Последний идол (сборник)

Схватка с вепрем

Ольгин неторопливо брел по Монпарнасу. Направляясь к Люксембургскому саду, он приостановился и устроился в уличном кафе за крохотным круглым столиком в плетеном кресле рядом с пластмассовым ящиком, в котором росли веселенькие цветочки. Рассматривая беспечно-оживленную в этот замечательный денек парижскую толпу, он подумал, что ей нет никакого дела до проблем, которые участники международной встречи по борьбе с терроризмом и экстремизмом пытаются утрясти второй день. А ведь это здесь, в Париже, сейчас лютуют экстремисты — поджигают машины, громят магазины, стреляют в полицейских. На встрече все очень убедительно говорили о том, что победить зло хотят все, но вот поступиться какими-то своими интересами или просто амбициями не хотел никто. От этой изнурительной и вполне бесцельной борьбы Ольгин и хотел передохнуть, побродив по парижским улицам. Заказал бокал вина.

— Алексей Георгиевич! Здравствуйте!

Ольгин недоуменно поднял глаза. Молодой светловолосый мужчина с тонкими чертами лица, длинноватым носом и несколько безвольным подбородком, который не скрывала даже небольшая рыжеватая бородка, махал ему рукой. Такие лица обычно бывают у субтильных, сутулых юнцов, подумал Ольгин, мучающихся от своей физической немощи. Но у этого были совершенно неожиданные для такого лица могучая шея, мощные плечи. Словно к телу настоящего атлета каким-то мудреным способом приделали чужую голову. Видимо, развивал свое слабое от природы тело изнурительными упражнениями, а вот с лицом сделать так ничего и не смог. Впрочем, время у него еще есть, как известно, человек начинает отвечать за свое лицо лишь где-то после сорока…

Лицо мужчины показалось Ольгину знакомым, но и только. Ни имени, ни фамилии в памяти не всплыло.

Мужчина, развязано и одновременно конфузливо улыбаясь, подошел поближе.

— Не узнали… — протянул он.

По лицу можно было понять, что он страшно разочарован и даже обижен. Помолчав, уже с упреком, сказал:

— А я вот вас сразу узнал.

— Напомните, если вам нетрудно, где мы с вами встречались, — с нарочито холодной вежливостью предложил Ольгин. Встречи на парижских улицах с неведомыми соотечественниками вовсе не входили в его планы.

Мужчина скривил губы. Опять обиделся, отметил Ольгин. Судя по всему, тип вполне психопатический. С такими людьми мучительно сложно — их можно обидеть чем угодно.

— Карагодин… Виталий… Когда мы с вами познакомились — капитан отряда спецназа ГУИН тогда еще Министерства внутренних дел Российской Федерации… Теперь — спецназа Министерства юстиции.

— Да-да, конечно!

Ольгин действительно вспомнил капитана Карагодина.

Это было в Доме приемов МВД. Ольгин представлял там одну из своих первых книг о российских прокурорах — рассказывал, как собирался материал, а чтобы публика не скучала, вставлял разные байки из прокурорской жизни, потом раздавал автографы… Карагодин тогда приклеился к нему намертво. Оказалось, он учился в юности на историческом факультете, потом бросил, попал в армию, оттуда в спецназ, но увлечение историей не прошло, он и сам хотел бы работать в таком же жанре исторических расследований…

Ольгин слушал Карагодина, а сам думал о том, что человеку, который прошел спецназ ГУИН, уже вряд ли какая другая история будет интересной. В тюрьмах и колониях, особенно когда там вспыхивают волнения или бунты, такое творится, что нормальным людям этого лучше и не знать.

— Вы тогда были без бороды, — как бы извиняясь за свою забывчивость, сказал Ольгин.

— Я тогда и капитаном был, — махнул рукой Карагодин.

— А теперь?

— А теперь я никто! Торгую здесь китайскими шмотками… Вот такая у меня история, Алексей Георгиевич.

История действительно классическая — встретить в Париже на улице русского человека с незадавшейся судьбой и не знающего, к кому обратиться за помощью.

— Присаживайтесь, — предложил Ольгин, понимая, что избежать тяжелого разговора уже не удастся.

— Только сразу хочу сказать — денег мне от вас не нужно, — несколько даже высокомерно сказал Карагодин.

«Значит, обойдемся сочувствием и советом», — подумал Ольгин, но вслух говорить ничего не стал.

Карагодин попросил молоденького гарсона принести пиво. Жадно осушив бокал, он закурил и рассказал, что с ним случилось на родине. Случилось банальное — вспылил, разругался с начальством. В результате вместо награды и повышения — выговор, снятие с должности под предлогом «неполного служебного соответствия», рапорт об отставке и превращение в простого российского безработного, водка. Жена вскоре бросила.

— А как вас в Париж-то занесло? — поинтересовался Ольгин.

Карагодин нервно дернул щекой:

— Жизнь свою никчемную надо было спасать. Только я со службы ушел, у меня сразу столько «крестников» появилось! Те, кого я в тюрьмах и колониях во время бунтов опять в камеры загонял. Те, кто в бега уходил, а я их отлавливал и опять на нары сажал…

Крагодин замолчал, видимо, вспомнив из прошлого что-то особенное.

— Чувствую, не жить мне, потому что один я теперь перед ними, никого за мной нет, государству я больше не нужен. А они это по-звериному чуют… Несколько раз я смерти чудом избежал. Вот и свалил через Турцию. Отправился сначала в Германию в славный город Кельн, потом в Лондоне кантовался… Теперь вот здесь, на Елисейских полях. Сбылась мечта идиота — походить по камням, которые еще король Генрих IV с королевой Марго топтал. Только я сейчас, Алексей Георгиевич, все больше Варфоломеевскую ночь вспоминаю, когда трупы невинно убиенных некому было убирать с улиц, а король расстреливал своих подданных из окон дворца из аркебузы…

«С такими нервами и фантазией тебе не в спецназ ГУИН надо было идти и даже не в ночные сторожа, — подумал Ольгин. — В садовники тебе надо бы — цветы поливать».

— Ну да это все лирика, — вдруг жестко прервал себя Карагодин. — Сдается мне, что я влип в историю похуже, из которой мне уже не выбраться. Вот разве вы что посоветуете, Алексей Георгиевич. Как юрист, историк и заместитель Генерального прокурора в одном…

— Спасибо за доверие, — вяло пошутил Ольгин, не испытывавший никакого желания влезать в темные дела малознакомого человека.

Но было уже поздно…

С месяц назад на рынке, где Карагодин обычно торговал, к нему подошел человек. Осмотрев с усмешкой карагодинские богатства — кроссовки, спортивные костюмы, игрушки — сказал, что зовут его Тарас, а Карагодина он помнит по давним событиям в Красноводской колонии. История такая в жизни Карагодина действительно была. В Красноводске взбунтовались заключенные, недовольные порядками, которые стал устанавливать новый начальник, и Тарас оказался в числе работников колонии, которых эти заключенные взяли в заложники. Карагодин тогда спас ему жизнь — вместе со своими спецназовцами разблокировал санчасть, в которой Тараса держали.

Карагодин этот случай тоже хорошо помнил. Всем спецназом они тогда крыли последними словами Тараса и его начальника, которые поперлись к разъяренным заключенным на переговоры. Хотя должны были знать, что раз не удалось подавить бунт в зародыше, надо выждать пока у бунтовщиков иссякнет запал, выплеснется первая злость и начнутся неминуемые внутренние раздоры. А тогда Тарас со своим начальником валялся, связанный, как баран, на загаженном полу санчасти Красноводской тюрьмы, а взбунтовавшиеся зэки, к которым они отправились на переговоры, демонстративно харкали на них, проходя мимо…

Тарас запомнился Карагодину по Красноводским событиям шебутным, болтливым мужичком, много о себе думающим, легко возбуждающимся и в этом возбуждении способным на любые глупости и подвиги. В Париже он таким и остался. Послушать его, так он теперь был чуть ли не главное лицо в некоей серьезной организации, занимающейся всякими рискованными делами — охраной, безопасностью, разведкой, силовыми операциями, и ворочающей огромными деньгами. Но тут же на Тараса налетала злобная жалость к себе, и он начинал жаловаться, что его не ценят, не дают развернуться, платят не те деньги, на которые он рассчитывал и которых достоин.

— Нетрудно догадаться, что сей Тарас предложил вам бросить свой неблагородный промысел и стать членом этой самой таинственной конторы, — грустно улыбнулся Ольгин. — И вы согласились.

— А что мне оставалось? — тут же обиделся Карагодин. — Умереть, торгуя китайскими кроссовками?.. К тому же Тарас сказал, что сейчас они готовятся к очень серьезной акции, по завершении которой все участники получат такие деньги, что можно будет зажить уже по-новому.

Ольгин вздохнул.

— Господи, Виталий, вы же профессионал! Как можно покупаться на такие банальные разводки?

— А бедность, уважаемый Алексей Георгиевич? Знаете, что такое бедность? До чего она может довести?.. Да какая бедность — нищета!.. Отчаяние, тоска, злоба на себя и весь мир! Я, капитан спецназа Виталий Карагодин, у каких-то китайцев на посылках!

Эх, ты, историк, мелькнуло в голове Ольгина. Мог бы знать, что здесь, в Париже, не капитаны спецназа, а потомственные российские князья в такси работали да в ресторанах на потеху публике музицировали.

— Мне тут, знаете, — зло прищурил глаза Карагодин, — тоже иной раз очень хочется, как тем арабам из предместий, что-нибудь поджечь. Закатить такой погромчик покруче.

— Не вздумайте, — холодно остановил его Ольгин. — Арабов-то простят, им еще денег за это выделят — на социальную адаптацию. А вам отвесят по полной программе.

— Да знаю я все! Задолбали господа французы своей политкорректностью!.. Но организация эта, куда меня Тарас потянул, авторитетная. Тарас мне намекнул, что здесь за ней стоят серьезные спецслужбы. И деньги у них есть, и штаб.

— Так вы уже туда вступили, что ли?

— Прохожу испытательный срок. Тарас меня рекомендовал, сейчас они наводят обо мне справки. Объяснили, что и в Москве у них есть люди, через которых они достанут любую информацию. Ну, мой послужной список должен их устроить, я думаю. Тарас говорит, у них там полный интернационал — украинцы, прибалты, кавказцы, арабы… В общем, это что-то вроде «Иностранного легиона»…

— Если хотите моего совета, Виталий, — без всякой улыбки сказал Ольгин, — то завязывайте вы с ними к черту, пока не влипли в какую-нибудь грязную историю.

Карагодин в ответ невесело усмехнулся. Ясное дело, уже взял какие-то деньги, а потом этот Тарас объяснил ему, что у них там действует знаменитое бандитское правило — за вход рубль, а за выход десять. А может, выхода и вовсе нет. Не предусмотрен.

— А ведь я книгу мечтал написать, у меня и темы есть хорошие…

Каргодин поник головой, нахохлился. Вот тебе и гордый капитан спецназа!

Но уже через мгновение Карагодин ухарски махнул рукой, посмотрел на Ольгина с вызовом. Русский человек во всем своем великолепии. Я царь, я раб, я червь, я бог… И все вместе, и все тут же, и все в одном лице.

— А может, и правильно все! Денег срублю, уеду на какие-нибудь теплые острова и засяду там за роман из российской истории! Я такие сюжеты накопал. Мне же только начать, а там бы пошлопоехало.

Ну да, молочные реки, кисельные берега, золотая рыбка, исполняющая все желания, и конек-горбунок тут же под окном бьет в нетерпении копытом… Эта извечная русская мечтательность, ни на чем, кроме беспечности и веры в чудеса, не основанная.

— Вы извините, Виталий, я уже опаздываю. Но то, что вы рассказали и близко не стоит с «Иностранным легионом».

— А вы сюда, в Париж, надолго?

— Думаю, что ненадолго. В крайнем случае, до пятницы.

— А можно я вам позвоню? Мне бы так хотелось с вами про свои замыслы о романе поговорить. Может, посоветовали бы что… Мне толчок нужен, Алексей Георгиевич. Я от одного сюжета к другому бросаюсь и никак не могу остановиться. Если бы вы мне сказали — пиши вот про это, я бы вам сразу поверил.

— Виталий, давайте мы так поступим, — чуть устало сказал Ольгин. — Диктуйте мне свой телефон, я позвоню вам сам, когда выясню, как у меня тут дела складываются…

Карагодин поначалу, судя по насупившемуся лицу, решил обидеться, но потом справился с собой и продиктовал номер мобильного.

Скутер выскочил из тьмы улочки прямо в тыл обороняющейся от погромщиков полицейской группы. И водитель, и седок за его спиной были в шлемах с затемненным стеклом. Скутер резко затормозил и развернулся к полицейским боком. Полицейские его не заметили — все их внимание было приковано к беснующейся среди горящих автомобилей толпе, из которой летели камни и бутылки с зажигательной смесью…

Человек, сидевший за спиной водителя скутера, поднял двуствольное ружье, лежавшее у него на коленях, и дважды пальнул прямо в стражей порядка, которые, судя по всему, даже не расслышали звука выстрелов в невообразимом шуме, царившем на площади. Но один из них схватился за плечо, а потом ничком свалился на старинную булыжную мостовую.

Стрелок без всякой спешки перезарядил ружье и снова разрядил оба ствола в полицейских. После этого скутер круто развернулся и пропал в темноте, которая казалась непроглядной рядом с площадью, где адским пламенем вспыхивали все новые и новые машины… Темнокожие подростки, захлебываясь от ненависти и подстегиваемые ощущением безнаказанности, забрасывали полицейских камнями, громили железными прутьями все, что попадало под руку.

Ольгин смотрел на битву, которую демонстрировали на экране участникам антиэкстремистской встречи, как профессионал. Все его симпатии были, конечно, на стороне полицейских. Он слишком хорошо знал, каково это — стоять против обезумевшей от злобы толпы, которая ненавидит тебя до умопомрачения и, будь ее воля, разорвала бы тебя на кровавые куски… И еще он видел, что полицейские тут заложники политики — они связаны приказом быть максимально осторожными, чтобы их нельзя было обвинить в неоправданной жестокости или неоправданном применении силы. Они вообще выглядели пришельцами иных миров и времен в своих черных рыцарских доспехах и шлемах с прозрачными забралами. То ли космонавты из будущего, то ли крестоносцы из сумрачного Средневековья. Кому что нравится, подумал Ольгин. Либо так будет выглядеть надвигающееся будущее, либо все стремительно и неумолимо возвращается в прошлое. И попробуй отыскать между ними много различий…

Площадь на экране теперь была освещена ярко, как сцена. И уже на другой улице, выходящей на нее, появился еще один скутер с двумя седоками в масках. Маневр был все тот же — скутер выскочил за спинами полицейских и на секунду остановился. Правда теперь, эти партизаны были без дробовика, но зато в руках у сидящего сзади были две бутылки. Он тут же швырнул их в полицейских. На сей раз им повезло — бутылки не долетели и разбились об автобус, который тут же вспыхнул, как спичечный коробок. Если бы зажигательная смесь попала на полицейских, никакие доспехи не помогли бы…

Потом красивая дикторша строгим голосом доложила, что большинство участников беспорядков — подростки из неблагополучных районов, в основном дети иммигрантов из Африки и арабских стран. Но проблему нельзя назвать этнической и расовой. «Эти подростки выходят протестовать не против других национальностей, а против государства вообще! Они не признают его власть, разрушают все, что символизирует государство. Они нападают даже на пожарных!.. Но главный объект их ненависти — полиция. Власти недооценивают непонимание, существующее между национальными меньшинствами и полицией…» Затем министр юстиции, заявил, что «беспорядки носят организованный характер. В происходящем видна организованность, присутствует стратегия и гибкая тактика. Если бы я был в состоянии ответить на вопрос, кем они организуются, то эти люди уже сидели бы в тюрьме. Способы действия этих организованных банд неоспоримо указывают на наличие координации между ними…»

Во время обсуждения увиденного Ольгин несколько раз вспомнил Карагодина. Отчаявшийся спецназовец, униженный и оскорбленный, вполне мог оказаться среди организаторов таких банд. Несколько раз он набирал номер Карагодина, но телефон не отвечал.

Окраина Парижа в этот послеобеденный час была пустынна. Карагодин и Тарас остановились у обычной многоэтажки, достали из багажника машины тяжелый баул и вошли в обшарпанный, разгромленный подъезд. Поднялись в ободранном лифте на пятый этаж. У Тараса был с собой ключ от нужной квартиры.

