Последнее, что я слышу, запихивая во вход Мамонта — это как пленному стукачку объявляется режим работы: до возвращения шапки, но не ранее окончания снегопада; при малейшей усталости с его стороны со стороны местных для отдыха будет любезно предоставлена прорубь:

: Суровые ребята — не то что мы, городские. Интели,—

В Журнале Пищер нетвёрдой рукой с размаху вписывает сразу на обе страницы “ЭТО — ПОБЕДА!!!”,— путая спьяну и второпях слово “победа” с его матерным антонимом на ту же букву,— и пытается отрубиться вслед за дивно храпящим Мамонтом.

: Этого мне только не хватало —

— тащить их обоих... На меня ведь тоже самогон действует.

— Нам ведь ещё допрашивать тех, в Парашюте,— пытаюсь урезонить Пищера,—

: Надо же нам обезопасить себя...

— Завтра,— бормочет мне Пищер из своей нирваны,— всё — завтра, завтра, нихт нур хойте... Пусть дозреют,— переводит он мне,— через неделю они и не такое расскажут. А через две...

— И сворачивается клубочком на подходящей плите.

Начисто забывая, что как правило, на четвёртый день нахождения под землёй без тепла и света додик теряет способность произносить какие-либо звуки, кроме “д-д-д-р...”, а на восьмой день... В самом долгоиграющем в джеклондоновскую любовь к жизни случае — на десятый. После чего их и в родной конторе бы не разговорили. Есть такое мнение, значит — не смотря на бродящие по одной шестой части суши анекдоты. < «Рамзес Второй — сам сказал...»: помните? >

— Но чёрт с ним. “Пусть soldaten nicht viele поспят”... В конце концов, не околеет: здесь уже родные +10о С. А не минус двадцать.

: пристраиваю к нему нежно воркующего во сне Мамонта и с мыслью, что надо бы побыстрее сходить за подмогой — если кто-либо в Системе ещё способен стоять на ногах — отрубаюсь, уходя в собственные грёзы: поближе к Мамонту и Пищеру, так удивительно-мирно сосуществующим во сне — совсем, как в былые годы... Годы, столь сказочные и удивительные — и значащие для нас так много,— значащие до сих пор, не смотря ни на что,—

< — Эх! Да что тут говорить... >

: Отрубаясь, вижу совершенно-чудную картину — как нас троих находит вездесущий Хмырь, от которого под землёй бесполезно что-либо прятать — даже Мамонта, меня и Пищера ( в порядке убывания масс ) — и лечу:

: с дозвоном. Экспресс “ИЛЬИ/НИРВАНА”,—

: Следующая станция — Домодедово.

Точнее —— домодедовский дурдом: горком то есть.

То есть, его здание. И этой точности хватит: тут даже целиться особо не надо. Хотя, конечно, некоторые его кабинеты и помещения интересуют нас со Сталкером гораздо более, чем другие.

... Вот он — то есть оно — стоит перед нами: через улицу и площадь за ней, и ничто нам его не заслоняет,— ничто, если не считать фаллический символ, оставшийся от памятника вождю мирового пролетариата, который с этим вождём так пролетел... Другому пролетариату не пожелаю. Но разве пенёк — помеха?..

: Нет, конечно. А останься он стоять — снёс бы первым выстрелом,— начисто, чтоб впредь неповадно было всяких умертвий в центре города ставить... Тут же дети ходят, в конце концов.

— Да,— говорит Сталкер. Только площадь, улица, тротуар и невысокий декоративный заборчик, окаймлённый кустами, отделяют нас от него. И мы сидим у своих ещё не распакованных тяжеленных шмотников ( как их только по горам таскают?.. Тем более — по афганским... ),— сидим на газончике за этими кустами: как бы и не на виду у всех. Ну, не считая стандартного жилого дома метрах в шестидесяти за нашими спинами,— но что мы для случайного наблюдателя пенсионного возраста оттуда,— со спины?

: Просто бутылочку пива распить присели...

— В такой жаркий день. Обычное дело —

— А сами тем временем созерцаем свою цель и, тихо переговариваясь, уточняем, куда каждый из нас будет бить первым залпом, а куда вторым. Потому что установки у нас “двухствольные” — на две ракеты каждая — и потому что в той машине нас нет, как и быть не может. В коровинском “жопере” даже хозяина сейчас нет — Генка с Пищером и Сашкой ждут нас в одном лесочке дальше по трассе; ждут в “совтрансавто” Хомо — точнее, окажутся там в нужный момент; их задача — наше алиби, а это не менее рискованно и сложно, чем быть здесь. С нами.

И потому в коровинском одре с ягуаровским двигателем, пилотируемым в данный момент суровым раллистом международного класса Хомо, сидит только друг мой, партнёр и коллега по спортшколе Керосин.

И стреляет он из этой штуковины — будьте уверены — не хуже, чем я.

..: Его забирали на полгода позже — и это решило всё. Потому что там, где был я, всё заканчивалось — на мясо там уже вовсю шли кубинцы, — ну а там, где оказался он — в тех самых горах — только начиналось. И мясо там требовалось своё: русское. Но он, как и я, выжил. И, как и я, вернулся домой.

: “К своей земле...”

— В нашу подземлю.

И теперь мы просто обязаны отдать этот долг: долг, который ни у кого не занимали — отдать этой сволочной партии, этим чёрным — за всех, кто не вернулся ОТТУДА,— за тех, кто не дождался их — кто был убит там на своей земле — и за тех, у кого они отняли сам смысл ВОЗВРАЩЕНИЯ...

: Отдать так, как эта партия научила нас его отдавать.

: Сама научила. Ведь никто её об этом не просил — ни мы, ни те, кого нас обманом заставили убивать во имя самого страшного из абсурдов и самого преступного из лживостей Мира — ... .

: Не желаю писать это слово.

— Как и продолжать в том же духе. Потому что это будет сказано и без меня,— как говорилось до меня, и говорилось мной и моими друзьями — тогда, раньше: когда иные молчали да вылизывали...

— прерываю свой полёт.

: Долги действительно надо платить.

— ПОРА,— говорит Сталкер, посмотрев на часы.


: ЭПИЗОД ТРЕТИЙ, действие которого происходит не в Ильях — Ильей, увы, больше нет, и эпизод этот несколько опережает в моём изложении ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ, что будет поведан далее,— но произошёл/случился по сути гораздо позже: на весеннем слёте куста “Разгуляй” в 1988 году.

— То есть полтора года спустя после срыва пищеровского эксперимента и чуть больше года с “подарочного аутодафе”, описанного в предидущем эпизоде. Ну и три месяца примерно, как у нас больше нет Ильей — ИХ ВЗОРВАЛИ ВЛАСТИ 10. 12. 87: в международный день Защиты прав человека...

: очень символично.

— МАЛЕНЬКАЯ РЕМАРКА, ВСТАВЛЕННАЯ В РУКОПИСЬ ПОСЛЕ НЕКОТОРЫХ КОНСУЛЬТАЦИЙ С ЕГОРОВЫМ И ПИЩЕРОМ:

КСП ( официально: Клуб, или же, по обстоятельствам, Конкурс Самодеятельной Песни ) в Москве не является, в отличие от большинства городов, каким-либо одним, монолитным клубом, объединяющим любителей попеть под гитару — и слушать эти песни ( честно говоря, он и клубом-то не является, как не является на самом деле по ряду причин и настоящим конкурсом — “так что непонятно, о чём идёт речь”; отсюда необходимость данного комментария ),— в Москве это очень сложная структура, так или иначе включающая в себя около трёх десятков действительно клубов, а также неких официальных и полуофициальных структур и просто групп, называемых на официально-партийном диалекте “КУСТАМИ”.

Количество “кустов” оценке не поддаётся. Некоторые из них входят в официозно-комсомольско-гэбэшную структуру, возглавляемую ставленником власти Каримовым; часть “кустов” этого “официально дозволенного КСП” не признаёт, считая себя носителями-выразителями дум и чаяний “тех, кого уж нет, и кто далече”; часть не признаёт ни тех, ни других, ни мелодий сложнее трёх хрестоматийных аккордов ( “а кто четвёртый возьмёт — тот от него самого и погибнет” ) и гордо именует себя КТП — то есть “Клубом Туристической Песни”, уповая на то, что нелажовое владение инструментом режет туристический слух, а текст, выходящий за пределы словаря Эллочки-людоедочки, бессмысленно напрягает разум туриста и способен породить ненужные сомнения в осмысленности перенесения тяжестей с места на место,—

— часть кустов ( полагаю, можно обойтись без уничижающих кавычек — слово стоит самого себя ) под бременем внешних и внутренних раскладов, не в последнюю очередь связанных с удовлетворением половых инстинктов и разного рода амбиций, замешанных на той же, воспетой Фрейдом почве, постоянно распадается на ряд более мелких или же объединяется “в дружбе против кого-то” для проведения соответствующих “творческих акций”,— за всем этим трудно уследить.

—— Да и незачем. Теперь.

... Когда-то — в средине семидесятых и перед тем в шестидесятые годы — движение КСП было очень интересным и притягивало массу народа: ибо было единственной, по сути, альтернативой совковому городскому бытию для тысяч людей. Кусты различались по своему имиджу — то есть по тому или иному отношению к различным жанрам самодеятельной песни: одни тяготели к “антиэстрадно-кавээношному” направлению, другие к самодеятельному театру, третьи — к достаточно элитарной авторской песне — “хай-штилю” в КСП, и это уже была заявка на Большое Искусство,— некоторые предпочитали ориентацию на какие-либо виды туристического фольклёра ( считаю невозможным писать это слово через “Официальное О”, которое в нём не в силах вымолвить ни один, говорящий по-русски человек ); другие генетически были связанны с различными институтами, крупными предприятиями, школами, районами в Москве,— часть кустов вела своё происхождение от различных оппозиционных групп и движений... Лесные слёты следовали ( прошу прощения за невольную тавталогию ) чуть-ли не каждую неделю, один за другим, и количество участников и гостей исчислялось тысячами. А между ними – концерты в городских ДК и еженедельные “домашники” на квартирах; случались трансляции по радио и ТВ, выходили песенники — “литованые”, то есть кастрированные совковой цензурой, которую “на картошку” в те годы ещё никто не отправлял — с нагловато-хамскими “добавлениями от эстрады для вас, друзья-туристы” ( наивные Френкели и Пахмутовы всерьёз, похоже, полагали, что их “творения” будут по собственной воле распевать у костров, взявшись за руки, люди, всей душой совковую эстраду ненавидевшие ),— и “самиздатовские”: с массой ошибок и неточностей,— и знаменитая “магнитофонная лихорадка”: бывало, за лесом микрофонных стоек на сцене с трудом можно было угадать автора,— а ещё всевозможные фестивали и конкурсы...

Но как бы то ни было — это было время развития жанра,— поиск нового...

— А потом наступил регресс:

: Власть хряпнула кулаком по столу, запретила и разогнала десяток кустов и клубов — и один за другим прекратили своё существование лучшие фестивали и клубы самодеятельной песни.

: Новосибирский Фестиваль был уничтожен под корень — вместе с клубом, в Академгородке его проводившим — после знаменитого выступления А. А. Галича в 1968 году,— первым... Ходили по домам, изымали все подряд магнитные ленты, что находили во время шмонов — ни к чему самодеятельно-творческая вольница стране, вводившей танки в Чехословакию,—

В средине семидесятых “почил” Ленинградский Фестиваль, запрещённый тогдашним партийным фюрером-градоначальником Романовым “по экологической обстановке” ( и проводившийся, между прочим, в городе —— редкостный, беспредельный цинизм в свете того, что большевики сотворили с природой нашей страны ); в 1981 году “ярославская телега наехала на московское КСП” ( так это осталось в народной памяти; расшифровка — отдельная, “совсем-совсем другая история” ) — хотя московский клуб, как клуб самодеятельной песни почил гораздо раньше — году в 1973, когда совок Каримов, в обмен на “дружбу и покровительство” горкома, а также на презентованное ему “лидерство” заложил целый куст — сдал в ГБ, объявив всех входящих в него ‘АНТИСОВЕТЧИКАМИ’,— это опять же, немного иная история, к излагаемым мной событиям зримого отношения не имеющая — но это наша история, и именно тогда начались массовые отъезды — любой ценой, лишь бы вырваться из страны торжествующего люмпена,— и погром движения самодеятельной песни в Москве не был случайным совпадением с погромом “неорганизованной” спелестологии: это были звенья-картинки одного процесса, естественно последовавшего за гонениями диссидентов ( монстр вошёл во вкус, немного подзаскучав за годы вынужденной “оттепели” ),—

— В 1982 году эпидемия ящура ( болезнь крупного рогатого скота,— комментирую для тех, кто не знает ) внезапно поразила Чимганский Фестиваль — без сомнения, наиболее интересный и творческий фестиваль в этом жанре,— можно даже сказать: не фестиваль — Праздник Авторской Песни, что каждый год под “официальные майские иды” организовывал в чимганском ущелье ташкентский клуб “Апрель”,—

— В 1980 году воистину драгоценная брежневская “липочка” сожрала, не поперхнувшись, куйбышевский Фестиваль памяти Валерия Грушина,— самый массовый и популярный фестиваль в жанре “СП”...

И Рижский фестиваль…

: Этот список можно продолжать весьма долго.

За каждым погромом стояли искалеченные судьбы людей — авторов и тех, кому была дорога эта Песня,— и одновременно процветание и служебный рост всяких сявок типа московского Каримова или ташкентской Ирины Хилковой, куйбышевского Кейльмана — “квислингов районного масштаба” самодеятельной плесени...

: Конечно — сейчас “под перестройку на халяву” происходит нечто “ренессансное”,— авторы начали понемногу “прописываться” на пластинках с мизерным тиражом... Возобновляются “по разрешению сверху” почившие прежде по указам того же “верха” слёты —

— Но всё это более походит на обряжение покойника перед достойными похоронами.

И, по большому счёту, слёты стали “не те”. Мудрая направляющая и запрещающая политика партии принесла плоды: авторы и прогрессоры движения разъехались и разлетелись,— “на Запад и на Юг; “иных уж нет — а тех долечат”...

: А то, что осталось — пена.

: Накипь совковая.

— Медленно агонизирующая толпа, “слёты” которой сводятся к употреблению алкоголя всех видов и концентраций в количествах, начисто исключающих ВНД; к сжиганию в кострах пиломатериалов и зелёного подлеска, пьяным разборкам и куражу — да к распеванию “по пьяни” нетленных шедевров А. Розенбаума,—

: Что ж — каждому своё.

А того, что продолжало бы идти вперёд — или хотя бы походить на то, что было — осталось очень и очень немного.

: ну просто до обидного мало.

: Вот такая мрачная ремарка...

— Но это наш этнос, наш мир, наше время — и я не мог об этом не сказать. Тем более в свете того, о чём собираюсь поведать дальше.

— Ладно. К одним из немногих кустов московского КСП, сумевших выстоять в годы маразматических погромов, разборок и распада — и сохранить при этом хотя бы отчасти своё “лицо”, свой “каэспэшный имидж” — относится любимый нами куст “Разгуляй”.

: Несмотря на явно географическое название, в нём в избытке не только жителей указанного района Москвы — и “просто москвичей” — но даже городов “ближнего и дальнего” Подмосковья ( дело, видимо, не в “географичности” названия — а в неком его филологическом оттенке ),— соответственно, помимо “чистых” любителей самодеятельной песни или туристов по жизни, хватает и спелестологов. То есть таких, как мы, спелеологов-катакомбистов.

То есть даже не в нём собственно — а... Как бы это сказать?..

: Ну, подземный народ наш — особенно после разгрома НБС, совсем уж нашего, спелеологического куста — предпочитает ходить на слёты куста “Разгуляй”. И там обычно собирается довольно много ‘спеликов’ из разных подмосковных Систем: из Володар, Киселей, Никит, Силикат — ну и из наших Ильей тоже.

: Как на нейтральной территории.

— Только ильинские держатся обычно особняком: всё-таки Ильи сильно отличаются и от прочих каменоломен, и от естественных пещер... Этакая “золотая середина”.

— ЛЕГЕНДАРНАЯ.

Ну и этнос у нас тоже особый. “Выдержанный” — это ещё от НБС пошло; хоть его давно уже нет — традиции, стиль остались. Как генная память: от стен наших, через известняк, крепи, расчищенные и самые лютые шкурники, оборудованные — и наоборот: сохранившееся в первозданной красоте со всеми следами тех, кто их делал в этом камне, гроты... Ну и изустно, конечно, тоже. Потому что нигде больше в каменоломнях и официальных клубах спелеологов ( я, конечно, “наших” — московских козлов в виду имею ) — нигде больше такого нет: чтоб, как мы, гроты оборудовать и строить; песни и стихи писать о Подземле — такие; выпускать газеты свои и журналы,— а ещё сейшены подземные устраивать: с аппаратурой, светомузыкой, слайдами и концертами всяких знаменитостей... Это я ПИ-программы имею в виду, но о них я расскажу позже — и чем они окончились.

А пока — извините за столь протяжённую и чёрную ремарку — попытаюсь описать ЭПИЗОД ТРЕТИЙ этой нашей истории. Описать, как я его вижу.

: А значит, как он был на самом деле —

... Итак — слёт куста “Разгуляй”; подмосковный лес в начале апреля, тающий снег, под ним лужи, ночью “минус”, днём под ногами грязь; вечером — сильный ветер наполовину со снежной крупой в лицо...

: Костры и палатки более-менее равномерно размещены меж корабельных стволов сосновых исполинов и мохнатых разлапистых елей,— за исключением разве уж совсем заболоченных участков успевшего оттаять грунта. В условно наблюдаемом центре этого обширного лесного лагеря небольшая полянка; на ней сцена:

: Четыре мощных пня с помостом на высоте человеческого роста; над сценой на ветру полощется тент — он же “задник” сцены — разноцветный капроновый парашют. Хлопки этого полотнища и порывы-удары ветра вызывают в микрофонах, установленных перед сценой на трёх здоровенных дрынах ( “микрофонных стойках” ) такие звуки, что Егоров, как профессиональный звуковик, только сжимает руками голову — защищая в ужасе уши — и к сцене, точнее к двум изрыгающим в запредельном перегрузе эти звуки колонкам, подойти боится.

— Но концерт идёт, и в общем-то, неплохой.

: Очень весёлый и достойный концерт. Только страшно мёрзнут выступающие, дожидаясь своей очереди за сценой, где естественно принимают известное противооблединительное средство — ровно столько, что с трудом взобравшись по хлипкой лесенке на помост — когда подходит их очередь ——

... Вы поняли. О звуке речи идти не может — он остаётся на совести грохочущего парашютного тента,— как и не может идти речи о настройке гитары, потому что извлечь что-либо из неё на таком холоде голыми одубевшими пальцами не смог бы и Пако де Люси ( это вам не тепличная Испания! ),— “ротом” же издавать осмысленные звуки автор не в состоянии по причине победы в борьбе с ‘обляденением’... Зато в состоянии свалиться со сцены — на головы осатаневших от беспрестанной борьбы со звуком звуковиков и магнитофонщиков, наперекор стихии пытающихся увековечить на магнитных лентах это событие,—

— опустив туда же наполненные водой микрофоны. Вместе с дрынами-стойками. А потому Главная Коллективная Бессознательная Задача присутствующих ( между прочим, тоже сражающихся с холодом ) — удержать рвущегося в эфир автора на безопасном расстоянии от микрофонов и края сцены.

: Свистом и криками.

— Но обстановка всё равно классная. Очень душевная, добрая обстановка. Потому что все присутствующие через одного знают друг друга, и как минимум половина из них виделась в последний раз на аналогичном мероприятии полгода назад “по последней грязи” — но туманно это помнит ‘по ряду причин на самом деле, или, как правило, в некотором роде типа того’,— и все безумно рады новой встрече...

: А концерт... Что — концерт? Уж много лет, как не более, чем занятная хохма ( и кто серьёзно к нему относится — и из организаторов, и из гостей — можно пересчитать по пальцам ),—

: Место сбора, чтобы не потеряться в этом лесу — как фонтан в центре ГУМа.

Потому что Главное всё равно происходит у костров. То, что всегда в кайф —

— что не описать ни патетикой, ни восхищённо-бессмысленными воплями, ни скрупулёзным перечнем не столь важных деталей —

: Нужно просто там быть — хотя бы один раз — и увидеть за непогодой этой, что всё равно в кайф, за концертом нелепо-корявым, рефлексивными хохмами и приколами ( что всё равно на голову выше любого самого отточенного эстрадного тупоумия от какого-нибудь прилизанного Петросяна иль убогого Шифрина ),— за радостью встреч и счастьем общения,—

..: увидеть — что?..

Чтоб не сорваться в гнилую патетику, отвечаю:

: Весенний слёт куста “Разгуляй” по последнему снегу.

“ПО ПОСЛЕДНЕМУ СЛЕГУ” — так удивительно-точно это тогда называлось: “на Землю падал слег...” — чувствуете? Это почти Ильи.

: Наш стиль. Ильинский,—

: Только — почти. Зримо, внешне.

— Но так даже лучше. Тем боле, что от Ильей всё равно уже ничего не осталось:

Часть бывшего ильинского народа прибилась к другим Системам: к Никитам и Володарам, а часть просто “сгинула”. Ушла,—

— и я не знаю, что с ними и где они теперь. И не хочу знать,—

: На слёте мы стоим — как и прежде — в стороне от галдящей, веселящейся и орущей у костров и не костров песни и не песни, толпы.

: От всего этого ‘разгуляя’ то есть. Но по инерции мы ещё здесь. По привычке.

Мы — это я; конечно же, Хомо — и ещё “дядюшка Сталкер” с Егоровым. Ну и наши девочки.

: Коровин, кстати, тоже здесь — но не с нами: функционирует где-то отдельно, и мы периодически слышим то его голос — в случае, если его “тормозят попеть” у какого-либо “знакомого костра” — то слухи о том, что “он только что здесь ел”. То есть был. О нашем существовании на этом слёте он, может, и догадывается — да только где мы стоим, то есть стоят наши палатки и пребывает на расчищенном от грязи и снега пятачке относительно сухой земли наш костёр, вряд-ли знает: мы ведём себя значительно тише.

— а чего разоряться и буянить-то?..

: Не любим мы этого. Ну да ладно. Больше на этом слёте никого “из наших” нет.

И нет больше вовсе — для меня и для нас.

: Так всё это кончается —

—— ЧЁРНЫЕ...

... ПАУЗА. “Третий тайм мы уже проиграли” — так что об этом тоже потом. После,—

— потому что сейчас не об этом.

..: Мы возвращаемся “домой” — к нашему костру — от сцены, где только что завершилось ( не убоюсь этих слов: воистину феерическое ) действо. Концерт и в самом деле был “ничего” — весёлый, хороший, сильный — особенно апофеозное выступление Полковника и Капгера — ударной концертной силы “Разгуляя”, исполнявшей на ледяном пронизывающем ветру свою бессмертную композицию “Непрухо-Маклай” ( ‘некрухо-маклай’, ‘мокруха-маклай’, ‘маклай-де-толли’ — от имени Анатолия Зазнобкина, в миру — Полковника ),— голые, они играли фантастические туземные пляски... < Апофеозный момент — появление перед ошарашенными взрывом вулкана туземцами советской карательно-спасательной экспедиции во главе с обнажённым Полковником Маклаем с авоськами, полными не пустой стеклотары — под просто убойную хореографию и сопровождение “сам Маклай пожаловал сюда — будет много огненный вода; это ж надо, как нам повезло — что вулкан под нами разнесло...” >

: На описанном выше ветру. Но “Разгуляй” любит такую погоду. Такая погода — для него; по другой он и не устраивается. Своеобразный “экстремизм в самодеятельной песне” — но, может, тем он нам и близок.

— Как-то особенно-близок: возвращаясь от сцены, долго плутаем среди огромных лохматых елей, луж, сугробов, протоптанных меж них тропинок с хорошо перемешанной множеством ног и рук грязью, чьих-то незнакомых костров и палаток — и мечтаем о уютном и тёплом нашем костре, где Ленка с СашкойМ и Медвежонок ( почти жена Хомо ) ждут нас, чтобы накормить, напоить вкусным горячим чаем и уложить “баиньки”... После некоторого — теперь уже чисто ритуального — количества спетых у костра песен и рассказанных сказочек на ночь из прошлого... И поневоле вспоминается, как точно так же мы расходились ( точнее, расползались по причине известной высоты сводов ) по своим гротам после очередного “ПИ-банзая” в Ильях — концерта “Кенгуру”, “Ивасей” или Игоря Салчака,– или слушанья ‘Ж-М-Ж’...

— К чёрту. Забыть. Всё равно больше ничего ТАКОГО не будет,—

— Как вдруг натыкаемся на совершенно-пьяного Мамонта.

Чей это был костёр — не помню. Да это и не важно:

: Теперь.

: Мамонт лежит на снегу, обвившись вокруг своей, такой нам знакомой по Ильям, канистры. И канистра эта практически полная.

У костра в отдалении от Мамонта жмётся какой-то зашуганный квёлый народец; похоже — хозяева данного костра. И костёр у них горит еле-еле — это в такую-то погоду! ( Да в такую дрянную погоду костёр должен полыхать... )

— Осторожно! Не подходите к нему! — пытаются предупредить они нас, наученные горьким опытом.

— ПОЕБАТЬ,— невозмутимо реагирует Сталкер, и мы подходим.

: Нашли, чем испугать — пьяным Мамонтом...

— Убьёт! — ахает кто-то из чайников.

: Егоров презрительно плюёт в его сторону.

Из-под ручки канистры торчит трепещущая на ветру бумажка. Мы освещаем её налобниками ( ещё раз о преимуществах спелеологического отношения к жизни, ибо даже на слётах мы рассекаем в удобных непромокаемых и тёплых комбезах — естественно, с не менее удобным светом на голове, а не в руках ) и читаем: “ДЛЯ ВАС”.

— Для нас, значит,— соображает Егоров.

— Мамонт по-прежнему лежит без движения. Значит, выдохся.

— Пришли-таки,— не открывая глаз, внезапно изрекает он,— пейте.

: И мы пьём.

: Чайники с восхищением и ужасом глядят на нас. Что ж — следует признать: зрелище для них и вправду немного дикое. Только что этот ильинский дракон чуть не сожрал их всех — а мы так запросто...

— А забрать его отсюда вы не сможете? — наконец робко спрашивает кто-то из них, убедившись в нашей — и своей — безопасности.

— Й-А Т-ТЕБЕ “ЗАБЕРУ”!!! — не открывая глаз сквозь зубы рявкает Мамонт,— мне и тут хорошо.

— Да,— соглашается Сталкер, отрываясь от канистры и передавая её другу Егорову,— ему и тут хорошо. И лучше будет, если вы подстелите под него пенку, укроете от осадков спальником и полиэтиленом, и примостите какую-нибудь раскладочную тётку под бок — потеплее...

— Для вас же лучше,— уточняет Сашка, передавая канистру Хомо.

— А опохмелиться мы ему оставим,— говорю я.

: Это правда. И тут я вижу САПЁРА.

— ОН,— просто говорю я. Даже не показывая пальцем.

: Мы были взведены для этой минуты. И вот Она пришла.

— Я осторожно ставлю канистру на снег возле Мамонта и потому чуть задерживаюсь: только на самую малость одной какой-то доли секунды...

— ПИЗДЕЦ,— спокойно сообщает Мамонт из своей нирваны:

: У него редкостная интуиция. Почти не хуже, чем у меня. Оттого и записка нам в этом месте...

— Сапёр уже валяется в грязи, распластанный у них под ногами. «Неужели не успею?!» — одна, донельзя обидная мысль в голове. И — слишком много мамонтовки.

— Стойте! Вы же его убьёте!! — истошно ору я, и прыгаю. С места.

: ОБРАЗ — ПРУЖИНА

— П О Л Ё Т —

: ОБРАЗ — СТАЛЬНОЙ ШТЫРЬ

... и вонзаюсь копьём — ногами в подкованных кирзачах вперёд — в его грудную клетку:

: Хруст, и я вминаю его в эту грязь.

Ноги Сапёра вскидываются и бьют по грязи один раз.

— Готов,— резюмирует Егоров,— каждый бы день всю оставшуюся жизнь делал и делал это — утром, вечером...

— Да,— говорит Сталкер,— а теперь съ...

— И оглядывается вокруг — очевидно, в поисках мамонтовской канистры: сделать глоток на дорогу. Но ни Мамонта, ни канистры уж нет. Как не было. То есть — будто бы не было: иначе я не понимаю, с чего это нам всем так трудно стоять на ногах. И куда нас несёт через весь лес с такой силой,— через какую-то болотообразную мокруху...

..: Но выносит всё-таки прямо к собственному костру —

— у которого в точно такой же позе, обвившись вокруг канистры, храпит Мамонт.

— ПРИШЛИ,— снова не открывая глаз говорит он,— ПЕЙТЕ.

— И мы пьём.

: Я же говорил, у него у него редкостная интуиция. Почти как у меня —

— А может, лучше: если бы он не исчез оттуда с канистрой...

... здесь — сейчас — она много нужнее.

Ленка и Медвежонок настороженно смотрят на нас, пытаясь определить, сколько мы уже выпили.

— Марш спать! — хором заявляют они Хомо и Сашке.

: Жуткие бабы. Попробовали бы они так со мной — или с Керосином...

— А я?! — обиженно восклицает Зайн Кайф Лютер Сталкер,— ЧЕМ Я ХУЖЕ?..

— Всем! — грозно отрезает Ленка, пытаясь определить, с какой стороны сподручнее овладеть Егоровым.

— Я хоть на ногах стою! — пытается переубедить её Сталкер — очевидно, принимая за кого-то другого: тоже мне, друг человека...

— Для этого на ногах стоять не надо,— изрекает Мамонт в паузе между храпками,— лучше сойди.

— И я вижу, что Зайн Кайф пытается утвердиться на левой мамонтовской конечности: на нижней, кажется. И переминается при этом.

— Мы Сапёра грохнули, Лен,— говорю я. И в этот момент вижу, что нам за это ничего-ничего не будет:

: НЕ ТО ВРЕМЯ.

— Вот только Ленка... Она подскакивает, хлопает в ладоши, обнимает и целует всех нас подряд,— включая активно подставляющегося Сталкера,— и что-то говорит, говорит, говорит... Но мне уже трудно разобрать, что. Я делаю последний глоток и падаю в направлении нашей с Керосином палатки —

— подсознательно при этом пытаясь преодолеть в воздухе как можно большее расстояние, понимая, что с помощью ног это будет сделать практически невозможно.

< ОБРАЗ — ПОЛЁТ КОНДОРА:

: совершенно-пьяного ——

—— в эль кондор паса >

— А меня — ещё раз! — требует за спиной Сталкер.

— Для тебя — в палатке,— отзывается Ленка.

: Кто-то осторожно раздевает меня и укладывает в спальник. «Вот бы узнать — кто?..»

: В sosтоянии сильного алкогольного опьянения пытаюсь понять — представить — кто бы это мог быть...

... поскольку глаз открыть не могу.

Но “наркоз есть наркоз”: вместо нужного образа в голове почему-то возникает Натка — ленкина сестрица; понимаю, что она добралась до нас, пока мы внимали “заморозке” на сцене,—

Но в моей палатке она пребывать никак не может — не может по целому ряду причин, и это не зависит ни от моей фантазии, ни от воли,—

— в моей палатке вообще никого не может быть, кроме меня, потому что...

: Действительно — вокруг Натки довольно сталкеровская палатка; этот дивный пятнистый расцвет — что даже безумным назвать можно с огромной натяжкой,— истинный шедевр обкурившегося “травы” Зайн Вундер Малера,— Натка пребывает в данном шедевре колористического психодела, до половины высунувшись из спальника, и расчёсывает волосы. Рядом в подсвечнике в форме кленового листа — ещё один шедевр ‘прикола’ Сталкера — горящая свеча: самая обыкновенная, за 18 копеек.

... образы сливаются в моём подсознании, забивая и искажая друг друга,—

: Полог палатки прогибается под давлением тела Сталкера, пытающегося со всей силы то-ли вникнуть, то-ли въехать в содержание её форм. ( Формы, кстати, описанию вообще не поддаются — то есть не подлежат формализации в масштабах общепринятого здравого смысла, но гораздо превосходят всё, что способно вообразить даже очень больное и измученное человеческое воображение; впрочем, как неоднократно замечал мне Егоров, “когда пишешь Сталкера, экономь на словах ‘человеческое’ — и прочих синонимах здравого смысла”,— однако же я не Егоров — хотя в таком состоянии легко поддаюсь самым невероятным влияниям, примером чего может быть вышеозначенный текст. )

— Я так хорошо вижу это... Слишком хорошо. И лечу — кого, куда?.. — со звоном...

: Чёртов этанол... Как бы всё-таки “вырубиться”? Нельзя же так — будто подглядываешь,—

— ведь даже Керосина у меня в палатке нет, и быть не может,— потому что уже почти год, как он живёт в Чехии, и называя палатку нашу моей и его я, скорее, имею в виду некое её метафорическое ( такое славное — до жалостливой боли! ) прошлое,— и кто меня может раздевать и запихивать в собственный спальник...

: Я ведь никого не впускаю в неё — после его отъезда —

: Чтоб не спугнуть воображаемого настолько присутствия...

— Полог распахивается.

«Надо открыть глаза»,— говорю сам себе — но лечу, лечу, лечу... —

— Что ж,— говорит Сталкер,— я шесть лет ждал этого мовемента...

— Я тоже,— отвечаю ему, одновременно задирая каландер на той части своего ранца, что нужна для ряда манипуляций.

: Теперь счёт идёт на секунды.

Но я — что? Я и с закрытыми глазами — каждое движение перед пуском... До автоматизма. Это ведь память пальцев.

: Не сбился бы Сталкер.

Но Сталкер не сбивается.

Пока заряжается пусковой кондёр, делаю первую наводку: достаточно условную, ибо вся установка пока прикрыта от случайного, не в меру любопытного взора, чехлом.

— Собственно: чего наводить? Прямая. 200 метров — если не 150: улица, да площадь. Главное, чтоб в момент пуска какой-нибудь шальной бензовоз не вывернулся из-за угла... А то ведь не углядишь его за этими кустами — и пари потом белым ангелом над площадью во лжи, на горком в горле... виноват — на горком целёхонький лыбясь... Картина, я бы сказал Егорову, более, чем аллергическая.

— Снимаю с предохранителей правую ракету, подключаю запал. Загорается второй светодиод: контрольный.

: Есть контакт.

Эти установки — самые, на мой взгляд, удобные: с совковыми не сравнить. Весят не намного больше, чем наши “одностволки” — а проку в два раза больше. Ровно на целый выстрел то есть. Да и пусковая у них безупречная — “проверено электроникой”... За четыре залпа мы со Сталкером просто разнесём этот ‘дурдом’ вдребезги,— “до основанья, а затем...”

— А затем культурно вскипим отсюда на жёлтом коровинском уродце, который Пищер так ласково называет “божьей коровкой”.

: Действительно — совсем, на первый взгляд, на ладан машина дышит...

— Но это только на первый.

( Если, конечно, не вписаться на ней во флаттер. Пристанище то ещё... )

—— Но ладно.

Сталкер тоже заряжается и тихонько мурлычет себе под нос песенку — “Ильинская террористическая” называется:

— Может, мы Никиты зацепили зря,

Сбросив пару лишних мегатонн —

Но зато горит и плавится земля,

Где был домодедовский дурдом...

— радостно напевает Зайн Зингер.

Под “дурдомом” он, без сомнения, подразумевает нашу цель,— и в точности аттестации ему не откажешь. А также в уничижительной силе оценки — сколько всего они для страны сделали! < Что мы — частности?! >

: Словами не перечислить. Однако, это не повод уничтожать Никиты. Во-первых, традиционно дружественная нам ‘дыревня’, а во-вторых — их и так жалко. Они ведь у нас в Подмосковье так парами и расположены — Сьяны ( на данный момент укупоренные горкомовской бетонной пробкой 1974 года закупорки ) и рядом с ними функционирующие пока Кисели,— на “ст. ЛЕНИНСКОЙ” ( Боже! Вот имячко-то!..) Павелецкой жел. дор., и на “ст. Домодедово” той же самой “жел. дор.” — Ильи и Никиты: один карстовый массив делим. Но не пополам: Никиты против наших Ильей так же меньше будут, как Кисели против Сьян. Ну и не такие “живые”. То есть в смысле обвалоопасности сводов равных Никитам вообще, я полагаю, нет,— не Система, а сплошная сыпуха: саблинские песчаниковые каменоломни против Никит бетонными дзотами неразрушаемыми смотрятся, до того там — в Никитах — всё на соплях висит и ни на чём не держится,—

— нет: я имел в виду иное. Из-за чего мы в своё время решились на тот Эксперимент под мудрым руководством Пищера... Который нам так по-жлобски сорвали: вот отсюда, из этого самого роскошного, как водится, в городе здания — из этого самого окошка, из кабинета предисполкома,—

— а потом ликвидировали сами Ильи: вместе со следами преступления, так сказать. То есть взорвали входы — чтоб Сьянам в изоляции своей на том спелеосвете не так одиноко стоялось... Ну и мы, понятно, не слишком-то без хозяйского ока с Б. коммунистической ( так характерно называется улочка, на которой находится городской официальный турклуб, и это очень тонко — особенно если учесть, что туризм в нашей стране официально возглавляется генералом из КГБ,— как, впрочем, и “союз писателей” ),— чтоб мы не слишком по подземельям лазили... В безопасности своей. Но об этом ещё будет — далее, а пока...

: Долг платежом страшен. А стало быть, в эти самые окошки и наводим. Я целюсь, окончательно сорвав чехол, точно в кабинет предисполкома, а Сталкер сквозь свой проём листвы — в “гэбэшенное” крыло здания. Ибо как известно, одно крыло в жизни этой твари ( я имею в виду ‘медузу горкома’ ) без другого ровным счётом ничего не значило.

: Если удалять — то оба. Чтоб не взлетела и не долбанула сзади в агонии.

— И мы удаляем. Тем более, что, как уже было объявленно, в силу специфических аэродинамических характеристик полёта этой мерзкой гадины, долг наш примерно поровну распределяется между её кровавыми крыльями — да так, что концов не найти. И мы просто вынуждены разрушать это гнездо со всех сторон без особого разбора и предубеждения. А что ещё нам остаётся делать?..

— ‘Это для моих друзей — прямо в кабинеты’,— перефразирует Ирреален Сталкер известный текст Б. Ш. О.

«Слышал бы О.»,— думаю я. И ещё: «что это он так распелся? Не иначе, как от нервов. Как бы у него от волнения крышу не сорвало...»

— Действительно: Сталкер вдруг оставляет в покое классику самодеятельной песни и возвращается к предидущей теме:

— В Силикаты скоро мы отправимся,

Взяв с собою много мегатонн;

Всё, что после этого останется —

Пусть погрузят в голубой вагон!..

: М-да. Точно — спятил. Как бы он по бензовозам палить не стал... Силикаты-то что ему лично плохого сделали?..

— И мне становится немного обидно за свою Первую в жизни пещеру: какая-никакая, а всё-таки Родина ( между прочим, для Сталкера тоже ). Попрошу не оскорблять — тем более, что жизнь там и без этого ужасного фольклёра не сильно приятная —

— Скатертью, скатертью

Чёрный дым стелется

И забивается под противогаз;

Каждому, каждому в лучшее верится —

Может быть выползет

кто-нибудь из вас...

: Имелось в виду — на поверхность Земли из дыма волока.

— ... ИЗ В.А.С.П.!!! — неожиданно рявкает Зайн Кампф, переходя отчасти на родной английский. И пытается было продолжить:

— По Системе волок расползается, но забит навозом прочно вход...

— Нет уж,— говорю я ему,— хватит. Не время и не место... в общем-то.

... И мы сосредотачиваемся на Ожидании.

: Светодиоды на всех четырёх пультах горят — значит, пусковики зарядились. Нужен только сигнал. Я вытираю лоб рукой в тонкой перчатке — всё-таки сегодня слишком жарко для августа — и в этот момент раздаётся сигнал:

— такой родной и привычный мне звук. Со стороны домодедовского УВД:

— БУ-УХ...

— И эхо от крыш. И свист щебёнки над городом — Боже, как давно я не слышал его!.. Как же я, оказывается, соскучился по этому звуку!..

— БУ-УХ...

: Это второй. “Что ж, пора и нам”.

Отогнув ветку, выглядываю на дорогу.

— После “жигуля” — давай! — командую Сталкеру.

— Перед нами проносится “жигуль”, я жму на пускач,—

— БААА-БААААААаааааааааахххххх..................

: Время разбрасывать камни — и время собирать.

Было время любить — и у нас было, что любить. Но наступило Время НЕНАВИДЕТЬ.

Нам говорили, что мы должны. Что в нас столько всего вложили...

ЧТО Ж: МЫ ГОТОВЫ РАСПЛАТИТЬСЯ — И ОТДАТЬ ЭТОТ ДОЛГ. “ПРИМИТЕ И ПРОЧ.”,—

— БУ-УХххх...

—— РЕМАРКА — ЦИТАТА ИЗ СТАРОГО

ИЛЬИНСКОГО ФОЛЬКЛЁРА:

“Какие здания ( имея в виду близкорасположенные ) могут пострадать, если власти по дури взорвут вход в Ильинские каменоломни?..

— Домодедовский горком.”

: КОНЕЦ ЦИТАТЫ ——

— Боже, Боже... — бормочет вдруг Сталкер,— я ждал, ждал этого — столько лет!..

— Я тоже,— говорю ему я. Но кто ждал такого от Сталкера?

Остаётся не надеяться — поздно, как пить боржом — но полагать, что в ненавистном нам учреждении действительно не было никого по причине выходного дня. Кроме традиционной ментовской охраны:

: Здание на глазах оседает, оседает — и начинает разваливаться. Значит, обе ракеты взорвались, где надо. “Мы же вас предупреждали...”

— ВТОРОЙ! — кричу я Сталкеру. И смещаю наводку, потому как, чтоб развалить здание — бить нужно по подвалу. И в определённых точках — я их могу показать вам на любом доме: элементарная тактика городского боя,— в своё время нас неплохо натаскали по ней...

“Удалять — так с корнем”.

: Сталкер завершает развал ‘гэбэшенного’ крыла, я — партийной части. Думается, что от местного гэбэшного архива останется не больше, чем от помещения спецсвязи, в котором разрывается моя вторая ракета.

— Как и от здания УВД, нет которого отныне на картах планеты. Как не было,—

— ни наших “дел” в нём, ни всей той серой мрази, которой мы, очевидно, тоже были “должны”: свой срок в КПЗ...

: Какое же это счастье — вот так, точным огнём с ручного пуска развалить ненавистное тебе здание со всякой дрянью и сволочью внутри, что ОПРЕДЕЛЯЛИ твою судьбу — этакие “боги”...

Потому что под грохот этих взрывов, под грохот рушившегося здания я слышу другие взрывы — и вижу, как ОНИ взрывали наши Ильи. Нашу чудеснейшую пещеру, памятник истории ремесла людей, и памятник истории людей,— взрывали, зная, что внутри находятся люди.

—— И глядя на это прекрасное здание,— верняком десяток школ, пара больниц или штук тридцать детских садиков и яселек,— глядя, как оно на наших глазах превращается в строительное дерьмо, мусор — со всеми своими зеркалами, коврами, резными панелями и прочей аляповатой роскошью — вспоминаю, как мы с Пищером провели в нём сутки — 10. 12. 87 — и всё-таки спасли НАШИ ИЛЬИ.

