Последняя охота

Глава 3. Месть Шкворня

Дамир, работая в коптильне вместе с Михаилом Смирновым, все никак не осмеливался спросить, за что ж тот попал в зону. Хотя именно этот вопрос интересовал его больше всего на свете.

Бывший следователь никогда не заводил разговор на больную тему, не давал повода задать этот вопрос.

С самого раннего утра до поздней ночи они как черти в дыму носились вокруг коптилки, но за целый месяц так и не поговорили по душам. Да и когда? Свободного времени не оставалось ни на минуту. Если Дамир солит рыбу, Михаил заранее заготавливает на сопке сухие сучья и ветки, хвойные лапы, даже мох. Его понадобится много. Попробуй во время копчения отлучись, не удержи теплый прогорклый дым в коптильне! Рыбу тут же обсядут мухи, и весь труд пойдет насмарку.

Путина… Самая горячая пора. Условники возвращались домой уже в полночь. Да и то не на ночь, не до утра, всего на час, чтобы поесть, умыться, сменить пропотевшие, продымленные майки, и бегом возвращались обратно. Какой там сон?

Приляжет на опилки возле коптильни Смирнов, чтоб за час перестали бы гудеть от усталости ноги, а доведенное до изнеможения тело поверит, что оно пока живое. Кажется, вот только сомкнул глаза, а уже час-другой прошел, и Дамир тормошит: «Вскакивай! Дай теперь мне прикорнуть!» Мужик ложится, оставив коптильню на попечение Смирнова. Так пару раз за ночь. Днем не только прилечь, присесть не удавалось.

Рыбу везли и несли бесконечным потоком. Ее тут же пускали в работу. От нее в глазах искрило. Казалось, еще немного, и сами условники покроются чешуей от макушки до пят, отрастят плавники и хвосты.

Если поначалу с удовольствием ели копченую кету, то через неделю-другую от нее уже воротило. Оно и понятно, с утра до ночи кета. На первое — уха, на второе — жареная, вареная либо копченая, но все ж опять кета. Она надоела, а потом и опротивела. Мужики с жадностью набрасывались на картошку, сваренную в мундире. Ее приносила Полина. За внимание и доброту предложил ей как-то стукач копченую рыбу, женщина обиделась:

— Да вы что, с ума сошли? Откоптите всю, а уж потом поделим поровну на всех. Сколько получится на душу? И меня не обойдут. Зачем мне лишнее? У нас так не заведено! Нельзя!

— Вчера детсаду в поселок увезли пять ящиков. Разве им должны? Иль твои внуки хуже тех детей? — изумился Дамир.

— Они не голодные! Я им жарю рыбу и варю, а поселковые копченку любят. Кто, как не мы, о них вспомнит? Дети все одинаковы. Когда вырастают, помогают нам в путину: ловят рыбу нашему заводу, — помнят доброе. Так-то вот и живем, помогая друг другу. Иначе никак не можно! И особых у нас нет. Сами у себя не воруем! — недовольно глянула на рыбу, предложенную ей, и целую неделю обходила стороной условников.

«Во, дурная! Баба вовсе без мозгов. Их у ней меньше, чем у рыбы! Предложил копченку, она хвост подняла. Ровно в постель позвал. Хотя от этого вряд ли отказалась бы та потная кляча!» — злился Дамир.

Михаил, узнав о том, лишь головой покачал.

— А я хочу у директора попросить копченку, чтоб внуку своему, Ромке, послать. Он красную рыбу еще в глаза не видел. Как думаешь, даст? — спросил Михаила стукач.

Тот плечами пожал:

— Не может быть, чтобы отказала. Попроси!

Через два дня Смирнов помог Дамиру отобрать самую лучшую и забил громадную посылку.

— Отправляй своему короеду! — сказал улыбчиво.

— У тебя дети есть? Может, тоже послать нужно? — спохватился Дамир.

— Некому! И ни к чему! Обойдется! — отвернулся Михаил.

Стукач приметил, как посерело, нахмурилось его лицо.

За время путины, работая вместе, они привыкли друг к другу настолько, что не могли находиться поодиночке. Сядет к столу Михаил, а есть не может, пока не увидит перед собой остроносое небритое лицо Дамира. И хотя поначалу воротило от его чавканья, сопения, потливости и сопливости, незаметно для себя привык к недостаткам стукача, перестал их замечать.

Смирнову стало его не хватать. Для себя объяснил все просто: Михаил боялся одиночества, искал и дорожил хоть каким-то общением.

Поначалу удивляло постоянство стукача. Тот каждый день готовил еду на двоих, мыл посуду, убирал со стола. Иногда прибирал в комнате, подметал полы, аккуратно заправлял кровати. Даже одежду Михаила стирал. Тот вначале благодарил, потом стал воспринимать за должное. Да и Смирнов времени не терял. Наготовит дров для коптильни и бегом в тайгу, в сопки, за грибами и ягодами, за орехами. Тоже на двоих. Дамиру не разрешалось в это время отлучаться от коптилки ни на шаг. Вот так незаметно насушили грибов на всю зиму, насолили вдвоем целую бочку маслят. Полина наварила им варенья. Разного. Особо много малины и клоповки. Все полки в подвале банками заняли. Даже стланиковым орехом и лимонником запаслись. Питались они вскладчину. А поскольку сидели на рыбе и грибах, расходы на еду были небольшими. Сахар и соль, хлеб и макароны, спички и мыло да курево — вот и все траты. Большая часть зарплаты оставалась на кармане. Эти деньги берегли для выхода на волю. Она когда-то наступит. Условники мечтали о ней каждый день.

Сначала Михаил не знал, что делать с собранными грибами. Но Полина подсказала самый простой выход и показала, как нужно чистить грибы, как и где их сушить.

К зиме мужики готовились основательно. С самой путины стали запасаться дровами, и за месяц перед их крыльцом появилась приличная куча дров. Михаил с Дамиром ожидали конца путины, чтобы, распилив и наколов, сложить все в бокастые поленницы.

Попробовав однажды чай из таежного сбора, себе заготовили на зиму. Всю комнату увешали зверобоем, чабрецом, малиновыми листьями, аралией, таежной пахучей мятой.

Оба радовались, что не будут голодать и мерзнуть зимой.

Михаил понимал, что к зиме понадобятся теплые вещи, но как жаль тратить деньги, заработанные таким адским трудом, и все оттягивал время.

Даже участковый, навещавший условников, предупредил их, что зимы здесь суровые и долгие, без теплых вещей не пережить.

Условники вздохнули.

— Самим в поселок нельзя, а на заказ рисковать не хочется! — ответил за обоих.

— Собственно, зимнюю спецовку нам выдадут. Обещали валенки с калошами, ватные штаны и телогрейки, шапки и рукавицы. Что еще нужно? — спросил Смирнов.

— Вам виднее! Но теплое исподнее белье, шарфы и перчатки, свитеры и носки все ж понадобятся. Да и не сможете всю зиму в спецовке, хоть спортивные костюмы себе возьмите для дома, — советовал людям, но те отмахнулись, и капитан перестал докучать. Он радовался тому, что эти мужики не доставляют хлопот, живут и работают так, что ими довольны все. Даже его, участкового, угостили копченкой и в машину с собой десяток кетин положили отборных. После такого ругаться или придираться к ним совсем расхотелось. Ему понравилась копченая условниками кета, и он приезжал на завод специально за ней. Ставил машину рядом с коптильней, чтоб никто не приметил, сам шел к Золотаревой справиться об условниках. Та не могла нахвалиться людьми. Участковый тоже был доволен ими. Догадливые, понятливые мужики никогда не отпускали его машину с пустым багажником.

Михаил за путину так загорел, что покажись он в своем городе, никто бы не поверил, будто не на юге, а на Сахалине загорел. Увидев свое лицо в зеркале, искренне удивился:

— Да против меня кавказские мужики просто снегурочки! Эй, Дамир! Я думал только ты почернел, а сам еще хуже! То-то от меня все таежные зверюги отскакивают. Не поймут, какой породы обезьяна объявилась в их владениях.

— Ладно б только это. Меня уже по ночам плоть одолевает. В зоне о том и не вспоминал. Не заботило. Тут же все наружу поперло! — сокрушался Дамир.

— В зоне, как в любой клетке, все взаперти! — вздохнул Смирнов.

Он не сразу вспомнил, что директор разрешила всем условникам отдыхать целых два дня, объявила их выходными. Мужикам поначалу не поверилось.

— Выходные для нас? — переспросили на всякий случай и, убедившись, что не ослышались, отдали с вешал всю оставшуюся рыбу, убрались, подмели вокруг коптильни, открыли двери для проветривания и, переглянувшись, впервые неспешно вернулись домой.

— Ложись, вздремни! Я покуда пожрать приготовлю и постираю, — предложил Дамир.

— Я с дровами займусь. Чего им гнить? Пока время есть, надо успеть. Здесь, как полагаю, не залежишься на боку. Сорвут. Когда еще дадут выходные? Они лишь для вольных! — Вышел из дома.

Пока Дамир стирал и убирал в комнате, готовил ужин, Михаил управился с дровами. Он пилил их, колол, складывал, не оглядываясь по сторонам, но чувствовал пристальное внимание со всех сторон.

Смирнов знал, подними он голову резко, тут же увидит Власа, наблюдающего за ним из окна. Да и местные жители не без любопытства, особенно женщины. Эти смотрят, умело ль держит топор условник, хорошо ли выкладывает поленницу, чтоб было за что перемыть кости условнику.

Михаил усмехается: «Сколько здесь ни живи, чужаком останешься и в гробу! Всегда будут помнить, кем сюда прибыл». Рассек березовое полено и приметил мужа Полины, Федора. Тот подошел молча, ничего не сказав, взялся помогать Смирнову. Вскоре Полина вышла, стала продолжать поленницу, а через пяток минут — Анна с Николаем, даже главный инженер, конопатая низкорослая Галина вместе с мужем, Сашкой, подошли. Тоже включились молча. А вот и соседка, технолог Лидия, занавеску отодвинула. Увидела и сама вышла. Готовые дрова относила к поленнице.

Михаилу даже неловко стало. Ведь никого ни о чем не просил, а столько людей пришло.

Смирнов за годы заключения многое забыл и теперь растерялся. Лишь одна мысль не давала покоя: «Как я их всех отблагодарю? Будь на воле — все проще, а моя свобода лишь условная. Даже в поселке не смей показаться. Как же выкрутиться?» Чем меньше оставалось дров, тем сильнее он переживал.

— Вот как хорошо! Да вы уже сработались все вместе! А я как раз хотела предупредить Михаила с Дамиром, что после выходных все мужчины пойдут на заготовку дров для рабочих завода. За две недели справитесь. Там и мальки появятся! Тогда уж на садках работать начнем! В помещении. До самой весны! — объявила Золотарева.

— Все мужчины? — переспросил Михаил директора и, кивнув на окно Власа, уточнил: — Этот тоже?

Дрогнул страх у следователя внутри, но виду не подал.

— Нет. Влас останется здесь. На его попечении — движок. Кто-то должен давать свет. Я ему поручила. С завтрашнего дня он — дизелист. Тем более в технике разбирается…

— Да уж, конечно! — рассмеялся Михаил, невольно вспомнив, сколько лет ловил угонщика Власа по городам и весям.

— К тому ж сами знаете, что простывать ему нельзя! — добавила Золотарева.

Мишка невольно вспомнил о деньгах, которые собирал к освобождению, и на душе засвербило.

«Как же оставим дом открытым? Ведь даже о простейшем замке не позаботились, а вор останется хозяином всего дома! Чего от него ждать, если у него даже в зоне руки горели. И хоть вламывали ему, от воровства не отучили. Так там его кодлой трамбовали. Здесь даже опасаться некого», — забеспокоился он.

— Пойти мы, конечно, пойдем. Вот только одна закавыка: не найдется ли у кого замка на дверь. На две недели. Мы вернем.

Люди переглянулись непонимающе:

— А зачем?

— Ну мало ли, вдруг чужие забредут?

— Да что вы, Михаил, это исключено! Сюда никто не придет. О приезде, приходе каждого мы знаем заранее. И замков на дверях никогда не имели. Они здесь ни к чему. Воров не было и быть не может, — ответила Золотарева уверенно.

— Если кому взбредет такая блажь, ноги не успеет унести! — рассмеялся Федор и показал на топор, крепко сжатый в руке.

— Мы тут уж четвертый десяток лет! Ни у кого ничего не пропало. Да и не слыхали про то. Повесь замок, всех обидишь, навроде как ворами обзовешь. Я после такого никогда к вам не зайду и здоровкаться перестану, — предупредила Полина.

Последнее обезоружило окончательно.

— Не хотел никого обидеть. Простите, но и меня поймите верно. В городе никто не оставит жилье открытым, а я там родился. Ваших правил не знаю.

— Пора б уж присмотреться! Не новичок здесь! — недовольно сдвинул брови Федор.

— Целую путину вытянули вместе. Неужель мало? Мы все вот они на виду! Ни воровать, ни врать не умеем! — поддержал Дмитрий Золотарев и предложил жене: — Может, дашь им работу здесь? А в тайге мы сами справимся.

— Зачем же вот так, сплеча? Сами говорите, что путиной нас проверили. Иначе как жить средь вас будем? Все, бывает, ошибаются! — встрял Михаил и, глянув на окно Власа, увидел, как тот напряженно вслушивается в каждое слово.

Казалось, скажи Смирнов одно неверное слово, выскочит в форточку, рявкнув: «За что, потрох, лажаешь перед всей кодлой?!»

Смирнову даже смешно стало. Заметил, как Меченый носом в стекло вдавился. Ох, и потешная была у него рожа. Их взгляды встретились лишь на миг, и впервые за все долгие годы в глазах Власа не увидел злобы. Он словно умолял не порочить, не позорить его. Смирнов понял вовремя.

— Значит, после выходных всем в тайгу, а завтра в новую баню! Вас позовут! Веники про запас есть еще с прошлого года. Так что ждите Федора! С утра все женщины, а с вечера до ночи мужчины! — сказала Нина Ивановна и, вспомнив, добавила: — Кстати, березовых веток нарубите в тайге. Тоже дело нужное.

— Да и на веники! Еще не поздно! — Забыли люди о недоразумении и, сложив все дрова, женщины под метелку убрали мусор возле крыльца.

Они расходились по домам, ничего не ожидая, не оглянувшись на Михаила. Никто не понял бы его благодарности, ведь скоро он займется тем же самым для них.

Дамир, узнав, где придется работать после выходных, даже повеселел:

— Вот средь вольных станем вкалывать. Ближе друг к другу присмотримся. Глядишь, легче жить будем.

— А что тут трудного? По-моему, никто нас не допекал.

— Оно так, но все же. Мало ль как повернется? Не забывай, кто за стенкой. Этот каждый миг нас пасет, днем и ночью. Чуть забудешься иль зазеваешься, он прихлопнет, как клопов! — дрогнул стукач всей спиной.

— Послушай, Дамир, он не только пальцем тебя не тронет, сам боится, чтоб с тобой что-нибудь не случилось. Потому что понимает, кроме него, некому сводить с тобой счеты. И в случае чего только Власа возьмет участковый за задницу. И в зону упрячет до того, пока не разберется. А разве ему это нужно? Здесь он среди людей. Пусть спина в поту, зато вокруг него бабы. Не ругают, не хамят, накормят вовремя. В комнате приберут, постирают и приготовят. Разве захочет лишиться всего разом? Да ни за что! Это говорю тебе как юрист!

— Гарантию можно давать за нормальных людей, а этот — вор! У них и психика, и логика — все через жопу, неуправляемые и непредсказуемые!

— Короче! Каким бы ни был Влас, он сам себе не враг! Запомни это и перестань бояться! — сказал жестко Смирнов и поделился, как опозорился перед местными, попросив замок на двери.

— Ишь, старая индюшка! Она, рваная калоша, хвост поднимает! Здоровкаться не станет! Пожила бы в зоне, поостыла б, мудомоина замшелая! Вишь, оскорбилась! А ежли тот гад у нас с тобой последние подштанники слямзит, что тогда? Иль ее рейтузы наденем? Так ими кальсоны не заменишь! Она обиделась! Ах чертова хварья! Знала б эта гусеница сопливая, как Меченый умеет выкрутиться. Я ж его, пса задолбанного, сколько лет знаю! — разошелся Дамир и внезапно услышал через стену глухое и знакомое:

— Захлопнись, гнида! Не то сам тебе пасть заткну!

Стукач от неожиданности втянул голову в плечи, даже

дышать перестал. Ему снова стало страшно.

Михаил смеялся от души. Он едва заставил Дамира сесть за стол. У того мигом пропал аппетит.

— Ешь! Не то завтра с полка свалишься! — хохотал громко.

Дамир всю комнату завесил постирушками и не велел Михаилу курить, пока белье не высохнет. Смирнов вышел на крыльцо и тут же увидел Власа. Он сидел на ступенях своего крыльца и курил сигарету за сигаретой.

В другое время Михаил, может, и повернул бы домой, но теперь некуда. И Смирнов, сделав вид, что не заметил соседа, прикурил.

Влас ерзнул так, что доска под ним взвизгнула. Не сумев сдержать себя, Меченый вскочил и бросил через плечо:

— Вот жизнь блядская! Ни дохнуть, ни бзднуть без мусоров! Развелось этих козлов на свете больше, чем мандавошек у блядешек!

— И долго ты их считал? — спросил Михаил, слегка повернув голову.

Он увидел опешившего Власа. Тот собрался открыть двери, но тут же передумал. Вернулся на порог и ответил:

— Посчитал бы вас лягавых, но жмурами! Из-за тебя, гнилой потрох, ходку тяну. Здесь не пофартит урыть, на воле достану. Клянусь матерью, все равно угроблю!

— Не трепись, Меченый. Если здесь не обломится, ты никогда меня не уроешь. Да и тут не мы, ты у нас в заложниках беды. Случись малейший прокол с нами, твоя голова — с плеч. И не видать свободы уже никогда. Сам знаешь о том не хуже меня и не поднимай хвост. Не неси туфту! Понял? Я вас всех слишком хорошо знаю. Вы сильны сворой, бандой, «малиной», а поодиночке плевка не стоите! Ведь ты не фартовый! Тебя вышвырнули из закона за Наталью, потому что «законники» не берут бабу силой. О том узнали и, хотя не кинули шпане опетушить, из фарта вышибли. Ты промышлял со шпаной, самой мерзкой и трусливой продажной прослойкой. Я все это знал, но даже в зоне при всех пакостях не выдал, не засветил тебя, хотя ты такой возможности не упустил бы…

Влас сидел молча. Ему нечего было ответить. И кому? Менту!

«Выходит, ему меня заложили! Он допер, но не лажал. Сберег жизнь. Выходит, я стал обязанником лягавого? Нет, только не это! Лучше сдохнуть! — сжались зубы. — Но зачем? Кто поймет? Кто узнает? Кому нужна дурная жертва? Ведь я вовсе не стар, и воля уже не за горами. Срок условки могут сократить вдвое, если не будет нарушений. Для того даже просить никого не нужно. Все решается на местном уровне, сколько мне тут дышать. И кто допрет, что условку я отбывал вместе с ментом?»

Влас надрывно закашлялся.

— Тебе ежиный жир нужен. Месяц с молоком попей, пройдет туберкулез. Старый метод, его все зэки знают, — пожалел Смирнов Власа.

— Ежи — не мусора! Голыми клешнями не возьмешь, а уж мокрить их и вовсе не приходилось. Где их возьму? Я даже не видел их в натуре.

— Тайга под боком. На сопках был. Чего ж не присмотрел?

— Сдались они мне, да и откуда знал?

— Теперь-то слышишь?

— Я много чего слышу, да понту нет. Доходит через стенку, как меня со стукачом полощите. В другой бы раз обоих в штопор скрутил бы! Да стена мешает, — скрипнул зубами Меченый.

— От глистов лечись, а то сожрут заживо! — усмехнулся Михаил и добавил, уходя: — Скрипи зубами сколько влезет, но говорим о тебе правду!

— Ничего! Сведет нас эта правда на узкой тропе! — пообещал Влас вслед.

Михаил ничего не рассказал Дамиру об этом разговоре с Меченым. Пощадил стукача. Знал, Дамир панически боится Власа.

Тот молча сидел в своей комнатухе, лишь изредка из-за стены слышались его тяжелые шаги.

— Завтра в баню пойдем вместе со всеми местными мужиками. Ты приготовь мыло, мочалку, да и побриться пора! — говорил Михаил и думал: «Власа тоже позовут. Этот устроит помывку!»

Дамир словно прочел мысли Смирнова и, указав на стену, разделявшую их с Власом, спросил:

— Этот тоже нарисуется?

— Не знаю…

— Тогда я подожду. Не хочу с мудилой в одной бане дышать! В реке помоюсь.

— Я тебя и там достану! — послышалось в ответ.

Стукач в угол вдавился. Михаил сказал, смеясь:

— А я пойду! Люблю париться!

На следующий день их, как и обещали, позвали мыться. Михаил не спешил, мылся и парился основательно. Все ждал, когда же придет Влас, но тот не заявился.

«Сам в себе не уверен, потому не пришел. Не хочет сорваться. Не рискнул. Знает наверняка, местные мужики в случае чего вступятся за Дамира и меня, голышом его из бани выкинут. Вот и отсиживается дома», — решил Смирнов.

Он уже оделся, собрался уходить, когда увидел на пороге Власа. Тот оглядел всех и торопливо напрямик прошел в предбанник, задев плечом Михаила, но так, что Смирнов еле удержался.

«Ладно! Подождем! Посмотрим, чья возьмет», — решил Смирнов и сказал громко:

— Эй, мужики! Не забывайте! У соседа — чахотка в серьезной форме. Ему бы лучше тут не мыться!

Следователь вышел в двери, не оглядываясь.

Влас нагнал его тут же. Его шаги Михаил услышал заранее и вовремя отскочил. Меченый, замахнувшись кулаком, попал в пустоту и не устоял на ногах.

Смирнов подождал, пока тот встанет, и спросил:

— В зону охота? Сегодня капитан обещал быть. Надоел ты мне здесь. Думал, поймешь все, но не доходит. Теперь на себя пеняй!

Влас не выдержал, кулаком хотел врезать в подбородок, но Михаил успел пригнуться и перехватил руку, завернул за спину и, подведя к крыльцу, толкнул на ступени молча и грубо.

— Ебанный вприпрыжку! Мусорило гнилое! Все равно достану и замокрю! — грозил Меченый.

Ему было обидно, что именно Смирнов не просто помешал помыться в бане, но и лишил возможности общения с местными, которые за время путины успели забыть о его болезни.

Михаил не признавал угроз и не верил им. Еще работая следователем, убедился, что тот, кто много грозит, почти никогда не выполняет обещаний. Накричавшись, выплеснет эмоции и забывает сказанное. Страшен лишь тот, кто молчит. Этот мстит, не грозя, не предупреждая. «Теперь он нас две недели не увидит. А в комнате что сделает? Ничем не отомстит!»

Михаил с Дамиром ушли в тайгу ранним утром вместе с местными. Целый день валили сухостой, складывали его в кучи, потом они вырастали в штабеля. Дамир обрубал сучья, ветки и верхушки срубленных деревьев, торопливо перебегай от дерева к дереву, стараясь успеть всюду, помочь всем.

Михаил валил деревья. Он не суетился. Делал все основательно, но к обеду устал и решил передохнуть вместе со всеми. Подошел к маленькому костерку, присел и тут же вскочил с воем. Ему не повезло: крупная ежиха вывела ежат в тайгу и не успела убежать от человека. Тот сел, едва не раздавив ее.

— Попалась! — хотел отшвырнуть ежиху, но, вспомнив Власа, положил в сумку и закрыл.

— Зачем тебе еж? — спросил Федор.

— Власа лечить нужно. Слышал, что ежиный жир хорошо помогает!

— Ежиный лечит, но не так здорово, как медвежий жир! Этот за две недели умирающих на ноги ставит, — встрял Дмитрий Золотарев.

