Последняя надежда

34. Направление — Уэллс

В аэропорту троица не осталась незамеченной, совсем наоборот. Внимание, главным образом, привлекала Драгомира и ее весьма впечатляющая дорожная одежда: пурпурный костюм, манто из фиолетового бархата, изящная шляпка на голове. Огромный коричневый кожаный чемодан она везла за собой на колесиках, а на ее плече висела сумка, которую она крепко к себе прижимала.

Окса с Гюсом были менее приметными, но куда более возбужденными, чем экстравагантная, но совершенно невозмутимая Драгомира. Оксе казалось, что внутри нее летают легкие воздушные шарики, взрываясь по всему телу. После всех этих недель, насыщенных конфликтами и проблемами, девочка не могла скрыть, что просто жаждет сменить обстановку, и что это небольшое путешествие должно пойти ей на пользу.

Гюс же испытывал более сложные чувства. Конечно, он был рад поехать к Леомидо со своей лучшей подругой и стать привилегированным свидетелем ее «обучения», которое обещало быть чем-то фантастическим. Но при этом ему было как-то неуютно являться хранителем тайны и не иметь возможности поделиться ею с родителями. Сомнения тяжким грузом висели на его душе.

Белланже и Поллоки направились в зал вылета, место трогательных прощаний, во время которых Павел Поллок несколько раз испустил тяжелый вздох. Наконец самолет взлетел.

— Можно было бы и самой полететь, вот было бы весело! — заявила Окса, как только они поднялись над облаками.

— Ну, ты даешь! — ответил Гюс. — Хотя, если хочешь, чтобы тебя приняли за НЛО и отправили на перехват военно-воздушные силы…

— Тьфу на тебя! Никакой фантазии, — ехидно бросила Окса, пихнув его локтем.

— Как вижу, внучка ничего от тебя не утаила, Гюс! — вставила Драгомира.

— Все, что знаю я, знает он! — гордо заявила Окса.

— Э-э-э… Ну, вообще-то, да… — пробормотал Гюс, не зная толком, хорошо это или плохо по мнению Драгомиры.

Несколько часов спустя они сидели возле огромного камина, в котором потрескивал большой огонь. Леомидо встретил их в аэропорту на машине и отвез к себе, километров за пятьдесят от города, в самое сердце Уэллса.

Леомидо жил не в обычном доме, а в старой каменной постройке, возведенной четыреста лет назад, а потом превращенной в монастырь. Он выкупил ее до того, как она окончательно превратилась в руины, сделал из нее великолепное комфортабельное жилище, больше напоминавшее особняк, чем объект религиозного культа, если не считать небольшого кладбища с тыльной стороны здания.

Стоящее на извилистом побережье Кельтского моря, на большом расстоянии от человеческого жилья, это поразительное сооружение окружали вересковые пустоши, а за ближайшим холмом скрывалась маленькая песчаная бухточка.

Окса не была здесь два года, целую вечность! Собственность Леомидо показалась ей еще красивей, чем она помнила, с прудом, холмами и ветерком, колышущим высокие травы.

— Обалденное место! Вы, правда, тут живете? — поинтересовался Гюс.

Восхищенный мальчик не мог оторвать глаз от каменных стен, увешанных картинами современных художников, и огромной люстры с черными подвесками под высоченным потолком.

— Да, Гюс, я правда тут живу. С тех пор, как двенадцать лет назад умерла моя жена. Это место меня успокаивает, здесь я чувствую себя свободным и умиротворенным.

— А вам тут не очень одиноко? — продолжил мальчик, глядя на Леомидо с некоторым восхищением. — Дом же гигантский!

— Десять комнат, плюс этот зал, некогда бывший клиросом… Но нет, я тут не чувствую себя одиноким, знаешь ли, — ответил Леомидо.

— Ну, во всяком случае, это очень любезно с твоей стороны заняться моим обучением, Леомидо, — сказала Окса. — Огромное тебе спасибо.

— Ой, да брось ты, детка! — потрепал ее под подбородком Леомидо. — Надеюсь, что я не слишком заржавел, давненько я никого не учил… Очень давно. Еще с Эдефии, откровенно говоря.

В этих словах все почувствовали глубокую ностальгию и сожаление. На некоторое время в большом зале воцарилась тишина. Окса с Гюсом не скрывали нетерпеливого желания узнать больше, и Леомидо быстро это понял.

— Как вам известно, — взволнованным голосом начал он, — Драгомиру, Абакума и меня выкинуло из Эдефии в октябре 1952 года, и мы оказались в Сибири. И мгновенно осознали, что различия между Во-Вне и Внутри куда больше, чем мы могли себе вообразить или увидеть благодаря снолётам Малораны.

Первые месяцы потрясение было колоссальным. Для меня Сибирь оказалась слишком уж суровым местом со всех точек зрения. Я видел, как моя маленькая сестричка Драгомира молча страдает, прилагая отчаянные усилия, чтобы пережить шок от нашего бегства, а Абакум всю свою энергию тратит на то, чтобы помочь нам приспособиться к новым жизненным условиям. Я же, со своей стороны, ничего не делал. Я хотел стать опорой для моей сестры, как просила меня наша мама. Но я не справился со своей задачей…

— Прекрати, Леомидо, — нахмурившись, перебила его Драгомира. — Не смей себя винить, да еще через столько лет! Посмотри на меня, я весьма неплохо себя чувствую!

— Да, ты добилась отличных результатов. Но вовсе не благодаря мне… — серьезно возразил ее брат.

— Ну же… — вмешалась Окса. — Это все же ведь благодаря тебе бабушка с Абакумом смогли уехать из России!

— Совершенно верно, лапушка! — воскликнула Драгомира. — Спасибо, что напомнила этому упрямцу, который вечно не желает признавать свои заслуги. Но продолжай, пожалуйста, Леомидо.

— Через восемь месяцев после Великого Хаоса, летом 1953, я пересек Европу, поселился в Англии и очень быстро с грустью вынужден был признать, что некоторые воспоминания о родной стране стираются из моей памяти. В моих воспоминаниях лицо моей матери, Малораны, становилось все менее четким, и это меня пугало и причиняло боль.

Я без труда адаптировался в Англии и через несколько месяцев после того, как обосновался в Лондоне, был принят в известный оркестр и женился на моей любимой Лайзе. Моя профессиональная карьера пошла вверх, а воспоминания об Эдефии все больше и больше стирались из моих мыслей и памяти. Но не из сердца…

Все это было очень сложно, меня мучила ностальгия, я очень скучал по Драгомире и Абакуму. В 1955 году, после рождения Кэмерона, моего первенца, я окончательно осознал необходимость передачи наследия, потому что, пусть я и не рассматривал возможность обнародования своего происхождения — к этому я совсем не был готов, мне казалось очень важным оставить свидетельства того, что мы существуем. Мне потребовалось еще несколько лет, чтобы я смог все рассказать. Сперва жене, а потом детям. И смею вас заверить, это было совсем не просто. Когда я, наконец, воссоединился с моими дорогими Драгомирой и Абакумом, я вспомнил свое прошлое и сейчас готов научить тебя всему, что умею, внучка.

— Спасибо, Леомидо, — пробормотала Окса, тронутая рассказом двоюродного деда, и озабоченная вопросом, прошел ли ее отец такое же обучение. Судя по всему, нет… Ведь Леомидо сказал, что никого не учил еще с Эдефии. Она уже хотела спросить двоюродного деда, почему, но тут ее внимание привлекла уже знакомая фигурка.

— У тебя есть Фолдинготы?

— Ну да, пара и их малыш. Сейчас они заняты на кухне, готовят нам пир…

— О! — воскликнул Гюс. — Наконец-то я увижу, что это за знаменитые Фолдинготы!

— Надеюсь, они такие же хорошие повара, как и бабулины, — добавила его подружка.

— Да! Сама увидишь! Они отличные повара! Но, кстати об одиночестве, о котором ты давеча меня спрашивал, Гюс. Так вот знай, я не чувствую себя одиноким, потому что я не одинок! Конечно, этот дом стоит на отшибе, но так оно лучше и для меня, и, главным образом, для всех моих существ. Здесь они могут жить, не таясь и не беспокоясь, что их увидят.

— Существ? Каких существ, Леомидо? — хором воскликнули Окса и Гюс.

— Идите за мной…