И — скажем так — людей, которые находились там официально для тех, кто взрывал. То есть могли находиться. И находились бы — если б...


: Это — ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ нашей истории. И последний.

: Декабрь 1987 года.

... К этому времени нас остаётся уже очень мало:

— Так мало!.. Пищер больше не ходит под землю: после пары скандальных ‘разборок’ с Мамонтом — и не только с Мамонтом — он как-то незаметно перестал появляться в Ильях; перестал так же звонить кому-либо и отвечать на звонки... Было не сложно догадаться, что сломало его —

– Но дело было не в Пищере:

Часть наших начала зарабатывать деньги — в основном, работая “на верёвках” мойщиками окон, ремонтниками, малярами, реставраторами; понятно, что когда встаёт выбор, где провести выходные — в “подземном отрыве” или на зарабатывании достаточно приличной суммы, в совковые времена и не снившейся — он решается однозначно. Хмырь по окончании института уехал на строительство Рагунской ГЭС — успев перед тем в качестве “молодого специалиста” облучиться “на ликвидации последствий развитого социализма на территории Чернобыльской АЭС” — распределение вышло в ГИДРОПРОЕКТ,— ну и, конечно, молодому специалисту летом 1986 года там были очень рады...

: Егоров с Ленкой всё-таки поженились и — должно быть на радостях — устроили по этому поводу какой-то дюже закрученный обмен квартир: съезжались и одновременно разъезжались с родителями,— ну и им стало не до Ильей. Конечно, на время — но ведь на это самое время. К тому же Сашка приобрёл — уж не знаю, каким путём — компьютер и ушёл из театра, где работал звуковиком; забросил он и свои “каэспэшно-звуковые” увлечения ( или как это назвать? “Вторая работа” не пишется потому, что работа может быть только одна,— остальное называют либо “хобби” — если это в кайф, но денег не приносит — либо “приработок”: если это вынужденно, чтоб не умереть с голоду — но совсем не в кайф. У меня, в отличие от Сашки — работа; я имею в виду геодезию,— Ильи для меня — увлечение-хобби. Из тех, что на всю жизнь. ) В общем, Сашка задвинул все свои ‘домашние’ концерты, озвучку слётов и запись “бардья” ( так он выражался ) — и это было мне удивительнее всего: неужели железный ящик с выдуманной, искусственной “жизнью” может дать больше, чем ВСЁ ЖИВОЕ???

Но что самое печальное — многие из нашего бывшего “ильинского народа” вслед за Сашкой заболели этими счётными ящиками: к чему стало лазить под землю, пачкаться в грязи, ехать куда-то — в холод, дождь, ветер — когда можно целыми днями электрических тараканов по экрану гонять? Вместо себя — по почти такому же лажбуринту:

— И ноги в тёплом тазике.

: С пивом.

— Импортным.

< На самом деле я, конечно, совсем не против “КАН’ПЬЮТЕРОВ” — полезная это штука и очень нужная,— мне в моей работе без них, например, просто не обойтись,— только... Все эти “игры” — как бы точнее сказать? Словно “живое и мёртвое”. Не люди — мертвечина эта играет нами...

: КАК МЁРТВЫМИ. В игры свои.

— Хотя, конечно, бывает иначе.

“НО ЭТОТ СПОР

ГАСИТ ТОТ ЕЩЁ

ЛЯ-МИНОР...” >

... и висеть целыми днями на верёвках лишь для того, чтобы ночами и вечерами пялиться в экран телеящика —

: не важно, какую “порнуху” при этом созерцая — мясную или духовную,—

: Порнуха по сути своей служит лишь одному — через какие бы нервные центры ни действовала. Вся суть — самоудовлетворение вместо жизни. Обман эрзаца за отсутствием,— или отказом от подлинного продукта.

— Впрочем, были иные варианты. Гена Коровин, что устроился на работу в тот же ВЦ, что и Сашка, в дни, когда не посвящал свои мозги и время как бы думающему “железу”, будто компенсируя сашкин отказ от самодеятельной песни, активно занялся ей. И ( по крайней мере для меня и прочих ильинских ) сгинул меж конкурсов и аккордов. Хомо — он же гонщик от Бога — готовился к неким сверхпрестижным соревнованиям “за бугром”: то-ли в Андах, то-ли в Пиренеях — и почти не вылезал из-под ( и из ) “золотой своей железки” —

: “испанский зубрил”,—

: Мамонт, “пересидев” в Ильях Пищера на полгода, тоже перестал ходить — а зачем? Пить-то можно и дома...

— Мастер целиком ушёл в работу с детьми: устроился преподавателем в какой-то интернат то-ли для особо ударённых, то-ли обделённых детей...

... А Керосин женился на Янке — сестре чешского трампа-спелеолога Франты, что ещё в 84-м году Пищер “приручил” к нашим Ильям,— и укатил с ней... Не знаю, чего больше было в этом браке — любви или расчёта,— в конце концов, его отъезд был лишь одним из цепочки потерь-отъездов наших друзей “на Запад и на Юг” —

: Уезжали, казалось, все подряд,— семьями и командами, в одиночку и группами,— на работу, по вызову родственников, навсегда, как беженцы и как “борцы с тоталитаризмом”...

..: Что, конечно, было очень правильно в свете того, что с мрачной неотвратимостью надвигалось на нашу страну — я чувствовал это, и радости в ожидании завтрашнего дня это не добавляло.

— А в общем, дело было не в нас. То есть, конечно, и в нас — но не с этой видимой стороны. Я ещё скажу об этом — обязательно, поскольку на самом деле это очень важно. И потому что от данной темы мне в своём повествовании не уйти — но пусть это будет несколько позже. Потому что очень нелегко писать так — будто обвиняя в чём-то своих друзей, себя выставлять этаким героем ( который, если вдуматься, точно также ‘рвал когти на Запад’ — возвращался же лишь потому, что всегда оставалась гарантированная возможность снова уехать; кто-то может рассудить именно так, и я не собираюсь оправдываться и спорить ),—

— я говорю не о себе. И не сужу никого. Я просто описываю,— а как...

: Стараюсь — как было. Только ведь не всё можно сказать —

: словами. И не на всё находятся место и время.

< Что могут слова?..

— Горсть песчинок в руке. Дуновение ветра,— слабый толчок...

: я был простым наблюдателем. И каждый из нас был им. Шёл за кем-то — по дороге, по широкой тропе; плыл по течению... А потом того, кто шёл впереди тебя и звал за собой вдруг не оставалось —

— по причинам, даже не обязательно героического характера,—

— и ты оказывался один: совсем один, без дороги и цели.

: Кто-то уходил в сторону, кто-то выжидал, кто-то пытался идти сам — так же уводя новых других следом...

— Я пытаюсь разобраться во всём и описать:

НАШЕ ВРЕМЯ — потому что оно сделало меня мной и значит для меня — и не только меня: для всего моего поколения — столь многое, что представляется мне, сколь ни пытайся его описать, никаких слов не хватит, чтоб передать всю глубину его уникальности и неповторимости, ибо оно вобрало в себя и отразило, преломив и запечатлив, столько иных времён — подведя черту под одними и открыв-обозначив следующие, прежде не казавшиеся даже призрачными,—

: НАШЕ ПОКОЛЕНИЕ — по всем приведённым выше причинам, а так же потому, что будучи рождёнными в одну эпоху, мы выбрали для себя нежитие в ней, но когда эпоха, ненавистная нам, распалась — оказались абсолютно не вписаны в тот мир, к которому, казалось, стремились...

— И МОИХ ДРУЗЕЙ: в этом поколении, в этом времени,— тогда и теперь,— чтобы разобраться и понять: что было и что будет.

: Хорошо, если это случится хоть в какой-то маленькой степени. >

... Одиночество, конечно, “не главная беда”. Но страшная штука.

Голоса друзей — уехавших и ушедших обступают ночами, и звучат изнутри и снаружи: кто уехал, ушёл — почему?

— Кто остался: зачем?..


— ГОЛОС ГЕНЫ КОРОВИНА:

: “из позже”,— декором-аллитерацией к сказанному далее — перед тем, как пойдёт действие —

— и неким призвуком боли, что соотносило с собой то наше время:


... круг за кругом колесо

режет огненные злаки

режут линии руки

режут звёздные замки

колдовские зодиаки

режет контуры души

колдовское исполненье

не понять предназначенья

не постичь против теченья

не раскаяться в тиши

ну а после а потом

потом пахотой работой

мемуарною золой

да собачьею тоской

ежедневною тошнотой

отмотаешь всё назад

всё по кругу всё на круги

через шесть или двенадцать

если очень постараться

ты её отыщешь взгляд:

: год за годом колесом

тычет в пролитые пятна

всё уходит безвозвратно

то что будет непонятно

то что было под замком

время стелется путём

позабытых изобылей

день прошёл его забыли

он ушёл его любили

он придёт его не ждём

он окажется совком

в полицейском варианте

в государственном на вате

в похороненном набате

в похерённом далеко

мелет мелет колесо

человеческую мелочь

человеческую немощь

человеческую жалость

человеческий дурдом —

— бабы тешатся молвой

в магазинном исполненье

в суррогатном наполненье

в гробовом предназначенье

перетянутой кишкой

круг за кругом колесо

режет собственную завязь

ты пойми зачем остались

ты прими зачем пытались

не приняв державы соль

под незыблемым замком

опохмелимся и даже

растрезвоним на продажу

жизнь моя моя пропажа

да удавимся тайком

режет контуры души

сумасшедшее влеченье

не поднять предназначенья

не суметь против ученья

не раскаяться в ночи:

: НЕ РАЗ КАЯТЬСЯ В НОЧИ —


..: В ноябре 1987 года ­— сразу после последних “коммунистических праздников” — я залез в Ильи. Залез “всерьёз и надолго”, почти на месяц. Было очень тяжёлое, тоскливое ощущение конца — и какой-то жуткой предопределённости всего. К тому же незадолго до того я вернулся со своей стажировки в Штатах — проведя там более пяти месяцев ( за время которых в Ильях и произошли описанные выше как бы ‘несобытия’ ); вернулся оттуда — в жажде друзей, общения и мира моей Подземли,—

— а увидел...

: Лицемерие и прежнюю ложь пропаганды — и какой-то мерзостный торжествующий шабаш ‘коммунистов под андреевским флагом’,— на фоне тупого закручивания гаек под фанфарные лжеперестроечные заклинания,– дебилизм прессы, “тиви”, эстрады, радио и прочего, во что упирался взгляд — и ( если уместно столь меркантильное наблюдение ) дорожание, дорожание, дорожание с одновременным, как в цирковом фокусе, исчезновением всего отовсюду...

Роскошный магазин-универсам в родном квартале встретил огромными пустыми залами – под плакатами «хлеб – наше богатство!» и образцами разделки свиных и говяжьих туш красовалась морская капуста в томатном соусе и стройные ряды бутылок уксусной эссенции; от винного отдела не осталось и следа — после почти полугода пребывания там созерцать это было даже не дико. Больно и тошно.11111111111111

: Это была агония режима, и ничего хорошего впереди видно не было — должно было стать только хуже. Хотя как “хуже” — я тогда ещё слабо представлял. Видно было лишь, что совок издыхает, и в агонии своей и из страха расплаты крушит напоследок всё живое в себе и вокруг себя... Мы ведь знали, что он клинически болен — болен сам собой, и “это не лечится”,— а значит, вполне могли застать, увидеть его конец —

— НО КТО ИЗ НАС ПРЕЖДЕ ХОТЯ БЫ МЕЧТАЛ ОБ ЭТОМ?..

— а кто из тех, что мечтали, знал —— как это будет страшно, люто, злобно и бесчеловечно???

/ “ГРАБЬ НАГРАБЛЕННОЕ!!!” — и награбленное у народа изымалось вторично, и перераспределялось на глазах у всех бесчисленными полчищами комсомольской, гэбэшной, армейской, партийной и прочей номенклатурной вши,— под трескучие фразы и стандартные истины, и разгул так называемой “преступности” — организованных полчищ кровопийц рангом пожиже, чем шакалы и саранча от номенклатуры — но их верных подручных: до поры, до времени...

Понимаете, я ведь никогда прежде не занимался тем, что называется “политикой” — даже в те годы, когда, с точки зрения, скажем, Сашки иль Пищера ей просто нельзя было не интересоваться — мне, как и Сталкеру, любые разговоры о том, какие “бяки” наверху заправляют всей нашей жизнью, были в принципе чужды и неинтересны. Моей жизнью они не “заправляли” — потому что любой человек всегда сам определяет для себя меру своих отношений с миром,—

: Я определил себе ту жизнь, что не включала в себя ни “совковое влияние” на меня, ни моё “сопротивление” этому мифическому влиянию. И трендить — совершенно-попусту — о различных несовершенствах нашей жизни в смысле политических недомоганий для меня было тоже самое, что всерьёз обсуждать мерзопакостность наступления оттепели зимой иль дождливой погоды летом. Тут мы со Сталкером придерживались одного мнения,— и хотя бы потому даже это некое сходство наших характеров между собой никогда не обсуждали.

: Было незачем.

— Но то-ли свойство моего “близнецового знака” такое, что я легко отражаю-копирую окружающих меня — и мир, что вокруг,— то-ли на самом деле времена наступали столь мерзкие, что даже мне трудно оказалось сдерживаться...

То-ли действительно: весь мир настолько пропитался политическим сквернословием и соответствующими поступками и действиями людей, что я невольно оказался втянут в его чернушечный омут. И кружился в затягивающем водовороте совдеповского мэйнстрима нашей жизни: как прочие, не в силах выбраться, не в силах найти свежего воздуха, чтоб глотнуть и очистить забитые чёрной водой лёгкие... Конечно, проще всего не описывать того моего состояния — но ведь тогда, если разобраться, и писать, в сущности, не о чем. А раз я взялся за ручку в попытках описать именно то наше время — приходится это делать. Как бы чужды мне подобные рассуждения ни были. /

: Не было сил терпеть это,— как невозможно стало, как прежде, стараться не обращать внимания на всякую гнусь и сволочь ( быть может — приходит “спасительная” мысль “из теперь”: всему виной мои отлучки-поездки,— и контраст возвращения?.. Не знаю ),— но просто тошно было оставаться один на один против всего, что видел и слышал. Тошно — даже не то слово. Однако мира моих друзей, где прежде находил я убежище и опору, больше не было. По крайней мере, так казалось и виделось мне.

