Последний, кто знал змеиную молвь

8

Дома ждала меня сияющая мама.

— Угадай, Лемет, что я тебе нынче принесла, — спросила она таинственно и тут же объявила, — совиные яички! Тебе два и два Сальме.

Я еще чувствовал себя прескверно. Совиные яички мое любимое лакомство, и маме было совсем нелегко раздобыть их, ведь к тому времени она уже растолстела, и при ее комплекции взобраться на дерево к совиному гнезду было настоящим подвигом. Честно говоря, наблюдать такое было страшновато: казалось, ветки вот-вот подломятся под ее тяжестью и она рухнет на землю, переломав кости. Дядя Вотеле говорил маме, чтобы она перестала лазить по деревьям, а посылала меня, но она отвечала, что теперь мальчик знает толк в этих яичках, и к тому же ей нравится забираться на деревья.

— Мне только полезно немножко пошевелиться, подвигаться, — говорила она. И нередко, болтаясь по лесу, я вдруг слышал, как она окликает меня, и я видел, как она машет мне рукой с вершины какой-нибудь невообразимо высокой ели, а сама сияет. Когда дело касалось того, чтобы раздобыть детям кусок получше, и вообще пропитание, мама проявляла редкостное проворство.

Особую ценность придавали лакомству те опасности, что маме пришлось преодолеть, добывая совиные яички, и мне было ужасно стыдно, что нечем отблагодарить маму, кроме как новостью, что ее волков следует ночью пригнать к озеру и зарезать. Я пробормотал, что страшно рад угощению, но есть не стал, а тихонько проскользнул за стол и стал ждать, когда представится возможность сказать про Юльгаса.

Тем временем сестра Сальме принялась лакомиться совиными яичками, жадно высасывая их содержимое и облизываясь. Завидки разбирали, глядя на нее: сразу было видно, что в ее белобрысой голове сейчас нет никаких забот. Зато у меня! Мама заметила, что я сижу с отрешенным видом и спросила, не болит ли у меня что.

— Нет, — сказал я. — Но… Знаешь, мне надо тебе кое-что рассказать.

— Ты сперва яички скушай, — сказала мама, — а потом я принесу тебе еще холодный лосиный бок, ты сегодня наверняка ничего не ел. И где тебя только носит целыми днями? Небось, в змеище ходил?

— Мам, я сейчас есть не хочу. Я сегодня к Пирре с Ряэк ходил…

— И зачем ты к ним ходишь? — перебила меня Сальме. — Они же такие ужасные. И почему они все время голышом ходят, срам да и только! У этой Ряэк груди до самого пупа висят, болтаются, словно два громадных мохнатых дубовых листа. А у Пирре такой здоровенный срам, что когда он садится, то укладывает его на колени, чтобы по земле не волочился, не то еще муравьи залезут.

— Сальме, что ты такое говоришь! — опешила мама. — Ты зачем вообще это разглядываешь?

— При чем тут разглядываешь, он сам всем показывает! — препиралась Сальме. — Я потому и говорю, что на мой взгляд это ужасно! Мне просто худо становится при виде этого безобразия. А задницы! На них даже шерсть не растет! Совершенно голые и лиловые, словно пара здоровенных разбухших черничин.

— А ты закрывай глаза, — посоветовала мама.

— Почему я должна закрывать глаза, пусть лучше эти зверолюди сами прикрывают себе зад! Мои глаза никому не мешают, а их причиндалы — это просто ужас какой-то. Девчонки другие тоже говорят, мол, стоит только представить себе хер Пирре или сиськи Ряэк, как кусок в горло не лезет.

— Так не думайте о них! — вспыхнула мама. — Я про них нисколько не думаю и никогда не вижу их, они же редко когда ходят по лесу.

— К счастью! — фыркнула Сальме. — Но я не удивлюсь, если Лемет однажды пригласит их к нам в гости. Он же вечно толчется там у зверолюдей. Лемет, я тебе говорю: если эти Пирре и Ряэк с лиловыми задницами припрутся сюда, то я в этом дому больше ни спать, ни есть не стану!

— Да не станет их Лемет звать, — успокоила мама Сальме. — Да они и сами не придут. Но чем ты, Лемет, там занимался? Там что — так интересно?

— Они вырастили вошь ростом с козу, — сообщил я. — И мы с Инцем и Пяртелем повели ее гулять.

Я набрал полную грудь воздуха, собираясь тут же выложить все ужасные новости, но мама и Сальме не дали мне сделать этого. Они долго рассуждали, кому и зачем надо выращивать вшей ростом с козу и не опасны ли такие вши для человека и можно ли вообще Сальме ходить по лесу.

— Ну что она тебе сделает? — рассуждала мама. — Прикрикнешь на нее или запустишь в нее шишкой, она и убежит.

— Мало ли что, — буркнула Сальме. — Такая тварь, небось, ничего не боится. Только зверолюди могут до такого додуматься. Да ладно, я расскажу про этих вшей Мымми, и он их прикончит.

— Какому Мымми? — насторожилась мама, и голос ее зазвенел, поскольку нетрудно было догадаться, что за зверь скрывается под этим именем.

— Так, медведь один, — нехотя ответила Сальме. Она поняла, что проболталась, но теперь было уже поздно прикусить язык.

— Откуда ты его знаешь? — потребовала ответа мама, и я к своему огорчению понял, что теперь разговор примет совсем другое направление и мне будет очень трудно выложить свои тревоги. Медведи — мамино слабое место, и если она и боялась чего-то на этом свете, так того, что дочь может пойти по ее стопам.

— Я его как-то встретила в лесу, — сказала Сальме. — Мы в общем-то почти незнакомы, так, встретились разок-другой. Мама, ну не начинай! Я знаю, ты медведей терпеть не можешь, но Мымми очень славный, и к тому же я почти не общаюсь с ним, просто здороваемся иногда, если встречаемся.

— Сальме, ты еще слишком молода иметь дело с медведями! — сказала мама и села с потерянным видом, словно только что молния ударила в крышу ее хижины, и всю ее охватило пламя.

— Да не имею я с ним никаких дел! — оправдывалась Сальме. — Мама, я же говорю тебе — мы только здороваемся!

— Нечего здороваться.

— Как же так, это просто вежливость! Со знакомыми принято здороваться.

— Ни к чему такие знакомые!

— Мама!

— Сальме, медведи думают только об одном!

— Интересно — о чем?

— Сама, небось, знаешь. Сальме, я хочу, чтобы ты больше с этим Мымми не встречалась! Медведи, само собой, и красивые, и сильные, но они приносят несчастье.

Сальме засопела возмущенно.

— Может, тебе они и принесли несчастье, но не мне! Мне Мымми носит землянику и бруснику!

— Землянику и бруснику! — воскликнула мама и разрыдалась. — Именно землянику и бруснику приносили и мне! С этого всё и начинается, землянику и бруснику они мастера приносить! Нет, так я и знала! Если у тебя подрастает дочка, спасу от медведей не будет. Они тут как тут объявятся, словно ящерки на солнцепеке! Что же мне делать? Куда тебя спрятать? От медведя ведь никуда не денешься, он и на дерево залезет, и в земле нору выроет. Ох, это страшные зверюги!

Мамино лицо пылало, и Сальме тоже раскраснелась, словно рябинка. Они уставились друг на друга, взгляд Сальме был исполнен упрямства, мамин — растерянности и отчаяния. Наверняка ей казалось, что видит свою дочь в последний раз, что вот-вот явится огромный медведь и утащит Сальме в свою берлогу. Поскольку сама она в свое время полюбила медведя, похоже, она была уверена, что если уж кто познакомится с косолапым, то наверняка упадет в его объятья. Какое-то время они молчали, и я решил, что теперь самое время рассказать о том, что случилось на озере.

