Милена
Солнце палит нещадно. Кажется, словно через черный кружевной платок на мою голову стекает раскаленная лава. Шея под черной тканью сопрела и жутко чешется.
– Ангел смерти забрал его, – монотонно бубнит батюшка. – Бодрствующего в самых благих помышлениях…
Тяжко вздохнув, бабушка утирает слезы черным платочком, и я в знак поддержки сжимаю ее худенькое плечо своей ладонью. Специально для нее и ее старенькой сестры у гроба поставили скамейку. Я стою позади них, то и дело подавая нюхательную соль или воду.
– Он был человеком большого сердца и чистой души, – нещадно льстит покойному священник. – Отцом всем нам и любимым сыном и братом… Нес мир и добро в наши жизни…
Опускаю взгляд, чтобы не видеть ироничные усмешки на лицах присутствующих. Зря я не надела траурную вуаль, как мама. Мои щеки горят от постоянного к себе внимания.
Перекрещиваю себя, как батюшка и все остальные, и устремляю взгляд к покойному отчиму. Горло тут же опоясывает спазм, но я держу себя в руках. Просто не хочу давать повода для новых сплетен. О нашей семье и так очень любят посудачить.
Официальная версия смерти моего отчима Берга Льва – инфаркт. Почти правда, если не брать во внимание то, что он случился после продолжительного запоя. Сердце не выдержало.
– Упокой, Господи, душу раба твоего… – читает нараспев священник. – И даруй ей царствие небесное…
Чувствую, как бабушка тянет за рукав моего платья.
– Он пришел? – спрашивает, подняв ко мне лицо.
В выцветших глазах столько надежды, что мое сердце сжимается от жалости.
Стараясь действовать незаметно, осматриваю присутствующих еще раз и, не найдя того, о ком она спрашивает, отрицательно качаю головой.
– Мерзавец! – всхлипнув, цедит сквозь зубы.
Его ждем не только мы. На это представление съехалось больше двух сотен человек, а гвоздь программы все никак не появляется. Какое, должно быть, они испытывают разочарование!
– Ничего святого, – доносится сзади чей-то голос. – В голове не укладывается, как такое возможно.
– А я не удивлена, – вторят ему. – Он сын своего отца. Тому тоже было плевать на нормы морали.
Громко прочистив горло, даю понять, что я все слышу. Похороны – не самое удачное время сплетничать.
Разговоры тотчас прекращаются, но в чем-то с кумушками я согласна. Как можно проигнорировать похороны собственного отца?! Как?!
– …И прости им все прегрешения вольная и невольная, и даруй им царствие небесное… – читает отец Иннокентий на одной ноте.
– У меня голова кружится, – жалуется мама, опираясь на мое плечо.
– Присядь, – предлагаю шепотом.
– Я не сяду рядом с этом мегерой.
– Ма-ам… – выстанываю беззвучно. – Пожалуйста…
Ловлю как минимум три пары любопытных глаз на нас с ней и тут же потупляю взгляд.
Вчера вечером все местные паблики пестрели заголовками: «Признает ли миллиардер своего незаконнорожденного сына после смерти или оставит состояние приемной дочери?!»
Желающие узнать сплетни первыми сегодня все пришли сюда. Поглядывая на нас, шепчутся в ожидании сенсации.
– Пришел? – снова спрашивает бабушка.
Я качаю отрицательно головой и вдруг чувствую, как обстановка вокруг начинает меняться. По толпе словно рябь проходит, она приходит в движение, а шепотки постепенно превращаются в гул, заглушающий негромкий голос священнослужителя.
– Пришел!.. – выдыхает тихо мама, но обернуться не осмеливается.
Я поворачиваю голову с сторону дороги и вижу у обочины алого цвета кабриолет с откинутой крышей. Ловко выпрыгнув из машины, Илья, сын моего покойного отчима, забирает с заднего сидения черный венок и уверенной походкой направляется в нашу сторону.
От жары и духоты или от стыда, что я испытываю за него, меня с ног до головы обдает жаром.
Провокатор. Даже в такой момент проявляет неуважение к покойному и ситуации в целом.
Все присутствующие, забыв о усопшем и отпевающем его священнослужителе, смотрят только на Илью. На нем совершенно неподобающая случаю одежда – кеды, голубые потертые джинсы и безрукавка на голое тело. Глаза спрятаны за черными авиаторами, а на голове бардак, словно он только что проснулся.
– Доброго светлого денечка! Как настроеньице?.. – приветствует жизнерадостным тоном.
Позади раздается чей-то жалобный стон.
– Богохульник…
– Безбожник…
– Негодяй.
– Мерзавец!.. – удовлетворенно подхватывает бабушка.
Прошествовав мимо близких и родных покойного Берга, устанавливает рядом с гробом черный венок с траурной лентой. Мама, ахнув, несдержанно выругивается. Шокированные вздохи быстро разносятся по всей толпе.
– Что?.. – дергает за рукав бабушка. – Что там написано? Прочти мне. Я ничего не вижу.
Я читаю то, что написано серебряной краской, и едва не теряю дар речи.
– Милена!.. – тянет она за руку. – Что там?
– «Покойся с миром, старый черт», – склонившись над ней, проговариваю на одной ноте.
Бабуля хватается за сердце и, свернув голову, смотрит на высокую фигуру парня. Я, как и две сотни других, тоже. Никогда прежде не видела его так близко.
Бунтарь.
Он высок, строен и спортивен. И да, красив далекой от классики красотой. Сплетни не лгут.
Вокруг раздаются щелчки телефонных видеокамер и возбужденный шепот. Илья опять в центре скандала, о котором будут говорить еще не один год. И мы снова оказались в самом эпицентре.
– Продолжайте, – милостиво позволяет растерянно глазеющему на него священнику.
– О боже… – выдыхает мама. – Милена, подай мне воды.
Прощание с покойным выходит скомканным и непозволительно шумным. Лица свидетелей очередного скандала светятся азартом и нетерпением поскорее обсудить новую сплетню.
Маму качает от потрясения, а бабушка не сводит взгляда со своего единственного родного внука. Мне же просто хочется провалиться под землю.