Посмотрите - я расту

Глава пятнадцатая ПРОПАЩИЙ, НИКУДЫШНЫЙ…

Гармошка поместилась в кармане моих штанов. Она шлёпала меня по ноге, когда я бежал по дорожке. Два раза я доставал её из кармана и рассматривал. Она была старой, лак с неё почти весь сошёл. Мне хотелось попробовать в неё подуть, но я почему-то не решался.

А бежал я не в лагерь, я искал кусты шиповника. Дело в том, что мы поссорились с Ириной.

— Дурак! Дурак! — кричала она мне вечером того дня. — Ты говорил — не герой Гриша! А он герой! Самый настоящий! А ты над ним смеялся, что он по-русски говорить не умеет. А он герой! — Она топала ногами и кричала: — Он красивый! Красивый! Ну что, что маленького роста! А ты его конопатым называл! Я тебя ненавижу, ты дурак!

Я ничего не мог ей возразить — всё правильно. Действительно, дурак! Только зря она мне всё это кричала, я и сам понимал. Понимал и то, что кричит она от горя, а не потому, что меня ненавидит.

С ней тоже что-то творилось. Она больше не прыгала, какпрежде, целыми днями через верёвочку, не помогала Аньке Тищенко пеленать куклу… Она уходила туда, где ребят было поменьше. Сжималась в комочек и глядела своими огромными чёрными глазищами неизвестно куда.

Я-то понимал, что видит она в этот момент не забор, не речку, не лес за рекой, а чёрный куст с огненными корнями…

Со мной она вообще не разговаривала. Вот я и решил нарвать ей того белого махрового шиповника, что был в Гришином букете.

В той стороне, где были деревня и конюшня, шиповник не рос, а с другой стороны лагеря на лугу, где произошёл взрыв, тоже не было таких цветов. Значит, оставалось поле, где работали сапёры. И я шёл туда.

Я шёл и думал, как принесу огромную охапку белых цветов и как Ира сначала удивится и скажет: «Это мне?» — а потом будет их нюхать и прижимать цветы к лицу и засмеётся.

— Стой! — из кустов выскочили мальчишки в пионерских галстуках. — Ты куда?

— Вам-то какое дело! — пытался вырваться я из крепких рук.

Но они были из первого отряда, где ребятам по четырнадцать лет, так что не очень-то вырвешься.

— Самое наше дело и есть! — кричали они. — Мы тебя давно ловим. Мы тебя, может, уже три дня ловим. Всех бегунов переловили, один ты остался!

— Ладно, — сказал я. — Пустите. Сам пойду.

Один мальчишка дал мне по затылку:

— Сопля голландская! Ещё кусается! — Он дул на руку, которую я успел укусить.

«Вот тебе и цветы! — думал я, шагая под конвоем и посматривая снизу вверх на своих конвоиров. — Вон какие долговязые».

Впереди на дороге показалось облако и донёсся гул.

— Что это? — спросил очкарик.

— Не знаю! — опасливо ответил толстяк.

А я сразу догадался. Это мальчишки из деревни скачут в ночное. Сердце у меня заколотилось. «Убегу! Убегу!» — лихорадочно думал я.

Табун был уже близко. Очкарик и толстяк посторонились к обочине.

— Берегись! — закричал передний всадник. И тут я бросился наперерез лошади, чуть не под копыта.

— Куда? — рявкнул верховой.

— А чтоб тебя! Стой! Стой! — кричали мои конвоиры.

Я бежал во весь дух, обдираясь о ветви и петляя меж стволов… Спокойно! Спокойно! Теперь надо спрятаться. Неподалёку лежала вывернутая с корнем сосна. Между комлем и землёй было совсем мало места, но ведь и был маленький. Я втиснулся под ствол и закрылся сухими ветками.

Толстый и очкарик вскоре пробежали мимо. «Спокойно! — сказал я себе. — Сейчас они обратно пойдут». И в самом деле, вскоре с другой стороны ствола раздались голоса:

— Он к лагерю побежал!

— Ну да! На минное поле!

— Да нет, там же посты, они бы его не пропустили. Там же солдаты… Уже бы слышно было, как поймали. Он к лагерю побежал.

— Погоди, у меня шнурок развязался.

Над моей головой посыпался песок. Мальчишки сели на сосну, под которой я лежал. Меня душил смех, хотелось хохотать, хохотать…

— Давай сейчас побежим по дороге. Он наверняка лесом пойдёт, мы его у лагеря перехватим.

И они побежали к дороге.

Я вылез из укрытия. Дурачки! К лагерю побежали. А я шиповника нарву и пойду в лагерь как обычно: через поле ичерез кухню, со стороны деревни. Ждите меня хоть до утра. Я вернулся на дорогу и пошёл своим прежним, прерванным маршрутом, но теперь я жался к обочине, чутко присматриваясь и прислушиваясь.

Лес кончился. За ним было поле, на котором совсем недавно ходили солдаты с миноискателями. Тогда с Серёгой мы пробирались через лес, а теперь я пришёл по дороге. Она тянулась прямо через вспаханное поле к кирпичным развалинам. Разрушенные каменные стены тонули в густом шиповнике, даже отсюда были видны густые россыпи цветов.

Я достал заранее позаимствованный на кухне нож и принялся срезать колючие ветки. Кусты гудели от пчёл и шмелей, от сладкого запаха кружилась голова. Я резал и резал, руки до локтей у меня были расцарапаны, но я не обращал внимания.

— Поймали! — приговаривал я. — Тоже мне как будто пограничники…

— Стой! — услышал я мужской окрик. — Мальчик, стой, не шевелись!

Я хотел побежать, но голос приказал:

— Замри. Не шевелись.

Я повернул голову. Передо мной стоял майор, командир сапёров.

— Не переступай! — сказал он. — Стой.

У него был такой голос, что я стоял не шевелясь. Ступая, словно по льду, он приблизился ко мне и поднял меня на руки. Ступая след в след, медленно вернулся на дорогу.

— Фу! — тяжело вздохнул он. — Считай, что второй раз родился! За цветочками пришёл? — И вдруг он выругался такими страшными словами, что у меня затряслись колени. — Ты знаешь, что эти развалины заминированы? Ты знаешь, как они заминированы? Мы их даже трогать не будем — так и взорвём целиком! Нет, милый, так это тебе не пройдёт. Я устал вас ловить. Понял?

Он усадил меня в газик, и мы поехали в лагерь. На ухабах машину тряхнуло, я укололся и только тут заметил, что все срезанные ветви я держу в руках.

Майор ругался всю дорогу; я никогда не слышал прежде таких слов. Газик чуть не вышиб ворота и подъехал к домику начальника.

— Ребя! Хрусталя поймали! — услышал я голос Липского, и скоро весь наш отряд собрался около машины.

— Сиди здесь! — сказал майор и направился в дом.

— Хрусталь, где ты попался?

— Ой, какие цветы!

— Будешь знать, как убегать!

— Его теперь выключат.

— Лопух! Убежать не мог!

Ирины среди ребят не было.

— Иди к начальнику, — сказал майор, садясь в машину.

Я поднялся на ватных ногах на крыльцо.

— Входи, — сказал равнодушным голосом начальник. Он что-то писал на листке бумаги.

В домик влетела Алевтина.

— Вот полюбуйтесь. Гражданин Хрусталёв. Задержан на минном поле. На волосок от смерти.

Алевтина повернулась ко мне так резко, что я даже зажмурился. А когда открыл глаза, то увидел, что пионервожатая смотрит на букет, словно видит привидение.

— Вы его врачу показывали? Может, он того? — Начальник покрутил пальцем у виска. — Что это за бегомания такая? Я тут посчитал. Он в день набегает около двадцати километров. Эй! — сказал он мне, словно я был глухой. — Ты почему бегаешь?

— Когда как… — прошептал я.

— Что — когда как?

— Ну, каждый раз по-разному…

— А сегодня, значит, за цветочками отправился?

— Не только.

— А что ещё?

— Могилу проведать…

Начальник крякнул и стал медленно ходить по кабинету. Взял зачем-то с тумбочки горн, повертел в руках, на место поставил.

— Так, — сказал он спокойно. — С тобой всё ясно. Иди в отряд. А вот это, Алевтина Дмитриевна, снесите на почту.

Я открыл дверь и сбил кого-то с ног. На полу сидела Ирина, на лбу у неё вспухла шишка.

— На! — протянул я ей цветы. — На. Это тебе…