Поначалу мама слушала, не шевелясь и не сводя с Сальме глаз, в мыслях все еще пребывая с медведем, но когда я закончил повествование, она вдруг оторопело уставилась на меня и сказала:

— Постой-ка, Лемет! Расскажи еще разок! Это ведь ужасно!

Я повторил свой рассказ. Мама смотрела то на меня, то на Сальме, словно пытаясь понять, чей рассказ страшнее. Во всяком случае, моя история показалась неотложной, ведь полночь была уже близко, тогда как в отношении медведя сейчас, немедленно, ничего предпринять невозможно. И в то же время мама не знала, как реагировать на мой рассказ. Две, одна за другой, плохие новости привели к тому, что мама просто тупо сидела, сложив на коленях руки, и в отчаянии смотрела на меня.

Зато Сальме от моего рассказа пришла в ярость.

— Ты просто невыносим! — заорала она. — Бедные волки — они-то чем виноваты? Они так хорошо доятся. Ты разоришь нас! И как тебе только не стыдно!

— Что же мне делать, мама? — спросил я расстроенно, не обращая внимания на Сальме. Конечно, мне было стыдно, да и вообще так тошно, что все нутро ныло. Больше всего хотелось мне сейчас забиться куда-нибудь в уголок, свернуться калачиком, но это было невозможно. На озере ждал злобный хийетарк, и я желал, чтобы все последующие решения мама приняла сама, я своим умом больше не решался ничего предпринять.

— Так мне идти на озеро или нет?

— Не знаю, — вздохнула мама обессиленно. Она была совершенно разбита. — Все наши волки…

— И зачем тебе понадобилось возиться с этой мерзкой вошью? — не унималась Сальме. — Где нам теперь молока взять? Дурак!

— Может, у медведей? — пробормотал я. Сальме в ярости запустила в меня куском лосятины.

— Деточки, прекратите! — заплакала мама. — Все эти новости… Одна за другой… Я и вправду не знаю, как быть.

— Скоро полночь, — напомнил я. — Так мне идти на озеро или как? Ну говори же!

Я в отчаянии теребил материн рукав.

— Не знаю, — повторила мама. — Это так ужасно!

Она тихо плакала, утирая слезы.

Я тоже заплакал.

Сальме плакала уже давно — от обиды и злости.

Тут пришел дядя Вотеле.

У него было обыкновение зайти к нам вечерком, послушать, как день прошел. На сей раз он, понятное дело, тотчас понял, что случилось нечто из ряда вон. Он остановился в растерянности на пороге, но я бросился к нему, затащил в дом и, захлебываясь и хлюпая носом, принялся рассказывать о страшном несчастье, что случилось со мной на озере. Дядя Вотеле был моей последней надеждой, ведь мама сейчас наверняка не сможет помочь, а дядя умный и находчивый. Я рассказал обо всем — о зверолюдях, о вшах, о хийетарке и хранителе озера, — а Сальме прерывала мою речь отдельными ядовитыми замечаниями, ей хотелось показать, что она намного старше, умнее и ни в жизнь не навлекла бы на свою семью такую беду. Но мне было не до Сальме, мне было важно высказать всё. И закончив свой рассказ, я умоляюще уставился на дядю Вотеле, в глазах моих — единственная просьба: сделай же что-нибудь, избавь меня от груза ответственности!

— Совершенно дурацкая история, — заключил дядя Вотеле.

— Я и говорю, что Лемет круглый дурак! — поддержала Сальме. — И как только он мог искупать в священном озере какую-то мерзкую вошь?

— Озеро озером, — сказал дядя Вотеле. — Все в нем могут купаться. Не понимаю, почему из-за этого надо волков резать. Юльгас спятил.

— Он же хийетарк, — вставила мама, вытирая слезы, чувствовалось, что появление дяди Вотеле ободрило ее. Она высморкалась, встала и принялась резать дяде мясо.

— Может, одним волком обойдется? — предположила мама. — По мне, этого достаточно, чтобы умилостивить водяного-хранителя озера.

— Какого такого хранителя озера? — спросил дядя Вотеле. — Ты когда-нибудь в жизни видела хранителя озера?

— Ну это же обычай такой. Сам знаешь. Старинный обычай. Хранителям завсегда приносят жертвы. На то и нужен хийетарк.

— Вообще-то я, по правде говоря, никогда этого не понимал, — признался дядя Вотеле. — Ну да ладно, есть обряды, обычаи, которые объединяют людей, и бывает, очень даже славно стоять в священной роще и смотреть, как Юльгас с песнопениями жжет свои травы. Но ни с того ни с сего зарезать целое волчье стадо — это же дикость! Кровь испортит воды озера куда сильнее, чем какая-то несчастная вошь. Я пойду с тобой, Лемет, и сам поговорю с Юльгасом.

— Одного волка все-таки можно бы прихватить, так, на всякий случай, — предложила мама.

— Нет, — возразил дядя. — Пусть себе в волчарне отираются. И давайте наконец поужинаем, и хватит переживать. Я вижу — у вас даже совиные яички есть!

— Можешь взять их, — сказал я, влюбленно глядя на дядю. На душе вдруг стало так легко, словно извлекли из меня огромный камень, и я вдруг почувствовал чудовищный голод, ведь возникшую пустоту требовалось чем-то заполнить. Но я с радостью был готов уступить дяде совиные яички, он был для меня героем. Дядя с улыбкой поблагодарил меня.

— Я съем одно, другое — ты, — предложил дядя. — Приятно видеть, что вы опять становитесь похожи на людей. Я, когда вошел, подумал было, что случилось невесть что.

— Я и вправду до смерти перепугалась, как услышала, что надо всех наших волков в жертву принести, — призналась мама. К ней вернулось обычное спокойствие, и она принялась носить из кладовки всё новые и новые куски мяса, хотя дядя Вотеле давно уже отмахивался от них. — Но теперь всё в порядке. Да, сходи поговори с Юльгасом. Чего это он взбеленился.

— Поговорю, поговорю, — пообещал дядя. Я на радостях высосал свое совиное яичко, Сальме тоже вроде бы вполне успокоилась, поскольку последние события по крайней мере на какое-то время вытеснили Мымми из маминой головы.

Незадолго до полуночи мы с дядей Вотеле отправились в путь. Вместе с ним я чувствовал себя достаточно уверенно и больше совсем не боялся Юльгаса. Да что он может мне сделать, если со мной дядя Вотеле? Пусть принесет в жертву водяному свой длинный носище, если ему так неймется пустить в ход нож!

Тьма стояла над озером, и темная вода лоснилась. Казалось, водная гладь подернулась посреди лета странным черным льдом, и впору было поверить, что под ним живет кровожадный водяной. Мне стало немножко не по себе, и я с удовольствием ухватился бы за руку дяди Вотеле, но постеснялся, ведь я уже большой. Я просто вплотную прижался к дяде, для успокоения вдыхая его запах.

— Юльгас! Ты где? — крикнул дядя.

— Здесь я, — откликнулся хийетарк. — Очень хорошо, Вотеле, что пришел вместе с мальцом. Хоть поможешь мне в жертвоприношении, будешь держать волков за ноги. Ты наверняка уже знаешь, что за святотатство совершил твой племянничек.

— Знаю, — сказал дядя. — Только боюсь, никого мне за ноги держать не придётся, разве что собственные чесать — столько здесь комарья. Я не стал брать волков с собой. Ты же и сам понимаешь, что перерезать их — мысль не самая умная. Какой тебе в этом прок?

— Не стал брать волков с собой? — переспросил Юльгас, и я увидел, как из зарослей выходит хийетарк с длинным ножом в руках. — Как это понимать? Волки нужны, чтобы задобрить водяного, иначе он весь лес затопит.

— И как же он это сделает? — насмешливо поинтересовался дядя. — Каким манером это озерко может затопить целый лес?

— Почем ты знаешь, сколько в нем воды? — рассердился Юльгас. — То, что ты видишь своими дурацкими глазами, всего лишь кровля хором водяного! Земные недра полны вод, над которыми он властвует! И если мы не усмирим его гнев, он поднимет все эти воды на поверхность, и тогда затопит даже самые высокие ели.

— Да ты сам-то веришь в то, что говоришь? — спросил дядя. — Юльгас, я понимаю: есть старинные обычаи и обряды, и нашему народу всегда нравилось верить, что реки да озера не просто большие ручейки да лужи, но такие же живые существа, как и мы. И чтобы лучше понимать это, представлять себе это, придумали всех этих водяных и духов-хранителей, которые вроде бы обитают в глубине вод. Это просто красивые сказочки.

— Пр-ридумали! — пророкотал Юльгас. — Сказочки! Да что ты такое несешь?

— Я говорю, как есть. Конечно, куда интереснее и приятнее ходить по лесу, воображая, будто в каждом дупле обитает хранитель дерева, а о целом лесе радеет лесная матерь. Это удерживает детишек не ломать из озорства ветки, не портить деревья. Но мы не можем сходить с ума из-за этих стародавних сказок и полосовать волков только потому, что какая-то живность вздумала поплавать в лесном озере. На что вообще это озеро, если не затем, чтоб пить из него и купаться в нем? Косули да лоси каждый день ходят сюда на водопой!

— Косули да лоси подопечные лесной матери, а у нее договор с водяным! — заявил Юльгас.

— Ну, это, положим, очередная сказочка рассказать детям на ночь, — сказал дядя. — Ты, Юльгас, никак снова в детство впал: такие вещи рассказываешь мне тут с умным видом!

— Я хранитель священной рощи — хийетарк! — рявкнул Юльгас. — Это ты, Вотеле, такое же дитя неразумное, как и твой племяш, который ничтоже сумняшеся нарушает покой священного озера и который знать ничего не знает о древних обычаях. Слыхал, ты его змеиной молви обучаешь, хотя следовало бы также научить его почитать духов-хранителей и священную рощу. Да только, похоже, у тебя у самого знаний по этой части негусто. И неудивительно. Очень редко видел я тебя в священной роще приносящим жертву! Ты же считаешь змеиную молвь единственным кладезем мудрости, однако ты забыл, что на духов-хранителей она не действует!

— Что правда, то правда, — согласился дядя. — Иначе мне бы наверняка удалось побеседовать с ними.

— Шутишь! — пренебрежительно бросил Юльгас. — Ты прямо как дитя неразумное. Разговаривать с духами-хранителями может один лишь хийетарк, посвященный в самые сокровенные знания. Я — посредник между людьми и духами-хранителями, и если я говорю: чтобы умилостивить водяного, надо принести в жертву всех ваших волков, то твое дело — повиноваться. Давай веди волков сюда!

— Юльгас, ты в своем уме? Ты же понимаешь, что я не такой дурак.

— Давай сюда волков! — заорал хийетарк. И я испугался за дядю. Юльгас держал в руке длинный нож, и вид у него был такой безумный, что он вполне мог пустить его в ход. Не исключено, что страсть принести жертву разгорелась в нем настолько, что ему не терпелось перерезать кому-нибудь горло. Но дядя Вотеле, похоже, не боялся хийетарка.

— Юльгас, — сказал он. — Нас тут в лесу осталось так мало. Мы последние, и очень возможно, что иные из нас переберутся в деревню. Рано или поздно время наше выйдет, и все твои духи-хранители будут позабыты. Так какой смысл отравлять эти немногие оставшиеся нам годы дурацким безрассудством? Боюсь, Юльгас, ты последний хийетарк, и после твоей смерти никто и не вспомнит про водяного, что живет в озере, и если забредут сюда деревенские, пришедшие в лес по ягоды, то с легким сердцем они будут купаться здесь, а их ребятня будет писать в твою священную воду.

