Но что интересно: ни одна из выше перечисленных сил сама по себе взорвать Ильи не в состоянии. Пальцеву баловаться со взрывчаткой никак нельзя ( да он и не дурак: не ильинские пришибут, так свои посадят ), а КГБ не имеет права производить взрывные работы на территории Москвы и Московской области без надлежащего на то обоснования и санкции военного коменданта г. Москвы и области. А также слёзной, тщательно аргументированной просьбы об этих самых работах со стороны домодедовского дур... виноват, горкома.

— И взрывные работы такого сорта проводит не ГБ: Мособлгеоразведка при контроле специальной сапёрной службы коменданта г. Москва ( чтоб по приколу иль дури пару-тройку деревень на воздух не приподняли, а также стёкла в упомянутом гор... виноват, дурдоме ).

: ТАК ВЫГЛЯДИТ ‘СМЕХАНИКА’ ДАННОГО ПРОЦЕССА. Точнее — силы, её определяющие.

То есть Пальцев, либо любой другой менее ценный кадр из его “отряда”, шкрябает по многочисленным ( интимно-дружеского рода — а потому официально не фиксируемым ) просьбам спецсотрудников очередной донос-обращение в КГБ ( без заявления нельзя открыть дело ); в “комитете” эта сказка обрастает томами оперативной и превентивной работы ( вот куда уходит налог тех, кто ещё настолько слеп, что продолжает платить его этой стране ),— после чего в домодедовский горком въезжает уже фантастически солидная “телега”: нечто среднее меж примитивным ‘ужастиком’ от Хичкока, сталинскими тезисами о необходимости обострения внеклассовой борьбы с собственным народом — и избранными цитатами из Капрокалипсиса Нашего Бремени по “Памяти”. < Ясен пень, что коль КСП у нас “жидомассонское” — что говорить о “безродной спелестологии”?.. >

: Далее ГБ самоустраняется – оставляя, правда, “для приглядывания за процессом” некое пытливое око; соответственно, не допускаются до серьёзной игры — чтоб не напортачили в самый неподходящий мовемент своим ‘неястребимым комсомольско-оперативным запором’ их непосредственные подручные сявки ( “спасотряд” ) — хоть они по-прежнему суетятся в кустах, тявкают и норовят порвать случайным прохожим штаны,—

– в дело вступают степенные и, в общем-то, по-настоящему нужные структуры: служба коменданта и геологоразведка.

— Ну и пресловутая “бочка дёгтя”: домодедовское УВД. А как же без них?

: Должно же хоть кого-то положить взрывной волной ‘в оцепленении’. А людей тратить на это дело “исключительно жалко”: всё-таки “кадры — наше богатство” < “Учти, Лаврентий...” >

: Эти шестёрки — те ещё. Как они нас мудохали, когда вытаскивали с Эксперимента...

—— ПРОСТО СКОТЫ.

Но это — низовое звено. Охранка, она и в Африке охранка; в этом смысле “наши скоты” от “черножопых ублюдков” ничуть не отличаются. Не вижу я разницы.

— И вот вчера мы с Пищером вычислили весь этот их “табель о рангах” снизу доверху — в результате чего “пытливое око ГБ” процесс больше не контролирует, потому как не желает иметь с ним ничего официально общего – а вместо него прибываем мы. То есть сидим в кабинете ТОВАРИЩА КОВАЛЕВСКОГО ЛЕОНИДА ПАВЛОВИЧА и пытаемся хором сообразить, как бы нам завтра,— то есть уже сегодня, потому что мы почти сутки здесь пребываем,— 10. 12. 87, в Международный День Защиты Прав Человека...

— Ну, назовём это так: не очень обгадиться. То есть выйти, по возможности, из данной вонючей лужи — и обстряхнуться на ветерке.

А пребываем мы с Пищером в сей гнусной компании не как “ильинские спелестологи” — Боже упаси! — а как вполне официальные “представители АН, имеющие отношение к серьёзной науке КАРСТОВЕДЕНИЮ” ( Пищер со своей институтской ксивой, ибо действительно вкалывает лаборантом в Институте Физики Земли им. О. Ю. Шмидта ) и “спелеогеодезии” ( я со своей ксивой ‘от Ферсмана’ ). Для полного затирания домодедовско-горкомовских мозгов не хватает Хмыря с не менее замечательной ксивой “подземного строителя-гидрогеолога”,— ну да ладно. Хмырь сейчас воюет со своим таджикским начальством, как Главный инженер вверенного ему участка работ на строительстве Рагунской ГЭС — и ему не до Ильей. Хотя несколько его чисто производственных фраз, тем более связанных с производством и передачей электроэнергии над карстовыми массивами ( обильно украшенных строительными оборотами речи ) могли бы вызвать непосредственно в кабинет весь ведущий персонал местной подстанции скорой помощи... Потому что мы находимся в данном кабинете лишь потому, что ну просто до глубины души потрясены тем, что власти района собираются на свою голову устроить “короткое замыкание века”...

— Блеф тот ещё.

Но как обычно, он блестяще срабатывает.

: Как и любая лажа в этой стране непуганых идиотов. Бендера на них нет... А скажи мы им правду?..

: Нет уж. Врать — так взахлёб. Этих сволочей дурить очень даже приятно.

К тому же блеф наш не на шутку серьёзно воспринят:

Настолько, что сам Председатель исполкома, с которым мы ещё из Москвы связались по телефону, вдруг срочно умотал в отпуск; первый его зам заболел ( подозреваю — “медвежьей болезнью” ); остальные оказались чрезмерно загружены текущей работой ( вялотекущей, как шизофрения —— ибо о какой такой работе можно рассуждать применительно к партийным райошным придуркам в декабре месяце? Посевная окончилась хрен знает когда, уборочная тоже — а на заводах есть свои коммунистические заводилы,— правда, у станков их обычно не видно ),— и несчастный т. Ковалевский всего лишь третий, или даже четвёртый зам в тогдашней иерархии горкома —

То есть типичный “мальчик для поцелуев”.

Кому и положено расхлёбывать по жизни всякую бодягу.

: Как у него поджилки трясутся... И этот, полный какой-то неизъяснимой любви и надежды, взгляд, обращённый ко мне и к откровенно развлекающемуся Пищеру...

: Глаза срущей собаки. Мне его даже немного жалко.

— Дело в том, что наш “первый засадной полк” — ЛЭП-500, что грозится доставить нам в Ильях столько визгу, питает, оказывается, своей электроэнергией весь город. И мы им популярно объяснили, что будет с ближайшими подстанциями — да и с самим городом “в течении некоторого количества колов времени” — если в результате их взрывов ляжет хоть одна опора. И сколько в этом случае будет стоить уничтожение Ильей: в фунтах долларов.

И в годах.

Да, впрочем, они и сами понимают — не маленькие — у них ведь одна опора уже ушла “по пояс” в сырую землю: когда линию только начинали строить...

— Но это ничему их не научило: тогда.

Зато теперь семена наших мрачных пророчеств ( “Эх! Хмыря бы сюда...” ) падают на хорошо подготовленную почву — особенно после вчерашнего совещания с представителями мособлэнерго и мособлэнергонадзора — и почти мгновенно прорастают там.

: Что — группа, находящаяся под землёй... О которой мы, конечно, не имеем никакого представления,— хотя так хочется задать пару вопросов! Но нельзя — ведь по жанру этого водевиля мы представляем совсем иное ведомство...

— Однако я легко представляю себе состояние товарища Ковалевского. М-да: тут особо не позавидуешь. Впрочем, никто не тащил его силком на эту поганую должность. А что тащило — мы прекрасно видим, потому что, как я уже сказал, чуть-ли не сутки торчим в его партийных апартаментах: этакий штаб по превентивной ликвидации последствий ликвидации...

— И мы видим и слышим,— они ведь даже не думают как-то “прикрывать” свою деятельность в нашем присутствии,— и не потому, что воспринимают нас, как “своих”,— нет: до того обычным и естественным кажется им данный порядок вещей —— все разговоры по телефону и без, договоры, перепродажа, мздоимство, скрытое и явное, шантаж “не желающих делиться” кооператоров, организация своих кооперативов на стороне — вот они, те самые “дела”, что так сильно отвлекают в конце года многочисленных замов Самого Главного — грядёт великий передел награбленного! — презенты со всех сторон и обильные ‘перепрезенты’ друг другу ( не подмажешь — не поедешь ),—

— но главное: вожделенные партийно-пайковые “заказы”, которые просьба не путать с теми, что доставались, как венец развитого социализма после соответствующей жеребьёвки нашим родителям “к праздникам” ( на баночку шпрот три банки кильки в томате, на твердокаменную воблину пара пакетных ‘блёвчиков’ ),— ибо партийная кормушка-распределитель таких слов, как супы в пакетах и ‘калька в том соусе’ просто не знала. А знала она и демонстрировала нам в этот день следующее:

МЯСО ( СВИНИНА, ГОВЯДИНА, ТЕЛЯТИНА — НА ВЫБОР )

СЫР ( ОГРАНИЧЕННЫЙ ВЫБОР ИЗ ТРЁХ СОРТОВ )

ВЕТЧИНА

КАРБОНАТ

ШПИКАЧКИ ( просьба не путать с ‘сосиськами-сраными’ и сардельками! )

КОЛБАСЫ ГОРЯЧЕГО И ХОЛОДНОГО КОПЧЕНИЯ

ФИНСКИЙ СЕРВЕЛАТ И САЛЯМИ

ЧЕШСКОЕ ПИВО И ПИВО НЕМЕЦКОЕ

ВОДКА ОТ СОЮЗПЛОДИМПОРТА

ВИНА ОТ БУРЖУИНОВ И ЮЖНЫХ СОЮЗНЫХ РЕСПУБЛИК

ОТТУДА ЖЕ КОНЬЯКИ

ДИЧЬ ВСЯКИХ МОДЕЛЕЙ И МАРОК

СВЕЖИЕ ОГУРЦЫ И ПОМИДОРЫ ( В ДЕКАБРЕ 1987-ого года!!! )

РЫБА НЕИЗВЕСТНЫХ НАМ СОРТОВ И НАЗВАНИЙ ( может, родители наши и смогли бы её опознать — но не мы )

РАЗНЫЕ КРАБО-РАКИ

ПРЕСЛОВУТАЯ ИКРА

ТО ЖЕ — ВТОРОГО ЦВЕТА, НО ЕДИНСТВЕННОЙ УМЕСТНОЙ ДЛЯ ГОРКОМА СВЕЖЕСТИ...

: ДЬЯВОЛЬСКАЯ КУХНЯ НОМЕНКЛАТУРЫ. Это они жировали тогда, когда на страну надвигался самый банальный голод. Подготовленный и обустроенный всеми их стараниями столь тщательно, что только обильная помощь Запада не позволила миллионам простых, ничего не понимающих ни в причинах, ни в следствиях этого голода, граждан не протянуть ноги в ближайшие пять лет.

Это они — и разные несчастные, всё также не понимающие ничего, оболваненные их пропагандой и ‘лозгунгами’, стремятся теперь вернуть всё на адовы круги тех коммунистических лет.

: Лет, когда полчища партийной и комсомольской вши буквально объедали страну, захлёбываясь в номенклатурной роскоши,— в то время, как другие...

— И это они обильно насадили тогда своих детушек по разным “СП”, обеспечив себе и прочим близким современное комфортное существование — оставив-даровав прочим то, что осталось.

Это они называют себя теперь “демократами” — но стоит копнуть прошлое...

... Помимо “кулинарных радостей жизни”, в разговорах и “делах”, вершащихся в тот день на наших глазах, активно фигурируют:

ДЕФИЦИТНЫЕ МЕДИКАМЕНТЫ

ЗАПЧАСТИ К АВТОМОБИЛЯМ И САМИ АВТОМОБИЛИ С ГАРАЖАМИ И БЕЗ

СТРОИТЕЛЬНЫЕ МАТЕРИАЛЫ И УЧАСТКИ, ОТТОРГАЕМЫЕ У КОЛХОЗОВ И ЧАСТНЫХ ( БЫВШИХ ) ВЛАДЕЛЬЦЕВ

БЫТОВАЯ И ПРОЧАЯ ИМПОРТНАЯ И НЕТ ТЕХНИКА И САНТЕХНИКА

ВСЯКИЕ ТРЯПКИ-ШМОТКИ

ВИДЕО-И-ЗВУКОВАЯ ЭЛЕТКРОНИКА

—— И ПРОЧЕЕ, ЧТО ДЕЛАЕТ ВЛАСТЬ НАД ЦЕЛЫМ РАЙОНОМ СТОЛЬ ОСОБЕННО ПРИЯТНОЙ.

— И одновременно они взрывают наши Ильи. И их защищает КГБ. И им в конечном итоге прислуживают холуи типа Пальцева,—

— и хватит об этом:

: ТОШНИТ —

... пока “спасотряд” МВД/МГУ геморроически преодолевает завал нечистот, воздвигнутый за ночь на входе в Ильи Сашкой, пьяными ментами и Мамонтом — гавно, кстати, великолепно “схватилось” на морозе с битым стеклом, навозом и стенами входного шкуродёра, и им приходится, дабы преодолеть столь фантастическое, невиданное в истории официальной совковой спелеологии препятствие, разогревать его паяльной лампой — запах от этого, соответственно, стоит просто мерзкий, и все их комбезы и лёгкие сильно пропитываются им,—

— в кабинете т. Ковалевского приступает к работе т.н. “смешанная комиссия”: представители заказчика ( т. Ковалевский со свитой и валидолом ), представители исполнителей ( МОСОБЛГЕОРАЗВЕДКА ), независимые наблюдатели от службы военного комедианта ( по крайней мере — сильно похожи на них, так как проку от них нет естественно никакого ) — и компетентные специалисты-спасители ( не путать со “спасателями” ): мы с Пищером. Без, к сожалению и для отстрастки, Хмыря.

Представители разработчиков проекта отсутствуют за полной своей дисквалифекацией; вместо них работаем мы. А они трудятся, где им и положено по рангу — “на гавне” то есть. На входе в Ильи.

..: Мы все необычайно мрачны и торжественны. На столе лежит анекдот — карта Ильей работы Пальцева. ( Ничего себе — “удружил” самому себе и своей бредовой идее Вовочка...

: Об этой карте я уже говорил. К действительности она имеет не большее отношение, чем рисунок инея на оконном стекле к схеме линий московского метрополитена. И нашего заначенного входа на ней естественно нет —

— как нет и штрека, к которому он выходит. И ряда окрестных штреков и гротов тоже,— а ведь это ещё привходовая часть Системы, нарисованная Пальцевым точнее всего...

: Но это нам только на руку. “Спасибо тебе, Вова, за наши сохранённые тобой от тебя Ильи!” )

Но — внимание! — нельзя же так расслабляться:

— А ЭТО ЧТО? — представитель геологоразведки вдруг тычет натруженным пальцем в “слепое пятно” на карте Пальцева — в то место, где как раз располагается наш “совершенно секретный вход”:

: Второй засадной полк то есть. Наш Главный Козырь.

