Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика

Санта-Моника, Франклин-стрит 8 августа 1962 года

Настала ночь. Джон Майнер все еще расспрашивал Гринсона:

— Расскажите мне факты. Истолковать их, доктор, уж позвольте мне самому.

— Я расскажу вам то, что уже говорил и повторял следователям. В воскресенье я пришел к моей пациентке примерно в час дня, затем вернулся, чтобы возобновить сеанс во второй половине дня, с семнадцати до девятнадцати часов. В половину первого ночи мне позвонила Юнис Муррей, как я и просил ее делать в случае проблемы. Я взял трубку после нескольких звонков. «Приезжайте срочно!» Я ответил, что буду на месте минут через десять.

Ее комната была заперта на ключ, через щель под дверью пробивался свет. Мне пришлось выйти из дома, чтобы заглянуть в окно, которое тоже было закрыто. Я взял кочергу и разбил стекло окна без решетки. Просунув руку внутрь, я повернул ручку и забрался в комнату. Голая Мэрилин лежала лицом вниз. Простыни были голубые. Она еще держала в правой руке трубку телефона, который часто называла при мне своим «лучшим союзником». Затем я открыл дверь, чтобы госпожа Муррей могла войти.

Майнера удивили две детали. Невозможно было увидеть, что из комнаты пробивается свет, потому что пространство под дверью было закрыто пушистым ковром, и на двери спальни не было задвижки: после пребывания в психиатрической больнице в Нью-Йорке Мэрилин не вынесла бы этого. Он предположил, что Гринсон был слишком потрясен и память его подвела или же что он изменил элементы сцены, которые не соответствовали правильному сценарию. Беспокоящий луч света, проникновение в закрытую спальню через темную террасу, героический жест спасателя, разбивающего оконное стекло, в котором танцуют голубоватые отблески глаза бассейна, — все это не было необходимо, чтобы прийти на помощь мертвой актрисе, но стало бы красивыми ночными натурными съемками. Возможно, психоаналитику и нечего было скрывать. Но, несомненно, ему было что показать. Джон Майнер не стал доводить его до крайности.

Гринсон прервал свой рассказ. Продолжение своих мыслей он сохранил для себя. «Я разбил стекло, как она сама, по ее рассказу, сделала, когда попала в больницу в Нью-Йорке. Я сделал тот же жест. Почему она бросила этот стул? Чтобы выйти из палаты или чтобы войти в себя, чтобы преодолеть границу разбитого зеркала? Почему я разбил окно, выходящее в сад? Чтобы увидеть наконец эту женщину, чья смерть меня убивала, чье тело заставляло меня отворачивать взгляд? Чтобы тоже пойти против естества? Что стало с нашей шахматной доской после ее смерти?»

Преследуемый черно-белыми воспоминаниями, Гринсон снова вспоминал о стеклянной шахматной доске: «Если бы я действительно рассказал о том, что произошло, я написал бы новеллу, которую бы назвал «Смерть в жизни Мэрилин», на манер Шура. Или же «Защита Мэрилин», как у Набокова. Это была бы не настоящая история, не жизнь, рассказанная от детства до смерти. Скорее, собрание моментов, изложенных без какого-либо порядка. Шахматная задача, в которой показаны ходы фигур по клеткам. Сеть поступков, реакций, ходов, ошибок, упущений, измен, проявлений эгоизма и всепрощения. Все это под взглядом Бога, в которого она не верит. И именно в тишине между словами будет заключаться истина».

Майнер, раздраженный этим скорбным молчанием, продолжил разговор:

— Почему вы искали встречи с токсикологом Р. Дж. Эбернети до того, как он составил рапорт, который передал мне 13 августа, и сразу же натолкнули его на версию самоубийства?

— Она не хотела умирать. У нее было слишком много планов. Люди, которым удается совершить самоубийство, — это те, у кого не осталось надежды.

— Что это за история с личным дневником, который исчез во время уборки дома, после того как Монро перенесли в морг?

— Красный. Красный дневник. Красный, как я и мои друзья коммунисты. Это выглядит правдоподобнее в сценарии. Красный, как пролитая кровь. Лучше смотрится на цветной пленке.

— А если я спрошу вас: «Кто убил Мэрилин Монро?»

— Я не знаю. Психоанализ, вероятно, сыграл определенную роль. Он не убил ее, как говорят антифрейдисты и антисемиты, но и не помог ей выжить.

Майнеру Гринсон больше ничего не смог рассказать, но в его посмертных бумагах нашли эту заметку, написанную, вероятно, в конце лета 1978 года: