Последний идол (сборник)

Наследственный порошок

— Ну, давай, Багринцев, колись, что ты мне на сей раз приготовил? Какую гадость?

Моторина, как всегда, ворвалась в кабинет без стука, плюхнулась в кресло и, положив нога на ногу, принялась раскачивать ногой в новеньком красивом сапоге.

«Хорошо еще, что она не курит, — подумал Багринцев, — а то бы точно дымила уже как паровоз!»

Сам он страдал самой настоящей аллергией на табачный дым и запах, от них у него сразу начинало ломить голову.

— А чем тебе мои дела не нравятся? — поинтересовался он. — С ними в суд идти — одно удовольствие. Все улики, признания, экспертизы — отработаны. Признания обвиняемых есть… Приписывать я ничего не приписываю… Никого ни к чему не понуждаю…

— Ну, да все у тебя есть, — фыркнула Моторина, — только я с твоими делами в суде сама себя виноватой чувствую. Я должна быть справедливым, но карающим мечом, а по твоим делам в последнее время так получается, что в суде каждый раз какие-то новые ранее непредвиденные обстоятельства возникают.

— Ну, ладно, не преувеличивай! И потом — я же следователь, не судья. Я людей не сужу, приговоры не выношу, мое дело разобраться, что произошло и почему… Бывает же не умысел, а стечение обстоятельств, случайностей, просто незнание последствий… И потом, я веду следствие только предварительное… Собираю доказательства. А вы там в суде все по полной программе оценивайте, разбирайте… Гласно… Вот и случается…

— Случается, не случается — мне до этого дела нет. Я прокурор и должна быть твердо уверена, виновен человек или нет. Мне в суде нужно для него конкретный срок требовать. А не тут в кабинетчике у тебя предаваться размышлениям, что там у обвиняемого внутри, чего это он убить-то задумал и какие детские страхи его по ночам терзают… Когда есть умысел — это одно. А в стечении обстоятельств и глупостей разбираться, знаешь, радости мало.

— Понимаю. Тут, — Викентий Владиленович потряс папкой с обвинительным заключением, — все налицо — умысел, признание… Только вот… Не все так просто…

— Все, Багринцев, хватит! Сама разберусь. А то от твоих «не все так просто» руки опускаются.

Моторина вскочила, буквально выхватила у него из рук папку с обвинительным и умчалась. Он и сказать ничего не успел. Но подумал: да, Лида, ждет тебя сюрприз!

Дело-то на первый взгляд было простое, но статья по нему предусматривалась серьезная — как-никак покушение на убийство. А началось все неожиданно.

В отделение милиции пришла молодая еще женщина, которая испуганно заявила, что ее близкая подруга вот уже целый год травит мужа — добавляет ему в пищу средство для борьбы с грызунами. Каждый день! Откуда ей это известно, да сама подруга, Антонина Тишина, и сказала. А ей, заявительнице, становиться соучастницей отравления не хочется!

Тишину, миловидную женщину с извиняющейся улыбкой, вызвали для разговора, и она сразу во всем созналась. Выдала яд, подробно рассказала, как и когда подмешивала его в еду. Как это пришло ей в голову? Прочитала в книжке про одну даму из Сицилии, которая еще в XVIII веке, продавала женщинам, которым уже было невмоготу жить с нелюбимыми мужьями, бутылочки с жидкостью без запаха, вкуса и цвета — это был раствор мышьяковой кислоты. Смерть от нее наступала медленно, а симптомы напоминали очень многие болезни, так что уличить отравительниц было трудно. Тишина подумала, что неожиданная смерть ее мужа, сорокалетнего здоровяка, будет выглядеть подозрительно, и решила действовать не спеша — подмешивала в пищу ничтожные доли препарата. Рассчитывала, что со временем яд сделает свое дело.

Что же у них с мужем произошло? Да ничего особенного. Он к ней охладел, перестал видеть желанную женщину, явно завел кого на стороне… Да еще руки стал распускать.

Викентий Владиленович Багринцев, узнав про дело, убедил прокурора города, что в нем надо покопаться посерьезнее. Тут было несколько причин. Во-первых, он одно время сильно увлекся историей отравлений. Вспомнил некую сицилийскую даму, звали ее, кстати, Теоффания ди Адамо, она бежала из Палермо в Неаполь и именно там развернула бурную деятельность по отправке нелюбимых мужей на тот свет. Снадобье свое она готовила предположительно из водного раствора белого мышьяка с добавлением трав. Пяти-шести капель этой самой «аква тофана», «воды Теоффании», хватало, чтобы муж перестал докучать темпераментной неаполитанке.

Именно белому мышьяку в прошлом была уготована особая роль — роль «короля ядов». Им так часто пользовались при разрешении династических споров, что за мышьяком даже закрепилось название «наследственный порошок». Особенно широко его применяли при французском дворе в XIV веке, среди итальянских князей эпохи Ренессанса и в папских кругах того времени — кошмарного времени, когда мало кто из зажиточных людей не боялся умереть от яда. Причем отравители могли чувствовать себя в относительной безопасности. Если их и судили, то лишь на основании косвенных улик, потому что сам мышьяк оставался неуловимым.

Обнаруживать мышьяк научились лишь в середине XIX века, когда химик британского Королевского арсенала Джордж Марш разработал весьма чувствительный способ определения мышьяка, который вошел в учебники по аналитической и судебной химии под названием «Проба Марша». Череда безнаказанных убийств прервалась.

Одной из первых осужденных за отравление стала француженка Мари Лафарг, обвиненная в смерти своего мужа. Жарким сентябрьским днем 1840 года рота солдат окружила здание суда, где рассматривалось ее дело. Отбоя от любопытствующих не было. Процесс длился шестнадцать дней и завершился приговором «Виновна!».

Ну и самая, пожалуй, громкая история с отравлением мышьяком — исследования, позволившие спустя полтора века после смерти Наполеона Бонапарта не только подтвердить версию о его предполагаемом отравлении, но и назвать имя наиболее вероятного убийцы, соотечественника Наполеона — графа Монтоллона. Граф был одним из приближенных императора, который согласился разделить с ним изгнание, и единственным человеком в его окружении, имевшим доступ в винный погреб. Опираясь на данные нейтронно-активационного анализа и кропотливо, по дням изучая развитие болезни Наполеона, описанной в мемуарах его современников, исследователь пришел к выводу, что императора медленно отравляли точно рассчитанными дозами мышьяка…

Все эти истории Багринцев в свое время читал с упоением. Мог ли он представить себе, что сам столкнется с подобным! Что какого-то завхоза из техникума будут травить так же, как самого Наполеона!

Но и это было еще не все. Вторая причина интереса Викентия Владиленовича к делу Тишиной была такой: оно сразу напомнило ему прогремевший в свое время на всю Россию скандальный судебный процесс дореволюционных времен. Газеты тогда просто захлебывались от восторга.

В Петербурге на Таврической улице в доме № 7 проживал молодой человек Константин Берзинг. Был он пылок, горяч и романтически настроен. Ранней весной 1910 года он стал часто встречать у своего дома весьма привлекательную незнакомку. Женщина обычно просто неторопливо прогуливалась, рассеянно глядя по сторонам. В какой-то момент они стали узнавать друг друга. Легкие улыбки, взаимные приветствия вскоре переросли в знакомство и легкий флирт, потому что была весна, а они были молоды и одиноки. Правда, прелестная барышня оказалась женой довольно крупного чиновника Главного казначейства по фамилии Ивашкевич, но что из того!?.. Уже скоро Людмила, так звали незнакомку, пожаловалась Берзингу на тоску и одиночество, на старого мужа, от которого у нее было двое детей, на незадавшуюся жизнь, на приступы отчаяния…

Берзинг как мог утешал ее, говорил, что все еще можно исправить, что можно устроить так, чтобы все было иначе, что они придумают, потому что любят друг друга. И разумеется, их отношения перешли в бурный роман. Страстные встречи и пылкие объятия заканчивались горькими слезами Людмилы — опять возвращаться в ненавистный дом, к этому ужасному старику, который считает ее своей собственностью! Берзинг сжимал кулаки. Он окончательно потерял голову. Кто из них предложил избавиться наконец от этого страшного ненавистного старикана, сказать трудно. Все как бы решилось само собой. Проще всего — отравить. Но где взять надежный яд? И тут же Берзинг вспомнил, что у него в Парголове есть один знакомый фельдшер. Фамилия его была Семенов. Они уже, правда, давно не виделись, но он не откажет, поможет достать яд.

Берзинг отправился в Парголово, явился к Семенову и сразу поведал о некой прекрасной, но несчастной даме, которую жестоко угнетает старый муж. Несчастная дошла в своих страданиях до того, что готова наложить на себя руки. Берзинг заявил опешившему от неожиданности фельдшеру, что помочь несчастной он считает своей «нравственной обязанностью», а потому просит Семенова достать ему яду, чтобы отравить мучителя несчастной женщины. Чтобы просьба звучала убедительнее, пообещал заплатить за яд хорошие деньги.

Обескураженный фельдшер сначала долго отговаривал Берзинга от нелепой затеи, но потом, зная его пылкий характер, согласился. Но давать яд для заведомого убийства благоразумный Семенов не собирался, поэтому взял два сорта обычного зубного порошка, смешал их и вручил Берзингу, сказав, что это «первосортная» отрава. Любовники, прежде чем отравить мужа, решили испытать действие «яда» на кошке. К их разочарованию, кошка, выпив молока с зубным порошком, помирать не собиралась.

Берзинг снова отправился к Семенову и стал требовать у него другой яд, причем такой, чтобы отравление им выглядело как тяжелая болезнь. Например, какой-нибудь токсин — холерный или тифозный. Фельдшер Семенов сразу понял, что Берзинг начитался газет, которые в те дни расписывали недавнюю ужасную историю, когда некий доктор-шарлатан отравил подобным препаратом князя Бутурлина. Чтобы избавиться от разгоряченного Берзинга, который сопровождал свои просьбы уже и угрозами, Семенов вручил ему самую обыкновенную настойку йода, распрощался, а сам поспешил в полицию.

В полиции к сообщению Семенова отнеслись со всей серьезностью, потому как к тому времени уже располагали агентурной информацией, что чиновника Ивашкевича хотят отравить. После заявления фельдшера полицейские известили Ивашкевича, что ему грозит опасность быть отравленным. И что угроза связана с его женой… Тот сначала полицейским не поверил и попросил полицию не давать ход делу. Однако полицейские решили побеседовать с его женой, пригласили ее в сыскную часть. Та явилась и тут же сообщила, что у нее есть любовник, фамилия его Берзинг и он уговаривает ее отравить мужа и даже обещает достать яд. Сама же она совершенно ни при чем. В доказательство своей искренности, Людмила указала место и время их очередной встречи, на которую Берзинг должен принести яд.

Через день в Таврическом саду Константин Берзинг был арестован, когда спешил на свидание с Людмилой. У него нашли два пузырька — один с йодом, полученным от фельдшера Семенова, а другой с синильной кислотой, которую он раздобыл, видимо, не надеясь на препарат Семенова после истории с кошкой…

Начались допросы любовников. Людмила Ивашкевич по-прежнему уверяла, что идея отравить мужа принадлежит Берзингу. Причем приводила все новые подробности и доказательства. Говорила, что Берзинг сначала грозил сам повесить мужа, затем хотел нанять бандитов, чтобы те зарезали Ивашкевича, и лишь потом решил прибегнуть к отравлению. Людмила рассказала, что он и раньше приносил ей различные препараты и требовал подсыпать их супругу в пищу. Но она, хотя она и живет с мужем плохо, ни разу этого не сделала, хотя Берзинг настаивал и даже угрожал ей.

Узнав об этих обвинениях, Берзинг заявил, что это как раз Людмила подстрекала его к убийству своего мужа. Заразить супруга холерой или тифом тоже придумала она, узнав подробности отравления князя Бутурлина, и это по ее требованию он отправился к фельдшеру Семенову.

Разобраться, кто из любовников врет, а кто говорит правду, было сложно. Полицейские решили ухватиться за письма Берзинга, которые он писал Людмиле, а она предъявила полиции. В одном из них он утешал Людмилу — если кошка не пострадала от отравы, то отчаиваться не следует, ведь можно достать и другое средство. «Только ты не отворачивайся от меня и люби по-прежнему», — умолял он, а заодно просил денег. Подобные просьбы о деньгах в его письмах к Ивашкевич повторялись довольно часто. Людмила говорила, что Берзингу они нужны были для покупки яда. Сам он говорил, что просто в последнее время поиздержался и ему не на что было жить.

Полицейские ему не поверили. Берзинга взяли под стражу, а Людмилу Ивашкевич оставили на свободе.

Следствие по делу о попытке отравления чиновника Ивашкевича шло к концу. Берзингу грозило тяжкое наказание, и вдруг… Летом того же года на парадной лестнице своего дома двумя выстрелами из револьвера Ивашкевич был убит. Убит собственной женой!

Заплаканная, бьющаяся в истерике Людмила Ивашкевич рассказала полицейским, что произошло. В тот день они поссорились с мужем из-за сына. Муж пришел в ярость, припомнил ей любовника, который к тому же хотел его убить, схватил револьвер, лежавший в столе, и стал кричать, что прикончит ее. Ей показалось, что он потерял рассудок. В ужасе она ударила его по руке, вышибла револьвер… Он объявил, что вызывает полицию и заявит, что она хотела убить его. И пошел к двери. Она, будучи уже «в каком-то затмении», подняла револьвер и пошла за ним. На лестнице, когда он сказал, что теперь точно отправит ее на каторгу, она, «ничего не понимая», два раза выстрелила, смертельно ранив мужа.

Рассказ ее, конечно, вызвал много вопросов. К тому же вскоре Людмила отказалась от своих слов и заявила, что муж… застрелился сам. «Выстрелив в себя два раза подряд?» — усмехнулся полицейский офицер. И сообщил ей, что нашли свидетелей, которые видели, как она шла за старым мужем с револьвером в руке по лестнице. На это Людмила ничего не ответила. А вскоре стала «обнаруживать признаки ненормальности» и поэтому была помещена в психиатрическую лечебницу Св. Николая Чудотворца на экспертизу или, как тогда говорили, «на испытание»…

Судебные заседания по делу о покушении на отравление и убийство чиновника Главного казначейства Ивашкевича состоялись в 1912 году, то есть почти через два года после событий. Слушания проходили в 1 отделении Петербургского окружного суда. Председательствовал на них судья Рейнбот, обвинителем выступал товарищ (заместитель) прокурора Пенский, а защиту представляли присяжные поверенные Адамов и Кашинцев.

На скамье подсудимых сидела только Людмила Ивашкевич, поскольку Берзинг к этому времени умер в тюрьме от чахотки и свидетельствовать против нее уже не мог. Виновной в убийстве мужа и покушении на его отравление она себя не признала.

В качестве экспертов в суд были приглашены доктор Карпинский и женщина-врач Головина. Поскольку тогда женщины-врачи были еще редкостью и не всеми даже признавались за специалистов, то адвокаты возражали против ее присутствия, однако судья их требования не удовлетворил.

Перед судом прошли многие свидетели — фельдшер Семенов, помощник начальника сыскной полиции, агенты полиции, няня Ивашкевичей, их прислуга, а также мать подсудимой. Все они говорили о том, что мира и лада в семье Ивашкевичей никогда не было.

Особенно поразил публику рассказ матери Людмилы Ивашкевич. Как оказалось, отец ее был алкоголиком и хроническим сифилитиком. Он умер, оставив жену одну с маленькой дочкой на руках без всяких средств к существованию. Поэтому вдова была вынуждена держать квартирантов. Чиновник Ивашкевич был одним из них. Он стал оказывать покровительство матери, а заодно и баловать гостинцами и подарками приглянувшуюся ему девочку-подростка. Так продолжалось до тех пор, пока она не достигла 14-летнего возраста. Тогда, заманив ее к себе, Ивашкевич угрозами и силой овладел ею. И это повторилось еще не раз. Девочка никому о своем ужасном положении не рассказывала. Но потом Людмила забеременела и они вынуждены были пойти на то, что старый сладострастник на ней женился.

«Что могла чувствовать эта женщина-ребенок к своему, уже тогда старику-мужу? — вопрошала в суде рыдающая мать. Ничего, кроме отвращения!» Сама Людмила в это время сидела на скамье подсудимых с опущенной головой и глазами полными слез, как писали репортеры.

Несмотря ни на что, Людмила была вынуждена жить с Ивашкевичем и родить двух детей, она постоянно болела, была нервной и часто не отвечала за свои поступки. Еще ряд свидетелей утверждали, что жизнь Людмилы с мужем-деспотом была «адской жизнью».

После этого были заслушаны результаты судебно-психиатрической экспертизы. Врачи нашли, что до того, как она попала к ним на обследование, Людмила плохо питалась, кроме того, у нее обнаружили «зоб, признаки деградации, общую слабость и нервность…» Тем не менее, утверждали врачи, она имела ясное сознание и полностью контролировала свои поступки. Ярко выраженных психических патологий у нее обнаружено не было.

По свидетельству врача Головиной, в больнице Св. Николая Чудотворца было выявлено, что Людмила Ивашкевич имела некие «половые ненормальности». Проявлялись они в том, что Ивашкевич сильно привязалась к своей соседке по палате и повсюду ходила за ней. Их часто заставали страстно целующимися, причем санитаркам «приходилось насильно отрывать одну от другой». Когда их разлучали, это причиняло невыносимые страдания Людмиле. «Надзиратели также наблюдали нечто свидетельствующее о половых извращениях», — заявила врач Головина. Однако и по ее мнению явных признаков помешательства у Ивашкевич обнаружено не было.

Выслушав всех свидетелей, суд перешел к прению сторон.

Обвинитель Пенский говорил, что суд имеет дело с извращенной натурой, не желавшей отделять добро от зла, так как чиновник Ивашкевич, женившись на ней, вырвал ее из нищеты. «Такие не останавливаются ни перед чем, чтобы избавиться от ненавистного мужа. Их следует удалять из общества как вредные и опасные элементы», — подвел итог обвинитель.

В свою очередь адвокат Адамов доказывал, что Людмила Ивашкевич, убивая мужа, «пребывала в чаду», ибо она — «само страдание». «Это нравственно убитый человек, — восклицал адвокат, обращаясь к присяжным. — Она тонет в море житейской грязи. Так не осудите же тонущую мать двоих детей!»

Присяжные заседатели долго совещались, перед тем как вынести свой вердикт. В итоге вину за покушение на отравление чиновника Ивашкевича они целиком возложили на умершего Берзинга, а виновной в убийстве своего мужа Людмилу не признали, посчитав, что она действовала в состоянии аффекта. Поэтому судье ничего не оставалось делать, как вынести мужеубийце оправдательный приговор.

«Присутствовавшая в зале многочисленная публика встретила приговор громкими аплодисментами», — отмечали столичные газеты.

Больше Викентию Владиленовичу никаких сведений о судьбе Людмилы Ивашкевич обнаружить не удалось. Однако своя версия происшедшего у него сложилась. На его взгляд, все объясняла отмеченная во время «испытания» в больнице страсть Людмилы к соседке по палате. У нее явно имелись лесбийские наклонности, возможно, развившиеся в результате перенесенного в детстве насилия со стороны мужа. Скорее всего, мужчин она не выносила и долгие годы готовила план — расправиться с мужем. И пылкого Берзинга она просто соблазнила, чтобы сделать из него убийцу ненавистного старика. Однако Берзинг не оправдал ее надежд, он не смог расправиться с ним сам, не смог найти наемных убийц. Тогда она уговорила его найти подходящий яд, но он и этого сделать не смог. Поэтому она сдала его сразу и без всякой жалости. Ни о какой страстной любви, как отмечали полицейские, там не могло быть и речи.

