Потому что

1 глава

Не в моей привычке проклинать день, прежде чем он закончится. Я встал, как только почувствовал, что не сплю. Главное — ни о чем не думать. Розовая зубная паста упала прямо на щетку, значит, не все так плохо. В худшие дни она выскальзывала мимо, в раковину, чтобы потом ее сухие комки напоминали о моих неудачах. Впрочем, я смыл их почти все. К счастью, я не депрессивный тип.

Но на сей раз я не промахнулся. Утро началось хорошо — больше никаких мыслей у меня не возникло. Из зеркала на меня смотрело нормальное человеческое лицо. В другой день я мог бы показать себе язык, но только не сегодня. Вот уже несколько недель я не поправлял челку перед зеркалом, как раньше, и не подсчитывал седые волоски на висках. В кухне я вскипятил воду и вылил ее в круглую желтую чашку, куда еще перед сном бросил пакетик черного чая с ароматом персика. Я всегда так делал. Непременно эта желтая чашка и персиковый чай. И каждый раз я клал его туда с вечера, будто заранее отдаваясь во власть следующего дня. Иногда меня это пугало.

Я недолго думал, что положить в большую дорожную сумку. Взял с собой лишь вещи черного и синего цветов, теплые и мягкие. Мои любимые пуловеры и красивые брюки, превращающие меня, по мнению дам, в интересного мужчину, я оставил дома. Покидая квартиру, чувствовал, что именно сейчас переживаю самый сложный период сегодняшнего дня. Но я справился, поскольку сразу же запретил себе об этом думать. Я закрыл глаза. Два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь. Незабываемо. Я повернул ключ до упора. Мысль, что теперь в мою квартиру никто не проникнет, придала мне уверенности. Бросив сумку в машину, я поехал.

В одиннадцать я был у Алекс, как и договаривались. Она стояла, прислонившись к дверному косяку. Я прикоснулся к ее горячим ушам и сказал:

— Дай же мне разглядеть тебя как следует.

У нее был вид женщины, которой нужно как следует выругаться, прежде чем начинать новую жизнь. Больше всего на свете мне хотелось сейчас поцеловать ее, а потом вместе с ней идти навстречу будущему. Или нет, только поцеловать.

— А остальные уже собрались? — спросил я.

— У меня для тебя плохие новости, Ян, — произнесла Алекс.

— Никто не придет? — догадался я.

— А тебя бы это очень расстроило?

И тогда я понял, что больше никого не будет.

Она хочет быстренько отсюда съехать с моей помощью. Оставить Грегора одного. Сегодня суббота. Вернувшись в воскресенье вечером с семинара, он не должен застать ее в квартире. И это означало следующее. Мне придется спускать с четвертого этажа сотню кубометров цельной древесины, тяжелые металлические вещи, фарфор и тому подобное, чтобы в другом доме поднимать все это на третий.

— Ты уже позавтракал? — спросила Алекс.

Я усмехнулся. Мысленно я кричал.

А потом Алекс ела, а я смотрел на нее. А она, в свою очередь, наблюдала, как я не свожу с нее глаз.

— С тобой что-нибудь случилось? — поинтересовалась она.

— А что? — удивился я.

На тот момент пока ничего не произошло.

Мы переезжали весь день. Снаружи бесновалась непогода, как всегда бывает в этом городе в период смены времен года. К счастью, я не депрессивный тип. Покончив с каторжной работой, я смог наконец принять ванну в ее новой квартире. Мне полегчало. Чтобы отвлечься, стал думать о сексе, но сразу вспомнилась Делия. Тогда я отогнал эти мысли прочь.

Алекс принесла полотенце. Она держала его перед своими глазами, не желая смущать меня. Но я отвел ее руки в сторону, чтобы дать понять ей, что она ошибается.

К сожалению, секс был не без страсти. Как с моей, так и с ее стороны.

— Что ты делаешь сегодня вечером? — спросила она меня за чашечкой кофе, обжигавшего желудок.

— Ничего особенного, — беззастенчиво солгал я и улыбнулся, чтобы обратить обман в шутку.

— Новая? — поинтересовалась Алекс, поднимая брови.

Я готов был расцеловать ее за этот вопрос и за подозрительность. Ответил ей какой-то риторической пошлостью, что-то типа «не будь такой любопытной». Я торопился, несмотря на ранний час. На прощание прижал ее к себе, словно пытался незаметно взять от нее нечто такое, о чем она не подозревала.

— Выше нос! — крикнул я, имея в виду разрыв с Грегором.

В другой раз я мог бы добавить, чтобы она звонила мне, когда пожелает.

Но не в этот день.

Следующие несколько часов прошли в мучительном ожидании. Мне нечем было заняться. Я сидел в припаркованной машине и старался ни о чем не думать. К счастью, по крыше автомобиля стучал дождь. Я мог сосредоточиться на этих звуках и чувствовал, как с каждой каплей уходит время.

Раньше я работал в издательском доме «Эрфос», и ко мне в руки попал один роман, в котором через каждые несколько страниц барабанил по крыше дождь. Стоило только авторской фантазии истощиться, как действие замирало, и возникала эта картинка.

— Красивый образ, — сказал я писательнице во время нашей первой встречи.

Мне стало жаль ее. На ее лице застыло выражение, с каким трижды поскользнувшаяся фигуристка ожидает судейских оценок. От отчаяния она кусала себе губы. Ей было чуть за тридцать, а она только сейчас переживала крушение иллюзии литературного успеха. Написала совершенно пустую вещь, ничего не сказав читателю, ничего не пережив. Кроме, пожалуй, этого дождя, стучавшего по жестяной крыше.

Бар Боба открывался в десять часов. Я пришел туда пятым. Из окна своей машины я видел, как заходили первые четверо посетителей.

— Привет, Ян, ну и погодка, — произнес Боб.

Я опустил голову. Ему, наверное, показалось, что я стряхиваю с волос дождевые капли. Я похлопал его по плечу. Это сошло за приветствие. К счастью, в заведении Боба были приняты сдержанные отношения. На того, кто много говорил, начинали коситься.

Я заранее заказал маленький круглый столик, за которым уже ужинал несколько раз. В нише, где он стоял, хватало места лишь на одного человека. Царивший в зале полумрак надежно защищал мой укромный уголок от любопытных взглядов.

Предыдущие несколько вечеров я делал вид, будто работаю здесь над очередной «историей». Боб и остальные знали, что я репортер, и думали, что моя работа состоит в том, чтобы шляться по разным притонам, вроде этого бара, и писать заметки, — наплевать, что темно, — попивая блауэр цвайгельт.[1] Чем больше вина, тем круче получается «история», тем лучше репортер, — так, видимо, полагали они и видели во мне мастера своего дела.

Официантку звали Беатриче. Она знала меня в лицо, я же едва замечал ее и не стремился к более близкому знакомству. Однако за последнюю неделю ее имя так часто звучало, что я успел к ней привыкнуть. Когда она подходила к моему столику, я погружался в изучение меню, прикрывая лоб рукой, а потом приглушенным голосом заказывал всегда одно и то же: пол-литра блауэр цвайгельт. Мне не нравилось, что я не могу смотреть в лицо официантке, с которой разговариваю. Обычно так поступают дешевые зазнайки, и сейчас я походил на одного из них.

Получив свое вино, я избегал дальнейшего общения. Мне было больно за Грегора. Я будто раздваивался, и у меня в голове разворачивалась отчаянная борьба. Одна моя половина впадала в панику, готовая закричать, — другая зажимала ей рот рукой. Одна хотела все хорошенько обмозговать — другая противилась любой мысли. В глубине души я всячески поддерживал вторую. «Главное — не думать, Ян, — говорил я себе. — Все давно решено».

Около одиннадцати часов поток посетителей усилился. Моя ниша располагалась всего в каких-нибудь четырех метрах от входной двери, и между ними не было никаких препятствий, поэтому я все видел. Справа несколько человек сидели спиной ко мне за барной стойкой. Слева выстроились вдоль стены первые три столика, четвертый исчезал в клубах табачного дыма.

Я знал заранее, когда в зале появится очередной гость. Вот дверная ручка опускалась, проходило несколько секунд — и новый посетитель уже стоял на пороге. Большинство тут же оборачивалось, чтобы закрыть дверь. Но даже те, кто не делал этого, полагая, будто она захлопнется сама, замирали у входа, чтобы оглядеться, привыкнуть к табачной завесе, отыскать в зале знакомых и отметить тех, с кем хотелось бы подружиться.

Дверь освещалась вмонтированными в стены лампами, но лишь до полуметра. Далее ее пересекала тень массивной балки. Со своего места я мог видеть входящих примерно до уровня их шеи. Они носили мужскую и женскую обувь, с квадратными или острыми носками, черную или иных расцветок. Я различал их длинные или короткие ноги, узкие или широкие брюки, тощие фигуры и толстые животы, обтянутые яркими куртками или строгими пальто. Ни один из них не походил на другого, каждый был по-своему уникален. Однако всех их объединяло одно: они вступали в зал обезглавленными тенью балки, не имея ни лиц, ни мимики, ни эмоций.

Зажмурившись, я открыл глаза. Глотнул вина — оно пахло Делией. Тогда я вытер рот тыльной стороной ладони, чтобы уничтожить следы, которых не было. К счастью, я не депрессивный тип. Передо мной лежали листки бумаги, похожие на журналистские заметки. Но я не мог читать, буквы расплывались перед глазами.

В половине двенадцатого я вынул из кармана куртки черную шерстяную перчатку и положил на стол. Потом жадно схватил ее обеими ладонями, словно ребенок-сладкоежка шоколадку, и следующие три секунды прощался с сорока тремя годами своей жизни. Несколько мгновений ранее я думал только о Делии. Видимо, любил ее.

Я повернул перчатку так, что ее короткий большой палец указывал в сторону входа, положил ее на стол и прикрыл своей правой ладонью. Потом я просунул вовнутрь левую руку, осторожно двигая указательным пальцем, пока не почувствовал холод металлического рычажка.

Тем временем веселье в баре продолжалось, стирая любые проявления индивидуальности. Голоса смешались в одном неразличимом гуле, постоянно прерываемом отдельными громкими выкриками. Несомненно, алкоголь сыграл свою роль. И лишь имя Беатриче по-прежнему звучало отчетливо. Каждый раз, когда его слышал, я словно натыкался на железный столб. В остальном же обстановка нагоняла на меня тоску, и я радовался тому, что еще осознаю это.

Теребившие перчатку руки действовали словно помимо моего сознания. Я посмотрел на входную дверь. Стенные часы над барной стойкой показывали двадцать три тридцать восемь. Прошло еще три минуты, прежде чем дверная ручка опустилась в очередной раз. Минуты на три я затаил дыхание, это меня успокоило. Похоже, теперь мой мозг просто не мог давать другие команды, кроме тех, на которые был запрограммирован.

И вот дверь отворилась. Один-два-три-четыре, — считал я. Кончик указательного пальца левой руки двигался сам собой, как последний сопротивляющийся боец. Он то прижимался к холодному металлическому рычагу, то снова ослаблял давление. Появившаяся в дверном проеме фигура пряталась за большим темным кругом, будто надеялась таким образом избежать своей судьбы. Мне хотелось кричать, громко протестовать. Тот, кого я ждал, вошел, прикрываясь зонтом. Я был готов вскочить, но мои ноги будто парализовало. Губы онемели, пальцы не двигались, слившись в одно целое с предметом, который сжимали.

Секундная стрелка стенных часов обежала круг и еще немного. Дверная ручка снова опустилась, а я как сумасшедший стал считать до пяти. На цифре 3 мои барабанные перепонки словно лопнули, а сердце остановилось.

— Хотите еще чего-нибудь?

Вопрос был обращен ко мне. Забыв обо всем, я глядел Беатриче в лицо. Она испугалась, заметив мое волнение. Я не хотел этого, мне нельзя пугать людей.

— Нет, спасибо, — услышал я собственный голос, мысленно проклиная себя за неосторожность.

Вероятно, я даже улыбнулся. Беатриче исчезла, некоторое время перед моими глазами еще мелькало ее испуганное лицо. Потом голова снова опустела. Почти. В мозгу крутилось одно: два-шесть-ноль-восемь-девять-восемь.

Пальцы снова заняли прежнюю позицию. Минутная стрелка переместилась на одно деление, прежде чем ручка опустилась. На счет «раз» приоткрылась щель. На «два» — в проеме показался мужской ботинок. «Три» — голубые джинсы. «Четыре» — вокруг поплыли красные блики, а затем все потемнело. Глаза заволокло пеленой. Я прижал ладони к лицу и наклонил голову. Указательный палец левой руки согнулся. Все мои физические и душевные силы сконцентрировались сейчас в этом пальце, давящем на курок. Я сжал зубы, пульс толчками отдавался в висках. Наконец металлический рычажок пошел вниз. На счет «пять» раздался глухой щелчок, и что-то тяжело упало возле входной двери. Этот звук еще долго отдавался эхом. Где-то далеко-далеко, в другой жизни.