Они вошли в запущенное помещение, больше всего похожее на притон, и Тарас тут же ринулся в туалет. Пока оттуда доносились какие-то мерзкие звуки, словно его там застукала парочка геев, Карагодин обследовал баул. Как он и ожидал, в нем было несколько помповых ружей, пара пистолетов и патроны.

Выбравшись из туалета, Тарас бросился к телефону договариваться о встрече с теми, кому предназначались «подарки». Через полчаса появилось потное, липкое, жирное чудовище, именуемое, как сообщил Тарас, Вепрем и явно гордящееся своей кликухой. Громила был явно обдолбанный, под кайфом. Огромный, толстый, с глазами, подернутыми наркотической поволокой и мокрой нижней губой, отвисшей до самого подбородка. Слава богу, он притащился один.

Вепрь рухнул в кресло, достал из баула, который ему услужливо пододвинул Тарас, ружье и удовлетворенно хмыкнул.

— Сегодня мы им покажем, — зловеще сказал он. — Сегодня эти французские придурки у нас узнают, что к чему. Зажравшиеся кретины!

— Кто? — не выдержал Карагодин.

Вепрь лениво посмотрел на него полуприкрытыми глазами.

— Полицейские. А кто же еще! И этот их вонючий президент. Он назвал нас мерзостью, швалью. Теперь он ответит за свои слова. Он будет ползать перед нами на коленях, а я буду ссать ему в лицо!

Морда Вепря расплылась в гнусной ухмылке.

— И эта шлюха, его жена, она тоже свое получит.

Он схватил своей волосатой пятерней собственные вонючие причиндалы между ног и, несколько раз мерзко дернувшись, показал, как именно получит жена президента.

Тарас, явно обделавшийся от страха перед этим обдолбанным злобным животным, попытался понимающе улыбнуться.

А Вепрь схватил ружье, прицелился в окно и сладостно сказал:

— Бах, и нет полицейского!

А потом пропел: «Настоящий парень должен убить полицейского! Убей его — и тогда ты крутой!» Эту песню в исполнении очень популярной группы Карагодин слышал уже не раз, ее даже как-то крутили по радио.

Вепрь вдруг уставился на Карагодина.

— А ты не француз? Хотя смахиваешь на французскую собаку.

— Нет, мы не французы, — подобострастно проблеял Тарас.

— Но — враги, — тупо сообщил Вепрь. И наставил на Тараса ружье.

Этот придурок вполне мог пальнуть, понял Карагодин. Ему все по барабану.

Пока Вепрь, высунув слюнявый язык, откровенно наслаждался ужасом Тараса, Карагодин шагнул в сторону и оказался сбоку от него. В следующую секунду он одним прыжком очутился рядом и рубящим ударом ладони врезал ему по шее. И тут же толкнул кресло ногой.

Враз обмякший Вепрь, моментально обратившийся в аморфный мешок, свалился на пол. Ружье отлетело в сторону.

— Ты чего? — оторопело прохрипел Тарас. — Зачем?

— А ты думал, я ему дам стрелять в людей? В полицейских… Я сам полицейский, понял? И таких скотов я всегда делал и буду делать.

— Чего теперь будет? — бормотал Тарас. — Нас убьют. Ты понимаешь это? Все — кранты нам.

Он подошел к неподвижной туше Вепря и склонился над ним, пытаясь понять, в каком тот состоянии. И тут чудовище вдруг ожило. Издав какое-то утробное мычание, Вепрь схватил Тараса обеими руками за горло, повалил и подмял под себя. Тарас завизжал, беспомощно дергаясь. И тогда Вепрь, все так же мыча, вдруг вцепился ему в горло зубами и стал рвать его на куски. Он рычал как дикий зверь. Сразу стало ясно, откуда у него такая кличка.

Карагодин, хорошо знавший, что в таких ситуациях все человеческое в тебе должно отключиться, схватил валявшийся на полу помповик и принялся изо всех сил молотить им по мерзкой башке страшного животного, грызущего насмерть человека.

Он перестал только тогда, когда Вепрь замолк и перестал дергаться.

Карагодин ногой отпихнул его тяжеленное тело в сторону. На Тараса было лучше не смотреть. Надо было родиться и жить, чтобы тебя в Париже загрыз бешеный обкуренный кретин.

«Пора сматываться, — одернул себя Карагодин. — Пока не появились дружки этого обдолбанного. А они наверняка где-то рядом. Эти суки по одиночке не ходят, они всегда стаями».

Поначалу он решил баул не трогать, а потом подумал, что если оставить оружие здесь, его найдут другие бандиты и начнут убивать — полицейских и просто всех, кто окажется на пути. Он содрал с окна пыльную штору и тщательно стерев отпечатки пальцев с помповика, которым долбил по башке Вепря, сунул его в баул. Выглянул в окно. Машина Тараса стояла на месте.

Чуть приоткрыв дверь, Карагодин прислушался — из коридора не доносилось ни звука. С баулом он вышел в коридор и опять прислушался. Посмотрел на распахнутую дверь, аккуратно прикрыл ее и запер торчавшим в замке ключом. Чем позже найдут трупы, тем лучше. Ключ он выкинул в стоявший в коридоре ящик с каким-то мусором. Пусть копаются, если сильно надо.

К лифту он не пошел, решил спуститься по узкой лестнице, заваленной мусором и дерьмом.

Добравшись до первого этажа, он увидел их. Двое молодых парней в спущенных на задницах широких штанах и надвинутых на глаза капюшонах толклись у входной двери. Видимо, поджидали Веп ря. Карагодин опустил баул на пол и размял затекшие пальцы. Вот такие молодые злобные хорьки опаснее всех — у них ни жалости, ни мозгов нет. Договориться с ними о чем-то невозможно. Зверье, которое забьет, загрызет без всякой жалости, если ты им поддашься. У них наверняка ножи или еще чего похуже.

До парней было несколько шагов. И надо было как-то подобраться к ним поближе… Карагодин взял баул двумя руками, как официант поднос, засвистел ту самую песню «Настоящий парень должен убить полицейского!» и пошел прямо на них. За баулом, который он поднял до самых глаз, они не могли видеть его лица. А свистел он, чтобы показать — я, мол, тут вещи переношу, ничего опасного во мне нет.

Ничего не понимая, приятели Вепря смотрели на надвигавшийся на них громадный красно-белый баул с залихватской надписью «Bon voyage», из-за которого доносился веселый свист.

Когда до них оставался один шаг, Карагодин что есть сил швырнул тяжеленный баул прямо в их тупые рожи. Один от удара свалился на пол, другой отлетел к стене. Первому Карагодин въехал ногой прямо под подбородок, а второму резко хлопнул ладонями по ушам. Первый лег сразу, а второй заныл и схватившись за уши стал трясти головой. Вполне возможно, что у него лопнули барабанные перепонки.

Подхватив баул, Карагодин выскочил на улицу. Она была пустынна. Можно было ехать.

По дороге в центр города он притормозил у первого попавшегося пруда и зашвырнул баул как можно дальше от берега. Глядя, как он исчезает под водой, пуская пузыри, подумал, что опять пришла ему пора начинать новую жизнь. Он глубоко вздохнул, и в это мгновение за его спиной раздался шум мотора. Карагодин обернулся. В нескольких шагах от него стоял скутер. Оба седока были в черных шлемах. Человек, сидевший за спиной водителя, поднял помповое ружье, лежавшее у него на коленях, и дважды выстрелил. «Ну вот, боец Карагодин, ты и отстрелялся!» — только и успел подумать он и рухнул как подкошенный.

Через два месяца при рассмотрении очередной входящей корреспонденции Ольгин обратил внимание на международное следственное поручение поступившее от французских коллег. В нем сообщалось, что в одном из парижских районов обнаружено тело застреленного двумя выстрелами мужчины, в кармане у него нашли просроченное удостоверение на имя капитана спецназа ГУИН Министерства внутренних дел Российской Федерации Виталия Петровича Карагодина… По данному факту прокуратурой возбуждено и в настоящее время расследуется уголовное дело. Французы просили оказать содействие в установлении личности погибшего. Выяснить принадлежит ли удостоверение убитому, либо оно попало к нему каким-то образом и проживает ли настоящий капитан Карагодин в России?.. Копия документа прилагалась.

Ольгин открыл удостоверение и долго смотрел на молодое, еще безбородое лицо Карагодина. В те времена, когда делался снимок, разве мог он представить, что готовит ему судьба? «Вот и еще один русский воин, — подумал Ольгин, — сгинул в чужих краях, не найдя счастья на родной земле…»