«Половой ненормальностью» легко объясняется и убийство мужа. Видимо, старик Ивашкевич обнаружил пристрастие Людмилы к женскому полу, по тем временам, когда и женщина-врач была в диковинку, это давало ему возможность легко расправиться с ней — отлучить от детей, лишить наследства, засадить в сумасшедший дом. Видимо, этим он и грозил ей, и тогда она взяла в руки его собственный револьвер…

Воспоминания об этом старинном деле и вызвали у Багринцева желание подробнее изучить дело Тишиной. Уж очень соблазнительны и поразительны были некоторые совпадения. Неужели женщина могла просто так, только из обиды, начитавшись книжек, решится на убийство мужа, и целый год хладнокровно подсыпать ему яд и с любопытством ожидать, когда тот начнет действовать? Может быть, все-таки сообщник? Любовник?..

Но ничего накопать на Антонину Тишину не удалось. Тихая домохозяйка, у которой, кроме двух подруг, и знакомых-то не было. Даже муж ее, довольно-таки неприятный тип с солидным пивным животом, ничего плохого сказать про нее не смог. И в то, что она хотела его отравить, долго поверить не мог.

— Слушайте, а как вы себя чувствуете? — спросил, глядя на его красную физиономию, Багринцев. — Все-таки она вас год мышьяком кормила…

— Да вроде ничего, нормалек. Она, дура, не учла, что у нас семья вся такая… кряжистая. Мы — как дубы. В нас, чтобы завалить, надо ведро отравы влить, — хохотнул Тишин.

Он выглядел таким довольным собой, что Викентий Владиленович решил на всякий случай заглянуть в его медицинскую карту. Может, анализы что-то покажут. Ведь бывает так, что человек чувствует себя хорошо, а анализы выявляют тайную хворь. В поликлинике врач, изучив карту Тишина, сказал, что никаких поводов для тревоги нет, анализы нормальные, наоборот, он за последний год прибавил в весе. Правда, были год назад жалобы на ослабление потенции, но с тех пор новых уже не поступало. «Впрочем, вы же понимаете, — сказал врач, — мужчины не любят о таком…»

Через день Багринцев вызвал Тишина еще раз. Рассказал о визите в поликлинику. И о том, что вчера к нему заходил адвокат его жены, который обратился к специалистам в области гомеопатии, и они дали ему заключение, что в крайне малых дозах мышьяк не только не является ядом, но и может, напротив, оказать благотворное влияние на здоровье.

Тишин тяжело задумался.

— Слушайте, а что у вас с женой год назад произошло? С чего вы стали на нее руку поднимать?

— А-а…

— Ну, а все-таки?

— Понимаете, товарищ следователь, понял я, что не тянет меня к ней… Не получается ничего. Да если бы только с ней!.. Ну, я и вбил себе в голову, что ослабел я, как мужик, из-за нее…

Багринцеву вдруг пришла в голову шальная мысль.

— А сейчас как?

— С этим делом? Сейчас порядок. Проверил и не раз! — гоготнул Тишин.

И вдруг уставился на следователя, что-то ворочая в мозгах.

— Вы что, хотите сказать, что это Тонька меня? Своей отравой вылечила?

— Не знаю, я не специалист, но совпадение по срокам — полное…

— Ну, Тонька, ну, ведьма!..

Вернувшись из суда, Моторина заглянула к Багринцеву.

— Радуйся, дали твоей отравительнице условный срок. Доволен?

— Да я тут при чем?

— Притом. Адвокат только и говорил, что она мужа от импотенции вылечила! Теперь такое начнется!

— Да что начнется?

— А то, что все бабы в городе начнут своих импотентов мышьяком выхаживать. Только как Тишина жалеть не станут — сыпать будут от всей души!