Последний, кто знал змеиную молвь

19

Ребят было трое, кроме Пяртеля еще двое коротышек, на голову ниже него (да и меня), с широченными плечами, так что казались едва ли не квадратными. Потом я узнал, что такие мощные плечи — результат того, что человек тупо, изо дня в день пашет, тащится за быком, склонившись над сохой. А маленький рост — следствие плохого питания, понятно, что на хлебе да каше особо не вытянешься. К тому же рост для деревенских вообще помеха: чтобы жать серпом злаки, приходится сгибаться в три погибели, а если хребет чересчур длинный, спина начинает ныть. Коренастым недомеркам жить куда проще. Так и появляются пригодные для деревенской жизни уроды.

Пяртель башней возвышался над этими грибовидными существами, причем в плечах он ничуть им не уступал. Он стал настоящий богатырь, в нем мало что осталось от паренька, которого я знавал когда-то, вместе с которым ходил подглядывать за бабами, которые парились в лунном свете, и который был моим лучшим другом. Тем не менее я тотчас узнал его. А он — меня. Разглядывая меня, он сказал:

— Так это и вправду ты. Никак собрался наконец перебраться в деревню? Я-то думал, не соберешься.

— Никуда я не собрался. Просто Магдалена позвала меня сюда музыку послушать. Привет, Пяртель!

Пяртель поморщился.

— Я уж и позабыл это имя, а ты всё помнишь. Я же в последний раз, как мы встретились, сказал тебе. Меня теперь звать…

— Петрус, — сказал я. — Я помню.

— Точно, точно! — подтвердил Пяртель-Петрус. — А это мои друзья Якоп и Андреас. А это Лемет. Он из лесу.

Якоп и Андреас уставились на меня исподлобья и протянули руки. Тоже деревенская мода, непонятная мне, зачем друг друга постоянно щупать? Понимаю, если хочется коснуться любимой девушки, — это другое дело. Сестра Сальме тоже рассказывала, как приятно потрепать медведя, я, правда, никогда этого не делал, но в принципе допускаю, что густая медвежья шкура на ощупь теплая и щекочет ладонь. Гадюку тоже приятно погладить, она такая шелковистая. Но пятерня деревенского парня шершавая, грязная и липкая, под ногтями хлебные крошки. После такого рукопожатия захочется долго-долго отмачивать руку в холодной родниковой воде. Тем не менее виду я не подал, но из уважения к местным обычаям пожал обоим руки, здоровенные неуклюжие лапищи, напоминающие ноги зверолюдей.

— Мы думали, в лесу больше людей и не осталось, — сказал Андреас. — Отчего ты раньше не выбрался? Болел, что ли?

Я хотел было сказать, что болел всего раз в жизни — после того, как поел отвратного ржаного хлеба, но я не имею привычки при первой же встрече ссориться с человеком. Я просто пожал плечами и пробормотал что-то неопределенное.

— Ничего, — отечески произнес Якоп. — Лучше поздно, чем никогда. Ты уже присмотрел себе место для подсеки, чтобы поле разбить?

— Нет, — ответил я, на сей раз честный ответ не звучал оскорбительно.

Якоп немедленно принялся давать мне советы, но тут, к счастью, в эту бессмысленную болтовню вмешалась Магдалена:

— Ребята, тише. Монахи запели! Давайте послушаем!

Пяртель и его дружки сели на землю и на какое-то время умолкли.

— Здорово наяривают, — заметил наконец Пяртель. — Ты, Лемет, небось, раньше и не слыхал такого?

— Где ж ему такое услышать, он же в лесу жил, — сказал Андреас. — Монахи-то не ходят петь в лес! Нам просто повезло, что они решили монастырь возле нашей деревни поставить. А то хоть за море отправляйся, если захочется настоящий хорал послушать.

— Чего? — спросил я.

— Хорал! — повторил Андреас. — Эта музыка хорал называется. Она теперь во всем мире высоко ценится. Тебе тоже нравится, а?

— Да, — осторожно сказал я, согласиться показалось мне самым безопасным, тогда как сказать «нет» скорее всего привело бы к ссоре. — Только я ни слова не понимаю.

— Ну понятно, это же латынь! — сказал Пяртель. — Хоралы и поют на латыни, так повсюду заведено. Это мировая музыка!

— Ребята, да помолчите же! — вскипела Магдалена, поднялась и отошла в сторонку. Снова села, прижалась ухом к монастырской стене и даже глаза закрыла, чтобы лучше сосредоточиться.

— Мы подумываем тоже научиться петь хоралы, — прошептал Андреас. — Девкам они страсть как нравятся. У монахов баб пруд пруди, стоит им запеть, как все бабы шалеют от восторга.

— Да, мы даже уже устраивали спевки, — подтвердил Пяртель. — Что-то получается, только одна беда — у нас в хоре нет кастрата.

— Кого-кого? — спросил я.

— Кастраты — самые знаменитые певцы, — стал объяснять Якоп. — Тут в монастыре один такой есть, поет так звонко, что твой жаворонок. Это оттого, что у него яйца отрезаны.

— Это ж больно! — искренне воскликнул я. Мне еще никогда не приходилось слышать ничего столь непотребного.

Андреас хмыкнул презрительно:

— Сразу видать, что ты из лесу! Больно! При чем здесь больно! Во всем мире режут яйца! Староста Йоханнес сам говорил, что в Риме, где живет Папа, у половины мужиков нет яиц, и они поют так красиво, что хоть стой, хоть падай. Это там мода такая! Йоханнес говорил, что вообще-то и ему хотели яйца отрезать, какой-то епископ этим занимался, но, к сожалению, что-то помешало, а потом ему надо было уезжать, так это дело и сорвалось. В наших краях этим не занимаются. Знамо дело, медвежий угол.

Мысленно я поблагодарил судьбу, что деревенский староста Йоханнес остался при своих яйцах, ведь иначе не было бы Магдалены, был бы только старик, который заливается жаворонком, — жуткая картина, мороз по коже! Но Пяртель и его дружки, кажется, были и впрямь опечалены. Они сидели, слушали пение монахов и чесались в паху, и это почесывание не давало им забыть о своем несовершенстве.

— Можно ведь и при яйцах петь, — заметил я.

— Это не то, — отозвался Якоп. — В каждом настоящем хоре должен быть хоть один кастрат. Конечно, где-нибудь на реке или возле печки любой мужик может напевать что-то, только этим не прославишься. Настоящий хор бывает только при монастыре.

— Так отправляйтесь себе в монастырь, становитесь монахами! — посоветовал я. Ребята покачали головами.

— Ты не понимаешь, — сказал Пяртель. — Таких, как мы, в монастырь не берут. Кто иначе будет пахать и сеять, если все будут петь хором? Это такое разделение труда — понимаешь?

— Мы же не против того, чтобы пахать и сеять, — добавил Якоп. — Орудовать сохой очень даже здорово. Ты вообще-то ходил когда-нибудь за сохой?

— Нет, — честно признался я.

Все трое рассмеялись.

— Так ты совсем дремучий, — сказал Андреас. — Соха такое мощное орудие, ею пахать… Это так здорово. Пахать замечательно, но хор мне хочется устроить именно для того, чтобы бабам нравиться. Ты погляди, как Магдалена по этим хоралам с ума сходит! По мне, так лучше всего с утра попахать, вечером петь хоралы а потом трахать баб.

— И причесон у монахов клёвый, — мечтательно произнес Пяртель. — Девкам очень нравится, только нам так стричься нельзя. Монахи запрещают. Крестьяне не смеют быть похожи на монахов.

— Зачем же вы слушаетесь их? — спросил я.

— Как это — зачем? — удивился Якоп. — Они же прибыли из чужих краев, они лучше знают, как дела в мире делаются. Это они должны нами командовать, а не мы ими. Мы ведь лишь недавно из лесу вышли — чему мы можем научить их?

— Змеиным заклятьям, — сказал я. Троица уставилась на меня неодобрительно.

— Ты что ли знаешь их? — спросил Андреас.

— Конечно, — ответил я. — Да и Пяртель, то есть Петрус, тоже когда-то знал. Так ведь, Петрус?

Пяртель поморщился.

— Не помню, — сказал он как-то неприязненно. — В детстве мало ли во что играешь, воображаешь себе невесть что. Это было так давно, я уж и не помню.

— Ты должен помнить! — заволновался я. — Ты ведь не можешь утверждать, будто змеиных заклятий не бывает — я самолично слышал, как ты шипел их!

— Ну, может, кое-что и шипел, — согласился Пяртель. — Но теперь я не помню никаких заклятий. Да мне и неинтересно. На что мне эти змеиные заклятья, я же не змей какой-то! Я человек, живу среди людей и говорю на человечьем языке.

— Другое дело, если б ты знал латынь, — заметил Андреас. — Мог бы петь хоралы, и все бабы были б твои.

Похоже, он только об этом и думал.

— Немецкий язык тоже важно знать, — сказал Якоп. — По-немецки рыцари говорят. Если выучиться говорить по-немецки, какой-нибудь рыцарь может взять тебя в слуги.

— Ты что — хочешь стать чьим-то слугой? — оторопел я.

— Конечно! — ответил Якоп. — Это было бы здорово! Живи себе в замке и странствуй вместе со своим господином по заморским странам. Стать слугой очень непросто, все хотят этого, а рыцари, напротив, очень редко нанимают бывших землепашцев. Они предпочитают заморских слуг, ведь наши люди еще слишком глупы и в благородном обществе могут только опозорить рыцаря.

— Староста Йоханнес был какое-то время слугой одного епископа, — сообщил Пяртель и снисходительно пояснил для меня, — епископ это вроде монаха, только куда богаче и важнее. Это случилось, когда Йоханнес был еще молод, ну, в те времена, когда он ходил к папе римскому. Йоханнесу было дозволено жить во дворце епископа и кормиться с его стола. Он даже спал в одной постели с епископом, потому как в чужеземных странах принято, что важные мужи спят как с женщинами, так и с мальчиками.

— Чего? — Я был потрясен.

— Ну дикарь дикарем! — поднял меня на смех Андреас. — Закрой рот, не стой с таким дурацким видом! Да, так принято в мире! Один только дикарь, вышедший из лесу, удивляется этому. Йоханнес рассказывал, что в Риме спать с мальчиками — дело обычное. Я и сам попробовал было, с братом, да ничего у нас не получилось, только взмокли и штаны порвали. Наверное, стоило бы пройти выучку у какого-нибудь рыцаря или монаха, иначе так и останешься самоучкой.

— Только это очень редко случается, чтоб какой-нибудь рыцарь или монах допустил к себе в постель деревенского парня, — вздохнул Якоп. — Они нас ровней себе не считают.

Я сказал, что и в лесу дело это известное, частенько случается, что какой-нибудь похотливый лис вскочит на другого лиса. Слова мои рассердили всех.

— Так ты считаешь, будто я вроде такого лиса? — разозлился Андреас. — Кому интересно, что вытворяет зверье в твоем дурацком лесу? Я говорю о том, что происходит в мире. Ты ведь об этом понятия не имеешь, ты иноземных языков не знаешь!

— Одни только змеиные заклятья, — вставил Якоп с ухмылкой. — Небось, гады ползучие не в курсе последних римских новостей?

— Ты, Лемет, не задавайся, — посоветовал мне и Пяртель. — Ты только что пришел в деревню, тебе бы лучше смотреть и слушать и постараться как можно большему выучиться, чтобы жить так, как живут люди, а не как звери в лесу. Где ты вообще собираешься жить? Тебе надо построить дом, сделать подсеку, обзавестись необходимыми инструментами. Могу тебе ручной жёрнов одолжить, у меня их два.

Я хотел сказать, что и не собираюсь перебираться в деревню, что он может свой ручной жёрнов засунуть себе в задницу, но тут монахи перестали петь, Магдалена провела рукой по глазам, словно смахивая с себя какое-то наваждение, и подошла к нам.

— Странные вы, ребята, — сказала она. — Зачем вы вообще пришли слушать хоралы, если все время болтаете? Сегодня они пели особенно хорошо, а этот кастрат пел так красиво, что у меня комок в горле. Обожаю этот голос!

— Вот и я говорю, что бабы просто тают от монахов, — пробурчал Андреас. — Я ведь тоже умею петь. Разве ты не слышала, когда мы сено убирали? Я одну песню даже на латыни пел.

— Ах, Андреас, ты и сам понимаешь, что не монах, — сказала Магдалена. — Ничего не имею против, когда мужики возле костра поют, только это никакая не музыка. Настоящая музыка бывает только в монастыре.

— Ну да, — вздохнул Якоп. — Чего с нас взять, мы же только что из лесу вышли, наши голоса напоминают звериный вой. Но я верю, со временем в нашем народе появятся и знаменитые хористы и кастраты, которые стяжают всемирную славу. Но для этого перво-наперво надо, чтобы и в нашей стране начали яйца резать. Это же позорище, мы словно в каком-то захолустье живем, повсюду это делается, только не у нас! Твой отец общается с этими рыцарями и прочими важными мужиками, не слышно, когда и у нас можно будет яйца срезать?

— Нет, отец не говорил про это, — сказала Магдалена. — Мне домой пора, у меня столько дел еще.

— Ну и нам пора, — согласилась троица. — Выкроили немножко времени музыку послушать, теперь пора и за работу. Хлеб надо отработать, Бог ничего задаром не дает!

Зато мне торопиться было некуда. Я знал, что дома ждет меня здоровенный кус лосятины, но пока что я не проголодался. И мне не хотелось еще расставаться с Магдаленой, внезапно обрушившаяся на меня любовь репейником прицепила меня к ее юбке, и мне совсем не хотелось отцепляться от нее.

— Я с тобой, — сказал я Магдалене.

— Правильно, никто лучше старосты не посоветует тебе, с чего начать новую жизнь, — по-своему понял мои слова Пяртель.

И мы впятером побрели в сторону деревни.

Когда мы подошли к дому Магдалены, навстречу нам вышел Йоханнес с ножом в руке.

— Ты куда, отец? — спросила Магдалена.

— Мире стало хуже, — озабоченно отозвался Йоханнес. — Ноги больше не держат ее.

— С коровой дело плохо? — спросил Пяртель.

— Да, уже который день болеет, — пояснила Магдалена. — Не ест, не пьет, только мычит жалобно. Жалко скотину. Отец лечил ее, да всё без толку.

— Ничего страшного, я еще не все хитрости испробовал, — сказал Йоханнес. — Меня им обучил один настоящий немец, он конюхом у рыцарей служил. Таким манером он лечил коней своих господ, так что это способ опробованный. Никакой доморощенной науки, абсолютно чужеземная мудрость.

— Можно мне посмотреть? — попросил Якоп. Йоханнес не возражал.

— Конечно, пошли, молодые люди! Эта наука и вам может пригодиться. Пока живешь, надо учиться.

Мы всем скопом отправились в хлев. Корова Мира лежала на соломе, вид у нее был весьма жалкий, изможденный. Мне сразу стало ясно, что дни ее сочтены. Просто она была уже такая старая. Человек тоже не живет вечно, что уж там о скотине говорить. Йоханнес, правда, вел речь о лечении, но я надеялся, что он просто перережет ей горло и тем самым прекратит ее мучения. Но Йоханнес, похоже, так не думал. Вера его в премудрости немецкого конюха была настолько велика, что он наверное был готов с их помощью воскрешать и мертвых. Он подошел к корове и ножом нанес ей под хвостом глубокую рану. Корова взревела от боли.

— Ага! — ликующе возвестил Йоханнес и затем располосовал корове уши.

— Что делаешь? — почтительно поинтересовался Андреас.

— Делаю надрезы, чтобы хвори было легче выйти из туши, — пояснил Йоханнес и проткнул дырочку в груди коровы. Полилась кровь, бедная корова жалобно замычала.

— Помните, ребята, надрезы надо делать в груди, под хвостом и в ушах! — наставлял Йоханнес, а Пяртель, Якоп и Андреас повторяли вслед за ним, чтобы лучше запомнилось. Мне было отвратительно смотреть на это живодерство, но я не стал вмешиваться — не касается меня, что деревенские со своей скотиной делают. Но что я точно знал — в лесу никто своих волков так резать не стал бы. Однако это было еще не всё. Конюх-немец обучил Йоханнеса еще многим штукам.

Йоханнес достал латку, в которой поблескивало что-то странное.

— Тюлений жир, — сообщил он. — Корова должна съесть это.

Корова, понятное дело, от такого лакомства отказалась. Даже умирая, она нашла в себе силы крепко сжать челюсти и отвернуть голову, когда Йоханнес стал пихать ей тюлений жир. Йоханнес вздохнул.

— Глупая скотина, не понимает, что ей полезно! — укоризненно сказал он. — Тюлений жир должен выгнать из тебя хворь через эти надрезы. Ребята, подсобите-ка! Разожмите ей ножом челюсти, чтобы я мог скормить ей жир.

В следующую минуту вокруг коровы суетились уже четверо, одна только Магдалена не принимала участия в истязании скотины. Правда, едва ли Магдалена считала это мучительством, она держалась в стороне, чтобы не мешать мужикам в их важной работе. А я в глубине души надеялся, что корова наконец околеет и избавится от всех этих мытарств. Видно было, что душа в ней едва теплится.

Тем не менее мужикам было нелегко заставить ее проглотить тюлений жир. Нож с большими усилиями удалось вставить ей меж зубов, и теперь Пяртель с его помощью разжал корове челюсти, тогда как Якоп и Андреас уселись корове на шею, чтобы она не дергалась. Староста Йоханнес окунул какую-то палку в жир и теперь совал ее в горло корове, другой рукой отодвигая в сторону большой темный язык. Корова жутко мычала, задыхаясь, и не удивительно — как дышать, если в глотку тебе суют палку. Йоханнес крутил палкой туда-сюда, пока не убедился, что жир стек в глотку коровы. Тогда он вытащил палку, корова захрипела и закатила глаза. Но она все еще никак не могла умереть, и в этом было ее несчастье, потому что немец-конюх и впрямь обучил Йоханнеса многим жутким выкрутасам.

— Жир гонит хворь изнутри, надо, чтобы и снаружи какая-нибудь сила подсобила, — с важным видом объяснял Йоханнес. — Одно средство гонит, другое тянет! И тут нам на помощь придет пар. Магдалена, принеси-ка из дому котелок с кипятком, что я поставил на огонь. Быстренько! Как видно, жир уже действует и вовсю гонит хворь.

Йоханнес с удовлетворением указал на раны коровы, после всех истязаний они сильно кровоточили. Андреас и Якоп, которые только что елозили на шее коровы, все перемазались кровью и теперь с сожалением рассматривали свои окровавленные одежды.

— Эта хворь, надеюсь, на нас не перекинется? — спросил Андреас.

— Не бойся, не перекинется! — заверил его Йоханнес. — Она уже всю свою силу потеряла. Сейчас нагоним в порезы горячего пару, и корова поправится.

Я был совершенно уверен, что этих мук корова не переживет. Магдалена уже появилась с дымящимся горшком, и Йоханнес принялся пихать в него какие-то травы.

— Запоминайте, ребята, какие травы я опускаю в кипяток. Это великое искусство, ни одну траву нельзя забыть. И всё должно быть в правильном соотношении. Вот видите, кладу тимьян ползучий, тысячелистник и наконец чистотел. Его надо добавить в последнюю очередь, так учил меня конюх. Это надежное средство, им весь мир пользуется. Постарайтесь-ка приподнять ей зад, хочу подсунуть горшок ей под хвост.

Пяртель с Якопом двумя орясинами стали приподнимать несчастной скотине зад. Корова уже потеряла сознание, только дышала тяжко. Тем не менее, когда Йоханнес сунул ей под хвост горшок с кипятком, она в последний раз подала голос. И затем испустила дух.

Один только я заметил это, Йоханнес же продолжал лечение.

— С хворью уже почти покончено! — с удовлетворением заключил он и продолжил колдовать над околевшей коровой. — Теперь пустим пара и в грудной надрез, оттуда хворь истекает обильнее всего. Наверняка там самый большой очаг хвори и есть.

Он ошпаривал труп со всех сторон, бормотал что-то, похлопывал по крупу и только спустя время почувствовал неладное.

— Мира! — позвал он и большим пальцем поднял веко над закатившимся глазом. — Мира, что с тобой?

— Она околела, — сказал я.

— Ты что говоришь? — удивился Йоханнес и наконец отставил свой горшок. Он, похоже, очень разочаровался, однако тотчас принял угодливый вид и обратил к небесам смиренный взор.

— Да, ты прав. Ну что ж. Значит, у Бога были другие планы.

— Хорошая была корова, — вздохнула Магдалена. — Какая жалость!

— Ничего не поделаешь, — сказал Йоханнес. — Человек предполагает, а Бог располагает. Мы сделали всё, что в наших силах, но окончательное решение принимает Бог.

Это рассуждение так напомнило мне Юльгаса с его духами-хранителями, на которых всегда можно свалить свои промахи, что мне стало как-то не по себе. Все неизменно. Всегда находится какое-нибудь пугалище, ответственное за все. Я спросил Йоханнеса, удавалось ли когда тому конюху-немцу своими жуткими методами вылечить хоть какую-нибудь лошадь.

— Конечно! — удивился Йоханнес. — Чего ты вообще спрашиваешь? Он же не сам выдумал все эти приемы. Он выучился им у франков, а те в свою очередь в Риме!

Упоминание Рима тотчас напомнило мне про епископа, который спит с мальчиками, и не скрою, уставился на Йоханнеса, пораженный. Он, правда, не обратил на это внимания, страшно вдруг заторопился, стал обсуждать с Пяртелем, Андреасом и Якопом какие-то непонятные мне работы и занятия, и поскольку я заметил, что Магдалена ушла, то отправился искать ее.

Я обнаружил ее в воротах. В отдалении на холме гарцевал на коне одинокий рыцарь. Магдалена глаз не могла от него отвести.

— До чего шикарный, правда? — зашептала она мне. — Погляди только, какие доспехи! А шлем! Какая дорогая лошадь и какой чепрак!

Я никак не мог разделить восторги Магдалены. На мой взгляд, и доспехи, и шлем — вещи совершенно бесполезные, так что завидовать их владельцу мне не было никаких причин. Мне стало как-то грустно, что Магдалена перестала обращать на меня какое бы то ни было внимание, выбежала за ворота, чтобы как можно дольше любоваться железным человеком, и когда он наконец скрылся из виду и Магдалена вернулась, я сказал ей, что пойду домой.

— Домой? — удивилась она. — Это куда? В лес, что ли?

— Конечно, — ответил я. — Я же там живу.

Я думал, Магдалена постарается переубедить меня, как непременно сделал бы ее отец или Пяртель, но Магдалена кивнула головой и прошептала мне на ухо:

— Иди! Мне так нравится, что я знакома с парнем, который умеет оборачиваться волком и встречался с духами-хранителями. Это так здорово! Приходи проведать меня и научи какому-нибудь колдовству. Я знаю, это грех, но это так интересно. Согласен, Лемет?

— Я знаю только змеиные заклятья, — пробормотал я.

— Нет, ты знаешь куда больше! — сказала Магдалена. — Просто ты не хочешь рассказывать мне всего, я понимаю. Ладно, иди уж. Ты ведь ко всему прочему спас мне жизнь. Спасибо еще раз, дорогой мой оборотень!

Она чмокнула меня в щеку и убежала в дом. А я поплелся темнеющим лесом домой.