Последняя капля сталактита (Триптих "Время драконов" часть 3)

: Штерн, как уже сообщалось, из Д/С,— весь выезд они с Котом — верным представителем хомовских “Подмёток” — ведут сложный разговор об устройстве Мира Здания: расширяющаяся Вселенная, квазары, реликтовый фон, сотворение Мира, Бог и душа, Общее Информационное Поле...

И вот теперь — временные линии. Недолго же их внимание отвлекали музыкальные пересуды... Впрочем, что ещё ожидать от спелеосмеси продуктов синтеза филфака МГУ с 57-й физматшколой ( Штерн + Ольга ) и Астрологической школы Глобы + МИРЭА ( Татьяна и Кот )?..

— СТРАШНАЯ СМЕСЬ. Совершенно-непредсказуемая — и, между прочим, очень гремучая для интеллекта: даже если им близко не пахнет.

: “Крыша” просто не успевает “поехать” — так легко и непринуждённо её срывает.

: Напрочь. И ‘уносит до ветру’ — к родной до перестройки Маргарет Тетчер,— то есть, Митчел: королевы мурло, одним словом. < Это я подсознательно скомПЕНЬсировал их словесный поРнос — чтоб хоть немного удержаться в сознании. >

Все мои попытки выслать их “на полянку” наталкиваются на ожесточённое сопротивление — “на полянку”, то есть на соседнюю поляну в березняке за овражком по традиции нашего лагеря ( между прочим, традиции, совершенно-добровольно основанной в своё время Геной и Сашкой в момент углубления их в обсуждение интимных проблем ввода или входа в какую-то хитрую компьютерную сеть — то есть своих рабочих, городских проблем ) подлежит высылке каждый, кто посмеет на расстоянии менее 15 метров от костра затеять диспут, непонятный половине присутствующих; немало времени в годы былые провели на этой полянке любители порассуждать у костра под гитарные переборы о компьютерах, радиотехнике, промальпинистком снаряжении, различных коммерческих, бухгалтерских или таможенных хитростях, породах аквариумных собак,— а также слишком крутые знатоки ботаники и геологии ( лидерство всё-таки принадлежало Коровину и Егорову — то есть “компьютерной составляющей” ),— но сегодня я нахожусь в меньшинстве — а значит, приходится слушать. Слушать — и терпеть, поддерживая свою, уже вялотекущую крышу, обеими руками:

: За уши —

: На всякий случай,— я ведь не Митчел О’Элли — до ветру за собственной крышей порхать...

... ладно. Слушаю — и внимаю:

— Каждый хронон,— вещает со своего места у костра Штерн; объяснение народу, что такое хронон, видимо, миновало — или подразумевается, что с такой мелочью должен быть знаком каждый, желательно лично,— время раздваивается. Пространство имеет три координаты; время — две, а информация — только одну,— декларирует Штерн дальше.

— Это точно,— соглашается с ним Кот всей силой своего образования,— информация — двоичная система: либо она есть, либо её нет. Где уж там — о координатах, знаках...

Штерн убеждается, что понят правильно, и продолжает излагаться:

— Вообще-то это называется Т-М-Л,— сообщает он,— то есть Теория Мировых Линий. И опирается она на два постулата. Постулат Первый: Время имеет две координаты. Одна — некий условный “верх”, ось абсцисс,— Добро, Тепло, Рай, Порядок, Актив,— называй, как хочешь. Всё зависит от мировоззрения, от точки отсчёта. Но, самое важное, в физическом смысле это прежде всего разделение энергетическое: эта ось — ось так называемой “белой энергии”, потому что Энергия и Время суть нерасторжимые понятия... К этому я ещё вернусь — если солнце сегодня чуток задержится...

: С ужасом представляю себе данную перспективу.

— Так что вторая ось — ось ординат — это “чёрная” составляющая, она же — Холод, Хаос, Ад...

— Эта же разница,— успевает непонятно как вставить Кот,— мужское и женское начала; Инь и Ян...

— Женское начало нашего костра, позабыв свои сакральные функции ( я не Коровин — но отчего-то чувствую зверский голод ) сосредоточенно внимает беседе, время от времени вставляя свои замечания: тема, взятая Штерном, по-своему интересна им, и так как мужское начало также наплевало на свои аналогичные функции ( кроме, естественно, меня ) — начисто занятое тралом Штерна — то костёр поддерживать некому. И он, соответственно, гаснет. А я, как только что изволил заметить, страшно хочу не духовной, а физической пищи. Но без костра мечтать о ней...

..: Можно, в общем, довольно долго. Это ведь просто какие-то удивительные дрова: стоит на чуть-чуть перестать обращать на них внимание, как... А вокруг — самый май месяц. Со всеми его погодами. То есть без костра на стоянке ( если отвлечься от проблемы приготовления пищи ) не слишком приятно. И темно — хоть глаз выколи. Куда только Луна светит? Вроде только что висела, правый глаз радовала — и на тебе...

: Включаю налобную систему — замечательная, между прочим, разработка Егорова; жалко только, что все её волшебные автоматические режимы имеют обыкновение рассыпаться вдребезги при столкновении с грубой реальностью — но эта вроде бы ничего: пока держится, и светит отменно. Правда, я — наученный горьким опытом — все егоровские усовершенствования и прибамбасины из неё сразу выкинул — как только Сашка, вручив её мне, удалился на безопасное расстояние,— ни к чему мне усложнять свою жизнь постоянными ремонтными работами в, как правило, экстремальной обстановке,— зато Сашка теперь, рекламируя кому-то свою продукцию, всегда, как пример долговечности и надёжности, этот мой налобник приводит. А что? Я с ним уже третий год хожу — и не жалуюсь. Правда, Егоров немного не в курсе, какие усовершенствования я в неё внёс, чтоб так долго служила — ну и ни к чему ему знать.

: Только расстраиваться.

— Я так думаю.

— И включаю эту мою-егоровскую систему, беру топор и врубаюсь в запас осины.

..: Топливо то ещё.

Но за много лет сухой орешник вокруг лагеря выбран ‘на несколько лэп вперёд’,— как и ближайший костровой сосново-еловый подлесок вкупе с достойно засохшими исполинами,— тащиться же по темноте и мокрой от росы траве на расстояние, превышающее 50 метров, мне просто не может прийти в голову: годы, как говорится, уже не те.

: Работаю топором по самой горючей на вид осине, заодно прислушиваясь к разговору у погасшего костра.

: Здесь просто удивительная тишина, и всё так хорошо слышно...

– эхо от каждого металлического удара по дереву с секундной задержкой возвращается от холмов Другого Берега, и за тем ещё раз, и ещё – если не напрягаться, возвращений семь-восемь насчитать можно,–

А при некотором напряжении, то есть если просто перестать шуметь и дёргаться – все десять. А то и пятнадцать. Влёгкую. Такая здесь удивительная ночная тишина и такое удивительно-долгое эхо множится меж речных обрывов…

Что не менее удивительно – днём никакого эха нет. Как ни взывай. Только ночью.

К сожалению, вместо завораживающего природного звука мне приходится слышать иное.

— ... каждый хронон Мир расщепляется по этим двум координатам,— вещает из темноты голос Штерна Второй Постулат ТМЛ,— и ты, соответственно, каждое мгновенье имеешь выбор... — Штерн именно так выражается, и с этим ничего не поделать — приходится так и записывать,— на какой Линии ты будешь жить: на той, что ляжет чуть выше — или на более “чёрной”, пассивной. В общем той, что как бы похуже...

— Не понимаю: если раздваивается ВСЁ, то значит, я тоже; и значит, я буду и там, и тут — о каком выборе тогда может идти речь?..

— А значит,— подхватывает Кот,— всё очень хорошо получается: человек на самом деле хозяин своей судьбы, и только от него зависит, где он будет завтра и что с ним будет — если он активно участвует в...

— Общественной жизни,— подсказывает Татьяна — очевидно, имея в виду меня, и все смеются.

— Ну да,— говорит Ольга,— а на Той Линии костёр погас, и там всем гнусно и холодно...

: И эта мысль — а также следующая за ней, которую просто никто ещё не успел сказать, но я услышал её — как-то резонируют во мне, и я словно прозреваю:

: ВСЁ СТАНОВИТСЯ ПОНЯТНО И ПРОСТО —

: Если бы Мамонт и Пищер не были тогда так упрямы — или у них хватило терпения разобраться во всём, выслушать — и понять меня,—

— Если бы Керосин не уехал в Чехию...

— Если бы Хомо “забил” на все их пустые угрозы-предупреждения...

... и если бы я по-настоящему захотел объяснить им всем то, что знал —

: Тогда.

— То теперь я был бы на Той Временной Линии.

И там больше не было бы тех зданий.

И мы все были бы вместе. Здесь — в Старице — и в Ильях.

: Во вновь открытых Ильях.

< Ведь те линии – такая же реальность, как наша,— на них, на их бесчисленном множестве живут бесчисленные мои “почти двойники”, и “двойники-копии” всех моих друзей — реализовавшихся по-иному... лучше, чем мы:

: оставшиеся здесь. >

... Я же видел это. Но ничего не сделал, чтоб это случилось на самом деле. С нами. Со мной,—

— Значит, я. И всё — во мне и из-за меня: если б не я...

: Со своей вечной ленью и неумением-нежеланием что-либо объяснять, доказывать,— под надёжным и таким универсальным прикрытием даосизма...

— Да. Я сам себя осудил на это копошение-копание в прошлом, и мемуарное вытаскивание из него голосов друзей — ушедших в Прошлое и на иные Временные Линии знаков, теней, звуков...

: Необратимо ушедших, потому что прожитая мной линия жизни — моя судьба — как трассир, ведёт назад — в прошлое — через все эти бесконечные “точки выбора” — хрононы Штерна,— ведёт в прожитое мною Прошлое, и сливается где-то в тех годах с отошедшей от неё Той Мировой Линией: одной из множества прочих и разных, что я так ясно видел...

: И — просрал.

Приходится констатировать факт.

— Я представил себе бесконечный веер развилок — вариантов нашей судьбы, и трассиром — мой прожитый, пройденный, выбранный из множества иных Путь; именно МОЙ — МЕНЯ СЕГОДНЯШНЕГО; мой путь из Прошлого сюда, к этому костру над берегом Волги, и впереди такой же бесконечно-бесчисленный веер развилок... Варианты моего — нашего — будущего:

: “кого хочешь — выбирай”,—

— И больше не ошибайся. Потому что “да”, они раздваиваются, и ты останешься-будешь НА ОБОИХ —

— Постарайся же постоянно выбирать Ту, оглядевшись с которой назад, увидишь прожитое тобой прошлое — ВЫБРАННУЮ ТОБОЙ ЖИЗНЬ — иначе, лучше. Без горечи сожаления.

— Штерн ещё чего-то говорит: кажется, о том, что соседние Линии каждый хронон “перекрещиваются” ( Штерн говорит: “сливаются” ) — и между ними нет практически никакой разницы, так мало они отличаются друг от друга,— и как с ТМЛ замечательно согласуется так называемая “тер.вер.” и прочее,— но мне это всё уже не важно.

А важно лишь то, что осталось в Моём Прошлом. Я вновь погружаюсь — проваливаюсь в него; голоса моих друзей оживают во мне — СНОВА — их голоса того нашего времени, что не сбылось в Настоящем...

И я понимаю, почему постоянно возвращаюсь к ним:

: Мои друзья,— тени их и тени меня,— взывают ко мне со всех своих Мировых Линий, и сколько их ушло ВВЕРХ — столько же нереализовалось относительно нас; и как я смотрю вверх со своей верой в неизбежно лучший поворот любых событий — так и снизу смотрят НА НАС...

— Как часто мы восклицаем: «А не дай Бог — случилось бы... СТРАШНО ПОДУМАТЬ»,—

— так вот: с л у ч а е т с я В С Ё .

И наверное, наш удел — не самый тяжёлый. Голоса моих друзей зовут меня отовсюду, из всех своих воплощений — и я отвечаю им, и слышу их; говорю с ними через ту единственную точку нашего Прошлого, до которой МЫ БЫЛИ ВМЕСТЕ —

— ГОЛОС ЕГОРОВА:

— Чтоб я ещё хоть раз в жизни провёл ночь в переполненной палатке — ага! — нет уж, увольте. А Ленка чокнутая ещё Майн-Кайф-Кампф-Пферд-Любер-Аллеса запихать пыталась... Совсем с ума сошла, значить. То есть чуть крыша не съехала у бедного моего дома, силясь вместить понапиханные внутрь него тела и души. Чуть было не лопнула от натуги, значит, от переизбытка нас: шили-то мы её с Ленкой на троих максимум — то есть на себя, да на Сашку... Хорошо ещё, что не увязался он с нами в этот выход — спасибо ‘ящику глупому для идиотов’: с паршивой овцы — как говорится — хоть файф-о-клок,— а там хоть трава не расти,— или как это там говорится?..

: “Союз-муть-фильм”, кажется — или типа того: “ещё тесней лэнд”...

— Ладно. Проклиная всё на свете, а дважды и медленно всё, что попадается под руки и лезет на ощупь, вывинчиваюсь из сжатого, спёртого пот’пространства — подышать напоследок свежим воздухом: уж очень сильно то, в чём мне ночевать пришлось, напоминает бесконечно сжимающуюся Вселенную — этак через 50 или 100 МРД лет,— в аккурат перед самой сингулярностью. Секунды за три, не более — если верить Вайнбергу. А Вайнберг физик отменный — сам Пищер спьяну его как-то нахваливал,— слажать не мог. Но неужели можно было проспать столько мрд лет???

: Вряд-ли. В данной стране декабристов, как собак нерезаных...

— и точно: на воздухе слышатся голоса. Какому это там хрену не спится в ночь такую?.. Мама мия — ушам своим не верю! — но слышу голос Пищера. Вот это — да... Картина, как говорится, крайне аллегорическая: “СОВСЕМ НЕ ЖДАЛИ”. Или “ИЗВРАЩЕНИЕ БЛУДЛИВОГО СВИНА”, значит. Оно же — “Фридрихсон тоже вернулся...”

: Чего это он — в самом деле, а?..

— Заглядевшись на давненько невиданного мной отца-основателя ( и на его просто убойно-внезаконного цвета движимое вне асфальта имущество, в создание/созидание/творение которого Хомо вбухал два своих последних и, судя по результату, наиболее успешных года жизни ), с грохотом и неизбежным восклицанием, которое здесь лучше не приводить < статья 206¹ — “в общественном месте” > поскальзываюсь на посуде, разбросанной Майн-Вундер-Швайн-Сталкером после ужина по всей поляне:

: Вот уж действительно свинья — где пожрал, там и бросил.

... Но чтоб так раскидать её по всей поляне — такого я даже от него прежде ни разу не видел. Поляна равномерно покрыта слоем посуды Сталкера — но ни культурным, ни анизотропным его назвать нельзя,— посему и поскальзываюсь:

— “Да”.

: Не иначе, как в честь несанкционированного приезда крыши наших сердец раскидал. В беспамятстве.

— И по своеобычной злобе на радостях.

— Это называется “ставить капкан на Егорова”,— даже не рыгнув для приличия, меланхолическим тоном замечает от костра этот гад.

: Явно развлекая Пищера, имитируя годы былые. Да только где они, эти времена — теперь? Ау!..

— Нет ответа.

Говорю им обоим всё, что думаю по данному поводу — вместо утреннего приветствия. Ничего: обойдутся сегодня без моего привета. Они и так у нас оба с приветом — только каждый, конечно, по-своему. Недостижимо для другого. Сидят у костра — хмурые, как небо в последний день Помпеи накануне отдатия Зимнего,— будто по куче кооперативного дерьма бесплатно схавали.

: Чего это на них нашло?

— Пытаюсь выяснить.

... Ага — “я так и знал!”: к нам едет контр... ревизор, стало быть. И не один — а полной шоблой: вся ‘сволчья вора и королевская ржать’ устремилась сюда разыграть свою краплёную карту — “спасаловку”. И кажется, в некотором роде по нашу душу... Де-фак-то, значить. Потому что мы — оказывается! — в очередной раз как-то умудрились перебежать им дорогу. И как это вышло? Сам не понимаю. Имею, правда, особое мнение, что это они каждый раз прутся, куда их не хотят... Не в своё дело — как мухи на мёд. Что ж: придётся покормить. То-то у меня ещё с вечера руки чесались... Да кое-что изнутри — червячок один, старый должок называется — всё не давал покоя...

: Значит, ‘будем палить по векселям’. Потому как рано или поздно это надо будет сделать. И уж лучше — сейчас, когда сама судьба гонит их всех в наши лапы.

—— Упустить такой шанс...

Вот только Пищер какой-то не такой.

: Замороженный словно.

— Утомился, что-ли, на своём танке кататься?..

— Чего он, в конце концов, хочет?

— Заманим их в Дохлую,— предлагаю я план,— впрочем, они туда и без нас, “проформы ради” хотя б должны будут сунуться; ты сгоняешь на своём одре на ближайшую свалку — за заправкой у гаражей старицких как раз, по-моему подходящая имеется — привезёшь пару-тройку покрышек, тряпья старого какого-нибудь; на колонке нацедишь бензина двадцатку — и в бой. Лёшку аккуратненько в сторону отзовём — или Сталкер ему в Нью-Сьянах что-нибудь соответствующее на стене намалюет, чтоб до него дошло — а до спасдаунов — нет; а как он выйдет — через, скажем, то соединение в Нашу Систему — запалим их со всех возможных сторон... И пусть спасаются, если смогут. А тем временем выход легко опустить можно: там одна плита совсем ни на чём не висит, весь вход в Дохлую на ней, сердешной, держится. Так что как из волока выползут — лопаты им в зубы, по кайлу в задницу — и в забой. Поглядим, за сколько дней и ночей они сами себя изнутри спасут-откопают...

: По-моему, просто замечательный план. А главное — быстрее лучшего не придумать. Я всегда очень быстро соображаю.

— Только странная реакция наблюдается у них на этот мой план.

— Я не для того приехал,— глубокомысленно изрекает Пищер.

— А для чего?

— Проститься... Ну и предупредить вас. По-моему, вам больше не нужно связываться с ними.

: Эка загнул... Измена в наших рядах — ни больше, ни меньше.

— Интересно,— говорю,— а что ж нам тогда делать?.. Вот они приезжают сюда и видят наш постоянно оборудованный лагерь — чистый ильинский грот, считай... Они — и менты. Ну, конечно, первое желание у них естественно-рефлекторно: разнести здесь всё к чёртовой матери. Да к ядрёной, до оторопи, Фене. Впрочем, мысль сия настолько само собой разумеется, что специально я на ней останавливаться не буду. Но кроме нас они видят Любу. Так что мы вполне очевидно как бы отвечаем за “ложный вызов спасотряда”... Мы, правда, никого не вызывали — но ведь не будем же мы от них Любку прятать?.. Так что всё получается ‘аутоматычно’. Им же — таким скотам! — только повод дай... А значит, суши сухари — сколько успеешь насушить — и вспоминай КПЗ-шный микроклимат. Акклиматизируйся, значить, мысленно. А заодно поразмышляй, по какому поводу и за что мы климатом этим месяц, взявшись за головы, дышали. Полной грудью.

— Значит, вам лучше уйти,— сообщает Пищер.

: Дождались “официального зло-явления”.

— УЙТИ: снова уйти...

: В Ильях — из Левой в Правую. Помогло?.. Потом — из Ильей. Вообще. Ну, и кто от этого стал счастливее?..

— А ТЕПЕРЬ — ОТСЮДА.

— Да соображаешь ты хоть, что несёшь?! — почти кричу я. — Ведь здесь — последнее, что у нас осталось!..

— А Сьяны? — вопрошает этот демагог. — Что я — не знаю, что вы их ещё тем летом открыли?..

: Хм — Сьяны... Только что — Сьяны??? Уйти отсюда — сегодня, сейчас,— значит, завтра точно так же проводят из Сьян. Да и не та это Система — коридорная... Не по мне. Даже Сталкер — уж как горел патриотизмом, когда раскапывал,— 3/4 бетонной пробки, считай, головой вперёд на одном ‘in-to-зазизьме’ вместо каски на себе в Систему выпихнул — безо всякого разбега причём, потому что откуда там разбег — в вертикальном колодце,— разве что с вертолёта какого прыгать... Но не было у нас “цветного телевизора” — вертолёта, сиречь,— голыми руками обошлись. Так вот Сталкер — как ни горел энтузиазмо-патриотизмом своим сьяновским — и то: год побегал по этим 20 километрам коридоров — и как-то завял. Потому как уже Ильями траванутый был, и дюже скушно оказалось после божественных Ильей эти унылые коридорные километры созерцать... И в той же мере бессмысленно. А “по гостям” ходить — так ведь... Хоть, конечно, почти половина ильинского народа, включая Мамонта, как узнала о нашем “отрытии века” — срочно пыль из комбезов вытряхнула и туда перебазировалась,— да и остальной народ мы сами-таки подбирали — учитывая печальный опыт Ильей... Но тошно ведь ( на самом-то деле! ) гер-роями-гемор-роями по гостям шастать... Всё будто на стакан нарываешься: подайте, граждане, Поэту — то есть налейте Герою Системы: ибо где бы вы сейчас квасили, если б не я, чудесный?.. а выходишь из грота — спиной взгляды чувствуешь. Определённые такие. Это лишь Мамонту по нраву — он, похоже, в Сьянах окончательно “прописался”: как залезает-падает во вход в ‘пьяницу’, так до ‘понудельника’, а то и до ‘фторника’ слова вымолвить не может... Герасим от спелестологии. А я просто не могу, когда приходишь в грот — и всё почтительно умирает-скукоживается...

— И Сталкер говорит:

— Я отсюда никуда не уйду, Пищер. Всё: я своё отуходил. И в игры ваши мстёвые чернушечные наигрался “по самое нихочу”. Да. Дело ведь не в том, что предлагаешь ты — “отойти” на время,— то есть, если я правильно понимаю тебя, речь идёт о том, чтобы сегодня не попадаться им на глаза. Но сегодня — это и завтра; здесь — это везде и всегда, где бы мы — и одновременно они — ни случились. И так всю жизнь?..

: Что ж — в общем, правильно рассуждает. За исключением не вполне понятных акцентов. Ибо рассуждать так — уже уступать им. Принимать их в расчёт. А по-моему, нужно сделать так, чтобы они впредь принимали в расчёт НАС — всегда и всюду. И должок...

— Не вполне понятен моральный дефолт Сталкера. Экое всепрощение, что-ли?..

: Долги нужно возвращать.

И вся философия.

— Да поймите же,— ломает грабли Пищер,— НЕЛЬЗЯ ВАМ связываться с ними — просто нельзя... Сколько можно: вы ведь жизнь свою превратили в какое-то дурацкое мщение!.. Ты же верующий, Сашка...

: В мой огород кидает — как икру мечет. Пацифист фигов,—

— “Пищер-Миротворец”: картина та ещё...

— Значит, ТЫ их простил — за всё?.. — спрашиваю я Пищера, и одновременно душка-Сталкер заявляет:

— А кто тебе сказал, что я собираюсь с ними связываться?

: Вот это ход! “Ни мира, ни войны — а армию...”

: В дугу и в тую, значить. Да в одну качель, в общем. Не ожидал я такого финта от Майн Любера...

— В растерянности смотрю на них обоих.

И тут из палатки появляется ФЕРРУМ ПИТ.

: Наш Общий Пит — солнышко наивное и Железный Боец ( по совместительству с Дровосеком ) Ненавидимого Фронта. ‘Удивительная личность — эта морда...’ Иногда даже всерьёз сомневаюсь: а был-ли он вообще в армии? Такая детская наивность во всём... Служил, небось, в каком-нибудь Генитальном Штабе Гражданской Оборвоты под командованием генерала Летова,— синекура та ещё.

— Вникнув в ситуацию и совсем маленько подумав, он решительно сообщает нам:

— Мы их сделаем.

: Всё. Комментарии, как говорится, излишни.

Сталкер драматизирует, что уходить нам нельзя потому, что наша последняя Свобода — здесь, и в этом я с ним полностью согласен.

Пищер утверждает, что “не фиг уподобляться всякому чёрному дерьму” — и в этом Сталкер полностью согласен с ним.

: По-моему, они очень сильно противоречат друг другу.

Я просто говорю, что никуда отсюда не уйду, и это моё личное право — решать, с кем мне драться и когда; мстить кому-то — или нет. И посылаю все рассуждения Сталкера и Пищера в одну задницу. Конкретно в пальцевскую.

: Пит согласен со мной.

— Мы их сделаем,— немногословно повторяет он.

: Иногда немногословность и некоторое однообразие аргументов Пита слегка — как бы это сказать? — беспокоят. То есть сильно задевают чЕсть присутствующих.

Пацифист Пищер предлагает вывезти нас отсюда “с вещами на выход”, пока мы снова “не вляпались в историю”.

Майн Кайф наотрез отказывается выезжать — то есть освобождать от себя свою новую историческую родину. < Не столь и “малую” — если прикинуть общий километраж всех старицких пещер... Значит, так: распределение явно гауссово,— то есть чем длиннее “дыра”, тем реже её такую отыщешь — зато так называемых “пупков”, то есть одноразовых выработок длиной от полутора до десяти метров, и объёмом “примерно столько же” — хоть всеми частями тела кушай... Возьмём максимальным пределом для старицкой дыры... ну, пусть будет, 30 км — чтоб не слишком оскорблять Сьяны,— и допустим, что она здесь одна такая,— хотя чем чёрт не шутит? — опять же, сбойки для старицких дыр — самое распространённое в мире явление; они ведь так и идут вдоль-по берегу — одна за другой, в обе стороны от Старицы по всем волжским берегам километров на 50 — 70... Определённый процент нужно так же вычесть из сохранности; будем взаимно скромными со здешней породой и положим его = 50%... к примеру. Значит, имеем для интегрирования в мировую спелестологию следующий материал: сотню километров сплошной череды “дыр” от “пупков” до весьма очень даже приличных... Далее, значить, интегрируем — и получаем в результате всеобщего паломничества запоздалые сожаления на свою садовую голову по поводу столь необдуманного интегрирования красивейших старицких пещер в мировую спелестологию — полную чайников, додиков, чичак, официальных пальцевских выкормышей и прочей спелеошвали,—

— а посему мы это дело интегрировать не будем, и отсюда по той же причине постараемся никуда не уходить: пещер тут нам хватит до конца жизни, и Сашке моему, и его следующему Сашке, и последующему... И лучше я до конца жизни раз в месяц, но регулярно буду в эту даль мотаться — сразу на пять-семь дней,— чем каждое ‘вострясение’ в Сьяновской помойке чайников собой и другом Сталкером пужать: до полной потери пульса упомянутого друга. “Да” — особенно учитывая характер моей работы, потому как за работу в общечеловеческие выходные я почти в два раза больше получаю... Но пора закрывать эту скобку-экспромт, ибо Сталкер — Майн Карел Гот! — снова что-то трендит. >

: Ага — с “гвардейцами кардинала” он разбираться также отказывается. То есть, в общем-то, ничего нового он не трендит. И скобку я закрыл преждевременно —

— однако мы с Питом преисполнены жаждой благороднейшей мести — по уже приведённым выше причинам: и мной, и — в горячке — Питом.

— Я же хочу, как лучше! — мечтает Пищер. — Поймите: они сделали из нас таких же, как сами. Может, и не “чёрных” ещё — но “серых”...

— Это точно,— соглашается Сталкер. И спокойно набивает трубочку: перенял пижонскую привычку у Пищера, который в годы оны таскал в Ильи коробку из-под настоящего “данхилла”, заполненную на треть “золотым руном” и “нептуном” на две трети. Наверное, это тогда способствовало его мыслительным процессам — чего не скажешь о времени настоящем: сидит, уныло разминая пальцами сигаретку — и слова дельного сказать не может.

— ВСЁ. РАВНО. МЫ. СДЕЛАЕМ. ИХ,— в третий раз сообщает Пит, и это словно взрывает Пищера:

— Он бросает так и не прикуренный хабарик, плюёт ( в сторону — значит, к хабарику ещё мечтает вернуться,— и зря: я мгновенно подбираю его и прикуриваю ),— подлетает к филейной части своего навороченного монстра, с грохотом распахивает запасное колесо и обе дверцы багажника, верхнюю и нижнюю — и на землю вываливаются...

: Четыре лысых покрышки и уйма каких-то пакетиков.

: Очень знакомые пакетики... Вот это, например, связка коротких титановых трубочек, забитых магниевой стружкой с соответствующим окислителем; один конец трубки расплющен и загнут, в другом запал из ‘отходничьей’ спички. Трубка обмотана чёрной матерчатой изолентой и тонким слоем пенки — чтоб можно было держать в руке во время горения. Испытанное оружие индивидуального ближнего боя — горит три-четыре секунды, и за это время полностью ослепляет противника, случайно встреченного в узком штреке. Или сжигает ему лицо — в шкурнике.

... Вот это — стандартные взрыв-пакеты. Под землёй не только лишают слуха и “ориентации в безвоздушном, предварительно заполненном дымом пространстве” — но и при должном размещении в отслоёнке способны вызвать локальный или глобальный обвал.

А это не менее стандартные набивки с “холодцом”: самая страшная штука. Напалм по сравнению с ними — детская печаль.

: Кака.

— А ещё два рулона свежесрезанных лестничных перил ПХВ,— источник столь ценимого нашими лёгкими хлора,— и двадцатилитровая канистра с бензином, которую осторожный Пищер мягко ставит на землю:

: рядом. Пацифист фигов — ...

: Сталкер курит и делает вид, что не замечает презентов Пищера. Потом выпускает кольцо дыма, задумчиво смотрит в его киоте на мир — и довольно неожиданно объявляет:

— Ладно... Вы и мёртвого уговорите. Но чтоб ЭТО было в последний раз!!!

— Я истерически хохочу и, кажется, начинаю кататься в судороге и угольной пыли вокруг костра: от избытка чувств, должно быть.

Пит деловито осматривает упаковки.

— Эта не пойдёт,— говорит он и откладывает её в сторону,— запал не сработает.

— Я же хотел, как лучше,— жалобно нудит Пищер,— вам же оставаться в этом мире и жить, а я бы их и сам...

— Сам ты будешь там,— замечает ему Сталкер и приступает к раздуванию костра из тлеющих углей.

— МЫ ВМЕСТЕ,— строго говорит Пит,— и до КОНЦА.

«До конца, так до конца,— размышляю я,— но к чему тогда был весь этот высокий трёп?»

: НЕ ПОНИМАЮ.

Сталкер считает, что жить со злом — с совершённым злом в душе — это очень плохо.

— А с вечной неотомщённой обидой и унижением ‘там же’ — что, славно???

: И нечего попрекать меня верой — зло не должно торжествовать и глумиться над добром. Богу — небо и души наши, и весь этот мир; но если мы вокруг себя не будем стараться делать этот мир лучше и будем всю жизнь пятиться раком от зла — вряд-ли это будет достойным уходом за Творением Божьим: Миром. Как и вряд-ли, воспитывая в себе бессловесного раба пред скотской силой и наглостью, мы прославляем величие Творения Господа — душу человека.

Однажды я уже высказался на эту тему перед Сталкером — когда того потянуло “по приколу” ( или просто, чтобы ‘достать’ меня,— случаются, к сожалению, у Майн Любера подобные настроения ) порассуждать о христианской доброте и смирении — и Любер двинул мне тогда под нос сильнейший, с его точки зрения аргумент ( вычитанный, скорее всего, в какой-то случайно-философской книжке ): мол, все мы на Земле — как клетки некого организма, именуемого Богом, и не дано клеточке ногтя руки, скажем, судить о том, что целесообразно для всего организма — а что нет.

: Смешной аргумент. Даунский, как и любая философская болтовня. Потому что организм может по дури или случайности зашарашить по этому ногтю молотком,— это раз. И, соответственно, если клеточка данная не начнёт вопить о причинённой ей боли — организм по приколу, подобно трендящему Сталкеру, может зашарашить по тому же самому месту тем же самым предметом “эх раз, ещё раз, ещё много, много раз”... Во вторых, у клеточки ногтя суждения о мире... Не больше, в общем, чем у таракана иль инфузории. Это два. Если уж сравнивать человека — то с нейроном неокортекса, по меньшей мере. А три — есть раковые клетки, способные, насрав на интересы организма, лишь “делиться, делиться и делиться”; есть фагоциты, что “по приколу” могут организовать фурункул в неудобном месте в неудобный момент времени. Есть нарушения обмена веществ, есть, в конце концов, инфекции — микробы и вирусы... Те же клетки, ‘и даже не в профиль’,— деятельность коих нам осуждать “как бы не полагается”,—

— что в свете этого делать с подобными красивыми рассуждениями?..

: Нужно делать своё дело. И быть чистым перед своей совестью,— а там...

: ТАМ будем судимы по делам и грехам своим.

: Так же думаю я — или примерно так — тогда. И потому всё выходит так...

... как выходит. И вот я на этой Временной Линии: один без Сашки и Сталкера, без Пищера и Керосина,— и где-то — непонятно где, не далеко и не близко, но уж точно не рядом обитают Коровин и Хмырь,—

— и я один в своих вечных воспоминаниях и жалости: ах, что было бы, если...

— Если б у моей бабушки на лбу вырос буй — она была бы бакеном,— любит повторять Сталкер.

: Слишком часто он прибегает к данной идиоме, чтобы не заподозрить его в сомнениях по этому поводу.

И теперь-то я понимаю: прожитая тобой жизнь — твоя История — знает сослагательное наклонение. Ведь в Мире реализуются ВСЕ возможные варианты —

— Представим себе: мы не травим этих скотов в Дохлой и не переносим дым ильинской войны в Старицу. Обида остаётся?

: Нет. Остаётся твоё торжество над теми — ты мог их ‘сделать’, как котят, но не пощадил — а отпустил. И нет — и никогда не будет в жизни — сожаления о том, ЧТО мы тогда сделали с Дохлой, сводя свои старые, личные счёты...

— ТАК ГРЯЗНО.

А будет — отныне — твоё Торжество и превосходство над ними и действительная Победа — без сожалений и утрат:

: в том числе и друг друга, потому что объединяет Дорога, ведущая к Высокой Цели, и объединяет Вера; объединяет внутренняя сопричастность, духовность, что поднимает над всем остальным — вместе:

: Победа Духа — что и есть МЫ.

— Те же, что были вместе лишь оттого, что время иль обстоятельства их в эту колею согнали, оказываются попутчиками — и неизбежно расходятся в стороны, потому что по окончании колеи или той силы, что свалила в неё, больше ничто не сдерживает вместе. Потому что в колее своей судьбы они пребывают не ВМЕСТЕ — а просто В ОДНОМ МЕСТЕ.

: Общем не более, чем тупик.

: Яма-ловушка,–

... Я лечу — парю — со звоном — а значит, точно есть такая Мировая Линия,— Иная Линия Твоей Судьбы, твоей истории...

— ДРУГАЯ ИСТОРИЯ:

— Представьте,— философствует у костра Штерн,— что Владимир Красно Солнышко не принял православие, а, порассуждав лишь на пару секунд больше своими куцыми княжескими мозгами, принял европейский католицизм... Ведь были же к этому все основания, и позже пытались те же князья хоть как-то “зацепиться” за Европу — когда поняли, пред какой тёмной силой остались один на один — меж двух огней впридачу... Анна Ярославна — королева Франции; были и иные попытки — да только “было уже поздно”. А если б...

— Ольга, Кот и Татьяна наперебой начинают предлагать варианты этой истории:

— Не было бы немецких крестовых походов на Новгород...

— Не было б татаро-монгольского ига: как на Косовом поле, с Русью вместе сражались бы рыцари со всей Европы...

— Была бы иная духовность, направленная не на разъединение и вражду княжеств — а на... ну, общность, что-ли... Близость большую друг к другу — и сами с татарами бы справились...

— Спорный вопрос: горбатого могила исправит. К тому ж что Франция средневековая, что Германия единством, увы, не отличались.

— Но окончилось-то всё объединением...

— На Руси тоже. Но вот чего уж точно не было бы — так это оскорблений типа “ты что — самый умный”, “слишком рамАтный”, “артист”, “интеллигент”, “художник”, “писа-атель”, “в шляпе”, “в очках”... А были бы — университеты, вольные города и уважение к образованию, как во всём цивилизованном мире — и Россия, кстати, относилась бы к нему.

— На полторы сотни лет раньше было бы отменено крепостное право...

— И было бы фермерское хозяйство...

— Не было бы большевиков...

— Фашизма, это я вам доподлинно говорю. Ибо известно, что “фашисткий меч ковался в СССР”,— так даже сборник исторических документов назывался...

— Значит, не было бы Второй мировой войны.

— Лагерей смерти — и сталинских лагерей.

— Психушек шестидесятых/семидесятых.

— И нас.

: Это говорю я.

— Ржевский,— фыркает Татьяна. Но мой статус ‘ветеринара в озоне’ ( позволю себе так иронично перекрестить собственный статус ) удерживает это не в отцов умное поколение от иных ‘зломечаний’ в мой адрес. Как, кстати, позволяет мне работать чуть меньше, сидеть у костра на более удобном месте,— и так далее.

Но это не “дедовщина позорная”. Самое удобное место — так ведь это, во-первых, в моих глазах, а во-вторых, как действительный ветеран нашего лагеря, я просто уже сижу на этом своём месте ( которое оборудовал когда-то сам для себя ) — то есть традиционно занимаю его, когда в лагере появляются “новые”: те, кто теперь с нами... А остальное — это когда “третьи сутки с неба течёт вода”, топор сломан и отсырели не только спички, но и плекс ( как написал бы Егоров, чтоб кондовой фразой передать обстановку, точнее, степень её увлажнённости — вместо того, чтоб просто сказать: вода пропитывает всё в лагере... Слово “абсолютно” в данном контексте излишне — ибо “всё” значит ВСЁ — и точка: грубо и по-мужски,— ну, в крайнем случае можно было бы добавить, что она “на два пальца стоит чуть выше всего”... И хватит: выпендриваться я не люблю ),— так вот: именно в такой ситуации и происходит мой выход, то есть, скорее, заплыв, в лес. Но я не дед Мазай — зайцев не приношу — утонули за паводком — зато выволакиваю из этих разверзшихся со всех сторон хлябей два абсолютно сухих ( вот здесь это слово стоит на своём месте ) сосновых бревна.

— Ну, может, снаружи и чуть-чуть сыроватых... Что не мудрено по объявленной выше непогоде. Откуда я их беру? Это не секрет. Во-первых, их там уже нет — я взял последние,— а во-вторых, догадаться не трудно: они запутались под самыми кронами деревьев во время предидущего паводка. А приметил я их ещё с месяц назад — да ( тем и отличаюсь от чайника ) ломало лезть за ними в сухую погоду — в сухую погоду к костру выносится то, за чем нагибаться, а не подниматься нужно...

— Так вот, довольно быстро, несмотря на психующие осадки, я сооружаю костёр, в пламени которого могут подсушиться и более влажные дары леса,— а также тент из обрывков полиэтилена, и ужин, который я разношу по палаткам совместно с водовкой для самых замёрзших, потому что я всегда заначиваю такие вещи на самый крайний случай: опыт и инстинкт...

..: И — прочее.

— Или вот,— продолжает разглагольствовать Штерн, вытягивая ноги к раскочегаренному мной костру,— представьте себе < “представьте себе — зелёненький он был”,— машинально добавляю про себя: старая ильинская школа >: Аристотелю объяснили, что труд в лаборатории не удел раба, а призвание свободного гражданина ( у древних греков было ведь прямо-таки философское отвращение к физическому труду при дебильно-восторженном поклонении ‘сортирным котлетам’,— спортивным атлетам, то есть... ), а Алексаше Македонскому взбрело в голову ( что было бы гораздо более естественным — как для того времени, так и в том случае, если б он не был просто нахальным штурмовичком с непомерными амбициями ) после покорения Персии — вечной угрозы благополучия Греции — не уничтожать добытые сокровища и блага цивилизации перед предстоящим “дранг-нах-остом”, а повернуть, надёжно обеспечив тылы, “нах вест”: в Италию, Карфаген и Иберию. И заниматься не бесконечным грабежом новых завоёвываемых территорий, а навести порядок и обустроить жизнь в уже созданной Рос... виноват, империи. Да уделить должное внимание развитию техники,— хотя бы вооружений,— и введению общеимперского образования с обязательным обучением в метрополии будущих руководителей провинций “из местных кадров”. И — глядишь — наука греков вышла бы из пелёнок и пут софизмов и пришла б к горнам, стеклодувному мастерству, пороху и ракетам, медным проволочкам и вольтовым столбам — как всё равно получилось в Европе через полторы тысячи лет, и с гораздо более низкого ‘интеллектуального сартра’... А уж интеллектуальный потенциал у греческих учёных мужей был на должной высоте. Так что к Рождеству Христову не только б из американских колоний чай с картофелем и табачком вывозили — но и, чем воображение не шутит, на каких-нибудь неугомонных китайцев “ядрёну бамбу” скинули...

— М-да: ‘то першпехтива — шо ни говори’,— как бы съязвил на моём месте Сталкер.

Но я молчу: хватит, один раз уже выступил,— только лучше устраиваю поленья в костре —

— чтоб в молчании своём и бездействии не скатиться на Мировую Линию похуже. К тому же мир, о котором продолжает фантазировать Штерн, просто невозможно себе представить ( хотя бы потому, что в нашей жизни, то есть на Нашей Мировой Линии А. Македонский проявил себя, подобно папаше Филиппу, лихим рубакой и малообразованным деспотом, не желавшим учиться даже на своих ошибках — а потому довольно сложно вообразить его в роли штерновского Страшилы Мудрого: хотя бы “по генетическим соображениям” ),—

— и, соответственно, практически невозможно в тот мир “улететь”. Даже мысленно. Даже мне.

— Хотя и хочется... порой. Ну, пусть не в такой мир. Пусть в тот, что лишь чуть помягче и получше нашего – посмотреть, глянуть одним глазком: как там с правами спелестологов? Не забижают, исходя из высокогуманных соображений,— скажем, из ценности любой, отдельно взятой Личности,— то есть не запрещают проводить выходные в каменоломнях, прикрываясь “травматизмом и несчастными случаями”?..

: Нет?.. Ну и славно.

: Выдох. Все свободны,—

— И назад: в родное...

Потому что все мы достойны того мира, в котором живём: мы ведь сами его выбираем,— каждый хронон, каждый миг этой жизни.

А предчувствие моё...

: “Гибель горкома”,—

— Что ж: из тогда, из той своей точки я видел его столь ясно и явно потому, что для меня тогдашнего это было суждено — и сбылось:

: На иной Мировой Линии.

А я — сегодняшний, здешний, но лишь наполовину вчерашний, поскольку другая моя половина выбрала иной путь — пришёл сюда: таким, какой я есть.

— Я сам выбрал этот путь,— как и мои друзья:

: Ольга и Штерн — “Д/С”.

: Татьяна и Кот — “Подмётки”.

— И мы продолжаем приезжать сюда: не надеясь на что-то, нет,— как и не ожидая ничего — а просто потому, что не приезжать не можем.

: ЭТО МЕСТО ПРИТЯГИВАЕТ НАС, КАК МАГНИТ —

И мы приезжаем-возвращаемся сюда каждый год.

: Каждый год — после того, как...

... МОЙ ГОЛОС —— ТОГДА:

— И тогда мы разрабатываем план, в соответствии с которым поступаем.

: Лена некоторым образом вводит в курс дела Любу, и, пока девчёнки воюют с костром и завтраком ( «Подъём, как общенародное бедствие»,— комментирует Егоров пробуждение Лены ), мы отправляемся “минировать” пещеру — конечно, не ту, что вскрыли накануне, а соединившуюся с ней Дохлую:

: Поскольку сборная команда наших лучших врагов не может не посетить —

— Ну, просто обязаны: или мы ничего не понимаем в даунспасателях,—

«Это есть наш последний — ир-решительный бой...» — бормочет Сашка, с любовью размещая упаковки “холодца” и пластиковые флакончики с бензином под кучей тряпья внутри старой автомобильной шины.

— Мы с Пищером аккуратно вгоняем взрыв-пакеты за плиту, которая при неосторожном обращении грозится перекрыть выход, увлекая за собой кубометры породы: судя по трещиноватости пласта ( а в старицких пещерах с этим просто беда — все пласты, что близко подходят к поверхности, страшно трещиноваты, то есть ненадёжны настолько, насколько ненадёжна постройка из детских кубиков: тронешь один — и... ),— но в данный момент это свойство породы вполне соответствует нашим целям: пласт должен сойти весь, вплоть до поверхности — и не такой это садизм, как может показаться: до поверхности здесь не более трёх метров; нам в Ильях приходилось разбирать и гораздо более крутые завалы — до двадцати метров длиной: лёсс, конгломераты, страшная чёрная глина, монолитные “чемоданы” в тонны весом,— вручную, без масляных домкратов и камнерезочных пил — “при помощи лома и какой-то матери” — но то, правда, НАМ. А не даунам из “официальных спеолеосекреций”...

Сталкер же в это время, вооружившись кистью и красками ( пожертвованными из личных запасов — полезно иметь на выезде под рукой художника, даже такого, как Зайн Кайф Малер Сталкер ), отправляется малевать на стене Нью-Сьянов надпись для Лёши: “ИДИ ТУДА, ГДЕ ДО ТЕБЯ НИКТО НЕ БЫЛ” — просто и доступно для адресата — и непостижимо, как полагаем мы, для понимания “наших официальных товарЫщей”:

: В Нью-Сьянах стояли Люба с Лёшей, и туда — по всем расчётам — он должен прийти первым делом.

А затем мы выходим наверх — на всякий случай уже через “свою дырку” — и поднимаемся в лагерь:

: Завтракать.

— Но перед выходом на поверхность...

... Мы ещё не знаем, как назовём её, и будем-ли вообще называть: то, что мы открыли, то есть вскрыли вчера, превосходит по своей красоте все виденные нами в Старице пещеры,— если б вот только не это её случайное соединение с Дохлой...

— А потому перед выходом на поверхность пара зарядов устанавливается в месте их сбойки: там, где раскопал бут Лешка; они тоже должны опустить свод.

Но — в своё время:

: Всему своё время,— “время поднимать камни, и...”

— А затем мы выходим наружу, поднимаемся в лагерь и завтракаем.

За завтраком — как ни в чём не бывало — следует ритуальный трал о местной погоде: самая дежурная ( и болезненная порой ) тема за каждым старицким завтраком ——

: Как будто нам ничего особенного не предстоит.

Хотя меня и немножко трясёт — всего...

— И может, только потому до меня не доходит, что это моя последняя встреча с Пищером.

Моя — и всех нас.

< ПОТОМ — ОБРУШИЛОСЬ,— ДОШЛО,— ПОНЯЛ...

: Только потом. Тогда же —

: Сидели на удобных своих деревянных сиденьях вокруг костра и наворачивали картошку с тушёнкой — такой, ныне недоступно-неведомый деликатес — а он прощался с нами и со всем, что было,— было для него — тут; прощался так, как хотел — заметно и незаметно одновременно; заметно — потом, незаметно — тогда, а мы трепались и хохмили, как обычно...

— А может, всё заслоняло то, что мы должны были сделать?..

: Что там — отъезд...

— Но всё-таки... и пусть это останется в “исключающих уголках”,— возможно, я просто повторю уже сказанное — но не могу не сказать: не сегодня — теперь,— и не из того последнего дня,— а будто из между ними...

: Он мог не показываться годы и не отвечать на телефонные звонки; мог валяться на диване в страшной своей депрессе и ненавидеть весь мир,— он мог быть очень далеко — в Казахстане, Средней Азии, на пребывании с Морозовым в Снежной — но всё-таки он был — ОСТАВАЛСЯ — ЗДЕСЬ,— и это как-то... Не поддерживало, не грело и не сулило надежды — лживого, подлого слова — просто достаточно было знания того, что он есть — и об этом можно было не думать. Может: подсознательный залог новых встреч и прозрений; может то, что после отъезда Керосина мы с Андреем на двоих несли нашу тайну Ильей... Не знаю.

Просто, видимо, было то, что связывало нас — тысячью нитей: прошлое, настоящее, будущее... и вдруг эти нити оказались обрублены. Жалкие их концы-лохмотья болтались, исходя из меня: часть — в прошлое, иные — в неведомо куда...

: Как нервы. И вот они разом порвались, и фантомная боль...

: ФАНТОМНАЯ БОЛЬ, ФАНТОМНАЯ БОЛЬ, ФАНТОМНАЯ БОЛЬ —

— БОЛЬ, БОЛЬ, БОЛЬ...

— ОНА ОГЛУШИЛА МЕНЯ ПОТОМ — столетие спустя, когда уже ничего нельзя было изменить,— и я понял:

: ВСЁ. НАВСЕГДА. И НИКОГДА —— БОЛЬШЕ. >

— Щас жахнет,— спокойно объявляет Зайн Кайф, оглядев прозрачную синеву неба.

— С чего это ты взял,— недовольно бурчит Егоров, подозрительно — вслед за Сталкером — осматривая нежно-голубой свод.

: Абсолютно, кстати, чистый — ни облачка, и “солнце жарит, чтоб ему пропало...” С самого утра — по голове. Ещё от вчерашнего не вполне свободной,—

Но в Старице уж такая дурная погода: только что было совершенно-чистое небо — и вдруг: ба-бах... Потоп, корнями восходящий к мировому.

: Как бы дуплетом описали этот процесс Сашка со Сталкером.

— Или вот, как позавчера, например: солнце садилось за чистый-пречистый горизонт — “издевательски чистый”,— как заметил на другой день Сталкер, потому что весь день, не переставая, поливал дождик...

: Тут никакие приметы погоды не делают.

— Значит, так,— пытается сформулировать “ветэ репот” по-старицки Зайн Литер,— ЕСЛИ СОЛНЦЕ ЗАДИТСЯ... ТО ЕСТЬ ПРЕБЫВАЕТ... ИЛИ НАХОДИТСЯ... ПОСРЕДИ ЯВНО ВЫРАЖЕННОГО — ГМ... — СОВЕРШЕННО-АБСОЛЮТНО ЧИСТОГО НЕБА — ЗНАЧИТ, В БЛИЖАЙШИЕ ПЯТНАДЦАТЬ ( ПЯТНАДЦАТЬ — ПРОПИСЬЮ )...

— ДЕСЯТЬ!!! — рявкает Егоров.

— ДЕСЯТЬ,— покорно соглашается Сталкер,— МИНУТ ДОЖДЯ Э-Э-Э... ВОЗМОЖНО, ВЕРОЯТНО...

— Быть может,— подсказывает со своего места Пищер и Сталкер согласуется с ним:

— ... БЫТЬ МОЖЕТ, ВЕРОЯТНО...

— Вероятно уже было,— поправляет его Лена.

— Было, так было,— вздыхает Сталкер, и в этот момент мы слышим внизу под обрывом звук машины.

: Внизу вдоль уреза воды тянется некое подобие дороги; звук приближается к нам оттуда и замирает на траверсе Дохлой.

— По коням,— командует Сталкер, не добравшись до конца фразы.

Что ж — у нас всё готово.

: От реки слышатся удалые крики.

— Сейчас мы вам... — шипит сквозь зубы Егоров.

— Лена начинает собирать палатку. Люба помогает ей: она уже предупреждена и, в общем, не против наших планов. Ей главное — быстрее увидеть Лёшку. А менты и эти — “спасатели” — тут, конечно же, ни при чём.

: Мы одеваемся, проверяем свет и занимаем удобную наблюдательную позицию на холме в орешнике над входом в Дохлую. Табор ‘сосателей’ виден отсюда, как на ладони. И тут интересная мысль посещает меня:

— Чёрт,— говорю я ребятам, наблюдая, как не спеша переодеваются и готовятся к своему легендарному подвигу наши будущие жертвы.

— А что: “Чёрт”? — отзывается Егоров,— никто не тянул его в это...

Пищер молчит.

Сталкер поворачивается ко мне.

— Ты можешь его предупредить?..

: Я могу — для меня это, ‘как два пальца об асфальт’... Почесать. Но я могу сделать и лучше. Ведь это он позвонил Пищеру...

: Я ясно вижу, как Чёрт удаляется в заросли — почти в нашем направлении. И топора в его руках не видно — значит, по нужде.

— Сейчас я его “сделаю”,— говорю я своим и тихо соскальзываю с уступа. Почти бесшумно и незаметно — как учили в Анголе.

< “Сюда бы те наши джунгли...” >

— Всё,— говорю я через некоторое время Пищеру и Сталкеру,— он вниз не пойдёт. А Лёшка будет в нашем лагере примерно через полчаса — там загвоздка некоторая... ну да неважно, Чёрт это уладит.

: Егоров только хлопает глазами.

— Ты СКАЗАЛ ему?..

— Да,— говорю я,— и он тем не скажет.

Надо же отдавать долги. И потом — так лучше: не вылавливать Лёшку под землёй среди этих... Геморрой тот ещё.

— Сашка кипит, но я успокаиваю его. Я-то знаю, что Чёрт... В общем, что об этом говорить? Чёрт замечательный парень. Он же в “инструктора” к ним пошёл потому, что ЛЮДЕЙ из них хотел сделать — а не то, что из них всякие пальцевы готовили... И Сталкер его хорошо знает. К тому же “спасатели” один за другим всё-таки устремляются в дыру — то есть во вход в Дохлую: “не прошло и полгода”...

: “Что ж — пора и нам”.

— А дальше “всё идёт по плану”:

: Незаметно мы отслеживаем их, перемещаясь за шумными, галдящими группами по Системе. И убедившись, что все, кто нам нужен, находятся внутри, закрываем вход. И разом поджигаем всё, что привёз с собой Пищер — счёт теперь идёт на секунды, и первый волок мы запаливаем тут же, у свежеобразованного завала,— ‘гостинцы Пищера’, кстати, сгорают не в одиночестве: вместе с ними вовсю полыхает “достат. кол.” различного местного мусора, который мы собрали по тутошним помойкам и которым, соответственно, замаскировали “до поры, до времени” пищеровские презенты официальной спелеологии —

: Спелеоложеству то есть.

В моём/нашем понимании того, что есть Мир Подземли.

— А затем мы устремляемся мимо мечущихся в панике без противогазов по Дохлой “спасателей” ( по дороге поджигая неоприходованные “набивки”: ни к чему нам их отслеживающее любопытство ) к своей Системе через вскрытый Лёшкой проход.

— И за собой закрываем его: хорошо и плотно, практически навсегда,— потому как не фиг всей этой вони — ни в ближайшем будущем, ни даже в самом отдалённом — делать В НАШЕЙ СИСТЕМЕ.

: Так заканчивается эта история. < Уазиковый извоз Пищером “всех нас с вещами” до Москвы проходит столь банально, что нет смысла об этом рассказывать. Единственное, что можно заметить — это то, что после данной истории ни Сашка, ни Сталкер больше не появляются в Старице. >

... Напоследок — перед тем, как взорвать проход, соединяющий Дохлую и Нашу Систему ( так я и буду потом называть её — годы ), я на некоторое время остаюсь один. Но не знаю ещё, что — навсегда.

: Я сажусь на корточки перед большой раскарстованной плитой, под которой находится лаз, соединивший Системы. И долго-долго смотрю на неё. По краю плиту опоясывает светло-лимонная бахрома сталактитового занавеса; с кончика сталактита предо мной свисает маленькая капелька воды.

: Всё началось с игры.

: С такой наивной игры в “зелёных” —

А потом пришли “чёрные”: выманили, вытянули из нас “серого зверя”...

— Капля растёт, тяжелеет — и я загадываю себе: поджечь фитиль, когда она упадёт.

: Я просто не могу оборвать её рост своим взрывом.

В этой капле — словно все мы: вся наша жизнь.

Упадёт после взрыва плита — сядет, и оборвётся эта нить нашей истории.

— Её такая тяжёлая и последняя капля.

: Последняя капля этого сталактита.

Время отсчитывает секунды, усталость и апатия охватывают меня.

Кто мы — в конце концов — какого мы цвета...

Цвет бурых и коричневых натёков — наш цвет.

С него всё началось, им и закончилось.

Есть сталактиты белые; есть голубые, лимонные и прозрачные.

— Мы выбрали цвет коричневый.

А значит, мы ставили не на тот цвет.

Потому что это не цвет Подземли.

: МЫ —— КОРИЧНЕВЫЕ.

Капелька упадёт, оставив на конце сталактита маленький ободок натёка. Свой След,—

— А мы?

: Что — мы?..

— Что мы оставим после себя: здесь и сейчас?..

: КАПЛЯ ПАДАЕТ, И Я ПОДЖИГАЮ ФИТИЛЬ.

: “Дело сделано. Можно идти домой...”

< “Только: дома нет,— значит, по осевой?..

: Уходить в туманный рассвет,

Вдоль пустынной трассы, вперёд —

Может быть: там кто-нибудь ждёт...” >

... Теперь у них будет работа — их прямая работа: “лом, лопата, кайло и зубило”... Дышите глубже. И отхар... виноват — откапывайтесь на здоровье. А мы — уходим:

: Мы всё время уходим —

— оставляя свой след:

: КОРИЧНЕВЫЙ. ЗВОНКАЯ НЕМОТА ВЗРЫВА —

— мягко оседает плита, отделяясь от свода.

И страшно закладывает уши.

: Всё равно ничего нельзя было сделать иначе.

— Так мы думали тогда:

Мы проиграли эту войну,

Мы разбрелись по обломкам державы.

Полно насвистывать гимн Окуджавы —

Мы проиграли нашу войну.

Мы друг от друга — встречая своих —

Дальше и дальше при каждом свиданьи.

Пятой колонны лесные скитанья:

Много-ли чести остаться в живых?

Мы проиграли нашу войну:

Нас покупают по бросовым ценам,

Мы разучились быть ясным и цельным —

Мы проиграли эту войну.

: Ждать и надеяться — всё ремесло.

Жили, как пели,— и пели, как жили;

Тоже, что головы мы не сложили —

Мы не успели. Нам повезло...

: Гена Коровин, 91-й год. И — на отъезд Пищера:

МЫ ПРОИГРАЛИ — мы на мели.

МЫ НЕ ОТСЮДА: нам поздно рождаться...

Можно лишь перед собой оправдаться

ТЕМ, ЧТО МЫ ДЕЛАЛИ

ВСЁ, ЧТО МОГЛИ.

..: Кот с интересом смотрит на меня, Штерн суёт под нос полную кружку, а Ольга протягивает буДтерброд ( хлеб с огромным нынешним дефицитом — паштетом шп’рвотным; помню, было время — мы его... Как и ‘кальку в том соусе’: замечательное, между прочим, средство против матрасников, рвущихся разместиться для пьянки в обустроенном тобой лагере: прикапываешь перед уходом в костровище пять-шесть “шайбочек” этой мерзости — и больше матрасники на твоей стоянке не размещаются... ),—

— Значит, пока я пребывал “в себе”, в старом своём, в диспозиции у костра произошли некоторые изменения. А значит, ‘следует пить — ибо сколько бы вьюге не виться...’

: Недолговечны, конечно, её камбала. < И “опалы”. >

( Вообще-то я не курю и не пью — но сегодня такая удивительная ночь... Такая удивительно-прекрасная, необычная... Гофмановское сказочно-фиолетовое небо с неправдоподобно яркой Планетой Луной сменил плоский тёмно-серый купол, чуть подсвечиваемый снизу по-над горизонтом дальними огнями: октябрьская ночь ближе к утру посреди лета в мае — и всё вокруг такое тёплое, мягкое, чёрными осязаемыми силуэтами, тёмными полутонами, пропитанными упругим, будто незримая тончайшая плёнка, воздухом — трансцендентным и трансцендентальным одновременно — и всё такое чисто-тихое...

: Необычайная тишина Старицы.

— Нашей ночной Старицы.

И чуть красноватый маленький наш костерок в средине ночи; брёвна-сиденья вокруг огня, старое упавшее дерево кроной вниз сверху шатром-навесом, а над плоскостью земли парящая плоскость качелей...

: Я не умею описывать. И не пытаюсь. Я просто говорю о том, что вижу — ‘акынство без доли эстетики’,— Пищер бы или Сталкер..:

— Пищер: его больше нет и не будет с нами — НИКОГДА,— ушёл, уехал, исчез... Как исчезает всё вокруг: тени, друзья, события, время...

— И нет Сашки и Сталкера, и мне очень тяжело и одиноко без них.

Но Сталкера и Сашки нет “здесь-и-сейчас”,— потому что ‘на самом деле’ я знаю, что они ЕСТЬ — просто “не вполне рядом”, и этого незримого присутствия мне как-то хватает,— как хватало такого же ‘полуприсутствия’ где-то, “не столь ещё далеко”, Пищера; хватало до самого его отъезда в безвозвратные нети...

— К чёрту. Курить я, конечно, не стану: не по мне это,— но выпить...

: НЕВЕРМОР — ЛАТИНСКОЕ СЛОВО. И сколько в нём всего...

... какого-нибудь славного вина:

... и тоски, и отчаяния, и ледяной безвозвратности — как это чувствовал Эдгар По!..

: “Чёрный Доктор”. Хотя в такую магически-мягкую и безлунную ночь лучше, конечно, “токай”. В крайнем случае — “котнари”.

— Даже глинтвейн в такую ночь... )

... чуть позже, с содраганием глядя в уже пустую кружку:

— Откуда у с виду столь интеллигентного Штерна ТАКАЯ ГАДОСТЬ?..

— Бр-р-р...

“Остро встаёт проблема закуски”: “потому как стошнить, может, и не стошнит — но...”

: Впрочем, с чего? Я же страшно голоден...

— Хоть какой-нибудь завалящийся пирожок!..

— НО ЕСЛИ ОНА ДЕЙСТВИТЕЛЬНО БЕСКОНЕЧНА — КАК ОНА МОЖЕТ ПОЗНАТЬ САМОЕ СЕБЯ??? — парирует Кот рассуждения Штерна.

: Астрология в своём извечном споре с наукой. И это я вынужден выслушивать на закуску.

— Интели проклятые.

Я встаю и пытаюсь добыть себе закусь: пока не поздно. В такой ситуации мой организм встаёт и действует самостоятельно — мозг может вообще не отдавать никакой команды ногам. И прочим органам тела тоже —

— Ты чего ‘суицишься’? — интересуется причиной судорожной активности моего организма Татьяна.

— Ищу пирожок,— отвечаю я за него: поскольку за него отвечаю. И за его своевременное кормление тоже — хоть я не Коровин, но устроены мы все примерно одинаково...

— Тебе какой: с печёнкой или с картошкой? — посреди старицкой ночи ясно слышат мои уши. Здесь ведь удивительная тишина... Могла бы и про себя подумать,—

— чем пытаться так грубо эпатировать: организм — это ещё не весь я, он шуток не понимает...

— С печёнкой,— отвечает он ей, не принимая всей глубины издёва,— но можно и с картошкой. И с рисом тоже, если он с яйцом и зелёным луком. Я такие тоже очень люблю.

: Я прекрасно знаю, что никаких “пирожков”, кроме разве что глиняных, у нас нет и “быть не может” — по определению, потому что 92-й год на дворе...

— Вот,— говорит Татьяна и включает фонарь.

— И в луче фонаря: прямо праздник какой-то! — на чистом, расстеленном у бревна полиэтилене в три ряда аккуратно располагаются совершенно домашние пирожки.

: Трёх упомянутых сортов, судя по всему — я это мгновенно угадываю.

— И немного зелени.

И салат из свежих помидоров и огурцов — в мае.

В миске. Правда, без майонеза.

..: из миски торчит роскошная мельхиоровая вилка. Не вилка — памятник себе.

— ИНТЕЛИ...

: Ещё старой ильинской школы — это я Татьяну с Котом в виду имею. Они ведь ходили чуть-ли не с самой “шкваринской спасаловки”,— то есть “поисковки”... Ну, и сохранили традицию.

На таких традициях приятно учить всяких Штернов — то есть Детей Абсолютен Зайн Иререн Кайф Малер Либерен Сталкера,–

: Некоторое время отдаюсь Традиции, а затем возвращаюсь к трёпу у костра —

— в который, пока я “питался, как дома” ( подобно обожаемому Сашкой Р. Мс. мая 1971 года ), Образованный Штерн успел-таки подбросить веток — несмотря на всю свою образованность.

А может, благодаря ей.

— Да пойми ты,— уговаривает он Кота, непонятно в силу каких причин по окончании столь материалистически-упёртого ВУЗа вдруг “съехавшего крышей” в сторону древнейшей из лженаук: возможно, под влиянием супруги,— нет в мире никаких твоих “влияний” Луны, Сатурна, Юпитера, Венеры, Марса... и чего там ещё?.. Трендили сотни лет подряд, рассчитывая свои гороскопы, что на небе 12 зодиакальных созвездий — очерченных, кстати, весьма произвольно, от той же древнегреческой балды, то есть реальному взаиморасположению групп звёзд в пространстве эти “созвездия” ни хрена не соответствуют,— а как доказали вашим говорунам, что их на деле 13 — хоть бы одна сволочь выступила с обращением-раскаянием ко всем обманутым и обобранным... Да денежки, так сказать, вернула. Тоже и с планетами: Уран, Нептун и Плутон, небось, учитываете — но как быть с гороскопами и предсказаниями на прошлый и иные века?.. Погоди, я только начал. Поимей совесть — я же по ящику каждый день словесный понос вашего глобального пустозвона выслушиваю, и не перебиваю. Хоть и тошнит от каждого слова. Так и ты посиди спокойно минут пять — ничего с тобой не сделается. Потому что планеты — они и есть планеты. Такие же космические тела, как наша родная, под кожурой которой кайф ощущать изволим, пребывая “вне звёзд и влияний” — с тем же примерно успехом и событиями в личной жизни, что и под оными. Ибо звёзды — всего лишь звёзды, сгустки раскалённой плазмы. Свет от них сотни и тысячи лет идёт до Земли, и где гарантия, что какая-нибудь “тау Кита” не взорвалась 300 лет назад — а ты всё ещё её “влияние мгновенное” на людей “подсчитываешь”... Не зная к тому ж, что реальная карта расположения звёзд на небе абсолютно не соответствует тому, что ты видишь — по причине той же “задержки света в пути”,— значит, всем “тригонам” и “догонам” твоим цена — как глюкам наркоши. А если не она сама, а свет её на нас “мгновенно влияет” — откуда 300 лет назад она знала, что появишься ты?.. Скажешь, предопределено? Так это, батенька, махровый детерменизм от Фомина и товарищей лжеучёных Маркса-Энгельса. С детерменизмом и спорить-то смешно: по определению. Чушь такая, что круче неё лишь солипсизм будет, спорить с которым вообще бессмысленно. Коль всё суждено в этом мире и заранее хорошо известно — проку от твоих звёздных сигнализаций ноль: всё и так сбудется, “хочешь ты того или нет” — и в самом смысле этих “влияний” нет никакого резона. Как и логики.

— Но ведь гороскопы срабатывают! — не выдерживает натиска Железного Штерна Татьяна: ей, по крайней мере, молчать велено не было.

— Срабатывают. Ага,— приторным тоном соглашается Штерн,— в самом общем случае, и чем больше социальная масса исследуемых — тем “точнее” результат. Ничего это вам не напоминает?.. А мне, представьте, напоминает: поведение идеального газа согласно уравнениям Менделеева-Клайперона. Возьмёшь же реальную молекулу — и видишь: ни во хрен она эти уравнения не ставит. Тоже и с социологическими теориями: так чудно описывают поведение толпы,— но доходит до конкретного человека, паче чаяния Человека Творческого... Что, съели? А ведь вы, в отличие от социологов, не толпу тщитесь предсказать — но жизнь, болячки, удачи и проигрыши каждого конкретного человека в ней…

— Сам признаёшь, что для людей в целом гороскопы сбываются,— хмуро бурчит Кот,— что же до физики... Меня в МИРЭА пять лет электронике секретной учили — да так, признаться, ни один из препов и не ответил на пару моих вопросов: что такое электрон и что есть электромагнитное взаимодействие... По сути своей — а не по “роторам” и “дивергенциям”, что от “квадрантов” и “тригонов” не сильно отличаются. Однако, домохозяйки пользуются пылесосами и телефонами, нисколько о тонкостях таких не рассуждая. Как и инженеры, изделия подобные конструируя... Да и физики, как понял я, не сильно заморачиваются. Так что прежде чем укорять кого — на себя посмотри: о реальной картине мира у вас, материалистов, понимания не больше, чем у древних греков. И “законы” ваши тоже не сильно-то... того: срабатывают. Думаешь, я о “скрытой массе Вселенной” не знаю? Но вы же всё, что не понимаете — что не лезет в ваши теории надуманные — всё с дерьмом сожрать готовы. И снежного человека, и телепатию, и “жизнь после жизни”... Даже камням ваши хвалёные ‘эпидермики’ с неба падать запрещали,— был случай...

— Хрестоматийный,— подтверждает Ольга, глядя на супруга.

Штерн обводит её взглядом — таким, что это не вызывает сомнений в его эмоциях,— затем с тем же выражением смотрит на Кота и Татьяну — и переводит взгляд на меня.

Зная о слабости своей мимики, для определённости показываю ему язык.

— Теории возжаждали, Хамы? — зловеще начинает Штерн,— ну ничего, сейчас я вам покажу теорию... Так вот слушайте и трепещите:

НЕТ РЕАЛЬНЫМ ЗВЁЗДАМ ДО НАС НИКАКОГО ДЕЛА. Ибо небо — просто гигантский светящийся циферблат и календарь одновременно. Не более. А всё дело в совершенно естественных и вычисляемых без всяких там звёзд и планет биоритмах человека. Да в их суперпозиции друг с другом,— что, конечно, вычислить гораздо сложнее — учитывая многообразие человеческих характеров и времён рождения — но тоже “не бином Ньютона”... По крайней мере, не на много сложнее. Потому что в основе не так уж много этих ритмов лежит: внутрисуточный физиологический — им ещё Пищер заниматься пытался в своё время, да и не он один,— и четыре “околомесячных”: физический, связанный с так называемым “рептильным комплексом”,— его период 23 дня; эмоциональный — лимбическая система, миндалина — 28 дней; и интеллектуальный, связанный с корой, неокортексом,— 33 дня. Есть, конечно, и более длительные ритмы и колебания — например, “чисто мужской” цикл развития организма в 7/14 лет и “женский” в 3/6,— это наши “внутренние биологические сутки”: против “биологических микросекунд” — пульсаций ДНК в ядре клетки, ритмов неокортекса... Вообще имейте в виду, что ни один биохимический процесс в живом организме не протекает грубо-прямолинейно, как в химической реторте — телу нашему свойственны так называемые колебательные, или периодические реакции — ибо только таким способом организм, будто качаясь на качелях, соблюдает своё биохимическое равновесие. Отсюда причины и корни всех этих ритмов и циклов.

Но это — только “одна сторона биоритмической медали”. Сторона вторая — внешняя: столь же предсказуемые и вычисляемые космические процессы циклического ( как и всё в космосе ) характера. Влияющие на человеческий социум, да и на всё живое на планете, вполне объяснимыми “упёртой наукой” < Штерн очень самоуверенно хмыкает > механизмами и связями. Тот же гелиоцикл Чижевского, что определяется парой Юпитер-Солнце,— ну и всякие иные взаимодействия... На биохимическом уровне — тем более в свете индивидуального поведения — они значат меньше, а потому трендить о них не будем. Важно вот что: все основные биоритмы вычисляются и предсказываются без всяких звёзд и от них нисколечко не зависят,— но предсказать поведение реального человека всё равно очень сложно: из-за никем не отменяемой его свободы воли, то есть осознанного — или нет — постоянного выбора своей Мировой Линии.

— Штерн довольно потягивается и оглядывает всех нас.

— Но ведь есть и иное,— не сдаётся Кот,— я же говорил: телекинез, телепатия, полтергейст, вызов духов, НЛО, реально сбывающиеся предсказания будущего...

— ВАШИ ДЕШЁВЫЕ “ПРЕДСКАЗАНИЯ”? ВАШЕ “НЛО”???

— Штерн опрокидывается со своего бревна назад и начинает истошно хохотать, дрыгая ногами в воздухе. Над бревном. По-моему, это просто не вежливо по отношению к Татьяне: в конце концов, она тоже астролог.

— Хотя насчёт НЛО...

: М-да. Уж лучше бы Кот промолчал — коль по-серьёзному не разбирается. Причислять в наше время НЛО к парапсихологии — примерно тоже самое, что бить в сковородки по поводу солнечного затмения. У нас в Ильях по НЛО этим ПИ-программа ещё в каком? — кажется, в 84-м году была... Что в них неясного? Не понимаю. Только очень необразованный человек может сегодня видеть в них нечто иррациональное. Почитайте Кэмпбелла — его учебник так и называется: “УФОЛОГИЯ”. И там очень хорошо всё расписано: как исследовали НЛО, как предположительно устроены их двигатели... Почитайте, чтоб не засирать себе мозги бульварной чушью, что газеты и “ящик” несут — в последнее время всё больше и больше... “Ещё выше крыши”.

— Как нет никаких хитрых “биополей”, “продольных электромагнитных волн”... То есть всё это так или иначе, конечно, есть,— продолжает ликбезничать Штерн, заняв прежнее положение на бревне и отхлебнув из кружки порцию своей винной гадости,— но к телепатии, телекинезу, телепортации и предсказанию будущего, скажем, это имеет не большее отношение, чем выхлоп автомобиля к причине его движения. Подумаешь — “биополя”... Просто “шум” от работы электро-физио-химо-био-энерго-информационной матрицы, именуемой “мозг и тело человека”. “Продольное излучение”, если хотите знать, из той же “оперы”,— как и всякие “микрочастицы”, о которых так полюбили трепаться в прессе... Если, конечно, это не клинический случай — как, например, с этими... как их? — а: “лептонами”. То есть в данном случае это просто ахинея и бред, ни к науке, ни к паранауке не имеющие отношения. И трендят о них сейчас те, кто шесть лет назад с успехом топил в дерьме любую попытку серьёзно разобраться...

— Штерн брезгливо морщится и тянется к сигарете.

— То есть “продольные излучения”, ‘деффект Кирлиан’, внутриклеточные резонансы и прочее, что имеет отношение к экстрасенсорике со стороны науки, может и объясняет что-то — ведь и об источнике энергии автомобиля можно допетрить, сделав анализ его выхлопа — и знай о существовании нефти и продуктов её крекинга,— но всё равно это малюсенькая капля, просто неразличимая на фоне общей картины. И значащая в устройстве Мира не более.

— А что же объясняет — всё? Ты ведь не просто так всё это нёс,— спрашивает Татьяна, поборов естественное неприятие крайне агрессивного тона Штерна.

: Действительно — Штерн не Пищер. Тот как-то спокойней обычно всё излагал. Понять его, правда, порой без адаптированного перевода трудновато было,— но ведь он и не обижал никого. А это — прямо Роджер Бэкон II: “ЗНАНИЯ — СИЛОЙ!”

— Любой ценой: ликбез без страха и попрёка. Феликс Эдмундович Луначарский...

— ИНФОРМАЦИЯ,— с достоинством объявляет Штерн,— так называемое ОИП — Общее Информационное Поле. Или, точнее, система инерционных информационных матриц.

: Пищер, продекламировав такое, счёл бы задачу жизни выполненной, а труд свой — чрезмерным. Но Штерн, как я только что заметил, не Пищер. То есть он “с большой охотою” объясняет нам всё это дальше: в своеобычной пижонской манере, поскольку в мире нет совершенства, и отсутствие пищеровской косноязычности компенсируется у Штерна напором и полным пренебрежением к любому, несогласному с кажущимися ему очевидными, истинами.

— Как известно, каждый предмет, живое существо, процесс, свойство этого мира или взаимодействие описываются системой информационных полей-матриц. Сердце твоё — одна матрица; лёгкие — другая. Любая клеточка в лёгких иль сердце — тоже матрица, самостоятельная — как клетка, если её рассматривать вне организма; сам же организм — матрица более высокого порядка: он включает в себя не только матрицы всех его органов и клеток, из которых состоит, но и матрицы их функций, взаимодействия, роста, развития во времени, контроля, матрицы всех протекающих биохимических реакций и матрицы участвующих в них молекул, атомов... Мы же сейчас все — ещё более сложная матрица, включающая в себя всё то, из чего состоим, что знаем о себе и об окружающем мире, что думаем в данный момент, помним о прошлом — своём и окружающего мира,— в общем, просто бесчисленное ( но не бесконечное! ) количество информационно-связанных матрёшечных матриц, вложенных друг в друга; в них входят матрицы пламени этого костра и то, как мы его видим — каждый из нас в отдельности и все вместе; “анапа”...

— Так это была “анапа”! — восклицаю я, желая хоть на секунду прервать неудержимый поток познания,— тогда понятно. “Анапа старицкого розлива” — как в годы былые...

— Ну что ты за человек, Пит! — возмущается Штерн,— с тобой же по-серьёзному...

— Под “анапу”?..

— А ‘пуркуя-бы-и-найн’??? Или вашему поколению милее комсомольско-партийные сэйшены с гимном, бумажными докладами, заранее отпечатанными оргвыводами — да диспут акада Китайогородского в “Науке без жизни” с самим собой?.. Если не интересно — я не буду. Но сам же просил...

: М-да? Когда это я так... Однако мне интересно — “по ряду причин на самом деле” — и Штерн продолжает:

— Вот эта система матриц — всех, одна в другой и в связи друг с другом — и есть ОИП. ОИП Земли — всё, что имеет отношение к планете Земля. ОИП Солнечной системы — всё, что включает, включала и будет когда-либо включать в себя вся Солнечная система: от сжатия Солнца из газово-пылевой диффузной туманности по причине вхождения в галактический рукав,— но быть может, и образование самой туманности, неотделимое от происхождения Галактики ( видите сами, сколь тонко и многообразно-неразрывно связанно всё в этом мире! ) — до любой самой последней мелочи, что происходила когда-либо в этой Системе... Включая образование, планет, распад Фаэтона на пояс астероидов, кометы и прочее — происхождение жизни на Земле и развитие нашей цивилизации... Всё сущее, что есть, было и будет. На всех Мировых Линиях. Ведь информация не имеет ни знака, ни времени, ни направления,— а потому эти матрицы называются инерционными: раз возникнув, как описание-отражение какого-либо процесса, они существуют всегда. Здесь, конечно, можно порассуждать о бессмертии нашей души — как о вечности наших информационных матриц,— но я хочу сказать о другом. О той информации, что для нас — по определению — пока является информацией из будущего. Будущее, как я уже говорил, весьма альтернативно — но не настолько, чтоб его нельзя было вычислить. Прочесть — с определённой вероятностью. То есть то, что реализуется на большинстве Мировых Линий, предсказателям с таким даром видится чётче. А прочее — как бы туманней. Люди, между прочим, всегда это чувствовали,— оттого и слова для описания будущего такие характерные...

: Я подумал о том, как пришёл к своему дару. Это ведь и было оно — Угадывание: “горячо/холодно”...

: Сбудется — не сбудется. И что сбывалось — виделось так чётко...

... как тот завал. Но непонятно, как же физически это происходит? Я спрашиваю Штерна, пока Кот не переключил его на скандально-теологические вопросы бытия ( чувствую, как в Коте созревает серия изумительных по своему коварству вопросов — и несколько хамски прерываю их “почти в самом зародыше” ),—

— Элементарно, Ватсон! — хмыкает Штерн. — Любая информация дискретна в своей основе, как двоичный код: “да/нет”. Так?.. Как дискретно пространство — одон — и дискретно время: хронон, потому что, если хотите знать, эти понятия в самой своей основе едины и взаимосвязаны.

— Так,— соглашается Кот,— и ты хочешь сказать...

— Я многое, чего хотел бы сказать — да люди столько не живут... — ворчит Штерн, но всё-таки разъясняет свою мысль дальше:

— В данном случае я имел сказать то, чему тебя в МИРЭА учили. Любая цифровая информация, в данном случае информационная матрица, описывающая что-то, представляется в виде функций — то есть пакета волновых колебаний, некого набора частот. Учти так же, что “по определению” каждая деталюшечка этого мира от макро до самого микро есть набор, или пакет волновых колебаний. Они же – информационная матрица. То есть эти понятия по сути своей взаимообратимы для всего сущего. Это первое. Второе — человек устроен настолько сложно — а особенно его мозг, наше мышление, дающее нам представление об окружающем мире — что описывается буквально бесконечным числом таких колебаний-функций... Их ещё называют вибрациями. Но не в терминах дело. Что такое резонанс, все прекрасно знают. А так как внутри нас — особенно в нашем мышлении, сознании и подсознании — матриц-вибраций бесконечное количество, то средь них просто не могут не случиться в точности соответствующие каким-то другим, описывающим нечто в этом мире,— в настоящем его, прошлом иль будущем. Если человек достаточно тренирован — или имеет такой дар от рождения — ему не составляет труда контролировать в себе подобные резонансы. Или специально создавать, “наводить” их — подстраиваясь мысленно под предмет своих раздумий. Собственно, когда мы думаем о чём-то, мы как бы создаём в себе информационный образ — дубликат, копию — того, о чём думаем. То есть почти такую, что и описывает его, матрицу. И чем точнее созданный тобой образ — тем неотделимей он от предмета твоих забот. Тем сильнее резонанс.

: РЕЗОНАНС. Так вот, почему у меня было — “со звоном”...

: Звон, колокол. Резонанс. Лёгкость подъёма, полёта,— накачка энергии...

— Выход таким способом на ОИП и есть обычная работа всех экстрасенсов, колдунов, магов... Получение недоступной другим информации, работа с ней, влияние на неё — ведь любое событие во Вселенной описывается должной матрицей. Просто каждый из этих “ударённостей” пользуется своим “разгонным средством” — кто мантры читает, кто Деве Марии молится, кто пялится в хрустальный шар или под мышками чешется... Но никто из них не понимает физику процесса. И НИКОГДА НЕ ПОЙМЁТ — КАК СЛЕПАЯ БАБА ВАНГА. Вот вам теория, объясняющая все ваши заморочки с “официальной наукой” — кроме, конечно, тех, что от безграмотности вашей проистекают — да от взаимного засирания мозгов словесами...

— А как же Луна? — не сдаётся Кот,— почему в полнолуние “крыша едет”?

— Ещё элементарнее, Киловатсон! — снова хмыкает Штерн. — Ты представь себе, как она появилась у Земли пятнадцать — или сколько-то-там — тысяч лет назад!.. Из звёздочки в небе,— а до того вообще невидимого, скорее всего, глазом спутника Фаэтона — ТАКАЯ БЛЯМБА. Тем более, что поначалу — как только Земля её захватила — в перигее она даже больше, много больше была... Потопы, землетрясения, наводнения, извержения вулканов,— читайте “Пополь Вух”, Солона и прочее из древних в подлиннике, чтоб через искажения переводчиков до истины, как через лесополосу Данта не продираться. “Земную жизнь пройдя до половины — я испугался и рванул назад”... Короче, древние сей катаклизм очень образно описали — не хотел бы я тогда на Земле жить...

— Татьяна хмыкает и, перефразируя ‘КаФказскую сплетницу’, осторожно так замечает:

— Простите, Атлантиду тоже она утопила?..

— Но Штерн не замечает её реплики. Однако замечаю я,— и тут же интересная мысль приходит мне в голову. И я начинаю “угадывать”. Однако под клёкот Штерна сосредоточиться невозможно, и мне приходится слушать. < Ладно, как-нибудь потом. Уж это точно никуда от меня не уйдёт. >

— ... как запечатлелось в ОИП Земли, так и влияет на всё теперь — по инерции. И в полнолуние своего рода резонанс: кто-нибудь, да посмотрит на неё, красавицу. Ну и — ‘цепная эрекция’. В ОИП всё связанно, всё слито. Потому что для информации, как я уже говорил, нет понятия времени. А астрологи,— Штерн не упускает случая напомнить присутствующим, ради чего он всё это говорил,— это вообще самые бездарные из знахарей — хуже бабы Ванги, ей-богу: она-то хоть не берётся за темы, что выше её интеллекта — видят перед собой небесные часы с тысячью циферблатов, а как пользоваться ими, толком не знают. А трендят... Один ход минутной стрелки “просёк” — и хвалится; другой в секундную “въехал”, третий перемену дат “понимает”, как чукча, а четвёртый верно заметил, что после весны наступает лето... Тьфу! До истиной же причины — что это за космические часы и как ими правильно пользоваться,— как, скажем, подзаводить, как смазывать или батарейки менять,— и что они вообще могут показывать — ДО ИСТИННОГО ПОНИМАНИЯ ещё ни один не дорос.

— А ты дорос, да? — с усмешкой спрашивает Татьяна. Ольга молчит — собственно, что ей говорить? Штерна она знает не хуже, чем я — и что лучше промолчать, чем спорить. Спорить со Штерном — это да... Себе, как говорится, дороже. И вся эта ночь — тому типичный пример: если бы Кот с Татьяной не подначивали его, он бы уже давно “выдохся”. < Может, на какой-то иной МЛ так и произошло,— только вот трудно определить: на “лучшей” или “худшей” относительно нас. Потому что, наверное, и Кот с Татьяной там какие-то иные, и услышано у костра было во много раз меньше... Я, например, не жалею о том, что услышал. Какими бы интонациями это ни сопровождалось. >

— И потому Ольга молчит, только задумчиво перебирает струны гитары ( которой, позволю себе заметить, за ночь благодаря Штерну и его магнитофону на нашей Мировой Линии так и не воспользовались ): перебирает беззвучно, почти не касаясь пальцами,— словно что-то тихо напевает про себя.

И играет: одной только ей слышимое.

— Я ДРУГОЕ ДЕЛО! — Штерн гордо вскидывает голову, затем затягивается и выпускает дым через нос,— но на моём месте теоретически мог бы быть любой из астрологов, если б... ХА! — им хватило образования. И мозгов. Но их беда в том, что все они — недоучки-эклектики, и учиться по-настоящему не желают: только пудрят друг другу головы всякими заумными словесами... Это ведь проще, чем всерьёз заниматься наукой.

— М-да,— тянет Кот,— а что, Тань, может и вправду не слишком заносится?

— Сомневаюсь,— отзывается Татьяна,— впрочем, можно проверить.

: Она уходит к своей палатке, но вскоре возвращается к костру и ставит на полиэтилен у миски с остатками салата бутылку “ТОКАЯ”.

: САМОГО НАСТОЯЩЕГО “ТОКАЯ”,— БОЖЕ МОЙ,—

: “Тяни-токай самородный” — да...

— Ископаемая жидкость. О коей мечталось...

И даже не мечталось уже — если всерьёз.

— ОТКУДА??? — хором вопрошаем мы с Ольгой.

— Штерн гордо хранит молчание.

Татьяна хмыкает.

— Открываем, если Штерн действительно может предсказывать историю. И объяснит, откуда в ней что берётся, и почему получается так, а не иначе. Не как эти юродивые — ‘мраксисты’... А по-настоящему. Насколько я понимаю, этого ещё никто не смог сделать — кроме астрологов... всё-таки. Как бы сей факт Штерн и ни пытался проигнорировать.

— Девяносто процентов людей,— возвращается по случаю Кот к своей любимой аргументации,— не имеют представления об устройстве не только электронных, но и простых механических часов. Однако же неплохо ориентируются во времени... Докажешь, что не зря плёл насчёт всего этого — отпираем. А нет...

— Отпираем обязательно.

: Категорично заявляет Штерн.

— А нет — значит, ты ничуть не лучше прочих трендилок.

— Те хоть людей не обижают,— неожиданно говорю я.

: Все в оторопи смотрят на меня.

— Ну да,— соглашается Кот.

— Штерн усмехнулся; Штерн принял вызов и потребовал в качестве дополнительного условия увеличить мощность костра, чем снова пришлось заняться мне, поскольку Кот занялся превентивным открыванием “Токая”,— процессом, в общем-то, неизбежным, какие бы матрицы его ни описывали,— затем Штерн устроился поудобнее у раскочегаренного мной огня — то есть развалился на постеленной прямо на земле, не смотря на протесты Ольги, палаточной пенке, поставив перед собой полную кружку “анапы” — очевидно, чтоб показать, что не больно-то нуждается в наших стимулах, на что Кот, конечно, тут же попытался сказать, что по условиям соревнований пользоваться допингом запрещается — но Штерн заявил, что Кот просто-напросто боится остаться с завтрашнего дня без работы, ибо после его ( Штерна ) объяснений любой из присутствующих с завтрашнего дня может идти отбивать хлеб у Глобы с Зараевым и Величко на пару,— и так далее,— но пикировка меж ними быстро исчерпала себя: нам также хотелось услышать правду о мировом историческом процессе, как и Штерну — изложить её, и он начал “валять”:

< Я не буду — и не хочу здесь — описывать дословно всё его “валяние”.

Это была чудесно долгая ночь у костра — и СТОЛЬКО ТАКОГО я ещё, наверное, никогда в жизни не слышал: Штерн чертил таблицы и графики щепочкой на земле в свете пламени костра и рисовал ручкой и карандашом в блокноте диаграммы и схемы, поясняя свои рассуждения; пояснять ему, кстати, пришлось очень много — потому что больше чем половину из того, что он говорил, мы так или иначе слышали впервые в жизни; многое, на что он ссылался, как на очевидное, нам таковым вовсе не представлялось,— что-то мы просто воспринимали иначе, и его оценка с трудом укладывалась в голове,— но надо отдать должное Штерну, тут он объяснял очень терпеливо и не спешил переходить к следующей части своих рассуждений, если что-то в предидущей нам оставалось неясным — и вся первая половина ночи, по сравнению с этой, даже не тралом выглядела — так, небрежным ‘перепихиванием’ бытовыми, ничего не значащими фразочками, и я просто не понимаю, как моя голова осталась цела после его рассуждений, и цел остался рассудок,— Штерн ссылался на астрономию и социологию, историю археологии и происхождения человека; психологию, генетику и биоритмологию, статистику и политологию, философию и теории творчества; он приводил имена десятков философов и учёных, поэтов и музыкантов, актёров, художников, писателей, кинорежиссёров,— зачитывал по памяти целые страницы из философских и исторических трактатов, с лёгкостью переходя от оккультизма к восточным философиям — не знаю, что до других цитат, но ни в одном из процитированных им чжанов я лично лажи не заметил,— как не заметили Татьяна и Кот неточностей и искажений в знакомых им библейских текстах и исторических датах — он прочёл нам лекцию по истории всего двадцатого века: его литературы, техники, развития технологий, живописи, науки, кино и музыки...

— Голова моя РАСКАЛЫВАЛАСЬ И ПУХЛА от давления его информационного потока — но чем больше он говорил и объяснял, тем яснее и чётче я видел...

: ВИДЕЛ —

: ОН Б Ы Л П Р А В .

: Я представлял себе всё, что он говорил — вслед за его словами — и летел. ЛЕТЕЛ — СО ЗВОНОМ. Всё как-то удивительно гармонично сплеталось друг с другом, но главное —— что Штерн говорил о минувшем и будущем:

: Почему было — и будет — именно так, а не иначе.

ДВЕНАДЦАТИЛЕТНИЙ “ЦИКЛ ЮПИТЕРА” — не имеющий ничего общего с астрологическими бреднями и домыслами,— его информационное и гелиоэлектромагнитное влияние на ноосферу и биосферу Земли — определял всё в социальной жизни людей. Этноса. Социума Земли.

ДЕВЯТИЛЕТНИЙ “ЦИКЛ ФАЭТОНА” — двойное время обращения вокруг Солнца этой погибшей планеты, альма-матери Человека и земной цивилизации — её инерционно-информационное влияние на ноосферу земли — определяли творческую активность людей.

— А их взаимное наложение, “супрепозиция”,— говорил Штерн,— ПОЛНЫЙ ТРИДЦАТИШЕСТИЛЕТНИЙ ЦИКЛ — “ДЕЛАЛ” ВСЮ НАШУ ИСТОРИЮ.

Совмещённый же с личными биоритмами каждого конкретного человека, он “творил” его биографию: с остающейся, конечно, свободой выбора альтернативных Мировых Линий судьбы — и с теми поправками, что вносила генетика, то есть наследственная предрасположенность человека к определённому типу действий.

: Сложение этих циклов — в силу действия причин, их породивших — объясняло всё в истории человечества: как в реальной, так и в возможных на иных Мировых Линиях — “альтернативных историях” ( непривычна множественная форма этого слова ) — и всё предсказывало.

Поначалу ЭТО казалось невероятным, невозможным — но...

: История двадцатого века прошла пред нами — и она была стройна и логична; предопределена — и строго мотивированна.

И тем страшнее было видеть те моменты — “узлы” — в которых у Мира был выбор грядущего, и мир, в котором мы живём...

— Потому что ещё оставался выбор каждого: наш постоянный ежесекундный выбор своей дальнейшей Мировой Линии, линии своей судьбы — и судьбы окружающего мира,— и Штерн на примерах пояснял нам, как могла развиваться история, займи тот или иной лидер в какой-то момент времени чуть иную позицию,— прими он иное решение...

— Или оступись, скажем, известный персонаж во время перемещения по льду Финского залива ( но об этом на нашей Мировой Линии теперь можно только мечтать )...

— Штерн убедительно доказывал нам, что насколько предопределённо воздействуют на этнос, личность и социум всё определяющие циклы, настолько же их воздействие можно “повернуть” в ту или иную сторону: 1937 год был годом консолидации, подъёма социума,— и однако же, как можно было направить этот “подъём”...

: сказка большевиков о том, что история якобы не знает “сослагательного наклонения”...

..: ВСЕГО ЛИШЬ ОПРАВДАНИЕ СОБСТВЕННЫХ ГНУСНОСТЕЙ.

: Штерн говорил о ходе революции, гражданской войны, второй мировой войне и важнейших встречах “сильных мира сего”,—

— Это была самая настоящая Экспериментальная История.

: Наука, а не исторический суррогат.

— Даже не верилось, что такое возможно.

: Пищер... Чтобы узнать это, он отдал бы всё. И никогда бы — НИКОГДА! — не уехал.

И не он один. >

— И давно это известно? — спросил я Штерна.

— Мне лично — три года,— подумав, ответил он,— а вообще... Вообще я не знаю. Не люблю трёпа о “скрытых знаниях”... Лучше давайте, выпьем “Токая”.

— И мы выпили “Токая”. Вначале совсем по чуть-чуть: чтоб растянуть удовольствие —

Я встал и подложил дров в костёр. Осина была сухая и горела ровно и ярко; не трещала, разбрызгивая угли и искры — подобно смолистым еловым поленьям, столь неприятно-трудным к тому же в разделке из-за вечных сучков,—

: такое тихое уютное горение...

— 62/67 годы,— заканчивал Штерн свою лекцию,— были Годы Творчества: выход в космос, магнитофоны, телевиденье, НТР, Битлз... Да вы и так знаете, как знают все более-менее образованные люди. Пик, естественно — “на хвосте”, в 1967 год. Как квинтэссенция всего периода. Затем, как и полагается по графику — три года относительной “непрухи”: 68/70 годы. Джоплин, Хендрикс, джаз-рок... На всём, сделанном в то время, лежит или печать облегчённой попсы — попсы в канонах того времени,— пусть и во внешне блестящей, технически-виртуозной форме, как, скажем, “Эби Роуд” Битлз или их же “Хэй, Джуд”, “Белый”,— но ведь по сравнению с “Сержантом” это не только не шаг вперёд — интеллектуально это “два шага на зад”... Раздельно, да. Или же — печаль ненужности, надлома, тоски, обречённости, боли — непризнанной гениальности, отрыва — не подъёма, не прорыва — именно отрыва: назло, вопреки, поперёк,— через утяжеление, усложнение... Из этих лет родились “Цепелины” и “Таллы”, “Сабаты”, “Пёрплы” — и прочие, что истинный взлёт свой обрели позже — в следующую “эпоху творческого подъёма”: 71/76 годы. На смену биту — расцвет рока во всех его воплощениях, от тяжелейших хардовых — но до сих пор остающихся классикой музыкальной прозрачности и гармонии — экспериментов — до виртуозных красивостей арта и психодела... Новый виток в освоении космоса; в массовом пользовании кассетники; “второй скачок НТР”, “информационный взрыв”,— так ведь эти термины и звучат официально-признанно,— в быту появляются компьютеры и видеомагнитофоны... Всё это, конечно, было наработано и подготовлено за предидущие творческие годы, а за трёхлетний “как бы застой” — но на самом деле очень грамотно использованную паузу — создана материально-технологическая база... А ещё в те годы — информатика, теории управления, средства связи... Уж ты знаешь,— он поворачивается к Коту, и Кот согласно кивает:

— Да... Пожалуй, прорыв “таки поимел место”. И в быту — это же сравнение есть где-то у Кинга: столько всего изменилось — я имею в виду, конечно, на Западе...

— “Мёртвая зона”,— говорит Ольга,— фломастеры, разные сорта коки...

— Электрические зубные щётки,— вспоминаю я. — И машинки: печатающие. Электрические. По крайней мере, у нас.

— Дошли-таки,— подытоживает Штерн,— несмотря на развитой до охренелости социализм... Как и кассетники. И пик, как в прошлое шестилетие, был в конце: все группы тогда записали свои лучшие альбомы.

— Флойд... Квин... Слэйд... Назарет... Хипы... — вспоминают ребята.

— Даже Фрипп “Рэдом” отметился...

: Перечень выглядит несколько нудновато, и я слегка оживляю его:

— ‘J-М-J’ в мировой эфир вышел... Дал психоделистам подышать свежим воздухом.

— А эстрада-то какая в те годы была! ‘Не то, что нынешнее бремя’...

— Хватит,— командует Штерн,— хорошего понемножку.

— Это не тебе решать,— протестует Кот.

— Судьбе. Точнее — циклам её,— парирует Штерн,— интеллектуальному и социальному. Что, складываясь своими “плюсами” и “минусами”, дают нам 36-летний период: “— 6 лет”, “+3 года”, снова “— 6 лет” и “+ 3 года”, “— 3 года”, “+ 6 лет”, “— 3 года” и завершающие “+ 6 лет”. В соответствии с чем за взлётом первой половины семидесятых последовали шесть лет расслабухи: время диско, сворачивания арт-роковых экспериментов и — как антитеза — рождение музыкально-хулиганского панка, упёртого в бездумную тяжесть металла... Но потом — в точности с графиком — небольшой взлёт: всего три года, но какие!.. Вы вспомните: наш рок именно в эти годы состоялся-пробился,— и роком стал, и поэзию обрёл, и музыку. Металл, слава Богу, как творческое музыкальное направление, реализовался — перестал быть безысходным противовесом дискотечной попсе, а по сути — той же ‘жопсой’, лишь вывернутой наизнанку. КСП, точнее, АП — Авторская Песня наша... зазвучала, наконец. Какие слёты шли — один за другим, и концерты домашние — каждую неделю,— и имена: Мирзаян, Лорес, Бережков, Устинов, Певзнер... И как у нас в Ильях в те годы было здорово: 83, 84, 85... И вдруг — жуткий ступор во всём: “время ламбады”. Нуда, безвкусица, балдёж... Не юмор — похабень. Не приколы — подколы. Жуткое сползание в яму, в тупик, в пропасть. Не только в музыке — если бы!!! — ВО ВСЁМ. И провал так называемой “перестройки” — “КАТАСТРОЙКИ”, точнее — был предрешён: такие вещи пред шестилетним взлётом начинать надо, да ещё чтоб в запасе второй шестилетний “плюс” был — а не тогда, когда...

— Штерн махнул рукой.

— Когда не до жиру,— сказал Кот.

— Да,— согласился Штерн,— но в этом году “бремя ламбады” кончилось. И дальше — хоть 92-й год в социальном отношении скверный, очень скверный год; если б те мудаки додумались в нём путч устроить... У них бы точно выгорело. Но что взять — с...

... Так вот: дальше в принципе будет лучше — три года развития, роста. В творческом отношении. А на Западе — и в социальном.

— А почему у нас... — начала Татьяна,—

— Да потому что “бремя коммунистической лампады” у нас такой срач оставило — Авгию не снилось! — Штерн повернулся к ней,— и потому что энергия дураков и партийных придурков — тем паче ‘притворческая’ — не ведает положительных направлений. Я же говорил о “тридцать седьмом”: год подъёма, единения был – а как его эти сволочи повернули!.. Так что всё их растормозившееся воображение уйдёт лишь на то, чтоб поплотнее набить свои животы и карманы — да оттяпать от пирога, что без хозяина остался, кусок пожирнее. В соответствии с чем предвещаю “творческий разгул” всякой дури да швали — и прочую “этсетеру”... А в подлинно творческом плане — что ж: ждите новых гениальных поступлений в фонотеки,— запасайтесь чистыми кассетами и лазерными вертаками, потому что хлынет цифровая продукция на “одну шестую”, как и во весь мир,— и будут переиздавать и ремастировать на ней всё, что накопила музыка за века своих столетий,— ЭТО Я ВАМ ДОПОДЛИННО ГОВОРЮ-ОБЕЩАЮ...

— Тут промахнуться трудно... Если хоть немного соображаешь в развитии техники,— говорит Кот,— да вот стоимость их... Боюсь, немного того: покусает российских страждущих.

— Не боись,— усмехается Штерн,— “под плюс” в несколько раз технология подешевеет. Вспомни, та же “SONY” первые плэера ниже себестоимости продавала, как только разработала — а в “плюс” начала восьмидесятых, как весь мир раскусил удобство и прелесть их, производственная цена раз в десять упала... С лазерниками та же история будет. И со всем прочим, что на смену придёт,— к видюшникам мои прогнозы так же относятся. Как и к рынку видеозаписей. И если уж на то пошло — то и к книжному: освобождайте места на книжных полках от совковой макулатуры под творчески-новенькое... Да свежепереизданное старенькое, за которое лет пять назад пару-тройку годков вполне “оттянуть” можно было. Если, конечно, кретины-редакторы — не забывайте, что они остались те же — да пираты-издатели новоявленные сообразят, что издавать надо. А то ведь — помяните моё слово — закидают книжный рынок урсуловскими “Завмагами средиземья”, кингами и гаррисонами... Со всяким поРносом, что поскандальней да потупее — под соусом из словарей и кулинарных справочников: “фо спешел кухарка, менеджер государства”.

— А дальше? Что дальше будет — в мире и у нас? — спрашиваю я.

— Ну... — Штерн почесал затылок,— Ваня, оставленный коммунягами “на хозяйстве”, конечно, будет продолжать “по буфету шарить” — тем более, что три года далее предстоят “тормозные” — но, слава Богу, его фантазия тоже малость укоротится... Главное, чтоб экономика страны от его мудрого руководства в одночасье не рухнула — под “зияющую вершину минуса”, году в 97-м... Потому как “прогресс навести” они, конечно, не смогут — не обучены этим хитростям, всё образование — ВПШ, а там лишь гайки закручивать обучали,— так что, скорее всего, “под минус” какую-нибудь небольшую победоносную войну объявят... Тут Кабаков прав. Молдавии и Прибалтике, конечно, вряд-ли — но вот какая-нибудь Чечня, или там Крым... Хотя Крым — тоже вряд-ли: не к лицу с братским украинским народом ядерными ударами обмениваться,— да и страшно... Это ведь лишь в пропагандистких ‘лозгунгах’ наша армия — непобедимей всех в мире,— а на деле цена её очень даже давно и хорошо всем известна.

: молчу. Что я могу возразить Штерну?.. Я служил; я воевал — и знаю. Наивно думать, что с тех времён в лучшую сторону в ней хоть что-то изменилось.

А потому слушаю рассуждения Штерна дальше.

— Опять же, Башкирия и Татарстан, конечно, лакомые куски — но если хоть немного подумать, отпадают: как бы ни выпендривались. И территории слишком большие, и внутри страны находятся — как Лесото в ЮАР,— а значит, одной экономикой без войск задушить можно... Таможенные тарифы и пошлины — не самое слабое в мире оружие. Что ж остаётся? Догадались??? Правильно, Кавказ. Выпендрёжа и требований самостийности — выше крыши; территории на карте выглядят небольшими, но экономически-стратегически — в смысле нефтепроводов и прочего — важнейшими; плюс известна традиционная склонность некоторых тамошних народов к национальным видам спорта — рэкету, киднэпингу и резьбе по дереву... Да полному нежеланию трудиться мозгами иль руками: исторически сложившийся этнос, ребята — тот же дарвинский отбор. Так что, с точки зрения недалёкого человека, поводов — хоть отбавляй. А так как в генштабе “шибко раматных” не держат — особенно средь ‘гениталитета’ — значит, ринутся “Кавказ усмирять”, как во времена Ермолова. На волне “плюса” своего и жахнут: году в 94-м — ‘небольшая победопоносная война’,— точь-в-точь, как в 904-м. С примерно тем же результатом — см. прилагаемый график...

— Мы все посмотрели на таблицу, начертанную Штерном на земле у костра: 1904 год — год Дракона — был комплиментарной парой году Собаки: 1994 году. Неприятное это было совпадение,— хотелось верить, что Штерн ошибается...

: Я попробовал угадать... Все молчали, и у меня получилось. Но лучше б не получалось вообще —

: Комплиментарная пара даёт зеркальное отражение,— тем более, что вслед за 94-м годом шли три года “непрухи”,— и, наверное, это была “как бы победа” — по крайней мере, так называемая официально,— но...

: Ни думать, ни говорить о такой “победе” с листом Бумаги мне не хочется. В любом случае, если эти строки и увидят каких-то читателей — там всё будет кончено. Точнее, начнётся то, о чём достаточно красочно было поведано в прошлом веке теми, кто воевал там — и отважился потом взяться за перо.

— А дальше,— сказал Штерн, замыкая паузу,— смотрите сами: график перед вами. И делайте выводы. 62/67 — это аналог 1998/2004; 71/76 —— 2008/2013... Прекрасные будут годы. И в любом случае хуже уже не будет — по крайней мере, всё в наших руках. Мир неудержимо меняется к лучшему — и чем сильнее кто-то его тормозит, тем стремительнее будет прорыв.

— Значит, кошмар позади,— сказал Кот,— и какие бы гадости ни случились, роли они не сыграют.

— Да,— сказал Штерн,— Время Драконов кончилось.

— Драконов? — переспросил я.

: Как-то удивительно точно это было сказано.

— 1976 год был годом Дракона,— сказал Штерн,— последний “творческий год” в тех двух шестилетиях. И хоть начинался новый цикл — мы назвали время, что следовало за ним, Время Драконов. Первая половина 36-летнего цикла... Потому что невозможно было назвать эти годы как-то иначе — такие они были...

: Это было НАШЕ время.

— Очень страшное:

... Маленький трёхлетний продых посредине — о, Восемьдесят Пятый! Вершина его: Пи-программы, газеты, концерты и наши праздники подземелий,— сказка единения Ильей после Зелёной клоачной войны, и роскошный Новый год, когда ‘Иваси’ делали у нас прогон своей “Принцессы на горошине” — под землёй!.. — тогда ведь и пришло к нам решение: погрузиться на месяц, с аппаратурой, чтоб разобраться со всеми мистическими подземными тайнами — и с биоритмами Пищера,—

: Глотнули воздуха. НО ВОЗ ДУХ В СОВКЕ = НА ВОЗ ДУХ.

— И дальше...

... было, в общем, скверно. Очень.

— Но теперь оно кончилось,— сказал Штерн. — И будет только лучше: добрее, умнее... если не заглядывать совсем уж далече — в новые “годы драконов”, за 2013 год то есть. И потому мы можем так: теперь — всю ночь у костра, и не болит голова от того, что ещё год назад...

— Болит,— сказала Татьяна,— давайте-ка отдохнём.

— ‘Спасите наши крыши’,— сообщил Кот. — Всё: с завтрашнего дня иду переучиваться на штерна: хлеб у Зараева отбривать. И у Величко.

— Побьют,— предупредил Штерн,— в этой стране грамотных не шибко любят... Давайте лучше ещё “Токая” жахнем — а то ночь на исходе, а у меня “ни в обном с’глазу”... Терпеть не могу на рассвет трезвым смотреть.

— И мы выпили ещё “Токая”.

Я посмотрел на часы — мне показалось, что небо за лесом стало светлее.

: Была полночь — четыре часа “по-совку”; бывший ‘час маразма’, как мы некогда называли его...

— Да,— сказал Штерн, опуская кружку на землю,— то время кончилось. Не представляю, как вы в нём...

— Это было наше время,— сказал я.

— Весёлое было время,— подхватил Кот,— для тех, кто его пережил — и не свихнулся. И не наложил полные штаны.

— Не представляю,— снова протянул Штерн,— ведь ещё эти — ГБ и совок... Как вас давили...

— Давили, как давили,— сказал я,— ничего интересного в этом нет. Как клопов раздавить не получилось — и славно. Выжили ведь...

< “Вот и славно — трам-пам-пам...” >

“Только не все — выжили”,— подумал я:

: Мало интересного воевать с врагом.

Скучно и невесело — всё же не уйдём;

Только вид мы делали, что с пулею “на ты” —

Не были мы смелыми.

Мы были чисты.

: Вахта без оружия — сонная листва,

Никому не нужные радиослова;

В небе Ковш Медведицы, в костерке — зола...

Слишком плохо верится

в смерть из-за угла.

: Всё вооружение — струны, да лады.

Странное сомнение на краю беды:

“Если спотыкаешься — лишь твоя вина”,—

Без врагов какая же, к дьяволу, война.

... Кто отстал, кто выжил — но времени чуть-чуть:

Нам страницу книжную не перешагнуть,—

Напоследок хочется главное сказать:

: МЫ НЕ ДРАЛИСЬ ПРОТИВ.

: МЫ СРАЖАЛИСЬ З А .

— Вот какая песенка: тихая трава,

В узких звонких улочках эхо, как слова

Разобрать которые столько лет спустя

Вряд-ли в нашем городе скоро захотят...

— Коровина бы сюда,— вдруг протянул Кот,— что-то я сегодня сильно скучаю по Коровину...

— А хотите, я песенку его спою? — предложила Ольга. — У него ведь как раз об этом.

— У него вся жизнь — об этом,— сказал Кот. — Как и у всех нас.

Ольга взяла гитару, подстроила струну. Кот налил ещё по порции “Токая” — последней.

— “Токай” и Коровин... — мечтательно прикрыв глаза, проговорил Штерн,— это — да... Впрочем, погоди.

: Он взял в руку кружку с “Токаем”, вытащил зажимом из костра уголёк, прикурил от него сигарету, затянулся,— затем отхлебнул из кружки, вытянул ноги к костру и блаженно прикрыл глаза.

Пламя плясало на его полусомкнутых веках; сигарета во рту под крючковатым носом слегка подрагивала.

— А теперь — давай... — тихо сказал он.

Ощущение было – не у костра он сидит на брёвнышке, штормой маскировочной расцветки от предутреннего апрельско-майского холодка укрытый,– у камина в родовом замке в роскошной резьбой украшенном мягком кресле, пледом укрытый…

: Ольга чуть коснулась струн — но не стала петь, стала читать.

— Всё, что было: отдано. Да не взято.

Наше время легло кирпичом в строение.

: Как случилось выжить, мне непонятно

до сих пор. Вероятно — везение.

: Дни весьма похожи на фильм про рыбу,

вытащенную на воздух —

— не могу

относиться вполне серьёзно

ко всему,

что тут происходит:

ПОЗДНО.

— В странном городе

творятся странные вещи:

Подготовка к Рынку идёт зловеще,

Шаг чеканя по площадям и скверам

Марширует нежить — и дело скверно:

Все настолько зависимы друг от друга...

— кто трясётся от Зависти; кто — с Испуга,—

: ВРЕМЕНА БЕЗВЛАСТИЯ. Рук не крутят —

( Наверху поминают о Марке Бруте )

— впрочем, кое-кто в золотых погонах

ввёл бы в город парочку легионов...

— Но: даст Господь — обойдётся. Хотя и это

слишком скушно, чтобы читать газету.

... Тишина предместья: окошки спален — серы.

Воздух — трансцендентален.

Форум у пивного ларька; собака поднимает лапу у остановки...

: Ты это видел тысячи раз, не так-ли?

— Хотя и это

лишь немногим лучше верёвки.

..: Дочки-материна суета бульваров,

сигарета во рту, ничего в кармане,

перекрёсток, автомобильная свара —

— докурю, сидя на садовом диване.

: Первый снег — бывший когда-то Чудом —

кофейня в центре ( аптечный запах );

чашечка греет пальцы.

— Гремит посуда,

матерится буфетчица...

: Да — не Запад.

Что ж — плевать: посижу, не гонят.

Третий Рим — как ветреная погода

в середине ночи:

Она хоронит всё на свете —

— ОСТАЁТСЯ СВОБОДА.

... она взяла первый аккорд:

Gm А₇

... А Москва расцветала пьяными:

Gm A₇

— Год скользил по наклонной плоскости,

Gm A

Вечера шипели коньками,

Gm D₇

Проносили ёлки чуть свет...

Gm A₇

Проходил по городу Некто,

Gm A

Улыбаясь немножко странно:

Gm

Вечный мальчик —

A₇ B

— И вечный взрослый

Gm A₇ Dm

С фонариком в рукаве...

..: Где-то хрустнула ветка; тихонечко звякнула струна, и — невозможно описать, как неожиданно это было! — вслед за тем раздался аккорд — и ГОЛОС ГЕНЫ продолжил:

— По стране бормочущих снов и рыбьих речей,

Где и пары слов довольно для стукачей,

Города и квартиры меняя — вот пустяки;

Продолжая пить из одной и той же реки,—

Продолжая играть, не расстраиваясь ничуть:

Если публика спит — так проснётся когда-нибудь;

Продолжая жить — иногда, хотя бы назло

Забывая спросить, какое нынче число —

: Так выходит Мим, и невольно дрогнут стволы,—

: Так стирают грим, опрокидывают столы,—

: Так актёр немого кино шлёт прощальный жест —

— Это было давно. А теперь — перемена мест:

То-ли дали звук, то-ли вдруг обронили кость —

Но на пиршестве слуг к месту только каменный гость,

И под жуткий заушный хруст можно так легко

По Тверскому бульвару домой уходить пешком...

— Ах, ‘эстетика шестидесятых’! Куда уж — нам:

Разве только перевести ‘битлов’ на фортран,

Разве только загнать Вийона в двоичный код —

— Может быть, бетонное детство что-то поймёт...

... В нашем городе листопад —

— но ещё тепло.

Мы забыли спросить, какое нынче число

по стране неписаных книг и поздних речей...

— По-моему, мы врубили сразу все фонари и системы, что были на стоянке:

: ГЕНКА — САМ — СТОЯЛ И ПЕЛ, И ИГРАЛ НА ГИТАРЕ,— А СЗАДИ НЕГО...

— ВОКРУГ И ПОЛУКРУГОМ —

— СИДЯ НА РЮКЗАКАХ И СТОЯ...

: ЕГОРОВ И СТАЛКЕР,—

: ЛЕНКА С САШКИНЫМ КИНДЕРОМ,—

( “Киндером” — по привычке написал я — но ведь ему уже было 16!.. )

— НАТКА: верхом на плечах “Дяди Сталкера”;

— Мастер: в обнимку с Хмырём и Медвежонком — женой Хомо,—

А ещё целая куча каких-то школьников — судя по всему, “детей Мастера”;

: Недостающая часть Д/С — практически в полном составе...

... с недостающей частью “Подмёток”,—

— и в самом центре, сидя в позе лотоса у ног Коровина — Хомо.

Гитара Генки — как обычно, с оборванным ремнём — опиралась на его голову.

— ДЕРЖИТЕ ЕЁ!!! — вдруг истошно завопил Егоров, указуя на меня пальцем.

— “ЕЁ”?..

— Крышу Пита держите,— перевёл это на человеческий язык Брудер Сталкер,— а то она уже мотор на предмет отъезда греет...

— “Тише, тише — едет крыша”,— отозвался СашкаМ.

“Чего это с ним, а?” — веяло от этой фразы.

— Как вы так... лихо... среди ночи... все сразу... — только и удалось сказать мне.

: А что я ещё мог сказать???

< Образ того нашего ильинского Нового года возник аллюзией — как тогда почти точно также Иваси и “сопровождающие их лица” незаметно подкрались ко входу в Сапфир, и вошли в него, и устроились на привходовом наклонном плитопаде,– и грянули в несколько гитар… Но “незаметно подкрасться под землёй” может каждый — здесь же, в лесу,– в тихой Старицкой предутренней ночи, где каждый звук отдаётся протяжным эхом другого берега,–

: значит, репетировали. Значит – готовили. И недаром Штерн так загрузил нас своей интельской болтовнёй, и Ольга взяла гитару… >

... Штерн блаженно щурился у костра.

— Я же говорил: рассвет трезвым встречать не буду,— наконец изрёк он.

— ТЫ ЧЕГО ЭТО — ВРАЖИНА — НАС БЕЗ ПИТА ЗАЖИВО ОСТАВИТЬ РЕШИЛ?.. — грозно надвинулся на него Сталкер.

: Коровин уже вовсю обнимался с Котом — взглядом, впрочем, оценивающие обводя при этом полиэтилен с оставшимися на нём пирожками,–