Последний идол (сборник)

Отмщение

Следователь Викентий Владиленович Багринцев так спешил с завершением расследования дела об убийстве, что примчался перекусить в столовую райисполкома, когда там уже заканчивалось обеденное время и все столики были пусты. Так что пришлось ему довольствоваться уже холодны ми котлетами с макаронами и стаканом чая.

Устроившись в углу, Викентий Владиленович уже заканчивал свой солдатский обед, когда в столовую заглянула прокурор Лидия Николаевна Моторина. Увидев Багринцева, она решительно направилась в его сторону.

Следователь и прокурор были хорошими знакомыми — учились вместе на юрфаке, а потом расследовали вместе несколько дел. Фамилия у Моториной была, что называется, говорящей. Энергии у нее было с избытком, к тому же она была женщиной не только решительной, самоуверенной, если не сказать, нахрапистой, но и увлеченно делала карьеру. Сейчас она уже работала в прокуратуре области. В суде у нее была репутация прокурора, которого нельзя разжалобить, и сроки, которые она требовала для обвиняемых, обычно были максимальными. Судя по всему, Моторина была убеждена, что чем больше срок, тем выше оценят ее работу. Но работала она, надо отдать ей должное, профессионально, в законодательстве ориентировалась прекрасно, ни в чем не уступая самым ловким и красноречивым адвокатам.

Правда, где-то полтора года ее в прокуратуре не было видно — рожала. Но на работу вышла при первой возможности и сразу ринулась в бой.

— Я знала, где тебя искать. Поесть любишь больше, чем родину, — незлобно пошутила Моторина, усаживаясь напротив Багринцева.

— Случилось чего? — отставил стакан с остывшим чаем в сторону Багринцев.

— Случилось. Мне поручили поддерживать в суде обвинение по делу, которое ты расследуешь…

— Поздравляю.

— Это мы еще посмотрим — поздравлять или чего… Как дело? Трудное?.. Хорошо расследовал? Сам понимаешь, мне после декрета надо показать себя во всей красе, — откровенно призналась Моторина. — Так что дело нужно отработать от и до. Гарантируешь?

— Смотря что, — пожал плечами Викентий Владиленович.

— Так все-таки? Доказательная база в порядке? Не на косвенных сляпана?

Багринцев знал, что если Моторина вцепилась в человека, то отвязаться от нее невозможно, все равно придется уступить. А после рождения ребенка она как будто стала еще напористее.

— Доказательная база в порядке. И вообще дело-то простое. Орудие убийства есть, пальцы убийцы на нем тоже… Признание тоже есть, умысел налицо…

— Ну да? Ничего себе! Не дело, а конфетка. Просто подарок на день рождения, — хохотнула Моторина. — А чего ж ты такой кислый? Если все в таком ажуре?

Багринцев только вздохнул в ответ. Моторина хитро прищурилась:

— Видимо, есть какое-то большое «но»?

— Да нет, просто…

— Что просто-то? Ну, следователь, ты даешь! — откинулась на спинку стула Лидия Николаевна. — Интересно… Давай, рассказывай!

Труп Жирнова обнаружили у дверей его собственного гаража-ракушки. Судя во всему, он возился с замком, его окликнули, он обернулся и в него выстрелили три раза. Контрольного выстрела не было. Свидетелей тоже не обнаружили.

Зато выяснение личности убитого дало обильную пищу для размышлений. Жирнов, который был в свое время судим, решил вместе с приятелем ограбить прохожего. Тот стал сопротивляться. Его сбили с ног, а потом избили ногами так, что парень — а это был совсем еще молодой человек — умер от потери крови. Звали его Николай Колязин. Грабителей скоро задержали. Жирнов и его подельник получили по восемь лет. Как известно, зона часто превращает человека в закоренелого преступника. И Багринцев эту точку зрения разделял. Однако, как выяснилось, Жирнов, выйдя на свободу, вел вполне пристойную жизнь. Устроился на работу, женился, у него родилась дочь, в общем, осознал человек, выправился…

А через несколько дней у своего дома был застрелен из того же пистолета, что и Жирнов, его подельник по грабежу и убийству девятилетней давности. И это обстоятельство сразу переменило расклад. Викентий Владиленович поднял дело об убийстве Колязина Николая Николаевича. Парню было семнадцать лет. Он готовился к поступлению в институт, никто ничего плохого сказать о нем не мог. Рос он без отца. Мать его, Колязина Вера Алексеевна, работавшая в регистратуре районной поликлиники, души в сыне не чаяла. Ее в районе все знали и любили. Смерть сына сильно подкосила Веру Алексеевну, но с годами она оправилась, все-таки женщина была еще совсем не старая. В поликлинике говорили, что выглядела она в последнее время несколько переменившейся, словно вернувшейся к жизни, решили даже, что у нее появился мужчина, потому как женщина она была очень даже симпатичная, несмотря на пережитое горе, по-прежнему привлекательная.

Обдумав всю эту информацию, Багринцев поручил операм и участковым еще раз опросить людей, которые могли что-то видеть вблизи места преступления. И оказалось — видели. Видели идущую куда-то Колязину. Почему сразу не сказали? Так ведь спрашивали про подозрительных и незнакомых, а Колязина всем знакомая, да и какие могут быть в ее отношении подозрения?..

Викентию Владиленовичу уже приходилось сталкиваться с женщинами, которые после сильного душевного потрясения или горя уходили из реальности в какую-то другую жизнь. У одной такой женщины утонул в реке сын, только что поступивший в институт. Сначала подозревали, что его избили, ограбили и утопили, но потом выяснилось, что парень действительно утонул сам. Мать так и не смогла в это поверить. Сын «являлся» к ней каждую ночь, они подолгу разговаривали. Через три года она втайне от мужа отправилась на то самое место, где утонул сын, на глазах у загорающих, прямо в одежде вошла в реку и с криком: «Сынок, я пришла к тебе!» — скрылась под водой. Ее долго не могли найти. Муж потом рассказал: она была убеждена, что сын ждет ее где-то под водой и зовет к себе…

Почему нечто подобное не могла переживать Колязина? Правда, прошло уже много лет, но увидев убийц сына, живых, радующихся жизни, она могла сорваться. И нанять киллера, чтобы отомстить…

Идти к Колязиной Багринцев, все больше и больше утверждавшийся в своей версии, решил сам, без оперов. Если она причастна к убийствам, надо будет уговорить ее на явку с повинной и чистосердечное признание, суд учтет эти обстоятельства… Правда, полной уверенности в своих выводах у него не было. Да и не могло быть. Прямых улик нет, только догадки и фантазии, Колязина могла оказаться вблизи места преступления случайно, по каким-то своим житейским делам, а Жирнов с подельником встряли в какую-то темную историю с людьми, с которыми вместе сидели.

Колязина встретила его с улыбкой, провела в комнату. Багринцев сразу увидел на стене большую фотографию сына, очень удачную, где он улыбался как-то хорошо, притягивающе.

— Ну, вот вы и пришли, — сказала Колязина, все так же легко улыбаясь. — А я так и знала… Ждала.

— Вера Алексеевна, — прокашлялся Викентий Владиленович, — я пришел сказать вам, что вас видели недалеко от места, где стреляли в Жирнова и…

Колязина все с той же безмятежной улыбкой перебила его:

— Да вы не беспокойтесь, товарищ следователь, я все, что надо скажу.

— Что надо — не надо, — серьезно сказал Багринцев, понимая, что разговор получается, какой-то странный. — Вы скажите правду.

— Правду… — протянула Колязина. — А, правда такая… Вы не представляете себе, как у меня теперь легко на душе!.. Все эти годы мой мальчик смотрел на меня с укоризной… Спрашивал: как же так, мама? Как же так получилось, что они живут, а мы с тобой нет?.. И ничего я ему ответить не могла. Ничего. Но как-то терпела. А когда я увидела их на воле после тюрьмы, просто помертвела. Он, Жирнов этот, с женой беременной под ручку ходит, доволен всем, улыбается… А ведь у моего мальчика тоже девушка была, вот только не знаю, успели они хоть раз поцеловаться… Или эти звери раньше его встретили… И поняла я, товарищ следователь, что жить рядом с ними на этом свете не смогу… Или себя надо убить, или их.

— И вы решили…

Колязина продолжала, будто не услышав следователя:

— Но я тогда подумала — а себя же за что? За какие грехи? И кто за могилой сына ухаживать будет?.. Нет. Если я удавлюсь, никто ничего не поймет. А вот если этих гадов убить, то и люди, может, поймут, что есть на свете наказание.

— Но Жирнов отсидел восемь лет.

— И вышел опять на волю. Вот я и решила… А теперь будто груз с души упал, и мне все равно, что мне за это будет. Поверьте, я счастлива, что убийц моего сына нет больше на свете.

— Но у Жирнова молодая жена, дочка недавно родилась…

— Я знаю, — спокойно согласилась Колязина. И с какой-то уже давней убежденностью продолжила:

— Мне эту девушку, конечно, жаль, но… Я ее, кстати, в поликлинике видела, хорошенькая. Но она должна была понимать: от убийцы рожать нельзя. Понимаете — нельзя давать ему плодиться. Убийство все равно на нем лежит, и после тюрьмы тоже. Она должна была об этом подумать. А дочка ее как будет жить, когда узнает, что отец ее родной — убийца?.. Ну, как?

Багринцев хотел было сказать, что дочь могла и ничего не узнать, например, но понял, что говорить это бесполезно. Все свои мысли Колязина выносила и выстрадала и ее с них не сбить.

— Так что жена этого сделала свой выбор, а я свой. Сына моего нет, но он хотя бы отомщен. Хотя бы…

Чуть помедлив, Багринцев задал странный вопрос, который от себя и не ожидал:

— А ваш сын… Вы же с ним как бы разговариваете? Он как отреагировал?

Колязину вопрос ничуть не удивил.

— Он сказал: мама, я понимаю, как тебе было тяжело, на что ты решилась ради меня… Значит, иначе было нельзя. Теперь мы с тобой еще ближе.

Викентий Владиленович смотрел на плачущую женщину и не мог понять, с кем она говорит.

— Да, ничего себе дело, — хмуро сказала Моторина. — И что — все подтвердилось? Откуда у нее, у регистраторши в поликлинике, пистолет?

— Муж был военный, в Афганистане еще воевал, оттуда и привез. Во время следственного эксперимента все ее показания полностью подтвердились…

— А психиатрическая и психологическая экспертизы что установили?

— Особых патологий не выявили…

— Может, повторные провести?

— Смотри, если сочтешь необходимым.

Моторина задумалась. — Что? Сочувствуешь? — спросил Багринцев.

— Даже не знаю. Если бы с моим ребенком такое случилось… Не знаю, что бы я сделала…

И повторила:

— Не знаю…

Какое-то время они молчали. Каждый думал о своем. Викентий — о том, что рождение сына неугомонную Лиду, похоже, переменило. И что если закон один для всех, то чувство справедливости у всех свое.

— Знаешь, будь моя воля — я бы отпустил, — вдруг вырвалось у него.

— Не надо было загонять в угол, — вдруг грубовато оборвала его Моторина. — А то припер ее доказательствами, а теперь в сторону хочешь соскочить.

Она резко встала и ушла. Багринцев удивленно посмотрел ей вслед. Нашла виноватого!

Он повертел в руках стакан с остатками совсем остывшего чая. Колязину, конечно, никто не отпустит. Нет прокурора и судьи, который пошел бы на такое решение. И в обычном, человеческом суде это будет правильно, так, как и должно быть. Вот только есть еще и другой суд, и что он решит там?