— Да как ты смеешь? — прохрипел Юльгас. — Вот из-за таких, как ты, наша жизнь в лесу и стала такой убогой! Еще сто лет назад священная роща не могла вместить всех желающих, а жертвенные камни дымились от жаркой крови, пролитой в честь духов-хранителей и лесной матери. В те времена никто не осмелился бы говорить с хийетарком так, как разговариваешь ты, — прекословить ему, зубоскалить над его приказами. И я не удивляюсь, что твой племянничек водится со зверолюдьми и для него нет ничего святого! Он же твой выученик! Отчего же вы не переберетесь в деревню, к таким же выродкам? Там ваше место!

— Да не собираюсь я в деревню, — совершенно спокойно, не повышая голоса, ответил дядя. — Мне нравится в лесу, здесь мой дом. Только ты, Юльгас, не нравишься мне, но, к счастью, лес большой, и мы можем не встречаться.

— Однако как истинный эст ты должен посещать священную рощу! — подколол Юльгас. — И там волей-неволей будешь встречаться со мной!

— Значит, я больше не буду ходить туда, — сказал дядя. — Интересного там мало. А если ты не считаешь меня истинным эстом, так это дело твоё. Мне от этого ни жарко ни холодно.

— Духи-хранители покарают тебя! — закричал Юльгас.

— Не болтай глупостей, Юльгас! — засмеялся дядя. — Ты же знаешь, что это чушь. А если не знаешь, выходит, что ты дурак дураком. Спокойной ночи!

Он повернулся уходить.

— Так ты за волками? — окликнул его Юльгас.

— Давай не будем начинать все с начала, — сказал дядя. — Нет у меня сил спорить с тобой. Пойду-ка я домой. А если тебе именно сегодня ночью приспичило резать волков, так отлови их в лесу. Здесь полно бесхозных. Счастливо поохотиться!

— Да что с них толку! Мне нужны волки именно этого мальца, ведь это он надругался над водяным. Ты должен пригнать их сюда!

— Не буду я. Отправляйся домой, Юльгас, и выпей успокоительного отвара.

— Тогда я пущу тебе кровь! — жутким голосом прохрипел хийетарк и бросился на дядю. Но дядя оказался проворнее и увернулся. В следующий миг Юльгас завопил истошно и выронил нож, поскольку дядя впился зубами ему в руку, а затем сплюнул наземь комочек окровавленного мяса.

— Ты этого сам хотел, — прошипел он, и в этот миг я не узнал своего спокойного и доброжелательного дядю, в его глазах горел безумный красный огонек, а лицо исказила ярость. — Жаль, я не унаследовал отцовских ядовитых клыков, не то бы завтрашнего дня ты не увидал. Держись от меня подальше, Юльгас, и оставь мальчика в покое, если не хочешь, чтоб я тебя в клочья порвал!

Юльгас ничего не сказал, он опустился на траву с жалобным стоном, поглаживая руку и со страхом поглядывая на дядю Вотеле.

Какое-то время стояла тишина. Огонек в глазах дяди медленно угас. Он направился к озеру и ополоснул со рта кровь Юльгаса.

— Отдохни денек-другой в своей священной роще, а потом приходи сюда, и ты увидишь, что озеро плещется на прежнем месте и все вокруг тихо и спокойно, — сказал он наконец примирительно. — Это озеро никогда не выходило из берегов. И не бойся так панически этих духов-хранителей! Они тебе даже ступней не замочат, разве что ты сам в какую-нибудь лужу вляпаешься.

Юльгас на это не сказал ничего. Оставив его сидеть на берегу озера, мы отправились домой. Дядя Вотеле не проронил больше ни слова, казалось, ему неловко передо мной. Мне и вправду никогда еще не приходилось видеть, чтобы он терял самообладание. На моих глазах в дяде пробудился волк. Но ему нечего было стыдиться этого. Я испытывал за него чувство гордости. Вот какой у меня дядька! Хийетарк трухлявым пнем пал перед его яростью.

Я взял дядю за руку. Он дружески пожал мою пятерню. Хорошо и надежно было шагать ночным лесом домой.