была маломощной: если бы я увеличил её производительность на пару порядков… Верно сказано: прячьте спички от детей, особенно от шустрых и смышлёных… Так что мы пока погодим ваять новую "драконью голову" — это дело обмозговать нужно".

Он выписался из больницы, когда по карнизам уже вовсю стучала вешняя капель. Чирикали воробьи, и светило солнце, и Юля была рядом, и жизнь снова казалась прекрасной и удивительной, и не хотелось думать ни о чём плохом.

…Он ещё не знал, что "виртуальная бомба" Василия Зелинского взорвалась, и что взрыв её не остался незамеченным. Александр Николаевич Свиридов по прозвищу Алхимик строил грандиозные планы и не знал, что не успеет их осуществить: время истекало, и Обвал уже навис над головами обитателей планеты по имени Земля.

И пробил час…

Чёрная туча, беременная грозой, затянула полгоризонта, придавив своим раздутым брюхом притихший город. В её тёмной утробе погромыхивало и посверкивало, обещая вот-вот разразиться громом и молниями и напомнить людям, кто они есть на этой земле.

Занятый своими чрезвычайно важными делами человек двадцать первого века редко смотрит в небо и не испытывает мистического трепета перед мощью стихии, но видевшие эту угрюмо наползавшую тучу невольно ощутили странное. Слишком зловеще выглядела эта чёрная стена, и было что-то роковое в её тяжёлой поступи, словно не грозовое облако плыло по небу, гонимое ветром, а лавина раскалённого пепла, извергнутого притаившимся где-то на краю земли исполинским вулканом, летела на мир, обещая ему мрачную участь Помпеи.

Обвал, в отличие от явлений природы, не сопровождался никакими впечатляющими спецэффектами: внешне он начался почти незаметно. Незримо лопались радужные мыльные пузыри высокодоходных инвестиционных фондов, бесшумно рушились многоступенчатые пирамиды, сложенные из перепродаваемых кредитов, неосязаемо истаивали рыхлые сугробы банковских счетов. Перегретая экономика окуталась клубами прорвавшегося вонючего пара — змея, пожиравшая собственный хвост, поперхнулась в самом разгаре этого увлекательного занятия. Как-то очень неожиданно выяснилось, что заманчивая цифирь прибыли — это блеф, что весь "цивилизованный" мир живёт в долг, который нечем отдавать, и что гламурный красавец финансовый капитал давно изменяет своей законной супруге промышленности с эффектной куртизанкой спекуляцией, и подцепил в процессе адюльтера трудноизлечимую болезнь инфляцию — какой скандал в благородном семействе!

Привычные ориентиры зашатались, грозя рухнуть, и обыватель, приученный жить по схеме "Зарабатывай деньги (как можно больше денег!), трать их в своё удовольствие (как можно больше трать, ведь твои потребности безграничны!), слушай, что тебе говорят (и не сомневайся!), и ни о чём не думай (ни в коем случае не думай!)", хватался за голову: откуда такая напасть? Экономисты несли с умным видом наукообразную чушь, нафаршированную терминами "рецессия-депрессия-стагнация-коллапс", а респектабельные политики обличали "бессовестных спекулянтов", искали стрелочников и козлов отпущения и бормотали что-то невнятное о "капитализме с человеческим лицом".

А режиссёры всего этого спектакля оставались в тени, чутко отслеживая ход событий и не допуская никаких отклонений от сценария. Наперекор объективным предпосылкам и недавним прогнозам доллар, подпитываемый государственными субсидиями, рос, порождая смутные надежды — а ну как всё ещё обойдётся? — и люди торопливо переводили в доллары все свои сбережения, не желая верить, что в один не самый прекрасный день эти доллары превратятся в никчёмные бумажки. Люди привыкали к растиражированному средствами массовой информации словосочетанию "глобальный кризис" (на который так легко и просто можно списать всё, от неумения до преступления), как привыкают к ноющей, но терпимой боли. И мало кто видел, что происходит за дымовой завесой пресловутого кризиса.

Тотальный передел мировой собственности шёл полным ходом. Ряды официальных миллиардеров, удостоившихся чести быть занесёнными в список журнала "Форбс", редели, как маршевая рота, попавшая на открытом месте под прицельный огонь снайперов. В первую очередь отстреливали (пока ещё не в прямом смысле слова) "чужих" — индийцев, китайцев, русских, — которым никто не собирался уступать место на вершине строившейся веками пирамиды реальной власти. И обдумывались варианты хирургического вмешательства в ход болезни — исключительно с целью скорейшего излечения, и никак иначе, — и с этой целью нажимались все болевые точки планеты.

Провокационная проверка боеспособности русской армии показала, что её солдаты, несмотря ни на что, всё ещё имеют кое-какое оружие и даже умеют с ним обращаться. Это не устраивало стратегов "экономической войны" — мегатонны не подвержены девальвации, — и тут же поползли невнятные слухи о реформе российской армии, единственным результатом которой было бы резкое снижение боеспособности этой армии. В районе Африканского Рога бесчинствовали пираты, и мир недоумевал, почему это могучие флоты ведущих мировых держав, имеющие в своём распоряжении данные космической разведки, не могут справиться с кучкой полуголых дикарей на моторных пирогах. "Газовая война", немыслимое явление с точки зрения "священных" принципов бизнеса, грозила стать войной настоящей, танки бундесвера прогревали моторы, а немецкие генералы прикидывали, за сколько дней они смогут дойти до Киева. Расчёсывалась до крови старая ближневосточная язва, подталкивая противоборствующие стороны к самоубийственному решению вырезать её раз и навсегда ядерным скальпелем. Кровавый теракт в Бомбее до предела обострил отношения между Индией и Пакистаном, грозя втянуть в дымную сферу назревающего локального атомного конфликта и опасно усилившийся Китай. Неуловимый злой демон Востока Усама бен Ладен готовил удар оружием массового поражения — это подавалось мировыми масс-медиа, призывавшими "быть готовыми ко всему", как "информация из достоверных источников". Региональная термоядерная война с миллионными жертвами входила в сценарий Обвала — в военное время не до демократии! — и обывателя исподволь приучали к мысли, что "капитализму с человеческим лицом" больше всего подойдёт боевой шлем и противогаз. Экономический коллапс должен был кончиться хаосом, а из истории хозяевам было хорошо известно, что порядок лучше всего наводить рукой, одетой в латную перчатку.

— Я вас очень внимательно слушаю, — бесцветным голосом проговорил сидевший в кожаном кресле человек, к внешности которого лучше всего подошло бы определение "живые мощи". — Постарайтесь излагать кратко, Эрни, — у нас очень мало времени.

Последняя фраза подействовала на его собеседника, моложавого человека из service brains[19], как шпоры на скакуна, от которого требовалось во что бы то ни стало первым придти к финишу. Эрни Баффин, в прошлом программист и сотрудник компании "Майкрософт", занимался Интернет-разведкой, работал на очень узкий круг людей и скорее согласился бы лишиться гениталий, нежели вызвать малейшее неудовольствие дряхлого старика в кожаном кресле — Баффин слишком хорошо знал, кто этот старичок, и какая власть сосредоточена в его немощных старческих руках.

— Да, мистер Винсент, конечно. Первые упоминания о возможности синтеза золота, — начал он, сдерживаясь, чтобы не сорваться на торопливую скороговорку, — были отмечены в Сети десять месяцев назад. Это напоминало типичную массированную вирусную атаку без определённой цели, и поэтому мы поначалу не придали этому значения. — И поспешно добавил, заметив, что бровь старика в кресле чуть-чуть дрогнула: — Но поскольку речь шла о золоте, мы скачали файл и тщательно проверили его содержимое. Никаких вредоносных программ мы не обнаружили, отпало и предположение о monkey business — авторы файла не требовали перевести определённую сумму на указанный счёт, чтобы получить код запуска "волшебной мельницы". Описание установки было очень простым — на уровне инструкции для рядового пользователя, не имеющего ни малейшего представления о тонкостях механики и электроники. Мы передали его нашим техническим экспертам, потребовав от них сделать заключение, а также собрать модель описанной установки и проверить её в работе.

На этот раз бровь мистера Винсента дрогнула одобрительно, и Баффин продолжил с заметным воодушевлением:

— Принцип работы "волшебной мельницы", как окрестили её наши специалисты, выглядел откровенно шарлатанским — что-то сродни "вечному двигателю", — но я настоял на натурных испытаниях. Первые результаты были обескураживающими, однако в итоге, после месяца кропотливой работы, — он сделал эффектную паузу, — мы убедились, что это не розыгрыш: эта установка действительно может превращать одни химические элементы в другие. Требовались только точный расчёт нужной кривизны мультизеркала и ювелирность изготовления — "волшебную мельницу" и её программное обеспечение создали гениальные люди.

— Удалось установить, откуда появился в Интернете этот файл?

— Предположительно — Россия, сэр. Точно установить не удалось: создатели файла умело замели все следы.

— Примерно так я и предполагал… — задумчиво пробормотал старик.

— Да, сэр, — с готовностью согласился Баффин. — Эта непредсказуемая варварская страна, которая…

Он собирался развить свою мысль, но мистер Винсент прервал его движением руки.

— Не отвлекайтесь на несущественное, Эрни.

— Извините, сэр. Через месяц после первого появления в Сети сведений о "волшебной мельнице" последовала вторая волна появления этого файла. Она длилась неделю, причём с множества серверов, расположенных в разных концах света, — вероятно, заражённых первой волной. Это уже было похоже на целенаправленное действие, и поскольку мы уже знали о реальных возможностях "волшебной мельницы", я, следуя указаниям…

— Без имён.

— Простите, сэр. Мы начали зачистку Интернета, убирая из него все упоминания об этой установке. Это было непросто, но через три месяца дело было сделано. Новых вспышек не последовало, и постоянно проводимый мониторинг за полгода не зафиксировал в Сети ни малейших намёков на эту тему.

— Можете ли вы гарантировать, что в Интернете не осталось ничего?

— Могу, сэр, — Баффин понимал, что он берёт на себя огромную ответственность, но отрицательный ответ наверняка имел бы для него гораздо худшие последствия. Приходилось идти на риск — в конце концов, на сегодняшний день в Сети и в самом деле не было никаких упоминаний о "волшебной мельнице" или об успешном синтезе золота.

— Хорошо, — старик помолчал. — А можете ли вы гарантировать, что никто, кроме вас и ваших специалистов, не сумел собрать эту машину и успешно её запустить?

"Если дедушка Винни надеется, — подумал Баффин, — что я буду расхлёбывать чужое дерьмо, он сильно ошибается".

— Это уже не моя сфера ответственности, сэр, — заявил он осторожно, но твёрдо. — Я могу только сказать, что экспериментальный образец "волшебный мельницы", собранный в нашей лаборатории, проработал три дня, а после этого был законсервирован и засекречен, и со всех лиц, так или иначе имевших к нему отношение, была взята строжайшая подписка о неразглашении. Изготовить работоспособную "волшебную мельницу" на самом деле не так просто, это так, однако полной гарантии я дать не могу. Хотя я думаю, что если бы кто-то сумел наладить синтез золота, об этом давно уже шумел бы весь мир.

"А вот это совсем необязательно, — подумал старик. — Если ставки растут, не стоит сразу выкладывать все козыри. В нашем уравнении остаётся одно неизвестное…".

— Спасибо, Эрни, вы свободны, — сказал он бесстрастно.

Оставшись один в своём кабинете, декорированном под восемнадцатый век, человек по имени Винсент бросил взгляд на циферблат старинных часов и задумался, глядя в огонь камина. Он собирал мозаику из разрозненных фактов и не спешил, хотя почти физически ощущал, как неумолимо истекает время, оставшееся у него для принятия решения. Он был пауком, сидящим в самом центре паутины, опутавшей весь мир, и располагал интегральной информацией, поступавшей к нему из разных источников. Он знал многое, в том числе и то, что "волшебная мельница" действительно сродни "вечному двигателю" — вернее, "вечному генератору". "Теоретически неисчерпаемый источник энергии" — таково было заключение физиков, ознакомившихся с принципом работы установки и с результатами её испытаний. Знал он и о том, что через месяц после консервации опытной установки при её очередном осмотре было обнаружено странное явление: все зеркала сплавились в ком, словно внутри сферы, которую они образовывали, взорвалась термическая бомба. Пожара при этом не возникло, и на стенках хранилища не осталось следов огня. Объяснения случившемуся найти не удалось, однако не исключалась возможность диверсии, и это наводило на размышления.

"Россия, вечная кость в горле мировой цивилизации — ни проглотить, ни выплюнуть. Неужели за всей этой историей стоит она? Если русские пронюхали о наших планах, то можно предположить, что они рассчитывают на "волшебные мельницы" как на решающий аргумент в споре за власть над миром. Но тогда непонятно, зачем предоставлять такую информацию для всеобщего пользования — гораздо разумнее держать её в секрете и нанести удар, когда золото станет последней опорой прежнего порядка вещей. "Вечный генератор" и универсальный синтезатор, простой и доступный, — это оружие пострашнее ядерного, и тот, кто им владеет… Какие цели преследовали творцы "волшебной мельницы", так настойчиво выкладывая в Сеть её подробнейшее описание? Я не верю, что наш таинственным образом расплавившийся опытный экземпляр — единственный в мире, что бы там не говорил этот молокосос Эрни. А это значит, что существует серьёзнейшая угроза нашим планам: "золотой удар" может быть парирован, причём неизвестно кем. Полугодовая тишина в Интернете — слишком слабая надежда на то, что шило удалось спрятать в мешке. Но мы не можем больше ждать: Обвал созрел, он вот-вот сорвётся и без нашей команды, а неконтролируемый Обвал угрожает и нам самим, и всему, что было достигнуто нами за тысячелетия…".

Старик зябко повёл плечами, ещё раз посмотрел на часы и нажал на столешницу. Из толстой деревянной крышки стола выдвинулась миниатюрная сенсорная панель. Человек, похожий на живого мертвеца, коснулся её своими костлявыми пальцами и негромко сказал в пустоту, зная, что его хорошо слышат и внимательно слушают:

— Это Винсент. Дальнейшее промедление становится опасным.

— Мы рассчитываем провести операцию в кратчайшие сроки, — генерал-полковник Анисимов сжал руку в кулак, — и для этого будут привлечены наши лучшие силы.

"Сюр в полный рост, — думал Вадим, слушая командующего округом, — на Новгород двинутся танки, а на берегах Волхова, помнящего драккары викингов, высадятся десантники семьдесят шестой псковской дивизии. Театр абсурда, ставший реальностью… Бредовая затея новоявленных "новгородских бояр", захвативших Волховскую ГЭС и объявивших о создании "независимой новгородской республики", грозит обернуться большой кровью. Над фразой "Санкт-Петербург — это пригород Господина Великого Новгорода" можно было смеяться, но сейчас уже как-то не до шуток. Феодализм на марше — с той лишь разницей, что теперь вместо стрельцов Ивана Грозного на Новгород пойдут стрелки генерал-майора Полкаченко. И гвардейцы семьдесят шестой штурмовой — самой, наверное, боеспособной части российской армии, — церемониться не будут: они воевали и в обеих чеченских войнах, и в Осетии против Грузии. Жаль только, что русские снова будут стрелять в русских…".

— А на эти три дни, — продолжал Анисимов, — вся ответственность за порядок в городе и его пригородах возлагается на народные дружины. Для выполнения этой задачи сил сто тридцать восьмой и двадцать пятой отдельных мотострелковых бригад недостаточно — они задействованы по всей области. Поэтому…

"Так вот зачем нас сюда пригласили! — догадался Костомаров. — Теперь понятно…".

Создание народных дружин — ополчения — было мерой вынужденной. После разрыва экономических связей, вызванных Обвалом и последовавшим за ним обесцениванием денег вообще, залихорадило всю страну. И как во всякие смутные времена, реальная власть переходила в руки тех, кто имел оружие и умел держать его в руках. Рождались новые военные вожди, пользовавшиеся авторитетом, причём не авторитетом главаря разбойничьей шайки. Люди хотели не только выжить, но и жить дальше — должно же когда-то всё это кончиться, — и сиюминутное "грабь и веселись!" не подкреплялось здоровым инстинктом самосохранения. Народ и племя имеет шанс выжить, если родовичи помогают друг другу, а не рвут друг у друга кусок, не думая о завтрашнем дне, — эта простая истина сохранилась в генной памяти поколений, несмотря на все попытки вытравить её и заменить оголтелым индивидуализмом. И затерроризированные мародёрами люди брали в руки оружие, чтобы защитить себя и свои семьи.

Высшие офицеры малочисленного Ленинградского военного округа, насчитывавшего меньше сорока тысяч человек, сумели сориентироваться в постобвальной каше. Казавшийся незыблемым постулат "Деньги могут всё!" развеялся дымом — былым хозяевам жизни нечем стало платить тем, кто в прежние времена мог за деньги сделать любую грязную работу. Как-то вдруг всё изменилось, и оказалось, что реальную силу и вес имеют не банковские счета, а бронетранспортеры и автоматы в руках солдат, верящих своим командирам. Криминальные структуры тоже рвались к власти, однако проигрывали: спайка по денежному принципу уже не работала. И гибли под гусеницами армейских боевых машин новые "атаманы Козолупы", так и не ставшие новыми батьками Махно.

Население поддержало военный переворот, и народные ополченцы получили оружие и боеприпасы с армейских складов. Не обошлось без ошибок — часть снаряжения попала не в те руки, — но в целом город не впал в анархию: чиновники из числа вменяемых (и правильно оценивших реальный расклад сил) вошли в состав городского правительства, активно сотрудничая с военными. Сто тысяч волонтёров надёжно подкрепили армейцев — армия в основном разбиралась с любителями создания "независимых держав в масштабах отдельно взятой деревни", а множество других задач — от развозки продуктов до уборки мусора — решали ополченцы. За спинами дружинников были их жёны и дети, и ради них добровольцы дрались люто, не прося и давая пощады, — число аутсайдеров, не желавших интегрироваться и предпочитавших по-прежнему жить за чужой счёт, быстро сокращалось.

Вадим Костомаров вступил в дружину без колебаний — простым рядовым. Но уже через полгода он стал командиром, которому подчинялось свыше ста человек, — лихое время быстро выявляло реальную ценность людей, а для командира дружины задатки лидера были важнее умения метко стрелять. И сегодня его и других командиров лучших дружин вызвали в штаб округа "для получения дополнительных особых распоряжений", как туманно было сказано по коммуникатору.

Пахло дымом — где-то что-то горело. Этот запах не вызвал особого ажиотажа среди пассажиров автобуса — за последние сумасшедшие месяцы люди привыкли ко многому: и к тотальному дефициту всего и вся (это мы уже проходили), и к стрельбе на улицах среди бела дня, и даже к тому, что деньги стоят дешевле бумаги, на которой они напечатаны.

Автобус свернул за угол, и происхождение дымного запаха выяснилось: завалившись боком на тротуар, чадно горела маршрутная "газель". "Обычное дело, — подумал Свиридов, — аутсайдеры хотели поживиться горючим, а когда не вышло…". Судя по всему, так оно и было: в борту "газели" зияла рваная дыра, а под брезентом, расстеленном рядом с машиной, угадывались очертания нескольких человеческих тел. Ещё один труп — Александр почему-то даже не сомневался, что это именно труп, — лежал поодаль, уткнувшись лицом в асфальт. Возле него стояли два солдата в касках и бронежилетах: один говорил по коммуникатору, другой, держа автомат наперевес, настороженно озирался по сторонам. Автобус миновал горящую "газель", и никто из его пассажиров не выказал изумления или хотя бы интереса — разбитую машину и тела на проезжей части проводили равнодушными взглядами, и всё. "Защитная реакция нервной системы организма, — подумал Алхимик, глядя на выбитые окна первого этажа старинного здания, над которыми злым гротеском сохранились буквы "Бутик элитной одежды", — во время блокады Ленинграда никого не удивляли трамваи, разбитые прямыми попаданиями артиллерийских снарядов. Правда, тогда была война, но что мы имеем сегодня — ту же войну, только не очень понятно кого с кем".

Скрежетнув истёртыми тормозами, автобус остановился. Люди вставали и тянулись к выходу — приехали. Работникам НИИ прикладной химии повезло: институт получил статус режимного предприятия, а это означало и повышенный гарантированный соцминимум, и развозку всех его сотрудников по маршрутам "дом-работа" и "работа-дом". Последнее было очень немаловажным: общественный транспорт давно не работал, у владельцев автомашин не было бензина, а идти пешком (например, с Васильевского, как Свиридову), да ещё зимой, когда поздно светает и рано темнеет, могли отважиться только единицы из числа любителей особо острых ощущений.

Уютный дворик института изменился до неузнаваемости. Решётчатая ограда, никогда не выполнявшая защитных функций, теперь было густо увита колючей проволокой; перед главным входом из-за уложенных гнездом мешков с песком торчал ствол крупнокалиберного пулемёта. И приветом из блокадного прошлого северного города окна здания перечёркивали косо наклеенные бумажные кресты — в городе не только стреляли, но и взрывали.

На проходной вместо мирной старушки-пенсионерки стояли вооружённые солдаты, и символический турникет уступил место блок-сканеру. Считывающее устройство прибора располагалось низко: проходившим людям приходилось кланяться — это проще, чем каждый раз снимать с шеи драгоценную "пайцзу" чипа. Вряд ли при монтаже сканера это было сделано с умыслом — скорее всего, имела место обычная российская недодуманность, — но в "поклонном ритуале" Свиридову чудилось нечто мистическое, пришедшее из тёмных веков.

Однако люди оставались людьми — они не разучились улыбаться, тем более что они знали: их работа нужна и важна — это вам не ароматизаторы для презервативов. Все эти глупости остались в прошлом: НИИ прикладной химии занимался теперь синтезом пищевых продуктов — магазины давно вымели подчистую, стратегические запасы продуктов были ограничены, сельское хозяйство пришло в упадок, а миллионы жителей Петербурга хотели есть, причём каждый день. Над городом щерился костлявой улыбкой призрак голода: в пригородах бесчинствовали банды мародёров, и конвои с продовольствием прорывались в город с боём, как продотряды времён гражданской войны. Жители распахивали газоны под окнами и сажали картошку, а по ночам дружинники, охранявшие эти импровизированные поля, стреляли без предупреждения на любой шорох: ценность человеческой жизни была прямо пропорциональна количеству еды, получаемой по гарантированному минимуму.

По дороге в лабораторию Свиридов завернул к Никодимову — он не сомневался, что директор уже на месте, и не ошибся. Старый учёный весь усох и скукожился, но в глазах его впервые за много лет появился упрямый огонёк — тот самый, благодаря которому русские люди выжили, несмотря ни на что.

— Как ваши успехи, Александр Николаевич? — спросил Никодимов, поздоровавшись.

— Работаем, Антон Степанович, — сдержанно ответил Алхимик.

Никодимов промолчал, и Свиридов был благодарен ему за это молчание. "А ведь мог бы и припугнуть, как во времена оны, — подумал Александр, — эти времена он ещё помнит. И был бы прав: нынче не до шуток. Ан нет, интеллигентское нутро берёт верх. Интересно, как я вёл бы себя на его месте?".

Свиридову было что сказать директору института, однако он сдерживался. На флэш-картах, оставшихся от Зелинского, Алхимику удалось найти костяк программы синтеза, а это означало, что до масштабного производства колбасы из пластмассы дистанция уже не столь огромного размера. Дело за малым: где взять нужное количество энергии? Большая часть тепловых электростанций простаивала из-за острой нехватки топлива, Сосновоборская АЭС обеспечивала город, и переключить её мощности на синтезаторы означало усадить весь Питер на голодный энергетический паёк. Не раз и не два Александр Николаевич порывался попросить Кулибина соорудить новую "драконью голову", но всякий раз брал себя в руки: он уже знал, чем это может кончиться. Пока не найден способ демпфировать утечку энергии, приводящую к взрыву, использовать энергию пространства-времени нельзя — это было ясно. Алхимик остро сожалел о том, что недостаточно хорошо разбирается в физике, особенно в её новейших направлениях. Он слышал о теории Герловина[20], но этого было мало. Можно было посоветоваться с Никодимовым и привлечь к работе кого-то ещё, но что-то удерживало его от такого шага. Эта была не ревность первооткрывателя, нет — Александр чувствовал, что не стоит доверять кому-то незнакомому. Если даже друг Мегабайт, которого он знал много лет, в итоге едва не задушил Алхимика, то что говорить о других? Энергия вот-вот станет новой мировой валютой, и тогда "драконья голова" станет печатным станком. Ежу понятно, что вокруг такого станка тут же начнутся песни и пляски, переходящие в кровавые оргии. Нет, нужно всё обдумать, чтобы потом не кусать локти. А пока можно ограничиться паллиативом: доложить Никодимову об алгоритме синтеза — к концу рабочего дня отчёт будет готов, — и пусть Антон Степаныч решает энергетический вопрос с городскими властями и военными.

Придя к себе в лабораторию, Свиридов быстро вошёл в рабочий ритм. Текущие дела не отняли у него много времени — разобравшись с ними, Алхимик сел за компьютер. "Жаль, что всезнайка-Интернет тоже пал жертвой глобального экономического коллапса — как было удобно. Мавр сделал своё дело — мавр скончался". Последняя мысль Алхимика относилась к подорванной им виртуальной бомбе: кризис не был бы таким всесокрушающим, если бы золото сохранило свою ценность. Правда, он не слышал, чтобы кто-то производил золото в промышленных масштабах, но тот же Интернет вскоре после головокружительного падения доллара услужливо сообщил о резком падении цен на золото, связанным с появившимися в Сети сообщениями о возможности его синтеза из грязи. Эта информация быстро исчезла, но за ней явно стояло что-то реальное: одними слухами рынок не обвалишь. И были ещё какие-то загадочные взрывы в разных уголках земного шара, прогремевшие около двух лет назад. Достоверных сведений о них у Свиридова не было — Интернет приказал долго жить, а другие источники информации практически отсутствовали, — однако Алхимик предполагал, что эти взрывы могли быть связаны с его установками, построенными по Интернет-описанию, и это лишний раз напоминало ему о необходимости крайней осторожности.

На мониторе появилось трёхмерное изображение "драконьей головы", похожее на фантастический драгоценный камень. Александр Николаевич вглядывался в его сверкающие грани, словно надеялся найти там ответ на мучавший его вопрос: "Как безопасно получить энергию времени?". Он чувствовал, что ответ есть, что его не может не быть, но — древний дракон хранил свою тайну. "Ничего, — думал Алхимик, — сыщем мы на тебя управу, зверюга. Приручим, никуда ты не денешься — в этом мире жить нашим детям". При этом Свиридов подумал о Юле, о маленькой Даше и о своём ночном походе за молоком. По коже прошёл озноб, когда он вспомнил слова командира дружинников: "…больше так не делайте, а то оставите своего ребёнка сиротой, а жену вдовой". Да, если бы не этот парень с жёсткой улыбкой… Суровое Время Тьмы беспощадно фильтровало людей, и хорошо, что у таких, как Вадим Костомаров (это про них сказано — "я бы пошёл с ним в разведку"), были шансы пройти чистилище. Вот его бы в помощники — жаль, что он, похоже, никаким боком не физик.

На экране компьютера медленно вращалась "драконья голова". Алхимик следил за её завораживающим движением, чувствуя знакомое состояние "вот-вот осенит".

Колонна машин шла по Приморскому шоссе. Дорога была пустынной, лишь изредка по обочинам маячили покорёженные автомобильные останки. С залива дул холодный ветер, свистел в приоткрытом окне, норовя пролезть в кабину тяжёлого армейского грузовика, где сидел Вадим; серое слезящееся небо цеплялось за вершины нахохлившихся деревьев. Люди в кабине молчали: всё было сказано на инструктаже, и ни Костомарову, ни хмурому майору, сидевшему рядом с ним, ни водителю, следившему за дорогой, говорить не хотелось. Рейд по северному берегу Финского залива должен был очистить бывшие курортные посёлки от банд аутсайдеров, свивших там гнёзда, — вертолёты неоднократно засекали группы вооружённых людей и рассеивали их огнём. "Шакалы" прятались в опустевших домах и коттеджах, давно оставленных хозяевами, и оттуда совершали ночные набеги на город. Аутсайдеров было много: по некоторым данным, одна только банда Шайтана, в основном состоящая из бывших нелегалов-гастарбайтеров, ставших теперь никому не нужными, насчитывала свыше тысячи человек — голодных, озлобленных и готовых резать глотки, — и поэтому в операции были задействованы двадцать две волонтёрские дружины, усиленные двумя ротами мотострелков.

Притихшую Лахту проехали без остановок, не стали задерживаться и в Сестрорецке.

— Здесь чисто, — нарушил молчание майор, словно отвечая на немой вопрос Вадима, — летуны никого не видели. Приключения начнутся в Солнечном, — он криво улыбнулся, — а пока дыши равномерно.

"Да, — подумал Костомаров, — стрельбы в этих шашлычно-пикничных местах не было чуть ли не с финской войны". И услышал глухой орудийный выстрел — где-то там, впереди.

Вадим знал, что это означает. По плану операции, бронетехника из Каменки должна была сыграть роль пресса, выдавливающего аутсайдеров в стороны от шоссе, а железную дорогу должны были перекрыть мотодрезины, прикрытые стальными листами. А им, людям, предстояло идти по улочкам Комарово и Репино и выковыривать "шакалов" из всех щелей. Противотанковых средств у аутсайдеров вроде бы нет — разве что самоделки, — но бэтээрам не развернуться среди канав и дачных построек, хотя огнём они, конечно, поддержат.

Орудийная пальба впереди густела, к ней примешались трескучие голоса автоматов. На лице майора возникло недоумение — что-то шло не по плану. Над головами с грохотом прошёл вертолёт, угрожающе покачивая снаряжёнными оружейными подвесками. Захрипел коммуникатор офицера — Вадим не уловил суть сообщения, но оно явно было тревожным. А потом Костомаров увидел густой столб чёрного дыма, выползавший из-за деревьев. Сердце зачастило. Вадим сжал автомат и посмотрел на армейца — сейчас командовал он.

— Ну, держись, волонтёр, — сквозь зубы пробормотал майор. — Сейчас…

Он не договорил и подался вперёд — за поворотом шоссе ярко и весело горел бэтээр.

— Твою мать… — лицо майора перекосилось. — Вот тебе и нет у них гранатомётов!

Дружинники выпрыгивали из машин. Вадим выскочил из кабины и огляделся. Среди зелени деревьев картонными декорациями проступали дома; людей видно не было, но злой и частый треск автоматов говорил о том, что люди здесь есть, что их немало, и что многие из них совсем не рады видеть ополченцев.

— Веди своих, командир, — майор махнул рукой. — Вон туда, к железке, — это твой участок. А ты, — он обернулся к другому командиру дружины, — пойдёшь к заливу. Будьте на связи, если что — зовите, подгоню "коробочку" или пришлю "вертушку".

— Если там будут женщины, не спешите стрелять, — негромко сказал Костомаров, обращаясь к дружинникам. — Сами знаете…

Волонтёры знали. Приказ "не брать пленных" никто не отменял, но этот приказ не относился к пленницам. "Шакалы" похищали интегрированных девушек, встречались и женщины-аутсайдерки. Участь и тех, и других была незавидной, но отщепенцы всё-таки не убивали их сразу, особенно молодых и красивых. Иногда пленниц спасали, и дружинники относились к ним бережно: слишком много смертей было вокруг, и чем дешевле становилась человеческая жизнь вообще, тем выше ценили ополченцы жизни тех, кто может дать новую жизнь, — люди верили, что Время Тьмы рано или поздно пройдёт.

— Пошли, — Вадим перехватил автомат поудобнее. — Работаем тройками.

"На недельку, до второго, я уеду в Комарово", — вспомнились ему слова одной старой песенки. — Век бы не видеть этого сегодняшнего Комарово, — подумал он, глядя на мертвые дома, — а какое дивное место было когда-то…".

За бесконечные два часа дружинники Костомарова потеряли семерых ранеными и двоих убитыми: одного нашла шальная пуля, а другой попал под топор какого-то безумца, со стремительностью хищника выкатившегося из-за кустов. Аутсайдера прошили в два ствола, но он всё-таки успел ударить и забился в конвульсиях, роняя на зелень травы алые кляксы крови. Потерь могло быть больше, но дружине Вадима повезло — им выпал сравнительно "чистый" сектор. Поднаторевшие за шесть месяцев уличных боёв волонтёры, поддержанные вертолётами и танками, быстро сломили организованное сопротивление отщепенцев. Да и аутсайдер пошёл уже не тот — самых опасных повыбили ещё зимой. Бойцы Костомарова настреляли десятка полтора "шакалов" и вытащили из подвала разрушенного коттеджа двух истерзанных девчонок, не верящих, что кошмар закончился. Операция уже шла к концу — по коммуникатору пришло сообщение, что Шайтана нашли и разнесли прямой наводкой вместе с его телохранителями и капитальным кирпичным зданием, в котором они засели, — когда костлявая едва не поцеловала самого Вадима.

Костомарова спасло шестое чувство, заставившее его упасть в траву за миг до того, как из ничем не примечательного дома, к которому шли дружинники, внезапно раздались выстрелы. Посыпались срезанные пулями ветки — загнанные в угол аутсайдеры не жалели патронов.

Время Тьмы быстро научило людей — тех, кто не погиб, — страшному умению убивать. Дружинники без команды знали, что и как надо делать: дом обошли с двух сторон, взяли под плотный перекрёстный огонь, превращая в опилки переплёты окон, а затем Пётр с ловкостью бывшего десантника подобрался к дому и метнул внутрь две гранаты — одну за другой.

Дом дрогнул и присёл, через подоконник мешком перевесилось тело в рваной куртке. На крыльцо из дыма выскочила серая тень и тут же упала обратно в дым; по крыше скатился ещё один аутсайдер. Вадим рывком бросился вперёд, прижался к исклёванной пулями стене, переводя дыхание, и прыгнул в дверной проём — дверь вывалилась наружу, — предварительно высадив туда чуть не весь магазин. Следом за ним в дом ворвались ополченцы.

Стрельба оборвалась, уступив место насторожённой тишине. В комнате, когда-то служившей гостиной, на грязном полу лежали двое: один — смуглый и тощий, оскаливший мелкие жёлтые зубы, второй — здоровенный светловолосый парень в камуфляже. "Странный тип, — подумал Костомаров, разглядывая белобрысого и машинально перещёлкивая рожки автомата — по ещё афганскому опыту бойцы приматывали их изолентой попарно, "валетом", для быстроты смены магазина, — не похож на "шакала". Сытый да гладкий — никак гость заморский?".

— Проверьте битых, — привычно распорядился Вадим, — особенно этого, в камуфле. Не иначе как птичка залётная.

Он повернулся, и вдруг заметил фотографию в рамке, лежавшую на покорёженном осколками старинном буфете. Подчиняясь внезапному импульсу, Вадим подошёл к буфету, взял фото и смахнул с него мусор.

С фотографии на него смотрел тот самый человек, которого он спас несколько дней назад. Здесь он был моложе, и рядом с ним улыбались в камеру двое подростков, мальчик и девочка, но это был он — химик, отправившийся в ночь за молоком для маленькой дочери. "Мистика, — подумал Костомаров, — знак судьбы… Надо бы нам встретиться, как бишь тебя там — Свиридов, кажется? Да, Свиридов — Свиридов Александр Николаевич".

Вершители судеб

Над Лондоном висел туман — знаменитый английский туман, воспетый классиками литературы. Его влажная серая завеса скрывала не только растерянность огромного города, оглушённого вместе со всей планетой ударом Обвала, но и кое-что ещё. В столице бывшей "империи, над которой никогда не заходит солнце", владычицы морей, отвечавшей двумя боевыми судами на один военный корабль, сошедший со стапелей любой другой державы, рождалась новая империя United Mankind[21] — всесильная и всемогущая, достигшая мечты великих завоевателей прошлого: власти над миром. Подрастерявшие знаменитое британское хладнокровие дипломаты Уайт-холла и банкиры Сити (из тех, кто не пустил себе пулю в лоб при виде краха тысячелетней ценности — денег) в подавляющем большинстве своём ничего не знали об этом событии — они не входили в число повивальных бабок, принимавших тайные роды. У колыбели долгожданного дитяти собрались истинные волхвы, столетиями, из поколения в поколение, управлявшие судьбами планеты, то успокаивая народы периодами относительного благополучия, то ввергая их в омуты истребительных мировых войн.

Старинный особняк внешне не бросался в глаза кричащей роскошью и не поражал воображение изысками ультрамодерна: его владельцы строго следовали иезуитскому девизу "Скромность — норма жизни". Внешняя мишура мало заботила вершителей судеб: пройдя долгий и тернистый путь до вершины, они знали, что в тени прохладнее, чем на солнцепёке, а если эта тень густа, в ней можно спрятать от чересчур любознательных глаз и кое-что не предназначенное для всеобщего обозрения. Никто из вершителей судеб не стремился к известности — официально они даже не входили в число миллиардеров, хотя на самом деле контролировали большую часть материальных ценностей планеты. Этих людей интересовала реальная власть, а её зримые атрибуты их не волновали. Создатели мифа о "безграничных потребностях человека", они прекрасно знали, что в реале фетишизируемые обывателем потребности — вкусная еда, красивая одежда, роскошь домов и вилл, машины, самолёты и яхты, сексуальные удовольствия и развлечения — ограничены физическими возможностями человека. Невозможно сесть в десять "кадиллаков" сразу, надеть на две ноги сто пар обуви, выпить цистерну элитного коньяка, съесть двести килограммов лобстеров, отлюбить за ночь двадцать красавиц и развлекаться год без передышки, а инкрустированный стразами золотой унитаз ничуть не более функционален, чем простой фаянсовый. Все эти игрушки казались смешными вершителям судеб, и они посмеялись бы над примитивными ценностями толпы, если бы давным-давно не разучились смеяться от души — так, как это делают простые люди.

В основе всех действий властителей мира лежали рациональность и прагматизм, и поэтому напичканный сверхсовременной электроникой викторианский особняк охраняли не саженного роста декоративные гвардейцы в красных мундирах и высоких меховых шапках, а безликие люди в бронекомбинезонах, механической отточенностью выверенных движений напоминавшие боевых роботов.

Рождалась империя United Mankind, но это было всего лишь промежуточной стадией. Конечная цель хозяев оставалась неведомой большинству обитателей купленной ими Третьей планеты системы Жёлтой звезды, и выражение "власть ради власти" куда больше скрывало, чем объясняло.

В просторной гостиной за дубовым столом, помнившим ещё чопорных лордов времён колониальных войн с Испанией, Голландией и Францией, сидело несколько человек. Кое-кто из них прибыл из-за океана, но это не имело значения: любая страна была для вершителей только географическим понятием, а United Mankind — глобальной категорией. Имена этих людей некогда ассоциировались с титулами стальной, угольный или химический король, но время внесло свои поправки, и эти архаичные словосочетания канули в Лету. Все они были в годах преклонных, и один только этот факт мог вызвать недоумение у приверженцев тезиса "богатство — это радость плоти": вряд ли живым мумиям нужны ласки чувственных гурий. И тем не менее, любой из хозяев планеты отправил бы в могилу миллионы людей, если бы эти люди вознамерились покуситься хоть на малую толку власти, принадлежащей вершителям, или хотя бы представляли собой угрозу этой власти.

— Девяносто процентов всей инфраструктуры западного мира сосредоточено в наших руках, — начал один из них, не тратя драгоценного времени на никчёмные экивоки. — Этого достаточно.

— Западного мира, Роквелл, но не всей планеты, — уточнил другой. — Арабский мир не охвачен, и китайцы удерживают свои позиции. И ещё есть Россия — не забывайте о ней.

— Мне это известно, Винсент, как известно и то, что наши традиционные методы в России и на Востоке не привели к решающему успеху. Местный менталитет, как это ни парадоксально, негативно влияет на экспансию спроектированного нами образа жизни.

— Мы не можем больше ждать, — вмешался третий, очень похожий на хаггардовскую Гагулу, — доллар был вздут до верхнего предела, и теперь он летит вниз бомбой, сброшенной с пикирующего бомбардировщика, и увлекает за собой все связанные с ним валюты. А когда эта бомба упадёт…

— Избавьте нас от апокалипсических прогнозов, Хоган, — Роквелл слегка поморщился, — мы не хуже вас представляем, что будет тогда. Ситуация ясна: пора объявлять о введении амеро и превратить доллар в подобие оккупационной марки, некогда имевшей хождение на территориях, захваченных Третьим Рейхом. В истории много полезных примеров…

— Амеро должно быть чем-то обеспечено, — заметил Грейсплин, имевший репутацию финансового гения. — В своё время мы отказались от золотого обеспечения доллара, что и предопределило его судьбу. Для амеро необходимо надёжное обеспечение: только в этом случае новая валюта станет прочным фундаментом United Mankind.

— Мы уже рассматривали этот аспект, — отозвался Роквелл с ноткой раздражения в голосе. — Амеро будет обеспечено энергией: единственной реальной ценностью, лежащей в основе любого технологического процесса. Условная единица станет энергоединицей — это решено. Знаю, что вы хотите сказать: а как быть с запасами энергоносителей?

— Именно это я и хотел сказать, — Грейсплин невозмутимо кивнул.

— Будут извлечены из-под сукна все проекты альтернативных энергоисточников — их там немало накопилось, — зелёный свет получит управляемый термояд. И ещё, — Роквелл посмотрел на Винсента, — мы надеемся на вашу "волшебную мельницу", причём отнюдь не в качестве синтезатора золота. Как там у нас с этим обстоят дела?

— Вы задали мне непростой вопрос, — Винсент пожевал губами. — Очень непростой…

— Сколько ты хочешь? — плюгавый человечек с бегающими глазками взвесил на руке трёхфунтовый золотой слиток.

— Вот список, Енот, — ответил ему другой человек, плотный и кряжистый, с резкими чертами лица. — Патроны, бензин, консервы — у тебя всё это есть, я знаю. Добавь ещё пару бутылок старого доброго шотландского виски. Да, и ещё, — он неласково усмехнулся, — не вздумай шутить шутки: я умею спускать курок не хуже, чем ремонтировать машины.

— Да ты что, Хикмэн, — запротестовал плюгавый, делая обиженное выражение лица, — у меня и в мыслях не был тебя обманывать! Мне выгоднее вести дела честно, тем более с тобой, старина!

— Ладно, не строй из себя оскорблённую добродетель. Ну, пошли?

Нэд Спенс по кличке "Енот" пробежал глазами список и тяжело вздохнул. Ему остро хотелось поторговаться, но он знал, что со старым автомехаником этот номер не пройдёт — Хикмен не жадничал, но и не уступал.

Они провозились часа два, загружая машину, — Енот не хотел показывать Хикмэну все свои тайники, хоть и был уверен, что старик не придёт с винтовкой отнимать у него его добро. "Знать бы, где он берёт золото, — подумал Спенс, провожая глазами отъезжающий "лендровер" Хикмэна. — Слиток нестандартный, и клейма на нём нет: такое ощущение, что старик расплавил целую кучу золотых безделушек. Возможно, но маловероятно — откуда ему взять столько украшений?". Нэд поднял слиток, ощутил в руке приятную тяжесть, и мысли его приняли другое направление: Енот прикидывал, сколько он заработает на перепродаже. Армейский интендант, приторговавший содержимым вверенных ему складов, не скупился: цены на золото шли вверх, а уверенности в падающем долларе, несмотря на успокоительные заявления правительства, ни у кого уже не было. Ходили упорные слухи о скором введении новой национальной валюты, обеспеченной золотом, что также повышало спрос на жёлтый металл.

Подсчёт возможной прибыли вдохновил Нэда Спенса и привёл его в благодушное состояние. Енот убрал слиток в стенной тайник и решил побаловать себя глотком спиртного, но не успел осуществить своё намерение.

Входная дверь вылетела, словно выбитая тараном, и в комнату влетели вооружённые люди. Нэд задавленно пискнул, когда крепкие руки скрутили его и пригвоздили к мягкому креслу, где он всего лишь десять минут назад предавался греющим душу подсчётам.

— Где золото? — спросил офицер, командовавший группой захвата. — И не отпирайся, Енот: Кримгольд уже покаялся и сказал, что покупал золото у тебя.

Спенс похолодел: Кримгольд и был тем интендантом, с которым он имел дело.

— Так что колись, бутлегер, — продолжал офицер, — пока мы не засунули твои яйца в микроволновку.

— Я-а-а… — пробормотал Енот, лихорадочно соображая, как ему быть.

— Да, именно ты, — подтвердил офицер. — У нас есть детектор, и если мы сами найдём у тебя золото, пеняй на себя. Считаю до трёх.

Разговор не занял много времени, и ещё меньше времени потребовалось, чтобы найти через компьютер адрес Хикмэна.

— Кажется, мы взяли след, — сказал командир группы своему помощнику-лейтенанту, когда они мчались к дому автомеханика. — Этот Хикмэн — наверняка "самогонщик".

— Самогонщик? — недоумённо переспросил тот. — Что это значит?

— В России — я ведь оттуда родом, сюда меня привези мальчишкой, — так называли людей, которые сами изготавливают крепкие спиртные напитки.

— А зачем это делать, мистер Клевски? — осторожно поинтересовался помощник. — В России что, виски не продавали в магазинах?

— Долго объяснять, — офицер усмехнулся, но тут же стёр с лица улыбку. — Внимание, приготовиться! Вон он, его коттедж…

Бронированный микроавтобус затормозил; из распахнувшихся дверей посыпались солдаты. И тут из окна коттеджа грохнул выстрел.

— Хикмэн! — заорал Клевски в услужливо поданный ему мегафон. — Не валяй дурака! Бросай оружие и выходи с поднятыми руками, тогда останешься жив!

— Fuck you ass hole! — донеслось в ответ, и вторая пуля с визгом отрикошетила от борта автобуса.

— Смачно заворачивает… — с уважением проговорил Клевски. — Жаль, парень, что тебе уже ничего не светит… — И подумал: "Единственное, что я могу для тебя сделать — это избавить тебя от мозголомных допросов".

Солдаты дисциплинированно залегли — они отнюдь не горели желанием лезть под пули.

— Может, забросаем его газовыми гранатами? — предложил лейтенант.

— У него наверняка есть противогаз, — буркнул командир. — Сможешь его снять? — он повернулся к снайперу.

— Попробую, сэр.

— Нам нужен не он, — пояснил Клевски, отвечая на молчаливый вопрос помощника, — а то, что у него в доме, причём желательно в неповреждённом состоянии.

— Здесь вы командуете, — лейтенант равнодушно пожал плечами. "Вам и отвечать" — мысленно закончил за него командир группы.

Перестрелка длилась минут пятнадцать. Хикмэну удалось ранить двоих солдат, резко снизив у остальных их и без того невысокое желание брать коттедж штурмом. Снайпер ждал, разглядывая коттедж через оптический прицел, и наконец выстрелил.

— Я в него попал, сэр, — доложил он, опуская винтовку.

— Вперёд, — скомандовал Клевски.

Хозяин коттеджа лежал у окна лицом вверх, сжимая в руках помповое ружьё.

— Обыскать дом! — отрывисто приказал командир группы, мельком глянув на убитого.

То, что они искали, нашлось в подвале.

— Что это такое? — изумлённо произнёс лейтенант при виде огромного сверкающего яйца, составленного из множества зеркальных чешуек. — What fuck is it?

— Самогонный аппарат, — коротко пояснил Клевски. — Не понял? Потом объясню. В доме больше никого нет? Тогда…

Он не договорил. Яйцо тихо загудело, на глазах багровея. Гудение усиливалось.

— Shit… — пробормотал офицер и добавил по-русски: — Мать твою…

Это было последнее, что он успел сказать.

— …здание полностью уничтожено взрывом, несколько соседних домов повреждены. Среди сотрудников антикризисной полиции имеются жертвы. Причины взрыва уточняются. Предположительно, в коттедже находился склад взрывчатки, устроенный там террористами. Можно говорить о том, что на территории нашей страны предотвращён крупный теракт. Доблестные…

Усталые люди почти не слушали диктора телевизионных новостей и не смотрели на экраны, установленные в вагонах подземки. У людей хватало своих забот — им не было дела до какого-то взорвавшегося одноэтажного коттеджа. Коттеджем больше, коттеджем меньше — какая разница? О чём говорить, когда весь мир вот-вот рухнет?!

— Ваш вопрос очень непростой, — повторил Винсент. — По оценкам наших учёных, "волшебная мельница" может стать неисчерпаемым источником энергии. Имеется целый ряд проблем, однако все они чисто технического характера. Правда, высказываются опасения по поводу возможности непредсказуемых эффектов.

— То есть? Что это значит?

— А это значит, что энергия, генерируемая "волшебной мельницей", может выйти из-под контроля. Надеюсь, Роквелл, вы представляете, что произойдет с ядерным реактором, если идущая в нём цепная реакция станет неуправляемой?

— Хм, — кашлянул Хоган. — И насколько высока вероятность этих… непредсказуемых эффектов?

— Эти эффекты непредсказуемы, следовательно, и вероятность их проявления тоже, — в голосе Винсента прозвучала еле заметная ирония, — непредсказуема. Наши учёные идут на ощупь: физики не только не описали ещё энергию пространства-времени своими любимыми многоэтажными формулами, но даже смутно представляют себе её природу.

— И тем не менее… — вкрадчиво заметил Роквелл.

— И тем не менее, экспериментальная установка в Аламогордо уже смонтирована, и через… — Винсент бросил взгляд на стенные часы, — …час она будет запущена. Информация поступит к нам в первую очередь: мы узнаем о результатах испытаний раньше президента и правительства.

— Естественно, — на сморщенном личике Грейсплина появилось отдалённое подобие улыбки, — кто они, и кто мы.

— Аламогордо… — задумчиво произнёс Хоган. — Знаковое место…[22]

— Этот риск, — произнёс человек, до сих пор хранивший молчание, — очень большой риск, который…

— …на который мы вынуждены пойти, Гольдштейн, — перебил его Хоган. — У нас нет другого выхода! Планета на грани войны, и нам необходимо абсолютное оружие, способное дать нам решающий перевес над любым противником. В настоящее время этот аспект даже более важен, нежели перспектива овладения неограниченным источником энергии.

— И к тому же, — добавил Винсент, — существует угроза того, что нас могут опередить. В Интернете снова проскочила информация — правда, туманная, — о возможности синтеза золота. Эту информацию можно было бы игнорировать, если бы не кое-какие её реальные подтверждения.

— А именно? — обеспокоено спросил кто-то.

— На "чёрном рынке" появились слитки золота очень высокой пробы. Они единичны, но наши эксперты не могут объяснить, каким образом было получено золото такой чистоты. Вывод очевиден: кому-то удалось собрать действующую "волшебную мельницу" — а может быть, и не одну, — и этот "кто-то" наверняка делает золото. Наша специальная полиция, скромно называемая "антикризисной", ищет "золотых бутлегеров", но пока безрезультатно. И это ещё не всё: ряд компаний в России и в Азии не проявили никакого интереса к нашим предложениям о выкупе их активов за золото, и это несмотря на то, что эти компании остро нуждаются в кредитах и находятся на грани банкротства.

По комнате пронёсся шорох — вершители судеб беспокойно задвигались в креслах.

— В этой информации есть и положительная сторона, — Роквелл оглядел соратников (точнее, соучастников). — Во-первых, появления больших объёмов золота на мировом рынке не отмечено, то есть угрозы золотому обеспечению амеро на время переходного периода нет — во всяком случае, пока. А во-вторых — если золото успешно синтезируется, это значит, что "волшебные мельницы" работают без всяких непредсказуемых эффектов. Ну, а о том, что у нас почти не осталось времени, вы все знаете. Риск? Да, риск, но это неизбежный риск!

Он немного подождал, ещё раз всмотрелся в лица людей, сидящих за дубовым столом, и продолжил:

— Не забывайте, что Обвал должен сопровождаться грандиозными терактами с очень большим количеством жертв и локальными военными конфликтами.

— Как говорили наши предки, война всё спишет, — заметил Хоган.

— Именно так. И мы должны обезопасить себя на тот случай, если эта война выйдет за рамки локальной, — нам нужен новый меч, выплавленный "волшебной мельницей".

— Наши планы насчёт поводов не изменились? — бесстрастно спросил Винсент.

— Не изменились. Взрыв атомного устройства в одном из крупных городов Израиля — на Востоке хватает фанатиков, готовых умереть во славу Аллаха, — оправдает любые наши ответные действия в отношении арабского мира. Что же касается войны между Пакистаном и Индией — война будет вызвана диверсиями: с помощью нейтронных детонаторов можно подрывать ядерные боеприпасы, хранящие на складах.

— United Mankind родится в муках… — медленно проговорил Гольдштейн.

— А как вы хотели? Любые роды — это кровь и муки, или для вас это новость? Детали мы обсудим позже: очень многое, если не всё зависит от результатов испытания "волшебной мельницы". Сейчас нам надо дождаться вестей из Аламогордо. Ждать осталось, — Роквелл посмотрел на часы, — уже недолго. А пока, джентльмены, не желаете ли горячего грога? Этот промозглый лондонский туман…

— Я предпочту горячее молоко, — желчно ответил Грейсплин. — Мне не двадцать лет, знаете ли.

Исполинский сверкающий шар возвышался над безжизненной пустыней. Зрелище было фантастическим: шар со сброшенной маскировкой напоминал и гигантский звёздолёт пришельцев, опустившийся на Землю из космических бездн, и дворец сказочных эльфов, и драгоценность, потерянную беззаботной молодой богиней. Блистающий шар был красив — он не вызывал того мрачного чувства, которое возникает при виде угрюмой туши атомной или водородной бомбы, — и поэтому создавшие его люди не ожидали от своего детища ничего плохого: такая красота не может быть злом. Эта вера была иррациональной, но почему-то ей поддались даже сухие прагматики и закоренелые скептики от науки.

Стометровый шар походил на скромное творение Свиридова и Кулибина примерно так же, как аэроплан братьев Райт на сверхзвуковой самолёт. Конструкция установки была скрупулёзно просчитана на компьютерах, а микронной точности обработки многочисленных зеркал, составлявших пять концентрических слоёв, позавидовали бы лучшие ювелиры. Над шаром в обстановке строжайшей секретности трудились тысячи людей, большинство из которых даже не догадывались о конечной цели своей работы. Предварительная настройка "волшебной мельницы" была завершена, и десятки трансформаторных подстанций ждали потока энергии пространства-времени, превращённой в электрический ток. Настроение у собравшихся на полигоне было приподнятым: люди словно забыли о том, что мир качается и может рухнуть в любой момент, и что за долгую историю человечества благие намерения слишком часто становились покрытием для дороги, ведущей в ад.

Учёные и инженеры негромко переговаривались между собой. Присутствие военных, а также характерных людей в штатском никого не смущало — оно воспринималось как само собой разумеющееся. Прессу на полигон не допустили — не тот случай, — и поэтому девушка с ничего не объясняющим значком "PR-Agent"[23], ярким пятном выделявшаяся на фоне серых мундиров и комбинезонов, привлекала внимание.

Её присутствие на секретных испытаниях казалось необъяснимым: мало кто знал, что эта девушка с лицом куклы Барби на самом деле является представителем всеми уважаемого финансиста мистера Роквелла и допущена на полигон личным распоряжением президента.

— Вас не смущает аналогия сегодняшних испытаний с теми, которые проходили здесь почти семьдесят лет назад? — обратилась она к научному руководителю проекта.

— Не вижу прямой аналогии. В сорок пятом здесь испытывалась бомба, а сегодня мы испытываем "вечный генератор". Эта красивая штука, — физик махнул рукой в сторону шара, — поможет решить массу проблем, стоящих перед человечеством.

— "Вечный генератор"? Как интересно! А что вы думаете о "запрете богов"? Или вы готовы стать новым Прометеем, похитившим для людей энергию Вселенной?

— Прометеем? — учёный был явно удивлён осведомленностью своей собеседницы: об "энергии Вселенной" знали немногие. — Знаете, мисс, времена героев прошли. Сегодня мы…

— Внимание! — раздался металлический голос. — Приготовились!

Все разговоры разом стихли. Сотни людей заворожено смотрели на сверкающий шар.

— Контроль!

Свечение шара изменилось: бриллиант, переливавшийся бесчисленными искорками отражённого солнечного света, превратился в огромную матовую жемчужину.

— Боже мой, какая красота… — прошептала "Барби".

— Настройка безукоризненна, — негромко произнёс главный оператор. — Шар светится равномерно.

— Он светится так ярко, как будто находится не в трёх милях, а рядом, — заметил один из инженеров.

Научный руководитель проекта молчал, и по его лицу никто не мог догадаться, о чём он думает.

— Всем уйти в укрытия! Повторяю…

Приказ был выполнен без промедления: матовый шар внушал мистический трепет, а следить за ним можно было и через бронестекло, и через видеоискатели фотокамер.

— Все системы работают нормально, — доложил оператор. — Начинаем?

Научный руководитель молчал, вглядываясь в жемчужный шар.

— Сэр? — осторожно переспросил оператор.

— Свет ярче тысяч солнц во тьме родится… — тихо сказал физик. — С Богом!

— Зажигание! — прогрохотал железный голос.

Главный оператор откинул прозрачную предохранительную крышку и решительно вдавил красную кнопку.

И свет родился. Но свет этот очень недолго был голубым, как небо над головами, — через пару секунд он побагровел, словно из-под земли вырвалось адское пламя, раскалившее шар. Автоматическая защита среагировала на нештатную ситуацию и расфокусировала систему зеркал, но это не спасло. Над пустыней разнёсся нарастающий рокочущий гул.

Никто ничего не смог сделать, а многие даже не поняли, что происходит — модельные испытания "волшебной мельницы" проходили совсем по-другому. И только "Барби" успела нажать на своём сотовом телефоне — у неё он почему-то был, хотя все остальные участники испытаний сдали их сотрудникам службы безопасности, — кнопку "Emergency Call".[24]

А потом вспыхнул звёздный огонь.

Атомный подводный ракетоносец "Дмитрий Донской" шёл под арктическими льдами на глубине трёхсот метров. Когда-то в море на боевом дежурстве одновременно находились десятки стратегических ракетоносцев, а сегодня "Донской", последний уцелевший дредноут знаменитой серии "тайфунов", в одиночестве вспарывал холодные воды Арктики. Головной "борей" — "Юрий Долгорукий" — был передан флоту, достраивались "Владимир Мономах" и "Александр Невский", но пока реальную силу представляли только последняя "акула" да несколько единиц тихоокеанских "кальмаров" и "дельфинов" 3-й флотилии стратегических субмарин Северного флота.

И всё-таки "Дмитрий Донской" мог служить опровержением известной поговорки "один в поле не воин". Этот воин потерял в злые девяностые всех своих товарищей, убитых ударом в спину, но выжил — почти чудом, — и даже сменил оружие. Двадцать его "булав" весом в полторы тысячи Хиросим могли проломить любую броню противоракетной обороны и заставляли задумываться отцов United Mankind: котировка мегатонны оставалось высокой, невзирая на Обвал. И подводный тяжёлый крейсер "Дмитрий Донской" скользил в тёмных глубинах грозной тенью, продолжая жить суровой жизнью воина.

— Скучаешь, лейтенант? — Пантелеев бросил взгляд на молодого офицера, сидящего за пультом.

— Никак нет, товарищ капитан треть…, виноват, второго ранга! — преувеличенно бодро ответил лейтенант. Его оговорка была простительной: Пантелеев досрочно получил кавторанга за успешные пуски ракет, которыми был перевооружён "Донской", и которые предназначались для оснащения новых "князей".

— Да ладно тебе, Витя, я же вижу. Завидуешь надводникам?

Лейтенант Виктор Переслегин промолчал, и командир БЧ-2[25] не стал его донимать. Он знал, что творится в душе молодого офицера.

Океанский флот России, разговоры о ненужности которого с унылым постоянством повторялись из века в век, неожиданно оказался востребованным. Его немногочисленные эсминцы и большие противолодочные корабли эскортировали караваны торговых судов, дорогой полярных конвоев доставлявших в Архангельск и Мурманск продовольствие из Аргентины и других стран Латинской Америки. Обратно транспорты уходили гружёные оружием — этот товар горячие южноамериканские парни брали с большим удовольствием, предпочитая обесценивающимся деньгам прямой бартер. Моряков-надводников встречали на Севере как героев, и было за что: с началом Обвала моря стали небезопасными. Флотская молодёжь (и не только молодёжь) с горящими глазами слушала их рассказы о том, как возле островов Зелёного Мыса они уклонялись от неизвестно кем выпущенных торпед и рубили зенитными шестистволками быстроходные катера без опознавательных знаков, пытавшиеся взять на абордаж охраняемые суда. "Одиссея капитана Блада! — сердито фыркал Пантелеев, остужая юношеский пыл своего молодого подчинённого. — Стой на своём месте, лейтенант: у нас в Арктике, того и гляди, начнётся приобщение белых медведей к мировой демократии. Так что хватит на твой век войн, ты уж мне поверь. Не дай Бог, конечно…".

Однако Господь, похоже, не слишком задумывался над дилеммой "дать или не дать". Слова Пантелеева "хватит на твой век войн" запросто могли стать пророчеством: обстановка в мире накалялась с каждым днём. Искры конфликтов, годами и десятилетиями тлеющие под тонким слоем пепла мирных соглашений, разгорались кострами, словно раздуваемые ветром. Ближний Восток всё больше напоминал кучу пересушенного хвороста, ждущего только случайно брошенной спички; Индия и Пакистан напряжённо следили за каждым движением друг друга, положив руки на рукояти атомных мечей, а за ними внимательно наблюдал Китай, приведший свои вооружённые силы в состояние повышенной боевой готовности. Экономическая дезинтеграция Европы шла полным ходом, подогреваемая религиозными и расовыми противоречиями: национальные меньшинства, становящиеся большинством, всё решительнее заявляли о своих претензиях, мало-помалу переходя от камней и бутылок с горючей смесью к огнестрельным аргументам. Новоявленные курфюрсты и маркграфы под предлогом защиты мирных граждан от "распоясавшихся хулиганов" формировали частные отряды моторизованных ландскнехтов, примеряя короны удельных властителей и мечтая о королевской короне. Лязг гусениц будил смутные воспоминания о громыхании доспехов панцирной конницы: на улицы чистеньких европейских городов возвращались средние века — право богатого сменялось правом сильного.

Но садились на аэродромах Западной Европы тяжёлые транспортные "галактики" с белыми звёздами на фюзеляжах, и батальоны доставленных ими превосходно вооружённых солдат деловито брали под свой контроль промышленную инфраструктуру: электростанции и заводы, морские порты и автострады, железные дороги и узлы связи. И выяснялось в ответ на робкие парламентские запросы, что эти солдаты просто охраняют священную частную собственность: контрольные пакеты акций важнейших промышленных концернов Европы в ходе глобального финансового кризиса перешли в другие руки, и теперь вершители судеб обнажали меч, чтобы защитить своё золото. У хозяев не было недостатка ни в оружии, ни в пушечном мясе: тысячи и тысячи американских парней, оставшись без работы, шли в армию. Большинство из этих парней рассчитывало пересидеть Обвал на гарантированном армейском пайке и затем вернуться к своим прежним занятиям, но почти никто из них не догадывался, что возврата уже не будет: прошлое ушло безвозвратно. Имперская риторика всё явственнее звучала в речах политиков, и под голливудской улыбкой респектабельного бизнесмена всё явственней проступал хищный оскал конкистадора.

Империя United Mankind тянулась к нефтяным полям. У берегов Венесуэлы утюжили море громады атомных авианосцев, словосочетание "новый Карибский кризис" мелькало всё чаще и чаще, а у заснеженных скал Шпицбергена бросила якоря "международная эскадра особого назначения", в задачу которой входило наблюдение за "использованием нефтяных запасов Северного Ледовитого океана в интересах всего мирового сообщества". Россию лихорадило в преддверии краха доллара, неизбежность которого была уже очевидной, и только жёсткая воля центральной власти, продемонстрировавшей готовность к решительным мерам, не давала вспыхнуть войне между бывшими республиками Советского Союза: войне, которая стала бы удобным предлогом для вмешательства "всего мирового сообщества". Россия защищалась, и поэтому атомный подводный ракетоносец "Дмитрий Донской" шёл сейчас под арктическими льдами, чутко выслушивая в океане шорох чужих винтов.

Люди на борту крейсера знали, что происходит в мире, и были готовы ко всему, и всё-таки ревун боевой тревоги — без предварительных трех звонков, означающих учёбную тревогу, — ударил по нервам внезапно. Переслегин побледнел, ощущая противную сухость в горле, а Пантелеев молча сел рядом с ним за стрельбовой пульт и замер — только чуть-чуть дрогнули желваки на его скулах.

Появился дифферент на корму. Виктор бросил взгляд на глубиномер и понял: лодка всплывает, причём резво, почти как взлетающий самолёт. Двести метров… Сто пятьдесят…

"Глубина стрельбы — пятьдесят метров, — подумал лейтенант, — но над нами лёд. Как же мы…?". И услышал негромкий голос командира корабля:

— Пантелеев! Подойди ко мне.

— Есть, товарищ капитан первого ранга!

— Докладывать я тебе не обязан, — тихо сказал кап-раз, косясь на офицеров, сидевших по боевому расписанию на своих местах в главном командном посту, — но скажу, потому как… Пришло сообщение по звукоподводной связи: десять минут назад на территории США произошёл взрыв мощностью порядка тридцати мегатонн.

— Ядерный? — так же тихо уточнил кавторанг.

— Нет, бензоколонка рванула аж на тридцать мегатонн! Что ты как маленький, сам не понимаешь?

— Виноват, товарищ капитан первого…

— Отставить! Это серьёзно, Андреич, — очень серьёзно. Подробностей не сообщили — звукоподводка дело такое, — приказали через полчаса выйти на связь. И если связи с берегом не будет, то… мы имеем право действовать по своему усмотрению. И даже должны. Понял меня, Пантелеев?

— Понял, — не по уставу ответил командир БЧ-2.

— А раз понял, тогда иди, готовь своё хозяйство к боевому применению.

Виктор не слышал этого разговора и не мог ничего понять по холодно-спокойному лицу вернувшего на своё место Пантелеева, но интуитивно ощутил пропасть, раскрывшуюся рядом, в двух шагах, среди мерцания дисплеев и подмигивания светодиодов. И он не стал ни о чём спрашивать своего непосредственного начальника не только следуя субординации, но ещё и потому, что молодой лейтенант отчаянно не хотел поверить в осязаемую реальность близкого небытия для себя, для экипажа крейсера, для десятков миллионов ещё ничего не знающих людей, а может быть, и для всей планеты Земля, такой большой и такой хрупкой.

— Собрать схему гарантированного электропитания!

"Первый тайм мы уже отыграли, — прозвучало в сознании Переслегина. — Теперь весь стартовый комплекс будет непрерывно получать электроэнергию при любой, даже самой непредвиденной, ситуации".

— Схема гарантированного электропитания собрана! — доложила трансляция.

Крейсер шёл на глубине ста метров. Гидроакустика по-прежнему не видела полыньи, куда можно выпустить буйковую антенну, а стрелки часов отсчитали уже половину срока, оставшегося до сеанса радиосвязи со штабом флота. Осталось двенадцать минут… Девять…

Корабль пошёл вверх, и Пантелеев понял, что решил его командир. Гидролокатор, непрерывно простукивавший ледяную крышу над головой, нашёл относительно тонкий лёд, и "Донской" намеревался пробить его своей усиленной рубкой. В том, что это получится, кавторанг нисколько не сомневался, но вот дальше… "Если случилось худшее, — думал он, — и стратосферу уже рвут траектории баллистических ракет, то жизни нам после всплытия останется от силы полчаса-час. Чёрный горб рубки на белом фоне льда заметят из космоса, и к нему тут же ринутся лодки-убийцы из той самой "эскадры особого назначения". А может, какой-нибудь из патрульных "огайо" не поскупится разрядить по этому району все свои двадцать четыре "трайдента" о десяти головах каждый, плавя паковые льды и сотрясая океан водородными взрывами… Стрельба по площадям — "Донской" даже максимальным ходом не успеет отойти от полыньи больше чем на десяток миль, прежде чем тут начнётся огненная потеха. Но даже если так — они всё равно не успеют накрыть нас до того, как мы выпустим все наши ракеты, нет, не успеют. Ну что ж…".

— Разблокировать ракетное оружие!

Голос командира был спокоен. Пантелеев бросил на него короткий взгляд и приказал Переслегину:

— Встать и отойти от пульта стрельбы, лейтенант! — И добавил, обращаясь ко второму офицеру: — И ты тоже! Встали лицом к лицу, и смотрите друг на друга, как в зеркало. Руки к кнопкам не тянуть!

Капитан первого ранга молча кивнул — похоже, он и сам хотел отдать такой приказ.

— Товарищ капитан первого ранга, ракетное оружие разблокировано.

"Неужели всё? — подумал Виктор. — Вот она, последняя черта…"

За бортами хрустел ломаемый лёд. Подводный дредноут пробил полынью и замер, стряхивая со своей покатой спины размолотое ледяное крошево.

"На часах одна минута до… — подумал Пантелеев. — До чего?".

— Сигнал принят, товарищ командир! — вибрирующим голосом доложил оператор импульсной связи.

Глаза всех людей в главном командном посту сошлись на листке бумаги, который держал в руке командир подводного ракетоносца.

— Срочное погружение! Глубина триста метров!

…Голубые плиты расколотого льда, перевитые вуалью позёмки, с шумом сомкнулись над исчезнувшим атомоходом, тяжело раскачиваясь на потревоженной воде…

— Ну что, лейтенант, понял ты теперь, что такое война? — спросил Пантелеев, устало откинувшись на спинку кресла и расслабленно положив руки на стол.

— Понял, товарищ капитан второго ранга, — ответил Переслегин, глядя на посеревшее лицо командира ракетной боевой части. Виктор догадывался, каково пришлось ракетчику, старпому и, конечно, командиру крейсера: после снятия взаимных блокировок пуска ракет эти трое держали на своих плечах весь земной шар — куда там античному Атланту!

Лейтенант и кавторанг сидели в опустевшей кают-компании. Остальные офицеры уже разошлись — кто на вахту, кто отдыхать, — и они остались вдвоём. Пантелеев маленькими глотками прихлёбывал остывший чай, а Виктор просто сидел и смотрел на своего командира, как будто видел его впервые.

— Вам бы спирту сейчас, товарищ капитан второго ранга.

— Пить мы с тобой будем, когда вернёмся домой. Если вернёмся, — Пантелеев потёр ладонью лицо. — Ничего ещё не кончилось, Витя, и в любой момент… И перестань ты меня капитанить — офицеры флота российского обращались к друг другу по имени-отчеству, а не по чину-званию, и не только на банкете в морском собрании, но и под снарядами. Уяснил, Виктор Иванович? А ты чего спать не идёшь? Сон для здоровья, он полезен.

— Сейчас пойду. — Лейтенант помолчал и вдруг спросил, словно собравшись с духом: — Михаил Андреевич, вы отогнали нас от пульта, а сами вы нажали бы кнопку?

— Странно слышать, — Пантелеев внимательно посмотрел на молодого офицера. — Ты, часом, стезёй не ошибся? У тебя на плечах погоны, если мне не изменяет зрение.

— Я военный моряк, — в голосе Переслегина проскочила обида. — Но ведь там, куда должны были упасть наши ракеты, мирные города! Миллионы людей — женщины, дети…

— Мирные города? — переспросил Пантелеев, и лицо его сделалось жёстким. — Только не делай из меня полковника Пола Тиббетса или этого, как его, доктора Зло. Когда великий наш гуманист Сахаров предложил смывать на х… американские города волнами-цунами от взрывов ядерных царь-торпед, наши адмиралы ответили ему: "Мы военные моряки, а не убийцы!". Слышал об этом, нет? Только вот что я тебе скажу, Виктор Иванович: у войны нынче другое лицо, нравится нам с тобой это или нет. Да, мирные города, вот только люди, живущие в этих городах, почему-то свято уверены в том, что они имеют право заставлять меня жить так, как нравится им, а не мне. Те, кто пришли к нам в сорок первом, тоже имели семьи, и тоже любили своих жён и детей. Но им сказали: "Вы высшая раса, вы созданы властвовать, так идите и властвуйте!". И они пошли, хотя некоторые наши идеалисты наивно полагали, что у солдат вермахта проснется классовое самосознание, и они повернут штыки против Гитлера. А немецкие рабочие и крестьяне почему-то этого не сделали, и их пришлось убивать, чтобы мы выжили.

— Фашисты пришли к нам с оружием…

— У войны теперь другое лицо, и оружие тоже другое. Война идёт, лейтенант, и в ней убивают души! И людей, души которых не сдаются. Эти, которые живут в мирных городах, зомбированы похлеще любого эсэсовца — они верят в свою избранность! Я ничего не имею против конкретного Билла или Майкла до тех пор, пока он не воюет против меня и моей страны, прикрываясь удобной формулировкой "я только выполняю приказ". Так пусть знает этот Билл, что есть такой капитан второго ранга Михаил Андреевич Пантелеев, у которого не дрогнет рука нажать пусковую кнопку и разнести "булавой" его уютный домик вместе с его женой, детьми и любимой собакой, если Билл этот самый не задумается, а надо ли ему выполнять преступные приказы.

Он помолчал и произнёс со странной интонацией:

— Я бы дорого дал за возможность встретиться лицом к лицу хотя бы с одним из тех упырей, которые прячутся за спинами детей и женщин, живущих в мирных городах. Но они, эти упыри, хитры, и не изобретено пока ещё такое сверхвысокоточное оружие, чтоб накрыть именно их, не трогая при этом никого из невинных и непричастных… Тут был до тебя такой Дима Ильин, светлая ему память… Жаль, не знал я, что он задумал…

— Ильин? Я о нём не слышал.

— Не принято о нём говорить, понимаешь, — Пантелеев тяжело вздохнул. — Так вот он тоже ударил по рабам колдуна, не сумев дотянуться до него самого…

— Какого колдуна? — недоумевающе спросил Переслегин.

— Потом как-нибудь расскажу, если живы будем. А пока знай, Виктор Иванович, что Россия жива до сих пор только потому, что в лихие годы хватило у кого-то ума и совести не пустить под пресс и не продать за зелёные бумажки наш меч, хоть и притупили его изрядно. А на вопрос твой, — кавторанг отодвинул пустой стакан, звякнув торчавшей в нём ложечкой, — отвечу: нажал бы я эту проклятую кнопку.

Он встал, одёрнул китель, повертел шеей и вдруг добавил:

— Хотя рад я, врать не буду, что не было приказа её нажимать, и что не пришлось нам с "батей" решать самим, нажать её или нет. Страшное это дело, лейтенант…

Эрни Баффин сидел за стойкой спецбара для service brains, глядя в стоявший перед ним тонкий стакан, словно надеясь увидеть там что-то очень важное. На душе у него было муторно: Эрни прикидывал, могут ли его обвинить в том, что произошло в Аламогордо, и как это скажется на его дальнейшей судьбе. По всем прикидкам выходило, что могут, и что перспектива вырисовывается мрачная. Баффину хотелось с кем-нибудь поговорить, однако бармен Стив, здоровенный детина с поросячьими глазками и без малейших признаков любви к ближнему, никак не годился на роль задушевного собеседника. Не подходила и девочка: Эрни прекрасно знал, что все шлюхи этого бара исправно докладывают кому положено всё о каждом своём клиенте: и что он говорил, и как дышал в процессе, и какой у него размер члена в состоянии эрекции — сексуальная жизнь service brains представляла интерес для опекавших их психологов. Баффин с удовольствием пошёл бы в какое-нибудь другое место, но это не поощрялось, да и здешний ассортимент радовал, особенно на фоне стремительного усыхания былого повсеместного изобилия.

Баффин вздохнул и оглядел полупустой зал. Играла негромкая музыка, по потолку скользили световые узоры, за столиками сидели гордые одиночки и парочки. Волчица Пэгги и Сью-Милашка ворковали возле дюжего офицера-спецназовца, визгливо хихикая чуть ли не при каждом его слове. Знакомых — хороших знакомых — в зале не было.

— Эрни…

Баффин вздрогнул и обернулся. Перед ним стоял Аарон Шойхет, один из ведущих специалистов аналитического отдела service brains. Внешность Шойхета была обманчивой: мало кто мог догадаться, что этот тщедушный недотёпа с наивными глазами пятилетнего ребёнка, спрятанными за стёклами очков, способен мыслить вселенскими категориями и поражать окружающих нестандартными умозаключениями. Но сейчас глаза Аарона Шойхета показались Баффину странными и даже больными.

— Привет, Ронни! — обрадовался Интернет-разведчик. — Ты чего, играешь в индейцев? Подкрадываешься бесшумно, словно ступил на тропу войны.

Аарон никак не отреагировал на эту немудрёную шутку. Он попытался вскарабкаться на высокий табурет, сорвался, едва не упав на пол, и Баффин с изумлением понял, что гений аналитики мертвецки пьян и держится на ногах только усилием воли. Это было удивительно хотя бы потому, что Шойхет никогда раньше не злоупотреблял спиртным, ограничиваясь на корпоративных вечеринках одним бокалом пива.

— Давай отложим занятия альпинизмом, Рон, — сказал Баффин, подцепив Шойхета за худой локоть. — Пойдём-ка лучше сядем.

Он отвёл аналитика за уединённый дальний столик, вернулся к стойке и взял у Стива крепкий кофе для Шойхета и двойной коктейль для себя. Баффин опасался, что Аарон не дождётся его и уснёт прямо за столом, однако тот сидел неестественно прямо и не собирался падать лицом вниз. Увидев перед собой чашечку с дымящимся тёмным напитком, Шойхет нагнулся и с шумом отхлебнул кофе через край, вновь удивив Баффина, знавшего его как прирождённого аккуратиста. А когда Аарон поднял голову, Эрни удивился в третий раз: детские глаза аналитика были полны слёз.

— Они меня не послушали, — внятно проговорил Шойхет. — А я предупреждал, потому что… Это "запрет богов", Эрни… Вселенная защищается от дураков…

— Оставь ты эти сказки журналистам, Ронни. Какой ещё запрет богов? Просто не надо было спешить, вот и всё.

— Не надо было, — Шойхет послушно кивнул. — Они меня не послушали… Я собрал материалы за последний год и обобщил их, — он прервался, снова глотнул кофе и продолжил связно и членораздельно: — В мире за последний год произошло тридцать два непонятных взрыва, и некоторые из них наверняка вызваны "волшебными мельницами". Я составил карту, Эрни, — там есть и Тибет, и Сибирь, и Южная Америка, и Австралия. Люди делают эти "мельницы", они работают какое-то время, а потом взрываются… И чем больше мощность установки, тем быстрее она взорвётся, что и случилось в Аламогордо. Человечеству ещё рано получать доступ к неограниченной энергии — это и есть "запрет богов". Вот так, Эрни… А они меня не послушали…

— Чушь это всё! — Баффин раздражённо махнул рукой. — Принцип Оккама гласит: не умножай сущности. В нашем прагматичном мире нет места для богов, Ронни.

— Зато там есть место для демонов… — медленно проговорил Шойхет. — Они не люди, и мы с тобой для них всего лишь кирпичики, которые они укладывают в свою сатанинскую пирамиду. Им нужна "волшебная мельница", — несмотря на сильное опьянение, речь Аарона была ровной, как будто он читал лекцию перед внимавшей ему аудиторией, — нужна как можно скорее, и поэтому они отмахнулись от меня, как от назойливой мухи. Они не люди…

— Это ты о ком? — спросил Баффин, холодея от неприятного предчувствия.

— А разве ты не догадываешься? — аналитик криво улыбнулся. — О дедушке Винни, о мистере Роквелле, о других наших вершителях судеб… Я много об этом думал, Эрни…

"А если в стол вмонтированы микрофоны? — подумал Баффин. — Чёрт бы побрал этого пьяного дурака…".

— Я всегда верил в свою страну и гордился ею, — Шойхет не заметил смятения своего собеседника. — Я считал её воплощением истинной демократии, которую рано или поздно воспримет всё человечество… А оказалось… Они не люди, Эрни, они вирусы… Тупиковая ветвь эволюции, раковая опухоль… И вот теперь — империя, жирный паук United Mankind!

Аналитик повысил голос, и Баффин, быстро оглянувшись по сторонам, тронул его за плечо.

— Послушай, Рон, не освежить ли тебе физиономию? Ты что-то совсем плох — сходи умойся, а потом мы с тобой ещё поболтаем. Ты ведь не спешишь?

— Не спешу, — ответил Аарон, с усилием поднимаясь из-за столика.

— Тебя проводить? — спросил Баффин, глядя на него снизу вверх.

— Не надо, — аналитик мотнул головой и поправил съехавшие очки. — Я дойду сам.

"А не смыться ли мне, пока его не будет? — подумал Баффин, наблюдая, как Шойхет преувеличенно твёрдой походкой пересекает зал. — А то он такого наговорит, что и рад не будешь. Болтать лишнее всегда было вредно для здоровья, а сейчас и подавно. Ладно, пусть он скроется за дверью туалета, а то ещё оглянется и окликнет меня".

Но аналитик Аарон Шойхет не дошёл до туалета — у самых дверей его перехватили двое в форме антикризисной полиции. Это обтекаемое название уже мало кого обманывало: антикризисная полиция быстро оттеснила на второй план все схожие силовые структуры и стала самой настоящей тайной полицией со всеми её специфическими функциями. Что они сказали Аарону, Баффин не слышал, однако выражение лиц "гестаповцев", как вполголоса называли эй-си-полисменов, не предвещало Шойхету ничего хорошего.

Вхожий к таким людям, как Винсент, Эрни Баффин имел солидный статус в иерархии United Mankind. Он мог бы говорить на равных с армейским генералом или с полковником разведки, но сейчас Эрни Баффин остался сидеть, затравленно следя за чёрными фигурами, сопровождавшими беднягу аналитика к выходу из бара. "Если я вмешаюсь, — стучало в мозгу Интернет-разведчика, — меня могут спросить: "А, так этот словоохотливый парень ваш приятель? И что же он вам успел рассказать? А не пройти ли вам с нами, чтобы поподробнее побеседовать на эту тему?". А я и так вишу на волоске из-за этого проклятого взрыва…".

И он остался сидеть, глядя прямо перед собой и сжимая в руке стакан с недопитым коктейлем.

Часть вторая. Химик и лирик

Они встретились с неизбежностью притягивающихся друг к другу разнополярных магнитов.

Прозрачное осеннее небо накрыло город, осторожно приходящий в себя после дикой зимы и пропахшего порохом лета. В воздухе мирно кружились жёлтые листья, и очень непривычным был детский смех — робкий, но всё-таки смех. Жизнь возвращалась.

Детей на площадке между домами Костомарова и Свиридова было немного — матери всё ещё боялись выпускать своих малышей на улицу без сопровождения отца с автоматом на плече. Вадим положил немало сил на устройство детской площадки — одна только установка видеокамер слежения чего стоила, — зато теперь ребятишкам нескольких ближайших домов было где играть. И дети играли, принимая как должное и прочную металлическую ограду вокруг площадки, и охранявших её взрослых дядей с ружьями. В движениях детей порой проглядывала насторожённость котят, выбравшихся из безопасного подвала на улицу, где бродят голодные собаки и злые люди, однако детское восприятие мира брало своё, и малыши с изумлением рассматривали невесть откуда взявшегося одинокого воробья — всех голубей и даже ворон в городе съели ещё зимой, — живым шариком скакавшего по веткам. И на лицах следивших за своими чадами матерей появлялись улыбки: жизнь возвращается.

Костомаров зашёл на площадку за Лидией и сынишкой. Впереди был долгожданный выходной: обстановка в городе стала спокойнее, и Вадим предвкушал нормальный отдых, которого он был лишён уже почти год. Четырёхлетний Иван Вадимович с видимой неохотой расстался с качелями — его примирило с этой утратой только появление отца. Ваня тут же завладел отцовской ладонью, нарочито игнорируя присутствие матери, — ведь ни у кого из мальчишек на площадке не было отца-командира дружины.

Они направились к выходу и там столкнулись с молодой светловолосой женщиной катившей детскую коляску. Женщину Вадим не знал, зато сопровождавшего её мужчину он узнал сразу.

— Здравствуйте, Александр Николаевич.

— Здравствуйте, Вадим Петрович. "Ага, — с удовлетворением отметил Костомаров, — запомнил ты меня, химик".

Возникла короткая пауза. Женщины изучающе смотрели друг на друга, а младший Костомаров привстал на цыпочки: его заинтересовало маленькое существо в коляске.

— Знакомьтесь, — непринуждённо сказал Алхимик. — Юля, моя жена. А это Дашенька. Молоко любит… — он улыбнулся, и его простая и открытая улыбка разом сняла неловкость. И всё стало простым и естественным — как когда-то, когда на улицу можно было выйти без оружия.

— Лида.

— Александр.

— Юля.

— Вадим. — Костомаров завершил ритуал знакомства и тут же добавил, обращаясь к Свиридову: — А знаете, у меня для вас есть подарок.

Алхимик смотрел недоумевающее, и Вадим, чувствуя какое-то странное вдохновение, предложил:

— Знаете что, а пойдёмте-ка к нам в гости. Завтра выходной — почему бы нам не посидеть и не поговорить, как в старые добрые времена? Мы же с вами соседи, насколько я помню, — идти недалеко. Заодно и вручу вам обещанный подарок — он у меня дома.

Для Лидии это стало полной неожиданностью, но она поддержала мужа, интуитивно чувствуя, что всё это неспроста, и что Вадим давно хотел этой встречи.

— Я даже не знаю… — проговорила Юля, посмотрев на своего мужа.

— У вас на сегодняшний вечер какие-то планы?

— Да нет, но мы хотели погулять, — она поправила полог коляски. — Погода хорошая, а Дашенька у нас всё на балконе гуляет.

— Так и гуляйте! — Вадим слегка развёл руками — мол, в чём проблема? — Нам ведь с хозяйкой нужно хотя бы час-полтора — банкет сервировать, и всё такое. Приходите через два часа. Дом — вот он, а квартирный код…

— Спасибо, — сказал Алхимик. — Мы придём. Втроём — не с кем нам оставить Дашу.

— Разумеется, — Лидия вежливо улыбнулась. — Говорите, она у вас молоко любит?

— Вот, — Вадим положил на стол фотографию. — Это ведь вы, Александр?

— Надо же, — Алхимик бережно взял фото, — нашлась. А мать всё сокрушалась, что не забрала её с нашей дачи. Вы нашли эту фотографию…

— … в Комарово. Недавно. Были у нас там кое-какие… дела. Так что вы теперь может обрадовать вашу маму.

— Не получится, — грустно сказал Свиридов, — она умерла год назад. В одночасье: вечером легла спать, а утром не проснулась. На здоровье она не жаловалась — её доканал денежный крах. Выскребала-выскребала страховку за квартиру, а деньги фьють — и нет их. К старости люди вообще становятся консервативнее: для них любые перемены болезненны, а когда этим переменам конца-краю не видно… Революцию девяносто первого со всеми её последствиями мать ещё пережила, а вот Обвал… Два таких потрясения — это многовато для одного человека.

"Да, — подумал Костомаров, — Обвал собрал обильную жатву". Он хотел рассказать, как полтора года назад погибла мать Лидии — пошла в магазин, оказалась в центре грабежа, и ахнуть не успела, как получила удар по голове куском ржавой трубы. Он вспомнил, как она, умирая в больнице, жалела до слёз, что не донесла домой вырванную у неё из рук авоську с хлебом, пачкой пельменей и двумя банками консервов. Вадим хотел рассказать об этом, но передумал — зачем? Подчеркнуть, что мы, мол, тоже пострадали? Так в Питере (да и во всей России) пострадал почти каждый. Прошлое надо помнить, но думать надо о будущем: жизнь продолжается.

Они сидели за столом в квартире Вадима. Банкетным этот стол можно было назвать с большой натяжкой, однако всё познаётся в сравнении: ещё год назад ни о каких гостевых посиделках с угощением не могло быть и речи. Теперь с едой стало легче: военизированные фермерские хозяйства в пригородах постепенно оживали, и в городе появились и яйца, и молоко, и мясо. Улучшилось и централизованное снабжение продовольствием — Время Тьмы отступало перед организованными усилиями людей.

Но главное — четыре человека, сидевшие за столом, ощущали атмосферу понимания, появившуюся почти сразу. Всего через час им всем уже казалось, что они знают друг друга давно, чуть ли не со школьной парты, а сегодня просто встретились в очередной раз после не слишком долгой разлуки. А будущее было рядом: Даша сосредоточенно перебирала игрушки в манеже, великодушно предоставленном Костомаровым-младшим; Ваня, убедившись, что содержательной беседы с маленькой гостьей не получится, и ощущая себя по сравнению с ней взрослым и солидным, устроился на диване и листал книжку с картинками.

— Предлагаю тост за них, — сказал Вадим, кивнув в сторону детей. Домашние закрома бывшего Повелителя Муз изрядно оскудели, однако он сумел изыскать в них бутылку вина и бутылку хорошего коньяка, что по нынешним временам казалось невиданной роскошью.

— А потом будем пить чай, — предложила Лидия.

— Очень конструктивное предложение, — поддержал её Свиридов, — тем более что к чаю у нас кое-что есть. Вот, — он жестом фокусника извлёк из пластикового пакета упаковку с чем-то, отдалённого напоминающим бисквит. — Искусственное печенье, и даже съедобное. Продукция моего родного института — овеществлённый труд множества людей, в том числе и меня.

— Мужчина должен быть кормильцем, — преувеличенно серьёзно заметила Юля. — Так заведено со времён охотников на мамонтов.

— И воином, — серьёзно добавил Вадим.

— Воином… — задумчиво повторила Лидия. — Неужели и для них — она посмотрела на детей, — ничего не изменится? Мужчины будут снова и снова брать в руки оружие и убивать друг друга, а женщины будут гадать, вернутся ли их мужья, и что будет, если победят чужие мужчины?

— Время Тьмы пройдёт, — уверенно сказал Алхимик. — Но что дальше? United Mankind будет расширяться — это закон всех империй, — и "новые бедуины" с "новыми чингизидами" тоже не будут сидеть сложа руки. А Россия — что будет с ней? Тоже империя по образу и подобию, только немножко с другой начинкой? Проходили мы это в не столь отдалённом прошлом…

— Колесо истории повернуло вспять — капитализм уступает место феодализму с его князьями да графьями, подчинёнными царю-батюшке. Или королю — это уже особенности национального менталитета.

— Не могу с вами согласиться, Вадим, — возразил Свиридов. — United Mankind — это прежде всего сверхкорпорация, управляемая законами бизнеса, а не принципами вассальной верности сюзерену. Известный нам капитализм мутирует, но не меняет своей сути. В одну реку дважды…

— Ну, всё, — рассмеялась Лида, — мужчины озаботились глобальными проблемами. Особенности национального менталитета, от них никуда. Пойдём-ка, Юля, озаботимся чаем да поговорим о своём, о девичьем.

— Покурить бы… — мечтательно протянул Вадим. — Вы курите, Александр?

— Курю.

— А вот с куревом марш на балкон! — тут же распорядилась хозяйка. — На улице тепло, а тут дети.

Они вышли на балкон, откуда открывался вид на Финский залив, в который садилось остывающее вечернее солнце. По заливу шёл белый рефрижератор, сопровождаемый серо-голубым поджарым сторожевиком.

— Мяса на неделю, не меньше, — сказал Костомаров, глядя на теплоход. — Да, Время Тьмы кончается.

— У меня такое ощущение, — Свиридов с наслаждением затянулся сигаретой, — что Россия от века и поныне служит полигоном для социальных экспериментов. Вот и ещё один опыт оказался неудачным: не прижился у нас капитализм со всеми его плюсами и минусами.

— Наши олигархи вовремя поняли, что никто на Западе не ждёт их с распростёртыми объятьями — Боливар не вынесет двоих.

— Точнее, их заставили это понять.

— Да, — согласился Вадим, — заставили. И деваться им некуда: надо обустраивать свою страну, а не надеяться на тепленькое местечко под чужим солнцем.

— Вопрос в том, как именно обустраивать. Сейчас наши новые военные вожди — люди на своём месте. Их уважают, к ним прислушиваются, но что будет дальше? История полна печальных примеров того, как пламенные борцы быстро расставались со своими идеалами и превращались в жестоких тиранов, не считающихся ни с чем и ни с кем. И снова всё пойдёт по кругу, как уже было в нашем прошлом.

— Вы можете предложить совершенную социальную модель? Или вам нравится то, что лежит в основе United Mankind, и что мы испытали на своей шкуре в недавнем прошлом?

— Знаете, — Алхимик стряхнул пепел, — и в социализме, и в капитализме есть свои положительные черты. Вопрос не в социально-экономической модели, вопрос в другом.

— В чём же именно? — Вадим внимательно посмотрел на Свиридова.

— Вы помните анекдот о нерентабельном публичном доме, в котором переставляли кровати?

— Надо не койки переставлять, а…

— Вот-вот. Чиновник-мздоимец ничуть не лучше хищника-бизнесмена: и одному, и другом ровным счётам наплевать на ближнего своего, да и на дальнего тоже. Недаром жила на Руси вера в доброго царя — это ведь идеальный вариант.

— Остаётся вопрос: где взять такого царя, а заодно и свору придворных, которые будут не на словах, а на деле радеть о благе народном?

— Да дело не только в царе, а в людях вообще. Вроде бы рецепт известен: не убий, не укради, и далее по тексту, однако люди и крадут, и убивают, и считают обман нормальным явлением. Должны измениться люди — без этого все мечты о лучезарном будущем так и останутся утопиями. Есть гипотеза, что разум появился у человекообразных обезьян, долгое время жевавших какую-то чудесную травку. Но, к сожалению, разум этот оказался немножко недоделанным — он получился примитивным с этической точки зрения. Эх, найти бы такую травку, которая превратила бы человека условно разумного в человека настоящего, такая вот у меня детская мечта имеется. И ещё — у Стругацких в их лучшей вещи "Трудно быть богом" есть одна пронзительная фраза: "Было бы хорошо, если бы на этой планете исчезли все люди старше десяти лет". Дети — это чистый лист, на котором можно написать всё что угодно: и "Я вас любил", и матерное слово. А мы пишем на этих листах чёрт знает что…

— Александр Николаевич, — негромко сказал Костомаров, не замечая, что догоревшая сигарета обжигает ему пальцы, — нам с вами надо очень серьёзно поговорить.

— Теперь вы все знаете, — спокойно сказал Вадим с видом человека, сбросившего с плеч непомерную тяжесть, которую он уже устал нести в одиночку.

Алхимик молчал. Исповедь Повелителя Муз была для него совершенно неожиданной, и в то же время поражала своей фееричностью. "Да ведь мы же с тобой одной крови, — ошарашено подумал Свиридов, — ты и я! Не об этом ли мечтал и я? Я хотел спасти мир от проклятья мёртвого дракона, а этот парень замахивается на нечто большое: он хочет создать людей, на которых это проклятье не будет действовать!".

Как и вчера, они сидели в квартире Костомарова, но уже вдвоём. За окнами бушевало последнее солнце осени, и Лидия с Юлей отправились гулять с детьми, предоставим своим мужьям "озаботиться глобальными проблемами тет-а-тет". Шутливость этой фразы была очевидной для всех четверых: по блеску глаз и повышенной нервозности Вадима Лидия поняла, что разговор с Алхимиком для него очень важен (и даже догадывалась, о чём пойдёт речь, зная специальность их нового знакомого), а Юля почувствовала это чисто интуитивно. Обе женщины были далеко не глупы и обладали редким умением понимать своих мужчин.

— Нам с Лидой удалось установить, что строго дозированный и рассчитанный приём "КК" в течение одного года благотворно влияет на человека, — голос Вадима был всё так же спокоен. — Генетические изменения высвобождают скрытые возможности организма — те самые, о которых столько говорили и писали в своё время. Повышенный иммунитет, ясность мышления, работоспособность, улучшение общего самочувствия и даже самоизбавление от застарелых болячек — всё это явилось следствием приёма препарата. И кроме того, отмечены позитивные изменения характеров: исчезает раздражительность и агрессивность, снижается уровень неадекватной реакции на действия других людей — наши гении стали куда более терпимыми друг к другу. Обезьяны нашли волшебную травку, Александр Николаевич.

— Ваша жена специалист-генетик?

— Нет. Я понимаю ваши опасения — времени у нас было мало, возможностей тоже, и выводы наши кажутся вам скоропалительными. Но я вижу только один выход: синтезировать достаточное количество "КК" и провести широкомасштабный эксперимент. Считается, что интуиция — это ещё не достаточный довод, однако я привык доверять своей интуиции: она меня ещё ни разу не подводила.

— Вера, — скептически заметил Алхимик, — категория зыбкая. Надо не верить, а знать.

— Верно. Но подтвердить или опровергнуть теоретические предпосылки может только опыт. Значит?

Свиридов спорил только для виду. На самом деле он уже готов был прямо сейчас поехать в свою лабораторию и работать над синтезом "КК". Он ведь тоже устал от тяжести своего знания и прекрасно понимал, что движет Костомаровым. "Мы с тобой одной крови, — снова и снова звучало в сознании химика, завороженного грандиозностью замысла Вадима. — Рыбак рыбака видит издалека, даже если у обоих нет в руках удочек". Александр верил, что результат задуманного эксперимента перевернёт мир, — сухой прагматизм учёного отступал перед убеждённостью лирика. Ощущение родства душ соблазняло Свиридова рассказать Вадиму о "драконьей голове", но он удержался: зачем делиться опасной тайной и ставить под удар ещё кого-то? Алхимик предчувствовал, что удар этот последует, и не хотел лишних жертв. А ради красного словца — вот, мол, какой я сокрушитель и потрясатель, — стоило ли?

— Хорошо, допустим, — сказал Свиридов, пробуя на вес каждое слово, — я синтезирую ваш препарат. А дальше? На ком вы собираетесь его испытывать?

— Новый текст лучше всего писать на чистом листе, — ответил Костомаров, следя за выражением лица собеседника. — Вы меня понимаете?

— Вы с ума сошли… — изумлённо выдохнул Алхимик. — Дети? Да кто ж вам позволит!

— В первую очередь речь идёт о моем сыне, — холодно парировал Вадим. — Думаю, что Лиду я смогу убедить. Она знает о "КК" не понаслышке, и она врач.

— Вы с ума сошли… — повторил Александр.

— С ума сошёл не я, — жёстко произнёс Повелитель Муз. — С ума сошёл весь мир — там, за окнами. Этот мир бродит по кругу и снова и снова наступает на те же грабли. И так будет продолжаться до тех пор, пока мир этот не расшибёт себе голову об эти грабли, или пока не появятся люди, которые будут точно знать, что наступать на грабли — чревато. Я хочу, чтобы мой Ваня стал настоящим человеком — человеком будущего. Только не думайте, что у меня мания величия, хорошо? А дальше — генетические изменения передаются по наследству. Лет через сто "новые кроманьонцы" сменят "старых неандертальцев", и тогда…

— Одного вашего сына мало, — медленно проговорил Алхимик. — Адаму нужна Ева…

— Если хотя бы один из родителей будет нести в себе ген нового человека, этого уже достаточно. Но вы правы, одного ребёнка мало. И двоих детей, — он внимательно посмотрел на Свиридова, — тоже. Но для начала, чтобы убедиться, что мы не вырастим монстров… А затем — в городе много сирот, Саша. Время Тьмы унесло множество жизней…

— И как вы себе это представляете? Вы собираетесь тайно давать детям ваше зелье?

— Не знаю, — честно признался Вадим. — Зато я знаю, что нельзя сидеть сложа руки и ждать, пока кто-то решит за нас наши судьбы — так, как ему угодно. И этот "кто-то" решит, что мы, собственно, и наблюдаем. А я этого не хочу — ни для себя, ни тем более для своего сына.

"Фанатик, — с восторженным ужасом подумал Александр и тут же мысленно одёрнул себя: — А сам-то ты кто? О чём думал ты, швыряя в мир "виртуальную бомбу" Зелинского? Ты бросил людей в воду, не спрашивая их, умеют ли они плавать, — плывите, и всё тут. Или тоните — ваше дело. И многие утонули — очень многие… Вадим честнее тебя — он начинает со своего сына, а не с подмешивания "КК" в городской водопровод или распыления его над картофельными полями".

— Я согласен, — коротко бросил он. — Я буду работать над вашей чудо-травкой.

Вадим молча встал, подошёл к стенному шкафу и сунул ладонь за его заднюю стенку. Что-то тихо щёлкнуло. Костомаров вернулся к столу и протянул Свиридову флэш-карту.

— Здесь всё о "КК", — просто, без ненужного пафоса, сказал он, — от и до. Наша с тобой встреча не была случайной, Саша.

— Наша с тобой встреча была неслучайной, Вадим, — ответил Алхимик.

Александр осторожно покатал на ладони почти невесомый белый шарик, похожий на горошину гомеопатической таблетки. "Сто миллиграмм, — подумал он, — одна доза. Хотел бы я поговорить с тем умельцем, который вслепую, методом тыка, сотворил это адское — или райское? — снадобье. И почему на Руси, да и на всей Земле, талантливые люди находят своим способностям не самое лучшее применение? Как там говорил какой-то фантаст — забивают микроскопами гвозди?".

Вопреки его опасением, синтезировать "КК" в лаборатории НИИ прикладной химии оказалось не просто, а очень просто. Нет, Свиридов не сомневался в том, что изготовить препарат будет несложно — флэшка, переданная ему Костомаровым, содержала все, что было нужно, — он опасался чисто организационных трудностей. Институт был завален работой, и заниматься на глазах у подчинённых чем-то побочным было бы нелегко — это вам не самогон гнать в чулане, закрывшись на все замки, и не "драконью голову" собирать втихаря у себя дома. Подумав, Алхимик нашёл выход: он заявил Никодимову о своей идее синтезировать витаминные добавки, обладающие не только питательными, но и целебными качествами. Эта идея укладывалась в общее направление научно-прикладных разработок, авторитет в НИИ Свиридова был высоким, и никто не стал задаваться вопросом: а что это за добавки такие? Алхимик занимался "КК" сам, не привлекая к этому делу никого из своих сотрудников и не в ущерб основной работе, а кроме того, значительная часть экспериментальной продукции действительно состояла из разнообразных пищевых добавок, не содержащих ни грана "КК". И никто не замечал, как начальник лаборатории молекулярного синтеза день за днём уносит с работы обычные маленькие полиэтиленовые пакетики, наполненные безобидными белыми горошинами.

С Костомаровым они встречались почти каждый день. При встрече Алхимик всякий раз порывался спросить Вадима, говорил ли он с Лидией, и всякий раз сдерживался. "Надо будет — сам скажет" — решил Александр Николаевич. И не ошибся.

Однажды вечером, когда Свиридов зашёл к Вадиму, чтобы передать ему очередную партию препарата, Костомаров встретил его словами: "Лидия согласилась. Мы начали давать Ване "КК". Вдаваться в подробности своего разговора с женой Вадим не стал, и Александр понял, что спрашивать не стоит. "Им легче, — подумал он с лёгкой завистью, — они оба имели дело с этим психотропом не один год. Лида врач, она наблюдала за людьми, принимавшими "КК", и знает, что к чему. И всё-таки — мужественная она женщина…"

Сам Александр Николаевич не раз и не два проигрывал в уме возможный разговор на эту тему с Юлей, но снова и снова его откладывал. И не только потому, что он не был уверен в том, что сумеет убедить жену, — ему было страшно самому. Алхимик испытывал к своей маленькой дочери почти звериную нежность, зная, что это его последний ребёнок — Аня уехала к матери в Германию перед самым Обвалом, и с тех пор от неё не было ни слуху, ни духу. Юля выносила и родила Дашеньку в самое трудное время, когда по улицам города шагали холод, голод и тьма, когда по ночам стреляли, и когда никто не знал, что принесёт следующее утро. Роды были трудными, и врачи сказали Юле, что вряд ли она сможет ещё рожать. Девочка росла слабенькой, часто болела, пугая родителей, и Александр испытывал леденящий ужас при мысли испытать на этой крохотуле таинственное зелье, пусть даже ради её же будущего. "Интересно устроен человек, — размышлял Алхимик, словно глядя на себя со стороны. — Он легко рассуждает о всеобщем счастье, готов не задумываясь дарить это счастье другим, не очень ближним, но как только дело касается его самого… "А почему мой сын, а не сыновья других женщин?" — так рассуждают матери, когда мужчинам нужно брать в руки оружие и идти навстречу врагу. И только когда враг уже ломает двери их дома, они спохватываются, а до этого матери наперекор всему, даже здравому смыслу, надеются, что всё ещё обойдётся. Вот и я: умом понимаю, а сердцем… А что тогда говорить о Юле?".

Алхимик вздохнул и ещё раз дотронулся до белого шарика, лежавшего на его ладони.

— Александр Николаевич! — услышал он. — Время! Пойдёмте, на автобус опоздаем.

— Спасибо, сейчас иду, — отозвался Свиридов.

Он бросил взгляд на дисплей, на котором медленно вращалась "драконья голова", и вдруг, подчиняясь внезапному внутреннему импульсу, быстрым движением бросил в рот белый шарик и торопливо запил его остатками чая из стакана, стоявшего у него на столе.

…Сон — чёрная пустота, припорошенная звёздной пылью и наполненная дыханием спокойной мудрости всей Вселенной — незаметно сменился явью. Александр Николаевич не сразу понял, что лежит в своей постели — для этого ему потребовалось некоторое время. Он приподнялся и посмотрел на спящую Юлю, потом осторожно выбрался из-под одеяла и нащупал ногой шлёпанцы. Бесшумно ступая, он вышел из комнаты и аккуратно прикрыл за собой дверь. Заглянул в комнату дочери — Даша безмятежно посапывала во сне. Не зажигая свет, Алхимик прошёл на кухню и уткнулся лбом в холодное оконное стекло.

Сознание было звеняще-ясным, но каким-то раздвоенным. Он стоял у окна и смотрел вниз, в темноту зимнего ночного города, и одновременно из безмерного далека наблюдал за крошечным голубым шариком планеты по имени Земля, каплей живого света летящим в космической тьме. А потом он услышал голос — вернее, не услышал даже, а почувствовал.

"Энергия… Время… Материя… Пространство… Они едины… Едины… Едины…".

А затем было нечто вроде вспышки — яркой, высветившей все уголки его мозга, — и когда звёздный огонь погас, Алхимик уже знал разгадку тайны мёртвого дракона.

Он просидел на кухне до утра, обдумывая услышанное. За завтраком он был рассеян, но в меру — Юля ничего не заметила, — зато по дороге на работу не мог усидеть на месте: ему казалось, что институтский автобус не едет, а ползёт со скоростью садовой улитки. "Скорее, скорее, скорее…" — шептал Свиридов, не замечая удивлённых взглядов коллег, и путь от ворот института до лаборатории показался ему бесконечным. А день, наоборот, пролетел незаметно — Александру едва хватило времени, чтобы превратить своё внезапное озарение в текст, пересыпанный цифрами и формулами.

"Энергию нельзя получать непрерывно — процесс должен быть дискретным. Часть высосанной энергии пространства-времени нужно периодически возвращать обратно — она сыграет роль масла, вылитого на волны потревоженного вмешательством и забурлившего вселенского энергетического океана. Снизится КПД? Конечно, но даже при этом условии мы ничего не потеряем: ведь источник, из которого мы черпаем, поистине бездонный! Зато моя "драконья голова" станет "вечным генератором", простым и надёжным, не требующим никакого технического обслуживания. Один раз пустил в работу — и всё, дальше "зелёная, сама пойдёт", нужно только чётко соблюдать баланс между изъятием энергии континуума и её рекуперацией".

Такого подъёма Александр Николаевич не испытывал давно. Он знал не только что делать — он знал, как это сделать.

"В схему установки добавится дополнительное звено: демпфер-аккумулятор. С него-то мы и будем снимать энергию, избегая опасного прямого контакта с космическим огнём.

И это ещё не всё. Формула "е равно эм-цэ-квадрат" имеет чёткий физический смысл: материя может быть превращена в энергию, и наоборот. А это значит, что овеществлённую энергию можно будет подержать в руке — в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Правда, весить эта "звёздная материя" будет немало".

Вспоминая свои ощущения, Алхимик понял, что обрушившимся на него знанием он обязан концентрату "КК". Он принимал белые горошины две недели, прислушивался к себе, но не замечал ничего особенного вплоть до сегодняшнего утра, когда на него хлынул поток понимания. "Моя "драконья голова" и препарат Вадима перевернут мир, — думал Свиридов, — но сможет ли перевёрнутый мир устоять? Как показывает опыт, люди не готовы взять свою судьбу в свои руки — им нужны вожаки-поводыри. А в поводыри выбиваются не самые лучшие, а всего лишь самые энергичные и самые беспринципные. Это общий закон, который не обойти — по крайней мере, до тех пор, пока на Земле не появятся новые люди. Значит, нужно ждать, пока не подрастут дети нового мира, которые смогут сами решить свою судьбу, не уповая на доброго батюшку-барина или на прогрессоров-гуманоидов из соседней галактики. А мне пора поговорить с Юлей".

Он потянулся всём телом, ощущая себя молодым и сильным, и насмешливо произнёс, обращаясь к "драконьей голове" на мониторе компьютера:

— Жди, дракоша, скоро я сделаю для тебя ошейник.

За окнами лаборатории светило солнце. Зима шла на убыль.

— Как твой сын, Вадим? — спросил Алхимик.

Они сидели на скамейке неподалёку от детской площадки, ожидая прибытия машины с продуктами. В обязанности командиров дружин входил и контроль за распределением всех добавок к гарантированному социальному минимуму, и Костомаров добросовестно исполнял свои обязанности.

— Всё нормально, Саша. Дети гораздо быстрее взрослых реагируют на "КК", теперь я это знаю точно. Иван меняется, и сильно. Лида хочет сделать ему анализ ДНК в стационаре, где она работает, но проблема в том, — Вадим затянулся сигаретой, — как сделать этот джин-скрин без ненужной огласки.

— Ты думаешь…

— Не думаю — знаю. Новые люди — это же мечта властителей всех времён и народов. Не самостоятельные новые люди, конечно, а такие, которых можно использовать в нужных целях. Франкенштейн, клоны, киборги, зомбированные куклы — много было всяких идей, и наверняка были попытки реализовать эти идеи. С точки зрения людей, привыкших править, мой сынишка — всего лишь генетический мутант, превосходящий по своим физическим и умственным способностям обычного человека. "КК", как и любое научное открытие, — это палка о двух конца. Ребёнок — это ещё полуфабрикат, заготовка, из которой можно выточить всё что угодно. Иммунитет к негативу приходит не сразу… Викинги приносили своим детям птенцов, чтобы детишки вырывали им лапки и ломали крылья — они растили будущих убийц. Как ты думаешь, почему я не обратился со своей идеей к властям или к военным — у меня ведь есть среди них хорошие знакомые? Вот то-то и оно… Когда Ваня станет взрослым, его уже не согнёшь, а сейчас он ещё пластичен и податлив. Этика — это ведь не только результат врождённых наклонностей, даже впечатанных в генетический код, но и продукт воспитания, особенно воспитания в детском возрасте.

"Он прав, — думал Александр, слушая Вадима, — абсолютно. Не потому ли и я сам не спешил осчастливить своим открытием власть имущих? Не очень-то я верю в искренность севших в высокие кресла радетелей за благо народное, особенно если посмотреть, что они и их предшественники сделали со страной. И поэтому…".

— И поэтому, Саша, — Костомаров словно услышал мысли Свиридова, — нам с тобой следует соблюдать крайнюю осторожность. Есть у меня подозрение, что волшебным нашим снадобьем могут заинтересоваться не только князья-бояре отечественного производства, но и короли одного заморского царства-государства. Наследили мы немножко во времена оны…

Несмотря на нарочитую шутливость тона, Вадим был предельно серьёзен — это было видно по выражению его глаз. Александр понял, о чём идёт речь, — он знал, чем занималась фирма с красивым названием "Грёзы Музы", как создавалась её уникальная продукция, и кто был её партнёром. И ему почудилось, что в тёплом весеннем воздухе потянуло мертвящим зимним холодом…

Идущие по следу

Хьюго Саммерсу было неуютно в небольшой уютной комнате, наполненной мягким полусветом и вкрадчивым антуражем конфиденциальной беседы.

Он, привыкший всегда сидеть комфортно и при этом — не с презрением, упаси Бог, а всего лишь чуть пренебрежительно смотреть на собеседника (так, чтобы собеседник этого не заметил), сейчас вынужден был держать спину неестественно прямо, не решаясь откинуться на кожаную спинку кресла. Но даже эта поза напряжённого внимания давалась ему с трудом — Саммерсу хотелось встать и слушать, стоя по стойке "смирно": он очень хорошо знал, что за люди с ним беседуют.

Напротив него за низеньким столиком наподобие тех, что стоят в кафе-барах, сидел одутловатый круглолицый человек неопределённых лет. Этот человек мог бы сыграть роль доброго Санта-Клауса, если бы не выкаченные глаза и клешнеподобные руки, делавшие его похожим на краба-трупоеда. "Краб" говорил негромко, цепко ощупывая Саммерса взглядом стеклянно-водянистых глаз, однако при звуке его голоса по спине Хьюго то и дело пробегал неприятный холодок.

Третий участник беседы — помощник "краба", сидевший рядом со своим боссом, — угловатой хищной статью и резкостью движений напоминал богомола. Саммерс не питал никаких иллюзий относительно профиля этого "специалиста", однако "краб" внушал ему куда больший страх: тот, кто отдаёт приказы, всегда опаснее того, кто их только исполняет.

— Итак, вы сотрудничали с некоей русской фирмой, — подытожил "краб".

— Да, сэр, — с готовностью подтвердил Саммерс. — Она называлась "Грёзы Музы" и находилась в Санкт-Петербурге. Они поставляли нам… э-э-э… литературное сырьё.

— Нас интересует это сырьё, — голос "краба" звучал обманчиво мягко, — вернее, не само сырьё, а способ его добычи. Вы меня понимаете?

— Не совсем…

"Богомол" ухмыльнулся, но промолчал, а не лице "краба" промелькнуло подобие снисходительной улыбки.

— Нам известно, что в технологическом процессе приготовления этого литературного сырья применялся сильный психотроп. Нас интересует это ноу-хау. Кто из ваших бывших русских партнёров располагает исчерпывающей информацией по данному аспекту?

— Господин Алексеев Сергей Леонидович — он создатель препарата. Информация также имеется у Дианы, помощницы и любовницы Алексеева, но не детальная. И есть ещё Вадим Петрович Костомаров, деловой партнёр Алексеева и бывший генеральный директор "Грёз". Степень его осведомлённости мне неизвестна, однако можно предположить, что ему известно многое. К сожалению, после того, как в России заварилась первобытно-феодальная каша, — Саммерс выдавил из себя бледную тень улыбки, — все наши контакты прервались. Там сейчас очень трудно работать…

— Если понадобится, — хитиновым голосом скрежетнул "богомол", — вы отправитесь туда лично и восстановите эти ваши контакты.

— Ну, зачем же так радикально, — тоном доброго дядюшки произнёс "краб", — у нас есть люди, которые смогут найти общий язык даже с русскими аутсайдерами. Хотя, конечно, работать под дипломатическим или под бизнес-прикрытием было комфортнее. Но — времена меняются. От вас, мистер Саммерс, требуется немногое: вы предоставите нам всё, что вы знаете об упомянутых вами людях. Адреса. Телефоны. Словесные портреты. Фото, если они у вас есть. И, — добавил он вкрадчиво, — забудьте о нашем разговоре.

— Конечно, конечно, — торопливо проговорил Хьюго, снова ощутив, как вдоль его хребта скользнула ледяная струйка. — Я понимаю, сэр.

— Саша, я боюсь! — Юлины глаза были полны слёз. — Почему ты уверен, что это зелье безопасно? Ты проверил его на себе, но ты взрослый, а Дашенька, она ведь такая маленькая! И слабенькая!

— Она вырастёт, и станет большой, — Алхимик погладил по голове прижавшуюся к нему жену. — И сильной, Юленька. Неужели ты думаешь, что я не люблю нашу дочь и не желаю ей счастья? Но когда я думаю о том, в каком мире ей придётся жить… Вспомни Время Тьмы — оно ведь не прошло бесследно. А до него, до этого времени? В мире выросло не одно поколение забывших запах звёзд и обменявших истинные человеческие ценности на раскрашенные суррогаты, продающиеся с большой скидкой. В этом мире трудно не только жить, но и выживать, этот мир болен, и спасти его…

— Да пропади он пропадом, этот мир! — с неожиданной злостью почти выкрикнула Юля. — Какое мне дело до всех до вас, а вам до меня? Почему я должна думать о судьбах мира? Я всего лишь хочу, чтобы наша дочь выросла, встретила свою любовь, и прожила бы жизнь в тепле и уюте, и не надо мне никаких светлых горизонтов и счастья для всех, даром!

Она попыталась высвободиться из объятий мужа, но Свиридов её удержал.

— Юля, — сказал негромко, — земной шар только кажется большим, а на самом деле он маленький, очень маленький. Этот мир болен, опасно болен, и никому не удастся отсидеться в сторонке, в уютной хате с краю, если начнётся агония — ядерная война или экологическая катастрофа, неважно. Выживут или все, или никто, пойми это! Наш мир надо лечить, и если это не сумели сделать мы, то надо дать такую возможность нашим детям, чтобы наши внуки не прокляли тот час, когда родились.

— Сколько тебе лет, Алхимик? — Юля шмыгнула носом. — Неужели ты всё ещё веришь в романтические сказки?

— Верю, — твёрдо ответил Свиридов. — И не только верю, но и знаю, как эти сказки можно сделать былью. И Вадим верит и знает, и его Лидия тоже.

— Лида? Неужели она…

— Да. Они давно уже дают своему Ване препарат. Посмотри на этого мальчишку: он здоров, весел, и в глазах у него светится огонёк — огонёк разума, настоящего разума! И Даша может стать такой же — она будет первой женщиной новой расы, расы настоящих людей. Неужели ты не хочешь для неё такой судьбы? В конце концов, она будет просто незаурядной личностью по сравнению со всеми другими людьми, а это само по себе немало!

— И серая толпа побьёт её камнями или сожжёт на костре…

— Юленька, — Александр Николаевич взял её ладонь и поднёс к своим губам, — ты мне веришь?

— Я люблю тебя, Саша, — прошептала она. — Как же я могу тебе не верить? Только ты не торопи меня, хорошо? Мне надо подумать — это слишком серьёзно…

— Ни хрена он не знает… — угрюмо пробормотал звероподобный мужик, до глаз заросший густым чёрным волосом, отбрасывая дымящуюся головню. — Может, попробовать с него шкуру содрать, а? Это мы мигом! — Он хохотнул, втайне надеясь получить согласие заказчика, молчаливого мужчины спортивного вида, бесстрастно наблюдавшего за пыткой. Второй аутсайдер, сухощавый и жилистый, тоже посмотрел на молчаливого — мол, как тебе идея?

"Спортсмен" молчал, разглядывая изуродованного человека, привязанного ремнями к трубам. В полутьме подвала, подсвеченной багровыми бликами разведённого на бетонном полу костра, очертания труб скрадывались, и казалось, что жертва висит в воздухе. Одежда пытаемого превратилась в лохмотья, лицо было сплошь залито кровью — никто не узнал бы в этом человеке бывшего врача Творческого Центра, сменившего там Лидию Терешеву.

"Похоже, он действительно ничего не знает, — размышлял молчаливый. — Эти дикари свято веруют в эффективность калёного железа, но если этот парень не сказал ничего даже под "сывороткой правды", значит… Значит, нет смысла вызывать глиссер и доставлять его на борт субмарины, ждущей в Финском заливе. Да и что может знать врач, всего лишь распределявший препарат и наблюдавший за пациентами? Нам нужна рецептура — нам нужен создатель психотропа. Нет смысла тратить время, силы и деньги на второстепенные объекты".

— Он мне больше не нужен, — бесстрастно бросил "спортсмен", — можете его сожрать (при этих словах звероподобный радостно осклабился). Ваш гонорар, — заказчик протянул жилистому пачку голубоватых купюр. — Здесь две тысячи амеро. Встретимся завтра — работа ещё не закончена. Бай, — он повернулся и пошёл к выходу из подвала.

— Две штуки… — пробормотал звероподобный, провожая глазами крепкую фигуру заказчика. — Слушай, атаман, а если его, — глаза волосатого алчно блеснули, — того, а? На шашлык? Он же набит бабками под завязку! Настоящими бабками, а не тухлой зеленью!

— Остынь, Шкворень, — злобно прошипел сухощавый. — Как ты думаешь, почему я атаман, а ты — свежеватель?

— Ну… — Шкворень с хрустом поскрёб чёрную бороду. — Ты, эта, каратэ потому что знаешь.

— Нет, браток, — атаман улыбнулся змеиной улыбкой. — Тут фишка в том, что я умею думать. Этого Дэйва голыми руками не возьмёшь — зверь. А во-вторых, за ним стоят такие люди… Властители мира — все наши князья со своими дружинниками перед ними шелупонь. Понял, нет? Ладно, готовь ужин — скоро вернуться наши. Может, бабу приведут.

Шкворень утробно хмыкнул и вытащил широкий мясницкий нож. Привязанный к трубам человек судорожно задёргался, с ужасом глядя на медленно приближавшееся к нему чёрное обезьяноподобное существо.

Фотография была нечёткой, однако Свиридов сразу понял, что на ней изображено. "Очевидное — невероятное… — думал он, рассматривая громадное (судя по крошечным фигуркам людей, казавшихся рядом с ним муравьями) сооружение. — Впрочем, почему же невероятное? Этим и должно было кончиться — прав был Вася-Мегабайт".

Когда утром к ним зашёл Никодимов, Александр Николаевич предполагал, что речь пойдёт о пищевом синтезе, и был готов к разговору — Алхимику было что сказать и показать директору института, сотрудники его лаборатории работали напряжённо и небезуспешно. И Никодимов действительно заговорил о синтезе, точнее, об энергообеспечении процесса, но очень скоро дело приняло неожиданный оборот.

— Вот, Александр Николаевич, — сказал старый учёный, положив перед Свиридовым тонкую папку, — ознакомьтесь. Это информация из разряда… э-э-э… не очень открытой, я получил её от… ну, вы меня понимаете. Здесь кое-какие подробности о той катастрофе в Аламогордо — помните, три года назад? Так вот, причиной взрыва, чуть не вызвавшего тогда мировую термоядерную войну, были неудачные испытания энергоустановки принципиально нового типа, созданной нашими заокеанскими коллегами. Если бы в нашем распоряжении был такой энергоисточник, продовольственная проблема в России была бы решена за год! Хотя, — он вздохнул, — этому источнику в первую очередь нашли бы военное применение: и у них, и у нас…

Ошарашенный Алхимик кивнул, стараясь скрыть свою растерянность, и сразу же, как только директор ушёл, погрузился в изучение "не очень открытой информации". Сомнений не было — в Аламогордо взорвалась его "драконья голова", взорвалась в точном соответствии с выведенным Свиридовым принципом обратно пропорциональной зависимости между мощностью установки и сроком её безопасной работы. "Они не догадались рекуперировать энергию, — размышлял Александр, наткнувшись на упоминание о "запрете богов", — пока не догадались. А когда догадаются, у United Mankind появится оружие пострашнее атомного… Повторение ситуации конца сороковых — начала пятидесятых годов прошлого века, с той лишь разницей, что человечество эпохи "нового феодализма" успешно доистребило в себе ростки гуманизма, посеянные во времена Ренессанса. Вадим прав: новые люди — это наша последняя надежда. И страна, в которой будут жить эти новые люди, должна получить свой энергомеч — в противовес энергомечу United Mankind. Да, именно так…".

Закрыв папку, Свиридов вышел из своей лаборатории и спустился на первый этаж, где был оборудован экспериментальный цех пищевого синтеза. Здесь, среди множества машин и механизмов, часть из которых работала, часть испытывалась, а часть была выведена из эксплуатации ввиду бесперспективности, притаился невзрачный серый ящик размером с небольшой сейф. И внутри этого ящика находилась миниатюрная — минимально возможная с точки зрения габаритов — "драконья голова", тайно собранная Кулибиным три месяца назад, вскоре после того, как Алхимика осенило. Поначалу ящик стоял в мастерской Кулибина, а затем, по истечении "месяца риска", установка была перенесена в экспериментальный цех и расположилась в угловом полуподвальном закутке, среди разного бесполезного хлама.

Отвечая на приветствия сотрудников, работавших в цехе, — начальника лаборатории молекулярного синтеза здесь хорошо знали — Александр Николаевич проверил, как работает синтезатор хлеба из древесины, проверил записи за последние сутки, и только после этого направился в заветный закуток. Там он нашёл Кулибина — старый мастер, исполнявший обязанности механика-наладчика экспериментального оборудования, сосредоточенно что-то паял. Левша выглядел неважно — он плохо перенёс прошлую лютую зиму, да и годы брали своё. Но старик держался, сохраняя свою степенность и основательность.

— Как дела, Георгий Иванович? — спросил Свиридов, поздоровавшись.

— Жужжит твоя коробочка, Александр Николаевич, — слежу я за ней.

— Это хорошо, что она жужжит, — произнёс Алхимик, коснувшись кончиками пальцев "сейфа". Код от ящика знали только он и Кулибин — у всех остальных хватало своей работы, да и мало кто горел желанием совать нос в то, чем занимался Левша. Всем было известно, что старый механик не терпит праздного любопытства, и никому не хотелось портить с ним отношения: Кулибин был человеком, вызывавшим к себе невольное уважение.

Щёлкнул замок. Свиридов откинул переднюю стенку и заглянул внутрь "сейфа".

"Драконья голова" работала — работала непрерывно вот уже три месяца, подчиняясь заданному алгоритму. Она ничего не синтезировала — Алхимику было важно убедиться в безопасности процесса перекачки энергии пространства-времени. Для надёжности Свиридов возвращал обратно почти восемьдесят процентов получаемой энергии, а остаток превращал в материю. Ещё полгода назад ему и в голову не могло придти, что такое возможно, а теперь на "языке" "драконьей головы" лежал небольшой — размером с зажигалку — серебристо-матовый цилиндрик "звёздной материи". "Зажигалка" служила не только аккумулятором и демпфером, но и самоликвидатором — небольшой выступ на торце серебристого цилиндрика был подвижным. Нажатие на выступ сминало стопор, острый конец иглы входил внутрь, а дальше происходило примерно то же, что происходит с пуленепробиваемым стеклом при лёгком ударе в критическую точку: напряжение в кристаллической структуре "звёздной материи" скачкообразно нарастало, и небольшой кусочек вещества мгновенно возвращался в исходное состояние — превращался в свободную энергию. Расчёты показывали, что взрыв "зажигалки" сопоставим по мощности с взрывом тяжёлой авиабомбы — этого было более чем достаточно для превращения в пыль и "драконьей головы", и "сейфа". Не зря закуток был расположен в полуподвале и отгорожен от цеха бетонными стенами — Алхимик не хотел ненужных жертв. И всему этому знанию Свиридов был обязан "КК" — ключу к вселенскому энергоинформационному слою.

Полюбовавшись с минуту голубым свечением, Александр Николаевич нажал кнопку и погасил установку.

— Хватит, Георгий Иванович, — сказал он Кулибину. — Оперился наш птенчик — пора выпускать его на волю.

Вернувшись к себе в лабораторию, Свиридов открыл на компьютере специальный файл под паролем и начал заполнять его подробной информацией о "драконьей голове". Он торопился — сознание Алхимика, обострённое контактом с энергоинформационным слоем, подсказывало ему: вокруг него уже сжимается кольцо облавной охоты.

От этого очередного патрулирования Костомаров не ждал никаких неожиданностей. Аутсайдеров в городе повывели, и ночные маршруты джипов с дружинниками сделались рутинно-однообразными. Число патрульных машин снизилось: часть ополченцев вернулась к мирным занятиям, а наиболее боеспособные и умелые волонтёры составили костяк новой милиции, пополненной старыми профессионалами. Новые времена хоть и отличались от мрачных девяностых годов и безалаберных двухтысячных, однако жизнь в Питере более-менее стабилизировалась — её уже можно было назвать почти мирной. И поэтому во время патрулирований дружинники не то чтобы расслаблялись, этого не было, но изматывающее состояние взведённой пружины осталось в прошлом.

Коммуникатор выдал тревожное сообщение под конец дежурства — Вадим и его бойцы уже предвкушали скорое возвращение домой и заслуженный отдых.

— Вооружённый налёт на квартиру чиновника городского совета. Адрес…

Когда Костомаров услышал адрес дома, на который было совершено нападение, у него шевельнулось нехорошее подозрение, перешедшее в уверенность по прибытии на место происшествия. Вадим догадывался, на какую именно квартиру произведён ночной налёт — он знал, кто живёт в этом старом доме на Гаванской улице.

Первое, что бросилось ему в глаза — труп, лежавший навзничь у распахнутой двери подъезда. Убитый — судя по всему, аутсайдер, — чертами лица и густой волосатостью напоминал бородатого неандертальца: из-под разорванной куртки и того, что когда-то было рубашкой, виднелась чёрная косматая грудь; в свете фар зубы распахнутого рта щерились оскалом загнанного зверя. Вокруг убитого натекла целая лужа крови — в "неандертальца" всадили не одну пулю.

Двое волонтёров, стоявших возле трупа, при появлении машины Костомарова вскинули автоматы, но опустили оружие, узнав командира сто семнадцатой, и молча посторонились, пропуская его в парадную. Вадим быстро поднялся по хорошо знакомой лестнице — в прошлой жизни он бывал тут не раз — на третий этаж. Дверь той самой квартиры — квартиры, сохранившей роскошь ушедших времён, — была открыта.

В большой комнате Костомаров увидел троих: двух офицеров-ополченцев, ставших ныне сотрудниками милиции, он знал раньше, третий человек был ему незнаком. "Похоже, безопасник, — неприязненно подумал Вадим. — Ясное дело, не на дом простолюдина напали — на квартиру нового боярина. Всё как всегда — как во все времена…".

Костомаров предъявил свой идентификатор, и безопасник нехотя кивнул — по статусу Вадим имел право знать, что случилось здесь, в его районе. А что именно здесь случилось, в общих чертах было ясно: привалившись спиной к дивану, на полу сидел труп полуодетого Сергея Алексеева с простреленной головой.

— Не просто аутсайдеры работали, Вадим, — пояснил один из милиционеров, — виден почерк профессионалов высокого класса. Они спустились с крыши на обвязках, выбили окна, и… Охранника внизу убрали заранее, тихо и быстро. Как им это удалось — это ещё предстоит выяснить. Его, — офицер кивнул в сторону трупа, — парализовали. Допрашивали. По всей видимости, хотели забрать с собой — одевали. Но тут сработала дубль-сигнализация — основную-то они вывели из строя, — ночные гости это засекли и поняли, что пора уносить ноги. Ну, и пристрелили…

Милиционер говорил что-то ещё, но Вадим его уже не слушал: через открытую дверь спальни он увидел то, что лежало там, на широкой кровати, сплошь заляпанной кровью, — то, что осталось от красивой молодой женщины по имени Диана. Её стройное тело варварски полосовали то ли тесаком, то ли топором, бесцельно и жестоко, кромсая и уродуя. Вадим, всякого навидавшийся за Время Тьмы, только сглотнул, ощущая острое желание немедленно убить того, кто сотворил такое — убить максимально болезненным способом. Прошло не меньше минуты, прежде чем к Вадиму вернулась способность слышать и реагировать на окружающее.

— Её убили перед тем, как уйти, — сказал второй милиционер, перехватив его взгляд. — У "шакалов" был маньяк-любитель — жаль, не удалось взять его живым. Видал образину, что перед входом валяется? Вот это он и есть — целый арсенал рубящее-режущих приспособ с собой таскал, паскуда волосатая.

— Это не обычный налёт, — спокойно произнёс безопасник. — Здесь были глобы — по крайней мере, один глоб. И ему удалось уйти — вот это действительно жаль. Положил троих наших — стрелял без промаха, сволочь, на звук шагов. Гориллу эту они выпустили к выходу на убой, для отвода глаз, а сами выпрыгнули из лестничного окна и ушли дворами — видать, хорошо знали все здешние закоулки. А вы, — спросил он вдруг, глядя на Костомарова, — были знакомы с убитым?

— Был. Мы когда-то вместе занимались бизнесом. Литературным. И с девушкой тоже был… знаком, — ответил Вадим и прикусил язык: чутьё подсказывало, что распространяться на эту тему не стоит. "Глобы? Глобалисты, подданные мировой империи United Mankind, — он вспомнил странного убитого, которого видел в прошлом году при зачистке Комарово. — Так вот оно что…".

— Мы вас вызовем по этому делу, — пообещал безопасник, закачав в свой наладонник данные с идентификатора Костомарова. — Представителей власти по пустякам не убивают, и агенты Ю-Эм по пустякам к нам не лезут — им тут не очень уютно.

"Пока неуютно, — подумал Вадим. — Пока…"

Уходя, он обернулся. Мёртвый Алексеев сидел на полу, запрокинув простреленную голову на диван. И Костомарову вдруг послышался голос Сергея: "Поостерегись, Вадим. Ты — следующий".

— Разрешите?

— Что у тебя, Матвеев? — человек с погонами полковника устало поднял глаза.

— Кое-что по делу старателей, товарищ полковник.

— Старателей? Погоди, это ведь дело давнее — его начали ещё до Обвала.

— Так точно. Но я тут нашёл кое-что интересное.

Полковнику Константинову потребовалось некоторое время, чтобы вспомнить о деле старателей — у него с лихвой хватало других дел, свежих и злободневных. Кипящее варево переходного периода остывало, выкристаллизовывались новые властные структуры, Москва всё увереннее подгребала под свою властную руку бунтующие окраины — президент, за глаза именуемый "великим князем", сумел взнуздать бешеного коня очередной российской смуты. Военные вожди-ярлы один за другим признавали главенство московского конунга, почему-то всё ещё именуемого президентом, и тайная служба, потомок НКВД-КГБ-ФСБ, стальной нитью сшивала лоскутное одеяло противоречивых интересов новой элиты России. И нельзя было не считаться с нарастающей внешней угрозой: United Mankind расширялась, и никто не отменял целей, поставленных перед собой "новыми бедуинами" и "новыми чингизидами". И всё-таки полковник вспомнил о деле старателей — это дело в своё время вызвало живейший интерес безопасников в силу своей необычности.

Всё началось с появления в Интернете загадочной информации об устройстве для синтеза золота. Поначалу этому не придали особого значения — мало ли мусора в Сети, — тем более что попытка собрать описанную установку и заставить её работать оказалась тщетной, но затем на чёрном рынке драгметаллов появились слитки золота неясного происхождения и очень высокой пробы. Это были уже не шутки, и "чешуйчатым шаром" заинтересовались всерьёз. К этому времени в мировой паутине не осталось и следа от описаний таинственного аппарата — кто-то постарался, — а хранившая в архивах копия рекламного файла оказалась повреждённой компьютерным вирусом (что могло быть как случайностью, так и результатом умышленного воздействия).

Одну из "золотых цепочек" удалось распутать. След привёл в глухую сибирскую тайгу, однако когда группа захвата высадилась с вертолёта в искомой точке, она обнаружила на месте зимовья "старателя" глубокую чёрную яму и обугленные брёвна — по заключению взрывотехников, здесь сработало очень мощное взрывное устройство, начинённое непонятно чем. Сотрудники ФСБ рьяно взялись за дело — "золотых цепочек" было несколько, — но тут грянул Обвал со всеми его прелестями, и всем стало как-то не до неведомых старателей.

Тем не менее, у службы безопасности была информация о непонятных взрывах (в том числе и на территории России), а когда окольными путями стало известно о том, что именно вызвало страшный взрыв в Аламогордо, "дело старателей" приобрело новую специфическую окраску. И поэтому Константинов не оставил без внимания сообщение своего подчинённого.

— Докладывай, капитан.

Матвеев подошёл к письменному столу, за которым сидел полковник, со щёлчком раскрыл старинный "дипломат" — над любовью капитана к раритетам подшучивал весь отдел — и извлёк оттуда блестящую статуэтку крылатого дракона.

— Вот, — произнёс он с оттенком торжественности, ставя её на стол.

— Золото?

— Золото. И такой же высокой пробы, как и слитки, проходившие по делу старателей.

— Откуда у тебя этот зверь?

— Месяц назад под Выборгом была уничтожена банда аутсайдеров. Статуэтку нашли у них в логове. Я заинтересовался — из золота делают кубки, разных там "Оскаров", но не декоративных дракончиков таких размеров. А когда анализ показал, что это золото высокой пробы… — капитан сделал многозначительную паузу.

— Не тяни кота за хвост, — полковник нетерпеливо махнул рукой, — оставь ты эти свои театральные эффекты!

— Троих аутсайдеров взяли живьём (Константинов понимающе кивнул), и выяснилось — один из них был прежде строительным рабочим и участвовал в разборке одного дома на Петроградской стороне, повреждённого взрывом бытового газа. В развалинах квартиры, где произошёл этот взрыв, наш ухарь и нашёл эту статуэтку и, естественно, утаил.

— Взрыв, значит… — задумчиво проговорил полковник. — Так-так…

— Мне удалось найти в архивах материалы по этому делу, и я обратил внимание, что оно шито белыми нитками. Характер повреждений стен, а также степень обугливания трупа человека, погибшего при взрыве, не соответствуют тем, какие имеют место при обычном взрыве бытового газа. Посмотрите сами — статуэтка оплавлена, видите? Там была очень высокая температура. Так что не газ это взорвался, товарищ полковник.

— Кто жил в этой квартире? — спросил Константинов, рассматривая золотого дракона.

— Свиридов Александр Николаевич. Учёный-химик.

— Химик, говоришь? Где он сейчас? Жив, нет?

— Жив-здоров, и работает там же, где и работал — в НИИ прикладной химии. Здесь, в Питере.

— Так, бери машину, пару ребят и езжай за этим химиком-алхимиком. Возьмёшь его, — полковник бросил взгляд на часы, — прямо на рабочем месте. По исполнении доложишь — немедленно.

Что я сделаю для людей…

Вадим подкинул на ладони флэш-карту — копию той, которую он прошлой осенью передал Свиридову, — и положил её в нагрудный карман куртки. "Кажется, всё, — подумал он, — можно собираться и уходить".

…Вернувшись домой, Костомаров сразу же рассказал Лидии о ночном налёте. Она выслушала его внимательно, не перебивая, и по неуловимым мелочам — по блеску её глаз и по еле заметному дрожанию пальцев — Вадиму было ясно: она очень хорошо всё поняла.

— Они охотятся за секретом "КК", — закончил бывший Повелитель Муз, — именно за этим они пришли к Серёге. А потом они придут к нам — Саммерс, чтобы его черти с квасом съели, знал, чем мы занимаемся, и кто есть who в нашей фирме.

— Что будем делать? — спросила Лидия, и Вадим невольно восхитился её выдержке: жена держалась молодцом.

— Что делать? — он посмотрел на медленно светлеющее окно. — Утром ты заберёшь Ваню, и я отвезу вас в твой стационар, в детское отделение. Страшим охраны там завтра, то есть уже сегодня, будет Пётр — я его предупрежу, чтобы он держал ухо востро и ни под каким видом не пропускал на территорию вашей больницы никого из посторонних. Никаких проверочных комиссий — хоть из городского совета, хоть из Москвы, хоть от самого господа бога! А я тем временем кое с кем свяжусь — из тех, кому можно доверять… в наше непростое время. А чтобы тебе было не скучно, захватим с собой Юлю Свиридову с Дашей — пусть они составят компанию вам с Ванюшкой, всё будет веселей.

— Шутишь? — негромко спросила Лида, с тревогой глядя на мужа.

— Шучу, родная. Не будем плакать — не вижу оснований. В конце концов, мы у себя дома, в своей стране, чёрт побери! У нас есть оружие, и мы умеем им пользоваться — разве этого мало? А Свиридовых нельзя оставлять без присмотра — ты же понимаешь.

— А не проще ли сразу обратиться в милицию или к безопасникам? Хотя, конечно…

— Вот именно что "хотя". Я не уверен, что после этого мы с тобой не проснёмся на борту какого-нибудь трансатлантического сверхзвукового авиалайнера — любой офицер милиции или службы безопасности может оказаться агентом United Mankind. Вколют нам какую-нибудь гадость, и привет. Каким образом эти ночные налётчики сумели проникнуть в охраняемый дом? Мы вымели аутсайдеров из Питера, а эти гуляли по городу без проблем! Кто помог им с документами, оружием, транспортом? Что, везли всё это на ишаках через афганскую границу, а потом тащили через всю Россию, через все воюющие области? Нет, так не бывает. Да и вообще… После бури на поверхности много всякого дерьма плавает — оно ведь, как известно, не тонет. Если такие типы, как Алексеев, царство ему небесное, сумели пролезть во власть за спинами отчаянных рубак, спасавших страну во Время Тьмы, то… Такие люди за энергобаксы продадут всё, продадут точно так же, как раньше продавали за доллары. И кто знает, какое применение они сами найдут нашему чудо-снадобью? А нам нельзя рисковать будущим, в котором будут жить наши дети.

Лидия прижалась к мужу. Они стояли так несколько минут, наблюдая, как занимается рассвет, потом Вадим осторожно высвободился из объятий жены. Подойдя к шкафу, он вытащил оттуда спортивную сумку — самую обычную на вид — и вынул из неё небольшой пластмассовый контейнер.

— Здесь около трёх килограммов препарата — этого хватит на полный годовой цикл для восьмидесяти детей. Возьмёшь с собой. Это будущее, Лида, понимаешь?

Она молча кивнула, а Вадим достал из тайника флэш-карту с информацией по "КК" и положил её в нагрудный карман куртки.

Несмотря на ранний час, Алхимика дома они не застали.

— А Саша уже уехал, — сообщила Юля, удивлённая визитом Костомаровых "ни свет, ни заря", — в институт. Сказал, что у него там очень важная работа, а времени мало, и не стал ждать общий автобус — вызвал служебную машину.

Удивился и Вадим — тому, что Юлю не пришлось долго уговаривать и объяснять, почему она должна быстро собраться, взяв только самое необходимое, и вместе с дочерью ехать с ними в стационар к Лидии.

— Я всё знаю, — просто сказала она, — Саша со мной говорил. Я поеду, только мне надо позвонить ему и сообщить, что…

— Не надо звонить из дома, — прервал её Вадим, — я сам с ним свяжусь. И не только свяжусь, но и поеду за ним. Не беспокойся — всё будет хорошо.

Юля промолчала, только посмотрела на него долгим и тревожным взглядом.

Когда они спустились вниз по лестнице, Вадим задержался перед выходной дверью и внимательно осмотрел всё вокруг дома через экран камеры видеонаблюдения. Джип стоял у подъезда — всего-то десяток шагов, — но Костомаров, идя к машине следом за Лидой и Юлей, кожей ощущал, какая она, кожа, тонкая, и как просто её пробить кусочком летящего свинца. "Не будут они стрелять, — сказал он себе, — я нужен им живым".

Женщины с детьми разместились на заднем сидении. Костомаров-младший рьяно вертел головой во все стороны, ощущая себя центром внимания, а маленькая Даша притихла, словно чувствуя: происходит что-то недоброе. Вадим сел на переднее сидение, держа в руках автомат — холод металла оружия действовал успокаивающе.

— Поехали, командир? — Пётр, сидевший за рулём, широко улыбнулся и шутливо бросил через плечо: — Пассажирам просьба пристегнуть привязные ремни — экипаж желает вам приятного полёта!

Джип мягко тронулся, сопровождаемый микроавтобусом с дружинниками.

В холле стационара Костомаров отозвал Петра в сторонку и коротко обрисовал ему ситуацию, не вдаваясь в лишние подробности.

— Не волнуйся, командир, — сказал тот, выслушав Вадима, — муха не пролетит. Ребята наши теперь уже не те увальни, какими были два года назад, — их теперь хоть в тыл врагу забрасывай. Да и периметр здесь — не всякая военная база имеет такой. Езжай спокойно.

Крепко пожав руку Петру, Вадим вернулся к ждавшей его Лидии, уже проводившей Свиридовых внутрь и успевшей переодеться в белый халат. Она была внешне спокойна, однако Костомаров видел: жена едва сдерживает слёзы.

— Выше нос, родная. Я быстренько смотаюсь за Сашей и вернусь. Береги себя.

— Ты тоже, — еле слышно прошептала она, — себя береги…

Поцеловав её, Костомаров пошёл к выходу. Он решил не оборачиваться, но всё-таки обернулся. Лида стояла посередине холла, придерживая руками полы незастёгнутого халата — совсем как тогда, в другой жизни, в кабинете врача Творческого Центра.

Такой она и осталась в его памяти…

Звонок Вадима — он вышел со своего служебного коммуникатора на телефонный коммутатор института — стал для Алхимика полной неожиданностью, и в то же время очень логично вписался в состояние тревожного ожидания, сложившееся в сознании Свиридова за последние несколько дней. Костомаров сказал всего две короткие фразы: "Через полчаса я за вами заеду. Будьте готовы", однако Александр Николаевич понял, что за ними скрывалось. Не "к вам", а "за вами", значит, Вадим без всякой предварительной договорённости хочет забрать его с собой в разгар рабочего дня — он не стал бы этого делать без самых серьёзных на то оснований.

"Я как чувствовал, — подумал Свиридов. — Хорошо, что я успел полностью закончить свой "драконий файл". Осталась самая малость…".

Он запер дверь своего кабинета, взял миниатюрный микрофон, подсоединенный к компьютеру, и произнёс, глядя прямо перед собой:

— Если вы слушаете эту запись, значит, меня уже нет в живых. Но то, что я хочу сказать, очень важно для всех вас, живущие. На этом компьютере в файле "Драконья голова" содержится вся информацию о моём открытии, которое не должно исчезнуть вместе со мной. И я очень надеюсь, что вы правильно распорядитесь этим открытием. Пароль к файлу… Действующая модель установки находится в экспериментальном цехе. Код сейфа…

Закончив запись, Алхимик перевёл её в режим автоматического воспроизведения при включении компьютера. "Люди не сумели взять свою судьбу в свои руки, когда я выложил секрет установки в Интернет, — думал он, — они оказались к этому не готовы… Но не хочу, чтобы моя страна осталась безоружной перед лицом нарастающей угрозы. И мне хочется верить, что в России всё-таки остались ещё настоящие люди, в том числе и у власти. А если таких людей уже нет, то тогда и жить незачем".

После этого он тщательно проверил содержимое своего компьютера и удалил всё, что имело хоть малейшее отношение к препарату "КК" и спрятал в нагрудный карман рубашки флэш-карту, получённую от Костомарова. "А вот этого я не отдам — это принадлежит только Вадиму и мне. Это мечта, которой нельзя касаться грязными руками".

— Я спущусь в цех, — сказал он своему заместителю, надевая куртку, — а потом, может быть, отъеду. Ненадолго.

В бетонном закутке Алхимик открыл "сейф" и какое-то время любовался "драконьей головой". В одиночку — Свиридов надеялся повидать Кулибина и сказать старому механику пару слов, но ему сообщили, что "Георгий Иванович приболел".

— Прощай, дракоша, — сказал Александр Николаевич чешуйчатому шару. — Силён ты, зверюга, — не удалось мне снять твоё проклятье. Но погоди, — он понизил голос, — вырастут люди, над которыми оно не будет иметь власти. Понял, крылатый? Так что не "прощай", а "до встречи".

Алхимик хотел уже закрыть "драконью клетку", как он называл ящик с установкой, но вдруг решительно протянул руку и снял с "языка" "зажигалку". "Звёздная материя" была тяжёлой — крохотный цилиндрик весил не меньше трёх килограммов и ощутимо оттянул карман куртки. "Незачем его тут оставлять, — подумал Свиридов. — Если установку будут запускать, поставят новый демпфер-аккумулятор, по описанию, — заодно и разберутся, что к чему. А эта штучка — при неосторожном обращении — может и рвануть, чего нам совсем не надо".

Вадим уже ждал его у ворот.

— Садись, — сказал он, открывая дверцу машины. — Всё расскажу по дороге. За своих не беспокойся — они в безопасности. Ты на работе следов "КК" не оставил?

— Никаких. Нет ни гранул, ни упоминаний о препарате.

— Это хорошо, — Повелитель Муз удовлетворённо кивнул и тронулся с места.

А через двадцать минут к воротам института прикладной химии подъехала машина с капитаном Матвеевым и двумя сотрудниками службы безопасности — они немного опоздали.

Несмотря на бессонную ночь, сознание Вадима было ясным. "Ни в штаб округа, ни на Литейный ехать нельзя, — размышлял он. — Почему — это мы уже выяснили. Те, кто идут по нашему следу, наверняка просчитали такой вариант — нам подготовят встречу на месте или просто перехватят нас по дороге. Конечно, вероятность подобного сюжета не так велика — не стоит преувеличивать могущество United Mankind и власть денег над душами людей, особенно после того, как этот тысячелетний фетиш был жестоко нокаутирован Обвалом, — но для нас даже один процент риска — это слишком много: ставка уж больно высокая. Надо обратиться к тем, кого я неплохо знаю лично, кто обладает реальной властью, и кто сможет прикрыть нас с Алхимиком хотя бы временно, до выяснения. А там — бить челом "великому князю". Ну не может быть, чтобы в России совсем не осталось людей, которым на неё не наплевать! Мы пережили Время Тьмы, выстояли — неужели зря? А если таких людей больше нет, тогда и жить ни к чему…".

— Куда мы едем? — нарушил молчание Свиридов. — Почему такая спешка, и вообще: что случилось?

— В Каменку — в танковый полк. Командир полка — редкий экземпляр настоящего русского офицера, которого не купишь ни за какие деньги. В прошлом году мы с танкистами чистили побережье залива — узнал я и этих ребят, и их командира. А почему такая спешка…

И Костомаров рассказал Алхимику о событиях предыдущей ночи.

— О Лиде и Юле с детьми я позаботился, они под охраной, — добавил он, — но времени терять нельзя. Шутки кончились — за "КК" пошла настоящая охота. Придётся поделиться нашим секретом с властями, — он вздохнул, — иначе… В одиночку нам с тобой не выстоять, но мы можем выбрать, кому открыть нашу тайну. И я выбрал.

— Я догадывался, — спокойно произнёс Александр Николаевич, — чувствовал. Витало в воздухе что-то этакое… — он сделал неопределённый жест, рассеянно глядя на мелькавшие за стёклами джипа дома Петроградской стороны. — Ну что ж… Ехать-то далеко?

— Часа полтора, не больше. На дорогах нынче просторно — выйдем на Приморское шоссе и полетим с ветерком.

Машина выехала на набережную Невки и помчалась на запад, к выезду из города.

Они не знали, что на бампере служебного джипа, закреплённого за командиром сто семнадцатой народной дружины Вадимом Петровичем Костомаровым, притаился исправно работающий радиомаячок-присоска…

Дэйв Стингрей, следивший за точкой на маленьком дисплее, холодно усмехнулся: направление движения цели определилось. "Они едут в сторону Выборга — скорее всего, к военным из числа тех, кто почувствовал свою силу и значимость в кровавой каше последних лет. Похоже, господин Костомаров догадался, что на него идёт охота, — он ищет нору, где можно отсидеться. Выскрести его из бронированных лап какого-нибудь новоявленного ярла, возомнившего себя величиной, будет затруднительно — джип надо перехватить до того, как он доберётся до военного городка, ощетинившегося стволами орудий и утыканного чуткими электронными глазами и ушами. Это главное: после гибели Алексеева его бывший партнёр остался последним, кто может владеть требуемой информацией в полном объёме. И если эта последняя ниточка оборвётся, мне лучше не возвращаться — провала этой операции мне не простят. Плохо, что не удалось взять отца препарата — его пришлось прикончить, чтобы секрет "КК" не достался потенциальному противнику. И девчонка — жаль, что не удалось её забрать, до подхода глиссера я успел бы её поиметь… Красивая баба — чертовски красивая. Была…".

При этой мысли Стингрей почувствовал, как кровь бросилась ему в голову, — он вспомнил хряскающий звук разрубаемой плоти. Дэйв тогда еле сдержался, чтобы тут же не пристрелить этого лохматого орангутанга с труднопроизносимой для цивилизованного человека кличкой Шкворень. Ничего, возмездие не заставило себя долго ждать — Шкворня изрешетили пулями через пять минут после того, как Диана перестала дышать. Дикарь чуял недоброе и не хотел идти к выходу, но всё-таки пошёл — аутсайдеры до одури боялись Дэйва Стингрея и не смели его ослушаться. Вот и сейчас — атаман и трое его подручных молча ждут приказаний и выполнят их, какими бы они ни были: за деньги, само собой.

"Аутсайдерам ещё не слишком уютно под личиной вооружённых телохранителей торговца, — подумал Дэйв, искоса взглянув на сидевшего за рулём атамана, — не привыкли. Но это уже мелочь — у машины легальный идентификатор, у меня тоже, а статус "вольного торговца" позволяет нанимать в качестве охранников кого угодно. Проблем не будет, тем более днём, — "новые коммивояжеры", достойные наследники отчаянных средневековых купцов, трудолюбиво выстраивают новую систему товарообмена среди руин старого порядка вещей. Торговцев уважают во всём мире — деньги сохранили свою силу, хотя кое-кто всерьёз опасался, что Обвал похоронит их как понятие. Опасения были напрасными: доллар умер — да здравствует амеро! И здесь, в России, откатившейся в средневековье, энергобаксы тоже в цене — купить можно всё, как в старые добрые времена".

Стингрей ещё раз посмотрел на дисплей. Да, сомнений нет — цель движется к выезду из города. Эта цель основная и единственная: жена и ребёнок Костомарова особого интереса не представляют. Для их похищения с требованием выкупа — понятно какого — нет ни сил, ни времени, ни условий: не штурмовать же впятером медицинский стационар с его периметром обороны. К тому же киднэппинг семьи привлечёт внимание местной службы безопасности к объекту, чего допустить никак нельзя. Безопасники и так уже наверняка насторожились в связи с убийством заметной персоны на Гаванской — проверяя связи убитого, они выйдут на Костомарова и начнут копать дальше. Времени в обрез — отвлекаться нельзя ни на что.

И ещё — объект забрал какого-то человека из химического института. Из химического — значит, его попутчик тоже представляет собой известный интерес: вполне вероятно, что по заказу Костомарова он мог работать с препаратом, иначе зачем объекту брать его с собой?

— Поехали, — приказал глоб, — перехватим их у виадука.

Они ехали молча.

Приморское шоссе было пустынным. Слева тянулись развалины дачных посёлков, оставшиеся после прошлогодних боёв; за ними тускло блестела под неярким солнцем гладь залива. Алхимик опустил боковое стекло — в салон ворвался тёплый встречный ветер. Вадим внимательно смотрел вперёд: на асфальтовой спине дороги попадались раны — осколочные выбоины, — и если на скорости поймать такую рваную рану-яму колесом, мало не покажется.

— Унылая картина, — грустно сказал Свиридов. — Сплошные руины и чёрные скелеты деревьев… А раньше здесь летом жизнь била ключом, взять хотя бы наше Комарово.

— Ничего, — отозвался Костомаров, — будет ещё на нашей улице праздник. И дома отстроятся, и деревья оденутся листвой, и будут под ними целоваться влюбленные. И дети будут играть на пляжах, это я тебе точно говорю. Наши дети, Саша, — мой сын и твоя дочь.

— Твои бы слова, да богу в уши — хочется в это верить.

Впереди уже показался виадук, когда справа, с примыкавшей дороги, вылетела серая приземистая машина — вылетела стремительно и внезапно, как волк из засады. Угрожающая быстрота её маневра не составляла сомнений в намерениях тех, кто в ней сидел.

— По нашу душу… — сквозь зубы процедил Костомаров, нажимая на газ.

Серый зверь промахнулся — не успел перегородить дорогу, — но тут же развернулся и пошёл следом, сокращая расстояние и не делая никаких попыток вступить в переговоры.

— Торговец? — пробормотал Вадим, глядя в зеркальце заднего вида на номер серой машины. — Ну-ну… Саша, ты стрелять умеешь?

— В общем, да, — не очень уверенно ответил Александр Николаевич.

— В общем? Тогда поговори с этим купцом — "калашниковым". Объясни ему, что мы ничего не хотим у него покупать: у нас всё есть. Они стрелять не будут — мы с тобой нужны им целыми и невредимыми.

Алхимик вытянул автомат, лежавший между сидениями, и высунул ствол в открытое окно. Шоссе делало поворот — преследователь был неплохой мишенью. Свиридов прищурил левый глаз, выцеливая серого зверя.

Нажать на спусковой крючок он не успел. Раздался хлопок, и джип поволокло влево. Вадим не ошибся — "торговец" стрелять не стал, но по извечному закону подлости переднее левое колесо джипа внезапно лопнуло: то ли само по себе, то ли нашлась на шоссе роковая выбоина. Джип соскочил с дороги и заплясал среди канав, стволов деревьев и груд битого кирпича. Костомаров отчаянно крутил баранку, уводя охромевшую машину от столкновений с многочисленными неподвижными препятствиями, и одновременно пытался нашарить на коммуникаторе кнопку тревожного вызова, матеря себя за то, что не сделал этого раньше.

Сумасшедшее ралли по развалинам закончилось быстро. Джип влетел в глубокую яму, оставшуюся на месте какого-то погреба, и замер, сильно накренившись и задрав к небу корму. На крышу с грохотом рухнуло обгорелое бревно; автомат вывалился наружу, крепко приложив Свиридова прикладом по подбородку. Алхимик дёрнулся, ударился головой в железо стойки и обмяк.

— Саш, ты живой? — Вадим завозился, стряхивая с себя крошки битого стекла и силясь открыть заклинившую дверцу. — Саша!

Свиридов застонал и открыл глаза. Взгляд его был мутным, по подбородку стекала струйка крови из прокушенной губы.

— Саша!

— В-вадим… — еле слышно проговорил Алхимик. — Возьми… — он с усилием вытащил из кармана куртки "зажигалку". — Осторожно, он тяжёлый…

Костомаров принял маленький цилиндрик и чуть его не уронил — вес "зажигалки" явно не соответствовал её размерам.

— Что это?

— Детонатор… Там выступ есть… на торце… Нажмёшь — и через две секунды взрыв, очень сильный… Распад материи… Можно бросить в них… если сможешь… А можно и… не бросать… Я…

Алхимик хотел сказать что-то ещё, но не сумел — снова потерял сознание.

Вадим нажал плечом на дверцу и взвыл от боли. "Вывих, — растеряно подумал он. — И когда это я успел?". Взгляд его упал на раздавленную коробку коммуникатора, лежавшую на приборной панели, — когда и как он успел его раздавить, Костомаров тоже не знал.

А между чёрных древесных стволов замелькали человеческие фигуры — четыре или пять. Преследователи оставили свою машину на дороге и шли к ним.

"Вот и всё, — отрешённо подумал Повелитель Муз, — приплыли".

Он рассматривал приближавшихся врагов с каким-то странным спокойствием, словно не он сидел в покорёженной машине, беспомощный и безоружный, а кто-то другой, за кем Вадим наблюдал со стороны.

"Аутсайдеры — нагляделся я на вас, сволочей, за Время Тьмы. А вот этот мальчик со спортивной фигурой — не аутсайдер: глоб, посланец United Mankind, — такой же, какого мы пристрелили в прошлом году, неподалёку. Не ты ли, дружок, нанёс визит Серёге Алексееву, после которого на постели осталось разодранное в клочья тело Дианы? И неважно, что не твоя рука держала секач или чем там её уродовали — это ты привёл туда отщепенцев. Счастье твоё, гадюка, что у меня нет оружия — я бы расписался свинцом на твоей холёной морде, сука ты заморская… Вы ползёте по всему миру как тифозные вши, безостановочно и неумолимо, прожорливые и ненасытные, выедая земной шар и снаружи, и внутри. Но мы вас остановим — не я, так другие…".

Двое аутсайдеров, пригнувшись, обходили неподвижный джип. Третий, жилистый и сухощавый, похожий на поджарого волка, держался рядом с глобом. А глоб зорко следил за каждым движением Вадима, держа наготове что-то вроде короткоствольного ружья.

"Пневматик, — догадался Костомаров, — стреляет парализующими иглами".

Он поймал взгляд глоба — спокойный и равнодушный взгляд профессионального убийцы, не испытывающего ни сожалений, ни колебаний, ни угрызений совести. "Оружия!" — мысленного закричал Вадим и вспомнил о зажатом в руке детонаторе Алхимика. "Мне его не метнуть, — подумал он, — тяжёлый, да и плечо у меня… Но можно ведь и не метать…".

Залязгало. Один из аутсайдеров пустил в ход "фомку", пытаясь вскрыть заклиненную дверцу, второй стоял рядом с ним. Глоб и поджарый наблюдали, стоя в нескольких шагах от машины.

"Вы не должны узнать то, что знаем мы, — отчётливо прозвучало в сознании Вадима, — этот квас не про вас. Что я сделаю для людей…".

Он боялся, что выступ на торце "зажигалки" не нажмётся, но это опасение оказалось напрасным — выступ легко подался под его пальцем и плотно вошёл внутрь цилиндрика.

"Не успели, — думал капитан Матвеев, сумрачно глядя на огромную чёрную воронку, по склонам которой стекали струйки тяжёлого сизого дыма. — Рвануло, как термобарическая боеголовка: джип разнесло на атомы и всё вокруг выжгло метров на сорок. Чёрт бы побрал эту волонтёрскую самодеятельность — надо было нам звонить, а не играть в ловца шпионов".

Он шевельнул носком ботинка оплавленный клочок металла, зарывшийся в горячий пепел, и, обходя кучки тлеющего мусора, пошёл к ожидавшей его машине.

— Примите наши соболезнования, Лидия Сергеевна. Ваш муж спасал очень крупного учёного, Александра Николаевича Свиридова, сделавшего исключительно важное открытие мирового значения. Этим открытием пытались завладеть наши враги, но они просчитались — ваш муж встал на их пути. Вадим Петрович Костомаров погиб как герой.

— Я знаю, — тихо сказала женщина в чёрном.

Дети нового мира

Белая чайка резко спикировала, чиркнула по поверхности воды и взмыла вверх, унося в клюве серебряную полоску. От синих монастырских куполов, скрытых за густыми кронами деревьев, донёсся гулкий голос колокола.

У самой кромки воды бегали мальчик и девочка лет шести, выбивая босыми ногами сверкающие капли. Ещё одна девочка — ей было года три — устроилась поодаль, вдумчиво изучая божью коровку, ползущую по травинке. Время от времени она отрывалась от своего занятия и, надув пухлые губки, с детской ревностью посматривала на мальчишку, которому почему-то интереснее было бегать по песку с девочкой постарше, чем сидеть рядом с ней и разглядывать букашек. А на выбеленном прибоем бревне сидели две женщины в длинных юбках и тёмных платках. Они не были ни монашками, ни послушницами, но на острове даже трудницы блюли устав монастыря, избегавшего мирских соблазнов.

— Я в Североморске связисткой была, по контракту. Гарнизонная жизнь — не сахар, а только у нас Дону она тогда тоже была не мёд с патокой. Вот я и завербовалась-подписалась, — Ольга поправила прядь чёрных волос, выбившуюся из-под платка. — А в Диму я влюбилась сразу, с первого взгляда, словно в омут упала с головой. Он был какой-то, — она запнулась, подбирая сравнение, — как открытая рана, что ли, тронь — и сразу больно. И глаза у него — я как их первый раз увидела, тут же и поняла: люди с такими глазами долго не живут. У меня ведь бабушку на хуторе колдуньей звали, и я у неё кое-чему научилась. Ходила я за ним как тень, при каждом случае старалась на глаза ему попадаться, да только Дима мой отрешённый меня и не замечал. Виделись мы с ним часто — лодка их всё у пирса стояла, — да толку-то. И лишь разочек я своего таки добилась. Мы ведь, казачки, настырные, — она улыбнулась своим воспоминаниям.

— На двадцать третьего февраля в Доме офицеров праздник был — гуляли. На меня там многие глазели, а я всё своего желанного выглядывала. И догляделась — пригласила на белый танец. Дима мой тогда выпил немного, отмяк, холод его нутряной отступил ненадолго, да и я постаралась — зря, что ли, колдуньина внучка? Увела я его, как коня на аркане. Лариске — это подруга моя, жили с ней в одной комнате, — строго наказала до утра домой не показываться. Так ей и сказала: "Хоть на снегу ночуй, а нам не мешай!". Ох и любила я его… — синие глаза Ольги подёрнулись дымкой. — Те часы минуткой пролетели, хоть и шутила я: мол, не спеши, милёнок, полярная ночь длинная. Да только счастье моё вышло коротким…

Юля слушала, опершись локтями в колени и положив подбородок на кулаки.

— Не стал он со мной дальше хороводиться. Так и сказал: "Не люблю я тебя, а просто так — не хочу. Нечестно это — ты уж меня прости". Я тогда аж заледенела — утопиться думала, честное слово. А когда узнала, что беременна, аборт хотела сделать. Диме-то я не говорила, чтоб не думал, будто я через это в жёны к нему навяливаюсь. Не сделала — уехал он в Питер, мать хоронить, и не вернулся. А потом я узнала, что взорвал он себя на бирже вместе с клопами-спекулянтами навроде тех, что Обвал устроили, только рангом пониже. И решила я тогда дитё его сохранить и вырастить. И сохранила я Анюту, — она посмотрела на девочку, бегавшую у воды, — и выращу.

— Постой, постой, так этот парень, который… Это и был твой Дмитрий?

Ольга молча кивнула.

— Тесен мир… А как ты здесь оказалась?

— Помогли. Есть один такой человек хороший, Михаил Пантелеев, Дима у него под началом служил. Он когда узнал, что моя Анюта — дочь лейтенанта Ильина, как брат родной о нас заботился. Да, как брат — в постель ко мне залезть и мысли не имел. А потом, когда Обвал накатился, и на Севере совсем невмоготу стало, он помог нам до Питера добраться. Ехала я сюда под охраной морских пехотинцев — перебрасывали морпехов, а их командир другом был Пантелееву. И в Петербурге нашлись люди, знавшие Диму и помнившие, что он сделал, — не оставили без помощи дочь его и жену невенчанную. А как Время Тьмы на убыль пошло, я и перебралась сюда, на остров. Монастырь здесь чистый, корыстью не травленный, — жить можно, земля прокормит, хоть и скудная она тут у вас. Поживу, а как Анюта подрастёт, вернусь домой, на Дон, — дома и стены помогают.

— А чего же ты сразу домой не поехала?

— Это после Обвала-то? Чтобы меня сильничали по дороге под каждым кустом, а то и вовсе убили бы? Я из Мурманска добиралась за спинами вооружённых мужиков, они меня в обиду бы не дали, а на Дон одной, да ещё с малым дитём… Нет уж, подожду я, пока жизнь наладится — оно к тому идёт, — тогда и поеду. Анюта моя — Ильина Димы кровь, я её сберечь обязана.

— Кровь и память — да, их нужно хранить. Мы с Лидой тоже мужей своих потеряли, и сюда перебрались кровь их сберечь, — сказала Юля и добавила со странной интонацией: — И не только…

— Это ты о чём? — недоумённо спросила Ольга.

— О чём? — вдова Алхимика посмотрела на неё изучающе. — Мечту они нам свою оставили — заветную. Людей мы должны вырастить — чистых, корыстью не травленных, как ты говоришь. И мы их вырастим — сломают они древнее проклятье, висящее над всем этим миром.

— Чудно ты говоришь, подруга. Словно и не городская ты, в Петербурге выросшая, а ведьма деревенская. На "ведьму" не обижайся — слово это вовсе не ругательное, оно от корня "ведать" происходит.

— Я и не обижаюсь. А вот что бы ты сделала, колдуньина внучка, если пришёл бы к тебе кудесник и сказал: "Вот тебе, девонька, зелье волшебное. Корми им дитя своё один год и один день, и станет дитя твоё человеком истинным, и никакая грязь к нему прилипнуть не сможет, и отступит Тьма перед Светом". Что бы ты ответила такому магу-волшебнику? Не зря спрашиваю — это мы только сегодня с тобой по душам разговорились, а приглядываюсь я к тебе уже давно, казачка донская, — видела я, как ты за местными сиротами ухаживаешь.

— Зелье чудесное, говоришь? Да я бы кровью своей дочь поила, лишь бы…

— Погоди, — встрепенулась Юля, — Лида идёт. Вон, видишь?

Со стороны монастыря к ним шла женщина в чёрном.

В нижнем храме было прохладно. В воздухе тёк запах воска от свечей, во множестве горевших на бронзовых напольных подсвечниках. И ещё — присутствовало здесь ощущение повернувшего вспять времени, как будто при входе в этот храм срабатывала фантастическая машина и перебрасывала человека в шестнадцатый век, когда годы ещё текли неспешно, и когда Зверь, захвативший в настоящем всю планету, ещё копил силы, готовясь вырваться. Это странное ощущение Лидия испытала, впервые оказавшись в нижнем храме островного монастыря, и с тех пор оно повторялось раз за разом с той же остротой, стоило ей только сюда войти. Она была уверена, что и другие люди, способные чувствовать, ощущают это вневременье, и поэтому хотела поговорить с отцом-настоятелем именно здесь.

— Я слушаю тебя, дочь моя.

— Отец Арсений, я хочу испросить благословения на богоугодное дело. И разрешения.

— Разве на богоугодные дела надо испрашивать разрешение? Такие дела творятся по душевной потребности — кто я такой, чтобы запрещать или разрешать душе человеческой стремиться к свету?

— Это так, но будет ли моё дело сочтено вами богоугодным?

— А ты сама как считаешь? — священник, похожий в своей чёрной рясе и клобуке на мудрого старого ворона, испытующе посмотрел на вдову Повелителя Муз.

— Я не сомневаюсь в том, что дело моё угодно Всевышнему, — твёрдо ответила Лидия, не опуская глаз под пристальным взглядом отца-настоятеля, — однако оно касается не только меня, но и других людей.

— Все наши дела так или иначе касаются других людей — и злые, и добрые. Говори — я постараюсь понять тебя и помочь.

— Святой отец, мы с Юлией неспроста выбрали именно ваш монастырь. Простите мне дерзкие слова, но многие православные обители погрязли в корыстолюбии, забыв о своём долге перед людьми и Богом. Они призвали торговцев в храмы, тогда как Христос их оттуда изгонял. А вы — нет. Ваш монастырь один из немногих сохранил огонь, отогревавший Русь в самые тяжкие времена. И у вас, святой отец, есть шанс не только сохранить этот огонь, но и поселить его в исстрадавшихся душах и осветить этим огнём будущее России и всего мира.

— Всего мира? В тебе говорит гордыня — остерегись!

— Да, всего мира, — упрямо повторила Лидия. — Разве Христос взошёл на Голгофу не за грехи всех людей, и разве не весь мир он хотел спасти?

— Не равняй себя с сыном божьим, дочь моя.

— Все мы божьи дети, святой отец. Наши с Юлей мужья погибли ради дела, которое мы с ней должны продолжить и довести до конца. И мне важно ваше слово, отец Арсений.

— О каком деле идёт речь?

"Всё, — подумала Лидия, — отступать некуда. Если мне не удастся его убедить, и он меня не поддержит или, хуже того…".

— В вашем монастыре нашли приют около ста детей-сирот, потерявших родителей в злое Время Тьмы. Мы хотим вырастить их них настоящих людей, достойных будущего.

— Какие могут быть сомнения в праведности такого намерения? — настоятель слегка развёл руками. — Вы — и ты, и твоя сестра по несчастью, и Ольга, — чисты душами: я видел. Растите — я буду только рад.

— Не всё так просто. Речь идёт не только о воспитании этих сирот, но и об изменении их натуры — генетически. У нас есть препарат, способный изменить этих детей и превратить их в настоящих людей, которые если и появлялись раньше, то крайне редко. Таких людей называли святыми.

— Святость достигается молитвами и трудами во славу Господа нашего, — глаза отца Арсения недобро сузились, — а не колдовскими снадобьями! Всевышний создал людей по образу и подобию своему — тебе ли оспаривать его замысел?

— Люди несовершенны — в божий промысел вмешался Сатана! Святой отец, вы ведь не против лекарств от болезней, не против прививок, — почему нельзя дать людям лекарство для душ? Это не колдовство — это наука. Удобренный садовником цветок пышнее — разве не так? Неужели вы не видите, куда катится мир? И если падение в пропасть можно остановить, то не божьей ли волей попал в наши руки этот препарат? В наши — мы чисты душами, вы же сами сказали, — а не в чьи-то ещё! И не божья ли воля привела нас сюда, в этот монастырь?

Монах молчал, и по лицу его ничего нельзя было понять.

— Мы ухаживаем за сиротами, — продолжала Лидия, — и нам ничего бы не стоило тайком добавлять им в пищу наш препарат. Но мы не хотим обмана, святой отец, — на лжи не выстроишь правды. Поэтому я и пришла к вам — испросить вашего разрешения.

— Что это за препарат?

— Генный модификатор. Через год приёма у детей в возрасте до десяти лет он меняет генотип — они становятся невосприимчивы к болезням, они становятся умнее и физически крепче. У них пробуждаются скрытые способности организма, но главное — они получают своеобразный иммунитет против негатива. Для этих детей неприемлемы зависть, жадность, ложь и злоба — они чисты душами, чисты по-настоящему! Из них вырастет первое поколение новых людей — людей, которым предназначено спасти наш больной мир. Да, их надо ещё воспитать, но это уже…

— Откуда тебе известно, какими они станут?

— Мой сын. И Даша, Юлина дочь. Посмотрите на них — неужели на этих детях лежит печать Тьмы?

— Я видел, — задумчиво проговорил отец Арсений, — они светятся. Я ещё подумал — если бы на землю спустились ангелы, они приняли бы облик этих детей. Так вот оно в чём дело…

— Да, святой отец. Ваня уже закончил принимать препарат, и Даше до конца приёма осталось совсем немного. А теперь скажите, не богоугодное ли это дело — спасти людей от самих себя?

— Святая церковь не одобряет экспериментов над человеческой природой.

— А хирургическая операция — разве это не вмешательство в человеческую природу? Если человек болен телесно, его можно и нужно лечить, а если он болен духовно, то лечение недопустимо? А разве святая церковь не лечит души, смиряя низменное и вмешиваясь таким образом в человеческую природу? Это не эксперимент — это спасение, ниспосланное свыше! Я многое знаю о вас, отец Арсений, — вы привечали сирых и убогих, помогали страждущим, лечили наркоманов и не пресмыкались перед сильными мира сего. Вы один из немногих священнослужителей, не забывших изначальную цель христианства, погребённую позже под грудами наносного мусора.

— Не кощунствуй, дочь моя! — предостерегающе произнёс настоятель.

— Я говорю правду, и вы это знаете. Сатана наступает — кто его остановит? Время Тьмы — это только начало, репетиция. Чёрная волна отхлынула, но она вернётся — вернётся, чтобы затопить весь мир. И это вы тоже знаете, святой отец. Наши с вами пути пересеклись не зря — благословите наше дело. А если нет, — она опустила голову, — то позвольте нам уйти и самим встретить свою судьбу.

Выйдя из храма, Лидия чуть прищурила глаза от солнечного света, лившегося с неба, и глубоко вздохнула. Руки и ноги её слегка дрожали, словно она долго несла тяжкую ношу и наконец-то донесла.

Монастырь жил своей жизнью: из пекарни доносился запах свежего хлеба, на ферме мычали коровы и похрюкивали свиньи. Навстречу Лидии попались двое косцов — солнечные лучи лизали синеватые лезвия литовок, покачивавшихся на их плечах. День в монастыре начинался с рассветом и заканчивался с наступлением темноты — вневременье простиралось не только на нижний храм. Монахи-островитяне и до Обвала были не слишком избалованы благами цивилизации: здесь не было ни телефона, ни телевизора — хиленький движок давал ток в мастерские всего несколько часов в сутки, а в остальное время все обходились свечами и лучинами, как их далёкие предки. И не было в этом монастыре и следа роскоши, которой кичились иные обители, — отец Арсений не терпел этого дьявольского соблазна.

"Средневековый аскетизм, — думала Лидия, шагая по дорожке, ведущей к дощатому пирсу и дальше, на пологий песчаный берег. — А теперь здесь будет наш северный шаолинь, то есть не шаолинь, а источник новой силы, которой ещё нет названия. И очень может быть, — она вспомнила непринуждённо-текучую пластику движений сына, — наши дети превзойдут питомцев восточных школ со всеми их методиками. Твоя мечта осуществится, Вадим…".

После гибели мужа она боялась, что безопасники докопаются до истинной причины, заставившей Вадима увезти Свиридова из института, но этого не произошло. Ошеломлённые "наследством" Алхимика офицеры службы безопасности и не подозревали, что за всей этой историей скрывается что-то ещё. Картина событий, выстроенная капитаном Матвеевым и принятая его начальством, выглядела очень логичной: командир сто семнадцатой народной дружины обнаружил серьёзную опасность, угрожавшую его знакомому учёному, и принял меры — такие, какие счёл нужными. И даже то, что Костомаров повёз Свиридова к военным, — Константинов догадывался, куда они направлялись, — вполне подчинялось логике вещей: волонтёры куда больше доверяли тем, с кем они вместе стояли под огнём, чем кому бы то ни было ещё. К сожалению, аутсайдеры, работавшие на United Mankind, перехватили джип, и только мужество погибших предотвратило утечку информации государственной важности.

"Драконью голову" и её теоретическое описание, снятое с компьютера Алхимика, спецрейсом отправили в Москву, в исследовательский центр, а обеим вдовам особым указом президента была назначена пенсия. С ними, конечно, говорили, но все задаваемые вопросы касались исключительно разработок Александра Свиридова — тайна "КК" осталась тайной, и Лидии стало хоть немного легче.

Немного легче — без любимого окружающий мир посерел и скукожился, несмотря на заботу, которой бойцы сто семнадцатой окружили вдову и сына своего командира. Бывали часы, когда Лиде хотелось выть от боли, пронзавшей сердце, — её спасал от глухого отчаяния только маленький сын и мечта, оставленная ей Вадимом. И женщина держалась, и помогала держаться Юле.

Вдова Алхимика переносила свалившуюся на неё беду ещё тяжелее — Лида всерьёз беспокоилась за её жизнь и рассудок. Она не спускала с Юли глаз и даже настояла на том, чтобы та вместе с дочерью переехала жить к ней. Мало-помалу профессионализм психолога и обычная человеческая теплота сделали своё дело — Юля вышла из состояния отрешённости и безразличия ко всему. Но изменилась она сильно — исчезла прежняя девчонка, сумевшая сохранить весёлую безалаберность даже во время первой и самой лютой постобвальной зимы: из-под прежней Юли проступила какая-та другая женщина, спавшая до поры. И даже речь её стала другой: в ней появились архаичные обороты, не свойственные образованному человеку начала двадцать первого века. А на исходе лета она сказала Лидии: "Я хочу, чтобы моя Даша стала такой же, как твой Ваня. Я обещала Саше".

А Ваня менялся — Лида это видела. Внешне мальчик ничем не отличался от обычных детей его возраста, но в глазах его появлялась иногда недетская мудрость. Ваня впитывал любые знания, словно губка, интересовался всем, и при этом поражал мать неожиданными высказываниями. Однажды Лидия рассказала ему миф о Фаэтоне, добавив, что есть гипотеза о существовании в Солнечной системе планеты с таким названием. Ваня помолчал, а потом посмотрел на мать своими серыми, как у отца, глазами и заявил: "Такая планета была. Её уничтожили — так было надо". "Энергоинформационный слой, — подумал Лида. — Ваня имеет доступ к знаниям миллиардов и миллиардов людей, живших до нас. И не-людей — тоже".

Зимой, вскоре после того, как Ваня принял последнюю белую гранулу, Лидия сумела тайком сделать ему генетический анализ и была потрясена его результатами. "Да, он станет новым человеком, — подумала она в смятении, — но останется ли он человеком?". И всё-таки она была уверена в правильности того, что делает, и не собиралась отступать. "Один ребёнок и даже два, — говорила она себе, — этого мало. Детей нового мира должно быть много". Вот тогда-то и появилась у Лидии мысль о монастыре как о наиболее подходящем месте для осуществления задуманного: заветный контейнер с тысячами и тысячами гранул "КК" ждал своего часа.

Монастырей в Ленинградской области и на Северо-Западе России было немало, но далеко не всякий её устраивал. Большинство обителей были разорены, другие не подходили по тем или иным причинам. Наконец, после долгих раздумий Лидия остановила свой выбор на скромном островном монастыре на Ладоге и сообщила об этом Юле. Та согласилась на переезд без колебаний, и в начале лета они отправились в путь. Пётр, ставший командиром дружины после смерти Вадима, довёз их до острова и сказал на прощанье, передавая Лиде коммуникатор: "Если что, сообщите — мы за вас кому угодно голову оторвём".

Монастырь этот избежал разорения — лишь однажды по весне нацелилась на него загнанная банда "шакалов", разыскавших где-то три старых баркаса. К счастью, до острова они не добрались: вовремя появившийся патрульный вертолёт с двух заходов превратил в щепки утлые лодки. Подоспевший военный катер подобрал с воды лишь пару окоченевших трупов — весной вода в озере была ледяной. "Господь не допустил" — говорили монахи. Возможно, так оно и было: аутсайдеры учинили бы на острове резню пострашнее былых шведских набегов — отец Арсений твердокаменно придерживался заповеди "Не убий!", и оружия у монастырской братии не имелось.

Первый месяц они просто жили при монастыре. Работали. Приглядывались. Вникали. Ошибиться было нельзя: второй попытки могло уже не быть. И вот сегодня всё решилось…

С озера пахнуло влажным ветерком. Лида свернула с дорожки и пошла вдоль берега. На душе её было спокойно: ей удалось найти нужные слова. Она не преувеличивала эффект своего красноречия, прекрасно понимая: окажись на месте для отца Арсения кто-то другой, итог беседы в нижнем храме был бы непредсказуемым. Однако настоятелем монастыря был именно этот человек, сумевший её понять, — случайностей не бывает.

Юля не вытерпела: завидев Лидию, порывисто вскочила и бросилась к ней, увязая в неглубоком песке.

— Ну? — выдохнула Свиридова. — Что сказал отец Арсений?

— Что сказал? — Костомарова покосилась на подошедшую следом Ольгу.

— Можешь говорить при ней, — Юля нетерпеливо топнула ногой, — она с нами. Что, что он сказал? Что будет, Лида?

— Он разрешил. И благословил. Всё будет, Юленька.

— Девоньки, — взмолилась казачка, — растолкуйте, о чём речь! Что будет-то?

— Всё будет, Оля. Будущее будет, — ответила Лидия. И улыбнулась светло и тихо.

Над озером ярко светило солнце, дробясь на зеркальной поверхности воды на тысячи и тысячи сверкающих бликов…

Санкт-Петербург, январь-март 2009 года