Последний, кто знал змеиную молвь

12

Хийе и Пяртеля я встретил на следующий день. Хийе все еще была сама не своя и жаловалась, что всю ночь ее тошнило.

— Ты же съела всего ничего, с чего тошнить-то? — удивился я.

— Ну и что, что совсем малость, но в животе так жутко было, — пожаловалась Хийе. — И страшно ужасно. Я боялась, что сколько-то хлеба во мне застряло, и как только про это подумаю, сразу надо бежать в кусты. Горло до сих пор дерет от блёва.

Зато Пяртель куражился, что ему хлеб нипочем:

— Я и не понял, чтоб что-то не так было, я этого хлеба могу еще навернуть. Да я хоть три ковриги могу умять, и хоть бы хны. Хочешь, сходим сегодня же в деревню, стащим хлеба и поедим еще?

— Да ну. Чего его столько есть, — я был отнюдь не в восторге от предложения Пяртеля. — Он же совсем невкусный.

Мне было стыдно открыться друзьям, что прошлым вечером я признался матери в своем злоключении, и какие муки доставил мне проглоченный кусок. Я делал вид, будто и для меня поесть хлеба ничего особенного не составляет, хотя и знал, что ни за что на свете не возьму больше в рот эту странную еду.

С завистью смотрел я на Пяртеля, плотное туловище которого без особых проблем переварило опасный хлеб. За последний год Пяртель перерос меня почти на голову и раздался вширь, так что рядом с ним я был вроде ужа с ребрами. Мосластого ужа. Я был долговязый и тощий, со светлыми волосами, тогда как у Пяртеля волосы были темно-рыжие, да и лицо красное.

В ту минуту я прямо-таки разозлился на Пяртеля, очень уж он бахвалился способностью есть хлеб, словно это какая-то доблесть. Он насмехался над Хийе, та все еще время от времени икала, вспоминая вчерашний хлеб, да и меня он несколько раз с хитрым видом спрашивал:

— Тебе, наверное, все-таки потом плохо было? А вот мне хоть бы хны!

Какое-то время я терпел, но потом рассердился и сказал, что мухи вот едят дерьмо, хотя я не ем — так что мне, уважать после этого мух? Теперь вспылил Пяртель, мол, он пойдет домой, раз я такой противный и сравниваю его с какой-то мухой. Хлеб никакое не дерьмо, его многие едят, и кстати все иноземцы, а мы просто дураки. Он ушел сердитый, а я остался смотреть вслед ему. Мы и прежде, бывало, ссорились с Пяртелем по-крупному, но назавтра снова как ни в чем не бывало играли вместе, так что вспышке Пяртеля я не придал значения.

На какое-то время мы с Хийе остались вдвоем, но немного погодя приполз Инц, и мы решили навестить Пирре и Ряэк. Большая вошь все еще жила у них и что ни день воевала с птицами. Птицы, несмотря на ее громадные размеры, распознавали в ней обычное насекомое и пытались ухватить ее и утащить к себе в гнездо, естественно, это не получалось. Вошь была такая большая, что даже орлу удалось бы только приподнять ее, но орлы, как известно, до вшей и прочих насекомых не охотники. А мелкие дрозды, ласточки да мухоловки безуспешно пытались склюнуть здоровенную вошь и щебетали обескураженно, тогда как громадная букашка лягалась всеми своими ногами и зашибла не одну птаху.

Вошь между делом стала куда умнее. Пирре и Ряэк усердно тренировали ее, так что больше она не пыталась забираться в щелки, а спокойно плелась на поводке, по команде останавливалась и ложилась на пузо. Она приучилась также ценить близость людей, но не в том смысле, как обычные вши, которые норовят забраться тебе в волосы и отложить там яйца. Большая вошь не лезла на голову, она просто подходила, прижималась к твоей ноге и сопела.

Почему-то ей особенно нравилась Хийе. Стоило той только появиться, как вошь тут же семенила к ней. Маленькой Хийе вошь была по плечо. Вошь так энергично принялась тереться об нее, что Хийе упала. Пирре и Ряэк осуждающе зацокали, выговаривая насекомому. Тогда вошь понуро, с несчастным видом опустилась на землю и лежала так, пока Хийе не принялась гладить ее, приговаривая, какая вошь хорошая, какая умница.