— И тогда я спустился один под землю. Потому что наверху находиться доле не мог. Но ещё потому, что должен был понять: ЧТО держало нас в Ильях столько лет –

— вместе-ли, порознь — не важно:

: держало, не отпуская,— не выпуская на поверхность и не позволяя “там, наверху” отрываться от Ильей,—

: держало, казалось, навечно — но...

Я знал, что если не сделаю этого сейчас — потом наступит то, что называется “NEVERMOR”.

Тяжёлое слово.

И я погрузился в Ильи.

..: Ни в каком гроте становиться не стал — устроил “базу” в Дальней: просто хорошо заначенный склад продуктов, бензина, запасных свечей, батареек, плекса и прочего,— а сам странствовал по Системе с маленьким трансиком: пенка, спальник, примус, кружка для чая и солдатский котелок для прочего — да плэер и книжка: томик Басё. А большего мне не было нужно.

— И ходил я с лёгким трансом своим по Системе: сегодня в одном гроте, завтра в другом... Словно прощался со всем, что здесь было.

: Что сделало меня собой,— да ведь не только меня...

— И ПОСТОЯННО НА МЕНЯ ДАВИЛО ОЩУЩЕНИЕ, БУДТО ВСЁ ЭТО — В САМЫЙ ПОСЛЕДНИЙ РАЗ. И изменить ничего не сможешь.

: Время уходило меж пальцев, сквозь меня,— и я не пытался удержать его.

Лишь провожал.

И каждая минута была — была, и я смотрел ей вослед:

: Очень печально. Потому что ничего не мог сделать — и понимал это.

Словно не Время уходило — Мир.

: меня не касаясь и не задерживаясь. Настоящего не было — каждую секунду была лишь память о прошедшем и предидущем,—

— как будто не было и быть не могло будущего.

И всё было словно во сне. Не здесь и сейчас,— в каком-то вязком запутанном тумане... В котором не я двигался — двигали мной, и не я был — тень чего-то проступала во мне. И всё было до нереального зыбко, всё куда-то проваливалось, летело, падало — вниз, мимо...

— Туда, откуда достать что-либо было уже совсем невозможно. А мысль узнать, что там — с ним со всем дальше, после, потом,— не мыслью даже казалась: насмешкой.

: Такое вот было настроение.

Я переходил из грота в грот, и в каждом вспоминал, что и когда в нём было — словно пытаясь вызвать из памяти, оживить,— нет, не специально — подсознательно...

К декабрю я так обошёл все Ильи. Все наши ходы, гроты — и, наверное, шкурники.

— И вернулся на свою “базу”.

Круг замкнулся. Еда и свет у меня ещё оставались — но, наверное, пора было как-то со всем этим “завязывать”.

То есть — прекращать.

Оставалось лишь одно: ГЛАВНОЕ, что не вышло тогда у нас на Эксперименте.

— И я решил попробовать.

Я взял плэер, кассеты, остатки еды и света — и пошёл в ЖБК: к Сумасшедшему Барабанщику. В Грот-на-Двоих,— и провёл там два дня, слушая капли. Камланил, пробуя горловое пение — под завораживающие ритмы капели,— как, наверно, делали мои далёкие предки,— сжимая в руке огарок, данный Двуликой Пищеру — и подаренный мне на Том Нашем Пребывании,— не включая света, не разжигая примуса — ничего: лишь мой дух, этот огарок в кулаке, звуки капели и резонанс моего горла —

— и приходили картины-аллюзии:

: Как здесь было со “Свечками” — когда все думали, что это Второй уровень.

: Как было чисто и девственно здесь после того, как Чёрт пробил свой вход. Первое время.

: И как было здесь у нас со Сталкером,— когда словно приоткрылось окно в иной волшебный мир, и уже стали слышны и различимы звуки и цвета того огромного мира,—

— и казалось: вот-вот...

И тут нас “свинтили”.

— На третьи сутки я перебрался в грот, где мы жили во время пищеровского эксперимента: удачи и памяти для.

И мне не мешало, что был я один. Что не было рядом ни Сашки, ни Пищера, ни Сталкера. Что не осталось никого —

— Потому что: значит, так было надо. Отстранённое равновесие наполняло меня гармонией с Миром,— миром Подземли,— и мне не было нужно иного. И не хотелось.

: Я включил “ZOOLOOK” “J-M-J”, когда понял, что можно включить.

— И не свихнулся. И сделал то, что не смог — не успел тогда — Пищер.

Я знал, что это будет — рано или поздно. И знал, как и где.

: Я вышел на прямой контакт с Ней.

И теперь знаю, что это — на самом деле — и многое другое. И знаю, что здесь не стоит об этом,— как и о том, как это было. И что было после — у меня и по всей Системе...

: Очень это всё-таки варварские методы,—

— А после я вышел на поверхность.

И когда выходил — поднимался по последнему шкурнику вверх: НАВЕРХ,— увидел над собой ЗВЁЗДЫ, снег впереди и вокруг,— но спиною ещё как бы касался СИСТЕМЫ —

— понял: вдруг понял, что ходить в Ильи мне больше незачем.

: Что всё это было действительно в самый последний раз.

И потому — было.

И — не знаю, почему — но впервые в жизни я, выходя из пещеры, не расписался в Журнале. Может, хотел хоть так остаться там — с Той, что узнал — душой — навсегда...

— Прямо из Ильей я поехал к Пищеру.

: Со шмотником — как вылез, потому что дома меня всё равно никто не ждал, а сегодня ночью мне обязательно нужно было быть у него.

— Я знал это: в тот момент, когда решил не делать в Журнале запись о выходе, внутри что-то будто пролетело — со звоном,— и сказало: “Пищер”,— и я понял, что мне нужно быть у него. А всё остальное — не важно.

Может — чтоб рассказать о том, что узнал под землёй. Но я не любитель гаданий, потому что даже с моим предчувствием/угадыванием, не зная чего-то основного, важного, шансов “угадать” — 0,0. И потому не стал гадать, а просто поехал к нему. И дорогой даже выспался: и в электричке, и в метро. Потому что я всегда сажусь в тот вагон, где мне будет место, чтобы сидеть. Пусть не сразу, а после следующей остановки: если очень много народу. Ведь чтоб совсем никто не выходил — из сидящих — почти не бывает. И потому возможным комфортом я никогда не брезгую.

: Даже по дороге из Ильей к Пищеру. Или — вернее сказать — тем более. Потому что в Ильях я вымотался страшно, нечеловечески — а иного отдыха мне в ближайшие сутки не предвиделось. Я это, к сожалению, чувствовал достаточно ясно.

... Я давно у него не был. И когда вошёл в комнату, сразу увидел, ЧТО изменилось.

: В его комнате было очень тяжело. Не страшно — нет,— но мучительно. Что-то словно давило со всех сторон — не город, хотя и он “добавлял”,— город я сразу почувствовал: как только вылез, и как только въехал в него,— здесь было другое.

— ДРУГОЕ: и то же. Пищеру было уже глубоко “в лом” всё, что я собирался поведать об Ильях. И сам он был какой-то другой... Словно подменённый — хотя такого, конечно, быть просто не могло.

: Я попытался ему рассказать обо всём, что было со мной — ведь прежде это было для него главным в жизни! — но он не слушал. Будто пребывал в ином мире,— даже не сомнамбулой, что самое страшное — а так: внимал моим словам, не вслушиваясь ни в одно из них,— словно взрослый речи ребёнка.

Я не мог понять, в чём дело: нельзя же было ТАК сломать человека! — но получалось, что можно.

Я не умею “лечить руками” — в своё время это неплохо получалось у Гитариста и Мамонта,— Шурка даже у меня пару раз снимал жуткую, сутки непроходящую головную боль — результат одной армейской травмы, точнее — мордобоя посреди ночи, когда я не ожидал... Но дело не в этом: где сейчас искать Шурку?..

— И также трудно было теперь представить Мамонта в пищеровской каморке. Хотя, бывало, он неделями “не выпадал” из пищеровских гостей, и начинали они ВМЕСТЕ — не просто “год-в-год”,—

: Но об этом я уже говорил, и позже неизбежно вернусь к данной теме —

— а потому “пока проедем”. Пока речь о другом: я ясно видел, что Пищера, как это называется на слэнге “чёрных экстрасенсов”, элементарно ‘мочили’. Но что я мог сделать? Лекарь из меня в области этих материй — просто никакой. Потому что видеть и чувствовать мало; нужно ещё умение...

: Возможность влиять —

— У меня её не было. Не по таким умениям я проходил специализацию в своё время. А потому всё, что я мог теперь сделать для Андрея — раз уж руками дотянуться до тех, кто ‘мочил’ его, не мог — это сидеть с ним, ждать неизвестно чего — и пить чай. Точнее, пытаться пить. Потому что на “чайную церемонию” былых годов это было меньше всего похоже.

— И тут зазвонил телефон.

А дальше было то, что я к этому времени делал просто бессознательно — настолько легко и непринуждённо у меня это теперь получалось. Я закрыл глаза и стал слушать, потому что это было очень важно.

: Звонил Чёрт — тот, который в своё время по наводке Сталкера вскрыл ЖБК, а теперь трудился “на официальной ниве” инструктором в спелеосекции МГУ: пытался, так сказать, “вытащить их из грязи казённой спелеологии в...” — но пока преуспел лишь в вытаскивании нас с того печального Эксперимента. Хотя я и знал, что Чёрт — парень неплохой... Просто “так уж склалось” — как водится в этой стране: “человек он был неплохой, да должность у него оказалась сучья”,— ну и пришлось, понятно, погеройствовать...

— И я видел, чего ему стоило то “геройство”: внутри и теперь — до конца жизни... Не отмыться. Потому что тогда он действительно был не виноват — их же подняли, как на обычные спасработы...

— А ты представь, что на такие “спасработы” подняли МЕНЯ!!! — кричит Пищер и упорно не желает брать трубку. Он считает, что с Чёртом ему говорить больше не о чем.

— Или представь, что по наиву ты попал на подобное мероприятие — пусть даже так, как Чёрт — и в самый разгар процесса до тебя доходит истинная суть сего события. Твои действия?..

— Не завидую “спасотряду”,— машинально бормочу я, потому что в этом случае им действительно не стоит завидовать. Но трубку снять надо. Потому что Чёрт звонит, чтоб расплатиться с нами за ту подлость. Хотя, конечно, расплатиться за неё ему не удастся уже до конца жизни... И он это знает. Теперь. И ему от этого не легче.

— Вот и общайся с ним, коль такой жалостливый. А я со всяким дерьмом здоровкаться не желаю.

— Спор наш ( терпеть ненавижу споры ) прерывает сосед Пищера — Пищер, как и я, живёт в коммуналке,— ударами трости в стену призывающий Пищера снять трубу со своего аппарата.

— Бери, бери,— говорю я ему — и в качестве дополнительного стимула напоминаю:

— Чёрт не закладывал нас. Нас заложил Сапёр — воспитанник Андрюши Вятчина, которого именно ты пригрел — не смотря на протесты Егорова...

: Сашка ему ещё в КПЗ всю правду по данному факту выложил — зэки хлопали, узнавая знакомые слова и выражения... Чего-чего, а выражаться “не кончавший гимназий” Егоров не хуже отсидевшего Пищера может. А кто не может — в этой стране?..

— И Пищер нехотя берёт трубку. И у него тут же вытягивается лицо, потому что Чёрт прямым текстом сообщает ему, что “власти завтра будут взрывать Ильи” — Чёрт выражается именно так — и Пищер должен хоть что-то сделать.

— Но что можно сделать?..

: Пищер растерянно оглядывается на меня. И я понимаю, зачем я не расписался в Журнале о выходе и приехал, не заезжая домой, к Пищеру.

“С вещами”.

Я показываю ему пальцем на себя, затем вниз: под землю. Никто ведь раньше средины декабря меня на поверхности не ждёт... А что? Сидел бы там на самом деле ещё, как миленький — если б с Двуликой Эвой в контактёров поиграть не додумался. На неделю б ещё моих заначек хватило,— а если по стояночным гротам пошарить...

: М-да. И грохнули бы меня завтра, как < нужное слово добавлять по вкусу > вместе с Системой. Хотя — с человеком внутри взрывать... А найти меня там — “шатуна” — никакой бы “спасотряд” не сподобился: уж как они ищут, мы знаем — в метре от месячного жмура просвищут, носа не зажимая, и ничего не заметят...

— Примерно те же мысли, судя по всему, обуревают Пищера, потому что он так распрямляется, светлеет — одним словом, преображается, будто на него Сам Ильинский Мамонт руки наложил или из Персонального Стакана “чернобурки” своей дал хлебнуть,— и заявляет в трубку ( отчётливо, ясно ):

— Чёрт! Можешь передать своему начальству, что у меня там сейчас группа на эксперименте. Под руководством известного тебе Пита. И ранее Нового года они не выйдут, а ещё скорее — не ранее 25 января.

: Любит он эту дату. Как-никак, день рожденья В. С. Высоцкого...

— И вообще: в новом году, как известно, у партии и планы новые. А кто старое помянет...

: Тому и вход — выход.

— Хорошо,— говорит Чёрт и вешает со своей стороны трубку. С нашей стороны она уже пару секунд покоится на рычагах аппарата.

— Ладно,— говорит мне Пищер,— валяй обо всём, что ты там “начудил”, по-новой. Я тебя очень “внематочно шлюхаю”.

: Это было здорово. Он словно проснулся — отвёл взгляд от того мира, в котором так демонстративно пребывал,— и разом исчезло проклятое давление, что сжимало и меня в его комнате... Что же: он носил его “сам в себе”?

: Похоже на то. Значит, “закодировали” нашего Пищера какие-то сволочи... И, в общем, можно было догадаться — какие. По крайней мере с цветом здесь ошибки нет — “чёрные” они и в Африке “чёрные”, и в стране непуганых идиотов. Однако — что все эти “кодировки” против наших Ильей?..

: Пшик гэбэшный. Не более. Правда, есть области, в которых с ними тягаться сложно — и прежде, чем говорить, я несколько напрягаюсь, пытаясь представить себе разнообразные “жучки”, которых упомянутая контора не могла не подселить в комнату Пищера. Однако сколь ни напрягаюсь — в живых не вижу ни одного: только трупики.

— Ага,— поясняет Пищер,— я их выжег.

— Как?..

— Есть способ,— он машет рукой, словно речь идёт о чём-то самом обычном — но дальше его разъяснения не идут: Пищер есть Пищер. Однако лучше, когда он такой — чем когда его вообще нет. Несмотря на присутствующее с виду тело.

И вообще: приятно, когда в помещении можно говорить о чём угодно... В совке это довольно большая редкость — почти такая же, как человек, с которым можно беседовать в упомянутом помещении. Но с Пищером — как бы его ни ‘мочили’ “чёрные”, и как бы он ни прокалывался по жизни с разными сапёрами — пока можно. И мы с удовольствием беседуем: и о том нашем Пребывании, и о том, что сделал я, и о том, как быть с Ильями дальше. И разрабатываем некий план, который начинаем претворять в жизнь:

: Ход насчёт того, что в Ильях пребывает группа, безусловно срабатывает — уже через восемь-с-половиной минут после общения Пищера с Чёртом раздаётся ‘ещё один звонок’. Но к этому звонку у нас уже всё обсуждено и готово — включая соединение пищеровского катушечника с телефонным аппаратом — и Пищер без промедления берёт трубку:

: надо же узнать, как работает кнопка “зап” на его магнитофоне. Пока звонит всякая челядь типа чёртового начальства,— кстати, я не ошибаюсь, и это именно оно. ( Средний род данного слова безусловно подчёркивает некое сходство с известным метаболическим продуктом. )

— Теперь всё оно так и будет звонить нам сюда,— по цепочке до самого верха: кому охота в результате своей деятельности заработать “мокрую статью”? К тому же “дикие спелеологи” — это одно, а слово “эксперимент” всё-таки вызывает в подкорке небольшую тормозную реакцию. Небольшую — до того момента, пока Пищер не сообщает им пару/тройку интимных деталей, после чего...

— Но нам совсем не нужно, чтобы они трезвонили нам полночи “до самого верха”: на “самый верх” мы должны позвонить лично — чтоб перехватить инициативу в управлениями событиями. А для этого, как минимум, нужно знать координаты этого самого “верха”.

Выбиваются же они из звонящих нам даунов следующим образом: тут очень важно представить, на каком языке с ними — в соответствии с табелем об их служебных рангах — следует общаться. То есть сявочное начальство Чёрта, мягко говоря, просто посылается к бую. Нам они не указ; мы профессионально занимаемся секретными подземными исследованиями в одном из серхзакрытых НИИ, то есть в их клубные околоспортивные игры не играем. И на всякую спелеошушару как-то не привыкли обращать внимания. И вообще нам несколько непонятно, с какой это стати спелео, как мы понимаем, спортсмены, суют свой нос в горизонтальные искусственные выработки?..

— Но прежде чем послать чёртово начальство в места, как выражался губернатор г. Тверь, “не столь отдалённые”, оно официально ставится раком — то есть в известность, что:

а) в Ильях на секретном эксперименте находится спецкоманда, связь с которой по условиям проведения эксперимента невозможна до 13. 01. 88 ( любим мы лярвам праздники портить );

б) разговор с абонентом автоматически записывается на плёнку — чтоб потом не было: а мы не знали... Запись ­— то есть её фрагмент — демонстрируется, в результате чего спелеосявки настолько теряют в настроении, что даже забывают попрощаться с нами — просто вещают трубку... Хорошо, что не сами. Нам эти спелеотрупы нужны живыми.

— И они выполняют свою Великую Истерическую Миссию: жалуются на нас своему начальству. А уж потом идут вешаться “на самостраховке” — ибо понимают: начальство завсегда дубьё, а чем начальник — тем дубее ( особенно казённый ), то есть будут взрывать, как было намечено, а вот сидеть за это — им. Потому что в отношении себя они иллюзий имени Ричарда При-ба-Баха не питают: их что на верную смерть посылать, что в Ильи... Спецкоманду вылавливать, которая забралась туда для отработки методик подземного боя и выживания. А также соответствующей маскировки — применительно к указанным задачам. < Даже если нашим лихим “спасателям” совершенно-случайно удастся их обнаружить — ибо сделать это намеренно они профессионально не в состоянии — как бы “бойцы невидимого спелеофронта” не приняли попытки их выманить из подземли за некую незамысловатую “вводную” своего начальства... Со всеми вытекающими последствиями. >

— И я чуть-чуть расслабляюсь,— буквально на полминуты,— и в голову мою приходит соответствующая мысль: пусть Пищер тут с ними по телефону “воюет”, а мне тем временем мотнуться обратно в Ильи, оснастившись по дороге ( где — моё личное дело ) несколькими баллонами с пропаном и углекислотой, а также более традиционной “химией или жизнью”, и разыграть перед пожаловавшими гостями эту подземную “спецкоманду”...

Ну просто руки жжёт — показать “спасотряду”, чей визит обязательно последует завтра в Ильи, “Вьетнам пополам с Освенцимом” ( как говаривал Мамонт, поджигая очередную “реактивную чекушку” — бутылку с бензином и фитилём,— прежде чем метнуть её в стену ненавистного грота )... Меня одного на это дело как раз хватит — даже Егорова с Мамонтом беспокоить не нужно: пара-тройка “объёмников” ( чтоб у них от счастья каски полопались — “сотряса” мозгов всё равно не получится за их отсутствием, чем это ‘явление породы’ ни вызывай,— так что об этом можно и не мечтать ); пара завалов с кодовыми замками в самых неподходящих местах, десяток-другой волоков ( общеотравляющих, удушающих, слезогонных и нервно-паралитических в традициях Силикат ) + личный мордобой с плавным выводом из строя всех ‘членов’ данного “отряда” в данном дыму,— ну и, конечно, славное егоровское изобретение — самая изюминка: волок углекислотный, наркологически чистый... Под занавес. “Фо спешел” для тех, кто к собственному ужасу ещё останется в живых.

— Однако с этой мыслью я быстро прощаюсь: взорвут вместе с Ильями. Это ведь не фашисты в Аджимушкайских каменоломнях — церемониться не будут... И потому мы с Пищером играем дальше — по телефону:

— По которому следующим номером нам звонят уже некие “официальные представители некоего официального Московского СпелеоСпасОтряда < не уверен, что “официально” здесь всё правильно с грамматикой — но что поделать: именно в такой “транс’скрипции” они нам представились, делая артикулярный упор на прописных, в моей записи, буквах — некто, скрывшийся в последствии под псевдонимом “Константин” и некто, назвавшийся “Погадаев Серёжа”. Или Слава — это я уже за давностью точно не помню,— да и какая принципиальная разница?! >

: СПЕЛЕОСПАСОТРЯД???

— ХА! ХА!! ХА!!!

: Что же тогда “контора Чёрта”?..

«Интересно,— думаю я,— они хоть соображают, кому можно вешать такую лапшу, а кому — нет?»

“Я не думаю: видите, нечем...” — ехидно цитирует Пищер из М. Волкова и интересуется, знают-ли мальчики хоть одну “дырку” в окрестностях г. Москвы ( уличные сливные колодцы, как и канализационные люки — не в счёт ), и не заблудятся-ли они в метро по дороге к оной?..

: Более сложные вопросы им, очевидно, задавать бестактно — ‘хлопцы могут не понять и обидеться’. То есть обгадиться. Хотя в известном смысле они уже сделали это: представившись перед нами от лица стопроцентно не существующей в настоящее время организации...

В завершение общения “представителям потусторонних сил”, как их обзывает желчный Пищер ( очевидно, намекая этим на их связь с загробным миром — ибо, как уже было сказано, ребята представились нам от лица давно усопшей и, кстати, изначально мертворожденной организации ), указывается направление — или, по-научному говоря, ‘азимуД’, следуя которому они действительно смогут добраться до Ильей. По крайней мере, до одного из известных ильинских гротов. Фольклёрно, я бы сказал, даже самого известного грота — ибо называется он “Малый Нецензурный”. То есть — “Х... Малый”.

Впрочем, по указанному азимуту можно дойти и до Большого.

— Так же они предупреждаются насчёт записи беседы и спецкоманды, проводящей учения в пещере.

А потом Пищер кладёт трубку и мы долго ржём, не в силах прийти в себя. Этот раунд мы выиграем — и твёрдо знаем это. Потому что я просто НЕ МОГУ ПРЕДСТАВИТЬ, КАКИМ ИДИОТОМ НУЖНО БЫТЬ, ЧТО БЫ ПРОИГРАТЬ “НА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОМ ПОЛЕ” — ТАКИМ ...

— И мы вновь ставим чай: очень хочется пить,— и я мастерю бутерброды — просто ЧУДО: Пищер где-то умудрился “надыбить” немного настоящего сыра; настоящего — я понимаю толк в данных вопросах,— я ведь больше всего на свете люблю сыр — чииз,— избаловал я себя там его многосортовым вседоступным изобилием — но, как вернулся оттуда, не видел его в этой стране,— а Пищер вдруг откуда-то достал,— однако, насладиться вкусом сего замечательного продукта нам не даёт очередной звонок по телефону:

: предпоследняя, по нашим с Пищером расчетам, инстанция между нами и теми, кто стоит “наверху” этой операции ( “наверху” — пока мы не дозвонились до них ),—

— Ибо вначале Пищер посылает по следам предидущих “звонарей” в грот “М.Х.” одного ярко выраженного дауна — якобы... ГЛАВНОГО НАЧАЛЬНИКА ГЛАВНОГО МОСКОВСКОГО ГЛАВНОГО СПЕЛЕОЛОГИЧЕСКОГО ГЛАВНОГО СПАСАТЕЛЬНОГО САМОГО ГЛАВНОГО СПЕЛЕОСПАСОТРЯДА... ( кажется, так. А то ведь они с такой силой изобретают свои титулы, что словами этого просто не описать: в крови у них это, что-ли?.. — ну не в мозжечках же! — даже мозжечки такое запросто вытесняют, а мозгов настоящих, точнее, неокортекса у них нет и не может быть “по определению”, иначе б не служили в данной конторе,— хотя я не особо уверен в спинном... точнее, в его интеллектуальной потенции — иНпотенции то есть; но ведь есть ещё вегетатика — куда ж она смотрит в организмах подобных уродов — как ей не стыдно, в конце концов, молчать, когда они языками ворочают?.. Вот и распоясываются,— но тут я, пожалуй, прервусь ) — и продолжу далее. Потому что после того, как Пищер почти ритуально уже обряжает этого козла информацией обо мне, то есть о спецкоманде под землёй и о записи разговора — тут уж не до шуток...

... трубку у не к письменному столу упомянутого козла ( сиречь — дауна; нужное слово замечать по вкусу ) забирает Его Высокое Начальство —

— или напрямую соединяется с нами. И тут начинается такой цирк, что мы безошибочно делаем вывод о “предпоследности” этой инстанции: ‘инстанция огромного масштаба’... Что и говорить:

: Во-первых — наличие ‘сексретаря’-адьютанта мужского полу в 00 часов 47 минут ночи;

: Во-вторых — по полной неспособности менее, чем с двумя ошибками, произнести слово “спелеология” ( о существовании термина “спелестология” даун такого масштаба не обязан даже подозревать );

: В третьих — по наличию “весьма специальных”, столь ненавистных нам в речи, интонаций “гэбэшного толка”;

: В четвёртых — по характерному лексикону;

: И в пятых — по тому, как этот новоявленный баран Мюнхаузен нам представился...

— Я данный титул воспроизвести здесь просто не смогу: я ведь не Э. Тополь и не В. П. Аксёнов — таланта у меня такого нет,— это ведь даже не титул был — номенклатурно-спелеолажическая поэма в десяти главах, трёх, как минимум, частях, с прологом, некрологом, эпилогом, пафосом и бирюльками,— и ‘пердисловием от реакции’,—

: “Сага об офсайдах”.

... И как он орал на Пищера и пугал “ТУРМОЙ” —

— Как у пищеровского телефона наушник от перегруза не разорвало?.. Не понимаю. А то бы пришлось бежать на улицу и срочно к Егорову среди ночи из телефона-автомата взывать: он же у нас по первоначальному недообразованию “телефонист, значить”...

— Сашке, кстати, звонить всё равно приходится,— и это я делаю действительно из телефона-автомата на улице, но чуть позже — а пока мы “беседуем” с этим ( судя по силе голоса ) полканом. То есть — полковником госбезопасности,— если называть вещи своими именами. Хотя что до имён...

: “БЕЗОПАСНОСТИ”!.. Да я большей угрозы для страны, чем от них, просто не знаю — это же всё сплошь профнепригодные люди!.. Вот послушайте, как мы их “делаем” в эту декабрьскую ночь накануне Международного Дня Защиты Прав Человека: как бы отвечая на всё, сделанное ими от всей их гнусной сущности для нас ранее...

: Полкан-Мюнхаузен орёт, матерится, пужает Пищера тюрьмой и лагерем ( во-первых, нашёл, кого пугать, а во-вторых, мы все с рождения и без того в лагере пребываем — под названием “социалистический”, с этакой краснокоричневой образиной без штанов вместо лица,— только одни это понимают, а иные — нет ),— и грозит, что ( вдумайтесь дальше в каждое его слово ) “если через полчаса Пищер не выведет всех своих из-под земли — то через пять минут за Пищером приедет машина и разговор с ним будет завершён в ином месте”...

..: Очевидно, более естественном для полковника — и в более привычной ему форме. Чувствуется, что полкан-мюнхаузена сильно сковывает тот факт, что Пищер не измудохан до потери сознания и не связан по рукам и ногам, а из жопы у Пищера не торчит пятикубовая машина на сульфатной тяге... Запрещённой, между прочим, к применению специальной конвенцией по всему миру,— ну да знаем мы страну, которой международные законы не писаны, если писаны — не читаны, если читаны — не поняты, а уж коль поняты — то так...

: Боже упаси остальной мир от такого “прочтения”.

— Что вы,— вежливо отвечает Неизмудоханный Пищер этому зверю,— я, как и вы, маленький винтик ( очень тонко, между прочим, поддевает: ибо полкан-мюнхаузен представился нам “презренным спасателем” ),— там же четыре закрытых института задействовано, и специальная комиссия министра обороны... Этот вопрос я, как и вы, решать не вправе. Я,— говорит Пищер далее, немного помолчав для приличия,— я бы и сам рад — но от меня это не зависит. Поймите меня правильно — в данной операции ( как бы проговаривается он ) я выступал всего лишь штатным консультантом-спелеологом, ответственным за выбор полигона для испытания этих технологий... Да, они работают со специалистом, которому прекрасно известен данный лабиринт. Специалиста рекомендовал я, но какое это имеет отношение к предмету нашей беседы?.. Извините, фамилию его я сообщать вам не вправе без специального разрешения. < Хороший ход, на твёрдую “четвёрку”: от Чёрта они уже знают о моём пребывании под землёй; “подтужившись” — на что уйдёт какое-то время работы “конторы”, точнее, данного отдела — они определят и мою фамилию, и что я действительно всё ещё нахожусь под землёй,— особенно после даже невнимательного изучения Ильинского Журнала; но, главное — так же определят-установят род моих внеспелеологических увлечений. И моё кондовое армейское прошлое — что вкупе со всей иной “информацией”, выкаченной как бы из Пищера, посеет в их крохотных мозгах определённые настроения. > Я, конечно, доложу в комиссию о вашем решении,— излагает далее Пищер,— но не думаю, что оно вызовет восторг в соответствующих инстанциях... Извините,— вдруг довольно жёстко выговаривает он полкану, словно ребёнку, задавшему бестактный вопрос,— но такие вопросы я с вами обсуждать не вправе. Эта проблема после моего сообщения может быть обсуждена с заместителем т. Язова и с представителем ГРУ... Понимаю, вам ничего не говорит эта аббревиатура — но поверьте, это даже не пресловутый “комитет”...

— Безусловно, что такое ГРУ полкан-мюнхаузен знает не хуже Пищера. Но показать это знание просто не имеет права. На чём и играет Пищер. А разбираться с замами ( довольно бесчисленными ) министра обороны, да ещё лезть поперёк могущественнейшей из контор нашей страны,— действительно: что “комитет” против ГРУ?..

: Официальные спелики — против нас. И полковник не может этого не осознавать,— как я подозреваю, с ничем не заглушаемой служебной болью. То есть, поскольку полкан-мюнхаузен — типичный совок ( “другие там не ходят” ), то в силу занимаемого служебного кабинета он просто не может вообразить, что Пищер способен брехать с такой силой: при слове “зам министра обороны” и слове “ГРУ” в нём включаются определённые рефлексы. К тому же он знает из личного дела Пищера, какую должность в ГРУ прежде занимал пищеровский родитель ( или догадывается ),— знает он так же, что именно интриги этой конторы против комитетовских сявок спасли Пищера от потери московской прописки,— в общем, в его организме автоматом срабатывает определённый процесс, требующий, как следствие, смены брюк и кальсон под ними.

— Спелеоспорт,— не унимается тем временем не на шутку разоткровенничавшийся Пищер,— как вы догадываетесь, не имеет к этому никакого отношения. Вас, очевидно, просто неправильно информировали... Нет — я не имею права обсуждать с вами эти вопросы. Так что я могу предложить вам — пока не случилось досадного инцидента — как-то устраниться от участия в данной акции. Это я вам, как спелеолог спелеологу говорю — в силу наших общих, так сказать, корпоративных интересов...

: Главное — чтоб он его досрочно в гроб не вогнал. А вообще-то здорово: так им и надо, проклятым. Ибо куда им до НАС — он же, салага, костровых сказок не слушал, на пищеровском Эксперименте не сидел меж другом Егоровым и Брудер Сталкером,— шесть часов непрерывного тестирования под их нескончаемый трал,—

— хотя, возможно, активно способствовал прекращению данного тестирования “в самый традиционно неподходящий мовемент”...

— и я представляю, какой шухер сейчас разразится в “гэбэшнике” по поводу информации Пищера < “Товарищи! Нас крупно подставили — есть все шансы напороться на ОФИГИТЕЛЬНЫЕ СЛУЖЕБНЫЕ НЕПРИЯТНОСТИ!!! В этой грёбаной катакомбе [ именно так, катакомбу от каменоломни они отличить не в силах ] тренируется грушный спецназ — и мы их, это самое дело, должны завтра замуровать...” >,— как они бросаются жечь “деньги, часы, документы”,—

— и чуть не падаю со стула от смеха.

И, чуть прикрыв глаза, слышу:

— ПЕТРОВ!!! / “МНОГОТОЧИЕ, МНОГОТОЧИЕ, МНОГОТОЧИЕ” / КТО ГОТОВИЛ СОПРОВОДИЛОВКУ?!!

... И после этого они ещё будут продолжать называть себя “спасателями”???

— Знаете что,— возобновляет атаку вконец оборзевший Пищер ( правильно: надо окапываться на завоёванных рубежах ),– мы сделаем так: я доложу в комиссию о вашем решении; дня через три-четыре вы мне позвоните, и я вам сообщу точно, когда будет прекращена операция. И если комиссия по результатам этих учений, то есть испытаний, не сочтёт применение Ильинских каменоломен оправданным в качестве постоянного полигона — что ж, взрывайте... Что я тут могу сделать...

: Однако — по шаткому льду шагает. Только полкан-мюнхаузен, похоже, уже просто не воспринимает тонких фигур речи Пищера. Были б мозги — точно окочурился бы от услышанного,— впрочем, имей мозги — он бы никогда в жизни не назвался “спасателем”...

: Если б имел мозги.

... Нет, в самом деле: это ж надо — так глупо подставиться!

Впрочем, вполне в стиле конторы: объявить место проведения фестиваля зоной эпидемии ящура, городской клуб самодеятельной песни разогнать, исходя из “экологических соображений”... И так далее,—

— Что они там: нас совсем за дурачков считают?.. Пора бы уж перестроиться: 88-й год в окно стучится, между прочим,— год Дракона,— а они всё... Как маленькие.

— Хорошо,— устало и очень натурально повторяет Пищер,— тогда попробуем сделать так... Вы ведь не сами руководите этой акцией? Ну, а к чему нам тогда с вами ругаться и переживать за своё начальство?.. Пусть у них голова болит от этих проблем. Давайте сделаем так: я уговорю завтра у себя наверху секретаря комиссии — в крайнем случае, если не застану его на месте, то зама — и он срочно созвонится с теми, кто непосредственно отвечает за эту вашу акцию. Таким образом, нам эту проблему решать не придётся. Ведь взрыв — наверняка инициатива домодедовского горкома?.. — швыряет он в полкан-мюнхаузена спасательным кругом.

— Не убил бы: бросок довольно точный...

: Значит, возвращаемся к первому варианту — раз оттянуть это событие мы не в силах. ( Ничего: у нас с Пищером в засаде ещё целых два запасных полка землю копытами роют — не считая Егорова с Мамонтом... )

— Полковник, правда, просто так сдаваться не намерен — сказывается знание никем не отменённого ‘Полового Устава’ образца 1943 года,— я имею в виду процесс наложения взыскания за добровольную сдачу в плен с последующим расстрелом,—

: То есть для виду он ещё дёргается — но не столь активно.

— Разбирайся со своим начальством сам, а завтра же спасотряд прочешет всю вашу пещеру и выведет твоих ... / ‘многоточие, многоточие, многоточие — и ещё не один раз многоточие’, причём даже не вполне по делу / — и тогда мы продолжим наш разговор в другом месте.

: Больше всего это, однако, напоминает типовое размахивание кулаками после драки. Особенно — в интонационно-матерном аспекте, ибо ничто так не выдаёт тайных мыслей человека и его глубинного настроя, как скандирование нецензурных текстов.

А потому Пищер просто хмыкает по окончании гэбэшеной речи:

— Вы, очевидно, не поняли,— повторно ( почти как менту: медленно и два раза ) говорит он. Хотя, наверное, надо было повторить раза четыре — в соответствии со статусом конторы...

— Вы не поняли. И мне, видимо, придётся вас разочаровать: никого и ничего ваш “спасотряд” найти не сможет. Дело в том, что это не просто группа экспериментаторов... Это тренируется спецкоманда — городской спецназ. Методика выживания в системах подземных ходов, ведение боевых действий под землёй с использованием методик ниндьзя и ряда современных технических разработок... У них естественная установка: ни с кем не вступать в контакт, быть максимально незаметными — как бы их ни провоцировали. И уверяю вас: это не только специалисты, прошедшие высококлассную отборочную подготовку — они оснащены самыми современными техсредствами, часть из которых проходит во время этих учений практическое испытание. Так что как выйти на поверхность — так и вступить с кем-либо из посторонних в контакт они могут только, получив специальное разрешение своего командования: ГРУ. Мне очень жаль, что я не имею права расшифровать вам эту аббревиатуру — но это уже не мои, а ваши трудности. И вообще,— Пищер откровенно зевает,— мне надоело с вами трендить. Уже, между прочим, почти полвторого ночи. Лично мне эти каменоломни давно до лампочки. Взрывайте — мне-то что? Я вас предупредил, что беседа записывается. Утром кассета с записью будет на столе дежурного ГРУ; копия — в приёмной министра обороны. А чтоб вам не пришёл в голову какой-нибудь идиотский финт, я на всякий случай прямо сейчас перезвоню по одному номеру и извещу о состоявшейся беседе и о том, что завтра лично доставлю кассету с записью. Спокойной ночи,— и Пищер эффектным движением опускает трубку на рычаг, не слушая раздающихся из неё звуков.

— И тут же набирает номер, как я полагаю, отдела, в котором работал прежде его отец — точнее, возглавлял. И это действительно номер ГРУ, прослушать разговор по которому невозможно. Как и определить с районной АТС, что абонент по техническим причинам так и не снял трубку — потому что не может быть никого по этому номеру в два часа ночи!..

— Пищер наслаждается характерными низкочастотными гудками — не такими, как с обычных АТС, а чуть длиннее, чем “занято”, но короче, чем “свободно”. Наслаждается ровно столько, сколько может длиться разговор с воображаемым дежурным. А на АТС, поставленной полкан-мюнхаузеном в это время по стойке “смирно!” ( это — без сомнения ),— АТС Пищера, я имею в виду,— царит тихая паника:

: Пробуждение немногочисленного более-менее трезвого технического состава,— честь отношения к которому в своё время разделял наш Егоров,— от него и знаем довольно стандартные подробности аналогичных “побудок”,— сонный дежурный тупо созерцает карту соединений, и сообщает полковнику номер, а также характер гудков. После чего посылает полковника в один из известнейших ильинских гротов ( в Большой, а не Малый по причине времени суток ) — и ложится спать далее. Глотнув ещё 150 грамм снотворного: оно значительно облегчает боль от угрызений совести во время подобных дежурств,— у кого есть, конечно. Потому что и то, и другое сейчас в этой стране в огромном дефиците.

— И полковник ( пока ещё полковник ) с ужасом определяет по своему каталогу ( точнее, с этой работой справляются его адъютанты — чтоб не спали без дела: ночь ещё не кончилась ), что данный номер действительно принадлежит ГРУ.

Возможно — но маловероятно — он определит даже, что это номер одного очень замечательного отдела... Назовём этот отдел “техническим”. Но никогда с обычной аппаратуры подслушивания, которой нафаршированы советские АТС, не определить, снял-ли трубку абонент “на том конце провода”. Потому что не определить — и всё: ГРУ — это вам не гэбэшная богодельня для детишек высокопоЦтавленных коммунистов. Там профессионалы работают. И взрывами пещер, как и борьбой с собственным народом они не занимаются: у них конкретной работы хватает.

А потому, не успевает Пищер положить ещё тёплую трубку после воображаемой беседы с родителем, раздаётся новый звонок. На этот раз гораздо более истеричный,— по-моему, голос Мюнхаузена ( слово “полковник” можно фактически отбросить по очевидным причинам ) раздаётся из неё даже чуть раньше, чем смолкает звонковая россыпь.

— Вы продолжаете записывать нашу беседу?..

Следует отметить, что интонации Мюнхаузена значительно изменились — трудно только сказать, в какую сторону. Видимо, у него просто дрожит голос.

— А КАК ЖЕ!!! — злорадно торжествует Пищер.

: “спасатель” ломается. А что ему ещё остаётся делать? Только что он получил подтверждение, что с ним не шутят — и по самому большому счёту. Как ни дико ему было получить подобную затрещину именно от Пищера — которого он в годы оны... Когда была его воля,—

“Во времена былинные, теперь — почти далёкие...”

: Что с ГРУ шутки плохи, он доподлинно знает. И хоть в расход его, конечно, не пустят,— опять же, не те времена,— пострадать можно так, что “мало не покажется”.

Причём в любом случае. Отложить взрыв — а вдруг его просто нае...? А если рвануть – а там не люди, а действительно спецназ?..

: Вышка не вышка, а кресла и звёздочек перед пенсией лишиться... Проверить же можно одним способом: тем самым, коим несколько колется.

— И Мюнхаузен, корчась в судорогах у пищеровских ног, выкидывает белый флаг своей позорной капитуляции ( до чего же сильно порой не хочется терять кресло, квартиру, дачу, машину, партийные продовольственные заказы, чудовищные транспортные, гостиничные, медицинские и прочие блага, возможность ничего не делать и по желанию и настроению время от времени закатывать хохмы ради пресс-папье в лоб подследственному или же свидетелю, до полусмерти озабоченному лишь одним: как бы не превратиться в подследственного по воле и произволу этой гадины в кресле,— возможность в открытую издеваться над людьми, шантажировать их... Но закроем эту мерзкую скобку: всё равно никто и никогда из этих подонков не ответит в нашей стране и за миллионную долю тех страданий и несчастий, что они причинили людям: такова бесчеловечная фабула этой страны, её мораль и главное свойство ),—

... Привожу белый флаг полностью ­— дабы не упрекнули во лжи и передёргивании: те, которые тогда...

— Вот он:

Телефон — 136-62-70, КОВАЛЕВСКИЙ ЛЕОНИД ПАВЛОВИЧ: “зам. пред. домодедовского испол. кома.”,— тогда ещё...

За собой, тем не менее, “нач. спас.” Мюнхаузен оставляет право их дефектно-мифического “спасотряда” обнаружить завтра в Системе пищеровский спецназ — очевидно, как эквивалент достойной для себя капитуляции: чтоб свои не расстреляли за неизмену Родине.

: Что ж их — пусть рыщут-ищут.

— Хрена лысого они там найдут по ряду причин,— язвит на прощание Пищер. И добавляет:

— На своё счастье...

: Совсем обнаглел. Ладно — ГБ мы из игры вывели, сыграв на их животном ужасе перед ГРУ,— а значит, вывели так же и их сявок-спасателей,— презренных “недостукачей-недоспелеологов” Пальцева и Ко: свою долю кайфа они получат завтра, пытаясь войти в Систему. И пусть это будет нашим последним для них “ильинским приветом”: хоть один день, но мы точно выиграли — то есть завтра они Систему взрывать никак не будут, а за это время мы успеем вывести на поле боя наши “засадные полки”. И возможно, подтянуть кое-какие резервы... А там — “чем Чёрт не шутит, пока гестапо спит”?..

: Горком тоже не самая мудрая в мире инстанция. Главное, чтобы за ним уже ничто не стояло.

— Но там уже ничего не стоит и стоять от ужаса никак не может — потому как разбегается в упомянутом чувстве.

Напоследок ( видно, совсем спятив от страха ) Мюнхаузен оставляет Пищеру “для связи” свой телефон,— начинающийся на бессмертные “двойки” контактный телефон КГБ,— и номера телефонов Домодедовского УВД. То есть полный боекомплект “виновников торжества”... Начисто забыв, что в начале общения представлялся нам банальным спасателем.

Только я никому не пожелаю, находясь в добром уме и трезвом здравии, иметь “связь” с подобными ведомствами. Не отмоешься до конца жизни. Но эту мысль я додумываю уже на улице, куда выбираюсь из тёплого пищеровского дома — не смотря на мороз в более, чем 20о — чтобы позвонить Сашке. Очень кратко я обрисовываю ему ситуацию — без упоминания наших с Пищером планов, и вообще без упоминания себя и Пищера. Ни к чему это нам — тем более, по телефону... Я ведь не в ГРУ звоню — простому смертному, чей телефон и без того прослушивается круглые сутки, а уж сейчас — “накануне события”...

: ну просто не может не прослушиваться — я это вижу без всякого напряга.

Главное — говорю я Сашке — сделать так, чтобы гэбэшенный спасотряд завтра не смог войти в Систему — но вход при этом был цел. И чтоб была видимость, что внутри кто-то есть.

: Егорову не надо специально объяснять, как это делается — “волок спонтанный, самообразующийся на свиду пустом месте...”

— Не только тротиловым эквивалентом объекты минировать можно. Садовая шашка “Марс” тоже неплохой эквивалент, и символический в силу своего названия,— хотя и мелковатый: как ционер при измерении человеческого интеллекта — правда, если мерить так называемый “интеллект сотрудника органов внутренних дел”...

: Согласен — величина более, чем избыточная. Но то, что могут “оттопырить” в Системе Егоров с Мамонтом, пожалуй, даже не в “кило-” — а в “тера-” и в “гигамарсах” измерять...

— Хотя я не очень надеюсь, что этот трюк сработает. Но ведь нужно как-то отвлечь внимание “гэбэшника” и их прихвостней от наших с Пищером планов?..

— И я вижу, что Сашке и Мамонту скорее всего не удастся проникнуть в Систему — потому что перед входом в неё полчаса назад ( с опозданием почти на сутки в силу своеобычного разгильдяйства и нестыковки планов “высокого начальства” ) был установлен специальный наблюдательный пост: кордон, чтоб не допустить нашего появления в пещере накануне её взрыва,—

: состоящий из одного-единственного, проклинающего всё на свете от холода и недостатка спиртного, мента,— замерзающего как герой Джека Лондона у традиционного ильинского “костра” из четырёх обледенелых стволов осино-рябино-черёмуховой “зелёнки”. Которая даже в сухое лето не очень-то на костровое топливо смахивает... Но откуда менту знать тонкости разведения костров в непогоду?.. Один ведь ционер, то есть даже миллионная доля его... У табуретки и то больше.

На термометре минус двадцать пять по-Цельсию. Просто праздник со всеми вытекающими для мента следствиями,—

«Мамонтовки возьмите,— мысленно взываю я к Сашке,— и побольше...»

— То есть я не прямым текстом, разумеется, все эти инструкции ему сообщаю,— а так, чтобы он понял. Говоря меж совсем других слов. И чтоб никогда не поняли те, кто будет запись этого разговора слушать и анализировать — сколько бы раз ни прослушали. Потому что всегда есть вещи, понятные и известные лишь двум говорящим — а остальные слова...

: Что — “слова”? Не более, чем настройка.

— Набор кодовых звуков. Ключей.

И Сашка прекрасно слышит и понимает меня. Что ж — они с Мамонтом сделают всё, что можно. И то, что на первый взгляд, кажется, нельзя. Так что завтрашний день будет не самый геройский в истории гэбэшного “спасотряда” — но насчёт геморройности...

: Я закрываю глаза — и вижу, как Сашка со свежеопохмелённым Мамонтом, не поскупившись на ночное такси и прикинувшись заблудившимися лыжниками ( “что вы спросили у старушки в три часа ночи?” — конечно же, абсурд — но именно он и срабатывает в данной стране ), упаивают вусмерть дежурившего перед входом мента < “мамонтовка” для этой цели в мороз — неотразимая штука; все ильинские это знают >,— а затем, поскольку войти в пещеру тем не менее не получается ( мент твёрдо лежит на своём, а наши, как-никак, играют партию лыжников ), расстреливают из штатного ментовского ПМ-а ящик пустых бутылок, откопанный из-под снега на близ расположенной свалке и установленный, естественно, прямо во входе в Систему.

: В самом входном шкуродёре, обойти который физически невозможно.

— Бутылок на свалке достаточно ( поскольку не столь давно мы как раз очищали привходовые гроты от скопившегося в них мусора ), и когда выданные менту боеприпасы кончаются, в ход идут камни и палки, старые консервные банки и комья навоза с соседнего поля. Навоза хватает до самого конца развлечения — как и “мамонтовки”: на две смены ментов ровно. Потому что вторая смена, поражённая костром Егорова, который, как известно, способен гореть и греть абсолютно в любую погоду,— а также “мамонтовкой”, свойства которой очевидны, ибо покоятся рядом,— задерживают наших друзей до рассвета.

А уж совсем “в рассвет”, довольные собственной ‘целкостью’, менты и Мамонт с Егоровым срут “на брудершафт” на свежеобразованный завал ( перекрытие шкурника стопроцентное ) — распевая луферовскую “ПРИХОДИТЕ, ПРИХОДИТЕ...”

: Верх цинизма — насрать во вход родной Системе... Такое даже Милому Другу не снилось.

— Но, однако же, теперь “приходите”. Плииз,—

И вообще: подумаешь — вход... Спасти Ильи важнее. Тем более, что некоторое время назад мы с Пищером и Керосином — это было, естественно, до его отъезда в Чехию — позаботились о том, чтобы Ильи “в случае чего” не остались без входа:

— То есть тихо и незаметно ( совсем как и тогда, во время Зелёной войны ) мы втроём без лишней рекламы сделали себе ещё один вход в Систему. Очень аккуратно — ровно посредине между Левой и Правой системами: “и нашим, и вашим”. Но афишировать это дело не стали: времена наступали малоприятные,— а потому просто вбили в него с поверхности металлическую бочку без дна для сквозного прохода, закрыли её крышкой и замаскировали сверху дёрном с некоторым количеством бурелома.

: До лучших, как говорится, времён.

— Это и есть наш “второй запасной полк”, а первый...

... Первый — это была уже не наша работа: никому из наших никогда в голову просто не пришло бы такое — над раскарстованным массивом, издырявленным к тому же обширной выработкой, тянуть высоковольтную линию электропередачи. Тем более — такую махину, как ЛЭП-500. И в довершение всего — точнёхонько над Системой, где и без их опор под нагрузкой — и вообще безо всяких, если уж на то пошло, опор, пол-Системы в аварийном состоянии на ладан дышит: только подходящего чайника ждёт, или спасателя с кайлом и амонитовой шашкой.

— Мы из-за этой их “линии” последнее время, как под смертью, в Ильи ходили: перед тем, как залезть, не на вход смотрели — и его состояние — а выше: на гору. Все-ли опоры ещё стоят. И просыпаясь в гроте, первым делом шаговое напряжение вольтметром на потолке мерили — а уж потом глаза открывали... Не жизнь была,— сплошной зачёт по ‘эрэктротехнике’ ( имею в виду стояние волос на голове в определённых условиях ),—

— Но нет, оказывается, худа без добра: и в бочке дерьма завсегда ложку дёгтя отыскать можно... Со спектральными слезами атомов мёда. Если только, конечно, дерьмо перелопатить как следует.

Но дерьма в нашей стране — хоть жопой жри. А значит, и каплю мёда каким-то чудом нацедить не представляется невозможным. Мы, например, нацедили —

И теперь главное было — отстоять любой ценой этот наш заначенный вход в Ильи:

— Нашу специальную заначку на будущее.

: Наше будущее то есть.

Но чтоб сделать это, нам с Пищером нужно было оказаться в самом эпицентре событий —— причём как можно ближе к их “верху”:

Чтобы самим руководить всем этим процессом.

— Потому как механика данного процесса в некотором приближении “выглядит примерно так”:

/ “А дырка от бублика...” — помните?... Анализу этого сволочного процесса и тому, как с ним бороться, мы и посвящаем нашу с Пищером бессонную ночь. И додумываемся до следующего... /

: Есть некие “официальные спелеодятлы”, которые, скажем, имеют на нас зуб. На Сашку — за то, что отыскал в своё время Шкварина и опозорил их перед всем спелеомиром; на Пищера — за Университет его подземный, за ПИ-инициативы,— но гораздо больше — за его занятия чуждой советским спелеоспортсменам наукой спелеонавтикой < продажной родственницей ‘буржуазных девок’ селекции, кибернетики, генетики, биоритмологии, теории расширяющейся Вселенной, дрейфа континентов, чёрных дыр, летающих тарелок, инопланетных цивилизаций,— и многого другого во всех областях человеческой жизни, включая стерео-и-квадрофонию, двуслойные магнитные плёнки, бытовые “видюшники”, акустические колонки из музыкальной ели, доступные всем автомобили, компьютеры, личные приусадебные хозяйства... >; на всех ильинских “в целом” у них зуб за полное игнорирование их совдеповских игрищ со справками, зачётами и прочей бумажной мутатой, жизненно необходимой лишь тем, кто не состоялся на самом деле ни как хороший спелеолог, ни как хотя бы средненький ‘инженегр’ по месту службы — но на профсоюзную ниву вклиниться не успел ( там своих хватало ); на кого-то у них может быть зуб за прекрасные связи с местными спелеологами в других карстовых районах — в то время, как “официальных москалей” дружно ненавидят, по-моему, все, кто только ходит в нашей стране под землю... Что ж — есть за что:

— Иногда даже стыдно бывает признаться на каком-нибудь слёте или в экспедиции, что ты тоже из Москвы... < У нас самих случай был — просто кошмарный: до лютого, жгучего стыда... Сидим как-то у одного костра на Чимганском фестивале,— Коровин, Егоров, Пищер и я,— ребята песенки поют неплохие, и вдруг запели что-то подземное. «О!» — говорит Коровин, и просит гитару: не как в Ильях обычно, чтоб накормили, а на самом деле — петь. И начинает исполнять наши любимые ильинские — штук десять своих спел, и стихи читал,— потом Сашка продолжил, а Генка спрашивает хозяев: мол, сами-то откуда будете? На Чимгане же народ со всей страны собирался — и какой народ... «Мы,– говорят,– ашхабадские спелеологи»,— а перед тем они всё генкино выступление на магнитофон писали и было видно, что в полном восторге они — даже от того, что Сашка после Гены на гитаре делал: ведь после Коровина просто невозможно, так я считаю, на гитаре играть — лишь позориться,— но они и Егорова писали, потому что он тоже наше подземное пел — то, что Гена не очень хорошо помнил. «А вы откуда?» — нас спрашивают. Ну, и я отвечаю: тоже спелеологи, только из Москвы... И тут они говорят — чуть-ли не хором: извините, нам пора. И уходят. Насилу остановили, просим объяснить, почему: ведь только что чуть-ли не два часа вместе сидели и всё было в кайф... Ну, они и рассказали нам кое-что — и случайно привели пару фамилий: всё тех же Пальцева, Вятчина... «Так это,— кричим мы,— и наши враги!..» И поведали им кое-что из нашей ильинской спелеожизни: как они нам входы периодически опустить пытались, и о шкваринской спасаловке,— ну и об Эксперименте, конечно... Вот такой эти сволочи след по всей стране оставили. >

— Так что мы в нашем конфликте с чёрными не исключение. Просто мы у них под боком: “в самой вотчине как бы завелись” — вот и пытаются они вытравить нашу независимость всеми способами. ( Мол, как это так — “мы продались, то есть, честно служим — а эти позволяют себе...” ) И носятся с нетленной идеей “взорвать Ильи” — бельмо на своём глазу — т.т. Пальцев, Вятчин, Крицкий... как маньяки какие-то, право.

Да только с идеей этой сами по себе они до скончания света носиться могут — в одной, отдельно взятой системе,—

— Но тут на сцене появляются настоящие ЧЁРНЫЕ: то есть “крёстные отцы” всех этих спелеосовков,— гэбэшники. Которые так же не прочь уничтожить наш “гадюшник” — с их точки зрения,— “провести превентивную оперативную работу”, как они это называют — пока мы тут у себя под землёй в полной безнаказности своей и недосягаемости их пристальных отеческих ушей и взглядов не додумались до идей какого-нибудь Буковского-Сахарова...

: Подобно примеру отца-основателя Пищера.

— Ну и есть орденов Членина и дурной славы всех степеней и расцветок домодедовский дур... виноват, горком. Который не жаждет ( зашуганный гэбэшными ‘телегами’ ), чтоб на его территории — во вверенных ему совеЦкой властью пенатах то есть — происходило нечто непонятное, интуитивно-опасное, странное < “они хотят странного”,— из Стругацких; “он странный: именно за то его и надо уничтожить”,— из Лореса > — не санкционированное сверху при этом. К тому же он, как я уже сказал, активно подогревается жалобами-доносами т. Пальцева и других аналогичных “т.т.” ( конечно, главная забота т. Пальцева — пресловутая “подземная безопасность”; как известно, у т. Пальцева не было в жизни иных забот — как и некому, кроме него, любвеобильного, было радеть о “безопасности” ходящих в каменоломни,— ну просто, кроме него, самого такого опытного, никто не мог взвалить на свои некрепкие плечи столь высокоморальной ответственности за тех, кого и по именам-то не знал, и в лицо не видел... Оттого, видимо, и нужно было вытаскивать нас с Эксперимента, громить аппаратуру, а потом, “заметая следы” — всё-ж-таки “перестройка”, “могут и высечь” — взрывать вход в пещеру... Из которой незадолго до того “попятил”, как самая последняя сволочь, самые интересные “минеральные образцы”. Вместо того, чтоб дать нам спокойно самим решать свои спасательские проблемы, как было при НБС — в годы оны... К подавлению НБС “в годы оны” т. Пальцев “со товарищи из ГБ”, кстати, приложил свою поганую лапу — но об этом уж не мне рассказывать. Я говорю за себя — и за своих друзей, что подобно фениксу возгорелись из искр того НБС-ного пламени: к головной боли определённых придурков ),— и придурки эти, сиречь геста... виноват, КГБ — хоть и невелика принципиальная для кого-то разница,— активно “подпихивают” домодедовский горком своими “дезами”. То есть клеветой, ложью о нас. Не стесняясь для пущей убедительности и “большой печати” — см., например, “Комсомольскую правду” от 1 июля 1982 года. Только перед чтением таблеток от тошноты примите — и ещё чего-нибудь навроде “сыворотки правды”: чтоб над прорвою во лжи не захлебнуться... Ибо — не смотря на интригующее название ‘клозеты’ — слова правды там нет.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги