Постдемократия

ПРИЗРАЧНАЯ КОМПАНИЯ

В течение 1980-х годов многие крупные корпорации пытались внедрить у себя корпоративную культу-ру или подход «компания превыше всего». Он вклю­чал в себя подчинение всех аспектов работы целена­правленному стремлению к победе над конкурентами. В частности, в соответствие с генеральным планом следовало привести личность наемных работников и степень их преданности нанимателю. Главной моде­лью экономического успеха тогда еще считалась Япо­ния, а крупные японские корпорации особенно эф­фективно применяли такую стратегию. Для многих компаний это стало обоснованием для запрета внеш­ним профсоюзам представлять интересы работни­ков компании, ассоциациям работодателей — пред­ставлять интересы самой компании при заключении коллективных договоров; компании отказались даже от услуг торговых ассоциаций при защите своих ин­тересов технического и рыночного характера. Отны­не компаниям полагалось во всем рассчитывать толь­ко на самих себя.

Все это способствовало созданию сцены, на ко­торой ключевую роль снова стали играть отдельные компании, а не деловые ассоциации, но дальнейшие события пошли по неожиданному пути. Энтузиазм в отношении корпоративной культуры обуздывал-ся двумя новыми важными тенденциями, сопровож­давшими замену японской корпоративной модели как образца для подражания на американскую: 1) склон­ностью компаний стремительно менять свою иден­тичность в результате поглощений, слияний и частых реорганизаций и попыток избавиться от любых при­обретенных в прошлом намеков на дурную репута­цию; 2) все более случайным характером наемного труда (включая такие явления, как временные трудо­вые договоры, франчайзинг и приобретение статуса индивидуальных предпринимателей теми, кто de fac­to являлся наемными работниками).

Эти изменения стали ответом на резко возросшую потребность компаний в гибкости, которая стала клю­чевым приоритетом в их деятельности вследствие не­надежности современных рынков и возросшего зна­чения фондовых бирж в результате глобального фи­нансового дерегулирования. Приоритетной задачей отныне является максимизация акционерной стоимо­сти, а это требует способности к быстрой смене сфе­ры деятельности. На заимствовании такой англо-аме­риканской системы корпоративного управления на­стаивает сильное деловое лобби в континентальной Европе и Японии. В этой кампании присутствует и за­метная идеологическая составляющая. На практике источником инвестиционных средств для подавляю­щего большинства компаний по-прежнему остает­ся нераспределенная прибыль, а не фондовый рынок. Это наблюдается и в континентальной европейской экономике, где нераспределенная прибыль в большей степени дополняется банковскими займами, нежели акционерным финансированием, но более характер­но для англоязычных стран — бастиона экономики, завязанной на фондовый рынок, в которой акционер­ное финансирование составляет лишь малую долю инвестиционных средств (Corbett and Jenkinson, 1996).

Для достижения подобной абсолютной гибкости уже недостаточно известной стратегии сохранения ключевого бизнеса вкупе с заключением подрядов на побочные работы. Отныне само сохранение клю­чевого бизнеса служит свидетельством нежелатель­ной негибкости. Самые передовые компании пере­водят на аутсорсинг и субконтракты почти всю свою деятельность, за исключением работы стратегическо­го штаба, принимающего ключевые финансовые ре­шения, — тот продвигает бренд, но почти не имеет отношения к реальному производству. Решать возни­кающие при этом сложные организационные задачи позволяют информационные технологии. Так, с помо­щью Интернета можно получать заказы от клиентов и управлять производством и распределением, кото­рые осуществляются на рассредоточенных производ-ственных мощностях, при изменении задач, легко пе­реключаемых на другую программу. Цель успешной компании отныне состоит в том, чтобы обеспечить свое присутствие в первую очередь в финансовом сек­торе (потому что именно там капитал наиболее мо­билен), а все прочие виды деятельности выполнять с помощью субконтрактов, передаваемых мелким, не­надежным структурам. Как убедительно показыва­ет Наоми Кляйн в своей книге No Logo (Кляйн, 2005), если всю работу по производству продукции мож­но доверить субподрядчикам, сама компания может сосредоточиться на единственном деле — разработке своего бренда. Роль успешной компании, освободив­шейся от задач, связанных с собственно материаль­ным производством, сводится к тому, чтобы связать свой бренд с привлекательными образами, идеями, знаменитостями; продукцию, носящую этот бренд, будут покупать благодаря таким ассоциациям, почти вне зависимости от ее реального качества.

Поразительный темп слияний и призрачный харак­тер компаний, осуществляющих временное, аноним­ное накопление финансов с целью электронной коор­динации множества рассредоточенных производств, привели многих обозревателей к идее об окончатель­ном исчезновении капитала как социально-поли­тической категории, что являет собой важный этап на пути к уничтожению классового деления старых индустриальных обществ (см., например: Castells, 1996; Giddens, 1998). Соответственно, компания на­чала XXI века может показаться более слабой в срав­нении с ее предшественниками: это уже не солидная, весьма осязаемая организация с большой штаб-квар­тирой, а нечто гибкое, податливое, изменчивое, по­добное блуждающему огоньку.

Но такое представление будет абсолютно ошибоч­ным. Способность к деконструкции — крайнее про­явление сущности компании, доминирующей в со­временном обществе. Классическая компания имела более-менее стабильный круг владельцев, собствен­ные кадры наемных служащих, которых она нередко поощряла к долгой службе, и репутацию у клиентов, приобретенную в течение длительного времени. Ти­пичной современной компанией владеют постоянно меняющиеся акционеры, которые продают и покупа­ют свои акции по электронным сетям. В ней исполь­зуются всевозможные договоры на оказание услуг для привлечения текучей рабочей силы и избавления от необходимости иметь реальных наемных работни­ков. Те, кто трудятся на компанию, зачастую не в со­стоянии выяснить, кто же их фактический работода­тель. Вместо того чтобы завоевывать репутацию ка­чеством своей продукции, компания нередко просто меняет свое название и сферу деятельности, исполь­зуя технологии рекламы и маркетинга для создания временного образа, который в свою очередь может быть изменен и переделан за весьма короткое время. Клиенты практически лишаются возможности озна­комиться с историей компании. Невидимость стано­вится оружием.

В этом море изменений неизменными остаются лишь две вещи. Во-первых, идентичность крупней­ших реальных владельцев корпоративного капитала меняется очень медленно: это одни и те же группи­ровки, более-менее одни и те же лица, проявляющие­ся во все новых масках и обличьях. Две экономики, наиболее далеко зашедшие в развитии этой новой формы гибкого капитализма, — США и Великобри­тания — в то же самое время являются двумя наи­более развитыми обществами, которым свойствен­но все большее неравенство во владении собственно­стью, несмотря на заметно возросшее по сравнению с прошлыми временами число номинальных акцио­неров. Деконструироваться могут конкретные скоп­ления капитала, но только не его фактические вла­дельцы. Во-вторых, как бы часто отдельные компании ни меняли свою идентичность, ключевая концепция компании как института — отчасти в результате са­мой этой гибкости — приобретает все большее зна­чение в рамках общества. Этот момент требует более пристального рассмотрения, так как связан с некото­рыми фундаментальными аспектами постдемократии.

КОМПАНИЯ КАК ИНСТИТУЦИОНАЛЬНАЯ МОДЕЛЬ

Гибкая призрачная компания во многих отношени­ях чрезвычайно восприимчива к запросам клиентов. Если какая-либо компания считает, что может увели­чить свою прибыль, занявшись вместо стальных кон­струкций производством сотовых телефонов, то ее место на рынке металлоизделий, скорее всего, будет занято другой компанией. Так создается креативная текучесть рынка. Однако для обслуживания некото­рых потребностей такая модель не очень подходит. Могут иметься веские основания для того, чтобы каж­дому были доступны определенные товары и услуги, производство и предоставление которых в услови­ях свободного рынка нерентабельно. Это известная проблема, решать которую обычно приходится пра­вительству. Но для того, чтобы признать такое поло­жение дел, необходимо свыкнуться с мыслью о том, что modus operandi правительства и частной компа­нии в ряде отношений весьма существенно различа­ются. Возьмем лишь один простой пример: супермар­кеты располагаются на крупных загородных шоссе, тем самым становясь доступными для большинства прибыльных покупателей. Остаются немногие, для кого поход по магазинам превращается в крайне за­труднительное дело, но супермаркетам неинтересны эти бедняки с их мелкими покупками. Иногда такую ситуацию называют вопиющей, однако это мелочи по сравнению с тем, что может произойти в следую­щем случае. Представим себе, что местные власти, ответственные за содержание городских школ, объ­являют, что в рамках своей политики рыночного те­стирования и повышения качества услуг они восполь-

зовались опытом консультантов сети супермаркетов, чтобы определить, какое местоположение школ наи­более эффективно с точки зрения затрат. Поэтому большинство школ будет закрыто, а вместо них от­кроется небольшое число школ-гигантов, располо­женных на автомагистралях. Исследования показали, что те немногие ученики, чьи родители не имеют авто­мобилей, скорее всего, все равно будут плохо учить­ся. Таким образом, помимо значительной экономии вследствие закрытия большинства школ, общие пока­затели города в смысле школьной успеваемости так­же улучшатся в результате того, что эти неуспеваю­щие ученики не смогут посещать школу.

Каждый может придумать множество причин, по которым этот план неприемлем и никогда не при­менялся на практике. Эти причины обосновываются таким понятием, как необходимость обеспечения все­общего доступа к важнейшим общественным услугам, которая представляет собой одно из принципиальных различий между общественными и коммерческими услугами. Однако власти чем дальше, тем хуже спо­собны определить, где проходят границы между пер­вым и вторым. В момент нужды мы снова услышим призыв вернуться к идеям общественных услуг и со­циальных прав, оформившимся где-то между концом XIX и серединой XX века. Но взаимоотношение этих понятий, благоговейно сохраняемых в бездействии, подобно музейным экспонатам, и активных сил ком­мерциализации, на которые завязаны буквально все новые правительственные идеи и политические ини­циативы в сфере предоставления общественных услуг, редко удостаивается внятной формулировки или хотя бы рассмотрения. Между тем мы имеем здесь ре­альный конфликт, который будет только разгораться, потому что правительство завидует призрачной ком­пании с ее гибкостью и очевидной эффективностью и почти бездумно пытается подражать ей. Как мы увидим в главе V, правительство все в большей сте­пени отказывается от какой-либо четкой роли при предоставлении общественных услуг (которая вклю­чает в себя безусловную обязанность обеспечивать гражданам более-менее равный доступ к услугам вы­сокого качества) и требует, чтобы его ведомства рабо­тали по образцу компаний (что включает в себя обя­занность предоставлять услуги лишь такого качества, которое приемлемо по финансовым соображениям). Ради достижения этой цели отдельные виды общест­венных услуг либо приватизируются, либо отдаются на откуп компаниям-подрядчикам, а даже если оста­ются в общественном секторе, то предоставляются так, как если бы этим занималась частная компания. Подобно призрачной компании, правительство ста­рается постепенно избавиться от всякой непосред­ственной ответственности за предоставление обще­ственных услуг, способной испортить его репутацию. Но при этом оно отказывается и от притязаний на ряд особых функций, выполнение которых под силу лишь государственным службам. Тем самым нас все ближе подводят к выводу о том, что предоставление общест­венных услуг следует поручить лицам из корпоратив­ного частного сектора, так как теперь лишь их опыт обладает какой-то ценностью.

ГОСУДАРСТВО УТРАЧИВАЕТ ВЕРУ В СВОИ СИЛЫ

Как мы рассмотрим более подробно в главе V, одним из важнейших последствий такого развития событий является полная потеря государственными структу­рами уверенности в том, что им удастся справиться со своими обязанностями без руководства со сторо­ны корпоративного сектора. Так возникает порочный круг. Чем больше государственных функций отдается на откуп частному сектору, тем сильнее государство утрачивает свою компетенцию в тех сферах, в кото­рых прежде чувствовало себя как дома. Постепенно оно даже лишается навыков, без которых невозмож­но разобраться в определенных видах деятельности. Поэтому оно вынуждено передавать субподрядчи­кам еще больше своих обязанностей и оплачивать услуги консультантов, объясняющих, как оно долж­но выполнять свою работу. Правительство становит­ся своего рода институциональным идиотом — каж­дый его непродуманный ход заранее предсказывает­ся хитрыми рыночными игроками и вследствие этого лишается смысла. Из этого следует ключевая поли­тическая рекомендация современной экономической ортодоксии: государству лучше вообще ничего не де­лать, помимо выполнения своей роли гаранта сво­бодного рынка.

Постепенно лишаясь независимой компетентно­сти, государство скатывается к неолиберальной идео­логии, хотя способность разглядеть то, что незамет­но отдельным компаниям, когда-то служила силь­ным аргументом в пользу активного правительства, Именно на нем в первую очередь строилась кейнсианская политика. Опыт 1920-х и 1930-х годов показал, что рынок, возможно, сам по себе и неспособен сти­мулировать экономическое восстановление, зато это может сделать государство. Нынешние идеи о недо­статке у государства знаний и его вероятной неком­петентности лишают нас такой возможности. Вместе с тем, поскольку считается, что знания, необходимые Для управления и контроля, остались почти исключи­тельно в ведении коммерческих частных корпораций, те получают стимулы к тому, чтобы использовать эти знания ради увеличения собственной прибыли.

Такой подход может пагубно сказываться на эконо­мике и множить коррупцию, о чем свидетельствуют аудиторские скандалы, затронувшие после 2002 года Ряд крупнейших мировых корпораций. Задача кон­троля за отчетностью корпораций издавна доверя­лась специальным аудиторским фирмам, но в тече­ние 1990-х годов два фактора превратили такую си-

стему в крупный источник мошенничества и обмана. Во-первых, не предпринималось никаких политиче­ских или юридических мер против ширящейся прак­тики предоставления аудиторскими фирмами других управленческих услуг тем компаниям, чью отчетность они же и проверяли: контролируемые превратились в клиентов контролеров, вследствие чего контроле­ры старались с ними не ссориться. Во-вторых, бир­жевой бум 1990-х годов держался главным образом на ожиданиях, а не на реальных успехах. Если отчет­ность фирмы позволяла рассчитывать на ее безоб­лачное будущее, то ее акции росли в цене, вне зави­симости от текущих результатов работы на товарных рынках. Выдавать же прогнозы о перспективах ком­паний было поручено аудиторским фирмам. Лишь в таком климате, где стало аксиомой, что частные компании могут эффективно выполнять контроли­рующие функции, фактически являющиеся делом го­сударства, все могли закрывать глаза на подобное без­рассудство до тех пор, пока оно не привело к круп­ным потрясениям.

Тем временем презираемый институт правитель­ства постепенно распадается на три части: первая часть — это те функции, которые он все более актив­но пытается перевести в рыночную форму; вторая — неприятный, обременительный набор тех немногих обязательств, которые частный сектор не собира­ется брать на себя, и третья — чисто политический компонент, ответственный за создание образа. Не­удивительно, что в работе правительства на первый план выступают некомпетентность при предоставле­нии реальных услуг плюс беспардонная самореклама и борьба за голоса избирателей. Лишь Франция, где и левые, и правые следуют республиканской тради­ции государства как важнейшей формирующей силы, создающей гражданское общество, с большим или меньшим успехом сопротивляется этой тенденции, хотя и эта традиция явно не в силах побороть практи­ку, в рамках которой политики предоставляют подря­ды на общественные услуги и передают приватизиро­ванные сектора тем компаниям, которые пользуются их наибольшим расположением, и своим друзьям-бизнесменам.

КОРПОРАТИВНАЯ ЭЛИТА И ПОЛИТИЧЕСКАЯ ВЛАСТЬ

Компании — это не просто организации, но и ме­ста сосредоточения власти. Существующая струк­тура собственности приводит к концентрации част­ного капитала, и чем большее значение приобрета­ют компании, тем более важную роль играет класс владельцев капитала. Более того, подавляющее боль­шинство компаний устроено так, что их высшее руко­водство получает значительные полномочия. С тече­нием времени эта тенденция проявляется все отчет­ливее в силу того, что компания англо-американского образца, в которой вся власть сосредоточена в руках генерального директора, ответственного исключи­тельно перед акционерами, вытесняет прочие разно­видности капитализма с более широким кругом от­ветственных лиц. Чем более сильной компания ста­новится как организационная форма, тем больше власти оказывается в руках лиц, занимающих руко­водящие должности. Дополнительную власть они по­лучают вследствие того, что правительство поручает им организацию его собственной работы и призна­ет их превосходство в плане квалификации. Поми­мо доминирования в собственно экономике, они так­же превращаются в класс, подчинивший себе управ­ление государством.

Можно указать на еще одно последствие. Посколь­ку правительство отказывается от роли активного спонсора, которую оно играло в кейнсианскую и социал-демократическую эпоху, организации, работающие в некоммерческой сфере, вынуждены искать

новые варианты финансирования. Главным потен­циальным источником спонсорства становится кор­поративный сектор, в котором концентрируются бо­гатство и власть. Таким образом лица из делового сектора приобретают большое влияние, имея возмож­ность решать, кого им следует спонсировать. В Вели­кобритании этот процесс дошел до того, что мозговые центры, связанные с Лейбористской партией, вынуж­дены искать компании, готовые выделять средства на конкретные политические исследования, и это за­частую приводит к тому, что такие компании спонси­руют политическую работу по вопросам, от которых непосредственно зависит их деятельность. Доходит до того, что работа некоторых консультативных ор­ганов британского правительства частично зависит от финансирования со стороны корпораций.

Корпоративный сектор зачастую не занимался не­которыми видами деятельности только потому, что считал это неподходящим для себя. Например, фарма­цевтическим фирмам явно не следует быть главными спонсорами медицинских исследований, но именно это происходит, когда власти вынуждают университе­ты все больше полагаться на спонсорство, отказывая им в финансировании. В прошлом корпорации обыч­но осуществляли спонсорство научных и культурных проектов через фонды, обладавшие значительной не­зависимостью от самих компаний. Так было в период демократической щепетильности, когда люди весьма косо смотрели на непосредственное участие центров коммерческой власти и коммерческих интересов в ра­боте некоммерческого сектора. Сегодня спонсорство реже осуществляется через посредников — компании предпочитают оказывать финансовую поддержку на­прямую.

С целью подтолкнуть научные, культурные и про­чие некоммерческие организации к поиску частных спонсоров государство все чаще ставит собственное финансирование этих организаций в зависимость от того, удастся ли им найти таких спонсоров: мест­ный театр или отделение университета получат по­мощь от властей лишь в том случае, если они суме­ют заручиться поддержкой частных благотворителей. Это еще более усиливает власть богатых, позволяя им влиять на распределение государственных средств, поскольку те выделяются на те же цели, что и день­ги частных спонсоров. Аналогичный пример пред­ставляет собой зародившаяся в США, но быстро рас­пространяющаяся и в других странах практика вы­чета потраченных на благотворительность средств из сумм, подлежащих налогообложению. Это делает­ся с тем, чтобы снизить объемы необходимого финан­сирования со стороны государства. Но в результате богатые корпорации и отдельные лица не только по­лучают возможность решать, на какие виды деятель­ности выделять свои деньги, но одновременно и дик­товать структуру государственного финансирования, которое изначально нередко осуществлялось имен­но с целью иной расстановки приоритетов, нежели та, которую бы выбрали богатые.

Еще одно следствие этих тенденций состоит в том, что предприниматели и руководители компаний по­лучают весьма привилегированный доступ к поли­тикам и государственным служащим. Поскольку ус­пех и квалификация первых зависят исключитель­но от способности максимизировать акционерную стоимость своих компаний, следует ожидать, что как раз на благо этих компаний они и будут использовать вышеупомянутый доступ. В первую очередь это про­исходит тогда, когда взаимоотношения между пра­вительством и каким-либо экономическим секто­ром осуществляются не через ассоциации, представ­ляющие компании этого сектора, а через отдельные крупные корпорации. Такой вариант начинает пре­обладать даже в Германии и Швеции — двух странах, в которых компании издавна работали через могущественные и весьма эффективные коллективные орга­низации. В конце 1990-х годов социал-демократиче­ское германское правительство привлекло служащих ведущих частных компаний к разработке корпоратив­ной налоговой политики; неудивительно, что итогом стало серьезное облегчение налогового бремени для крупных германских корпораций за счет мелких ком­паний и трудящихся.

Чем больше различных видов своей деятельности правительство передает на субподряд и аутсорсинг,— обычно поступая так по совету лиц из корпоратив­ного сектора, — тем выше становится потенциальная ценность доступа к должностным лицам, помогаю­щего получить правительственные контракты. Если одной из характерных черт современной политики является переход к либеральной модели лоббирова­ния и презентации своих интересов в противополож­ность партийной политике, то мы наблюдаем очень серьезное явление. Оно дает основания предполагать, что политика лоббирования приведет к еще больше­му усилению крупных корпораций и их руководите­лей. Власть, которой они уже обладают в рамках сво­их компаний, преобразуется в весьма значительную политическую власть, что представляет собой серьез­ную угрозу для демократического равновесия.

ОСОБАЯ РОЛЬ МЕДИАКОРПОРАЦИЙ

Влиятельные корпорации, оказывающие непосред­ственное воздействие на политику (речь идет о медиа-индустрии), по сути, несут прямую ответственность за современную безальтернативность и деградацию политического языка и коммуникации — факторы, в немалой степени определяющие текущее нездоро­вое состояние демократии. Причин здесь две. Во-пер­вых, печать, а также, во все большей степени, радио и телевидение входят в коммерческий сектор обще­ства— вместо, допустим, благотворительного или об­разовательного секторов, в которых они вполне мог­ли бы оказаться. Это означает, что программы но­востей и прочие политически значимые сообщения должны соответствовать формату, который диктует­ся какими-то определенными представлениями о ры­ночном продукте. Если медиакомпания хочет перема­нить клиентов у конкурента, ей следует быстро завла­девать вниманием читателя, слушателя или зрителя. В результате сообщения крайне упрощаются и пода­ются в сенсационном ключе, что, в свою очередь, сни­жает уровень политических дискуссий и компетент­ность граждан. Чрезмерное упрощение и сенсацион­ность сами по себе не обязательно сопутствуют рынку и коммерциализации: рынки редких книг, спортивных машин, дорогих вин и прочих подобных вещей уважа­ют потребность клиента в принятии тщательно про­думанного решения и предоставляют ему обширную информацию. Подобные рынки в ограниченной сте­пени существуют даже в рамках СМИ —в виде газет и программ для высокообразованных людей, умею­щих воспринимать сложную аргументацию без осо­бых умственных усилий. Массовый рынок новостей непригоден для серьезной продукции исключительно вследствие его особого характера и эфемерности по­ставляемого товара. В результате политические деяте­ли вынуждены следовать одному и тому же шаблону, если они хотят сохранить какой-то контроль за фор­мулированием собственных высказываний: если они не овладеют умением изрекать лаконичные, броские банальности, журналисты начисто перепишут то, что они хотели сказать. Политики всегда рассчитывали, что их слова будут цитировать в заголовках.

Предлагаю провести небольшой мысленный экспе­римент, чтобы понять суть этого процесса. Предста­вим себе, что учителям поставлена задача доносить До своих учеников информацию в газетном стиле, и наоборот. Каждый день учителя будут сталкивать-ся с риском того, что если им не удастся быстро за-владеть вниманием учеников, то на следующее утро те отправятся в другую школу. Сомнительно, что ко­го-либо из учеников привлекут алгебра, строение ато­мов углерода или французские неправильные глаго­лы. По сути, этот кошмар отчасти уже происходит: учителям приходится бороться за внимание учени­ков с телевизором, перед которым те проводят дол­гие часы своего досуга. Интересно, что такая возмож­ность почти никогда не упоминается в жалобах обще­ственности на снижение уровня образования. Может быть, это связано с тем фактом, что подобные жало­бы обычно организуются хозяевами СМИ?

Можно возразить, что рано или поздно родители и ученики сообразят, что образование, состоящее из занимательных, легко усваиваемых обрывков знаний, ни к чему не ведет и, в частности, не готовит учеников к тому, чтобы занять достойное место на рынке труда. Таким образом, рынок знаний произведет автокор­рекцию, и хорошие школы будут вознаграждены уве­личением числа учеников. Однако в случае массовой политической коммуникации такая коррекция неосу­ществима. Аналогом учеников, обнаруживших, что их поверхностное образование ни на что не годится, бу­дут люди, обнаружившие, что газеты и телепрограм­мы не подготовили их к тому, чтобы стать политиче­ски подкованными гражданами. Но такой проверки никогда не произойдет, по крайней мере в какой-то осязаемой форме. Люди могут смутно догадываться, что они не понимают происходящего в политике и в управлении страной, а все, что они слышат о по­литиках, об окружающих их скандалах и дутых сен­сациях, только сильнее их запутывает. Но они будут не в силах уловить здесь какую-либо связь с логикой определенных рыночных процессов.

Для того чтобы перейти к противоположной ана­логии, когда СМИ действуют по принципу школы, особого воображения не требуется. Именно так по­началу работали британская ВВС и некоторые дру­гие широковещательные компании демократического мира. Задача этих СМИ, в формулировке ВВС, состоя­ла в том, чтобы «информировать, просвещать и раз­влекать». Рудименты этой модели сохранились в ра­боте ВВС и, в некоторой степени, в контролируемом секторе частного телевидения. Различные виды обще­ственного контроля, весьма далекие от политическо­го вмешательства, с одной стороны, обеспечивают из­вестную защиту от непосредственного давления рын­ка, а с другой — обязывают к уважению иных целей, помимо быстрого привлечения внимания. Но эта мо­дель уже довольно долгое время пребывает в упадке. Возлагаемые на работников СМИ из общественного сектора обязательства следить за соотношением свое­го зрительского рейтинга и рейтинга их конкурентов из частного сектора неизбежно толкают первых имен­но к борьбе за привлечение внимания. Этот процесс интенсифицировался после того, как технологические достижения устранили прежнее ограничение на чис­ло каналов, присущее системе эфирного вещания, соз­дав возможности для спутниковых, кабельных и циф­ровых услуг. Кроме того, печать и вещательные сред­ства массовой информации начинают относиться друг к другу как к источнику сюжетов, но этот про­цесс становится односторонним: приоритеты печат­ной журналистики и частного вещания проникают и в сектор общественного вещания, в то время как не­обходимость быстрого привлечения внимания меша­ет первым двум заимствовать много новостей у по­следнего, если только те еще не приобрели форму, от­вечающую этому требованию.

В результате коммерческая модель берет верх над Другими способами осуществления массовой поли­тической коммуникации. Политика и прочие ново­сти все чаще рассматриваются как крайне скоропор­тящиеся предметы потребления. Потребитель берет верх над гражданином.

Вторая причина для обеспокоенности той ролью, которую печать, радио и телевидение играют в осу­ществлении политической коммуникации, состоит в том, что контроль над этими СМИ сосредоточен в руках чрезвычайно узкой группы лиц. Как ни стран­но, развитие новых технологий передачи информации не привело к увеличению разнообразия среди ее по­ставщиков, если только не принимать в расчет край­не узкоспециализированные каналы. Проблема в том, что технологии, необходимые для реально массово­го вещания, чрезвычайно дороги, и ими могут вос­пользоваться лишь огромные корпорации. В Велико­британии, представляющей крайний случай в этом отношении, одна-единственная компания (News Cor­poration) монополизировала спутниковое телевиде­ние (BSkyB), владеет такими разными газетами, как The Times и The Sun, и обладает тесными взаимоот­ношениями с другими поставщиками новостей. Кро­ме того, News Corporation — международная компа­ния лишь с частичным участием британского капита­ла. В Италии премьер-министр является крупнейшей, не знающей себе равных фигурой в секторе частных СМИ (а помимо этого он пользуется все большим влиянием и в секторе общественного вещания).

Даже там, где есть конкуренция, она едва ли приве­дет к разнообразию вследствие экономических усло­вий, царящих на рынках СМИ. Когда поставщики но­востей выявляют крупный, примерно однородный массовый рынок потребителей, они единодушно стре­мятся сделать его мишенью своих усилий, а это зна­чит, что все они предлагают приблизительно одно и то же. Разнообразие появится лишь в одном из двух случаев. Во-первых, могут существовать иные формы подачи новостей, что формально наблюдалось в слу­чае многих общественных СМИ, в чью задачу не вхо­дил охват максимально большой однородной аудито­рии. Во-вторых, коммерческие поставщики будут вы­давать разнообразную продукцию, если в состоянии увидеть сегментированный рынок вместо однород­ной массы; соответственно, они могут сделать выбор в пользу охвата отдельных сегментов. Такое происхо­дит в случае «качественной» печати, которая нацеле­на на небольшой, но обычно процветающий слой вы­сокообразованных читателей.

Контроль за политически значимыми новостями и информацией, представляющий собой жизненно необходимый ресурс демократии, оказывается в ру­ках у очень узкой группы исключительно богатых лиц. А богатые люди, как бы сильно они ни конкурирова­ли друг с другом, как правило, разделяют одно поли­тическое мировоззрение и очень сильно заинтере­сованы в том, чтобы использовать находящиеся под их контролем ресурсы для борьбы за свои убежде­ния. Это не просто означает, что одни партии получат в СМИ более благоприятное освещение, чем другие; вожди всех партий знают об этой власти и чувству­ют себя связанными ею при формулировании своих программ. Разумеется, наблюдаемая нами концентра­ция СМИ в руках немногих не произошла бы, если бы правительства полагали, что их вмешательство необ­ходимо в интересах большего разнообразия и конку­ренции. Аналогичные факторы лежат за раздающи­мися сейчас в большинстве демократий призывами резко ограничить роль общественных СМИ в пользу частного вещания.

РЫНКИ И КЛАССЫ

Эта тенденция к росту политического влияния корпо­ративных интересов нередко подается как свидетель­ство высокой эффективности рынка. О том, сколько здесь иронии, можно судить по нашему обсуждению медиакорпораций. Первые, сформулированные в XVI- XVII веке свободно-рыночные экономические доктри­ны Адама Смита и других авторов имели целью отде­лить мир политики от частного предпринимательства и, в частности, покончить с предоставлением моно­полий и контрактов придворным фаворитам. Как мы увидим в главе V,многие современные случаи при­ватизации, субподрядов и устранения границ между общественными услугами и частным сектором пред­ставляют собой возобновление именно этой сомни­тельной практики. Соответственно, мы наблюдаем еще один аспект движения по параболе: возвращение к корпоративным политическим привилегиям под ло­зунгами рынка и свободной конкуренции.

Все это может происходить лишь в обществах, утративших чувство различия между общественны­ми интересами, которые охраняются государствен­ными структурами, стремящимися проявить свою независимую компетенцию, и частными интереса­ми эгоистического характера. В преддемократиче-ские времена социальные элиты, доминировавшие в экономической и общественной жизни, также мо­нополизировали политическое влияние и свою роль в обществе. Расцвет демократии вынудил их по край­ней мере поделиться своим местом на этих аренах с представителями неэлитарных групп. Однако сего­дня, вследствие растущей зависимости государства от знаний и опыта корпоративных руководителей и ведущих предпринимателей, а также зависимости партий от их средств, мы постепенно движемся к соз­данию нового класса, доминирующего и в политике, и в экономике. Он не только приобретает все боль­шую власть и богатство одновременно с тем, как уси­ливается неравенство в обществе, но и начинает иг­рать привилегированную политическую роль, всегда служившую отличительной чертой реально домини­ровавших классов. К этому сводится основной кри­зис демократии в начале XXI века.

В популярных дискуссиях классы обычно выделя­ются по присущим им культурным атрибутам — ак­центу, одежде, типичным развлечениям. И когда кон­кретные наборы этих атрибутов лишаются прежней отчетливости, за этим следуют заявления о конце классового общества. Однако куда более серьезное определение термина «класс» основывается на взаи­мосвязи между различиями в экономическом поло­жении и различиями в доступе к политической вла­сти. И в этом смысле никакого исчезновения клас­сов не наблюдается, наоборот, налицо усиление такой связи, представляющее собой один из самых серьез­ных симптомов движения к постдемократии: воз­вышение корпоративной элиты сопутствует упадку креативной демократии. Кроме того, мы видим связь между двумя проблемами, выделенными в начале данного исследования: затруднениями, свойственны­ми эгалитарной политике, и проблемами собственно демократии. Борьба с эгалитаризмом, несомненно, яв­ляется одной из ключевых политических целей корпо­ративных элит.