По словам зверолюдей, вошь не должна бы понимать Хийе, потому что Хийе произносила не обычные змеиные заклятья, тем более не те древние, как произносят зверолюди. Однако когда Хийе принялась хвалить вошь, она повеселела и стала носиться вокруг нее. И даже позволила Хийе сесть на нее верхом. Она выступала медленно, с достоинством, осторожно распрямляя лапки, словно боясь растрясти свой груз. Странная это была картина — маленькая щуплая девчушка верхом на громадном диковинном насекомом, но зверолюди говорили, что в старину, когда на свете жили одни только громадные звери и насекомые, в этом не было ничего необычного. Во всяком случае, бледная малышка Хийе, оседлавшая вошь, в сторонке, у входа в пещеру — двое зверолюдей, а вокруг кусты и деревья, какие в обычном лесу давным-давно вымерли, казалась таинственной гостьей из какого-то отдаленного времени. Именно так представлял я себе мистических духов-хранителей, о которых столько говорил Юльгас. Если они действительно есть, то должны походить на оседлавшую вошь Хийе.

Хийе и сама обихаживала вошь, старательно гладила и почесывала ее. По мне, так вошь была препротивная, мне не хотелось касаться ее, парочка дружеских похлопываний — это все, к чему я мог принудить себя. Зато Хийе утверждала, что вошь очень даже славная.

— Она такая ласковая, — говорила Хийе. — Мне ее так жалко, ведь никак не понять, где у нее глаза, где уши и где нос. Может, у нее и нет их? Такая жалость! Ты только представь себе, как жить без глаз, без ушей и без носа. Когда я смотрю на нее, меня такая нежность охватывает, просто хочется эту бедную тварь приласкать, приголубить… Бедняжка!

— Я думаю, всё у нее есть — и глаза, и уши, и все остальное, только нам их не обнаружить, — сказал я. У насекомых всё это расположено иначе, чем у нас или зверей, но эта вошь наверняка прекрасно знает, где у нее что.

Хийе с сомнением покачала головой, продолжая по-прежнему ласкать вошь, ведь в ее глазах эта здоровенная тварь была такая миленькая и к тому же еще и увечная.

И на сей раз вошь радостно бросилась нам навстречу, для порядка потерлась об меня, отскочила от Инца, которого побаивалась, и наконец добралась до Хийе, которую в приступе восторга, как всегда, повалила наземь. Затем вошь упала ничком, чтобы Хийе могла сесть на нее верхом. Хийе обнимала и целовала вошь и с важным видом поехала в сторону пещеры Пирре и Ряэк. Зверолюди сидели у входа в пещеру и растирали на огромном камне какое-то растение.

— Что делаете? — спросил я, опускаясь рядом с ними на землю.

— Скоро увидишь, — сказал Пирре и принялся смешивать вытекший из растения сок с какой-то жижей, отчего она стала красной.

— Мы решили изобразить вошь на стене, — объяснила Ряэк. — На память. Когда-нибудь, когда ее не станет, будем смотреть на рисунок и вспоминать.

Мы зашли в пещеру и проникли довольно-таки далеко, туда, где прежние поколения зверолюдей оставили на стенах картинки своей жизни. Снизу доверху стены пещеры покрывали тысячи крохотных рисунков, изображающих зверолюдей и всяких давно вымерших зверей.

— Это наша история, — с гордостью произнесли Пирре и Ряэк, и Пирре принялся на свободном пространстве стены рисовать вошь. — Всё, что случилось когда-то, изображено здесь. Видишь, вон там, наверху, нарисовано, как появились первые люди. Поначалу они были очень на нас похожи, голые ходили и всё такое. А здесь, — Пирре указал на другой рисунок, — они уже обрядились в шкуры.

— А Лягва Полярная тоже есть? — спросил я.

— Само собой, в нескольких местах, — заверил Пирре, указывая на рисунки, изображавшие что-то вроде ящерицы, летящей над головами крохотных людей, из пасти ее свисали человеческие ноги.

— Это наверное очень древние рисунки, — сказала Хийе почтительно. — Ведь Лягву Полярную давным-давно никто не видал.

— Ох, деточка, — засмеялись Пирре и Ряэк. — То время, что прошло с последнего полета Лягвы Полярной, даже невозможно еще измерить — так недавно это было! Эти рисунки рассказывают о временах задолго до этого. Впрочем, и эти рисунки не такие уж древние. Действительно древние скрыты за этой горой. — Зверолюди указали на груду громадных камней в глубине пещеры. — Когда-то давным-давно пещера была куда больше, но несколько сот лет назад землю затрясло, и часть пещеры завалило. Все древние рисунки остались там, их там было не счесть, начиная с незапамятных времен. Никто теперь больше не увидит их, так что неизвестно в точности, что произошло в стародавние времена. Если нет рисунков, то и помнить нечего. Но хотя бы эту громадную вошь мы нарисовали, так что грядущие поколения смогут полюбоваться на нее. Она останется.

Пирре с гордостью оглядел свою работу — нарисованное на стене большое красное насекомое вполне могло сойти за вошь, хотя с тем же успехом могло быть пауком или мухой. Зверолюди были не ахти какие рисовальщики, а изобразить вошь вообще-то трудно.

— Смотри, это ты! — нежно сказала Хийе своей любимице. Та встрепенулась от удовольствия, когда Хийе погладила ее. Рисунок ее не заинтересовал, может быть, она и не видела его, ведь неизвестно, есть у нее глаза или нет.

Целый вечер мы провели у Пирре с Ряэк, сидели возле костра и слушали, как зверолюди поют свои странные песни, нисколько не похожие на те, что поют люди, в основном бабы и девки. Песни зверолюдей состояли не столько из слов, сколько из каких-то звукоподражаний, восклицаний, урчания и бормотания, но всё вместе звучало удивительно красиво. Мы пытались подпевать, правда, не слишком удачно. Сейчас, когда мне делать нечего, я иногда вспоминаю эти древние напевы, которых никто уже, кроме меня, не помнит, и потихоньку напеваю про себя. Эти древние напевы нравятся мне куда больше модных рунических песен, что нынче квохчут бабы в деревнях и от которых у меня начинает болеть голова. Они тянутся так долго, что кажется, эти бабы никогда не замолкнут. Песни зверолюдей всегда были недолгими и заканчивались или оглушительным выкриком, или потихоньку сходили на нет, и в них таилась удивительная сила. Они и сегодня согревают мне душу и вызывают в памяти те счастливые вечера, когда Пирре и Ряэк еще жили в своей пещере и пели для нас.

Пещера теперь обвалилась, и никто никогда не увидит вошь, нарисованную Пирре. Никто никогда не узнает, что жила здесь в лесу когда-то такая тварь.

Эх, сколько всего такого, о чем никто никогда не узнает.

Мы распрощались со зверолюдьми и пошли по домам. Инц пополз в свое змеище, Хийе побежала в сторону своей хижины. Она никогда еще не возвращалась так поздно, и наверняка ей бы здорово влетело от отца с матерью, но, к счастью, их не оказалось дома. В последнее время они все чаще ходили в священную рощу слушать заклинания Юльгаса, вот и в тот вечер они были на каком-то особом ночном сборище, где при лунном свете приносили в жертву лис и пытались выяснить, что же задумали духи-хранители.

Я побрел к своей хижине, и тут вдруг кто-то окликнул меня. Оказалось, это Пяртель. Я очень удивился, что он разгуливает в такое позднее время, но решил, что наверняка он задумал что-то интересное, и был готов тотчас присоединиться к любой авантюре. Про утреннюю ссору я и думать забыл.

Но едва я разглядел Пяртеля, как понял, что дело нешуточное. Вид он имел очень озабоченный, даже испуганный. Он схватил меня за плечо и потребовал:

— Где ты был? Я искал тебя!

— В чем дело? — спросил я. — Что случилось?

— Не знаю, дело в том, что… Я должен тебе сказать… Отец нынче сказал… Мы перебираемся в деревню.

Ничто не могло бы потрясти меня сильнее. Я опустился на землю тут же, среди папоротников, совершенно сраженный новостью. Пяртель сел рядом со мной и как-то просительно уставился на меня, словно провалился в какое-то болотное оконце и теперь надеется, что я вытащу его за уши на сушу. Но из той трясины, куда Пяртель сейчас погружался, я его вытащить никак не мог.

— Почему? — только и смог спросить я.

— Отец сказал, что оставаться здесь смысла нет, все уезжают, — сказал Пяртель. — Он говорит, что не хочет, но ничего не поделаешь. Какой смысл плевать против ветра. Если все решили перебраться в деревню, надо с этим смириться и сделать то же самое.

Мы опять надолго замолчали.

— А ты сам хочешь? — спросил я наконец.

Пяртель пожал плечами.

— Да не особенно, — сказал он несчастным голосом. — Но что мне делать? Раз отец с матерью перебираются, так и мне надо вместе с ними. Не могу же я один здесь остаться.

Он придвинулся поближе ко мне.

— А может, и ты переберешься? — спросил он с надеждой. — Ну, не завтра, а когда-нибудь потом. Это было бы так здорово, мы бы опять вместе были и…

— Я родился в деревне, — сказал я. — Мама вернулась обратно в лес и сказала, что ни в жизнь не воротится назад. И я тоже не хочу. Ты же видал, что они с Инцем чуть не сделали. Они там все дурные какие-то.

— Ну да, с Инцем история просто ужасная, — согласился Пяртель. — Я же тоже… Понимаешь, мне здесь нравится! Но что делать! Я же ничегошеньки не могу сделать, придется перебраться!

— Знаю, — произнес я едва слышно.

Пяртель сидел рядом со мной несчастный-пренесчастный. Мне стало его так жалко.

— Ничего, — сказал я. — Деревня не так уж далеко, у самой опушки леса. Я могу иногда заходить к тебе в гости, да и ты всегда можешь в лес прийти, если захочется поиграть со мной. Мы же будем видеться.

— Ну конечно! — подтвердил Пяртель. — Я непременно разыщу тебя в лесу!

— А я буду приходить к тебе, и Хийе с Инцем буду брать с собой, — откликнулся я. — Ты же не станешь колотить Инца палкой.

— Я же не чокнутый! Я… я буду жить так, как в лесу жил.

— Разве что хлеб станешь есть, — заметил я. — Но тебе это нипочем. Ты же прекрасно управился с хлебом.

— Ага, хлеб я вполне могу есть, мне от него ничего, — согласился Пяртель. — Хотя мне он совсем не нравится. Надеюсь, в деревне мясо тоже бывает!

— Вот видишь, всё не так страшно, — сказал я, а сам подумал: еще как страшно, страшнее и быть не может! Мой лучший друг уезжает! Как такое возможно! А может он все-таки останется? Останется в лесу, и всё будет как прежде?

— Да, не так это всё страшно, — забормотал и Пяртель, хотя было совершенно ясно, что он думает так же, как и я.

Мы посидели еще немножко, угрюмые и несчастные, наконец Пяртель поднялся.

— Ну чего, — сказал он как-то беззвучно, словно замерз и осип. — Пойду домой. Вообще-то я вышел только сказать, но не нашел тебя и искал по лесу. Мне давно уже пора домой. Завтра утром двинемся, а надо еще собраться.

— Волков своих уже отпустили? — спросил я.

— Завтра отпустим, — сказал Пяртель. Он стоял и сопел.

— Ну, пока, — проронил он наконец. — Ты мог бы завтра заглянуть, как мы тут…

— Загляну, — сказал я.

— До завтра, — отозвался приятель и двинулся лесом к своей хижине, чтобы выспаться в ней напоследок. Это было страшно и невероятно. Я поплелся домой и свернулся калачиком в постели, но мне не спалось, и лишь под утро я заснул мертвым сном. Мама не стала будить меня — она любила, если я спал долго, так же, как любила, чтоб я ел много. Когда я наконец открыл глаза, был уже обед. Пяртеля нет, подумал я тотчас, и, честно говоря, обрадовался, что не пошел провожать его. Я долго лежал, уставясь в потолок.

Тут у входа послышался шип. Инц явился искать меня.

— Что случилось? Ты заболел? — поинтересовался он.

— Да нет, вполне здоров, — ответил я, поднимаясь, и вместе с Инцем вышел. Во дворе всё было точно так же, как и вчера, но меня никак не покидало чувство, будто лес совершенно опустел, и шаги мои отдаются по кочкам.