— Да кто ж решится? Медведь — не ежик! Свой жир просто так не отдаст. После встречи с ним уже лечить ничего не потребуется! — рассмеялись люди, а вечером, когда начало смеркаться, вернулись по домам.

Михаил по пути свернул в дизельную, откуда доносилась песня движка.

Влас мастерил табуретку. Увидев Смирнова, сигарету изо рта выронил от удивления. Только открыл рот, чтобы обматерить вошедшего, тот сумку подал:

— Держи-ка вот эту! Подлечись! Жира от нее недели на две хватит, а там еще поймаем.

— А как я с нее сниму навар?

— Убей! Сними иглы вместе со шкурой, а потом на сковородку ее; все, что вытопится, твое.

— Эту вот мокрить? Не смогу!

— Чего? Людей убивал, а ежа не можешь?

— Ежик — не лягавый! Он мне ни хрена не утворил. Да и как замокрю? Весь круглый! Где кентель?

— Брось в воду — он сам развернется!

— Как? В воде убить?

— Дай по башке, и все на том. В общем, ты тут сам справишься, — повернул к дому, тут же забыв о Власе.

Дамир уже спал, не дождавшись Михаила. Устал за день, на ужин сил не хватило. Смирнов сам затопил печь, сварил картошку, вскипятил чай, достал грибы и рыбу, разбудил Дамира.

— А я своих во сне видел. И зачем разбудил? Мне так хорошо было с ними, тепло и спокойно.

Смирнов, услышав такое, сразу сник. Погрустнел, задумался:

— Тебе хоть есть куда вернуться…

— А разве у тебя нет семьи? — спросил Дамир.

— Была. Теперь меня никто не ждет. Время свое свершило, хотя не в том суть. Не все умеют ждать.

— Жена не дождалась, и хрен с ней! Другую сыщешь. Ты грамотный, покуда не старый…

И только хотел спросил о детях, в дверь постучали. В комнату вошел Влас.

— Бугриха наша, Золотарева, велела передать, чтоб завтра с утра все на склад пришли. Рыбу делить будут, которую вы коптили. На всех! На каждую душу поровну.

— Присядь с нами! — предложил Смирнов и указал на стул за столом.

Влас потоптался, переламывая самого себя. Ноги несли его к столу, а разум не соглашался. Михаил исподволь наблюдал за ним. Дамир сидел, разинув рот, словно примерз к стене.

— Ешь! — поставил бывший следователь миску перед Власом, положил вилку.

Тот сразу налег на картошку, грибы. Ел торопливо, жадно.

— С ежом справился? — спросил Михаил.

— Николай помочь взялся, забрал ту падлу. Сказал, завтра готовый жир принесет. Его Анна тоже болела. Опыт есть. Ботал, вроде сам бабу на катушки поставил, и мне помочь обещался.

Дамир ел медленно, с трудом глотал еду. Он старался не смотреть на Власа, а тот, выпив чай, хлопнул себя по коленям и сказал, вспомнив:

— Кстати! Тебе привет передали!

— Кто? — удивился Смирнов, не припоминая никого из друзей, кто знал бы Меченого.

— От Шкворня! Помнишь его?

Михаил заметно побледнел.

— Он жив? — спросил хрипло.

— Ты че? Мозги отморозил? Разве жмуры приветы передают? Этот лично тебе!

— Он все фартует?

— О том ни слова. Скорей всего в отколе!

— Ничего! И на него клетка сыщется! — помрачнел Смирнов.

— Так он только что из ходки. В Заполярье был. Сообщил, будто ему по зачетам вдвое срок сократили, а у нас

зачетов давно нет. Стемнил кент, но черкнул, что хочет свидеться с тобой.

— Зачем? Он и так всю мою жизнь изгадил, — закурил Смирнов и отвернулся к окну.

— Не он! Ты сам во всем виноват. Облажался как последний фраер, а признать слабо… Не за Шкворня ходку имеешь! За гонорар свой. Вякни спасибо за то, что легко отделался. Я б на месте того папаньки точно свернул бы тебе шею! А уж потом и себе маслину в лоб.

— Эх, Влас! Все так и не так. Ты наслышан лишь по вершкам, но сути никто не знает. Да и я лишь предполагаю, — сделал затяжку.

— Знаешь, когда я в зоне тебя увидел, думал, что ты мне мерещиться стал, крыша поехала. Глазам перестал верить. А ведь второго врага, как ты, нет у меня. Ну и черкнул кентам. Они не сразу, но сообщили, кто помог тебе схлопотать ходку. Теперь я в курсе. За меня кенты тебя достали! Вякни, чему теперь радуешься? А ведь я жив! — прищурился Влас.

Михаил ничего не ответил ему. Меченый, заметив, как замигал свет, бегом бросился в дизельную, забыв поблагодарить за ужин.

— О чем это он ботал? — спросил Дамир.

— Ты интересовался детьми? Нет их у меня. Невезучим оказался. Не беременела от меня жена, — заговорил Смирнов и даже не обратил внимания на погасший свет.

Дамир открыл дверцу печки. Свет и тепло волнами хлынули в комнату, вырвав из кромешной темноты человека, опершегося локтями на стол. Он что-то говорил. Дамир тем временем зажег свечу, поместил ее в стакан, сел сбоку печки, спиной к теплу, и стал слушать Смирнова.

— Мы познакомились с ней на новогоднем вечере в нашем институте. Я тогда учился на четвертом курсе. Хорошее это было время, пожалуй, самое лучшее в моей жизни, но понял это много позже. Все мои сокурсники уже встречались с девчонками, иные даже семейными стали. Только я не спешил. Сам себе дал слово не отвлекаться, пока не защитил диплом и не устроился на работу. Тогда нас распределяли кого куда. До окончания института оставался год. Я был уверен, что выдержу его, но Ольга оказалась роковой, и я потерял голову. Весь новогодний вечер ходил за ней тенью, словно на цепи. Она не хотела замечать, танцевала, веселилась с моими друзьями. Меня не видела. Обратила внимание лишь через полгода. Мы, недолго повстречавшись, вздумали пожениться. Я считал себя счастливцем. Ведь не отказала, согласилась стать женой! Тогда я и не вспомнил, что до окончания института остается всего полгода. Лишь когда расписался, узнал, что Ольга была невестой моего друга. Они повздорили, и она решила отомстить ему. Олег слишком поздно сказал о том. Мы уже жили. Жена ничего не рассказывала о прошлом и не вспоминала Олега, хотя он был хорошим парнем. И доброго о нем много можно вспомнить, но жена избегала этих разговоров. Она закончила библиотечный институт, считавшийся самым непрестижным, и поехала вместе со мной. Знаешь, все шло гладко, пока не узнала, что я стану работать в милиции! Ей это не понравилось, но больше всего раздосадовал мой мизерный оклад. Ольга целый год не могла смириться со всем этим и уже хотела уходить от меня. Но как-то случайно я обронил, что буду работать в одной следственной группе вместе с Олегом. Видно, тогда поняла, что, став моей женой, ничего не приобрела, но и не потеряла. Правда, и я стал попрохладнее. Не сдувал пылинки, как поначалу, заставил ее найти работу, а не сидеть дома без дела.

— А почему ее не распределили? — удивился Дамир.

— Папаша! Он у нее председатель исполкома, потому дочке выдали свободный диплом. Он считал, что женщина, да еще замужняя, не должна работать, а я обязан содержать ее. Иначе зачем женился? Его дочь, так он считал, из хорошей семьи, имеет образование, прекрасно воспитана и, выйдя замуж, должна рожать и растить детей.

— А ты как? Про тебя забыли, что ль? — внимательно слушал Дамир и возмущался. — Все для них? А где мужик?

— Видишь ли! Будь возможность, она так бы и жила, но оклады председателя исполкома и молодого следователя несопоставимы. Тем более что меня распределили в милицию. Она всегда отличалась самой тяжкой работой и самыми мизерными зарплатами. Ольга, конечно, звонила и говорила отцу обо всем. Тот давал ей деньги, но такое не могло длиться вечно. Жена стала раздражать. Понимаешь, что можно сказать о женщине, которая не умеет готовить? В доме ее отца были кухарка и две домработницы. Я не мог такое позволить. И Ольге поневоле приходилось самой учиться всему. Я показал, как чистить картошку, научил варить суп и борщ. Да что там, она даже хлеб нарезать не умела.

— Так зачем она нужна? Какая с нее баба?

— Знаешь, я даже обрадовался, когда Ольга собралась вернуться к отцу. Веришь, помог ей упаковать шмотки, но она раздумала. Услышала об Олеге! Так я понял. Дошло не сразу. Потом отправил ее на работу. Она и там не сразу вписалась: все какие-то дрязги, стычки — она погрязла в них.

— А тот Олег так и не женился?

— Да что ты? Следом за мной! А через год отцом стал. Сына ему родила жена. Кстати, хорошая хозяйка из нее состоялась. Все умела. Олег с ней не мучился и как-то признался мне, что не случайно женился на своей, а не на Ольге. Оказалось, он знал все и порвал с моей неспроста.

— Я б тоже не выдержал! Вломил бы пиздюлей — и с хаты вон! — возмутился Дамир.

— Я из Ольги через пять лет слепил сносную хозяйку. На работе она успокоилась, научилась ладить с людьми. А вот в личном всегда чувствовал себя дублером. Вроде повода не было, ведь Олег даже не заходил к нам. Но дело не в нем. Чувствовал, что жена продолжает его любить. Даже уверен был, но это не вставало меж нами всерьез. Просто пришло убеждение, что я Ольге не нужен. Может, потому с ушами влез в работу и возвращался домой уже к полуночи. Часто в кабинете ночевал. Время сложное, а работу милиции ты и сам знаешь. Всего хватает.

Дамир согласно кивнул головой. Уж о работе милиции он хорошо был осведомлен.

— Когда целиком ушел в работу, многое узнал, научился, набрался опыта. Черпал свои познания отовсюду. Конечно, это сказалось на результатах, повысилась раскрываемость дел, следствие стало грамотным до безупречности. Ох, и многих фартовых мы тогда отловили! Я слишком был занят работой и очень мало виделся с женой, почти не интересовался ее жизнью. Так шли годы. Я не вспоминал о днях рождения, семейных юбилеях. Ольгу это обижало, но она не решалась упрекнуть, понимала, что перестала быть любимой, нужной. Она даже не зачала от меня. И в случае се претензий я мог указать на дверь. Нас ничто не связывало и не держало, кроме росписи. Но чего она стоила? А годы текли: десять, пятнадцать… По работе все шло нормально: ни званиями, ни наградами не обходили. Из рядового следователя стал старшим, потом целый отдел доверили. Я лично вел самые сложные дела. И вот в городе появился небезызвестный Паж — это кличка негодяя. Всякие слухи поползли о нем, что он махровый вор, убийца и насильник! Якобы ему подчиняются все «законники». Сказать такое могли лишь обыватели, не сведующие в воровских законах. Да и не опускались они до уровня щипачей и скокарей, всяких стопорил. Это удел шпаны. В городе то там, то в другом районе находили изнасилованных и убитых женщин и девушек. Начальник горотдела вызвал меня и говорит: «Хоть сам бабой переоденься, но этого гада излови! Поручаю лично тебе! Чтоб за месяц все сделали!» А у меня на тот момент восемь дел в производстве, в том числе по Шкворню. И везде горит срок. У следователей и вовсе запарка: по пятнадцать — двадцать дел на шее. И со всех сторон давят. Дома — жена и дети: «Почему поздно приходишь и мало получаешь?» По телефону — угрозы: «Кончайте пасти и на хвосте висеть, а то не только самих, семьи уроем живьем». С другой стороны, я и начальник горотдела. Короче, полная запарка, а передышки нигде не видно. И вот просвет! Приволокли оперативники ночью двоих. Парня с девкой! Он ее в парке прижал и уже собрался использовать, та заорала. Мои поблизости оказались. Когда того гада брали, он ножом пытался отбиться, сбежать, но от моих не вырвешься. Дали по башке, нацепили наручники и приволокли, мол, наконец поймали птаху! Я начальнику доложил и взял дело к своему производству, а через день ко мне приходит Олег.

— Тот самый?

— Ну да! И говорит, что оперативники взяли в парке его сына. Он вовсе не насильник и с этой девкой встречается почти год. Потребовал, чтобы я отпустил сына, но я ему не поверил. Допросил девицу. Она сказала, что знакома с этим парнем совсем недавно, всего два дня. Он пригласил ее в парк и стал приставать. Когда оттолкнула, достал нож и сказал: «Я и не таких уламывал. Молчи, если хочешь жить…» Олег не поверил девице. Я провел очную ставку. Девушка не отказалась от показаний, лишь добавила, что парень назвался Пажом. Имя это или кличка, она не знала. Короче, не буду раскрывать все детали, отдал я его под суд. Повесил на него всех изнасилованных и убитых. Понятно, что суд его приговорил к расстрелу. Вскоре этот приговор исполнили. Олег за месяц поседел, стариком стал и все твердил, что его сын не виновен. — Михаил закурил и продолжил: — Олег часто приходил ко мне в кабинет и упрекал. За сына. И однажды довел до зла. Я сказал ему, что обязан был отстранить его от следственной работы, а начальник должен решить вопрос о соответствии… по моральным соображениям. Но пожалели, пощадили и, наверное, напрасно… Олег тогда впервые сорвался и наговорил кучу гадостей. Сказал, что я карьерист и шагаю через трупы. Это было ложью. Он высмеял мою бездетность и съязвил, что судьба не случайно не дала продолжения. Таких, мол, нужно держать в изоляции от людей, что не случайно от меня отошли друзья и я одинок всюду, даже в собственной семье. Эта осведомленность тогда не насторожила. Олег упрекнул даже тем, что мне никогда не испытать радости родителя, а потому живу на земле кучей мусора! Я с ним не спорил, слушал молча. Ждал, пока он выплеснет все до конца. Мучительно было! Очень трудно, но не сорвался.

— Если он болтал, что у тебя не стало друзей, кем он был? — спросил Дамир.

— Лютым врагом!

— Из-за сына?

— Понимаешь, когда его расстреляли, в городе не прекратилась волна насилия и убийств. Те женщины, которым повезло выжить, в милицию старались не обращаться. Не хотели огласки и позора. А мертвые, что могли рассказать?

— Миш? Ты когда-нибудь по молодости пытался завладеть девкой насильно? Один на один? — усмехнулся стукач.

— Нет, не доводилось. А что?

— Так вот, по своему опыту говорю, никогда такое не получится. Один на один никакая не отдастся помимо воли. И не одолеешь. Глаза выдерут, яйцы побьют. Исключено! Не верю! Такое невозможно!

— Видишь ли! Есть другая разновидность негодяев, которые под угрозой оружия добиваются своего. Под страхом изувечить и убить. Да и женщин находили избитых, изрезанных. Жуть глянуть! Родня не сразу узнавала.

— Тогда молчу. Но почему выжившие его не выдали? Позору боялись, говоришь? А если еще раз в его руки попадет?

— Суть не в том. Пойми! Мы успокоились, думая, что поймали виновного, оказалось, он продолжай гулять на воле.

— А сын того Олега сознался, что насильничал?

— Нет. До конца не признал себя виновным.

— Почему назвался Пажом? Его так звали?

— Какое там имя? Кликуха! Это единственное, что мы знали о насильнике. Весь город его боялся, а пацан запугать решил девку, в мужики торопился. Мы с ним поспешили, лишь через полгода взяли настоящего Пажа. Когда его осудили, ко мне зашел Олег весь седой, бледный и говорит: «Ну! Как теперь мне в глаза смотреть будешь? Палач!

За что убил сына? Разве я не говорил, что он не виноват? Подлец! Я никогда тебя не прощу! Нет, я не стану убивать! Это слишком мягко! Ты будешь сам молить о смерти!» «Разве у тебя не было ошибок в работе?» — напомнил ему. Но Олег находился на грани сдвига.

— И чего такому в милиции делать?

— Этот сын у них был единственный. Когда его не стало, вскоре умерла жена. Инсульт. И Олег остался совсем один. Я понимал его, но помочь ничем не мог. У меня практически не было семьи, а он любил своих. Сколько раз я говорил с ним! Пытался встряхнуть, отвлечь, заваливал работой по самые уши. И требовал, как и с других, результата! Все мы понимали, что такую боль лечит время. Но сколько его понадобится ему, не знал никто. Прошел год. Мне объявили выговор за сына Олега, и мой друг, как показалось, был удовлетворен. Ведь и по работе меня понизили за случившееся. Кинули в рядовые следователи, а Олега сделали начальником следственного отдела. Там работы невпроворот. На меня взвалили два десятка дел, и каждое — горящее, даже по срокам. Веришь, спал по два часа в сутки. И как назло, в городе начался всплеск воровства, снова объявилась «малина» Шкворня. Этот мужик не останавливался ни перед чем. Сколько раз пытался меня убрать, вспоминать не хочется. Охоту устраивали: то в подъезде дома, то по пути на работу. Мне вешали на хвост мокрушников. Они выслеживали, когда пойду домой. Вернее собак стерегли.

— А чего начальству не сказал?

— Чем бы помогли? Ни машин, ни людей не хватало. Работали в постоянном аврале, на надрыве. Да и совестно говорить о таком. К чему? Вон Шкворень однажды притормозил меня, деньги предложил. Круглую сумму. Когда отказался, грозить стал. И пообещал такое, во что не поверил. Он сказал, что не я, а он меня упрячет в клетку. У него это получилось. — Следователь умолк, обхватив руками голову.

— Это после меня? Когда я его тебе в руки отдал готового? — изумился Дамир.

— Да, — нехотя подтвердил Смирнов.

— Как же он состряпал такое?!

— Он не в следственном изоляторе, а у нас в камере был. Я уже готовил документы в СИЗО на Шкворня. И вдруг прихожу на работу, а уголовного дела нет на столе, где оставил. Я весь кабинет перетряхнул. Все шкафы и полки наизнанку вывернул, но не нашел. Вместе со мной в кабинете работал молодой парень, недавний выпускник. Я только с ним поделился. Другим сказать не решался, ведь утеря уголовного дела для следователя — сущая беда. А тут внезапно, будто по свистку, машина из СИЗО за Шкворнем пришла. И торопят. Ну, что делать? Я послал оперативников за фартовым, велел доставить того под конвоем в кабинет. Они вскоре вернулись, но сами, без него. Испуганные, растерянные, сказали, что Шкворня в камере нет. Я не поверил им. Сам пошел и… глазам перестал доверять. Ворюга впрямь исчез. Вернулся в кабинет, там уже не протолкнуться. Весь горотдел сбежался, и начальник — во главе. Разыскали записку на столе. Она на самом виду лежала, но я искал дело и на нее не обратил внимания. Ее Шкворень адресовал мне: «Спасибо тебе, мусоряга, за помощь! Век не забуду услуги! Моя благодарность в твоем столе, в углу верхнего ящика! Положил столько, сколько ты просил. А я линяю! На время шухера тебе хватит подсоса, а дальше помогай моим — без навара не оставят. Шкворень». Открыли ящик стола — там деньги. Сумма, которую в первый и в последний раз в глаза увидел. Ну, меня вмиг в наручники и в камеру, а чтоб следом за Шкворнем не сбежал, через час в следственный изолятор отправили. Я не верил, что все это случилось со мной наяву. Меня никто не стал слушать, мне не верили. Сочли последним подонком и негодяем.

— Выходит, тебя вскоре после меня осудили? — спросил Дамир.

— Я тебя лишь первый раз допросил. Дальше твоим делом занялись другие, но не доверяли из-за меня. Ведь ты со мной сотрудничал, и тень моя поневоле легла на тебя.

— А как же Шкворень? С концами смылся?

— Конечно!

— Не пойму! Неужель сам все сумел? Ну, слинял, положим, подфартило! Но зачем записка и деньги? — не понимал Дамир.

— Это и была его месть! За себя и кентов! Ведь всю его «малину» отловил, а это, ого, больше двух десятков воров. Он обещал рассчитаться и впихнуть в клетку, свое слово сдержал.

— А как же менты? Ему поверили, тебе нет? Почему? Может, это вовсе не Шкворень, а тот Олег все состряпал?

— Я сразу это предположил и обратился к начальнику горотдела поручить следствие по моему делу кому угодно, только не Олегу. Уж и не знаю, попала ли моя просьба в руки начальства или нет, но следствие велось явно однобоко. Это было видно сразу. Да, графологическая экспертиза подтвердила, что записка написана самим Шкворнем. Дактилоскопия дала такое же заключение, что и на записке, и на деньгах отпечатки его пальцев.

— Как же он попал в твой кабинет?

— Форточку выдавил, открыл окно и влез. Следы металлических зубов от «кошки» остались.

— В один день ушел из камеры и в кабинет успел попасть? Не многовато ль подвигов? — засомневался Дамир.

— Я пытался обратить внимание следователя на это. Сбежавшему Шкворню, конечно, было не до меня. Ему кто-то помог, ведь записку и деньги он сумел бы поручить другому, но… Экспертиза отсекла, сказав, что на записке только его отпечатки. Я говорил, мол, второй дублер мог работать в перчатках, чтобы не наследить. Но кто слушает подозреваемых? Я настаивал на своем и утверждал, что Шкворню помог кто-то из горотдела. Возможно, сам Олег, а может, по его распоряжению. У него после расстрела сына объявилось много сторонников и сочувствующих. Все они стали моими врагами. Прояснить ситуацию, раскрыть истину мог лишь сам Шкворень, но это никак не входило в его планы. Его перестали разыскивать.

— А как он из камеры ушел?

— Обвинили во всем меня, будто камера его не охранялась. Я ее специально не закрыл, и он ушел. Но для чего ему тогда понадобилось лезть через окно? Мог бы прямиком войти в кабинет! В конце концов, если бы решил отпустить вора, сделал бы это гораздо чище и грамотнее. Без последствий для себя и пахана. Никто ничего не заподозрил бы. Тут же сработано все против меня.

— Ну а охрана камеры?

— У них на тот момент была смена караула. Такие показания дали, дикие и нелепые. Мне даже читать их было стыдно, а уж верить не мог ни одному слову. Сплошные натяжки, однобокость, я так не работал.

— На всю катушку дали?

— Нет! Если б так, расстреляли бы! Сумма взятки была громадной плюс к тому утрата уголовного дела, пособничество в побеге. Все тянуло на исключительную меру наказания. И в этом я видел месть Олега за сына, но государственный обвинитель в процессе попросил для меня у суда десять лет лишения свободы с конфискацией имущества и отбыванием срока в колонии особого режима. Да и то, учитывая многолетнюю работу в милиции, безупречность, награды и первую судимость. Олег был в зале суда. Когда зачитали приговор, он чуть ли не с кулаками подскочил к председательствующему и заорал: «Почему не исключительную дал?! Ведь я просил тебя! Ну, погоди! Я тебе еще напомню этот приговор!» Я все понял и не удивился, что даже ради приличия его никто не остановил.

— А где ж он взял деньги на взятку, которую тебе организовал? Сам говоришь, что зарплата в милиции смешная! — спросил Дамир.

— Деньги они могли изъять при обыске в доме Шкворня и не провести их по документам. Понятыми следователь оформил оперов. Те выполнили все и смолчали. А может, сам Шкворень подсказал, где прячет общак «малины». Свобода дороже, вот и откупился. Совпали интересы моих врагов. На все пошли.

— А как же тебя на условку кинули? С такой статьей?

— Три статьи! Но тут дело не в нашем горотделе и, как я понял, не в моих жалобах в прокуратуру России. Вопрос «кого помиловать» решает прежде всего администрация зоны. Если она скажет «нет», и Генеральный прокурор не поможет. Если ж рекомендует, никто администрации зоны не отказывает. Кстати, если вспомнить, кроме нас троих почти двести человек вышло. Кто — подчистую, кто — на условное. Мы не единственные.

— Они уголовные дела смотрят?

— Конечно! Сразу по прибытии изучают, чтоб знать, чего от каждого ожидать. Меня по моему делу трижды в спецотдел вызывали. Заинтересовались. Знаю, делали запросы. Много сомнений возникло. Я им все рассказал, как было. Занялись. Кое-что и мне известно стало. Ведь время на месте не стоит, — загадочно улыбнулся Смирнов.

— Миш, ты это о чем? — допытывался Дамир.

— Ну, такие мелочи я не беру в расчет! — отмахнулся тот.

Ему вспомнился зал суда, натянутое бледное лицо Ольги. Она после приговора подошла к нему. Окинула взглядом, сморщилась и спросила:

— Зачем ты пошел на это? За что опозорил меня и отца? Завел кого-то на стороне?

— Ты свободна! Не доставай! Я ни перед кем ни в чем не виноват. Нет у меня никого! Когда-то была ты, но так и осталась чужой. Смешно говорить, что я тебя отпускаю. Ты и не была моей! Иди, Ольга. Давай простимся без истерик, тихо. Ты ничего не приобрела, живя со мной, но и ничего не потеряла.

Жена опустила голову, всхлипнула. Кого, о чем она жалела в тот миг?

— Столько лет прожили, а ты даже ни одного теплого слова для меня не нашел! — упрекнула она мужа.

— Если нужен, дождешься.

— Что?! Ждать тебя после всего? Я не знаю, как переживу случившееся. Ждать и жить с тобой после всего — это слишком глупо с твоей стороны так плохо думать обо мне.

Я не так наивна! Ты прикрывался работой как ширмой, а на самом деле бандитствовал!

— Ольга, уходи! Мне прокурор и судья поверили больше, хоть они — чужие, а ты — своя! Всю жизнь не верил в такое и убедился на себе! Спасибо за напутствие!

— Что ж! Дело твое! Знай, я подала заявление на развод. Не хочу, чтоб нас объединяла твоя фамилия. Вещи передам твоей матери. Надеюсь, что поводов для встреч у нас никогда не возникнет.

— И на том спасибо! — ответил хрипло.

— Прощай. — Пошла, тряхнув головой.

А вскоре подошла мать. Она не плакала, жалела сердцем. Это он увидел по глазам.

— Ничего, сынок! Главное, что жить оставили, не поставили к стенке под пулю. От нее не уйти, а с зоны вертаются. И ты не тужи, не единый в свете. Я у тебя имеюсь. Одна. Сам знаешь, матерь Бог дает. Других сам находишь. Так этих на твой век хватит. Ты у меня самый лучший, и я тебя всяк день ждать буду. Передачку собрала, охранник обещал тебе отдать. Там все свое, домашнее. Когда на место доедешь, черкни, я тебе посылки слать стану. И береги себя! — Сняла с себя крест и надела на Михаила: — Да хранит тебя Господь! Не забывай про меня, сынок! Ты — все, что у меня осталось в этой жизни!

Мать проследила, как Михаила посадили в зарешеченную машину и повезли далеко-далеко от города.

Смирнов видел, как мать крестила его путь. Он знал, она будет ждать и жить надеждой.

Только Михаил знал, сколько раз упрекнул себя за мать. О ней он забывал слишком часто, редко навещал ее. А когда она приезжала, стыдился деревенского говора и одежды. Старался скорее проводить обратно, а то и вовсе, переговорив с ней по телефону, торопился положить трубку.

Ольга так и не признала ее, не звала матерью, лишь по отчеству. Ни тепла, ни заботы не увидела мать от невестки. Почуяв отчуждение сына, стала реже бывать у него. Продукты им передавала с попуткой или соседями. Сама для себя никогда ничего не попросила.

Предложил ей как-то Михаил денег. Мать удивилась и обиделась:

— Я с голоду не пропадаю. Покуда руки и ноги на месте, не бедствую. Еще и тебе подсобить смогу, — достала из чулка узелок с деньгами.

Мишка покраснел, отказался. Знал, как нелегко дается матери всякая копейка. Ведь кругом одна и всюду нужно успеть.

Он не ездил, как другие, в деревню, чтобы помочь матери с огородом. Все времени не хватало. Никогда не. интересовался ее здоровьем. И она не обижалась, не упрекала.

Мать была его тылом, опорой на всякий непредвиденный случай.

Ольга так и не познакомила своего отца со свекровью. Всячески избегала появиться с ней на людях. А в деревню за все годы не приехала ни разу. Она стыдливо краснела, когда Михаил говорил, откуда он родом.

Да, за долгие годы он и впрямь отвык от деревни. В редкие приезды, беря в руки топор или косу, быстро уставал. Разучился, отвык, потерял сноровку. Он уже не мог, как в юности, спать на сеновале. Заполошно подскакивал от крика петуха и долго не мог заснуть под поросячий визг. Он разучился есть прямо с ветки вишни и яблоки. Обязательно мыл их. Разлюбил парное молоко и свежие яйца прямо из-под курицы. Не ел печенную в костре картошку с кожицей, как когда-то в детстве, обязательно очищал ее. Он уже не вертелся возле матери, когда та жарила блины или оладьи. Не брал их руками с тарелки, только вилкой.

Сын не надевал валенки, не примерял, как раньше, дедовскую косоворотку, не смотрел на отцовскую облезлую ушанку. Все это осталось в прошлом, далеком и забытом.

Навсегда зажили и изгладились мозоли на руках, исчез загар, ссутулились плечи. И весь он вылинял, поседел, покрылся ранними морщинами. В деревне его сверстники выглядели гораздо моложе и здоровее. Они не имели дипломов, работали с утра до ночи, но у каждого были уже взрослые дети.

— Сынок! Когда ж у меня появятся внуки? — робко спрашивала мать.

— Самим надо встать на ноги…

А через пять лет она повторила вопрос.

— Некогда! Нет времени! Не до них.

Глаза матери округлились. Она смотрела на сына, не понимая:

— Нет времени, чтоб сделать дите? — Сынок! Да ты об чем? Как живете? Ить вовсе по-дурному! Иль про старость запамятовал? Она грянет, не спросимшись!

— Успеем! — стыдился признаться, что Ольга не беременеет от него.

Да и куда ей ребенка? Белье сдавали стирать в прачечную. Продукты — сплошные полуфабрикаты. Вкус домашних котлет давно забыл. Суп из концентратов, чай — в пакетах. Как-то мать привезла молодую картошку. Ольга чистить отказалась:

— От нее руки чернеют, а я сегодня маникюр сделала. Портить не буду. Да и на работу не могу пойти с черными пальцами. Хочешь, почисти сам!

Горы грязной посуды в мойке, слой пыли на окнах и мебели. Постель никогда не застилалась. Все некогда. Ольга постоянно просыпала и опаздывала на работу.

Вернувшись домой, подолгу крутилась перед зеркалом, потом часами разговаривала по телефону с родителями и друзьями. Ей всегда было скучно с Михаилом, и она просилась то в кино, то в театр. Он ссылался на нехватку денег. Она доставала из сумки полученные от отца.

— Оль, я устал. Хочу отдохнуть. Пощади!

Жена обижалась, а на следующие выходные тащила его к родителям. Там Мишку образовывали, окультуривали, учили хорошим манерам, знакомили с высшим обществом города. После таких посещений он возвращался домой, словно не покидал свою работу целый месяц. И всю неделю приходил в себя уже в кабинете.

Ему так и слышалось ядовитое тещино:

— Михаил! Ходите легче, не шаркайте ногами, не тащите их за собой! А то можно подумать, что моя дочь вышла замуж за ровесника Кутузова! Берите пример с нас! Заметьте, никто из нашего окружения не верит, что вы — муж Оли. Думают, что вы — свекор. Проследите за своей внешностью.

— Да, Михаил! Жена права! Не стоит кичиться деревенским происхождением. Это не современно. Смените прическу. Следите за своим внешним видом. Он очень важен! — добавлял тесть.

«Идите вы все в задницу!» — посылал молча и долгими часами сидел на кухне рядом с кухаркой, ожидая, когда жена насытится общением с родней.

Смирнов понимал, что бесконечно так не может длиться, что развязка неминуема, но не торопил и не оттягивал ее. Ждал, когда все разрешится само собой.

Михаил каждый год мечтал провести свой отпуск в деревне. Хотелось уехать туда на весь месяц, чтобы вместе с мужиками, взяв косу, уйти в луга. И там, забыв о городской суете, вернуться в прошлое, спокойное, безоблачное. Оно пахло потом, болело мозолями, зато ничто не терзало душу: не звонил под ухом телефон с утра до ночи, никто не говорил: «Ну, падла! Считай, хана тебе пришла! Достану из любой жопы!»

Смирнов часто думал вернуться в деревню, когда выйдет на пенсию.

«Ни за что не останусь в городе!» — давал себе слово.

Но едва начинал разговор с Ольгой, у той глаза становились по подсолнуху

— В деревню? Ты что? Чего я там не видела? Ни за что не поеду! У меня совсем другие планы!

— Какие?

— Я хочу провести это лето у подруги! Она давно зовет.

— Обо мне не думаешь? Меня не зовут. Зачем мне твоя подруга? Езжай ты к ней, а я — в деревню!

— Ты у своей матери каждый год бываешь.

— Но не в отпуске! Наездами.

— А я подругу уже несколько лет не видела. С самого замужества!

— Поезжай, не держу. Только без меня! — просил Ольгу.

— Нет. Так не принято. Она нас обоих зовет. Да и почему я одна поеду? Можешь хоть раз уступить?

Михаилу повезло. Только ушел в отпуск, уже собрался за билетами, а его на третий день отозвали на работу. Ольга поехала к подруге одна, а Михаилу так и не удалось сорваться в деревню.

Его будили среди ночи, ломая сон и отдых, бывало, терял счет времени.

«А что взамен всему? Мизерная зарплата, на которую не только семью, самому не прокормиться. И если бы мать не помогала продуктами, а отец Ольги — деньгами, концы с концами не свели и до зарплаты не дожили б!» — мрачнел Смирнов.

— Но как же другие дотягивают? Даже молодые начинающие следователи ни у кого не просят в долг. Им совсем некому помочь. Сами выкручиваются, хотя детей имеют. Как им удается? — заводил эту тему с коллегами.

— Это верно! Зарплата — пыль. Ее только и хватит на курево! Если б жена не вкалывала как ломовая, с голоду сдохли б.

— А я подрабатываю вечерами на фирме. Подрядился и ставлю сигнализации на машины. Поверишь, приработок в пять раз больше основной зарплаты, потому на работе не выкладываюсь. Может, совсем туда уйду. Там хоть голова не болит, никто на нервы не давит. Клиенты уважают. А здесь? Сто начальников на одну мою больную головенку! И каждый выпендривается, унижает, орет. Да на хрена мне все нужно? Из-за такой зарплаты столько геморроя получать?

— А я в охране пристроился. Ночь дежурю, две отдыхаю, днем здесь торчу. Там фирму охраняю. Воровать нечего, с вечера до утра на диване сплю. А зарплата идет такая же, как тут. Конечно, еще туговато, но я жену устроил туда же. Теперь полегче будет!

— Все равно мне больше вас повезло! Я с тещей скооперировался. Она на оптовом рынке торгует. Надоело ей нас тянуть. Упреками достала язва! Ну и предложила мне грузчиком подрабатывать. Поначалу обиделся, потом решил попробовать, и состоялось! Теперь каждый день в семь утра вскакиваю и бегом к теще! Два часа вкалываю как ишак, потом сюда! Вечером опять к ней. Телефон в квартиру не подвожу, чтоб не достали, не сдернули на происшествие. Если б у нас платили, тогда — другое дело! Старались бы. А за такие бабки кому надо выкладываться? Мы тоже живые люди. Кто о нас вспомнил? Все только требуют, хотя должны понять, что за лозунги даже родная задница пердеть откажется, потребует сначала накормить.

— А у меня сын отмочил! Все видик просил. Да где на него взять? Никак не получалось. Так прождал до самого восьмого класса и умолк. Ни о чем не напоминал. Я обрадовался, мол, поумнел пацан. И как-то в выходной попросил его за сигаретами сбегать. Денег дал. Он рассмеялся и достал из своего шкафа целый блок «LD». Ну, у меня глаза на лоб. Спросил его: уж не курит ли? Где деньги взял? Он в ответ расхохотался: «Смоли, пахан, спокойно! Я уже год подрабатываю в гараже автослесарем у нашего соседа! Давно купил видак и магнитолу. Теперь на колеса сколачиваю! Упираюсь до ночи с дядей Сашей, зато имею свои бабки. Не то что ты! Мой мастер институтов не кончал, а вот в машинах волокет, равных во всем городе не сыщешь! И твои менты к нему на поклон идут, жить без него не могут. Все ему башляют. Мне тоже перепадает. Не дарма вкалываю. А что курю, ты не гоношись много! Теперь детсадовские сопляки во всю смолят». Я не поверил! Ну какой из моего пацана автослесарь? Пошел к своему соседу. Только он меня увидел, сразу спросил: «Где Толян? Чего ты приперся? Тут вот две машины пригнали. Делать надо! Чего он там, в какой жопе застрял? Гони сюда, мать его!..» Мне и ответить нечего. Вечером тогда Толик вернулся из гаража, положил передо мной деньги и сказал: «Иди купи себе туфли, пока в одних носках не остался!» Совестно стало! Мальчишке всего шестнадцать, а упирается наравне с мужиками. И семью содержит. Он сказал, сколько имеет в месяц. Мне за свое неловко стало, а Толян успокаивал: «Ничего отец! Твоих на курево хватает, и то помощь».

— Ладно у вас! А меня бабка на абордаж взяла. Совсем состарилась. Болела часто. А таблетки почем? С моей зарплаты даже на отраву путевую не наскребешь, на похороны и подавно, значит, жить надо! Вот и приспособилась, стыдно признаться, побираться пошла. Я не сразу узнал о том. Бабка не признавалась, откуда у нее лекарства и продукты в доме появились. Все говорила, будто соседи дали. Ну, раз-другой, а потом участковый сказал, случайно проговорился. Еще и посочувствовал: мол, схватила нужда за горло… Я — к бабке, спросил: правда ли, что попрошайничает? Она не стала отпираться: «Что ж делать, когда твоей получки нам с тобой и на хлеб не хватало. Коли сдохну, тебе меня похоронить не в чем и не на что! Вот и нашла выход. Теперь все есть! Даже масло и сыр каждый день едим. Колбаска завелась в холодильнике. Я уж четвертый месяц побираюсь, и знаешь, бывало, что за неделю подавали больше, чем ты за месяц получаешь. Так это без мороки. Сижу себе тихо перед коробкой, а в нее кидают. Уже давно набрала себе на похороны и поминки. Нынче все на харчи пойдет. Ни в чем отказу не будет!» «Бабуль! Мне ж теперь с работы хоть уходи! Ты ж меня на весь город опозорила!» — говорю ей. «Да что ты, внучек! Не вздумай! Пока в ментовке работаешь, меня твои бусурманы не трогают, не отнимают милостыню, как у других. Считай, что мы с тобой вдвоем побираемся». — «А как же твои болезни? Ведь мерзнешь, простываешь?» — «Э-э, внучек, болячки мои заклинило, как только зарабатывать стала. Некогда болеть. Время дорого, да и выходной нынче. Не мешай мне. В такие дни хорошо подают! Лучше вот возьми себе на конфеты и отстань. Возле меня не останавливайся: подать не сможешь, а людей отпугнешь…»

Смеялись тогда следователи, чей выход лучше. Но смех тот был сквозь слезы. Все понимали, что, вкладываясь в работу полностью, в благодарность получат от бандитов пулю, а от начальства — бесплатные похороны с залпами у могилы! Невиданная щедрость!

— Ты, Миш, будь поосторожнее! Я вчера выходил из дверей, домой уже собрался и нос к носу с Меченым столкнулся. Тебя он пасет! А кто поможет? Этот не промажет, — предупредил кто-то из следователей.

— Я тоже Власа видел!

— А я Шкворня вчера приметил. Только к нему — меня с курса двое сбили. Затерли в толпу, да еще и пригрозили на рога наколоть.

— Не понял! Что это? — спросил Смирнов.

— Глаза выбить, выколоть, короче, слепым оставить на всю жизнь, — пояснил молодой сотрудник. — Да и куда было переть против них в одиночку?

Смирнов досадливо морщится вслед воспоминаниям. Мало в них светлой радости, и то, что тогда казалось событием, теперь померкло.

Ему вспомнилось, как на торжественном собрании вручали грамоты, награды, иногда премии или ценные подарки, присваивали очередное звание. Он этим гордился. Каждую грамоту берег. Награды носил постоянно. За это его вслед высмеивали сослуживцы:

— Нашу медаль на барахолке за бутылку не загонишь. Я свою сразу подальше запихнул, чтобы дочка не высмеивала. А Мишка хорохорится, как деревня!

Следователь молчал. Эта привычка носить медали и впрямь осталась от деревни. Там никто не стыдился наград. Ни гражданские, ни военные не прятали ни от себя, ни от внуков. О каждой вспоминали с гордостью, со слезами.

Смирнов это понимал, но дома и родня жены шпыняла его.

— Михаил! Вы весь в наградах, как генерал! — восторгалась теща и тут же добавляла: — Дураков вот так же. обвешивают побрякушками. При таком звании и должности зарплату назвать вслух стыдно.

Смирнов вспыхивал, но нагрубить или оборвать тещу не решался. Ведь именно она вместе с тестем обували и одевали Ольгу и Михаила. От туфлей до галстука! Только часы свои имел — ценный подарок, награда на День милиции, сам начальник горотдела вручил. На более дорогое средств не было.

Ольга лишь усмехнулась и поторопила мужа с собрания:

— Пошли к нашим. Отец тебе куда достойнее подарок приготовил.

Тесть и впрямь достал из шкафа куртку, кожаную, теплую, красивую, импортную, на такую самому и за годы не собрать.

— Носи на здоровье! — отдал тесть, повернувшись к дочке, добавил: — Может, в милиции тоже люди?

…— Послушай, ты, козел лягавый! Отцепись с моего хвоста! Сгинь с зенок, чтоб духом твоим не воняло! Вот тебе две штуки баксов, и пыли подальше! Ты меня не засек, я тебя не стремачу! — предложил ему как-то Влас.

Смирнов посчитал себя оскорбленным.

— Если мало, подкину еще столько же, но хиляй. Я сегодня добрый. Станешь доставать, воткну перо. Откинешься, как потрох!

Михаил попытался скрутить Власа, но тот легким ударом отбросил его под ноги толпе и тут же исчез.

— Так тебе дураку и нужно! — презрительно ответила Ольга, узнав о случившемся.

Михаил после этого случая пусть не всегда, но стал ходить на тренировки в спортзал. Он вскоре перестал сутулиться, не волочил ноги, не держал при ходьбе руки по швам. Сам себя почувствовал лучше и легче. Поверил, что теперь сможет уложить не только Власа, но и Шкворня. Но свора подростков-мальчишек заметила милицейскую машину, остановившуюся неподалеку от дома пахана, налетела на оперативника и следователя. Избила, изорвала в клочья всю одежду, разукрасила синяками и шишками, довела до бессознания. Мальчишки рассыпались горохом, как только водитель связался по рации с горотделом, и те выслали поддержку. Ни одного не могли припомнить потом в лицо.

Шкворня в доме, конечно, не оказалось. А вот синяки и прочие ушибы еще долго давали знать о себе.

За этот случай над ними потешались все кому не лень.

Смирнов понимал, в чем его беда. Ведь еще в институте не каждый сокурсник решался бороться с ним на ковре. Задеть Михаила или обидеть никто не осмеливался, но долгие годы работы в кабинете за столом сделали свое, и он потерял форму, состарился физически и духовно. Его даже в своей семье убедили в слабости и беспомощности.

Он стал городским до корней волос. Умело владел ложкой и вилкой, никогда не вставал из-за стола, не поблагодарив за еду. Научился разговаривать вполголоса, а смеяться одними губами. Никогда не выходил из дома помятым или непричесанным. Его ногти всегда были подстрижены, а зубы почищены. На туфлях или на ботинках никакого намека на пыль или грязь.

— Совсем ты, Мишка, испортился! Городским стал, — упрекали свои, деревенские, в редкие приезды.

Тогда он не придавал значения этим замечаниям, считая, что сельчане жгуче завидуют ему. Ведь почти все мечтали попасть в город, но повезло очень немногим. Да и те не сумели приспособиться. Пожив с год-другой, возвращались обратно к своему, привычному.

— В городе жить можно. Работы прорва, развлечений — тьма, но не для нас! Побоялись мы в себе человеков потерять. Вот и воротились, покуда что-то сбереглось, — говорили.

«Что-то там обо мне судачат?» — задумался Смирнов. И представил мать в избе, сидит у стола перед керосинкой или молится на старую потемневшую икону Христа. С ней она делилась всеми заботами, радостями и свято верила, что Он не только слышит, но и помогает во всем.

Вспомнил, как рассказывал матери о делах, которые расследовал, как раскрывал убийства, ловил воров. Мать слушала, затаив дыхание, не перебивая. Раньше она рассказывала сыну сказки на ночь. Всякими они были, но обязательно со счастливым концом, чтоб сын спокойно спал и улыбался во сне.

Мишкины «сказки» были совсем другими. Когда их слушала, болело сердце, слезы сами бежали из глаз. А ночью, когда сын оставался ночевать, зажигала лампадку и, став на колени, молилась горячо, неистово, прося Господа защитить и помочь Михаилу.

О! Если б знала она, как много умалчивал и скрывал от нее сын, потеряла бы сон навсегда.

Она, конечно, обрадовалась, узнав, что ее мальчонка вздумал поступить в институт, стать юристом. Если б знала, что ждет его впереди, на колени бы упала перед ним, со слезами умоляя остановиться и одуматься, не рисковать собой всякий день. Тогда, в то время, он был совсем другим, послушным и добрым. Он обязательно уступил бы ей и остался в деревне, но кто мог предугадать заранее? И она гордилась, хвалилась всей деревне, что Мишку приняли в институт, что он теперь будет учить законы, от которых, быть может, станет легче жить и деревенским.

— Твой мужик тоже грамотным был, институт закончил. А где теперь? Загинул. Единая ушанка с него уцелела, — напоминали об отце-геологе, погибшем в сибирской тайге. Его друзья рассказали о медведе-подранке. Тот выследил обидчика, напал внезапно. Никто ничего не успел сообразить и помочь, лишь кровавое пятно на снегу, обрывки одежды. Уцелела лишь ушанка.

Мать любила отца. Может, потому больше не вышла замуж, не привела сыну отчима. Так и осталась в старом доме вдовой.

— К чему тебе рисковать, сынок? Жизнь одна. Вон отец твой не поберегся, и не стало его. Хоть ты про меня подумай. Ить всех гадов, едино, не изловишь. Они как тараканы: сколько ни трави, откуда-то да вылезут. Сам посуди, коль тебя не трогают, зачем к ним лезешь? Вон наши соседи напьются, передерутся, а утром мирятся. Опять есть повод выпить. Полезли однажды мужики их разнять, им и нашкондыляли. Да не слабо! А не совались бы — бока остались бы целыми. Так и у тебя! Не суй свой нос, где не ждут и не зовут. Не прыгай в прорубь: захлебнешься и не выскочишь.

Мишка помнил, как хвалился матери своими делами:

— Магазин обокрали. Нет, не центральный универсам, продовольственный. Сперли пять ящиков водки, шоколад, колбасу, сигареты и еще кое-что по мелочи. Никто из следователей не хотел за дело браться, все морщились, мол, пацанва влезла! А я взялся и за один день воришек переловил.

— А как? — спросила мать.

— Да просто! Заглянул в контейнеры для мусора, где шоколадные обертки могли выбросить. Нашел и прямиком в подъезд. Там пацаны. Дым аж из ушей валит. Попросил закурить, угостили теми, которые украли. Я их всех подчистую забрал. В отдел попали — мигом признались во всем: как влезли, кто что взял и сколько, куда дели.

— Ты их посадил?

— Я не сажаю. Это право суда.

— Отволок в суд мальчишек?

— Этих нет! Ущерб оплатили. Вернули то, что не успели применить, нащелкали им по ушам и выгнали.

— Детей бил?

— Не я! Опера им вкинули малость, чтоб впредь неповадно было воровать. Родители им всем уже всерьез вломили, но один папаша разозлил, алкаш проклятый. Он своего сына лупцевал не за воровство, а за то, что тот попался. Так его гаденыш, конечно, будет воровать.

— Кому кем суждено стать, тем и будет. Ты не помеха, не убережешь всех, — ответила мать.

— Из таких потом большие воры вырастают и убийцы!

— До зла доведи, любой залютует. Вон Нинку Никита всю жизнь колотил. Она его пьяного вместе с топором в колодец столкнула, он и помер в ем. А не сумей она, Никитка ее убил бы. Кто тут прав, попробуй разберись? Но вся деревня встала на защиту бабы, не дали милиции ее забрать с дома от детей.

— Мама! Я не о Никите с Ниной! Есть люди, способные убивать детей! И не только чужих! Сколько их среди нас живет! — подумал тогда не без горечи.

Михаила Смирнова нередко упрекали в холодности, сухости, необщительности, а главное — в недоверчивости и раздражительности, но именно специфика работы сделала его таким. Смирнов не терпел и не верил женским слезам. Даже разревевшихся свидетельниц и потерпевших выпроваживал в коридор успокоиться. Все после первого дела.

Поступил звонок от дворничихи, что в подвале дома лежит мертвый ребенок. Никто во всей пятиэтажке не узнал, чей он. И следователь вместе с участковым выехал по указанному адресу.

Ребенок лежал на теплых трубах в самом темном углу подвала. Легкая одежонка могла натолкнуть на мысль о переохлаждении, ставшем причиной смерти, но не поверилось. Зримо вспомнились занятия в морге. Их всего два провел патологоанатом, но не бесполезно. Еще тогда, увидев покойных, Смирнов расспросил судмедэксперта о причине смерти каждого. Тот рассказал, объяснил. Вот и вспомнилось: «Черные губы бывают у покойных, отравившихся либо отравленных. У остальных губы бледные».

— Чем могла отравиться эта девчушка? На бездомную не похожа. Одежда и обувь, лицо и руки чистые. Бант в волосах. Словно только что выскочила из дома поиграть в прятки с ровесниками, да так и забыли о ней подружки…

— Нет! Я эту девчушку не знаю! качал головой участковый. — Они теперь упрямыми растут! Не то что мы в свое время! Небось мать с отцом поругали, она обиделась, свой верх и норов решила доказать. Не захотела уступить, вернуться. Вот и замерзла тут.

— На теплых трубах? Такого не бывает! — Распорядился увезти покойную в морг на вскрытие после того, как труп сфотографировал, описал, замерил.

— Чья она? Почему родители не ищут?

— Уж не думаешь ли, что убита? Тогда закопали бы где-нибудь! Тут же — на виду! Сама умерла, — не поверил участковый.

— Почему не обратились к нам?

— Может, со стариками жила? Те пока хватятся! Надо до вечера подождать. Может, объявятся?

К вечеру судмедэксперт привез заключение: «Смерть наступила в результате отравления настоем мухомора…»

«Неужели сама выпила, спутала, оплошала?» — подумал Смирнов и решил во что бы то ни стало разыскать родителей девочки.

«Где-то неподалёку жила, иначе и впрямь закопали б, тут, видимо, спешили. А может, сама ушла?» Показал фотографию всем дворникам прилегающих домов и улиц. Но они не опознали. Не помогли и почтальоны. Воспитатели детских садов не узнали на фотографии свою воспитанницу.

За прошедшие три дня никто не звонил и не просил помочь разыскать ребенка.

«Легко одета, в домашних сандаликах, значит, неподалеку жила. Надо детвору расспросить». Пошел к дому, где нашли покойную.

Мальчишки первого подъезда головами качали, не видели, не знают. Девчонок тут всего две, одной чуть больше года, вторая в пятом классе учится. Только в четвертом подъезде мальчонка-первоклассник сказал:

— А это Танька! С пятого этажа. У них дома попугай матом ругается! — и указал квартиру.

Смирнову открыли не сразу. Долго рассматривали в глазок, потом впустили.

— Скажите, а где Татьяна? — спросил рыжеволосую женщину, представившуюся хозяйкой квартиры.

Она наспех застегнула халат. На вопрос следователя ответила с трудом, немного погодя:

— У подружки! На первом этаже.

— Три дня у подружки?

— А что тут такого? Она у нас неделями жила. Они как сестры меж собой.

— Вы кем приходитесь Татьяне?

— Теткой.

— Где мать ее?

— В больнице.

— В какой?

— Она — алкоголичка. Уже второй месяц там.

— Татьяна когда ушла из дома? — спросил следователь, приметив мужчину, выглянувшего из спальни.

— Я не приметила. Она когда угодно могла выйти и прийти.

— Почему же дверь держали закрытой? Не ждали ее? Кто в квартире помимо вас?

— Этот человек — мой друг. Тане он чужой.

В морге, куда женщину привезли на опознание, она расплакалась, изобразила истерику, сердечный приступ. Следователь заколебался, слушая ее.

— Танюша была чудесным ребенком. Один лишь недостаток имелся, унаследованный от матери, спиртное любила. Когда в бутылках ничего не оставалось, лезла в лекарства. Сколько я ей ни говорила, все бесполезно. Это роковое семейное наследие. У нас отец этим страдал! — лила слезы женщина.

— Чем же могла отравиться? — спросил Михаил.

— Да у меня много всего! Кто знает, что взяла? — указала на шкафчик, висевший над кухонным столом.

Когда следователь спросил, не высоковато ли для Татьяны висит шкаф, женщина ответила, рассмеявшись:

— Эта всюду могла достать!

Неуместный смех покоробил Михаила. Отправив женщину в машину в сопровождении оперативника, допросил ее друга.

Тот ничего не стал скрывать:

— Таньку сами сестры испортили. Водили мужиков. Ну а чтоб пацанка не видела, напоят ее, а сами блядством занимаются. Девка пока маленькой была, спала. Потом буянила. Жрать просила, внимания требовала, короче, доставала всех. Дебильной она становилась. Это верно. Ну а тут Лизке втемяшилась мысль, как от всех избавиться, от сестры и Таньки. Она устала содержать обеих. Одна работает. Вот и вздумала одним махом освободиться. Танька полезла к бутылкам, там пусто. Она в вой! Руками-ногами об пол колотится. Лизка и дала ей мухомор со зла. Она тем настоем спину лечила. Девка хватанула, с полстакана выдула. А потом ей худо стало. Лизка сама ее ночью куда-то уволокла. По пьяной лавке запамятовала, где оставила. Утром так и не вспомнила. Устала она с ними возиться. От обеих — хоть в петлю, потому сама выпивать начала. Не с добра.

— Вы говорили, что обе Татьяну спаивали, а сами развратом занимались? Мужиков водили?

— Да, но Лизка только с год алкашит. Та — всю жизнь.

— Кто отец Тани? Где он?

— О чем вы? Когда за ночь по нескольку мужиков бывает, кто может знать, чья она и от кого? Того сама мать не уразумела. А Лизке что? Ей квартира была нужна. Без обузы! Чтоб самой жить, не возить на шее довески!

— Знала ли, что девчонка может умереть от предложенного настоя?

— Понятное дело! Неспроста, давая, пожелала: «Выжри напоследок, чтоб мои глаза тебя не видели!»

Смирнов за годы работы много раз сталкивался с подобными преступлениями. Видел детей убитых, зарубленных руками родителей. Случалось, расправлялись и дети.

Каждое преступление сказывалось на психике, ставило свою отметину, вытравливало из души тепло и доверчивость, сочувствие и сострадание. Вскоре он понял, что дело по

отравлению Татьяны было самым легким. В горотделе никто о нем не вспоминал уже через неделю.

Михаил знал, что в работе следователя нет радостных дней. Сплошные беды и неприятности, а каждое дело — очередная головоломка. Трудно было сказать однозначно, какие дела давались легче: раскрытие убийства или поимка воровской банды? Зачастую они переплетались в одно.

Позвонила в милицию бабуля:

— Стучусь к соседке, она чавой-то не отпирает. Мы с ей сорок годов дружились. На что она заперлась? Почему не выходит два дня?

Двери открыли. Соседка оказалась мертвой. Лежала в постели, словно так и умерла во сне. Вот только двух старинных венчальных икон на стене не оказалось. Их бабуля не собиралась продавать. Стали искать их по антикварным магазинам, на толкучках. И нашли… Продавец старины вмиг указал, у кого сам купил иконы.

Внук старухи потерял терпение. Все ждал, когда бабка умрет. Она, казалось, его пережить собралась. Добром иконы не отдала, хотела их снести в церковь, чтобы не касались святынь недостойные руки. А внук наркоманом был. Ему бабкины слова обидными показались, вот и разрешил он тот спор по-своему. Дал кулаком по голове, потом догадался в постель положить. Его, бывавшего здесь частенько, никто ни в чем не заподозрил. И если б не соседка, может, ушел бы от наказания.

Не повезло и старику. Того средь ночи убили за медный самовар. Сдали его, а старик и не подумал, не поверил бы, что за такую мелочь можно жизни лишиться.

Михаил морщился, вспоминая, как привели к нему домушника, худого большеглазого мальчонку. Тот через форточку влез в квартиру, а его придержала собака, боксер. Будь этот пес другой породы — в клочья распустил бы вора. Боксеры любят детей, вот и этот лишь придержал до прихода хозяев. Они избили пацана до бессознания, а потом привезли в милицию. Тот долго молчал. Заговорил лишь на третьей неделе. Вот здесь и выяснилось, что работал он на банду Шкворня, был шнырем, домушником, стремачом. В «малину» его привел Влас, сжалился над пацаном, промышлявшим жратву на помойке.

— А что делать, если дома вместо хлеба только пиздюли получал? Жрать охота, а отцу только бухнуть надо. Выгонял и говорил: мол, пока на «Чебурашку» не сколымлю, чтоб шнобель в дом не совал! — поделился пацан.

В «малине» он пробыл год, многому научился.

— Карманничал поначалу. Сперва боялся. Меня за руки ловили. Ох, и давали по соплям, а один дед чуть уши не оторвал, так вцепился, как в свои. Еле вырвался, а старик все орал: «Держи вора!» У самого в кармане одна мелочь, зато после этого к пердунам в клифты не нырял. А вот у мужиков и баб, но тоже не у каждого. Научили, как шмонать без понту! — разговорился мальчонка после чая, осмелел.

Смирнов расспрашивал пацана, как и кто его учил.

— Шкворень и Влас! Они крутые дела проворачивали. Нас не очень замечали. Карманничают новички. Если сыпятся на этом, берут в стремачи, других — в голубятники, ну, белье с веревок сдергивают. Если всюду прокол, тех под жопу в бомжи. Ну а кто много успел увидеть, урывали, чтоб ментам не высветил.

— А тебе что обещали? — спросил следователь.

— Они не обещают! Враз размазывают, — сопнул носом грустно и уставился в пол.

Этого мальчишку взяла на воспитание войсковая часть. Поначалу дневалил в казарме, потом закончил школу, отслужил, после училища закончил академию. Толковым человеком стал. Семью имеет. Даже малыш у него появился. Михаилу издалека козырял. Хоть и дослужился до полковника, ничего не забыл, помнил по-доброму. А в память о детстве всегда держал в доме собаку, боксера. Знал, эти псы ни старика, ни ребенка не обидят. Во всем помнят меру.

Вспомнилась Смирнову первая встреча с Власом.

Ту банду, обокравшую банк, он искал не один год. Едва стоило напасть на след, она исчезала. Сотрудники угрозыска не знали о ней многого. Сколько человек в ней, кто именно, помимо Власа? Кто главарь воров?

Когда Меченого поймали, доставили в город и впервые привели на допрос, Смирнов немало удивился. Ожидал увидеть наглого, развязного типа, а перед ним оказался заблудившийся, растерявшийся парень. Он и украл-то лишь потому, что был сыном банкира. Его знали.

— Влас, зачем тебе понадобились такие деньги? — спросили его тогда.

— Я же не один! Да и не бывают бабки лишними, — усмехнулся, пытаясь не выдать страх, подкативший к самому горлу.

Михаил вел допрос осторожно, не спешил, не давил на признание. Нащупывал тот самый путь, который раскроет душу человека.

— А сам кем хотел стать?

— Да со мной все ясно! К отцу было решено пристроить. После института…

— Это твои решили. Ты-то как хотел?

— Что толку с того? Кто б позволил? Я себе не хозяин, будущим родители распоряжались.

— Ты хотел работать в банке?

— Кому он нужен? Я в автодорожный мечтал, но мать с отцом даже думать запретили. Вот и сорвался. Обидно стало. Все говорили, что живут для меня, а по главному ударили. Это не моги, то не смей! Короче, кукла я для них, и они мной забавляются. Всяк по-своему. Человека не видят.

Смирнов решил сам встретиться с родителями парня и позвонил отцу.

— Влас сейчас в следственном изоляторе. В порядке исключения могу предоставить свидание с сыном.

— Зачем? — послышалось в ответ раздраженное.

— Заблудился ваш сын, но, к счастью, преступником еще не стал. Стоило бы вам с ним поговорить.

— Он меня опозорил! В нашей семье никогда не было воров! Этот негодяй ни в чем не знал отказа и так неблагодарно растоптал все!

— Влас еще молод и небезнадежен!

— Я отказался от него! — услышал резкое в ответ.

— Мне кажется, вы поспешили. Не стоит горячиться. Думаю, нужно поговорить с ним по душам, и сами поймете причину случившегося, — просил следователь.

— Вы что? Адвокат?

— Я — следователь.

— Тогда какого черта защищаете подлеца? Нет у меня сына больше! Умер он! Слышать ничего не хочу, а видеться тем более нет желания! — бросил трубку грубо.

Мать разговаривала менее резко, но высокомерно:

— Он — паршивая овца. К сожалению, был сыном. Теперь уж ничего не поделать.

— Как же воспитываете чужих, если от своего отказались?

— Что поделаешь? В семье не без урода!

— Но он — человек! Молодой…

— На поруки? Ну нет! Где гарантия, что завтра он большую пакость не устроит нам? У него не было повода так позорить нас! Я не прощаю его! И не только я. Ему нет места среди нас.

Михаил растерялся. Он, как никто другой, знал, что зоной и сроком не исправить человека. Попав в тюрьму, потом в колонию, Влас выйдет уже не нынешним, а убежденным вором, над которым поработает окружение. И уж тогда его и впрямь не вытянуть из трясины.

Смирнов видел, что Влас еще не потерян, но понимал, тот уже обречен.

Когда Михаил передал дело в суд, он забыл об этом человеке. Да и немудрено. Навалились новые дела, появились другие лица.

Сколько лет прошло? Он и не помнил, когда в городе снова объявился Влас. Вряд ли Михаил узнал бы его, если пришлось бы столкнуться лицом к лицу.

Влас резко изменился. Куда делся неуверенный парень с искрами страха в глазах. Он очень испугался своего будущего, услышав приговор суда. Теперь, отсидев срок в зоне, уже не умел переживать за завтрашний день. Стал дерзким, наглым, свирепым.

То, что Меченый угоняет машины горожан, не удивило следователя. И лучше других знал, что ловить или устраивать засады возле дома, где живет мать Власа, бесполезно. Там его никто не ждет, он никому не нужен. Отец умер, не сумев простить сына, а мать стыдилась Власа, не приняла его дома после освобождения. Оставшись один на один с улицей, тот снова приклеился к ворам.

Михаил искал угонщиков машин. Он еще не видел Власа, вернувшегося из зоны. Но однажды, возвращаясь с места происшествия, увидел машину, мчавшуюся на предельной скорости. Она вынырнула из-за поворота и помчалась на него. Смирнов мигом отскочил на тротуар в гущу пешеходов. Водитель, зло глянув, дал задний ход и, лихо развернув машину, обдал грязью прохожих, умчался на скорости, не оглянувшись.

Лицо водителя, его глаза показались тогда знакомыми. Михаил усиленно вспоминал того, кто так дерзко погнался за ним. В том, что этот человек собирался сбить именно его, у Смирнова не возникло даже тени сомнения.

Вспомнил, кто это был, уже в горотделе. Сослуживцы заговорили о Власе.

— Конечно, он! Срок отсидел, вернулся, на работу никуда не устроился, вот и потянуло на новые приключения, — предположил кто-то вслух. Его поддержали.

— Но если Власа разыщут те, с кем он проходил по первому делу, разборки не миновать.

— Почему?

— Он не выдержал, позвонил девке, сказал, где находится. Та и заложила.

— Она была чьей-то сестрой…

— И что? Не брат с ней говорил, значит, не доверял. А раз так, виноват Влас. Такое воры до конца жизни помнят.

— Если тот на колесах, хрен его поймают. Он не с ними, к другим приклеился.

Смирнов слушал коллег, думал о своем: «Вот если бы дать объявление, что куплю машину, импортную или отечественную. Влас, конечно, клюнет на него и попадет в ловушку». Обрадовался Михаил и поделился идеей с сослуживцами. Мысль понравилась всем. И только один не согласился:

— Миш! А чей телефон укажешь? Горотдела? Так эти деятели все наши номера назубок знают. И не только служебные, но и домашние! Заранее говорю, эта ваша затея провалится с ходу. Они не столь глупы, как полагаете. И не станут продавать краденые здесь машины своим же горожанам! Угонят подальше, а вот куда?..

— Поймали угонщика! — позвонили гаишники.

Но это был не Влас. Сколько ни допрашивали, не назвал сообщников.

Михаил вечером возвращался из магазина. Ольга попросила купить хлеб. Только пересек освещенный двор, вошел под арку и тут же получил удар в «солнышко». Ноги не удержали.

— Хана тебе, лягавая падла! — увидел человека, придавившего его к земле. Тот уже нож вырвал из-за пазухи.

Смирнов напрягся изо всех сил, сбросил Власа. Тот ударился спиной о землю, выронил нож. Михаил откинул его, насел на Меченого. В это время дворничиха вышла, достала свисток. Влас, услышав ненавистную трель, мигом вывернулся, нырнул из арки в гущу прохожих.

Смирнов нашел финку. Внимательно осмотрел, понял и оценил самоделку. Финку принес в горотдел, но о случившемся рассказал лишь сослуживцам. Те сочувствовали, предложили этот эпизод присовокупить, когда поймают Власа.

Они охотились друг за другом долгое время. Следователь постоянно чувствовал слежку за собой. Меченый тоже осторожничал. Но так или иначе, их пути все равно когда-то пересекались.

Единственная неделя отпуска выпала Михаилу, и он поехал за город к реке, на лесистый безлюдный берег, подальше от людей, от городской суеты, телефонных звонков. Он уехал туда на маршрутном автобусе вместе с дачниками. В обычной поношенной одежонке, чтобы не бросаться в глаза и никто из пассажиров не узнал бы его.

Михаил решил уйти подальше от дач. В самые заросли ивняка. Уж здесь никто не ходил. Можно позагорать, наловить плотвы на уху, посидеть в тишине, а вечером, тогда станет темнеть, вернуться домой. Тем более что Ольга на весь день ушла к своим. Они сегодня пойдут в театр, а он выпросил для себя отдых на природе.

Он закинул удочку, поставил рядом с собой банку с червями. Уселся поудобнее, стянув с себя майку, и стал наслаждаться тихими всплесками воды, голосами птиц в ивняке. Далеко-далеко отсюда остались все заботы. Михаил ни о чем не думал. Он был уверен, что здесь безопасно.

Смирнов блаженствовал и сидел так тихо, что осторожная зеленая стрекоза спокойно расположилась на его плече. Он не замечал времени. Ему было хорошо и легко в этом безлюдье. И расслабился. Впервые за много лет снова услышал тихую песню воды, шепот травы и листвы, Михаил почувствовал себя частицей этого дня, самой природы. И вдруг услышал у плеча:

— Кайфуешь, падла?

Михаил чуть не упал в реку от неожиданности.

— Куда дергаешься? Тут ты от меня не слиняешь. Коль порешу достать, из могилы выгребу! А потому сиди тихо. Может, теперь потрехаем. Место подходящее, кайфовое. Верно, лягавый? — присел Влас на корточки поблизости. — Ну что, доперло до тебя или нет, что, вздумай я урыть тебя, здесь мне никто не помешал бы?! — уставился на Михаила желто-зелеными глазами. — Даже в штаны вскочить не успел бы, как раскроил б. Скажи, какого дьявола от меня вам надо?

— Пока ничего. Ты у меня по делам не проходишь. С поличным не пойман. Санкции на твой арест на руках не имею, а потому никаких претензий.

— Тогда чего пасешь меня?

— Мы всегда кого-то ищем. С чего взял, что именно тебя?

— Кончай из меня «му-му» делать! Я тебя вот о чем спрошу: неужель дышать опаскудело? Иль в герои лезешь? Думаешь памятник поставят возле лягашки? Хрен в зубы! Да и нужен он, когда жмуром станешь? Дешевый авторитет заколачиваешь?

— Не нужен мне памятник и славы не хочу.

— Ты сколько имеешь в своей мусориловке?

— Тебе зачем?

— Для интереса! Хочу знать навар, за который всякий день тыквой рискуешь.

Михаил назвал оклад. У Власа глаза из орбит полезли. Он переспросил, а потом громко расхохотался. Влас подсел ближе:

— Слушай, я тебе дам в сто раз больше. Прямо сейчас, здесь! Ведь о твоей получке говорить вслух — все равно что проклясть весь свой род. Да мне таких копеек на кабак не хватит на один заход. Ты что? Себя проклял? А как с тобой твоя лохмоногая кентуется? Иль ты ей баланду из мусориловки носишь? Ладно! Не поднимай хвост! Я тебе дело вякну! Давай ладить? Тебе по-другому нельзя! Иначе кентель с резьбы скручу, и твоя чувиха одна кантоваться станет. Кайфовее договориться. Верно?

— И что ты хочешь? — спросил Смирнов.

— Это уже не только мне, но и тебе надо. Я дам тебе башли, а ты отведи от меня своих лягашей. И сам не маячь перед зенками. Смирись, вроде нет меня среди живых. Умер для вас. Даже если увидишь, не верь глазам, и все на том. Отвяжитесь. Дайте продых душе!

— А разве я тебе мешаю? — Деланно удивился следователь и перечислил, где и когда Влас наезжал на него.

— Давай начистоту, Смирнов! Коль все геморрои на меня валишь, я тебе кое-что припомню. Не ты ли наших телок тряс в ментовке, требовал засветить меня? Стремачей и кентов тоже обо мне спрашивал. Пацанов и тех в покое не оставил. Всякому дворнику и почтальону мои фотки дал, велел им сообщить, где увидят! Иль трехнешь, что туфту несу? — Посерело лицо.

— Так ты чего хочешь?

— Отцепись от нас! Шмонай других. У тебя тех дел — целый шкаф! Оставь нас в покое.

Смирнов не спешил и решил выудить из Власа побольше информации.

— Мне угробить тебя, что два пальца обоссать, но ты не сам по себе! Целую лягавую кодлу имеешь. У вас пушки, зоны. Урою тебя, завтра на этом месте другой будет. Более борзой. И снова начнется охота. Давай попробуем договориться. Ведь ни у тебя, ни у меня нет другого выхода. Эта бойня может быть бесконечной. Ну, угробим друг друга! Кто от того понт поимеет? Что тебе от того, как я дышу? Вот ты рогами упираешься, а что имеешь? Иль не обидно, что твоя получка меньше суточного колыма самой дешевой блядешки? Иль тебе неохота дышать мужиком? Фалуйся! И клянусь волей, даже близко меня не увидишь.

— Куда денешься?

— Тебя перестану пасти. Ведь когда-то сорваться могу, если не уломаешься!

— Грозишь?

— Предупредил. Твои умеют тыздить сворой, но вы еще не знаете наших разборок. Они куда круче ментовских!

— Меня пугать не стоит. Не пацан.

— Я трехаю в натуре! Давай сдышимся! От того всем кайфово станет, — запустил руку за пазуху.

Смирнов напрягся, приготовился ко всему.

Меченый достал деньги. Пачка, вторая, третья…

— Это твои! Отволоки своих в кабак. Скажи, чтоб про нас посеяли память.

— А если не согласятся?

— Найдешь, как обломать. Мне тебя не учить.

— Крапленые купюры? — глянул на деньги Михаил.

— Клянусь волей, нет! Чистые! Ни у кого не спер их, не отнял.

— А где взял?

— Это мое дело. Тебя с ними никто за лапу не возьмет. Бери смело!

— Такие бабки! Если б я столько имел, жил бы спокойно, не воруя! — вырвалось у Михаила.

— Потребности разные! — ухмыльнулся Меченый.

— Да сколько нужно человеку? — удивился Михаил.

— Мы с тобой — оба мужики, но сходство у нас только внешнее! Я люблю эту проклятую суку, жизнь, за короткие мгновения воли. Они короче вспышек молний. А у тебя — сплошные серые будни. Ты живешь с одной бабой! Я на такое не соглашусь и под страхом «вышки». Мне каждый день нужна новая. Лучше, когда их три. Я предпочитаю выбирать, а удовольствие халявным не бывает.

— Что ж, пусть с одной, но она не продажна!

— Любую бабу можно купить. Подарками, деньгами, лестью, страхом, угрозой! Я не верю ни одной, потому не хочу привыкать. Чтоб милашки помнили по-доброму, нужно уметь раскошеливаться. Такое мое правило, но блядешки в нашей жизни — не основное! Вот ты подумай, почему из всей городской кодлы дворников и прочих твоих сявок никто не засветил нас в ментовке? Скажешь, не видели? Не узнали? Туфта! Мы умели им башлять, зная, как мало они имеют! И твоя свора высвечивала нас! Допер? За бутылку ботали, о чем их просили. Они сами предупреждали, когда менты появятся. Ваша кодла закладывала вас на корню! Стоило твоей машине появиться в начале улицы, нам стучали в окно, и мы успевали смыться! Ты сам с этим столкнулся! Иль я выделываюсь? Ты не сможешь отблагодарить по-нашенски, а потому всегда будешь в прогаре. Возьмешь мелочь, а главари слиняют!

— Чего ж уговариваешь? Зачем беспокоишься? Ведь ни я, ты деньги предлагаешь? Иль меня решил купить, как тех девок или дворников? — усмехнулся Смирнов.

— Средь пацанов есть те, кого не стоит заметать. Их мы учим годами, а вы хватаете пачками без разбора. Когда мы их находим, в «малину» уже не вернуть.

— Но ведь вы богаты!

— Пацаны любят волю и боятся зон! Этим вы их переломили, но смотри! Ведь и мы достанем твоих! Не все свыкаются с нуждой. Не каждый согласится вкалывать за лозунги! Если ты не уломаешься, нашмонаем другого. Башли любят все! А тебя просто уберем. И запомни: не я, своя же кодла уроет тебя! Теперь шевели рогами, как дышать дальше, стоит корефанить со мной или продолжать бесполезную охоту? — откинулся Влас на траву и лежал совсем тихо, будто любовался синевой неба, упавшей в реку и застывшей в ней сугробами-облаками.

Влас ждал, что решит следователь, что ответит.

Михаил свое обдумывал. Многое ему вспомнилось. Ведь вот недавно взяли они троих «законников». Больше года потратили на их поиски, а на стадии предъявления обвинения им приказали отпустить фартовых, освободить из-под стражи. Почему? Никто не стал объяснять.

— Приказ не обсуждают, его выполняют! — услышал в ответ резкое.

Бывало, когда выпускали задержанных в тот же день, Смирнов ходил мрачный. Он не мог понять, что происходит.

В последнее время случалось и невероятное. Оперативники выезжали брать воров, окружали хазы, а в них никого не оказывалось.

— Но ведь были! Только что! Даже окурки тлеют в пепельнице! Где сами? Кто успел опередить и предупредить? — удивлялись опера.

Кто? Этот вопрос теперь все чаще вставал перед следователями. А преступность захлестывала город и выходила за его пределы.

Все чаще гибли на работе сотрудники милиции. Однажды нашли в подвале дома убитого участкового. Голову проломили ломиком. За целый год так и не установили убийцу, не узнали, за что погиб человек.

Вскоре после этого случая нашли в городском парке двоих оперативников, изрезанных ножами. Убийц тоже не установили. Ребята возвращались домой с дежурства. Решили пойти короткой дорогой, сократить путь. Его им и вовсе обрезали. За что? Кому помешали? На кого нарвались?

Сколько раз ночами стреляли по окнам дежурной части, и тоже не без потерь.

Смирнов смотрит на Власа: «А может, и он бывал в этих делах? Вот и теперь ждет. Откажись — тут и оставит! Для него угробить мента — в честь. Еще и хвалиться станет средь своих, по всем законам. Согласиться? Ну это уж слишком! Он после этого станет считать меня своим обязанником и наших ребят в случае чего будет убивать, не боясь кары. Согласись я, предам ребят. Никто из них не пошел бы на такую сделку. Нет! Не могу! Ну, прирежет».

— Мне надо подумать, — ответил Власу.

Тот приподнялся на локте:

— Чего? Ты что, офонарел? С чего взял, будто ждать стану? Или за отморозка держишь? Второй встречи уже не будет: либо теперь скентуемся, либо никогда! И помни, со мной шутки хреновые!

— Я не могу так сразу…

— Третьего выхода нет! Видишь вон то бревно? Откажешься — под ним тебя нашмонают, если станут дыбать, а нет — сгниешь сам! Если согласишься, расстанемся корешами, — указал взглядом на деньги.

— Ты как с дешевкой… Имеешь опыт…

— Все человеки одинаковы.

— Значит, ты загоняешь в тупик?

— Ты в нем всю жизнь моришься! Канаешь хуже нашего сявки. А за что? Тебе второй раз никто такого не предложит. Зато когда выйдешь в отставку на пенсию, не раз меня вспомнишь. И сам себя похвалишь, что не упустил свое. Поймал удачу за хвост. Не всякому она идет в руки.

— Ты можешь подождать? Ведь требуешь, чтобы не только я, а никто тебя не трогал. Мне нужно проверить, как мои отнесутся к такому повороту.

— Если ты не напомнишь обо мне, они про меня нюх посеят. Я им, как зайцу триппер, без нужды! Потому не с ними, с тобой трехаю!

Михаил понял, Влас его припирает.

— Давай после отпуска поговорим. Какой смысл сейчас? Я дома! Меня замещают. Откуда знаю, что у них планируется? Мы с тобой договоримся, а они нагрянут. Что тогда скажешь? Вытащишь на свою разборку? Зачем мне это нужно?

— Что ж, верняк ботаешь. Давай так! Когда в своей конторе возникнешь?

— Через неделю.

— Лады. Я тебя надыбаю. Сам меня не шмонай, нарваться можешь. Допер? Я тоже не за каждого корефана клянусь, — вскочил на ноги легко, пружинисто. Исчез совсем беззвучно.

«Вот ведь черт, я даже не слышал, как он оказался рядом?» — подумал Смирнов, немало удивляясь, как сумел Влас подойти вот так.

Он долго обдумывал разговор с фартовым. Понимал, что тот будет ждать. И решил посоветоваться с Олегом:

— Назначь ему встречу, а мы его там и накроем.

Так и сделали. Михаил радовался: если бы не это, сколько еще ловили б Меченого? Тот, когда оперативники взяли в наручники, понял все и крикнул Смирнову:

— Ты, пузырь с дерьмом! Закажи себе купе на погосте!

Когда Власа поместили в следственный изолятор, началось невообразимое.

Среди ночи в милицию вломились пьяные. Избив дежурных, закрыли их и подожгли полы. Выпустили из камер всех алкашей, а сами скрылись на двух машинах.

— Конечно, фартовые! Кто ж еще? Искали Меченого. Когда не нашли его, вздумали хоть так досадить! — оправдывался дежурный, протирая опухший глаз.

— Вас двое было! Почему не задержали? — негодовал начальник милиции.

— Их пятеро! И каждый как шкаф с антресолью! Попробуй скрутить таких лбов!

— Позор! Пьяные хулиганы устроили дебош в милиции! Едва не сожгли здание и вас! — возмутилось начальство. — Зачем нам такие слабаки в милиции?

И на следующий день оба избитых подали рапорты, уволились из горотдела. На их место заступили новые, но через месяц и эти пострадали. Выскочили защитить женщину, которую муж под окном дежурной части избивал. Отнять хотели ее, успокоить, но тут на них свора навалилась. Откуда взялась, не увидели. Одного дежурного забили насмерть.

Смирнов давно поставил решетки на окна квартиры. Впереди железной входной двери тоже поставил решетку. Ольгу предупредил не выходить вечером из дома. И все же, едва приоткрыл форточку, чтобы проветрить квартиру, тут же над головой просвистела пуля. Дом напротив только достраивается, кого там сыщешь? Михаилу неприятно сдавило душу.

Смирнов теперь стал осторожнее. Если хотел проветрить квартиру, сначала гасил свет. Окна всегда были зашторены. На входной двери подъезда установили кодовый замок.

Но по пути на работу не раз летели в него камни. Вечером его подвозили на служебной машине, когда она была свободной. А все потому, что от камней кто-то перешел на пистолет. По счастливой случайности попали в руку.

— Шкворень на тебя охотится! — внимательно рассмотрел пулю эксперт. — Тебе повезло. Этот никого не мазал. Бил наповал. Нынешний промах — первый. Будь осторожнее.

Смирнов вспоминает, как работал он в то нелегкое время. Всегда и повсюду чувствовал за собой постоянную слежку. Дома и в кабинете напряжение не покидало.

— Вот сволочи! Машину опаскудили! Глянь, что утворили козлы! — подвел водитель к оперативке.

Михаил подошел. На всей пассажирской двери машины был нарисован черной краской скелет в милицейской форме, а над ним надпись: «Смерть лягавым!»

— Хулиганы! Поймаю, за уши выдеру! — грозил шофер неведомо кому.

В день суда над Власом воры особо вошли в раж и обокрали целый десяток киосков, два магазина и ломбард.

Оперативники вместе со следователями исколесили весь город, но по горячим следам поймать никого не удалось. Лишь через несколько дней в кафе и барах, в казино и ресторанах взяли с десяток сторопил, налетчиков. Те возмущались, кричали, что вытянут ментов на свою разборку за ошибочное задержание.

— Мы еще сорвем с вас за этот шмон!

— Запомните тот шухер!

— Всякая падла землю у моих копыт будет грызть, моля пощады! — орали на все голоса.

Смирнов искал самого Шкворня. Тот имел множество любовниц, не брезговал притонами и мигрировал от одной потаскухи к другой по своему усмотрению. Когда и где встречался с кентами, этого не знал никто. Его иногда видели средь бела дня в разных районах города, он не сидел на одном месте. Перемещался, мотался из конца в конец города, куда быстрее милиции.

Михаил знал его по фотографии. Слышал, что Шкворень много раз удачно уходил в бега из зон. Говорили, что из всей многочисленной «малины» пахан особо дорожит Власом и, конечно, пока сам на воле, попытается достать Меченого из следственного изолятора. Это абсолютно не означало, что Шкворень оставит в покое его, Смирнова. Скорее, наоборот.

Нет, Михаил ничего не рассказывал Ольге и тестю с тещей о том, какая опасность подстерегает его ежедневно на каждом шагу. Да и на работе многое умалчивал, считая эту тему неприличной.

«Знал, куда иду, на что соглашаюсь. Зачем же жаловаться? Другим не легче!» — убеждал себя. Другие же не знали и сотой доли того, что он выдержал и пережил. О том Михаил узнал гораздо позже. О-о! Если бы эта информация была известна ему раньше, многое в его жизни сложилось бы иначе.

— Вот и попался нам! — сказал Михаил Шкворню, когда того взяли в доме Дамира.

— Я все равно упорхну! Не тебе меня держать, а вот о себе подумай! Нас достал, но и сам в капкане накроешься. Я его замастырю. Тебе живьем не выскочить. Душу там оставишь, хотя… откуда ей взяться у лягового? — расхохотался в лицо.

Михаил вспоминает, как учили его криминалисты еще по молодости различать воров по почерку. Эта наука очень пригодилась ему в работе. Оглядев место происшествия, он сразу определял, свои ли побывали, кто именно, или чужие «гастролеры» объявились.

Вот так однажды обокрали универсам. Сразу несколько отделов. Унесли импортную технику, меха, одежду, ювелирные украшения.

Смирнов, оглядев ювелирный отдел, сразу же сказал, что побывал тут Шнобель — армянский вор. В меховом — Гильза, в отделе одежды — Пышка, а в техническом — Трубач. Всех четверых нашли за неделю. Они признались.

— Откуда ты узнал, что они были в магазине? — спрашивали Михаила следователи.

— Давно знаю каждого. Вот Шнобель — старый вор. В золоте разбирается лучше любого ювелира. С закрытыми глазами определит любую побрякушку: перстень, кольцо, серьги, цепочки. Из чего они сделаны, какая проба, вес, все изъяны назовет, когда и где сделаны, истинную цену скажет. Из него прекрасный товаровед, ювелирный эксперт получился бы, но там потребуют диплом. У него его нет, но главная беда — маленькая зарплата. Шнобель знает себе цену и справедливо говорит, что его знания стоят большего. И доказал наглядно. Но при всех своих познаниях он неряшлив. Только мне известно, что Шнобель не берет золото низкой пробы. Только он может вот так выбрать нужное, а низкосортное смахнуть с прилавка. Это его манера. Здесь же ярлыки выкинул, чтоб милиция, взяв его, не сумела доказать. Еще он любит рубин. Это он забрал. Теперь стоматологам будет предлагать. Там, особенно у частников, его можно взять. Из города никуда не денется. Раньше мотался, теперь состарился, — улыбался Смирнов. — Гильза тоже автограф свой оставил. Только шапки брал, норковые и куньи. Они дорогие. Их в мешке много помещается. Шубы слишком объемные, и дорогих не было. С ними возни много. Теперь его на вещевом рынке взять можно. На теплом с вещественным доказательством. Пышка — этот отметился по-своему. Прямо в магазине переоделся, свое забыл забрать. Очень любит тонкие шерстяные свитеры и яркие куртки. Старые вещи износились, замусолились, вздумал сменить гардероб. Этого в притонах разыщем. Далеко не убежит. Последний у нас — Трубач, талантливый вор. Когда-то, по молодости, играл в джазе. Неплохо получалось, но вместе с пацанами влез в магазин музыкальных инструментов. Когда собирались уходить, Трубач забылся и опробовал саксофон. Разбудил сторожа, а потом попал в зону. На пять лет. Оттуда вернулся вором и уже не проверял инструмент прямо в магазине. Не крадет саксофоны. Переключился на магнитолы, телевизоры и все то, что стоит больших денег. Но у него с детства есть изъян. Его нога подводит, левая, на связках. Когда он снимает коробки, внизу на полу, именно слева, все беспорядочно сдвинуто. На свою беду он взялся на за свое дело, потому часто попадается сразу. Он один из четверых работает без перчаток и оставил отпечатки пальцев на пыльных полках.

— Ну, с этими понятно, а как вычислил Сажу? Того, кто кассу в мебельном обокрал?

— Этот ворюга особый. Свирепый гад. За деньги в пятнадцать лет свою сестру убил. Та в его копилку влезла, взяла горсть мелочи. Не зная, что она считана и чем за нее поплатится. Сажа мигом увидел, что в копилке не хватает.

Отец с матерью в гостях были. Бабка слепая из дома не выходит. Ей деньги ни к чему. Оставалась сестра. Он велел ей положить деньги на место. Она ему шиш скрутила и под нос сунула. Это было последней вольностью по отношению к брату. Он убил ее в спальне и спокойно пошел к друзьям. Когда родители вернулись, он рассказал им, за что сестру убил. Когда отец вызвал милицию и Сажу стали забирать, он пригрозил родителю: «Ты, старый хрен, знай, вернусь и тебя урою!» Прирожденный убийца!

— А как отличаете от других?

— У него у единственного есть печать. Одна нога нормально развита, сорок второго размера, другая — тридцать шестой. Полиомиелитом болел. По этой визитке его любой легко узнает.

Следователи соглашались, но, выезжая на место происшествия, забывали, чему учил Смирнов.

— Будьте аккуратны и внимательны. Не вредите сами себе! На затаптывайте следы, не спешите, внимательно изучите и запомните все. Не бывает преступлений без следов, а они, как правило, помогают в поимке.

— Тогда почему не можешь найти Паука?

— Я знаю, где он, и хоть сейчас могу взять, но Паук не самая крупная рыба в «малине». Возьму его — спугну пахана. Он вот-вот нагрянет. Сход ожидается, всех и сгребем в известном месте в одно время.

— А если они сменят хазу для схода?

— Поздно. Всем дан один адрес.

— Откуда знаешь?

— Вот этого не скажу!

— Почему?

— У каждого есть свои профессиональные секреты и приемы. Я их оставлю при себе, — смолчал о мальчонке, которого готовил в следователи на замену себе. Тот пацан втерся в сявки к Пауку и узнавал от того все новости, рассказывая Смирнову. Пацан сменил уже три «малины», готовился в четвертую, но об этом, кроме мальчишки и Михаила, не знал никто.

«Бедный мой Ванюшка! Как ты там теперь, один, без меня маешься! И у тебя не было никого, кроме матери и меня. Видишь, как судьба нас расшвыряла», — вздыхает Михаил.

Ванюшку он учил по-своему, не по учебникам.

— Это ты получишь в университете, у меня — только практика! Это труднее, но именно она будет нужна тебе в будущем, — говорил мальчишке.

— Сегодня Паук ругался матом и водку пил прямо из бутылки. Говорил, что к нему самые кайфовые кенты возникнут завтра. Со всех городов: от Мурмана до Магадана! Из Одессы и Ростова! Только мне кажется, темнит Паук. Как столько людей поместятся? Хаза треснет!

— Скажи, как он готовится к сходу?

— А никак! Деньги считает, отовсюду достает. Со всех навар рвет из горла, а потом считает у себя в комнате и говорит: «Это — на людей! Эти — на блядей!»

Смирнов тогда громко смеялся. Ванюшка еще не знал значения многих слов и воспринимал их как обычную брань.

Михаил долго не говорил о Ване начальнику горотдела, а когда взяли весь сход, рассказал, кто помог милиции в этом сложном деле. Мальчишку долго благодарили, подарили именные часы, которые он вряд ли когда-нибудь наденет.

Смирнову вспомнилось, как милиция брала в тот день фартовых. Не просто воров в законе, а саму элиту, паханов!

Дом был окружен бесшумно и быстро. Даже стремачи не успели предупредить о шухере, поздно поняли. Их сняли в момент, потом вломились в дом со всех сторон, через окна и двери.

Кто-то из паханов вырубил свет, разбил лампочки, но и это было предусмотрено. Подошли оперативки и высветили фонарями каждый угол. Жестоко, свирепо защищались паханы. Дрались дерзко кулаками, «розочками». Отстреливались, отбивались ножами и финками, пустили в ход кастеты и свинчатки. Редели ряды оперативников. Такого яростного, безумного сопротивления не видели никогда. Им на помощь прислали поддержку. Ох и вовремя подоспели курсанты. Всех фартовых взяли, не упустив ни одного. Правда, троих оперативников в ту ночь потерял горотдел. Убили их фартовые.

Ваня, увидев все это, за одну ночь поседел, а на следующий день сказал Михаилу, что он уже не хочет быть следователем.

— Почему? Испугался?

— Мамку жалко! — ответил совсем по-взрослому.

Ему, еще ребенку, стало понятно многое, до чего не

дошел тогда Михаил. И зачем ему вспомнился тот Новый год? Ольга, как всегда, встречала его у своих, а он отказался, сказав, что хочет навестить мать, и поехал в деревню, нагрузив сумки гостинцами. Перед праздником дали премию. Он о ней не сказал жене. К матери приехал без предупреждения. Она заболела, лежала в постели, укрывшись всеми одеялами. В доме холодно, истопить бы, да сил нет. Даже керосинку не зажгла. Она услышала шаги во дворе.

«Кто бы это? Соседи, не увидев свет в окнах, постучали бы, позвали б меня. Коль не откликнулась, подумали, что сплю, ушли б. А этот вон как смело! Уж не Мишанька ль приехал? Да только не получится у него! Праздники на его работе самые тяжкие дни. Не отпустят моего мальчонку», — думала женщина.

Услышала знакомое:

— Мам! Мама!

Мишка зажег керосинку, быстро затопил печь, принес воды. Сбегал к деревенскому фельдшеру, а вернувшись, заставил, уговорил мать выпить таблетки. Вытаскивая из сумок привезенное, убеждал поесть.

— Силы тебе нужны. Только тогда выздоровеешь. — Положил перед ней халву, пряники, селедку: — Съешь хоть что-нибудь!

— Сынок, устала я. Кому нужна? В этом свете не след долго задерживаться, а и ни к чему.

— Мам, а я как? Ты мне нужна всегда.

— У тебя жена имеется, с ней не пропадешь. Уж не одинок.

И вот тогда он рассказал ей все. Как нескладно и коряво сложилась жизнь с Ольгой, как трудно порой находиться под одной крышей, как злит ее неумелость во всем.

— Мам! Она до сих пор не научилась варить борщ. Я ее готовку как-то вынес бродячим собакам, которые в подъезде прижились. Так даже они жрать не стали. Сам стираю, не могу доверить ей стиральную машину, потому что обязательно сожжет или сломает. Ведь испортила пылесос. Ну ни хрена не умеет. Никогда завтрак не приготовит, хоть бы какой бутерброд сделала. Ни за что! И зачем она мне? — сетовал сын.

— Мишанька, ну, Оля у тебя городская. Научи. Думаешь, другая будет лучше? Да такая же.

— Мам, ты когда выходила замуж, что-то умела?

— Все могла! Но мы деревенские! С детства к делу приучены. Иначе не можно. Девок смалу к печке да к корыту ставили. Я в семь лет корову стала доить, а в пять полы мыла, во дворе и в сарае убиралась. Себя обстирывала, а чуть погодя — уже и семью. В десять лет все умела готовить и в огороде работала, по хозяйству сама управлялась. Родители с утра до ночи работали в колхозе. Никто не бездельничал. Бабка совсем старой стала, а все вязала на нас. Дед с ульями возился. Излишки в городе продавал. А ведь и хозяйство немалое имели: корова с теленком, свиней двое, кур три десятка, гуси, индюки и утки — за всеми глаз да глаз. Оно и огород в полгектара да сад. И всюду сама.

— А когда замуж вышла?

— Ничего не изменилось. Отцу твоему обещали квартиру в городе, но очередь так и не подошла. Я и не рвалась туда в бездельницы.

— Там тоже работают. Многие отдыха не знают. Это мне не повезло с женой.

— Ой, сынок! Да кто знает, какое оно теперь-то везение? Вон наш сосед, Федька Токарев, двадцать восемь лет с Феклой прожил. Троих детей вырастили. Уж Фекла — хозяйка отменная. Все у нее в порядке. И дети хорошие, да и сама женщина путевая. Ан сбесился кобелюка, ушел к распоследней в город. На нее глянуть гадко, а он при ней уже два года. Скажи, чего не хватало змею? Он за Феклиной спиной как сыр в масле катался, а променял ее на последнюю сучку. Вот и пойми мужиков теперь! — отмахнулась устало. — Твоя работает. Не пьет, не курит, как теперешние. Не скандалит, а научить ее только захоти. Раз-другой покажи — научится, но не обижай, не унижай бабу. У тебя, когда женился, глаза были завязаны. Я просила тогда тебя не спешить. Ты слушать не стал. Любил. А ведь мог приглядеться получше, авось любовь вмиг улетела б. Своя, деревенская, пусть и не такая красивая, зато все умеет.

— Придется мне разводиться с Ольгой.

— Еще чего? Не позволю такого срама! В нашей семье отродясь разводят не было! Не моги это устроить! Не лезь в кобели! Не дозволю! Живи со своею Ольгой. Я тебя на ней не женила. Сам ее выбрал. Приноравливайся. Учи.

— Некогда мне, мам!

— Одному разве лучше? Опять бабу искать станешь.

— Нет! Сам, один буду жить.

— Закинь пустое болтать. Не верю. Иль уже приглядел на стороне?

— Да что ты? Я себя не вижу…

— Тогда успокойся и живи без позора.

— Она тебя не признает.

— Ну и что? Главное, чтоб тебя любила, а я без нее обойдусь! — отмахнулась мать и встала к печке, загремела кастрюлями, сковородками.

Весь вечер помогал ей Михаил: рубил дрова, носил воду, чистил картошку, лук, селедку.

Матери заметно полегчало, помогли таблетки, так подумал сын. А она, сев к столу напротив него, сказала, смеясь:

— Да не лекарства, ты, сынок, избавил от хвори тем, что приехал. Радость моя единственная. Я и выздоровела. Коль навестил — нужна, а раз так — жить надо!

Мать все старалась накормить сына, придвигала ему поближе самое вкусное. И рассказывала:

— Не серчай, сынок, что воспрещаю уйти от Оли. Знаешь сам, я еще по молодости вдовой осталась. Горькая это доля жить беззащитной и без помощи, но в другой раз взамуж не пошла, хоть и сватались. Срам признаться. Было поначалу, с других деревень предлагались в мужики. Не скажу худого, путящие люди. Даже агроном из Масловки приехал, с полдня уговаривал, я отказала.

— Почему?

— А на што он мне сдался? Кальсоны его стирать да кормить. У него руки с жопы выросли. Колхоз ему дом дал. Он его не ремонтирует, весь прогнил, того гляди завалится. Какой с него хозяин и помощник? Нахлебник ни к чему.

— Ну а другим чего отказала?

— Лесник приходил. Хороший человек и трудяга, каких мало. Но ты имелся. Не хотела отчима приводить, он отца не заменит.

— Я уже сам семейный. Или с тех пор никого не приглядела?

— Нет, сынок.

— Мам, я редко бываю у тебя. Одной трудно. Вот как сегодня заболела, а рядом — никого. Мне спокойнее будет, если хозяин появится. Или нет путевых в деревне?

— Миша, хорошие все заняты, а говно никому не нужно. Правда, наш кузнец овдовел. Жена померла. Дети в городе давно устроились, сюда, как и ты, редко появляются.

— Ну, и приведи его!

— Года не прошло, как жены не стало. Нельзя, не положено по обычаю. Дань памяти для покойной соблюсти нужно. А и бабы… Ну, наши деревенские уже кружат вокруг него. Пироги ему носят, варенье. Прикармливают, завлекают.

— Смотри, уведут человека!

— Они его в гости зовут, а я не дозволяю! Да и зачем? Покуда сама справляюсь, а старость придет, ничего не станет нужным.

— Совсем извелась ты в одиночестве, и я редко тут бываю. Но ничего! Выйду на пенсию, насовсем сюда переберусь. Отдохну от города, забот и проблем. Станем с тобой вдвоем жить, как когда-то. Оставим прошлое за порогом дома, согреем стены теплом. И самих себя на ноги поднимем. Порадуемся, что хоть нас с тобой ничто не разлучило.

— Что-то скверно у тебя на душе. Много грусти. Стоит ли в твои годы про пенсию говорить? Не рано ли? С чего в деды торопишься, не став отцом?

Михаил и вовсе сник. Тут вдруг кто-то в окно постучал, крикнул со двора зычно:

— Эй, хозяюшка! С Новым годом тебя!

— Кузнец наш, Василий, пожаловал! Говорила о нем. Все ж сколько гнала, едино приперся! — отворила дверь.

Каким маленьким и низким показался дом, когда в него вошел кузнец. Он нажелал короб счастья. Сундуки здоровья и вытащил из-за пазухи подкову.

— Сам сделал. Давай над дверью повесим, чтоб счастье в дом к тебе вприскочку бежало! А я сторожем тут, чтоб мимо не проскочило. Примешь? — глянул на мать.

Та брови сдвинула:

— Сызнова спешишь?

— Да мне много не надо. Мешок хлеба, ведро борща, чугун картохи! И все на том! Особой мороки не потребуется. Меня голодным держать нельзя, злым становлюсь. Тогда картоху вместе с чугуном сожру!

— Будет тебе! — смеялась мать.

— А что, Миш, я ж тебя еще голожопым помню. Теперь мужик! Чего ты в городе застрял? Вертайся к нам в деревню. Мы тебе такую кралю выберем, за год по трое ребят рожать будет, а то чего твоя, городская, в яловых ходит? Почему не рожает?

— Сначала сами спешить не хотели, теперь поняли, что безнадежно опоздали. Жена боится, да и врачи в этом возрасте уже не советуют рожать, — соврал Мишка.

— Смени бабу! Наши деревенские до гробовой доски ни хрена не боятся. Вон бабка Блиниха в прошлом году Кольку родила. Пятого! А самой уже пятьдесят восемь. И не боится, что поднять не сможет. Старшие дети не бросят его. Чего уж пугаться? Ее первый сын сам скоро дедом станет, а мать еще сама дрозда дает. Вместе с невесткой среднего сына в одной палате рожала. И ни хрена! Обе разродились, потому что нашенские! Знай, Мишка! Бабы не хотят родить, когда не любят мужиков. А ежли любят, то как наши — на всю жизнь без остатка, без оглядки! Запомни и присмотрись к своей шишиге! Пусть она поменьше по врачам бегает, кикимора облезлая!

— Угомонись! Оля у нас красивая! — обиделась мать.

— Обычная баба! Ничего особого. Видел ее. У нас в деревне лучше и моложе найти можно, если поискать! — подморгнул лукаво Мишке. — А то мою младшую бери. Ей нынче восемнадцать будет. Вся в меня зараза! В городе теперь учится на ветврача. Я ее спрашивал: «Кого ж в городе лечить станешь?» Она мне в ответ: «А там людей не осталось, только мои пациенты. Сплошь козлы, бараны, суки… Так что без работы не останусь».

Уезжал Мишка из деревни лишь через три дня. Все соседи провожали с гармошкой, с песнями. Как не хотелось ему возвращаться в холодный, так и не ставший своим город.

Дома его никто не ждал. Ольга позвонила и отпросилась еще на день. Она даже не поинтересовалась ничем. Говорила сонным голосом, и Михаил досадливо положил трубку на рычаг. Только хотел помыться с дороги, снова телефон зазвонил.

— Приехал? Вот и хорошо! Скорее приезжай! Тут мы уже закипаем. Присесть некогда. Одно за другим валится!

— У меня еще две недели отгулов! — напомнил Смирнов.

— Потом отдохнешь. Мы уже с ног валимся. Весь праздник в поту и в мыле! Короче, высылаю за тобой машину! Выскакивай.

… — С Новым годом! С новым делом! — встал навстречу криминалист и, чертыхаясь, рассказал, как провел праздник город: — Ты уже к похмелью прибыл, а нам тут досталось! Вытрезвители битком. Следственный изолятор переполнен. Народ как с ума сошел. Вот и теперь, знаешь, куда едем?

— Понятия не имею!

— Бабка с балкона вылетела. С седьмого этажа. Ей уже под семьдесят, давно на пенсии. Тихо жила, никому не мешала, ни на что не жаловалась. Соседи не верят, что сама…

Смирнов осмотрел труп. Вошел в квартиру, здесь все еще ждало хозяйку. Даже кошка заглянула за спину Михаила. Он осмотрел квартиру, описал. Вместе с оперативниками и криминалистами вышел на балкон.

Следователь сразу понял, что сама бабуля не могла выпрыгнуть с балкона. Чугунные ограждения высокие и прочные, забраться на них у бабки не хватило бы сил. Упасть, вниз перевесившись? Тогда нужно было б встать на стул или на табуретку. Ничего такого на балконе не было.

— Кому могла открыть старушка? Конечно, знакомым людям.

— Надо сообщившую допросить, — просит Смирнов оперативников позвать соседку.

— Я собаку во дворе выгуливала. Вдруг слышу крик. Глядь, Софушка с балкона падает. Я к ней кинулась. Она ногами дрыгнула и душу выпустила враз.

— Кроме нее, кто-нибудь был на балконе?

— Не видела, брехать не стану.

— Вы с ней дружили?

— Конечно! На детских аттракционах в парке лет восемь вместе работали.

— Дети у нее имеются?

— Понятное дело есть. Целых двое. Сын в тюрьме сидит, да дочка — алкашка, не просыхает никогда. Я ее тверезой лет десять взад видела. Киряет вместе с мужиками в пивбарах.

— Вчера или сегодня она приходила к матери?

— Я не видела.

— А она курит?

— Кто?

— Хозяйка или ее дочь? — спросил Смирнов, уловивший запах табака, как только вошел в квартиру.

— Боже сохрани! Софушка в рот папироску не брала никогда. И дочка не курит. Это точно!

— Не знаете, кому она еще могла открыть двери? Курящему!

— Она в квартире не дозволяла никому!

— Но кто-то тут курил.

— Может, только брат ее? Но и его на балкон выгоняла. Он раз в пять лет навещал. Уж и не знаю, живой ли нынче?

Дочь старушки нашли быстро, валялась пьяная за пивбаром. Вокруг нее бездомные псы кружили.

Узнав о смерти матери, баба сразу протрезвела. В глазах слезы ужаса.

— Не может быть! Я у нее неделю назад была. Она ни на что не жаловалась. Еще и мне по морде надавала.

— С балкона упала, — уточнил Смирнов.

— Чепуха! С чего ей убиться вздумалось? — не поверила женщина и тут же согласилась поехать на квартиру матери.

— Посмотрите, все ли на месте? Может, что-то пропало?

— Ничего никуда не делось. Все как было! — погладила кошку. Та уселась к ней на колени, замурлыкала, почуяв знакомые руки.

— У нее брат имеется? Он в городе живет?

— Да, только на окраине. — Назвала адрес. — Я его недолюбливаю с детства. Ехидна! Подковыра! Не хочу его видеть. Он всю жизнь меня высмеивал, что хуже меня на свете нет. Ну и я его из козлов не вытаскиваю. Скряга, потому и не общались с ним. Мамка даже на праздники, не звала.

Брат Софьи, услышав о смерти сестры, сказал не задумываясь:

— Ленка скинула! Небось на бутылку клянчила, а мать не дала. Та по пьянке и сбросила.

«Интересно! Брат родной! Не удивился, не пожалел о смерти сестры».

— Давно вы у нее были в последний раз?

— У Сони? Года два назад.

— Извините, у вас не найдется закурить? — попросил криминалист, приехавший вместе со Смирновым.

Хозяин тут же достал из кармана пачку «Астры», уже начатую. Закурили.

— Может, поедем на квартиру вашей сестры? — предложил Михаил.

— Чего я там не видел? Ее дочь-алкашку?

— Ее там нет. Квартира опечатана нами. Посмотрите, все ли на своих местах? Может, что исчезло?

— Откуда знаю? Два года не был. За такое время сколько могло поменяться?

И все ж его уговорили.

Едва Матвей перешагнул порог, кошка, увидев его, зашипела. Шерсть на ней встала дыбом. Она закричала так, словно в квартиру вошел не человек, а зверь.

— Во, гадость! Она, как и сестра, терпеть не может курящих. Едва я на порог, эта тварь уже топырится. Пока колбасы кусок не дам, не успокоится, рычать будет. Мужиков тут не было никогда. Вот и одичала животина, — прошел в комнату, огляделся, сел на диван.

— Все ли тут на своих местах?

— А чего у нее брать? Сами видите, даже бродяге позариться не на что, — усмехнулся криво.

Ни криминалист, ни следователь, ни сам Матвей не уследили, как кошка шмыгнула на диван и с воем вцепилась ему в шею. Тот заорал от ужаса и боли. Кошку еле оторвали, закрыли ее в ванной.

Смирнов спросил:

— Так за что сестру убили?

— Я при чем? — ответил Матвей, охая.

— Пройдите на кухню. Вы недавно были там. Ваши окурки в блюдце до сих пор лежат. Сестра их минуты не потерпела бы.

— Не убивал я ее, — твердил Матвей.

— Почему кошка не кинулась на нас, чужих и курящих?

— Я ее бил, бывало.

— А зачем сегодня приходили к сестре?

— Просто так, навестил.

— Почему скрыл и сказал, что в последний раз был здесь два года назад?

Лишь в милиции признался братец, что убил сестру из-за квартиры. Просил ее перейти к нему, а квартиру отдать племяннику, сыну Матвея. Софья обозвала его козлом, стала выгонять. Он рассвирепел и плохо помнит, как выбросил сестру.

А ночью в камере колотили Матвея мужики за дикие вопли, крики, которые срывали со шконок даже бухарей, пропившихся вконец алкашей.

Его осудили на восемь лет.

Через несколько дней Смирнову позвонила Лена, дочь покойной Софьи:

— Спасибо вам, что не оставили без внимания смерть матери. Эта беда перевернула всю мою жизнь. Я навсегда бросила пить, устроилась на работу. Все начала заново. И теперь мама не ругает меня во сне. Жаль, что не уберегла ее. А вот кошка со мной. Все плачет, никак не может забыть маму. Даже спит в ее тапке. И зовет.

«К чему мне дела вспоминаются? Закончены они. Зачем их ворошить? Ведь больше никогда не вернусь в следствие, тем более в милицию. Сколько лет ей отдал, а какую получил благодарность? Преступнику поверили, но не мне. И зачем я старался? Шкворень оказался авторитетом. Дико, но ведь так случилось! Его записке и деньгам поверили. Я что был или не был, избавились от меня. Иного не скажешь. Выходит, кому-то нужен был мой крах? Конечно, в первую очередь Олегу», — вздыхает Смирнов, и на душе становится тяжко.

Сын Олега — губошлепый нахальный парень, но для Олега он самый лучший, единственный. «Не насильник мой пацан! Слышь, Мишка! Не как отцу, как своему другу поверь. Он еще ни с одной девкой не спал. И тут не успел! За что его убивать? За что меня в могилу толкаешь? Ну если дело хочешь передать в суд, не вешай трупы на моего! Не суй под пулю! Пусть — срок! Я докажу, что он не виноват!» — вспоминается Олег, упавший на колени перед Михаилом.

А через три месяца он вошел в кабинет совсем другим. Холодный как лед, сел напротив, достал пистолет, положил перед Смирновым.

— Не понял! Зачем это?

— Стреляйся, мразь! Сию минуту! Здесь! — приказал Олег.

— Ты сдвинулся! С чего ты взял, что я должен застрелиться?

— Кто моего сына отдал под расстрел? Теперь все знают, что он не виноват, но его нет! Почему ты жив? Стреляйся, если ты мужчина!

Михаил вылетел из кабинета, а вслед ему посыпались оскорбления, одно унизительнее другого.

Олег теперь часто приходил в кабинет Смирнова. Смотрел молча, ненавидяще, а потом стал грозить.

— Слушай, Олег! Как друга прошу, не доставай. Не нарывайся! Я тоже предел имею. Не вынуждай! — не выдержал Михаил.

— Ты мне грозить? — вскочил Олег.

Смирнов поддел его в подбородок так, что Олег с грохотом упал на шкаф, разбил спиной стекло. На шум вбежали оперативники. Олега увели в медпункт, Михаила — к начальнику.

— Что случилось, Смирнов? — спросил тот хмуро.

— Достал он меня своим сыном. Стреляться вынуждал, грозит постоянно, оскорбляет…

— А вы как хотели? За ошибки отвечать приходится. Да еще за такую! Вам ли жаловаться? Или не понимаете, что натворили? Поставьте себя на его место!

— Он сдвинулся. С ним невозможно работать!

— Никто, кроме вас, не жалуется. Олег — прекрасный следователь и достойно, по-мужски перенес отцовское горе. Его выдержке позавидовать.

— Я прошу оградить от него. Он мне мешает.

— Я не нянька никому! Вы сколько лет работаете вместе? Даже друзьями были. Вот и разберитесь сами. Не позорьте горотдел драками. Иначе я с вами обоими разберусь. Вам, Смирнов, не хватило выговора и понижения в должности, получите и понижение в звании.

— Хорошо! Я подаю рапорт!

— Закончите сначала все дела, которые имеются в вашем производстве. Потом мы продолжим разговор о рапорте, а теперь идите в свой кабинет и не мешайте мне! — посуровел голос генерала.

Михаил поспешил от него.

Больше месяца они не здоровались, не замечали друг друга. Но рабочие вопросы нужно было решать, и общение нехотя, сквозь стиснутые зубы пришлось продолжить.

— Смирнов! Я не могу отправлять ваше дело в суд без заключения экспертизы. Это основание для возвращения на доследование. Доведите до конца и впредь будьте внимательны! — возвращал Олег пухлые папки.

— Приловил! — смеялись молодые следователи.

Михаил скрипел зубами, но молчал.

Баллистическая экспертиза… Она была проведена сразу, а вот заключение осталось у экспертов. Надо забрать, значит, ехать на другой конец города, к черту на кулички.

— Можно мне взять оперативку, чтобы съездить к экспертам? — звонит Смирнов Олегу.

— Нет. Она на выезде.

— Что? Ни одной машины нет?

— Ни одной.

Пришлось добираться на автобусе. Ох и злился в тот день Михаил на Олега. Целый день потерял на транспорте. Зато как злорадствовал Михаил, когда Олега, опоздавшего на совещание из-за утренних пробок на дороге, при всех, как мальчишку, отругал начальник горотдела.

Еще большую радость испытал, когда из уголовного дела, которое вел Олег, пропала справка врача-гинеколога. Она была основой дела. Олег перевернул весь кабинет, все ящики и папки, но справку не нашел. Пришлось взять у врача дубликат. Начальник горотдела за утерю документа объявил строгий выговор.

В исчезновении справки Олег обвинил Михаила. И хотя у того никогда не было ключей от кабинета Олега, он даже в лицо заявил:

— Устроил мне пакость со справкой? Ну ничего! Зато я тебя припутаю, не выберешься!

Смирнов долгое время вылавливал «малину» Шкворня. Следил за всеми событиями в городе, потому что каждое так или иначе было связано с этой бандой. Случалось, поручали расследование отдельных эпизодов другим следователям. Они обязательно советовались со Смирновым, держали его в курсе каждого события. И только Олег не счел нужным ставить в известность бывшего друга. Кто знает, как повернулись бы события дальше, если б не случай…

Рабочий день подходил к концу, когда начальник горотдела велел всем подняться к нему в кабинет на несколько минут.

Михаил сложил бумаги, привел в порядок стол и вышел из кабинета. Закрывая дверь, увидел Олега. Тот тоже направлялся к начальнику. Им предстояло пройти дежурную часть, длинный коридор и вместе подняться по лестнице.

Смирнов поморщился. Решил подождать, когда Олег пройдет подальше, чтоб не идти рядом. Михаил не глянул вперед, а там…

Дежурный патруль доставил в отдел трех алкашей. Пьяные, грязные мужики матерились по-черному. Сержант прикрикнул. Это всегда действовало безотказно, но раз на раз не приходится, и алкаши с кулаками кинулись на сержанта. Трое на одного. Тут подоспел Олег, вступился. Именно на него с рыком кинулся здоровенный обросший мужик с обезумевшими от пьянки глазами. Он тут же поднял Олега чуть ли не к потолку и завопил:

— Бей ментов! Спасай Россию!

В следующий миг Олег уже корчился на полу. Над его грудью зависла нога алкаша в тяжеленном сапоге. В углу двое других пьянчуг рвали в клочья сержанта.

Михаил подскочил сзади, сделал подсечку, свалил громилу на пол, закрутил ему руки за спину, нацепил наручники. Молча поднял Олега на ноги, и уже вдвоем они быстро угомонили алкашей, доставших сержанта.

Когда пьянчуг запихнули в вытрезвитель, Олег и Михаил пошли к начальнику, не обронив по пути ни слова.

В этот раз на совещании Олег не высказал ни одного замечания к следователю Смирнову.

Они не помирились, но отношения их стали более терпимыми. Олег уже не грозил, не оскорблял Михаила по любому поводу. Редко отказывал в машине. Здоровался еле приметным кивком головы, но при этом никогда не подавал руку.

Смирнов никому не рассказал о случившемся. Он ждал, когда Олег сам все поймет.

Прошло два месяца. Михаила среди ночи вызвали на происшествие. «Оперативка» стояла у подъезда, и пожилой водитель сочувствовал:

— Ну и жизнь у вас, Михаил, собачья! Работа — сущее наказание! Не успеешь в койке согреться, уже опять ехать надо куда-то! В чьей-то беде ковыряться. И только наши собственные беды никто не видит! Да и как помогут? Чем?

— Не понял. О чем это вы печалитесь?

— Да как же? Сколько лет вы с Олегом дружили? Считай смолоду. Вышла ошибка, и на всю жизнь врагами стали.

— Ничего! Время примирит, — ответил Михаил.

— Где уж там? Вчера с ним ехали. Год исполнился, как его сына не стало. С лица чернея, сказал: «Места себе не нахожу, покуда этот гад живой рядом ходит. Сына загубил ни за что! Ну да я ему отплачу той же монетой. Своей кровью поплатится! Никогда не прощу его!» А ведь это о тебе он сказал.

— Говорить можно что угодно, и грозит не первый день. Тот, кто много говорит, ничего не сделает. Страшен молчаливый, а Олег что сделает? Мы оба следователи. Не можем и не имеем права вредить друг другу в работе. Так что мне опасаться нечего.

— Ну, жизнь держится не только на службе.

— А в ином тем более он не опасен.

— Смотри, Михаил, Олег — человек злопамятный.

Смирнов вскоре забыл о предупреждении водителя, лишь

иногда ловил на себе колючие, злые взгляды Олега и ждал, когда время излечит душу человека.

Михаил, а такое было с каждым следователем, вел сразу несколько дел. Именно потому в его кабинете никогда не было пусто. Вот и в этот раз мало того, что в кабинете не протолкнуться, в коридоре все стулья заняты. Все по разным делам. Свидетели, потерпевшие, очевидцы. Всем нужно уделить внимание. Он работал, не глядя на часы. И вдруг услышал:

— Смирнов, зайдите ко мне!

— Что случилось? — спросил у Олега от порога.

— Тебе жена дозвониться не может.

— Тьфу, черт! Я думал, что серьезное, а ты…

— Вот как? Да ты и дома — сволочь! — услышал вдогонку.

Он позвонил домой, но никто не поднял трубку. На работе Ольги тоже не было. Не появлялась она и у родителей.

«Значит, у подруг застряла. Хотела предупредить, что придет поздно. Ну и я не скоро вырвусь отсюда», — подумал Михаил. Домой пришел к полуночи, Ольги не было.

А через десяток минут позвонил Олег:

— Спишь? Так вот, твоя жена в больнице. Ее на «скорой помощи» привезли.

— Что с ней?

— Меньше надо по телефону болтать. Тебе врачи звонили и не смогли пробиться.

— Что с Ольгой?

— Упала, на гололеде поскользнулась. Сотрясение мозга и перелом ноги. В травматологии теперь лежит в гипсе.

— Как же добраться туда теперь? — глянул на время.

— Сегодня уже не надо. Я съездил, пока ты там всех допрашивал. Отвез, что нужно в этих случаях, сказал, что это от тебя, а ты на происшествии. Она поверила.

— Спасибо, Олег.

— Добром — за доброе, но не только это между нами. Ту пропасть никому из нас не перескочить и… не подать руки…

Ольга долго лежала в больнице. Михаил бывал у нее далеко не каждый день. Он почти каждый день виделся с Дамиром.

Стукач охотно рассказывал Смирнову обо всем, что видел в соседском доме и возле него.

— Я себе для этого дела подзорную трубу завел и всякий день в нее смотрю за соседом. В ней, в той трубе, он весь как на ладони. Даже в сортире от меня не спрячется. Вижу все, что он ест и пьет, с кем говорит. А вот о чем, этого не знаю. Всем хороша труба, но вот жаль, что уши ей не приделали. Глухая! Если б слышала, цены б не было той штуковине.

— Он один теперь живет? Не появлялся у него рыжий здоровый детина?

— Такого нету. Раньше был.

— Когда раньше? Неделю назад?

— Да нет! Давно.

— Кто с ним живет теперь?

— Охрана ихняя. Мужики. Плюгавые, оборванные, грязные, как бродяги.

— Сколько их?

— Трое! Один завсегда в доме прибирается, жратву готовит, постирушки делает, по магазинам бегает, а двое других сторожат попеременку: сначала — один, другой в то время спит, и наоборот.

— Из дома Шкворень часто уходит?

— Когда как. Вчера до ночи мотался где-то, воротился поздно. Сразу свет включил. Впереди себя бабу пропустил. Вместе они приехали. Она «косая» была, шаталась. Он ее приобнявши вел. На крыльце чуть не грохнулась. Удержал ее козел и в дом увел.

— А женщина ли это была?

— Ну как же так? Что ж я бабу от мужика не отличу? Все женское при ней. Ее и без подзорной трубы видно.

— Когда она ушла от него?

— Еще с ним. Не покинула. Знать, понравился.

— Скажи, а ночью к нему не приходят?

— Нет! Я ж глаз с него не спускаю. Не то что человек, муха неприметно не пролетит, — уверял Дамир Смирнова.

На следующий день Дамир рассказывал следователю о новой бабенке Шкворня. Эту он тоже привез на такси и снова пьяную.

— Интересно, почему только пьяных возит?

— А какая трезвая с ним согласится? Вы ж знаете его: рожа бандитская, сам корявый. И тоже киряет. Мне кажется, он и на тот свет уйдет бухим. Я его трезвым и не видел. Все нормальные бабы замужем, а эти, шалавы, кому еще нужны?

— Хоть одну в лицо запомнил?

— Они все на одну рожу! Все крашеные! Да и падают. Пока от калитки к крыльцу доползут, иная, да что там, по три раза дорожку носом вспашет…

Лишь потом узнал Смирнов от Ванюшки, что все эти бабы были бандершами, барухами, привозили Шкворню его долю от шпановских «малин» с краденого барахла. Ни одна не была в постели с паханом. И не пили. Пьяными прикидывались по велению Шкворня. Тот вмиг приметил подзорную трубу в руках Дамира и понял, для чего она ему нужна.

Шкворень знал: пока стукач следит за ним, милиция не нагрянет. Если Дамир не торчит в окне, надо уходить. Сосед пошел закладывать его лягавым.

Дамир ничего не знал о Ванюшке и считал, что только на него опирается в этом деле милиция. Михаил всегда внимательно выслушивал стукача. Его сведения всегда вознаграждались. Ведь за кучей болтовни он обязательно сообщал что-то важное, сам того не зная.

— А у бандюги сторожа поменялись. Сразу оба. Те, что вместо псов на дворе болтались. Других он взял. Они помоложе и покрепче прежних, но меж собой грызутся. Чего-то никак не поделят.

— Ты их раньше у него видел?

— Нет. Совсем новые. Я их в городе не встречал. Наверное, Из зоны недавно. Злые, лаются меж собой гадко.

Смирнов вскоре выяснил, что двое стремачей, появившихся у Шкворня, — освободившиеся из зоны воры. Отсидев по семь лет в Сибири, вновь вернулись в город. Их прямо на вокзале сфаловали к пахану. Недавние зэки решили перевести дух после тюряги, откормиться и оглядеться, присмотреть себе удачливую дерзкую «малину» и втереться в нее вместе с потрохами.

Сколько б они проканали у Шкворня, сами не знали, но в это время вернулся из ходки Влас. Узнав о нем от Дамира, Смирнов не стал медлить и решил взять Меченого в тот же день. Ведь осужден был Влас на семь лет, а прошло всего два года. Михаил был уверен, что тот ушел в бега из зоны и теперь скрывается в городе.

Оперативная группа, как всегда, нагрянула ночью. Влас вместе с паханом, никого не ожидая, выпивали на кухне. Когда милиция вошла в дом, ни Шкворень, ни Меченый даже не попытались убежать. И на требование оперов пройти в машину, Влас спросил:

— А на кой предмет? За что?

— Там разберутся! — ответили ему.

— Вашему лягавому за этот кипеж намылят тыкву и кое-что вырвут! — предупредил, смеясь.

Он покорно сел в «оперативку».

В кабинете Смирнова достал справку об освобождении из зоны.

— На каком основании тебя отпустили досрочно? — изумился Михаил.

Влас, презрительно усмехаясь, молчал. Он не счел нужным отвечать на вопрос. Смирнов был вынужден связаться с зоной по телефону.

— На каком основании выпустили из зоны рецидивиста? Чем вызвана поблажка? Мне и всему горотделу стоило немалых усилий выловить и спрятать его за решетку, а вы его, и половины срока не продержав, отпустили!

— Да! Выпустили!

— Но почему?

— Будь он вольным, к награде представили бы. Этот Влас — человечище! — ответил начальник спецчасти зоны.

— Что? Вы шутите? — не поверил Смирнов.

— Видите ли, решение о досрочном освобождении заключенного из зоны утверждается высшей инстанцией. В Москве! Вам это известно. И если человек вышел на свободу, на то имелись веские основания!

— Назовите их! — попросил следователь.

— Влас работал в бригаде путейщиков и прокладывал ветку на участке в сорок два километра. Эта дорога связывает два города, но проходит по очень сложному участку. Особо трудными были семь километров горного перевала. Люди уложились в отведенные сроки и работу выполнили добросовестно. Мы сами проверяли качество, и претензий к путейцам не было. Вводить дорогу в эксплуатацию можно лишь после проверки комиссией из Москвы. Мы ждали ее приезда достаточно долго. Комиссия нагрянула внезапно и сразу потребовала показать работу. Вот тут наш мастер спохватился и велел троим из бригады срочно проверить участок дороги, где именно они и проложили рельсы. Они уехали на дрезине, а почти следом за ними — комиссия и городское начальство. Двух городов! Вместе с журналистами. Всего сто два человека. Они проехали половину пути. Все шло нормально. Машинист прибавил скорость и не заметил мастера, который сигналил остановку. У него в руках был сигнальный флажок, но… поезд проскочил мимо. Тогда Влас, рискуя жизнью, каким-то чудом заскочил на подножку и успел. Машинист сбросил скорость и остановил поезд у самой опасной черты, прямо перед завалом. Крушение поезда было бы неминуемым. Внизу — пропасть, вверху — скалы. Никто бы не уцелел. Горный обвал ночью случился. Это не по нашей вине, землетрясение подвело. Завалило все те семь километров. Когда поезд остановился, поначалу никто из приехавших не мог сообразить, что произошло. Из-за чего случилась столь внезапная остановка? Когда глянули вперед, стало страшно. Ведь до катастрофы оставались два десятка метров. Сто два человека остались жить. Никто, кроме Власа, не сумел бы заскочить в поезд, идущий на полной скорости.

— Ну, у него в этом большой опыт! — усмехался Михаил.

— И слава Богу! На наше счастье, что он у него был, и человек решился! А ведь собой рисковал. Вот вам и зэк! Не знаю, сумел бы я или вы сделать такое, успеть, но вряд ли! Даже по приказу. И дело не в опыте! Нужно было иметь большое желание уберечь людей от смерти, а вы его называете негодяем! Если такое услышали б те представители из Москвы или жители двух наших городов, у вас были б большие неприятности. Ведь этому человеку предлагали остаться у нас, но он избрал ваш город, назвав его своим. Видимо, на этот раз машинист сбился с пути и завез его не по адресу. Вы — свободный человек, жаль, что так и не оценили еще одну нашу с вами ценность — жизнь…

Михаил ничего не успел ответить, начальник спецчасти положил трубку на рычаг, сочтя разговор исчерпанным, а Смирнову снова не по себе стало.

«Вот и этот тоже упрекает, что не дорожу жизнью. Не своей, конечно. Кому моя нужна? Ладно Олег, теперь и Влас в лицо смеяться начнет. И зачем я, дурак, велел закрыть его в камере, да еще взять под охрану? Теперь срочно отпустить придется, да еще с извинениями. Хотя знаю, что не пройдет и года, как снова придется его отлавливать и судить. Ведь он не сможет жить без «малины». Не куда-нибудь, к Шкворню подвалил после зоны, а это о многом говорит. Они снова начнут сколачивать банду. Но попробуй возьми его. Он этот случай с досрочным освобождением как медаль будет каждому в глаза тыкать. Кто теперь осмелится арестовать его? Но сколько бед натворит, пока на воле и не пойман за руку? Нынче его не взять по подозрению», — открывает камеру и зовет Власа на выход.

Меченый не спеша встал со шконки, потянулся и, став средь камеры, рявкнул:

— Ну что, лягавый потрох, получил по самые? А ведь трехал тебе, висложопый хряк, что нельзя на меня наезжать! Иль ты думаешь, будто, отпуская, отмазался? Хрен в зубы! За беспокойство и оскорбление достоинства моей личности врубят тебе и по соплям, и по тыкве! Отморозок ты, а не следчий. Тухлая параша у тебя вместо кентеля. И сам ты — выкидыш старой потаскухи!

— Влас! Живо обратно в камеру! За оскорбление! — побагровел Смирнов.

Меченый будто не слышал, пошел к выходу, напевая блатную песню про Мурку:

…раньше ты носила фетровые боты, с коверкота шляпу на большой, а теперь ты носишь драные калоши, но зато зовешься лягашой…

Влас открыл двери милиции ногой и вышел на улицу с высоко поднятой головой. Извиняться перед ним Смирнов не стал, а через три дня начальник горотдела вызвал Михаила в кабинет. Багровея от возмущения, тряс жалобой Власа, распекал следователя целый час.

— Вы, следователь Смирнов, считались самым опытным! Как могли допустить такой промах? Не узнав ничего о

причине досрочного освобождения, запихнули человека в камеру!

— Он был осужден на семь лет! И тогда его называли вором! Уверен, через месяц-другой снова будем его отлавливать!

— Если у вас на это будут неопровержимые доказательства! Убеждения и предположения к делу не пришьете! Слишком много проколов у вас в последнее время, непростительных, грубейших! Нельзя терять веру в людей. По-моему, вы сами себе не доверяете! Торопитесь. В вашем деле спешка недопустима!

— А промедление смерти подобно! — вставил Михаил раздраженно.

— Ну вот что. Никакой самодеятельности! Отныне всякий случай задержания согласовывать с начальником следственного отдела! С Олегом. Только с его согласия. Вам понятно? Хватит нам извиняться за вашу поспешность, из-за которой случается трагический исход. Непоправимый, неоправданный, а отвечать за эти результаты приходится всему горотделу. Ваша ретивость уже поперек горла встала! Не позорьте себя и нас! Нынешний случай уже известен всему городу. О нем местная пресса рассказала. Теперь о вас все жители узнали как о злобном, несправедливом человеке, а Влас — герой! Пусть на год или месяц, но он не нарушил закон! А вот вы…

«Ох уж эта пресса!» — поморщился Смирнов невольно и представил, что говорят о нем тесть с тещей.

«Я иного не ожидал! Сколько ни шлифуй его, так деревенщиной и останется. Все по-своему делает! Опозорил и нас!» — досадливо скажет тесть. «Не повезло нам с зятем! А каково нашей Оленьке? Бедная девочка! Зачем его пожалела? Ведь столько поклонников имела, но выбрала самого неудачного!» — вздохнет теща. Ольга, прочтя газету, заплачет на диване, в который раз себя пожалеет.

И только мать рассмеется и на все пересуды ответит спокойно: «Вор, он и есть вор! Мой сын зря не сунет в каталажку! Значит, было за что! Не сегодня, так завтра выяснится. Лучше б написали, скольких тот Влас убил и ограбил, коли такой срок получил? А газетчикам что? Они одним днем живут!»

Михаил, вернувшись в кабинет, увидел на своем столе все городские газеты с подчеркнутыми статьями о нем и Власе: «Милиция снова бесчинствует!», «Кто ты, следователь?», «Герой — за решеткой!», «Нарушитель закона — следователь!».

В каждой статье, помимо Власа, упоминался сын Олега и его противозаконный расстрел. Все газетчики сочувствовали несчастной семье и клеймили Михаила.

«Таким нет места в органах правопорядка…», «Как смеет Смирнов после случившегося вести расследования и работать следователем?», «Он опозорил горотдел и наш город!» — кричали газеты на все голоса.

«Понятно, что здесь сработал не Влас! Ему плевать на других. Он никогда не вступился бы ни за Олега, ни за его сына! Тут сам Олег все устроил. Ему нужно опозорить меня со всех сторон, дискредитировать как следователя и человека, а уж потом расправиться. Втоптанного в грязь никто не защитит и не вспомнит добрым словом. Значит, газеты и вся эта шумиха — лишь подготовка к расправе. Она будет жестокой, — почувствовал Михаил и еще раз внимательно прочел газеты. — Да! Все ясно. Общественное мнение подготовлено. Милиция должна сделать выводы. А не лучше ли мне упредить все и уйти вовремя? Тесть подыщет что-нибудь подходящее. Да и голова не будет болеть, не станут срывать среди ночи на происшествия! Чаще с Ольгой буду, а то уж и вовсе отвыкли друг от друга».

— Уволиться хочешь? Так я этот вопрос сам не решаю. Возьми отпуск на недельку или две. Пережди шумиху, успокойся и снова возвращайся к делам, но уже отдохнувшим, — посоветовал Олег.

Михаил никакого подвоха не увидел в том предложении, наоборот, Олег словно вернулся в прежнее время. В его глазах и голосе не уловил и тени злорадства, отчуждения. Смирнов тут же написал заявление, а через три дня ушел в отпуск.

— Ну что, лягавая паскуда? Не можешь из своей хазы вылезти? Забрызгали тебя по самую тыкву? А ведь мог дышать иначе, если б кентель на плечах имел, а не парашу! — позвонил ему домой Влас. — Упустил ты свое, отморозок! Потому остался, как катях, в луже. Отовсюду гонят, да и нам тобой не подтираться. В ментовке не все шибанутые, и без тебя найдем с кем сдышаться. А ты свой хрен грызи, если достанешь!

«Понятно, о ком это он! Выходит, со всех сторон обставляют, хотя Меченому соврать ничего не стоит. Олег не пойдет на контакт с ним. Влас на пугу берет», — убеждал, уговаривал Смирнов самого себя. Но внутренний голос не соглашался: «А газеты? Случайно ли все это? Как-то странно складывается жизнь. На работе, как волка в загоне, флажками обставили. Да и дома не легче. Жену совсем не вижу, на курсы домохозяек бегает каждый вечер. Подружки убедили. Ольга говорит, что после их окончания можно подумать о материнстве! Осчастливить приспичило! Столько не беременела, и вдруг уверенность появилась! От кого родит? Уж не от преподавателя ли? Сколько времени спим врозь? Я уж и забыл, какая она без одежды. Жена! А что о ней знаю? Как школьные приятели живем под одной крышей, моемся в одной ванне, едим из общей посуды, а все главное — врозь. Не предполагал, что так жить буду!»

Ольга никак не отреагировала на газетную трескотню. Ничего не сказала, лишь, прикрывшись курсами, отдалилась совсем.

— Сынок, Мишка, ну почему ты такой невезучий? — сетовала мать, а ночью, присев у его постели, гладила дрожащей рукой голову, плечи сына. — Как боюсь за тебя, Мишанька! Сама не знаю, с чего. Как подумаю, вспомню, страх душу сдавливает.

— Все образуется. Нужно только выждать время и не сорваться. Сама знаешь, не бывает вокруг светло. Где-то да промелькнет тучка, но ненадолго…

Когда Смирнов вернулся из отпуска, на работе уже забыли о случае с Власом. Да и до него ли? Оперативники взяли баруху, та и призналась, что с «малиной» кентуется. В ней Влас — голова, но и над ним имеются.

— Нет! Он не домушник и не скокарь! Не стопорило! Долю со всех имеет и делится со Шкворнем. Тот покуда на дне, но ненадолго.

— Опять Влас! Твой старый знакомый. Ты оказался прав, недолго отдыхал в героях! Бери дело к своему производству! — предложил Олег.

И снова к делу подключился Дамир, но даже в подзорную трубу не видел Меченого. Тот не появлялся у Шкворня.

Влас, ну и хитрец, сам в дела не ходил, лишь долю имел, как говорила баруха. Именно это сложнее всего доказать.

Михаил расследовал не одно дело, но однажды, выехав на место происшествия, внимательно осмотрел его и заулыбался:

— Ну вот и все! Влас засветился, он был здесь! И теперь разговор с Меченым будет коротким. А вот и Шкворень! Оба отметились!

Оперативники растерянно огляделись. Ничего особенного не увидели, а следователь радуется.

— Что нашел?

— Видите? Оба влезли на склад через окно. Решетку снял Влас. Она небольшая. Он ее легко поддел «гусиной лапой»: царапина осталась, да и та незначительная. Этим инструментом только Влас работает. Он знал, что решетка старая и ненадежная. Этот наобум не пойдет, шума не любит. Тут просто сковырнул, значит, был здесь, заранее все увидел. И главное, след остался. Видите, каблук стерт на правой не весь, лишь боковая часть. Это его косолапость. К тому ж размер обуви Власа. Вот его манера: от окна до стеллажей табаком все присыпано. Это он на тот случай, если мы привезем собак, чтобы они след не взяли. Нынешние воры давно другим пользуются. Брызнут из балончика — не только пес, вся милиция ляжет. И эта зараза долго держится, особенно в закрытом помещении. Влас не верит новинкам, вместе со Шкворнем придерживаются старых приемов, считая их неуязвимыми и безотказными.

— А может, он сам был, без Шкворня?

— Видишь, вот фонарик обронили. Свет, понятное дело, не хотели включать. Спички зажигать не решились, а вот фонарик, посмотрите внимательно, он старого образца, обычный «жучок». В случае необходимости можно применить как свинчатку. Особый корпус. Именно такой я уже изымал у Шкворня. Другие имеют иное. Они искали фонарь, смотрите сколько следов! Даже ящики передвинули и загородили фонарь совсем. Уходили в темноте, спешно. Видно, сторож после ужина возвращался на дежурство. Второпях решетку так и оставили, не нацепили на гвозди. Непростительная беспечность! Стареть стали мои знакомые, забывчивостью страдают.

— А может, это не их фонарик?

— Смотрите сюда. Я еще не нажал его, но знаю, свет от него пойдет не пучком, а узким лучом, потому что внутри, в зеркале, имеются шторки-ограничители.

— Зачем им жужжащий фонарь?

— Да, современные — бесшумные, но на них нужны батарейки. Без них либо когда подсядут, фонарь откажет в любой момент, да и отбиться нынешними нельзя. Этим же любую голову раскроить можно.

— Ну а по следам… Они и у других могут быть стоптаны вот так же, и размеры совпадут. Не только Меченый сорок третий носит, — сомневались оперативники.

— Посмотрите на окно, в которое вылезали. Видишь, Влас головой задел, и там, в трещине, осталось несколько его рыжих волос.

— Он не один на свете рыжий! — не согласился оперативник, проведя пятерней по своему золотистому затылку.

— У тебя они не вьются. В том ваше отличие.

— Но кто их навел на этот склад? Сторож?

— Исключать ничего нельзя. Все нужно проверить, каждую версию, но, по-моему, охрана здесь ни при чем. Есть на складе тот, кто имеет отношение к Власу и Шкворню. Эти стыковки, к сожалению, очень часто встречаются в нашей практике.

Оперативники ушли в машину, оставив следователя с кладовщиком, и еще долго удивлялись:

— Может, и говно он как человек, но как следователь — мало ему равных. Все приметит, увидит, поймет. Я б те волосья и не заметил бы! Этот не упустил. Каждый след разглядел.

— А фонарь? Я сам офонарел. Не поверил бы, что воровской.

— По-моему, он этого Власа и Шкворня знает лучше своих родственников!

— Во всяком случае, когда дело закончит, насует газетчиков в дерьмо мордой. Я б на его месте заставил их публично извиниться!

— А за мальчишку?

— Ну, тут, знаешь, от проколов никто не застрахован. Ведь не умышленно получилось.

— Все понятно, но отрыгаться тот парнишка будет ему до конца жизни.

— Одно знаю, когда Меченого возьмем, многое в отношении Смирнова наладится.

— Меченого взять не просто. Ну а Шкворня и вовсе! Этот не дается сухим. Кого и сколько наших вырубит из жизни? Оно и Влас не легче. Я уже один раз брал Меченого — полгода в гипсе отвалялся. И зубы… Целых пять вставлять пришлось. А Сереге и того круче подвезло. Две операции ему делали. Кольку хирурги по частям кое-как собрали. Наших он уделывает шутя. Вот гад, хоть левой, хоть правой одинаково махается.

— И не он один, — грустно согласился сослуживец.

Михаил решил не медлить и брать Власа вместе со

Шкворнем в этот же день. Но, помня требование начальника горотдела, решил согласовать предстоящее задержание с Олегом.

Тот внимательно выслушал Михаила.

— Хочешь взять тайм-аут? Решил газетчиков на лопатки положить? Ну, дерзай! Только помни! У всякой победы — два лица! И одно из них тебе никогда не очистить от грязи!

— Уж лучше б ты убил меня! — вырвалось у Михаила в отчаянии. — Сколько я пережил, перенес и выстрадал! Чего только не слышал? Ты отравил всю мою жизнь! На работе и дома, во всем городе сплошные упреки. Ты не даешь даже секундной передышки и изводишь постоянно. Ты измучил меня! Я больше не могу! Ставь точку! Или-или! Я не железный. Ты довел до кипения! Неужели считаешь, что я намеренно отдал твоего сына под суд?

— Еще чего не хватало! Да если б хоть тень этой уверенности, давно пустил бы тебе пулю в лоб. Но ведь твоя ошибка отняла у меня сына! Ты не стал и уже никогда не будешь отцом, а потому не поймешь, что натворил! Я даже мертвый не прощу тебя. Иного от меня не жди! Я все вижу. И ты никогда не сможешь вернуть сына. Ты — его убийца! И не проси пощады! Убить тебя — это значит пожалеть, я на такое не способен. Ты в полной мере хлебнешь горя. Я только этого хочу! Ты мне нужен живым!

— Ты никогда не был мне другом. Я все годы ошибался в тебе!

— Заткнись! Ни слова больше! Не забывайся, что первым пустил в меня пулю, но к тому же заставил жить, чтобы отомстить за смерть сына! Я все понимаю, но не проси, не требуй невозможного. Я был твоим другом, чего несказанно стыжусь.

Смирнов вышел из кабинета Олега, шатаясь. На душе комом лежала тяжесть. «Как жить? Лучший друг стал врагом. С женой не клеится, мы с ней чужие. Она винит, что я обманул ее надежды, украл у нее молодость, но ведь не держал силой возле себя. Не умолял. Всегда говорил, что она свободна в своем решении и поступках. А ее родня? Тоже презирают. Стыдятся меня, мол, новая прослойка появилась в нашем обществе — городская деревенщина. И я все молчу, терплю! Ну, сколько? Не хватит ли с меня этих угроз, насмешек и унижений? — мелькнула впервые мысль о самоубийстве. — А что? Я все видел и познал. Была любимая работа. Теперь само существование здесь отравлено. Руки связаны. Как первачок, хожу за разрешением на задержание гадов к своему врагу. Он все сказал. Жена? Она не якорь в жизни. Скорее всего хоть раз спасибо скажет, что развязал ей руки».

Смирнов невольно потянулся к пистолету, лежавшему в сейфе. «Вот и все. Точку надо ставить самому. И не хрен просить о помощи!» — лег палец на курок. В это время пронзительно зазвонил телефон. «Хватит! Мне не с кем говорить!» Телефон орал взахлеб.

Михаил поднял трубку: «Сынок! Это я! Приехала утром, все никак не могу дозвониться к тебе! Спустись вниз, детка моя! Так хочу увидеть, а ноги подвели. Уж больно крутая лестница у вас. Чего? Спускаешься? Я жду!»

— Мишанька! Зайка моя! Как соскучилась по тебе, роднулька, кровинушка моя! Вот харчишек подвезла. Забери, возьмешь домой. Дай я на тебя нагляжусь!

Синие-синие глаза матери. В них столько тепла, столько любви и тревоги, в них боль и радость… «Как же я мог забыть о ней? Ведь именно я — вся ее жизнь. Ей всегда бесконечно дорог и нужен».

Михаил обнял мать, притянул к себе:

— Как вовремя ты приехала…

— Правда? Спасибо, сынок. А то думала, что неловко тебе за меня, деревенскую, потому постыдилась подняться в кабинет, — призналась, покраснев.

— Мамка! Мне так не хватает тебя!

— Вижу, Мишанька! Вот совсем недавно только виски были седыми, нынче вся голова сивая. Не с добра. Если б могла, как ранее, взять тебя на плечи и унести из этого проклятого города в наши деревенские поля и луга, на речку. Там ты избавился б от суеты и бед, стал бы прежним, как был. Да только не подниму тебя нынче, не хватит сил, а путь не близок.

— Мама! Я обязательно приеду к тебе на выходные. Не поесть, согреть душу. Мне так одиноко здесь. Спасибо, что ты есть у меня вот такая, самая лучшая на земле!

— Мишик! А ты впрямь вырвешься ко мне?

— Конечно.

— Я вареников налеплю. С творогом, твоих любимых. И борщ со свеклой. Хочешь, встречу тебя?

— Сам прибегу.

Смирнов вернулся в кабинет совсем иным. Спрятал подальше в сейф пистолет, закрыл его на все замки.

«А ведь мать меня любого любит, и я обязан жить хотя бы ради нее». Вспомнился Ванюшка, который всегда помнил о своей матери и не хотел рисковать собой, ради нее одной берег и себя.

«Неужели глупее мальчишки? Нет! Не порадуетесь моей смерти!» — представил Олега, Ольгу с родней. Решил побывать в деревне.

Он недолго погостил у матери. Михаил даже не мог предположить, что эта его поездка в деревню — последняя, и нелепая, нежданная беда уже встала за плечами черной тенью.

На следующей неделе, когда Смирнов вернулся на работу, оперативники взяли Власа.

Шкворня искали по всему городу, но он не появлялся нигде. Ни в кабаках, ни в притонах его не было. Дамир тоже не видел соседа, а Меченый категорически отрицал причастность Шкворня к ограблению склада.

— Не возникали мы там!

— Допустим, но как фонарик Шкворня оказался на складе? — показал Смирнов находку, ставшую вещественным доказательством.

— Не его! Не наш! Никогда не видел!

— На самом фонарике и впрямь нет отпечатков пальцев. Ничьих. А вот на шторке и зеркале «жучка» остались. Дактилоскопическая экспертиза подтвердила, что фонарик принадлежал Шкворню!

— Подстава! Кто-то подкинул, чтоб от себя отвести ментов!

— Положим, и здесь прав. А волосы? Ваши волосы взяты с места происшествия! Тут уж не подкинешь! Лаборатория исследовала…

— Где и кто там меня сумел ощипать?

— Когда в окно вылезали.

— Не были мы там!

— Влас! Вы не новичок. Понимаете, что от вещественных доказательств отпираться глупо! Ведь и на этом перечень улик не закончился. Их достаточно, чтобы признать вас виновными в ограблении.

— Подтасовал туфту? Накрутил? Ну, не обрадуешься! Я тебя еще достану. Жаль, что не урыл раньше. Упустил время, но ничего, от нас тебе не слинять!

Михаил не медлил. Вскоре Меченый был осужден, а через некоторое время, вот уж везение, Дамир позвонил и сказал, что уложил Шкворня. Смирнов вначале не поверил. Как этот дохляк Дамир смог осилить пахана «малины»? Нелепость. Его четверо крепких оперативников не могли удержать, а тут этот… Когда увидел пахана на полу в сарае у стукача, надел тому наручники, попросил оперативников живее запихнуть его в машину.

Шкворень не ломился в двери, не требовал отпустить, не оскорблял милицию. И вдруг исчез… Пропало его дело, а в самом углу ящика стола оказались деньги.

Как главарь банды мог выйти из камеры? Это осталось на совести охраны. Как и куда исчезло дело? Конечно, его забрал Шкворень. Зачем? Вероятно, предположил, что, выкрав его, лишит криминалистов возможности опознания отпечатков пальцев? Но нет, он не настолько глуп, чтобы не знать о спецкартотеке и архивах, которые переживут любого преступника. «Вряд ли его интересовали материалы дела. Их он тоже знал назубок. Мог выкрасть лишь для того, чтобы досадить мне. Он, конечно, знал, что грозит следователю в случае потери или утраты уголовного дела. Но что могло быть хуже его записки и денег? Они добили окончательно».

Михаил предположил, что вся акция организована Олегом, и передал из следственного изолятора с адвокатом заявление на имя начальника горотдела. В нем он прямо указал на бывшего друга как организатора дела. Проверка не подтвердила фактов, изложенных в заявлении, а Смирнова обвинили в клевете.

Михаил долго не мог поверить, что все случившееся произошло с ним. И это не сон, а горькая явь. Много лет он был убежден, что среди осужденных нет тех, кого посадили необоснованно, и пресекал всякие разговоры на эту тему даже в родной деревне. Не верил матери, которая говорила о подобном. Сломал это убеждение случай с сыном Олега. После того Смирнов умолк и больше не спорил с пеной у рта, что закон для всех одинаков.

Попав в сахалинскую зону, убедился, что не все отбывающие наказание заслужили его. Слушая иных зэков, понимал, что от них попросту хотели избавиться, либо подставили вместо себя, либо, как и ему, отомстили.

Жизнь в зоне была однообразной и трудной. Работали много. Начиная с весны и до самой осени люди почти не имели выходных. Путина выматывала всех.

Михаил, прибыв в зону, сразу увидел и узнал Власа. Он заметил удивленную растерянность Меченого, но прошел мимо молча. Встретил и Дамира, который никак не мог простить ему своего осуждения за убийство жены. Стукач считал себя невиноватым, а милицию обвинил в том, что от него решили избавиться лишь потому, что много знал.

Дамир, приметив бывшего следователя, лишь поначалу злобствовал, но уже через пару месяцев стерпелся, свыкся, иногда выказывал ему знаки внимания. Совал тому под одеяло пайку хлеба или несколько кусков сахара. Бывало, бутерброд с маслом запихнет в карман, проходя мимо, то луковицу туда уронит или горсть сухофруктов. Случалось, оладьями или блинами делился, отрывая от себя.

Смирнов видел и знал, что и в зоне Дамир остался стукачом. Он не сомневался: если Дамиру будет выгодно, не моргнув заложит его, и потому не обольщался.

К концу третьего года они уже здоровались. Нет, не за руку, едва приметными кивками. Оба, не общаясь, не обсуждая, опасались Власа и были настороже. Тот своим присутствием раздражал обоих.

Михаил из зоны чуть ли не всякую неделю отправлял жалобы во все инстанции, просил разобраться и наказать истинных виновников. Он убеждал прокуратуру и суды в своей невиновности, но жалобы долгое время оставались без рассмотрения, потом — без удовлетворения. Ему отказывали, не находя оснований для пересмотра дела.

Смирнов злился. Он стал угрюмым и замкнутым, окончательно разуверился в людях и перестал им доверять.

Он подолгу мог не общаться ни с кем, молчать часами. После отбоя лежал на своей шконке, уставясь в темный потолок барака.

«Доживу ли до воли? Если дотяну, как дальше жить стану? Вернусь к матери в деревню? Что буду делать там? Ведь, уехав, я отвык. Да и кому нужен такой? Вернусь уже стариком. Это серьезно. Дождется ли мать? Одна кругом, и некому помочь».

Она присылала посылки сыну: сало, лук, чеснок, печенье и варенье, теплые вещи. Даже домашние тапки прислала из кроличьих шкурок, теплые, легкие, но не для зоны. Их он берег.

Мать писала, что молится и ждет его. Ни на что не жаловалась. Сетовала на дальность дороги и дороговизну проезда, не то б приехала навестить его. «Держись, сынок! Не падай духом. Испытания приходятся на каждую судьбу. Коли ты достаточно выдержишь всего, Господь увидит и воздаст наградой. Вчера в церкви была. Поставила за тебя свечу Богоматери и очень просила Ее, чтобы помогла тебе. Никого в церкви не было, окромя меня, никто не мешал молиться. А когда я выплакалась и встала с колен, поняла, почувствовала, что услышана Пресвятою Девой. На душе так легко сделалось, аж петь захотелось, и слезы сами высохли! Ты мне пропиши, как что поменяется. Я очень жду!»

Михаил, приостановившийся с жалобами, после этого письма снова писать начал и тоже обратился к Богу.

Когда узнал, что его отправляют на условное, даже обиделся поначалу, но начальник спецчасти зоны вовремя напомнил ему, что условное наказание может быть сокращено, если Смирнов не допустит никаких нарушений.

Михаил даже изумился: о чем это он? Увидев в машине Власа и Дамира, понял, что их отправляют всех вместе, и поневоле вздрогнул внутренне: «Ладно, стукач станет дышать под боком. Он за сраную поблажку родную мать заложит, глазом не моргнув. Ну а этот прохвост как попал на условку? С ним как слышаться? Он без мозгов! Одни кулаки и зубы! Дня спокойно не проживем, вцепимся друг другу в глотки. Это они меня подсадили, сломали жизнь, изувечили судьбу. Как ему прощу? Он мне грозил этим и утворил! Да я при первой возможности сверну ему шею! Кто отпустил его? Почему? Уж здесь все на моих глазах — никакого геройства!»

Оглянувшись на надрывно кашляющего Власа, заметил, как тот сплюнул в тряпку сукровичный сгусток. Михаил все понял без слов, отодвинулся, подумав: «Только этого мне не хватало».

Жить в одной комнате с Меченым Смирнов не согласился бы ни за что, а потому был очень благодарен Золотаревой, отделившей бывшего вора. И хотя тот жил рядом через тонкую перегородку, но все ж не маячил перед глазами, не бесила Михаила рыжая наглая рожа. Да и работал Смирнов в паре с Дамиром. Влас со всеми заводскими вкалывал отдельно и, несмотря на то что заводская территория была очень небольшой, они виделись крайне редко. Чаще слышали через стенку его шаги, кашель, храп. Других звуков не доносилось. Постепенно условники свыкались друг с другом, с новым местом, людьми и условиями.

Михаил вместе с Дамиром до глубокой осени заготавливали харчи. Золотаревы дали им два мешка картошки и ведро квашеной капусты. На каждого получили по семьдесят копченых кетин. Насолили и насушили грибов, наварила для них варенья Полина, даже стланиковыми орехами запаслись, таежным сбором, который пили вместо чая, запаслись и дровами, выложив поленницы под самую крышу. Да перед крыльцом — целая гора. Зимы здесь, как говорили рыбозаводчики, снежные, морозные и долгие.

Михаил с Дамиром были спокойны, им холода не страшны, а вот Влас их опасается. Ему ни одного полена не дадут, пусть сам о себе позаботится.

— Здесь шестерок нет! — ухмыляется Дамир. Сегодня он посмотрел, как конюх Федор ставил петли на зайцев и лис, все запомнил и теперь решил испытать свою удачу. Сел на кухне, делом занялся. Смирнов в окно уставился. Вдруг с криком выскочил наружу:

— Куда? Кто позволил тебе? Ты их заготовил? А ну положи дрова на место, твою мать! — двинулся на Власа.

Тот бросил поленья, послав Мишку матом, ушел к себе. Через мгновение в комнату к условникам вошла Золотарева.

— Это что ж получается? Как вы смеете запрещать человеку протопить в комнате?

— Пусть сам на сопку протрясется! — встрял Дамир. — Мы ему не сявки, да и он нам не пахан.

— Я не понимаю, о чем это вы? Дрова заготавливали для всех! Как и рыбу! Он ее разгружал и чистил, отправлял к вам в коптилку. Он дает свет и следит за движком. Ему нельзя отлучаться ни на минуту. Или вы не понимаете, что икра кеты сейчас проходит инкубационный период. Скоро появятся мальки. На заводе свет должен быть постоянно. Иначе вся работа насмарку. Вам никто не мешал собирать грибы и ягоды, а Влас не имеет права отлучаться. Сейчас же, сию минуту сложите дрова, что перед вашим крыльцом, под окна Власа. И без споров тут! Здесь я директор! — Покраснело лицо женщины.

— Нина Ивановна! Кому угодно отдадим эти дрова, но не ему! Поймите, мы с Дамиром знали его еще до зоны. У нас с ним свои старые счеты, — сказал Михаил.

— Мне безразлично ваше прошлое. Его нет. Вас всех троих прислали к нам, а значит, жить станете по нашим правилам. И мои распоряжения выполняйте безоговорочно! А что, если он отключит у вас свет? Как?

— Ничего! Передышим спокойно! — усмехнулся Дамир.

— Хватит споров! Живо перекинуть дрова!

— А нам на зиму? — жалобно проскулил Дамир из кухни.

— У вас на три зимы с лихвой! И заранее предупреждаю обоих: Власа мы вам не дадим в обиду!

Ох и матерился Дамир, перекидывая поленья. Самого себя превзошел. Носил Меченого по всем кочкам, вывернув его наизнанку. Все двенадцать колен отборной бранью помянул. До визга, до хрипоты бранился.

Влас в это время был дома, посмеиваясь, выглядывал в окно, но помогать не вышел.

Михаил с Дамиром чувствовали себя униженными и осмеянными, но не решились ослушаться Золотареву. Перекинув дрова, подмели, убрали перед крыльцом начисто, сетуя, что не знали, для кого старались.

Дамир, любивший торчать на кухне, видел, как к Власу то и дело сворачивают местные бабы. С вениками и тряпками, со стиральным порошком и мылом, с едой — они словно соперничали друг с другом. Одна в комнате убирает, другая крыльцо моет, третья одежду Меченого на веревках развешивает. Полина ему всякий день молоко приносит с самого утра. Жратву ему прямо в дизельную таскали. Все горячее, свежее, вкусное.

— Во, кобель! И тут сумел баб приманить. Они на него, как мухи на мед, липнут, а нас будто не видят! — завидовал стукач.

Едва появился участковый, Дамир выложил ему о Власе:

— Змей треклятый! Всех баб заморочил бес!

— Как так? — насторожился милиционер.

— Повсюду за ним бегают, моют и кормят чуть не с ложки. Даже носки мужнины отнесла ему Полина. Я сам видел. Совратил он всех, испортил на корню вместе с директоршей. Та прямо сказала нам: мол, не дадим вам в обиду Власа! Кто его обидит, тот еще в свет не появился, а вот сам Меченый устроит тут бардак.

— Ну а как к вам относятся?

— Кто? Мужики неплохо, ладим с ними. Зато бабы словно и не видят нас, — проговорился Дамир.

Участковый громко рассмеялся. Он понял все.

— Михаил, завтра с утра все на обработку садков. Через неделю в них мальков выпустим! — предупредила главный инженер Галина и, указав на неброское строение, добавила: — Туда придете к восьми утра.

Дамир со Смирновым и не предполагали, как труден и сложен путь от икринки до рыбы.

— Вот здесь в садках — мелкий гравий с песком. Его нужно тщательно промыть проточной водой, убрать весь мусор, чтобы ничто не мешало росту малышей, — рассказывала технолог Лида.

— А как его мыть? — спросил Дамир.

— Сейчас пустим проточную воду. Откроем отводы. Весь мусор, который за лето и осень попал в садки, всплывет наверх. Вы его должны собрать в ведра и вынести. Кое-где шваброй, щетками нужно промыть гравий. И еще, мелкая сетка, разделяющая садки, часто засоряется. Нужно следить, чтобы проходу воды ничто не мешало. Температура ее должна быть одинакова во всех садках. Любой мусор образует гниль, которая убивает мальков. Только в чистой воде они хорошо растут и развиваются. Но отсев все ж случается. Погибшую молодь тоже необходимо выбирать из садков вот такими щипцами, но это потом. А сейчас посмотрите, как будем делать мы, и возьметесь сами. — Подошла к двери и, приоткрыв, крикнула: — Пускайте воду! Открывайте проток!

Дамир с ужасом смотрел на множество садков. Их было больше сотни. Весь пол этого строения разбит на клетки, садки. «И каждый отмыть?» Стукачу стало не по себе.

Михаил увидел, как журчащий поток со звоном и смехом врывался в садки, сгонял пыль с гравия и, выдавив ее через сетки, бежал дальше, хохоча, как шаловливый ребенок.

— Лида! А что тут мыть? — невольно в который раз залюбовался девушкой Михаил.

— Идите сюда. Видите, вон там сучок прилип к сетке. Убрать его нужно! А этот уголок весь в грязи. Еще и дохлые мухи. Им вовсе не место здесь. Посередине, смотрите, плесень. Там — дохлый малек еще с прошлого года. Все почистим и запустим мальков! Вы когда-нибудь видели молодь? Ну, мальков кеты?

— Нет, не приходилось.

— Значит, вы ничего в этой жизни не видели! Знаете, какие они? Самые лучшие!

Лидия показала Михаилу и Дамиру, как нужно промывать гравий из шлангов, вороша его швабрами.

— До того пока вода не станет прозрачной, мойте не спеша! — сказала девушка, уходя.

Условники видели, как неподалеку от них работают и остальные. Разбившись по двое, тщательно промывают гравий, чистят сетки. Мужчины и женщины наводили порядок в своем сложном хозяйстве.

Дамир и Смирнов до обеда управились только с одним садком. Другие очистили по два-три, а условники и этот, первый, не без страха показывали Лидии.

— Отлично! Теперь следующий.

Михаил замерз, стоя в воде, и едва вылез из садка.

— Эй, мужики! Идите чаем греться! — позвали обоих местные.

Условники с радостью согласились. Пили чай, стуча зубами о края чашек.

— Миш! Ты портянки намотал на ноги? Иль в одних носках? — спросил Смирнова Золотарев.

— Нет у нас портянок, — ответил глухо.

Женщины переглянулись. Анна мигом встала, выскочила в двери.

— Снимайте сапоги. Что ж молчали? Да разве мыслимо в резине на босу ногу работать? — запричитала Галина.

— Это ж верная простуда! А ну, ближе к плитке ноги поставьте! — посоветовала Полина.

Анна, вернувшись в цех, подала условникам портянки:

— Фланелевые! Ноги быстро согреете!

— Вы хоть наматывать их умеете?

— Сможем. Куда деваться? И этому научимся.

— Носки им связать надо! — глянул Федор на Полину. — А покуда из моих что-нибудь сыщи им. Иначе свалятся. Да и в зиму как обойдутся? На легкие носки и портянки в резиновых сапогах не помогут, через месяц без ног останутся.

— Ладно! Сыщу им что-нибудь, — пообещала баба.

— Эй, люди! Кто сегодня в поселок за почтой поедет? спросила Лида.

— В магазин надо…

— А мне матери письмо пора отправить, — вспомнил Смирнов.

— Хлеб у нас закончился, — спохватился Дамир, глянув на Федора.

Тот головой кивнул: мол, понятно.

— На обед не осталось, — скульнул стукач жалобно.

— Все ноешь, потрох? Обойдешься! — раздалось за спинами.

Оглянувшись, увидели Власа. Он вошел тихо. Присел рядом с Федором и попросил глухо:

— Если в поселок намылишься, прихвати мое письмишко, а оттуда — тоже хлеба да чаю с куревом. Поиздержался.

— Хорошо. Составь список.

— Лида! До скольки сегодня свет давать? — спросил Влас девушку.

— До одиннадцати.

— Нет! Сегодня нужно закончить этот цех. Завтра мальков будем выпускать здесь. Пора! Время пришло, а там и второй цех подготовим! — подошла Нина Ивановна и оглядела условников. — Согрелись? Ну давайте за дело!

До вечера успели почистить еще два садка. Домой еле пришли. Ноги будто окаменели. Дамир едва разулся. Поставил на печку ведро воды, чтоб попарить ноги. Михаил влез под одеяло, укрылся с головой: так теплее. Его трясло от озноба, а через перегородку заходился в кашле Влас. Уж так хотелось курить, но сигареты кончились. Когда вернется Федор из поселка? Может, уже ночью? Значит, нужно ждать. Конечно, у соседей курево имеется, но просить не хотелось. Да и в дизельную пора наведаться: движок хоть работает безотказно, но за ним глаз да глаз нужен. Влас натянул телогрейку, услышал, как Михаил с койки встал. Дамир попросил дров принести.

«Во, стебанутый! К стукачу в шестерки заделался!» — усмехнулся Меченый. Увидел Мишку во дворе. Тот глянул на окна. Дамир не видел. Смирнов вытащил пачку сигарет, положил на крыльцо Власа. Тот от удивления воздухом подавился. Дождавшись, пока Смирнов уйдет в дом, схватил курево. Три сигареты подряд выкурил. Сам себя уговаривал, что будь на воле, не принял бы подачку от лягавого. А тут что поделаешь?

Михаил ничего не сказал Дамиру, но в окно увидел, как Меченый взял курево и, вытащив сигарету, тут же закурил, поторопился на работу.

Стукач и Смирнов до ночи парили ноги. Холод, сковавший обоих, отступал медленно. Условники пили чай.

— Михаил! Дамир! Вот вам носки! Они не новые, но все ж вязаные, шерстяные! В них теплее будет! — вошла Полина и сказала, что Федор должен приехать через час.

Смирнов предложил ей присесть, но баба отказалась, сказав, что времени в обрез. А сама пошла к Власу. Убирала у него, что-то мыла, стирала. Михаил задумался: «Ну почему даже здесь местные охотнее общаются с Власом, хотя наверняка знают, кто он? Может, мы неверно себя ведем?» Услышал стук в дверь.

— Письма вам привез. Всем троим, будто их разом, по свистку отправили с материка. Кто-то и там всех помнит и ждет, — сказал Федор и добавил тише: — Да и мы к вам привыкаем. Собственно, я, помимо харчей, принес и плохую новость. Всех наших уже предупредили. Вас хочу от беды предостеречь. В километре от завода следы медвежьи увидел. Подранок иль шатун объявился, хрен его знает, но дядя могутный! По лапам — не моложе шестилетки. Этот, если дербалызнет, враз ваши души на волю отпустит. Так вы того, с завода никуда не суйтесь. В сопки не ходите. Поняли? Теперь даже в поселок осторожно ездить надо. В одиночку с медведем не справиться. — Он тяжело вздохнул и позвал во двор за продуктами.

Михаил, читая письмо от матери, забыл о предупреждении Федора. Да и что им с Дамиром медведь? Не вломится же он в дом. Вряд ли, даже появившись здесь, заинтересуется условниками. Не одни они тут живут, а вот местным и впрямь задуматься стоит. Им детей в школу возить надо, и другие дела есть. Пусть их головы болят, как избавиться от медведя.

Дамир о нем словно не слышал. Читает письмо от сына. Лицо в улыбке расцвело до самой задницы. Что ему завод с его мальками и медведями? Читает письмо и Смирнов. Душа разрывается от тоски по матери. Как далеко сегодня условники от Сахалина! Пришли письма. Как это здорово почувствовать себя хоть на минуту дома…