Последствия старых ошибок

История сорок четвертая. «Коварные маски сна»

Приснилось ли мне что, или разбудил какой–то случайный звук, но я проснулся, и заснуть больше не мог.

В комнате было не очень темно — за окном висела голубоватая луна Кьясны. Казалось, всё вокруг спит, но я кожей ощущал, что не всё!

Встал, как–то оделся, не зажигая имеющегося на такой вот крайний случай электричества, вышел в тишину сонного двора.

Было тепло и влажно, почти безветренно. Тени огромных листьев евгеники шевелились едва–едва. Кусты юкки качались основательнее — там шла бурная ночная жизнь зелёных кьючьи — маленьких насекомоядных птичек.

Я прошел наискосок мимо общей спальни для юношей. Чуть поодаль стоял одинокий дом мастера войны, Эйчэ. Окна не светились, кроме, пожалуй, одного. Оно было ярче на самую малость, словно в глубине комнаты лежал газовый шар, которыми эйниты любят освещать вечером дома. Хозяин комнаты мог и спать, оставив на столе «подсветку», но я почему–то был уверен, что именно там меня и не хватает.

В окно я постеснялся. Двери по здешним обычаям не запирались. Я миновал прихожую и застыл на пороге комнаты, у которой и дверей–то не было, лишь прозрачная занавеска.

Кто–то, сидящий спиной к голубоватому квадрату окна, длинноволосый, в длинной одежде, курил кхару. Я не знал этого запаха, но тонкий голубой дым и длинные палочки для курения, сразу четыре, замысловато удерживаемые одной рукой — это я видел на голо. Кхара, харка, горькая — страшный наркотик с Джанги. Говорят, что его дым способен свести человека с ума буквально в пару минут. Курят кхару сумасшедшие или законченные наркоманы, которым уже ничего не страшно.

Но я дышал голубоватым дымом, и со мною не происходило ничего более странного, чем ранее. И ступор прошёл.

Я обвел глазами комнату. Тени медленно обрастали плотью. На столике справа действительно лежал едва светящийся шар. Рядом сидел Дьюп в разрезанной на груди рубахе, открывавшей могучую грудь, рукава рубахи были собраны выше локтя. Наверное, что–то тайское? Проводящих в комнате было с полдюжины, они расположились тесной группкой в правом углу. Куривший чуть улыбнулся, в одежде проступила синева, и я узнал Ньиго. Мы встретились глазами. Я покачнулся от неожиданной глубины контакта и едва не упал. Косяк выдержал, но занавеска осталось у меня в кулаке.

«Усадите его уже», — услышал я, но не словами, а внутри себя.

Колин встал, посадил меня на свое место, а сам прислонился к стене.

Теперь, обретя устойчивое положение, я ещё раз пересчитал присутствующих: Ньиго у окна, Айяна, старший из проводящих, Сайем, очень пожилой и бумажно–ветхий, Эйчэ, мастер войны, Нискья, Спящая, тоже своего рода титул, матушка Датари, Колин, и…

И кто?

Я понял, что это — человек, который заговорил у меня в голове.

Он сидел в левом дальнем углу, одет был во что–то белое. Лицо его не существовало в стадии покоя. Черты изменялись, текли, словно я смотрел в воду или на огонь. И я не мог оторваться.

Время замерло.

Молчание висело, текло, прохаживалось взад и вперед по комнате, едва не задевая сидящих. Я его видел. Оно было похоже на Леса: худощавое, грациозное. Наверное, я надышался–таки дыма кхары.

Вдруг старинная навесная входная дверь всхлипнула, хоть я только что открывал ее без скрипа, и, цокая когтями по выскобленным доскам, вошла Кьё. Девочка виляла отяжелевшими боками, брюхо у нее отвисло, соски набухли… Нагуляла на Гране. Я погладил собаку, и она с готовностью ткнулась мне в колени.

Молчание обернулось и строго посмотрело на меня.

И я проснулся.

Под боком шевелилось что–то теплое, влажное.

Открыл глаза и сразу же встретился с другими глазами, круглыми и коричневыми. Кьё!

Я пошарил рукой… Сбоку рубашка намокла, сбилась, а рядом…

Кьё взвизгнула.

Я вытащил руку вместе с влажным и мягким.

Это был щенок. Новорожденный, облизанный. Второй лежал у моего бедра. Ещё двоих я едва не придавил — они скатились в ямку от тела, стоило мне пошевелиться.

Четверо.

Собрал их в кучку. Выдохнул. Кьё виляла хвостом. Кто–то привёз её ночью, и она на радостях ощенилась, подложив дорогой сердцу груз мне под бок.

Я кое–как выбрался из постели, и Кье тут же прыгнула на моё место, начала хозяйничать, отаптываясь на одеяле. Убьет меня Дара или нет?

Налил собаке воды, понимая, что после тяжелой работы ей хочется пить. Кьё благодарно лакала из кружки, когда вошла Дарайя. Я чуть–чуть струсил, но она лишь покачала головой.

— Я сон странный видел, — пробормотал я.

— Сон — это хорошо.

Развернулась и вышла. Неожиданно вышла, явно изменив первоначальные планы.

Не успел я перебазировать собаку с кровати, как явился Колин. Одет он был по–домашнему — в широкую рубаху из местного льна, босой, только армейские брюки и спецбраслет остались от прежней экипировки. И то — штанины он закатал, а браслет едва угадывался в широких рукавах. Я понял, что он не улетал, а ночевал здесь.

— Доброе утро, — сказал я осторожно. Ведь надо же было что–то сказать.

— Доброе, — кивнул Колин. — Пойдём, поговорим.

Я вышел за ним в сад. Осмотрелся: крупные кусучие бабочки, которых можно встретить утром на Кьясне, уже убрались восвояси — значит, часов десять. Умыться бы? Подошёл к рукомойнику, укрепленному на стволе белени, плеснул воду в лицо и коснулся мокрой кожи тонкой тканью полотенца.

— Значит, запомнил? — спросил Колин.

— Что? — не понял я. — Сон, что ли?

— Не сон, — он сел на деревянную, гладко вытертую чужой одеждой скамейку. — Не знаю, кто тебя поднял, но ты ввалился вчера весьма к месту. Или — не к месту.

— Я думал — приснилось, — улыбнулся, вспоминая. — Хотя бы потому, что Ньиго курил горькую. Я бы свернулся, если бы надышался.

Колин фыркнул.

— Сказки всё это. Гхарга — не наркотик, а нейротоник. Сильный. В этом плане его и используют. А слава у него дурная исключительно благодаря имперской пропаганде. Гхарга будит волевые центры. Человек становится более настойчивым в принятии решений, и более отстранённым в плане личной корысти. Не знал?

Пришлось качнуть головой. Я и не знал раньше, что так много не знаю.

— Так что… — Колин задумался, помедлил, — к худу или к добру, но Он тебя видел. Я полагаю, даже узнал.

— Кто? — вскинулся я. — В белом? Этот…

— Ну да. В белом, — задумчиво согласился Колин. — Ты садись, тебя качает.

— А кто это был? И… О чем вы говорили? Если не секрет? — я прижался спиной к теплому стволу.

— Не секрет, — кивнул он. — Мы вообще не говорили. Часа два прошли в полной тишине. Ньиго курил, женщины раза два пытались поставить чайник. Потом ввалился ты и встал, вцепившись в косяк.

— Он сказал…

— Он НЕ сказал, — перебил Колин. — Он не открывал рта. Но более явной мыслеречи мне слышать не доводилось.

— Это был «белый человек»?

— Боги его знают, мальчик… Белый человек, зелёные человечки. Я не знаю, Анджей. Предположить могу, что это какой–то куратор наших территорий, из Уходящих. Они наблюдают за нами, как и земляне. Им тоже не всё равно.

— А почему он молчал?

— Видимо, он разговаривал с нами. Просто мы не слышали. И, я думаю, он мог сделать это так, чтобы мы забыли происшедшее, словно сон. Но мы не забыли… Когда ты сел, он поднялся, шагнул к столу, погладил тебя по голове и сгинул. Мне показалось, он вышел в дверь. А потом в комнату вбежала собака. Рос прилетел поздно вечером и привёз её.

— Из–за Кьё прилетел? — удивился я.

— Из–за Дары. Я велел прилететь Дерену, а этот увязался и собаку притащил. Я думал, Уходящий захочет увидеть Дерена, но он захотел видеть тебя… Вот такие пироги с котятами.

Я покачал головой:

— Не с котятами, со щенками. А как ты узнал, что Он прилетит на Кьясну?

— Предчувствие, — серьёзно сказал Колин. — Мы все эти месяцы с ними по одному краешку ходили. После того, как они спасли тебя над Плайтой, я понял, что и говорить они рано или поздно захотят.

— Ты знал, что Они… — я растерялся. Чего он вообще не знал?

— Я предполагал, Анджей. Не думай, что я тебя допрашивал в реанимации. Я не садист.

— Я и не… — он меня пристыдил, умел же. — Ну и что она значит, эта встреча?

— Не много, наверное, — он покачал головой. — Но хотя бы то, что держат нас за людей, а не за население муравейника в лесу. Они дали понять, что видят наши усилия. Это совсем не мало. И мы не так много наделали косяков.

— Ну, это кто как, — я зябко повёл плечами. — Я до сих пор слышу, как визжит силовая оболочка кокона этого хромоного эрцога, как кричат женщины…

— Это хорошо, что слышишь, — кивнул Дьюп. — Такое не может даваться «лёгкой кровью». Кто знает, отупей ты от крови, стали бы они на нас смотреть? Мы же — изгои. С Земли нас выгнали, лучшие, родившиеся в этом мире — ушли и хлопнули дверью. Мы тут как в резервации, в зоопарке. Я уверен, что нам не дадут вырваться в другую галактику, мы там никому не нужны. Эволюция людей, как вида застопорилась на нас…

— Может, всё–таки это не так… — я замялся.

— Не так категорично? — помог Дьюп. — Это мы довыясним сегодня. Я ожидаю лорда Адама, он поможет мне в переговорах с Локьё.

— А я?

— Тащить тебя полуживого?

— А почему — нет? С головой у меня всё в порядке. А шрамы — это ерунда.

— Да, Ньиго удивился, что с головой у тебя, не смотря на пережитое…

— Так это ты его вызвал?

— Хотел устроить тебе маленький консилиум. А вышел консилиум с твоим «белым человеком». Но подсознательно я был готов. И Ньиго тоже. Эйнитов же не просто выбить из равновесия. Так что — все остались целы… Ладно, — решился он, — собирайся. Не знаю, как с официальной частью переговоров, а до не официальной я тебя допускаю. Если Локьё не возразит…

Локьё не возразил.

Но провожали меня со скандалом. Дара, Айяна и собака были категорически против. В конце концов Айяну уговорил Колин, Дарайю — Рос, а Кьё пришлось взять с собой вместе со щенками.

На «Леденящий» я прибыл с корзинкой. Колин отправился на официальную часть на экзотианский «Фрей», а я отлеживался и наблюдал, как Кьё кормит своё круглоухое потомство. Лес частенько торчал возле меня. В свободное время заходил Элиер. Даже Домато заглянул разок посмотреть на щенков и бывшего пациента.

Совещание затянулось на две недели. Психотехника ко мне почему–то не приставили, только забирали анализы и меняли повязки. Я много читал, пожалуй, больше, чем за всю предыдущую жизнь. Вернее, я и до этого читал, но по программе или по необходимости. В школе — что задавали, в Академии — иногда и то, что не задавали, но цензурного там попадалось мало. А здесь в моём распоряжении была библиотека иного мира. Не сказать, чтобы мы были закрыты для Содружества, наши культуры сообщались, но раньше мне просто не хватало серого вещества, чтобы читать экзотианских философов.

Шрамы затягивались. Эрцог возвращался пару раз, но был устал и озабочен.

Щенки тем временем перестали походить на пятнистые сосиски, мы их потихоньку брали на руки, смешных и слепых. Это было такое лекарство — взять теплый, пахнущий молоком живой комок. Лечились мы вместе с Лесом: держали в ладонях маленькие хвостатые жизни и молчали. Говорить не хотелось — слова казались фальшивыми и многократно использованными до нас.

Лес заговорил всё–таки, он был моложе и гибче. В какой–то момент внутри у него оттаяло, и он стал рассказывать мне, чему его учат на «Леденящем», с кем и о чём он говорил, как относится к нему эрцог. Мальчика мучило, что он не хочет возвращаться, хоть и скучает по мне, по Неджелу и даже по Келли. Я понимал — по устройству психики ему просто легче с экзотианцами, чем с нами.

Они вошли вместе. Колин и лорд Джастин.

Я сидел на кровати в обнимку с собакой. Они вошли в самый неподходящий момент.

Не знаю, поймёшь ли ты, но я только сегодня ощутил вдруг, что Вланы больше нет.

Да, я знал, что всё безнадёжно. Ещё до предупреждения Дары чувствовал это каким–то нетелесным нервом. Но сначала мне некогда было думать, потом два месяца я напоминал растение, потом был оглушен антибиотиками и обезболивающими, потом зависал как во сне — шок бывает не только болевым… и вот, наконец, выздоровел настолько, что почувствовал себя живым. И вот тогда…

Я был рад, что Лес занят учёбой, а Элиер — в медотсеке. Я был один, был конечен и пуст, как Вселенная, и так же был бесконечен и наполнен. И я был ОДИН.

И тут их Хэд принёс.

А я до этого, похоже, не верил ни в жизнь, ни в смерть. И только сейчас поверил. Они там что, за дверью ждали, чтобы помешать мне, наконец, сойти с ума?!

Дьюп посмотрел на меня, покачал головой.

— Даже если у тебя будут дети, это будут и ее дети тоже, — сказал он спокойно. — Если двоих связывает паутина — разорвать невозможно. И что бы ты ни сделал, Влана поймёт тебя — иначе это была не любовь. И простит, если будет нужно. Простит не только то, что ты жив. А остальное — не нам решать, По необходимости Влана пролежит в реанимационной капсуле и сто, и двести лет. Никто не видит так далеко. И никому неизвестно, что тогда будет. Шанса нет, когда уже нет нас. Но и тогда — только для нас нет шанса.

Он сел рядом со мной. Кьё ткнулась в его руку и снова сунула морду мне под мышку.

— Ты плачь, если можешь, — сказал Колин. — Это лучше, чем ничего.

Я мотнул головой.

Слезы душили, выжигали дорожки на щеках, но глаза оставались сухими, горячими. Их резало, такими они были горячими.

— Всё пройдёт мальчик, — сказал лорд Джастин, тоже усаживаясь рядом. — И боль пойдёт, когда научит, чему хотела научить. Но пройдёт она только тогда, когда разрежет тебя пополам, и ты станешь по–настоящему целым. Одним. Не одиноким, как часто бывают люди, а одним. Целым. Мир неразделённый несёт в себе тьму и свет, мужское и женское. Тьма — мать наша, свет — есть мы. Мы и соединяем тьму со светом.

— На Земле исповедуют трехначалие? — грустно усмехнулся я, как–то преодолев молчание в себе.

— Нет, — качнул головой лорд Джастин. — На Земле сейчас исповедуют только Жизнь. Ценность жизни.

— Вот–вот… — я погладил Кьё. — Я в этой жизни уже столько народу «исповедал»… Я люблю собаку, мне её жалко. Как я могу быть сразу тем, кто любит и кто убивает?

— А никто и не знает, дар это или проклятье — любить и убивать одними руками, — усмехнулся Колин и похлопал меня по плечу. — Может, Боги и задумали нас, чтобы это проверить. — Он встал. — Поднимайся. Тебе нужно привести себя в порядок. Кончай мучиться. Ты делал всё правильно. Грош цена была бы тебе, если бы не преодолевал себя. Победить можно не всеми путями. Формальная победа через десяток другой лет приводит к повторению событий уже на ином, более сложном витке. И — не больше.

Я мотнул головой, не очень понимая его, хотя и ощущал, как он вытягивает из моего нутра волю, погрузившуюся было в депрессию.

Колин вдруг улыбнулся просто и по–детски…

— Тремлер про капитана «Бури» смотрел? Как он раз за разом спасает мир то от гения Зла, то от Человека–актара?

Я кивнул. Кто же из курсантов не смотрел гипноленты про капитана «Бури»? Они даже относились к условно–тренеровочным, столько там было патовых моментов, связанных с моторной памятью и интуитивной логикой.

— А ты думал, почему он раз за разом спасает мир, и раз за разом зло возрождается?

— Плохо спасает? — ответил я механически, как курсант.

— Хорошо спасает. Он лучший. Ему не нужно ломать и преодолевать себя. Он любит, и он же потрошит бандитов. Ему легко всё это даётся. А значит — мир ему не спасти. Спасение мира — не его задача. Если планка не стоит выше твоей головы — решения ты не найдёшь. Настоящего решения. Только пустое, формальное. Оно временно заткнёт дыру, но не изменит во Вселенной ничего. Вот потому супергерои раз за разом спасают мир, а мир, как свинья неблагодарная, изыскивает всё новых проводников зла. Нет никакого зла, мальчик. Зло — только в тебе. Преодолев его — ты побеждаешь. Количество параллельно поверженных противников роли не играет.

Я мотнул головой и невесело улыбнулся:

— И все кроме меня всё знают…

— Чужие задачи увидеть и решить просто, — усмехнулся Дьюп. — Лабиринт задач у каждого личный. И в своём — ты тот же слепой котёнок. Но вот тебе кое–что объяснить у меня, по счастью, уже выходит. Немногое, правда. А теперь готовься объясняться сам. У тебя полчаса. Надень парадную форму — будет много незнакомых людей. Эрцог желает, чтобы ты рассказал кое–что из того, что было на Тэрре. Не о том, что МЫ там делали, а о том, что ты видел. Отвечай только на его вопросы, понял?

Я кивнул. Но думал о другом. О том, что нужно будет потом взять малую и показать ей лежащую в капсуле мать. Пусть знает, что мама спит.