На карте Вовочки в этом месте идеально белое пятно — ни грота, ни шкурничка. “Идеальный монолит” — как газ Менделеева-Клайперона.

: Я же говорил — совершенно-профнепригодные люди. Систему оттопосъёмить не в силах — а туда же, в “спасатели”... Ну куда им до нас?..

— Не то, что эти: геологи.

: Профессионалы. И “идеально-монолитная карта” Пальцева для них не указ — как, кстати, и для меня. Потому что с профессиональной точки зрения это вообще не карта.

— Я вчера объект осматривал,— сообщает нам этот мужичок,— там какая-то бочка из склона торчит... Это не может быть входом?

: Вот так. Просто и буднично. “Нужное слово добавлять по вкусу”,—

— Я равнодушно пожимаю плечами.

— Здесь? — Пищер бухает перстом в эпицентр пальцевского монолита.

— Мужичок утвердительно кивает, радуясь достигнутому взаимопониманию.

— Да здесь же нет ничего! — изумлённо восклицает Пищер,— какой тут может быть вход, когда монолит сплошной...

— А может, жахнуть её на всякий случай? — неуверенно предлагает кто-то: кажется, представитель военного коменданта. Всё бы им разрушать — не строить... А мы, между прочим, столько трудов в этот вход вбухали...

— А-а, знаю,— радостно заявляю я, и взоры всего собрания невольно приковываются ко мне. Тут ведь не важно, что сказать — важно, как.

— Это местные,— небрежным тоном роняю я им — и поворачиваюсь к Пищеру: — Помнишь, когда тем летом работали, кто-то из них копался: погреб хотел вырыть. Ты ещё его напугал, что спелеологи к его погребку подкоп сделают — и всю капусту разворуют... Только на самом деле от пещеры до этого места — долбить и долбить, сами видите.

И показываю раздвинутыми пальцами по схеме, сколько именно.

: Да и не ассоциируется у них бочка со входом в наши каменоломни.

— Это ведь железная бочка, да? — спрашиваю у того мужика.

— Да,— кивает он и добавляет: — Ну, раз погреб — тогда чёрт с ним. А то ещё именно из-за него ЛЭП рухнет...

: Сидеть никому не хочется.

С этим утверждением согласны все, и поскольку идеально молчащий до этого момента т. Ковалевский ( состояние, близкое к прединфарктному ) должен хоть что-то сказать — конструктивное, в духе “перестройки” — то он говорит:

— НЕТ УЖ. ПОГРЕБА И ЛЭП МЫ ВЗРЫВАТЬ НЕ БУДЕМ.

— И комиссия продолжает свою работу.

Только одно мне удивительно: мы пребываем здесь уже сутки, и за всё это время ни разу не поднимался вопрос о том, что под землёй находятся люди. Может, наша с Пищером “деза” не прошла?..

— Напрягаюсь. И прекрасно вижу, что т. Ковалевский знает о том, что под землёй находится, как минимум, один человек. На что же рассчитывает?..

: “Комитет” в этому времени полностью устранился от участия в акции — умыл руки, даже не став проверять нашу с Пищером информацию,— иначе б нас тут, кстати, не сидело. Ибо не столь сложно им было проконтролировать нас: что-что, а это они умеют...

— НО ЕСЛИ Б Я НА САМОМ ДЕЛЕ ДО СИХ ПОР НЕ ВЫШЕЛ ИЗ-ПОД ЗЕМЛИ???

: Ведь по Журналу я и не вышел... Как вошёл месяц назад — расписался о входе, и никто за этот месяц в Ильях не был; так уж склалось,– я писал о “спаде” нашего общего хождения,— так что та моя “входовая запись” в Журнале была последней, и в ней — предупреждение, что погружаюсь на большой срок...

: И мне становится страшно.

— А зачем их вообще взрывать? — неожиданно для самого себя вдруг интересуюсь я у т. Ковалевского,— может, пусть стоят эти пещеры, как стояли?.. Вреда от них никакого... В крайнем случае можно дверь во вход навесить — как на Западе делают, чтоб детишки случайно не залезли, не заблудились. Когда я работал этим летом в Калифорнии,– начинаю вещать я, и лица присутствующих уважительно вытягиваются — одновременно вниз и в моём направлении,–

: ВДРУГ ВООБЩЕ УДАСТСЯ ОТМЕНИТЬ ВЗРЫВ???

А дверь... Её ещё в план работ соответствующего СМУ включать надо — и проект года два готовить... А какому СМУ с такой мелочёвкой возиться охота? “Здесь вам не Запад”.

..: т. Ковалевский мнётся, роется в каких-то бумагах — но всё-таки отвечает:

— Есть постановление горсовета, и оно завизировано подписью Председателя,— пытается отмазаться он.

: “Отмазывается”.

— И вообще: в последнее время там участились несчастные случаи, травматизм... Вот у меня и официальный документ есть,— он показывает какую-то бумагу с печатью.

: Очень знакомая печать...

— Разрешите взглянуть? — деловито осведомляется Пищер и забирает из враз ослабевших пальцев т. Ковалевского этот документ — судя по всему, ту самую “телегу” на нас. То есть обоснование этого варварского и циничного акта. Что там — насрать во вход...

... ПРОСТО ФИГНЯ.

Вот это — цинизм: “травматизм усилившийся”...

— При людях внизу, о которых их ясно предупредили.

— Да что: наша анитигэбэшная мулька,— когда я сам запросто мог ещё ползать по каким-нибудь дальним лабиринтам, наслаждаясь покоем, Басё и плэером с десятком любимых записей?..

: Чёрта-с-два меня нашёл бы их липовый “спасотряд”. Как и “базу” мою. Этой части Системы они вообще не знают — хотя бы потому, что никто, кроме меня и Керосина не знает о ней — об этом небольшом, но интересном продолжении Ильей в сторону...

— И дома я до сих пор не был. Проверить это для ГБ было — сущие пустяки: семь раз повернуть диск телефона после того, как “спасотряд” героически доползёт до Журнала...

..: Меня снова начинает трясти — однако эмоции приходится держать в себе.

Я сдерживаюсь, и мы продолжаем работать: уменьшаем массу зарядов, их количество и места закладки, экономя стране дорогостоящий амонит — и спасая родные Ильи.

В результате чего в 16.00 ДЕСЯТОГО ДЕКАБРЯ ОДНА ТЫСЯЧА ДЕВЯТИСОТ ВОСЕМЬДЕСЯТ СЕДЬМОГО ГОДА В МЕЖДУНАРОДНЫЙ ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ПРАВ ЧЕЛОВЕКА в окрестностях Ильей взлетают на воздух все лисьи и кротовые норы, каверны, промоины, провалы в земле и просто скальные обнажения, не имеющие никакого отношения к Ильям — в том числе пяток погребков ничего не подозревающих ильинских колхозников — и лишь один действительный вход в Ильи: тот самый, что мы прокопали своими руками во время Зелёной войны.

: СВОИМИ СОБСТВЕННЫМИ РУКАМИ —

: Никогда там раньше — до нас — не было входа. И не будет больше — теперь...

..: Я помнил, как Хмырь первым выкопался из него на поверхность. Он в тот выезд опоздал — приехал поздно, когда уже начинало темнеть,— и к его приезду мы вдоволь “наломались” в раскопе, вознаградив себя за труды красным лучом света, что ударил в раскоп — прежде никогда дневного света не видевший — из пробитого ломом отверстия в стене... Был час заката, и солнце, садясь, будто специально брызнуло на секунду из-за туч с самой линии горизонта —— попав в это маленькое отверстие. Мы не стали его расширять, потому что на поверхности было ещё слишком светло, и нас вполне могли увидеть “левые”...

И пошли на поверхность готовить ужин. В немного трепетном настроении. А по дороге встретили Хмыря — он летел нам навстречу, чтобы принять участие в раскопках. Решили, что он не спеша расчистит всё внизу, затем расширит отверстие,— к этому времени как раз стемнеет,— и придёт за нами.

И всё ждали, ждали его у костра в молчании...

Он подошёл — тихо-тихо — и сказал: «ну, пошли, что-ль... обновим с поверхности»,—

— И мы пошли. Было новолуние, ночь, небо затянуто облачной мглой, темнота, и не было видно ни зги — мы боялись включать свет, чтобы не привлечь к себе случайно внимания “левых”...

— И потому долго искали его в темноте на ощупь “сверху”, с поверхности,— и никак не могли найти, ползая в зарослях бузины, черёмухи и крапивы в рост человека... И как-то вдруг, внезапно, провалились вниз — внутрь — впервые...

: ЭТО БЫЛ НАШ ВХОД, И МНЕ БЫЛО СТРАШНО — ДО ТОСКИ, ДО БОЛИ, ДО СЛЁЗ — ОТДАВАТЬ ЕГО ИМ.

— Конечно, оставалось ещё двое других — прокопанный Пищером с Мамонтом на заре их хождения в Ильи “исторически левый”, что по прошлой весне как-то очень своевременно перекрылся лёгкой глиняной пробкой; он вёл прямо в Четвёртый Подъезд, в Левую систему, и откопать его можно было за каких-то три-четыре выхода: главное было точно знать, куда копать,— но мы-то знали; так что, хоть скалу, нависавшую над ним, “профилактики ради” издырявили своими подрывными шпурами и практически разнесли в клочья “профессионалы из геологоразведки” — шансы вскрыть его оставались,—

— и был ещё один: “готовый для пользования в любой момент” наш с Керосином и Пищером, до поры заначенный в бочке.

: Как царь Гвидон. О котором никто, кроме нас, не знал.

— И это было, наверное, к лучшему.

Потому что не стоило теперь спешить открывать Ильи.

— Но тогда я ещё не думал об этом.

..: Мы стояли у края оцепления на берегу реки у уже расчищенного и готового к новому сезону катка и знаменитой проруби рядом — рядом с подрывниками и “представителем комедианта” в белом военном полушубке, а напротив — на другом берегу ВЗРЫВАЛИ НАШУ ЖИЗНЬ, НАШИ ИЛЬИ — и больше ничего нельзя было сделать.

: Мы и так сделали всё, что смогли.

— и я просто старался запомнить эту минуту: как незримую черту под всем, что было...

... ТУТ: ... НА ТОМ БЕРЕГУ:

СКАЛЯЩИЕСЯ ХАРИ Спасы по “Свечкам” — поиск тела Шкварина.

“СПАСАТЕЛЕЙ” Свечи Шагалу, наши легенды и трал — и реальная

ИХ ОДИНАКОВЫЕ подземная мистика,— такие зримые чудеса, что

СРИЖЕННЫЕ звали нас... Куда?.. Эксперимент Пищера — и его

ЗАТЫЛКИ финал: трагически-неизбежный в этой стране.

ИХ ОДИНАКОВЫЕ Но перед ним — удивительные, волшебные годы

КОМБЕЗЫ-ФОРМУ взлёта: Пи-программы, Университет, концерты,

ТРЁП МЕНТОВ В праздники,— Новый год, дни рожденья,— газеты

ОЦЕПЛЕНИИ: наши, стихи и песни,– весёлые записи и шаржи

ВОДКА-БАБЫ- в Журнале... Зелёная наивная война — и столь

И-СНОВА-ВОДКА мерзко кончающаяся Чёрная: победой, что по

И СПОКОЙНОЕ сути неотличима от поражения... А ещё —

ЛИЦО удивительное Подземное Одиночество,

ТОВАРИЩА торжественно-высоко-печальное и прекрасное

КОВАЛЕВСКОГО — в пламени свечи и звуках ‘J-M-J’ из маленьких

ПАРИИ колоночек плэера,— поиск и открытие новых

В ТОГДАШНЕМ ходов, гротов — и выходов; долгие наши споры

ГОРКОМЕ, в ночных доутренних посиделках под каменными

МАЛЬЧИКА сводами и песни под гитару... Такое изысканное

ДЛЯ БИТЬЯ —— украшение и оборудование жилых гротов,

И ТЕПЕРЬ расчистка “транспортных магистралей”

ПОЛНОВЛАСТНОГО и опасных мест,— наш фантастический

“ВЫБОРНОГО” Сумасшедший Барабанщик и не менее

ЕГО ХОЗЯИНА. прекрасная Белая Колокольня...

— и неописуемая смена выражений на вытянувшихся харях “спасателей”, когда в момент расставания после всего т. Ковалевский Л. П. вдруг начинает со значением пожимать наши с Пищером руки, выражая надежду, что наше такое приятное во всех отношениях с ним знакомство будет продолжено у него сегодня вечером дома в более неофициальной и тёплой обстановке...

Ещё бы: ведь мы сегодня буквально ни за что спасли его дурацкую, никчемную жизнь. И Кресло — без которого он, естественно...

: Сильно исчезающая величина. В общечеловеческом смысле — против того же Пищера, что и без официальной должности в МОГИФКе — отнятой у него теми же “чёрными” — Человек.

— ТАК ЧТО ТЕПЕРЬ Т. КОВАЛЕВСКИЙ НАШ ДОЛЖНИК.

Однако это не повод брудершавкаться нынче вечером за его пайковым коммунистическим корытом. Сиречь, столом. Мы с Пищером — не Пальцев “со товарищи”.

— ДО СВИДАНИЯ,— говорю я ему на прощание. И со значением смотрю в глаза:

“МЫ ПОИМЁННО ВСПОМНИМ ВСЕХ, КТО ПОДНЯЛ РУКУ”.

... Что ж: та эпоха закончилась. Не мне судить, проиграли-ли мы её — и в чём были неправы. Но помните: “Какие здания могут пострадать, если власти будут взрывать вход в Ильинские каменоломни?..”

— Я это так ясно представляю себе... будто вижу наяву. Будто дальше всё происходит на самом деле:

... Облако пыли и дыма окутывает то, что остаётся от самого помпезного в городе здания. Камни, кирпичный лом и горящий мусор со стуком падают на площадь перед бывшим зданием горкома; возможно, в соседних домах треснули стёкла — возможно. Главное — я знаю — из прохожих никто не пострадал.

— С истошным визгом покрышек ( на асфальте — зримо дымящаяся чёрная полоса ) перед нами словно из ничего возникает канареечный “жопер” Коровина. За рулём Хомо.

: Распахивается дверь, я подхватываю из рук Керосина его установку и швыряю её поверх наших со Сталкером. Наши уже обложены термитом, и Сталкер поджигает его.

— Больше они нам не понадобятся. Я знаю это.

— Прыгаю в “жопер” вслед за Сталкером, напоследок ещё раз окидывая взглядом полянку меж кустов с горящими установками. На сверкающий термит больно смотреть, но на полянке мы ничего не забыли. Хомо рвёт с места — сразу под сто — и меня буквально вбивает в сиденье: как он так может?..

... На ходу хлопает дверца. Хомо слит с рулём — это профессионал. Машины исчезают вдали — справа и слева,– нас только швыряет друг на друга и на жёсткие ремни, когда Хомо делает их — даже не обходит: скользит, летит между... Словно дорогу вокруг нас с замершими неподвижно машинами крутит в разные стороны — и в такт почему-то бросает нас...

: Трудно представить, как мы выглядим со стороны — и выглядим-ли вообще. На спидометре 195 — и на такой скорости я просто не в состоянии следить за дорогой:

От езды Хомо муть толчками — в такт с его бешенными рывками влево-вправо при обходе машин бьёт изнутри в голову, глаза застилает чёрная пелена... Машины, которые мы обгоняем, выглядят, как встречные — только почему-то движутся задом наперёд.

: Сюр...

— и я не могу сказать, сколько он продолжается.

Вдруг снова — тело рвёт вперёд и я повисаю на ремне; истошный визг тормозов, протекторов по асфальту,— и я чуть не лечу на невозмутимого Хомо: поворот вправо,— но ремень! — всё-таки остаюсь в кресле.

: Мы сворачиваем с трассы и Хомо понемногу сбавляет скорость. Почти до ста.

Нас трясёт и нещадно швыряет друг на друга на ухабах и рытвинах — так, что я уже не понимаю: не как это мы — почему машина ещё цела,—

: То есть как это она до сих пор не развалилась на части.

— П-п-п-р-р-рош-шу п-пом-медлен-нееее, а то йа т-тт-туууут всё зззззаааааппппииииисссаааюю,— пытается объявить с заднего сиденья Сталкер.

: Действительно... Дорога петляет по лесу и просто непонятно — и немыслимо — как Хомо на такой скорости удаётся придерживаться колеи. Я этого не понимаю. Наконец за очередным поворотом впереди возникает распахнутый зад хомовского “СОВТРАНСАВТО”. Сходни,— или как это правильно называется? — не знаю,— опущены на землю.

— УДАР! — меня снова вбивает в кресло, теперь уже вниз, и вдруг четверть секунды ПОЛЁТА — и снова удар: теперь о дно кузова, и тут же жуткий, мерзостный, выворачивающий всё наизнанку, скрежет резины о рифлёный металл пола,— Хомо тормозит задним ходом,— меня тошнит, ремень врезается в грудь...

: Кажется, обморок. Мы внутри.

Голова идёт кругом после такой гонки — но это ещё не всё.

— Гремит цепь, поднимающая сходни; они отрываются от земли и захлопывают нас в кузове. Темнота. Только две слабенькие лампочки теплятся где-то над головой, не рассеивая тьмы фургона. После яркого солнечного дня и такой гонки...

— ... как в родной пещере,— с чувством завершает Сталкер фразу, начало которой я прослушал.

— Никогда не думал, что для езды на “запорожце” требуется аэрон,— задумчиво добавляет мой коллега по кетч-спаррингу.

— Театр закрывается,— присоединяюсь я к Керосину цитатой из Хармса,— нас всех тошнит.

Хотя, конечно, и не в моих правилах зря сотрясать воздух. Но чувство единения — после содеянного, и после такой поездки — требуют какого-то выражения. И я даю себе волю.

: Виновник торжества включает разом освещение кабины и все работающие фары.

В их свете мы видим в углу кузова Егорова, закрывающегося от дальнего света баллоном-распылителем с автоэмалью. Представляю, что он испытал, когда “жопер” под водительством Хомо прыгнул на него на своей бешенной скорости со сходней...

— Всё,— говорит ему Хомо,— отмучились. И, судя по всему, многое подразумевает при этом.

— Сталкер, блаженно развалясь на сиденье, пытается закурить. Но у него слишком дрожат руки и он не может попасть сигаретой в пламя зажигалки.

Сашка размахивает баллоном и пытается запретить курить Сталкеру.

— Вначале машину покрасим, а потом...

По-моему, это лишено логики: потом курить будет точно нельзя. У Егорова со Сталкером это вечный конфликт: как только один видит другого за хоть каким-нибудь кайфом иль отдыхом, сразу находит способ этот кайф обломать.

— Сталкер всё-таки закуривает, не обращая на сашкины вопли никакого внимания.

Хомо вылезает из кабины “жопера” и извлекает откуда-то четыре металлических троса.

— Давайте расчалим его,— предлагает он нам с Керосином.

: Сталкеру предлагать в данный момент работу просто бессмысленно.

— В принципе,— говорит Хомо дальше,— в кабине моей только одному сидеть можно будет — чтоб менты зря не тормозили. Остальным придётся здесь — но я включу продув, так что не задохнётесь. Главное, если случится остановка — не чихать и не кашлять. Кузов я опечатаю; бланки накладных с печатями у меня есть — но мало-ли что... От этих козлов всего ожидать можно. Помню, пёр я как-то с абсолютно левым грузом из Питера — официальный контейнер, естественно, “железкой” отправив, как сейчас...

— начинает вспоминать очередную водительскую байку: извечную приправу любого нашего ильинского околокострового трала,— но, во избежании потери времени, просто машет рукой:

— В общем, разошлись при “нулевом варианте”: я остался с правами и работой, но ни копейки за рейс не выручил. И откуда они наши расценки знают?..

— А не махнуть-ли нам действительно в Бяки? — предлагает Сталкер,— всё равно мы в тамошнем Журнале усилиями Сашки и Коровина с пятницы вписаны... Бард-мастер наш уж, небось, замучился стакан ко рту поднимать — местных спеликов песенками радуя. И Сашку они, считай, с ночи не видели; да и сами нарисуемся — полноты алиби для. “Жопер”-то на асфальт по любому недели две спускать нельзя, они ж теперь все “жоперы” подряд тормозить будут: на предмет изучения двигателя. А менять его движок нам тут не на что — разве на твой... — Сталкер кивает головой в направлении, где по его понятиям находится двигатель хомовского монстра.

— Хрен редьки не меньше,— заявляет Егоров, начисто игнорируя безусловную целесообразность предложения Сталкера — но прицепившись к последним словам. И они, переругиваясь и подначивая друг друга, начинают обсуждать эту идею.

— Не влезет в салон — на крыше поставим,— не сдаётся Сталкер,— чтоб этим козлам внутрь лазить не приходилось. А в освободившемся багажнике — кстати, будет, наконец, как у нормальных машин — наркотики возить будем. Менты ни за что не догадаются, что мы без мотора ездим.

— и так далее:

: Дальше — я знаю и вижу это — мы действительно “рванём отрываться” в Бяки,— самую огромную из всех подмосковных каменоломен: почти 100 — “но быть может и больше” километров подземных ходов,— только “подмосковную” весьма условно. Потому что находится она близ города Винёв,— а пока будем ехать по трассе, перекрасим генкин “жопер” в исходный салатовый цвет и вернём ему старые номера; в Бяках...

НО ТОЛЬКО НИЧЕГО ЭТОГО НЕ БУДЕТ.

— ХОТЯ Я ТАК ЯСНО ВИЖУ ВСЁ ЭТО...

— И НЕ ПОНИМАЮ, ПОЧЕМУ:

: Почему то, что я видел, не соответствует тому, что происходит на самом деле? Ведь я летел — “со звоном”...

: ПОЧЕМУ НА ДЕЛЕ ВСЁ ПРОИСХОДИТ ИНАЧЕ???

..: Керосин женится на сестре Франты и уезжает с ней в Чехословакию. С его отъездом словно что-то прерывается во мне — след какой, линия жизни,–

— Становится грустно и одиноко. И я вижу, как мало осталось нас. Уходят друзья — “одни в никуда, а иные в князья” — один за другим,— и словно исчезает, рушится и проваливается куда-то наше время:


— Ну, вот и всё:

погаснет красный,

И поезд резанёт лучом.

И мы ни в чём не станем клясться

И лгать не будем ни о чём...

Разлука боли не остудит

В бессмертный и бессонный час —

Она потом вдвойне осудит,

Что с каждым годом меньше нас

ЖИВЫХ —

— Чьи голоса и лица

Так много значили в судьбе...

В моё окно скребётся птица

И я впущу её к себе:

Почтовый ящик глух и гулок —

Его, как и меня, знобит

И мой безлюдный переулок

Как будто досками забит.

... Треть жизни прожита всего-то —

Не скрипнет дверь,

не хрустнет наст...

Подумать страшно:

с каждым годом

ВСЁ МЕНЬШЕ,

МЕНЬШЕ,

МЕНЬШЕ НАС!..

: Друзья растаяли в пространстве.

И скоро уж и мне — пора!

Ну, вот и всё. Погаснет красный —

И поезд обожгут ветра.

: Огни на дальних перегонах

Кошачьим глазом подмигнут —

Безмолвны спальные вагоны

И только общие поют.

Здесь говорят за жизнь — и плачут,

Смеются, горбятся, скорбя...

— Я мчусь куда-то наудачу:

Искать не прошлое — себя.

Судьбу себе не выбираем,

Бросает нас — кого куда,—

: ИДЁТ ВОЙНА.

И МЫ ТЕРЯЕМ

НАДОЛГО — ИЛИ НАВСЕГДА?..


: Читает Гена в Ильях на проводах ‘Керосина с женой’ строфы Молоднякова.

— Мы пьём, поём песни; веселимся, травим анекдоты соответственно случаю — и не понять, что за день: праздник или поминки. А я заглядываю вперёд — вижу, что будет дальше — и мне становится очень тошно...

..: Одно лишь держит меня — видение: как в клубах пыли и дыма лениво-медленно оседают привычно ненавистные стены и горящий мусор будто в замедленном кино падает на бетонные плиты площади... Я так ясно вижу это, и знаю, что — будет,— но только не знаю, когда. Я жду этого — тем и живу.

: НЕНАВИСТЬЮ.

— И не один я:

Сашка пытается раскрутить до конца историю со Шквариным. Это ведь очень загадочная и странная история; не наша — навязали её нам — и ох, как не хочется, чтобы она так и оставалась — на нас...

— Он находит тех, кто учился со Швкариным и опрашивает их, воссоздавая по крохам информации круг его знакомых и весь его последний день; вместе со Сталкером он буквально переворачивает Ильи, отслеживая путь Шкварина от того места, где была найдена записка — до места его гибели: по капелькам крови, поросшими венчиками бело-зелёной плесени, по сдвинутым камням и обломкам крепей...

: След раненого и ползущего без света человека отличается от прочих следов — даже спустя месяцы.

Он буквально выпытывает у Ю.Д.А. подробности того, как была найдена сумка с вещами и документами Вани; как случилось, что в этом деле оказался замешан Ро, и почему ильинский Журнал с записью Шкварина о входе так странно “уплыл” из самых рук Ю.Д.А.,—

— с Пищером он опрашивает всех, кто в том году ходил в Ильи, и находят хозяина каждой подобранной бумажке, спичке, пачки от сигарет...

Я не помогал им: вначале меня просто не интересовала та история — что можно “раскопать”, когда прошло столько времени? К тому ж иные события заслонили всё, что было в Ильях, пока я “трубил” в своей армии — и казались мне более важными,— я даже за годы совместного хождения не удосужился толком расспросить Сашку о подробностях их “поисковки”: хватало того, что слышал краем уха, ведь он и так постоянно возвращался к этой теме,—

— а потом вдруг на меня как-то “нашло” — и я ясно представил себе: как это было, и кто это сделал.

Я сказал об этом Сашке — вместо того, чтоб промолчать: человека-то всё равно не оживить... А стояли за его смертью — те, чёрные. Сводили свои сучьи счёты — заодно пытаясь сфабриковать “уголовно-политическое катакомбное дело”: эффектный такой процесс, под стать осуждению Даниэля и Синявского,— и тех, кто в те же годы пытался самостоятельно изучать буддизм ( было и такое: под названием “улыбка Будды” — и загремели на разные сроки научные сотрудники-историки вкупе с энтузиастами-любителями постижения вопросов веры и совести )... Так что многие из нас, кто в те годы посещали Ильи, не под любимыми известняковыми плитами лазили — под “без пяти минут политическими сроками” ходили.

Да сорвали Егоров и Ю.Д.А. эти попытки, сами того не ведая. И тем, что за Журналом на ночь глядя не попёрлись — хотя их к тому всеми силами подталкивали, и к их встрече в Ильях всё было готово,– и тем, что Ю.Д.А. нашёл сумку и честно передал через Базу в МИФИ студенческий билет Шкварина ( саму сумку, оказывается, забрал тот же вездесущий стукачёк Ро — да вот с билетом Вани немного обмишурился ),— и тем, что Сашка, несмотря на заверения пальцевского “спасотряда”, всё-таки организовал полномасштабную поисковку — и нашёл тело...

— И почти готовое “дело” рассыпалось, как карточный домик. А осталась лишь “внутригэбэшная мелочёвка”: следствие о банальном несчастном случае под землёй с летальным исходом.

Которое, правда, трижды открывали — по мере того, как один отдел в силу чисто внутриконторских раскладов брал верх над другим — но так же успешно спускали на тормозах. Что тут могли изменить мы? Лучше б я ничего не говорил Сашке...

Потому что привело это к весьма печальным последствиям.

: Сашку с Пищером вызвали туда — и провели соответствующую превентивно-разъяснительную работу.

: Чтоб не лезли, куда не надо.

— А потом был сорван Эксперимент Пищера.

И начались провокации: на конфликты друг с другом, на конфликты с местными...

Естественно, мы начали искать у себя “чужаков”: сожгли ту команду в Подарке,—

— И Сашку с Пищером вызвали снова: они ведь уже были “на заметке”; за ними последовали приглашения иным, до того себя “антисоциально” не проявлявшим...

То есть — пока не “засветившимся”.

Конечно, сделать что-либо нам они не могли — тем более, “по делу о подарочном аутодафе” — мы, как уже говорилось, вполне обезопасили себя от его возможных последствий,— и потом, многое зависит от того, как ты ведёшь себя с ними... На том же допросе, скажем. Пищера они просто боялись вызывать без серьёзного повода — и так можно себя поставить ( читайте Буковского ),— я же перед каждым допросом назюзюкивался аминазином “по самые бакенбарды” и говорить со мной было бесполезно. Два раза вызвали — и отступились, “списав” всё на мой загадочный “восточный характер”, да на тяжёлое армейское прошлое: чурка, что с него возьмёшь?.. Так что маску недоумка я ношу с законной гордостью.

— Но вот Сашка со Сталкером... У них нервы послабее.

И от бессилия и отвращения ко всему у них просто опускаются руки. Им больше ничего не хочется делать; подозреваю, что именно тогда Сашка “ушёл” в абстрактный мир компьютерной нежити...

— Но не опускаются руки у Мамонта и Пищера < Мамонт, кстати, применял против гэбэшников на допросах иную версию пассивного сопротивления: являлся по повесткам в таком виде... И ещё бутылку “хлопал” перед самым подъездом — “для блёва на протокол”, как он с гордостью хвастался,— “ОГУРЕЦ ЕСТЬ???” — была его любимая фраза, с которой он заходил в кабинет,— задержать же его для отрезвления они не могли: повода не было >; озноб и горячка стукачемании и собственного превосходства над козлами-гэбэшниками разогревают их — и в Ильях у нас начитается такое...

: Одна за другой следуют “проверки на вшивость” всех ходящих в Ильи — Милый Друг, Роден, Коровин, Барсик, Мастер, Золушка,— круг “подозреваемых” становится всё шире и шире...

: Проваливаются одна за другой запланированные Пищером акции ПИ-программ; перестают выходить наши газеты и журналы, в Левой системе вновь начинают пропадать вещи и ставятся волоки; слухи и сплетни переполняют нас — кто-то ведь занимается этим специально — и каждому хочется выловить подлого “врага народа”...

— Конечно, не само собой всё начало валиться у нас из рук. Да, появились — и были средь нас чужие, чёрные. Но работали они теперь иначе: беды наши на самом деле происходили из нас самих — от разгильдяйства нашего кондового, от амбиций личных, от лени, гонора и проклятого “повеления сердца” — веления половых гормонов то есть,— от плохо и наспех собранной аппаратуры, что зачастую начинала монтироваться и настраиваться лишь перед самым выходом,— и от тысячи иных, самых банально-бытовых причин и проблем, о которых говорить кому-то было стыдно, кому-то — обидно, а кто-то просто не мог понять — и принять таких объяснений...

: И потом — к чему сознаваться в собственных грехах и ошибках, если можно свалить всё на чёрных???

: “Серый зверь” Сталкера сидел в каждом из нас. И чёрные как-то очень легко вытягивали его наружу. Не посулами или угрозами — хоть было и это; но это — зачем? — ведь можно проще...

Как камень, лежащий на склоне горы. Только толкни его вниз — так трудно удержаться на склоне!..

: ЛАВИНА —

Громче всех они кричали “лови стукача!”,—

Громче всех они вопили о справедливости и праве каждого ходить “вниз”, недопустимости “троганья чужого” ( извиняюсь за корявую фразу ), разграбив какой-нибудь грот,— и о необходимости ( вслед за тем ) “р-разобраться и примерно наказать виновных”...

: Очень знакомая песня.

— Как многое, многое другое...

: лавина понеслась вниз.

Я видел, кто на самом деле “работает” против нас — серьёзно, профессионально, и кто из наших им просто прислуживает — по незнанию, случайно; по недоразумению или ошибке — или просто потому, что был “подставлен” и попался, и теперь не знает, как разорвать этот круг — но что я мог сделать? Я сказал об этом Мамонту и Пищеру. И сам очутился в “стукачах”.

: Было очень обидно.

— И наверное, не было смысла делать что-либо ещё.

Потому что дальше произошло то, что как бы описано выше: в очень смягчённой, не касающейся деталей форме. И поскольку я помянул, что мне придётся вернуться к этой теме —

— “поминаю опущенные выше детали”:

: Удав и Зол разругались насмерть — и оба ушли из Системы. Шурка-Гитарист, у которого кто-то традиционно в Журнале вторую “и” на “а” переправлял, окончательно ‘съехал на джаз-роке’,— прибился к московской рок-лаборатории и перестал показываться под землёй. А что ему средь нас делать было? Не барэ же на крепях зажимать...

“Братья” — и с ними много другого народу — устремились работать в какой-то “верёвочный” кооператив. И теперь всё свободное время, включая выходные — работа-то аккордная! — висели на фасадах зданий, зарабатывая деньги покраской, шпатлёвкой, герметизацией, реставрацией — а то и мытьём окон. У кого “руки росли откуда надо”, прибились к автосервису. С тем же “добровольно ненормированным рабочим дном”. Смешно и глупо было им объяснять, что они работают, чтобы жить — а не живут, чтоб работать...

— Хомо был вызван в спорткомитет, где ему ясно дали понять, что если он и впредь будет путать виды спорта — занятия спелеологией и ралли — то о соревнованиях “за бугром” и о своей синекуре “дальнобойщика” ( Хомо больше числился им, нежели рассекал по просторам наших колдобин и направлений, но зарплату — даже без учёта “навара” с транспортных махинаций — получал вполне приличную ) может забыть, как о мечте детства.

У Кота на носу было распределение — он учился в МИРЭА на факультете секретной правительственной связи – и соответствующая профессиональной ориентации работа в неком закрытом “ящике”,— с ним тоже состоялась “очень специальная беседа”... После которой мы долго не видели его под землёй.

— Ну, а с другими было проще:

Сашка, Ленка, Натка и “дядя Сталкер” и так висели “на семейном крючке”,— ещё по делу Шкварина; к тому же сашкино увлечение компьютерами...

— Я уже писал: так ему было проще. И потом — ему нужно было кормить всю эту семью,— ведь ещё мама и сын! — а хороший программист в те годы мог очень прилично устроиться... ( Он сам мне как-то хвастался: «Представляешь, Пит, за какую-то трёхминутную консультацию по телефону — целых... как бы это перевести в современные денежные единицы? В общем, около 350 баксов» ),—

— что тут можно было сказать?..

: Значит, его трёхминутная работа языком и головой стоила этих денег.

— За хождение в Ильи я ему заплатить столько не мог.

Хмырь вкалывал главным инженером участка на строительстве Рагунской ГЭС — в Москве ему жить было негде, а там была возможность заработать на квартиру < потом — вернётся с захиревшего и увязшего в национальных разборках строительства; мечта о квартире лопнет, как детский воздушный шарик — все деньги и время вбухает в создание строительного кооператива — подобно другим дипломированным специалистам, на фиг не нужным обучившей их родине,— но это будет позже, потом >,—

: Мастер разрывался между работой в школе-интернате — очень, кстати, необычной, “несовковой” такой школе — и хождением в Ильи; ходить он теперь мог только со своими учениками, потому что таково было главное условие его работы — круглосуточно быть с ними,— и это было бы здорово — кабы директор интерната не был категорически против посещения “его детьми” подмосковных каменоломен...

: Клаустрофобия была у него — социальная,— со всей его, на первый взгляд, “несовковостью”... Но это только “на первый”.

Ведь дети — будущее наше; я пытался объяснить это Мастеру — да он и сам понимал всё... Потому и пошёл работать туда —

— Только сделать ничего не мог.

: Как и все мы. Это была патовая ситуация. Я бесился и сходил с ума от того, что не мог понять причин гибели, разрушения нашего мира,— ведь ясно было, что “дело не в деталях” — словно некий рок, ветер времени растирал в порошок всё, что казалось столь монолитным и сказочным,— и хоть кто-то, конечно, продолжал навещать время от времени наши каменные своды — с каждым месяцем всё меньше и меньше оставалось тех, без кого под землёй мне лично делать было нечего.

..: Мамонт и Пищер “доразоблачались” до того, что объявили друг друга стукачами и торжественно поклялись, что каждый из них появится в Системе только через труп другого.

: Мамонт отпраздновал это дело совершенно жутким волоком в Десятке — гроте Пищера.

За это мы со Сталкером просто опустили “объёмником” мамонтовский Весёлый.


— А ПОТОМ НАМ ВЗОРВАЛИ ИЛЬИ.


… Весной я приехал туда. Бочка торчала из склона – осенними дождями смыло дёрн, прикрывавший её. Никаких следов вокруг не было. Я взял сапёрную лопату, что сопровождает меня в каждой поездке за город — и опустил со склона слой оттаявшей земли.

Получилось, как естественный оползень.

Затем пошёл к нашему любимому роднику, на другую сторону плато. Недалеко был вход в Никиты; к нему вело нечто вроде тропинки. С отпечатками чьих-то ботинок. Или сапог. Перед входом — следы переодевания, разорванная упаковка от свежих батареек. И несколько бычков. Во вход стекал со склона грязевой ручей. Лезть внутрь желания не возникло. Как и любопытствовать: кто эти люди, не боящиеся весенней входовой грязи?

— Да и что мне было делать в Никитах: после Ильей?..

Наше время кончилось с нашей прекрасной пещерой. И ни к чему были суетные попытки возобновления и продления — что одного, что другого.

Я вернулся к роднику, зачерпнул рукой воды и отпил. И поехал домой.

: Вот какая странная эпоха — была.

— И был день. И нельзя было ставить точку,—

Потому что чем-то это должно было кончиться.

Ведь это был ещё не конец.

Я знал — и видел это:

: Потому что кроме Ильей оставались иные точки нашего притяжения.






СУПЕРПОЗИЦИЯ С:



... СТАРИЦА ПРИТЯГИВАЕТ НАС, КАК МАГНИТ.

Старица — городок в верховьях Волги меж древними Ржевом и Тверью.

Но кажется, Старица древнее их обоих:

—— Церкви и подворья, и монастыри,— история российского христианства — пучком стрел времени пронзают её, являя миру торжество Веры и стойкость Белого Камня — знаменитого “старицкого мрамора”: уникального известняка, добываемого лишь в одном месте в мире — в окрестностях этого города,— и красоту человеческого гения, соединившего их в этом вызове Вечности —

: а также грустную картину преступлений ‘восставших из грязи’...

: против всего перечисленного выше — как и против всего живого в этом мире,—

: Так думаю я теперь. Но “не будем за рабочим столом о ...”,— как и не будем “хай-штилем”:

: Это крайности. И ни к чему нам их лажовая смычка.

— СТАРИЦА ПРИТЯГИВАЕТ НАС, БУДТО МАГНИТ:

: Удивительные леса — мрачные исполины елей в седой бороде лишайников; светлые берёзовые и ольховые рощи — и заросли орешника по склонам лощин; глубокие каньоны-расщелины с водопадами и звонкими, будто на самом деле горными ручьями и речками, бегущими по камням,— крутые обрывы к Реке, заросшие черёмухой в фантастической весенней цветовой пене — и осиной, что деревянно постукивает листочками на ветру и даёт ощущение Осени — утром, лета — ранней весной и странно-невозможной инопланетной сущности в позднюю осень по первому снегу — в растрёпанных шапках вороньих пристанищ,—

: осина — “воронёное дерево”; летний порох в костре и едкий весенний дым,— ломкие корявые ветки в ватной небесной мгле: комплиментарная пара осенней слякоти под ногами... И растопыренные, скрюченные морозом ломкие пальцы сказочных великанов, утонувших в снегах русской зимы —

... А ещё — двойной закат жёлтого солнца: в небе и на воде, Тень и Отраженье Амбера,— волны Реки белыми барашками в ветер и тёмным глицериновым зеркалом на грани дня и ночи в штиль — всё это прекрасно и здорово; здорово и красиво настолько — что писать об этом можно горстями и красками, кистью и угольком старого кострового пятна, рифмой и карандашом, в дождь и жару, тихую и ветреную погоду; в мягкий утренний туман и призрачные часы меж собакой и волком, когда становится видимым пламя костра и когда замирают звуки — летом и зимой, по последнему мартовскому снегу и ломающимися друг о друга льдами — и первому утреннему ледку, когда над бездонной поверхностью воды — синий рифлёный металл — рыжезолотой цепью вытягиваются искрящиеся кристалликами инея Холмы Другого Берега,—

— и когда тонко-прозрачная полоска первой зелени пробивается сквозь жёлто-фиолетовый ковёр прошлогодней листвы и нежных фиалок —

: всё это здорово. Но не это главное —

— СТАРИЦА ПРИТЯГИВАЕТ НАС, СЛОВНО МАГНИТ:

Потому что вправо и влево от неё, вверх и вниз по течению, по обоим берегам Волги на многие километры протянулись цепочки старинных каменоломен.

: Отсюда брали Белый Камень, когда строили Астраханский кремль.

— Отсюда брали камень, когда Иван Грозный разорил и подчинил себе Тверское и Старицкое княжества; пожёг Успенский собор ( и прочие церкви, посады и дома, что попались под руку,— что сделал с жителями и монахами — очевидно: таковы были нравы христианнейшего из государств ),— но, усовестившись, повелел “отстроить краше прежнего, и чтоб из камня”,—

— и согнали крепостных. И зодчих. И отстроили,—

Оставив грядущим столетиям то, что теперь называется величием Руси Белокаменной. А нам — километры подземных выработок. Так что нет худа без добра —

: Вся Старица построена из этого, добытого из-под земли, камня.

И камень этот под землёй — не просто камень; ходы — не просто ходы, похожие и не похожие на иные каменоломни,—

... КАРСТ. Югославское немецкое слово.

< РЕМАРКА ПО НАИТИЮ И ОТ ЗАРАЗЫ КОМПИЛЯЦИИ: ‘у нас это место тоже есть — а слова нету’: обычное дело... >

— ВСЕ ЭТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ пронизаны раскарстованными трещинами и гротами; кристаллы кальцитов и кварца, сталактиты и натёки покрывают стены и своды древних ходов, прорубленных в белом камне человеком,—

: ровные потолки коридоров и залов — и словно вытягивающиеся из ничего тонкие хрупко-прозрачные каменные пальчики, “кажущие вниз” — из земли в землю, из камня в камень, из точечек извести когда-то живого — в отпечатки-следы этой жизни и наши следы по ним, пронзая полётом капельки известковой воды барьер пустого пространства: из мира каменных призраков форм живого — сквозь выдыхаемый нами воздух — во вновь былое, ушедшее...

Но из Ушедшего — в Будущее:

— МЕТАМОРФОЗ.

: Чудо превращения камня,— из мёртвого камня — сквозь живое — и его застывший камнем след — вновь в камень.

: Вечное Чудо Живого.

И ВЕЧНОЕ ПОДЗЕМНОЕ ЧУДО — ЧТО ТАМ, В ТОЛЩЕ СКАЛ...

... творит своё упрямое превращение. Свой сказочный рост.

— Фантастическое мерцание свода над головой в гроте — роспись каменного вечного инея — микрокристалликов кварца.

А вот — на день; но быть может, и полчаса: бисеринки серебряной пыли — капельки росы на стенах пещеры неподалёку от входа. Только в одном-единственном месте, ни дальше, ни ближе — будто фата-моргана, возникает неожиданно на скрещении потоков холодного и влажного воздуха — и также исчезает... Мгновенно — как от дуновения ветра.

— Но ближе ко входу зимой, от дыхания ледяной студящей поверхности вырастают из стен, пола, сводов и обломков плит невероятно-прекрасные гигантские ледяные иглы, и паутиной затягивают вход растущие друг из друга и прямо из воздуха кружева чудесных снежинок — столь невесомых и призрачно-тонких, что от дыхания твоего просто бесследно растворяются в воздухе над торчащими из сухого каменного пола пеньками ледяных сталагмитов — “сосулек наоборот” — никогда наверху так; наверху — иначе...

: НАВЕРХУ — Лес, в который нельзя не влюбиться, и Река, которую невозможно не полюбить.

: НАВЕРХУ — поля и облака, восходы и закаты,— солнце в рассветный туман лилово-жёлто-зелёно —

— рисуя фиолетовой полутенью контуры наших душ-оболочек в зыбком мареве форм дрожащих предметов,— иссинее пламя костра, озноб и тепло его в утро,— шёпот ночного ветра и далёкие переклички птиц, отзвуки вечной жизни — и звёздная карта Мира над головой; обрыв над берегом воды и шорох осеннего дождя по опавшей листве в октябре,— переходящий в похрустывание её под твоими ногами в первые ночные заморозки...

— белая морозная оторочка брёвен кострового ‘пентагона’, иней на оставленной посуде — и малиновый отсвет пары недогоревших угольков посреди чёрного кострового пятна, из которых — раздувается — сказкой, греющим теплом и чудом касания пучка сухих травинок — цветок нового дневного костра...

... И НЕОБЫЧАЙНО КРАСИВЫЙ ГОРОД — такой, какой он есть на самом деле: простой и пыльный, усталый и наивно-торжественный, с красными флагами “ретро” на свежеокрашенной церкве, испитыми и мрачными лицами, хитрым попом и согбенными прихожанками, старыми требами и новыми расценками на ремонт крыши, случайно уцелевшими фрагментами уникальных росписей в полуразрушенных храмах и двориках, мощёных “белым кирпичом”,— простой и ветхой мэрией с добрыми людьми, работающими в ней — в контрасте с бессмысленно-помпезным бывшим городским партийным гнездовьем ( серый бетонный параллелепипед, инородным телом хряпнутый посреди почти живых домишек и домиков, и церквей, и палисадов ),– против которого на крутой изгибающейся улочке, что сбегает по склону к Реке, образцово-показательный детский сад-ясельки имени Павлика Морозова со статуей оного в детской песочнице с барабаном, горном и, как водится, знаменем и галстуком: знамя и галстук окрашены в невероЯДно-красный цвет, остальное мёртво-алюминивое,—

... книжный отдел на втором этаже универсама, закрытый “за отсутствием спроса”, но постоянно открытый — для нас: в нём я покупаю уникальные издания Меня и Галича, и достаточно редких — даже для Москвы перестроечных лет — Желязны, Лондона и Саймака, и прекрасно изданный, с замечательно стилизованными иллюстрациями томик Ли Бо...

— А ещё редакция местной газеты, где действительно рады тебе и написанным тобой строкам; где можно запросто сказать обо всём на свете, и тут же отпечатать свою статью на грохочущей “ятрани” с безобразно-старой — дырявой и узловатой — лентой,— и пить чай с ощущением лёгкости, непродажности и свободы, и познакомиться с интересными и по-настоящему стоящими людьми, что действительно — будущее, пришедшее из вчера без манерного трёпа и тресковых фраз,—

... и “школа искусств” в старых палатах конфискованного у церкви монастыря,— три преподавателя на три десятка провинциальных интриг, делёж практически не выплачиваемых государством денег,— но: рисунки и музыкальные этюды, и такие замечательные дети ( ‘а всё, что мы делаем руками...’ ) и кайф вечернего общения “не только за кружкой чая”,—

: под гитару у костра,— генины аккорды и строфы, и замечательно ‘укопчённого’ в ольховой коре и можжевельнике местного “курёнка” ( размером с пяток синих птиц аналогичной породы из московского магазина ),—

— а ещё археологи, реставраторы, художники, охотники, рыбаки, туристы из всех стран мира и потрясающий местный краеведческий музей с уникальной коллекцией старинного русского шитья и одежды, и...

... всё сказать невозможно: чем больше слов — тем меньше, оказывается, сказано.

: ПРОВИНЦИЯ. Никогда не думал, что это слово можно писать БОЛЬШИМИ ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ. Потому что дело не в старой машинной ленте, флагах и павликах,—

— всё это мишура. Оно уйдёт: неизбежно, как и пришло,— как отмирает больное, ненужное.

Потому что главное остаётся внутри.

: Главное в том, что называется суть.

— В том, что зовётся смысл.

И в том, что ещё есть ЖИВОЕ.

— Так вот: этот город, и место, и всё, что в нём и вокруг него — живое.

Но я приближаюсь к опасному пределу: к черте, за которой любая попытка описать является стёбом.

: Грехом и немощью. А потому ( в тщетных попытках не опрокинуться на полном ходу и случайно не повредить крышу ) отступаю на несколько мовементов назад,— и не открещиваясь, но и не вполне разделяя школярское своё описание, падаю — погружаюсь — проваливаюсь...

: ЛЕЧУ В ГЛУБЬ —

— БАНАЛЬНЕЙШЕЕ ОПИСАНИЕ ПРОЦЕССА:

: Жёлто-лимонные, голубые, багряные, бежевые и снежно-белые леденцы сталактитов.

: Сталактитовый лес сосулек по всему потолку грота. Не важно, что не метровой длины,— красота не передаётся размерами; огромное не значит прекрасное ( вы когда-нибудь пробовали посмотреть в лупу на кожу любимой? ),— и пятисантиметровый сталактит должного цвета и формы...

Вместо завершения фразы – строки Басё и Блейка:


«Учусь Великое видеть в малом…»

«В одном мгновенье видеть вечность,

Огромный мир – в зерне песка,

В единой горсти – бесконечность,

И небо – в чашечке цветка…»


: Ослепительный снежный сугроб на полу — бархатная щетина кораллитов. Сказочные лимонно-кальцитовые ёжики в немыслимо-призрачной воде под ногами,—

— в маленькой ванночке, выбитой в монолите пола беспрестанно долбящей капелью, крутятся под ударами капель, наращивая годовые слои-колечки, крупинки подземного жемчуга.

..: БЕЗУМНОЕ СИЯНИЕ ФАНТАСТИЧЕСКОГО БРИЛЛИАНТА ТЁМНОЙ КВАРЦЕВОЙ ДРУЗЫ. СУМАСШЕДШАЯ РОСПИСЬ ОХРЫ ПО ИЗЛОМАМ И ФОРМАМ СТЕН — ПЕРЕЧЁРКНУТАЯ ВЕТВЯЩИМИСЯ, КАК СЛЕДЫ-УДАРЫ МОЛНИЙ, БЕЛЫМИ И ГОЛУБЫМИ ЗМЕЙКАМИ НАТЁКОВ,—

— Босх?.. Дали?.. ЭШер???

— Россыпи жёлтых, красных, рыжих и белых кальцитов. Прозрачно-дымчатые кристаллы кварца.

: Нежнорозовые и фиолетовые вкрапления аметистов — посреди розливов очень мерзкой и противной белой глины...

: “Молочная речка” — удивительной красоты застывший белый натёк на рыжем глиняном полу пещеры; после фотовспышки светится голубым — знаменитое “послесвечение” баритов...

И кальцитовая кора по стенам грота: всех цветов радуги застывшая шёлковая лента танцовщицы — камень, такой живой, растущий, вечный,—


: Жёлтой капелькой

капнул свет

Из уставшего фонаря;

Это милость Пещеры ко мне —

— эту малость огня даря

Прокатилось клубочком пятнышко:

лучик света — ниткой во тьме,—

Словно маленький

мальчик-с-пальчик

я иду по чужой душе:

Где орехов извилин ходы

И зовущий в ночи барабан —

— в барабан барабанят кроты,

Светлячков созывая на бал:

Сердца стук,

звон монет,

звук копыт —

И орган, и печальный хорал,—

Словно детской рукою забыт

на площадке, где я играл...

: От воды — и от плекса — зайчик

проскользил по влажной стене;

Кажет вниз

сталактита пальчик,

ПРИЖИМАЯ МЕНЯ К ЗЕМЛЕ —

Где не спят семь цветных королей

и английская юная леди,

И божок хромоногих кровей,

и душа малахитовой меди...

В малом гротике свечку-ставенку

не спеши затворить за собой:

Этот Свет,

как цветочек аленький,

сотворили мы здесь с Тобой...

: Этот свет – маячок-огонёк

жёлтой пыли подземных небес,—

Но из тьмы мне летит: “дурачок...” –

И ПОМОЧЬ НАМ НЕ В СИЛАХ ГЕРМЕС

< ... Может быть

средь натёков каменных

В той – навечно иной – Земле

Нам светило иное зарево,

Освещая тропу к себе,—

— Только где этот сказочный мир,

Не увидеть во тьме, не понять –

В глубине наших чёрных дыр

Безнадёжно себя искать:

: Только лишь, что осталось – светить

Отражая тепло рукой

Только лишь, что осталось – жить

Занимая камней покой

Только лишь, что осталось – петь

Продолжая тоски обман,

Да из тьмы в тишине смотреть

НЕСКОНЧАЕМЫЙ БАРАБАН... >


: Генины строфы о Сумасшедшем Барабанщике нашего Ильинского Озера,— но и о старицких пещерах тоже,— как и о том, что происходит у нас внутри — в душах наших,— здесь, под землёй. Ведь не одним любованием подземными чудесами и красотами движимы мы, когда приходим сюда. У каждого в душе вершится столько всего,— и в перекличках с тем, что мы чувствуем и видим здесь, находятся какие-то ответы — или встают новые вопросы...

— Не понимаю, отчего он долго не разрешал мне её цитировать. Особенно вторую часть: «слабятина, лажа, старьё,— говорил он,— и вообще не о том...»

— Ладно. Часть, что “не о том”, взял в “исключающие уголки”. То есть как бы ‘соблюл условие’,—

— потому что всё же очень хотел показать: это место, которое невозможно не любить, отзывается в наших душах не только своей красотой. А чем ещё — сказал Гена. И получилось у него это гораздо лучше ( что бы он сам ни говорил ), чем если бы я начал громоздить очередные прозаические периоды-комментарии.

Потому что в поэтической строфе “по определению” содержится в неизмеримое количество раз больше всего < ‘хочет того поэт — или нет’ >, чем в строке прозы. И когда — к примеру — мы предстанем перед Творцом ( как его себе ни представляй ), и каждому будет дано какое-то мгновение, чтобы сказать о себе и своей жизни — поэт в это мгновение скажет неизмеримо больше, чем любой иной человек.

Оттого я включил в своё повествование генины строки. А насколько они “о том” или “не о том” — судить не имею обязанности. Ибо хочу лишь показать, сколькими незримыми нитями мы связанны с этим местом. И что оно для нас значит.

: С тех пор, как в 1982 году совки разогнали Чимганский фестиваль, для многих из нас май не мыслим без Старицы.

С тех пор каждый май в Старице — наш.

— Четыре раза в год: в мае, в июле, в ноябре и на Астрономический новый год 22 марта мы здесь — и иное вообразить себе трудно,—

— НО МАЙ...

..: Май в Старице — каждый год после отмены-запрещения Чимгана: в память о нём и теперь вместо него — наш. < Тут нужно, наверное, сделать некоторое замечание,— ибо часть из наших всё-таки какое-то время продолжает свои майские поездки к ташкентским друзьям — организаторам этого дивного Праздника — той же памяти и общения ради, и показуя власти, разогнавшей Фестиваль, некий демарш — мол, вот мы всё равно продолжаем приезжать — но по мере отъездов наших ташкентских друзей “на Запад и на Юг” смысл данных визитов исчерпывается. Да и длятся они не долго. Так что через буквально три-четыре года все мы в мае собираемся в Старице. И продолжаем собираться каждый год. >

: У нас удобный оборудованный лагерь на берегу Волги в шести километрах от города — точнее, по-над берегом Волги на краю пятидесятиметрового крутого обрыва... Очень красивый и удобный лагерь.

Ибо, если “выезжаешь” так, как каждый год это делаем мы — что может быть важнее удобного, хорошо оборудованного лагеря?.. Чтоб дрова были всегда под рукой: не очень далеко и не очень близко от костра, и не мешались и не путались у всех под ногами; сиденья вкруг костра располагались на достаточно удобном от него расстоянии: чтоб не было ни слишком жарко, ни холодно в сырую и ветреную ночь, и не мешал дым, откуда бы ни задувал ветер, а сам лагерь мог одновременно вместить и достаточное количество народу — без лишней толкотни и скученности — и в то же время чтоб в нём не было слишком просторно и одиноко, когда ты приезжаешь сюда вдвоём или втроём...

: Или совсем один — как тоже бывает. Иногда.

— Вот как это устроено у нас:

: Небольшая полянка на самом краю обрыва, ниспадающего в Волгу почти вертикальной стеной,— очень красивый ступенчатый откос, на котором отвесные участки белых скальных выходов известняка чередуются с полосами жёлтой и розовой глины и узкими наклонными террасами, заросшими кустами орешника, ольхой и осиной. Снизу — от берега Волги наверх, к нашей поляне — ведёт узкая тропка-лестница, ступени которой мы частью выдолбили в уступах известняка, частью вырезали в плотной розовой глине, а на площадках-террасках выкопали в земле, укрепив для надёжности плоскими камнями и кольями; этой лестницей мы пользуемся, когда спускаемся купаться к Волге. За водой же мы ходим в соседнюю деревушку к артезианской скважине — там очень хорошая вода, и идти недалеко: каких-то 500 метров.

“И обратно примерно столько же”,—

— Одной стороной полянка выходит на описанный обрыв; с трёх других её окружают три сходящихся клиньями леса: сосновый, осиновый и берёзовый — будто три разноцветных мира, три разных жизни — три непохожих друг на друга планеты. Это очень красивое место: жёлтое, зелёное и белое с трёх сторон тремя равными секторами-клиньями, а с четвёртой — обрыв, и — Волга.

: Река. Огромное — кажущееся бесконечным — Пространство, распахнутое вперёд до линии горизонта, и дальше — в небо.

... Сосновый и осиновый мир разделяет узкая просека, ведущая к деревне; меж берёзовым и осиновым лесом лежит неглубокий овражек, по краю полянки выходящий к обрыву: он даёт начало нашей тропке-лестнице, спускающейся к Волге.

Полянка — маленькая, совсем крохотная. Треть её или четверть — это наш костёр и уютно расположенные вокруг сиденья из брёвен, по традиции называемые ‘пентагоном’. И костёр, и сиденья находятся под большим старым деревом, верхушка которого обломилась и теперь словно навесом накрывает это место сверху, упираясь сухой своей кроной в землю с другой стороны костра. В жару и непогоду поверх этого естественного навеса удобно натягивать тент для защиты от дождя или солнца; от ветра же со стороны обрыва сиденья защищены плетнём-изгородью из тонких переплетённых ольховых стволов.

— Ещё одну треть нашей полянки занимают качели: толстая доска в рост человека, подвешенная на четырёх капроновых верёвках меж пары высоких осин, растущих на самом краю обрыва. Когда качаешься на них, половина полёта-размаха приходится над обрывом и Волгой, текущей под тобой словно в пропасти — и это ощущение полёта: как земля — обрыв — вылетают из-под тебя назад, и всё разом проваливается вниз — вокруг тебя и под тобой — а ты устремляешься ввысь...

... днём — в небо, вечером — в закатное солнце, а ночью — к звёздам.

— Наверно, это даже не полёт: много больше.

..: и стремительное неотвратимое возвращение — воз-вращение,—

: костёр, полянка, обрыв — берег земли — летят на тебя и взрыв столкновения неизбежен —— но сминая высокую траву, ты проносишься над ней — над самой землёй — и влетаешь в лес: прямо в его непроницаемое тёмнозелёное чрево —

— вонзаешься в него, и всё расступается перед тобой, пред твоим стремительным полётом-движением,— ты пронзаешь его —— и оставляешь сзади и внизу, и перед тобой вновь распахивается ширь — только небо, да Луна, да лишь самые высокие, тонкие ветви деревьев,—

— и это мгновение: жуткий баланс на вставшей почти вертикально доске —

— провисают, ослабляя железный натяг, передние верёвки и кажется — сотая доля секунды, падение,—

: но — медленное попятное движение; страшно-замедленное лишь поначалу,— и вновь разгон, бешенное ледяное падение вниз, набор скорости...

— И ветер в лицо, и стремительное движение скользящего, взлетающе-падающего пейзажа вокруг,—

— Новый взлёт, и новое падение...

... Лена говорит, что только из-за этих наших качелей и имеет смысл ездить сюда.

: Она утрирует.

... Оставшаяся часть полянки — свободная; палаток мы на ней никогда не ставим. Это очень красивое место, обрамлённое кустами орешника, и мы используем его для отдыха — “полежанок” на пенках вокруг нашего любимого поля для сражения в “жучка”, или как место общего сбора, когда в лагере собирается много народу,—

: Палатки обычно ставятся или между подступающими к обрыву соснами — на небольших прогалинах, не занятых подлеском, и у каждого из нас есть, словно любимый грот под землёй, свой маленький расчищенный пятачок с канавками для отвода воды в дождь и прогалиной-окном меж окружающих кустов орешника: сказочный вид на Мир Волги —

— или же на широкой поляне в березняке за овражком, отделяющим сосновый и осиновый лес от берёзового.

Для удобства через овражек перекинут изящный мостик, который мы построили во время одного из первых выездов сюда несколько лет назад:

: пара брёвен, и набитые поперёк них половинки расщеплённых поленьев,—

... Утром Солнце — а ночью Луна — встают за лесом, дающем лагерю прохладную утреннюю тень; их восход можно встретить, забравшись на одну из “качельных” осин,— заход же Солнца вечером и ночью Луны — наши:

: Солнце садится точно против нас за другим берегом Реки — и каждый раз это дарит нам ни на что не похожее, необычное по своей красоте зрелище: закаты в Старице — это...

... Может, я описываю всё слишком холодно, рационально, практично?.. Что ж — один закат не похож на другой, и каждый раз это Праздник,— вот только...

— Вот только не стоит < право! > пытаться описать всё словами. Потому что никакие слова никогда не передадут ни красоту этого места, ни его особенное, ни с чем не сравнимое, обаяние,— ни удивительность неба над ним: утреннего, ночного, дневного, вечернего,— день за днём каждый раз нового, как не повторяется узор облаков,— и как не повторяется восприятие каждого из нас всего, что он видит, чувствует, понимает...

: Не повторяется в каждом его же виденье этого мира,— каждая секунда не имеет подобия в предидущей, и бесконечно столь же далека от последующей,— но если внутри одного человека восприятие и ощущение, чувствование мира, окружающего его, столь разнится — как можно говорить об общем для всех?..

— Просто смешно. А значит, не стоит и тужиться — жалким лепетом пытаясь абстрактными словами/понятиями воспроизвести на Бумаге то, что Природа дарит нам каждую минуту жизни здесь: минуту, не похожую на бывшую только; день — не похожий на предидущий,— как и каждую ночь... “Эвери Найт”: меня тянет перейти на английский,— всегда иную и не менее прекрасную, чем та, что была до неё.

< Мне даже кажется — иногда — что люди, которые ВСЕРЬЁЗ пытаются описать “общее для всех”, на самом деле больше выпендриваются перед самими собой. Выплёскивая на лист нагромождение прилагательных образов, каких-то совершенно надуманных непричастных оборотов, манерных существительных — пёструю сложносочленённую мешанину предложений; на холст — это ещё куда ни шло, на холст или в слайд — сам Бог велел: это действительно адекватная картина сущего,—

: смотри — и воспринимай —

— но на Бумагу...

: набором дискретных условных значков-символов с заранее заданным звучанием-толкованием,— как бы я ни пытался расширить их эмоциональную значимость, тужась в бессилии своём красивым синтаксисом и строкопостроением подменить банальное значение иероглифа-слова,—

: “Пред бумагой у меня священный трепет” — Лорес.

: “Если, так сказать, не в частности — а в общем...”

— Там же:

“Вижу, как во все века Бумага терпит —

— терпит так, как ей положено: не ропщет...”

... Что ж остаётся? Фигачить с вечными оговорками лишь “от себя”, рискуя нарваться на полное непонимание???

— Или, объевшись “убожества логик и смысла”, мазать — будто на холст грунтовку — грубо, пунктиром, ничего не значащими общими понятиями-фразами, да банальными заезженными штампами-оборотами?

: А там — наполняй, Читатель, собственным пониманием и воображением... Уж как-нибудь разберёшься,— довообразишь, заполнишь... >

: Я же говорил — на грани стёба.

... А может, я просто не умею описывать. И сомнения мои — лепет неофита по сравнению с мучениями Лао Шэ, пытавшегося разорвать в принципе не разрываемые тиски иероглифографических уложений китайской фонетики.

— Но вот, например, что Я ВИЖУ:

— лёжа на спине, тихонько покачиваясь на наших качелях: половина плавного неспешного движенья-парения — поляна, и чёрной линией впереди Холмы Другого Берега за тёмным пространством воды,— холодной весенней воды ночью; над ними — неестественное — как мне кажется, какое-то словно волшебное, СКАЗОЧНОЕ НЕБО: тёмнофиолетовая гуашь; справа “дабл-ю” Кассиопеи и прочие маячки-искорки звёзд — космическая мишура гадальной карты Вселенной, наискось ретушированная золотистой пылью Млечного Пути; но это — только одна половина. Другая половина движения — над будто бездонной в ночной своей темноте речной пропастью под даёт опрокинутый чёрный лес над головой и яркую — ярче тысячи звёзд — фантастически близкую ПЛАНЕТУ ЛУНА под чёрной бахромой леса — столь фантастически близкую, что кажется: оттолкнись сильнее от края обрыва ногой — долетишь, дотянешься, дотронешься до неё своим указующим перстом, пальцем, кистью, ручкой,— растворившись в её сверкающем радугой гало,—

— но ведь это только иллюзия...

: “оптический обман”.

— и всё это я вижу ( на зависть бессилию кисти ) под чуточку сказочные, волшебные звуки “Эквинокса”: самого любимого нами альбома ‘Ж-М-Ж’, как в разговоре мы называем его — то есть Жана-Мишеля Жарра, что звучит сейчас от костра из динамиков штерновской “АЙВЫ” — и всё это...

: Хотел повторить “на зависть бессилию кисти” — но запись кончилась. К моему и околокостровому сожалению.

: Поворачиваюсь на бок — лицом к пентагонному действу. Вижу < продолжая описывать > сквозь сухую крону старого надломившегося дерева маленький наш костерок; вокруг него — Штерн ( длинная такая уныло-вытянутая харя с крючком нависающим орлиным носом, обрамлённая совершенно не соответствующей ей курчаво-пышной шевелюрой ), Кот ( лицо в свете костра кругленькое, будто масляное, глазки хитрые-хитрые, волосы бобриком,– очень такой хитро-улыбающийся кошачий взгляд, потому и – Кот, разве что остреньких кошачьих ушек не хватает немного ) Татьяна и Ольга. [ От описания визуальных образов подруг Кота и Штерна уклоняюсь, ибо любое словесное описание женщины полагаю бестактно-хамским,– говорящем в лучшем случае не о женщине, а о степени недоразвитости того, кто такое описание потужится сделать. ] В углу кадра пунктируют характерные электронные цифирки: «30. 04. 92. — 22:15... U.T.»

Многоточие означает, что секунды мелькают слишком быстро, чтобы я на них как-то реагировал; “U.T.” – что время, соответственно, мировое,— то есть по-гринвичу: так принято измерять его во всём мире — ну и в нашем ильинском кругу,— только повода специально сообщить это у меня ещё не было: не требовали того описываемые события. Да и не так давно мы перешли на него — года три-четыре, не больше,— как я вернулся из второй своей “ездки” в Штаты, откамералив там по контракту столько, сколько потребовалось. Ну, а “тридцатка” перед “ноль-четвёркой” означает, что действие происходит в самую настоящую вальпургиеву ночь — то есть у нашего старицкого костерка разворачивается очередное поминальное действие... “Поминки по Чимганскому Фестивалю”,—

И по родной до боли Системе. С названием Ильи.

— ну и по самим себе уже: судя по количеству присутствующих.

: так проходит — не “слава земная”, но ритуальный “майский выезд” Ильинского Круга в Старицу в 1992 году от Рождества Христова.

— С удовлетворением замечаю, что моё место у костра не занято хитроумным Штерном — и успокаиваюсь. А то ведь Штерн такой...

— “ГРЕЕТ ЕСТ” он записал в 1979 году,— доверительно сообщает меж тем Штерн от костра, передоверив выключение “АЙВЫ” автостопу.

: Судя по всему, речь вновь идёт о неком мифическом альбоме ‘Ж-М-Ж’ — никогда не слыханном никем из нас, но почему-то известном всем. По слухам — одном из самых потрясных альбомов ‘Ж-М-Ж’; чуть-ли не вершине его творчества... Но что — слухи? Если верить легендам...

: Ещё одна “ильинская сказка”.

— Для внешнего пользования только.

— Если верить легенде,— поправляется Штерн и продолжает вещать дальше:

— В то время у него было трудно с деньгами. < Хочется заметить, что с деньгами трудно не бывает,— трудно бывает без них — но я не Егоров и не Сталкер. И вообще: образовывать Штерна... Немного, я бы сказал, поздно. Сталкер уже совершил всё, что мог, на этом фронте — ибо Штерн в нашем Кругу представляет то, что называется “ДС” — то есть “Дети Сталкера”,— а значит, по определению воспитанию или перевоспитанию не подлежит. Одно славно: приезжает, и продолжает приезжать сюда с нами. И слушать его, в отличие от многих иных трендил, бывает довольно забавно. И я слушаю. > Фирма “Дрейфус”, с которой у него был контракт, выпустила “сигнальную партию”, 1000 экземпляров. И эта тысяча, конечно же, разошлась мгновенно. Для всей Земли — капля в море. В 1984 году я видел этот альбом и даже слышал его один раз. Ровно на 40 минут он оказался у меня, совершенно случайно. Знаете, как это бывает: неизвестно от кого и к кому, через десятые руки... В общем, времени было только переписать — один раз, и то без пробы. Это теперь проблем нет — пошёл в студию и заказал себе всё, что хочешь... по деньгам своим. А раньше — если уж попадал в руки классный ‘аблом’ — то и сам переписывал, и все знакомые твои... Бывало, дашь кому-нибудь на полтора часа “нулёвую плиту” — обратно только через сутки получишь, а то и двое... И в таком испохабленном виде... Вот так этот альбом мимо меня и просвистел.

: ПАУЗА, в которой ощутимо звучит сталкеровское “да” — однако же звучит виртуально, а потому на Бумаге отражено быть не может. Разве что — в таком ‘ремаркированном’ виде.

— “GREET EST...” по-латыни значит “ВЕЛИЧИЕ”. “ВЕЛИЧИЕ ЕСТЬ..” — если дословно. Ну и, я вам скажу, альбом стоил названия. Гимн Человеку, его Могуществу — и Могуществу Того, что стоит над человеком... Да что рассказывать — эх... — Штерн машет рукой и тянется к сигаретной пачке.

< Не могу не отметить в “исключающих уголках”: величие по-латыни совсем не “греет”, а – если не ошибаюсь – “сплендер”,– Егоров, имеющий к мёртвой латыни некий любознательный пиетет, как-то комментировал на одном из пищеровских “музыкальных университетов” это странное название, с которым, точнее с переводом которого на русский язык, “явно что-то не так” — то-ли Мэтр прикололся к чему-то, нам по недообразованию недоступному, то-ли это вообще по-французски. Но что и не по-английски – точно. Ибо тогда было бы “is”,– но, видать, Штерна на том занятии не было — иначе б не трендил, “что ни поподя”… Так глупо подставляясь. Но поправлять его у меня желания нет. >

— Ну? — нетерпеливо переспрашивает со своей стороны костра Татьяна.

— Что: “ну”? Пришёл хозяин, то есть посредник, от которого я получил этот диск — к нему он попал так же случайно, как и ко мне. Пришёл — я отдал ему диск — и он ушёл. Я перемотал плёнку назад, включаю —— а на ней... Ничего, в общем. Только нечленораздельный хрип и скрежет — и то на пределе чувствительности: контакт в генераторе подмагничивания отвалился, как назло... На подстроечном сопротивлении советском. А альбом ушёл, и больше я его никогда не видел.

— Что ж: ни в студиях, ни в коллекциях ни у кого его нет? — скептически хмыкает Кот. — Сам же говорил: теперь что угодно записать можно.

— Только не это. — Штерн качает головой. — Тысяча экземпляров всего, и каждый — теперь — на вес золота. Ведь уже тогда ‘Ж-М-Ж’ миллионы меломанов слушали... А “тысяча” эта отнюдь не в совке нерушимом распространялась...

— Так почему ж они больше не выпустили? — удивляется Ольга,— если альбом такой классный...

— Откуда мне знать? — Штерн красиво щёлкает зажигалкой — якобы настоящей, якобы солдатской бензиновой “зиппо” — прикуривает, затягивается — и, откинув назад голову, выпускает из ноздрей дым. То есть “держит паузу” — всеми силами показывая, что уж оно-то точно знает. — Говорят, чтобы расплатиться с долгами, “Дрейфус” уступил все права на запись “Полидору”. А они ‘положили альбом под сукно’ — чтоб придержать и потом сделать на нём большие деньги: как на раритете... Как “ЕМИ” на ‘битлах’ сделали. Слава-то Жара к тому времени уже ой, как росла...

— И они так и не выпустили его?

— Пока нет. Да и ждать рановато — у “Битлз”, говорят, таким образом три альбома заначено — а уж сколько лет прошло... И невыгодно им сейчас его выпускать — потому что он половину из этого альбома на концертах наиграл, и в гораздо более лучших < данное словосочетание несколько режет мой слух — но что поделать: Штерн так говорит, и мне приходится так записывать > вариациях... Да и техника сейчас звуковая на порядок выше, чем тогда. Так что для меломана его стоимость пока даже падает. Но лет через десять,— особенно, борони Бог, если ОН к нам в совок с прощальными гастролями не последует... На музыкальное кладбище, так сказать. По последнему выдоху творчества… Как к нам обычно все западные музыканты и приезжают,–

– в очередной раз паузой звучит сталкеровское “да”.

— У “Битлз” не три, а один альбом “заначен”,— дождавшись паузы, строго поправляет Штерна Кот,— я знаю. Об этом статья в “Глобусе” была: как раз в том номере, в котором говорилось, что Маккартни — не Маккартни.

— Да какая разница,— Штерн машет рукой.

: Я покачиваюсь на качелях, впол-уха следя за разговором у костра. Собственно, обо всём этом я тысячу раз слышал от Егорова и Пищера,— как и о том, что под Рождество 1966 года “настоящий Поль Маккартни” погиб в автокатастрофе, а вместо него в группу был взят бывший сержант полиции из канадской провинции Онтарио, победивший на “конкурсе двойников”... У нас об этом несколько ПИ-программ в Ильях было — и по ‘Ж-М-Ж’, и по Битлз... А о “подмене Маккартни” Сашка специальный Университет делал — с зачтениями переводов статей и “раскодированных” текстов песен, где якобы говорится об этом,— оформление альбомов в качестве “вещдока” приводил, и данные, что будто бы спектрограммы голоса Р. Мс. за “ранние годы” не совпадают с более поздними... < Кончилось это “занятие” тем, что Сталкер в качестве “ответного аргумента” чуть не набил морду Егорову,— еле разняли. >

— А в действительности: что? Читаешь эти статьи, и вроде аргументы неопровержимые, и факты строго документальные — поди, подделай спектрограмму голоса — когда любой проверить может... И совпадений во всём слишком много, чтоб они были просто совпадениями,— один альбом Маккартни восемьдесят четвёртого года чего стоит — как раз после выхода этих статей появился — и обложка там, и тексты, и само название... и много чего ещё — да только по-большому счёту все эти истории недоказуемы: пока он сам не соизволит сознаться. Публично. А до тех пор трендить можно, что угодно. Особенно, коли спектральный анализ его голоса в качестве проверки сделать не можешь. И лично убедиться в несфальсифицированности цитируемых ‘аргументов-энд-фак-ю’.

В последнем своём калифорнийском хадже специально поинтересовался у тамошних меломанов – правда-ли то, о чём нам Егоров все уши затрендил? И услышал в ответ: в первый раз этот хай поднялся в 1968 году, когда битлы в полной силе были, но на смену им уж ломанулась просто прорва не хуже звучащих групп – не считая вечных друзей-конкурентов роллингов,– затем римейк поведанного кучей радиостанций сценария заполонил рок-эфиры в 1972 году, когда скандально распавшихся битлов за мощнейшей атакой хард-и-арт-рока стали подзабывать,– статьи в “Глобусе” ( кстати: не самый музыкальный журнал в мире, и оттенок всех его статей жёлто-бульварный — но об этом ни Егорову, ни Штерну лучше не говорить ) появились в 1982 году: когда имя любимого Сталкером Леннона, опять же, стало сходить со страниц прессы и тиражи перепечаток упали, а у Поля Мк. наступило несколько отрешённое от музыки состояние…

Так что получается — эта «старая, старая байка» каждый раз вытаскивалась на свет музыкальный, когда сама музыка немела до неприличия. И за немотой музыкального звука оставалось внимать разговорам об оном. Которые, конечно, вполне подогревали ‘общественный антирес’ к тиражам перепечаток – и обмелевшие русла финансовых рек наполнялись золотой жидкостью…

— да только: музыку ушами слушать надо, а не ‘язвилинами’. А кто там, чего, зачем и когда — дело десятое. Уж не нам обо всех этих околомузыкальных сплетнях судить — ‘сидя на помойке своей’:

: Что до нас доходит — даже объедками с барского стола назвать трудно. < “Если бы — с барского... Об этом можно только мечтать.” >

— Так: ‘ветер перемен’ время от времени со свалки потягивает... Мусорный ветер. Просто в последние годы запахло сильнее. Но сильнее пахнет то, что... В общем, понятно. И приезжают к нам — тут Штерн прав — “на поклон в Олимпийский” лишь те, кто сто лет назад с круга сошёл — да попса фуфловая: что-то не слышал я, чтобы Битлз к нам, скажем, действительно приезжали. Или “Кинг Кримсон” с ‘Таллами’ и ‘Цеппелинами’ сталкеровскими. Да что — ‘Кримсон’,— хотя бы “Пинк Флойд”, когда дело играли, а не лабали для девочек не очень глухих перед постелью... Способствуя. Или тот же Жан-Мишель: из Польши, считай, не уезжает,— как и из Венгрии,— но до сих пор это самые восточные точки его гастрольных треков. Не считая прикольно-рекламного вояжа в Китай в 1982 году,—

Так что дай ему Бог подольше, конечно, удержаться от “посещения златоглавой”. Ибо знаем мы, чем посещения такие для музыкантов кончаются.

— Что ж до того, что Штерн якобы в 84-м “Греет эст” писал и слушал,— так ему в 84-м четырнадцать лет было... Всего.

: Какой тут ‘Ж-М-Ж’? Я в четырнадцать...

— Но, правда, я и не Штерн. И всякое могло быть.

— Бросаю случайный взгляд на выключенную в данный момент “АЙВУ” — полночи мы гоняли её: вначале слушали Бережкова, затем, в такт настроению, “Ред” ‘Кримсона’ ( самый любимый, между прочим, альбом всей егоровской семьи — включая Натку и Сталкера ) — а потом сразу поставили “Коллапс” Гены Жукова: запись, что сделал Сашка ( уговорил я его-таки на вечер отвлечься от компьютерной нежити ), когда Гена с Виталиком приезжали к нам в прошлом году. Жалко лишь, что Ильи три года, как закрыты стояли — а то устроили бы там его концерт — его и Виталика, у них же просто потрясающая новая программа: сильнейшая из всего, что я слышал,— под землёй это вообще звучало бы... И Гена сам очень хотел с нами под землю,— но не везти же было его за триста километров в Старицу, ради услаждения слуха пяти человек — что и без Старицы на любом ‘домашнике’ его послушать могли?..

И потом: Старица — не Ильи. Здесь всё по-другому,— для своих, мягко-уютно-нежно,— и красота её воистину камерная — та, что воспринимается и постигается действительно ‘тет-на-тет’...

Хотя, конечно, песни Гены “отсюда же”. Как и стихи Виталика.

— ЛАДНО. Не буду об этом —

: Просто тогда было так здорово... У нас же в Ильях все знаменитости побывали — от Володи Бережкова и Володи Васильева до “Ивасей”,—

: НО ЭТО БЫЛО ТОГДА.

: До взрыва.

... “КОЛЛАПС” — вообще очень сильная вещь. И первые строки: “когда сворачиваются угли костра...”

: После “Реда” ‘Кримсона’ это было, как...

— ну, не знаю, как об этом сказать. Потому что опять “попадаю в ступор”.

: Такая уж у меня, видно, судьба — и писатель из меня НИКАКОЙ.

..: Там у Фриппа последняя песня как раз — «голубое, как лёд, серебро неба [ «блю ас ай, сильвер скай» ] блекнет и становится серым – серой мечтой, которая стремится стать Беззвездием и Тьмой Библейской...» Но дело не в совпадении слов “Коллапса” Фрипа и “Коллапса” Жукова —

— МУЗЫКА....

: Потрясающая сверхмузыка Р. Ф. — чистая, свободная, раскованная,— без ноты фальши или попсового прилизанного “авангарда” ‘PF’... Страшная и сказочная одновременно,— и как после этой Музыки Гена...

— Это было больше, чем полёт.

..: А потом — “EQUINOXE” ‘J-M-J’:

< ...................................................................................................................... >

..: потому что об этом тоже нет смысла писать,— как и о закате. Что могут передать слова? СЛОВА — о МУЗЫКЕ???

Уж говорил:

Не боле, чем холст —

: Только обложку диска. < Посмотрел — и что, услышал?

: “Сон, навеянный пролётом мухи...”,— картина аллегорическая в духе Егорова: “Мы сидим у костра и слушаем Роберта Фриппа перед прослушиванием “Коллапса” Гены Жукова...”

— Интересно, как бы отобразил её Сталкер?..

: Наверняка забудет нарисовать всего одну деталь — магнитофон. Зато водовки намалюет ящика два, не меньше. И трава вокруг по пояс —

— а то и в рост человека: уже в косячках.

: “ДА”. >

... Я слезаю с качелей и пересаживаюсь к костру: на своё законное место. А то Штерн как-то своеобразно потягивается — значит, отсидел себе что-то на бревне и намерен переменить позу. А куда он её переменит — яснее ясного: удобнее моего сиденья здесь ничего нет.

: У каждого из нас у костра своё любимое место. Моё на бревне у ствола дерева, чья надломленная верхушка, свисая сверху, накрывает костровую полянку. То есть моё сиденье со спинкой — удобно и не дует сзади... Единственное такое сиденье.

— Я сажусь и опираюсь спиной о сухой и тёплый ствол.

: Очень удобно.

Сегодня над костром тента нет — несмотря на последний день апреля ночь тёплая; на небе — что при этом вдвойне удивительно — ни дымки, ни облачка,– сквозь тонкие сухие ветви над головой просвечивают серебряные звёздные шляпочки, словно вколоченные в картонно-гуашевое декоративное небо, и жёлтая пыль Млечного Пути — звёздно-космического, такого мирного хайвэя,—

— и я продолжаю своё репортажное повествование.

А ребята у костра продолжают трепаться — о ‘Кримсоне’ и о Жаре, о Бобе и Мирзаяне, о Шевчуке, Бережкове, Кинчеве, Летове...

..: Четыре раза в год мы приезжаем сюда и живём — каждый столько, на сколько может оторваться от ГОРОДА — и отсюда, из этого нашего лагеря мы делаем поисковые выходы вверх и вниз по течению Реки, разыскивая и вскрывая “новые старые каменоломни”,— этакий Свободный Поиск,— ну и просто отрываемся от городской жизни:

: Отдыхаем.

Потому что пещеры, “подземля” и сталактитовые красоты над-и-под нами — это не главное. Главное внутри.

: ГЛАВНОЕ ВСЕГДА ВНУТРИ — не только внутри нашей Земли,— внутри каждого из нас. Свободный Поиск, что ты можешь вести в себе, своей памяти и по всей своей жизни,—

— Ведь музыка Под Землёй; наши газеты, стихи, песни, ‘Ж-М-Ж’ с магнитофонов и всякие ликбезовские программы, разговоры и праздники — это ещё не всё:

: Ильи были местом, где собирались такие же, как ты.

— каким в своё время был ЧИМГАН.

— Но нет больше ни божественного Чимгана, ни слётов самодеятельной песни — тех наших старых слётов — как нет больше Ильей. И Старица — наше последнее место:

: ТАКОЕ.

... очень не хочется сказать-написать: “на этой планете — Земле”; фраза — откровенно стебовая фраза звучит в голове, и условно я её всё-таки не говорю,—

: Условно.

Но написал — не знаю, почему — а значит, так надо. Что ж... Здесь многое происходит помимо нас — и вне нас; как и помимо нашей воли.

— Как, например, отсутствие многих из тех — здесь, теперь и сейчас — кто начинал когда-то эти выезды:

: Егоров и Пищер, Сталкер и Керосин, Мастер и Хомо, Коровин и Хмырь...

— Но всё-таки МЫ приезжаем сюда: немногие, кто остались.

: “Пускай придут иные времена,

Пускай исчезнут стрелки у часов —

Я ОСТАЮСЬ ДО САМОГО КОНЦА

На куполах зелёных островов...”

— Юра Устинов.

: Остались “Подмётки” Хомо. < “Протекторы” — как переназвал их Сталкер, намекая на безусловную принадлежность Хомо к миру скоростей и асфальта,— но ведь сам же Хомо обозначил названием своей группы приверженность тем местам, “куда автотранспорт не ходит”... >

Остались не все — из весёлой и когда-то шумной команды в 10 человек, подарившей название своей группы одной из старицких пещер, продолжают посещения подземли лишь четверо, включая самого ‘Хомо-с-женой’...

— Но ещё приезжают “Д/С”: интеллектуально-воинствующие аутсайдеры нового поколения, которых тошнит от “фанты” ( ярчайший представитель коих на секунду прерывает свой трал и, чуть скосив взгляд в мою сторону, откровенно вздыхает о том, что не успел занять самого удобного у костра места ),— “Дет/Содом”, как в пику Сталкеру окрестил их Егоров — но правильнее, всё-таки, расшифровывать эту аббревиатуру, как “Дети Сталкера” — ибо, как уже говорилось, он когда-то “приручил” их к этому месту,— и нужно уточнить, что никакие они не “дети” — просто так повелось у нас называть... Ну да ладно: это тоже была История...

— И всё-таки иногда сюда возвращаются Сашка и Сталкер. Иногда — но это так здорово... Почти, как прежде —

— Когда мы были вместе.

: И когда ещё были Ильи.

: ПАМЯТЬ ОБ ЭТОМ НЕ ДАЁТ МНЕ ПОКОЯ — и я вновь и вновь возвращаюсь к тем дням, вспоминая, как...

... было здесь: вот этот костёр, и брёвна-сиденья пентагоном вокруг, и отблеск Луны — “волчьего солнца” в Реке; краски заката над Берегом — всё это так же, как тогда, и дождь по тенту палатки над головой, и ветер по листве осин — как мы нашли ту нашу пещеру,— вскрыли и обнаружили её соединение с Дохлой...

— КАК ВСЁ ЭТО БЫЛО ТОГДА.

голос сталкера звучит во мне — и я, не в силах противиться, передаю ему Слово. Он звучит так, как бы говорил об этом он сам. От третьего лица: о себе и всех нас —

— Т о г д а :





... К О Р И Ч Н Е В Ы Е :



Сталкер пододвинул к костру кан с недопитым чаем и стал ждать. Ведь солнце садилось за ясную линию горизонта и трава была мокрая от росы —

— и небо было светлое и серое: серое, как зверь, что потихоньку выполз из каждого и захватил всё вокруг, но светлое — как то, что должно было наступить завтра. И нужно было стать такими же светлыми — вновь попытаться вернуться в самих себя: в тех, кем были когда-то.

: Не зелёными наивными вояками, что окриком и силой пытались очистить мир от всего, что казалось вредным и лишним,—

[ смешно, нелепо, инфантильно-восторженно,– и как там ещё?.. – “нужное добавлять по вкусу”, да ]

— Не чёрными, уверенными в мрачной своей правоте борцами и мстителями: борцами с собственной тенью, мстящими всем подряд за своё такое наивное и прекрасное прошлое...

..: детство —

[ торжественно-великолепное в мемуарах и костровых сказах, трёпе на кухнях и спорах от усталости и беспомощности что-либо изменить теперь — в настоящем ]

— Нужно стать иными: теми, кто иначе мог прожить уже прожитую жизнь — не продаваясь и покупаясь, нет,— но без чёрной агрессирующей злобы и ненависти,— и совсем не так был бы сегодня.

Потому что от сегодняшнего себя, помнящего и лелеющего себя вчерашнего, было неуютно и зябко. И теперь, когда растворился и канул в нету прежний совковый морок, разве не можно попробовать стать хоть чуть-чуть иными — выше, лучше, чище?

: Представить, “что не было воронья среди заснеженных плит,— измены, подлости и вранья” — и мир твой не был убит?..

... Но ворвутся/явятся в это наступающее завтра тени из прошлого; призраки нас и наших врагов, и невозможно будет что-либо сказать и доказать Сашке. Как объяснить Питу. И “всё опять повторится сначала”...

: Ещё один виток этой безнадёжной судьбы. Неужели — длиной в жизнь?

Или — всё-таки — последний?..

Но если последний — что это может значить, и как вообще может быть поставлена точка в этой...

[ войне?.. ]

— Далёкий звук машины повис над предутренним речным туманом, над лесом, тёмнозелёной полосой лежащим под светлеющим небом,— над словно засыпающим, уставшим гореть за ночь костром, тёплой палаткой...

— накатился, разрывая сонную тишину утра и чёрное водяное зеркало космических отражений внизу под обрывом, —

— эхом отразился, пришёл с другого берега...

— Кого это Чёрт несёт,— недовольно пробормотал Сталкер, машинально посмотрев на часы.

: Был “час ночи утра по-Гринвичу” — и было здорово и кайфно так измерять время — в совке; иное измерение времени словно отгораживало, защищало от окружающего давления пустоты и серости — и давало ощущение высоты и силы —

— и соединяло со всем миром: над колючей проволокой границ, хамством и запретами таможен, мерзостью унижений ОВИРов...

— “Ю Ти”. Мировое Время.

— двигатель рявкнул на выбоине просеки, свернув в лес с деревенского тракта.

— Сталкер вспомнил, как уезжал в первый раз Пит. Как год его вообще не хотели оформлять,— казарма!.. — ещё год тянули, мотали нервы ему и фирме, его вызвавшей, и начальству в технаре: обучение-то уже заканчивалось, последний курс,— какой может быть “обмен”?.. Уж и Билёк приехал, под землёй вместе Новый год откатали-встретили — тот самый, “зоологический”, после которого, как казаки турецкому султану, письмо всей Системой ‘J-M-J’ шкрябали — да так, слава Богу, и не отправили,— и правильно: даунское это дело — “кайф по переписке”,— да с нашим нижегородским знанием культурного, всё ж, чёрт побери, языка... Позориться только —

— И ведь прекрасно знали, что не смогут вообще не пустить: соглашения-таки ‘блюсти надо’, потому что “с той стороны” тоже могли меры принять — свои,—

... конечно-таки – “выпустили”. Осчастливили: дали вожделенное разрешение — и начался новый виток непонятно чего... Задержки и волокита с каждой бумажкой, и мурыжанье у каждого чиновничьего стола ( стульчака, стула ),—

: как дежурили посменно со всеми ильинскими в жуткой очереди пред единственном, дозволенном совками, обменнике на Ленинградском — день за днём, ночь за ночью,— а Питу всё не давали разрешения на обмен валюты,— и пришёл четвёртый запрос из фирмы,— четвёртый только за этот год, и новый вызов-приглашение на работу,— а скоты всё тянули, тянули... То одно, то другое. Вечные гэбэшные отговорки-закорючечки — наивные и наглые одновременно...

Но — отпустили. Год спустя после указанного в контракте срока. И Пит уехал — а когда вернулся, поставил на своих часах “гринвич”, “U. T.” — и сказал: всё.

— И ВРЕМЯ СОВКОВ КОНЧИЛОСЬ.

[ Собственно, мы никогда и не жили по нему — когда ложишься спать каждый день “по-совку” в 4.00, а встаёшь в полдень... «Если утро начинается в три — через два часа уже зажгут фонари...» – да.

— Но что есть “полдень” в этой стране?..

: ‘ДИСКРЕТНОЕ ВРЕМЯ’ — “от балды” — всё равно ничему не соответствующее.

: “Рабочий, да”,—

— Не Гоголь написал “МУ-МУ”, и полдень по-солнцу в стране совков наступал в два часа дня: на час раньше, чем ежедневная хронометрическая радиоперекличка совковых населённых пунктов ритуально выявляла “город-полночь” совдепского союза — Петропавловск-Камчатский...

: Это издевательство над людьми и вращающейся вокруг своей оси ( а не кремлёвских мечтателей ) планетой надо было как-то компенсировать — и вслед за Питом все ильинские перевели часы на четыре часа назад: то есть на время, в котором уже давно жили.

: Чисто интуитивно — в унисон со всей Планетой.

Потому что иначе жить не могли.

: “U. T.” — МИРОВОЕ ВРЕМЯ.

— ДА. ]

... Свет фар мелькнул за соседними деревьями, звук двигателя смолк — и вызывающе-малиновый ( самой что ни на есть ‘кримсоновской’ расцветки, да ) “уазик” – монстр на армейских мостах с мощным защитным “кенгурятником” и лебёдкой перед капотом < движок, судя по фырчанью, дизель литра на три, не меньше >, давя колёсами прошлогоднюю траву, выкатился на полянку. Чуть-ли не к самому пентагоновому бревну – но в последний момент остановился перед ним. Сантиметрах в пяти, не более. “Да”. Похоже, и тормоза в нём стояли не родные – а какие-нибудь саморазводящиеся, от буржуйского родственника по фамилии Дефендер. На самый крайняк от отечественной “Волги” под номером 24. [ «Интересно, что ещё мог напихать Хомо,– а от изделия данного вовсю пёрло нашим ильинским пожизненным ‘смехаником-на-колёсах’,– в нержавеющее умертвие отечественного автопрома? Какое-нибудь многодисковое спортивное сцепление за туеву прорву фунтов баксов, генератор кил на десять, не меньше, акому амбер под 120, фары на киловатт – и что ещё? А главное — зачем??? Не проще-ли было за те же немыслимые деньги купить нормальный буржуйский внедорожник?.. Страна непуганых Кулибиных и рационализаторов без тормозов — хлебом не кАрми, да – только дай возможность залезть в какую-нибудь электро или автожелезку и изувечить её до полной неузнаваемости своими шаловливыми ручками… Вместо того, чтоб сразу купить нормальный продукт, в доработке внешнего вида напильником и кувалдой не нуждающийся по определению!» – раздражённо подумал Сталкер. Но счёл данное рассуждение неизлечимо патологическим, а потому записал-продиктовал в квадратных, не обязательных к прочтению-исполннию, скобках. И мысленно вздохнул – вслух изобразя другое. ]

— Явление суперстара народу,— пробурчал Сталкер, косясь на хамски нависший у правого плеча грязный бампер,— чего это ты: на утро ’лядя?..

– Двигатель снова зафырчал и Пищер сдал назад, пытаясь попасть задним ходом в прогалину меж деревьев: туда, где обычно стояла его палатка. Радиуса поворота не хватило — монстр едва не завалил самую любимую, такую красиво-разлапистую восходонаблюдательную перед сном осину [ без комментариев – хотя любой настоящий внедорожник попал бы в эти ворота ‘с первой подпитки’, какая бы прокладка не путалась меж рулём и сиденьем, да ],– Пищер, вертя головой то вперёд, то назад, снова включил первую, вывернул колёса под другим углом, подался вперёд, на этот раз чуть не наехав на дровяную поленицу [ лучше бы, блин, прокатился по здоровенному, неразрубленному на чурки, бревну – хоть какая-то бы польза случилась ],– переключил передачу на задний ход, вывернул руль под новым углом — и наконец занял место своей палатки. Сталкер, дожидаясь ответа, молча следил за его манипуляциями – хотя фраза, что с ростом, весом и соответствующей длиной ног Пищера лучше не рисковать здоровьем на таких монстрах ( и жизнью окружающего ландшафта ), а кататься себе на “оке” или “жопере” уже была готова сорваться с языка...

Пищер неуклюже вывалился из кабины. Затем скинул блестящую кожаную куртку, швырнул её на сиденье и какой-то тряпкой вытер со лба пот.

— Да так,— наконец объявил он и подошёл к костру,— проститься заехал. Дай, думаю, загляну — может, случайно встречу кого...

— Считай, случайно встретил,— буркнул Сталкер. И поднялся, чтоб отодвинуть от огня кан.

— Ишь ты: ещё осталось,— удивлённо заметил он, глянув вовнутрь,— не весь выкипел, “значить”.

Пищер хмыкнул и сел на бревно.

— Будешь? — спросил его Сталкер, показывая на кан.

— А КААК ЖЕ!!! — Пищер хлопнул ладонями по натянувшейся на коленях чёрной коже штанов.

Сталкер разлил чай по кружкам.

— Сахар — там,— сказал он, ткнув рукой в большую жестяную коробку.

Пищер потянулся к жестянке, взял её, открыл, поискал глазами ложку, увидел — она валялась у бревна с другой стороны костра, и тогда он насыпал сахару ‘на сглаз’ и размешал его веточкой.

— Уф... — блаженно выдохнул он, отхлебнув из кружки,— НАСТОЯЩИЙ...

— А какой же ещё,— пробормотал Сталкер,— “гавна не держим-с”. Егоров туда пять ‘о, трав’ вбухал, два кана воды и четыре-с-половиной припада истерики... Не считая двойной дозы собственно чая, конечно. За водой, между прочим, во второй раз я лично ходил — по ряду причин... Специально ублажал на самом деле — чтоб заткнуть. Да.

— А как он... сейчас? — спросил Пищер, осторожно ставя кружку на землю и доставая из-за пазухи портсигар.

— Храпит. Должно быть, с супругой обнямшись в спальнике — а что?..

: Пищер внимательно пересчитал сигареты, задумался, снова пересчитал, и, наконец, взял одну.

— У тебя курева дефицит, что-ли? — поинтересовался Сталкер.

— Бросать надо,— жалобно произнёс Пищер,— там курева не будет.

— Там — это где?

— ТАМ... — Пищер неопределённо махнул рукой,— не здесь, в общем.

Сталкер хмыкнул и с шумом отхлебнул из своей кружки.

— Ну-ну... Только ты не ответил, что это у тебя за антирес к брату Егорову.

— Да так... — Пищер пожал плечами и вдруг спросил:

— У вас тут всё в порядке?

— А что у нас тут может быть?.. Не Назарет всё ж... И даже не Новый Афон. Да.

— Ну... — Пищер замялся: то-ли не знал, как сказать о том, что привело его сюда, то-ли по обыкновению не находил слов.

— Ты лучше скажи, как твои почки.

— А что у меня может быть с почками? — удивился Пищер,— сроду не болели...

— М-да??? — Сталкер демонстративно хмыкнул,— что-то не заметно это было по тебе, когда ты из больницы на шкваринские спасы бегал... в 79-м.

— Пищер поперхнулся чаем.

— Печень у меня болит от вашей жратвы,— медленно произнёс он.

— Не нравится — не ешь. Вози свою.

: Сталкер потянулся, поправил под собой пенку.

— Я не это имел в виду... — начал Пищер, но оборвал себя: — Я проститься приехал. Я рву прямо отсюда.

— Слышали,— отозвался Сталкер,— но не уразумели, куда.

— Я не могу сказать... пока. Но Гена знает.

— Не можешь — не говори,— Сталкер сплюнул, растёр плевок ботинком,— раз не доросли...

Пищер молча уставился в пламя костра. Кожа на штанах играла бликами пламени.

«Интересно,— подумал Сталкер,— “час между волком и собакой” в утро — то есть его антипод — это как будет? “Между собакой и волком”? Хотя — нет. Там ведь просто идиома: переменное время. И правильнее говорить “между собакой и волком” — если о вечере... А утром всё равно тени и переходы между тонами почему-то совсем другие... Почему то, что для фотографии едино – для нашего глаза так разно? От какого такого Макара?..»

— К вам спасотряд выехал,— вдруг сказал Пищер,— и все с ними: Пальцев, Вятчин, Крицкий...

— И Чёрт со своими чайниками?..

— Чёрт, кажется, тоже. Но с чайниками или нет — чёрт его знает... Так что буди ребят. И расскажи, что у вас тут стряслось... на самом деле. Потому что часа через четыре здесь будет... очень, в общем, грязно.

— Да ничего у нас не стряслось! Ничего — понял? Нормальный Свободный Поиск...

— Не свисти. Просто так вся эта рать не сорвалась бы. Тем более — сюда.

— Сталкер вздохнул и посмотрел в сторону палатки.

: Ему было жаль будить Сашку и Пита — спать-то легли.., — и Лену с Любой... Ему было жалко, что так по-дурацки сложился разговор с Пищером — не виделись столько времени — что, кажется, лет! — хотя лишь два года — и вот он объявился: теперь, вдруг, здесь, в фирменной коже, на своём полууправляемом танке-тракторе — как ни в чём не бывало, будто расстались вчера,— и эта дурацкая ложь о почках, которые “никогда не болели” — но ведь он сам выхаживал его после приступа — из КД до выхода тащил на себе, когда его вдруг “схватило” — это ещё по весне в 79-м было, до шкваринских “спасов”; Пищер только из зоны вернулся, весь больной — а ни у кого в Системе ни но-шпы, на баралгина не оказалось... И потом, когда в Ильях пошёл весь этот бардак и поиски виновных, они с Питом за него взорвали Весёлый, выкуривая из Системы Мамонта,— где был тогда Пищер?..

— И где он был, когда тот же Мамонт с Сашкой проторчали всю ночь на морозе перед входом в Систему в компании пьяных ментов, пытаясь “забуриться” внутрь, чтобы не дать их взорвать, но — не удалось, только “спасотряду” гэбэшному поднасрали изрядно,— но ведь они хоть что-то сделали — а Пищер?..

: И эта глупая ложь.

— З а ч е м ?..

: “Питу скажи”,— невольно хотелось сказать. Питу расскажи о своих здоровых почках, когда он у тебя донором в соседней палате лежал — но обошлось...

: Тогда обошлось.

— И страшно жалко вдруг стало всего, что было — но больше того, чего не было.

: Что не стало их жизнью. Их настоящей жизнью,—

Не сбылось...

— Но это уже больше касается меня, и я прерываю ГОЛОС СТАЛКЕРА, чувствуя, что с каждым словом всё дальше ухожу от него.

..: ИТАК — Я.

— Возвращаюсь к прерванной фразе: “не сбылось”. Ибо моё предчувствие: что это было? — ведь я так ясно видел ВСЁ — и летел,— но...

..: До сих пор не могу понять, как же так получилось.

— Временные Линии,— объявляет Штерн, прикуривая от уголька из костра ( видать, что-то заело в мажорно-зипповском новоделе — а быть может, и в совести: не принято в нашем кругу выпендриваться с посторонним огнём при живом пламене. Хотя, возможно, верх взяла элементарная житейская экономия —— когда речь идёт о Штерне, все предположения являются равновероятными ),— всё дело во временных линиях,— с нажимом повторяет он.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика

Отборные классические книги

Классика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Библиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории

Любовные романы

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги