Повести и рассказы

1

Остап родился и прожил всю свою жизнь на окраине посёлка Кулотино. Его дом стоял неподалёку от развалин стеклозавода, который принадлежал до революции промышленнику Воронину. Остап был известной и уважаемой личностью. Все, кого судьба сводила с Остапом, восхищались его умом, красотой и невероятной физической силой. По посёлку ходили легенды о его мужестве, бесстрашии и благородстве. Величественный облик Остапа надолго оставался в памяти. Высокий лоб, проницательный взгляд, длинная борода делали его похожим на ветхозаветного патриарха. Если бы в Кулотино провозгласили монархию, то царём, несомненно, выбрали бы Остапа.

Остап стоял во главе большого семейства. Родня была за ним как за каменной стеной: все знали, что по первому зову он придёт на помощь, — наведёт порядок, сокрушит любого врага. Когда незаметно подкралась к Остапу старость — злая ведьма с букетом болезней, он изменился: стал раздражительным, нетерпимым, недобрым. Он не выносил, когда ему перечили и чуть что — бросался в драку. Остап не хотел смотреть правде в глаза, не хотел признать себя немощным старцем, которому пора убраться на покой и не командовать в большой семье, где взрослые сыновья давно желают жить своим умом.

Однажды у Остапа разболелся бок — он вздулся и причинял ему сильную боль, увеличивая злобу на весь свет. Старик не хотел, чтобы его лечили, не хотел, чтобы видели, как он унижен недомоганием. Ранним утром, после бессонной ночи он тихо вышел из дома, дав себе клятву больше туда не возвращаться.

Был июнь, солнце поднималось над Кулотино, обливая потоками золота руины красного кирпича. Некоторые строения стеклозавода ещё не рухнули. На фасаде главного здания с полукруглыми окнами были видны фрагменты орнамента, похожего на масонские знаки. Остап задумчиво смотрел на чугунный балкончик, с которого заводские начальники, а порой и сам Воронин обращались к рабочему люду. Старик осторожно пробрался внутрь здания и лёг под оконным проёмом на каменный пол, согретый солнцем. Так он стал бомжом.

Остапа искали, Остапа нашли и просили, умоляли вернуться домой. Но он — ни в какую. Тогда его оставили в покое, дав ему волю бродяжничать сколько душе угодно, надеясь, что с первыми осенними холодами он всё-таки придёт обратно.

После недели голодания Остапов бок опал и уже не так болел, как раньше. Старик выбрался из своего романтического убежища и первым делом направился к ларьку, в котором торговала его знакомая, Нина. Нина ахнула, увидев Остапа, — до того он плохо выглядел, и дала ему буханку хлеба. Не испытывая к Нине ни малейшего чувства благодарности, Остап грозно качнул башкой и медленно двинулся дальше, злобно глядя по сторонам. С тех пор он каждый день приходил к ларьку и требовал у Нины хлеба, а подкрепившись, шёл бродить по кулотинским улицам, задирая прохожих и ввязываясь в драки с незнакомцами.

Больше всего Остапа раздражали автомобили и те, кто в них ездил. Причём на грязные «Жигули» он почти не обращал внимания, а вот при виде чистой дорогой машинки приходил в настоящее бешенство. Старик бил и царапал автомобили, пугая мирных кулотинцев. Он вёл себя так агрессивно, что один владелец «Мерседеса», загнанный Остапом на высокую поленницу, пригрозил застрелить безумца, если его не уберут с улиц. Милиции с трудом удалось отогнать Остапа, который, войдя в раж, начал кидаться и на людей в форме. Кулотинская общественность решила, что настало время отправить бедного старика «куда надо», он же, осознав, что зашёл слишком далеко, спрятался на стеклозаводе и некоторое время на людях не появлялся. А потом снова вышел на пыльные щербатые улицы Кулотино — но дружелюбный, умиротворённый. Его решили оставить в покое, и всё в посёлке было тихо и спокойно до тех пор, пока в гости к Анне Ивановне не приехали петербургские интеллигенты.

2

Свой красно-кирпичный замок промышленник Воронин выстроил в готическом стиле — с восьмигранной башней, витыми лестницами и множеством извилистых коридоров. В нём были большие залы и потайные комнаты. Вокруг замка раскинулся чудесный парк, по его липовым аллеям бегали дети в матросках и гуляли дамы в шляпах, а в заводях тихо плавали лебеди и распускались синие ирисы. С трёх сторон парк окружали журчащие воды Перетны. За сотню лет бесхозного существования воронинский парк превратился в заросшую лесную чащу, а загаженная, запруженная речка разлилась гнилым болотом. Замок же сохранился, потому что после революции в нём разместили больницу, которая, просуществовав десятилетия, уступила место богадельне, устроенной одним сердобольным батюшкой на собственные средства. Потом богадельню перевели в монастырь, а в поместье расположился краеведческий музей, директором которого стала замечательная женщина по имени Анна Ивановна.

Анна Ивановна приехала в Кулотино из Петербурга, своего родного города. Она училась в университете — занималась устным народным творчеством. Однажды летом, во время экспедиции по новгородским деревням, она встретила Серёжу — кулотинского парня, который прочёсывал с металлоискателем лес, обочины дорог и заброшенные избы. Он подарил ей старинные ржавые коньки, а она прочитала ему несколько местных заговоров от пьянства. Это была любовь с первого взгляда. Анна Ивановна, закончив учиться, вышла замуж за Серёжу и поехала жить в Кулотино.

Анну Ивановну позвали работать в краеведческий музей. Она согласилась, и тогда Серёжа нанялся туда сторожем и завхозом — как он говорил, «дворецким». Ребята поселились в бывшем кухонном флигеле замка, который соединялся с главным зданием красивыми коваными воротами. Окна выходили в сад, где росли старые яблони, жасмин, сирень и шиповник. Они покрасили стены белым, соскоблили несколько слоёв больничной масляной краски со старых дверей. На подоконниках стояли цветы, в шкафах — книги, на столе шумел электрический чайник. Это было самое уютное гнёздышко на свете. Вскоре у них родился Петя. Петино детство было очень счастливым. Его родители всегда были ровными и спокойными с ним и друг с другом, он был их товарищем, а не каким-то отдельным «ребёнком». Они к нему прислушивались, они ему доверяли и делали вид, что почти не беспокоятся, когда он в шесть лет, как следопыт, начал бродить по закоулкам замка и окружающей его таинственной чаще.

Серёжина должность обеспечивала молодую семью прекрасным жильём, а металлоискатель — пропитанием. Они, конечно же, не ели старые монеты, пуговицы, кресты, кокарды и прочие металлические ценности, а отвозили их в Петербург, в «Русскую старину» на улице Некрасова, и получали немного денег. Потом случилось несчастье — Серёжа утонул во Мсте, и Анна Ивановна с Петей остались одни.

3

В то лето, когда Остап ушёл из дома, Анне Ивановне исполнилось тридцать пять лет, а Пете — одиннадцать. Это были единственные люди, к которым старый мизантроп в эпоху своего бомжевания испытывал искреннюю симпатию. Они его совершенно не боялись. Анну Ивановну не смущала его всклокоченная борода, жуткая вонь и развязная манера тихой сапой подкрадываться к её распахнутым окнам и бесцеремонно заглядывать в комнаты. Она кормила его бубликами и разрешала валяться на солнце под окном. Петя вынимал из его бороды колючки и рассказывал без утайки обо всём, что происходит в их жизни. Так Остап узнал, что в пятницу в замок приезжают в гости Хомяковы — мамина дальняя родственница со своим мужем и сыном, шестиклассником Владей, который был старше Пети на год.

Петя никогда не встречался с этими людьми, но он слышал о них от мамы и видел их фотографии в мамином фейсбуке. Петя должен был провести три недели в обществе нового товарища и поэтому с интересом разглядывал его роскошные фотографические портреты. Владик Хомяков был представлен в полном параде — во фраке, на фоне какой-то золотой стены. У него было красивое, серьёзное личико с тонкой улыбочкой. Он выглядел очень важно, и Петя смутился и забеспокоился — подружатся ли они?

Остапа тоже охватило беспокойство. В день, когда ждали гостей, он бродил у дороги, недружелюбно поглядывая на проезжающие машины. Вдруг он увидел, как остановилось такси и из него вылезли люди с чемоданами. Они громко галдели и ругались между собой. Заметив приближающихся Петю и Анну Ивановну, они тут же замолчали и бросились к ним целоваться. «Такой маленький! — воскликнула мамина родственница, с изумлением глядя на Петю. — Владислав, вот, это твой брат Петя!» Высокий Владик, весело улыбаясь, подскочил к Пете и пошёл рядом. В руке он нёс скрипичный футляр. Компания двинулась по тропинке в сторону замка. Хмурый Остап плёлся в хвосте.

Гости были в восторге от замка. Они были большими знатоками и любителями старины.

— Я чувствую себя, как в Ясной Поляне! — восклицала тётя Ася.

— Владя, здесь бывал твой прадед! — кричал дядя Юра.

Юрий Юрьевич был видным специалистом по генеалогии, завсегдатаем петербургского дворянского собрания. Он утверждал, что его предки, столбовые дворяне, были связаны дружескими узами с семьёй промышленника Воронина. С величайшим умилением, театрально приложив руку к груди, Юрий Юрьевич смотрел на замок.

Гостей поселили в Петиной комнате. Накануне мама попросила мальчика привести её в порядок, что он и сделал с помощью тряпки и веника. Когда гости переоделись и вышли к столу обедать, Петя поразился, увидев, какой хаос устроили они за десять минут. Хомяковы чинно уселись за круглым столом. Мама разливала суп, Петя раздавал тарелки, с любопытством глядя на гостей.

Владик казался ему пришельцем с далёкой звезды. Петя никогда не видел, чтобы мальчик вёл себя так странно. При встрече он вслед за папой бросился целовать ручку Анны Ивановны. Когда Анна Ивановна обращалась к нему с каким-либо вопросом, например, спрашивала, где он хочет сесть и любит ли он чёрный хлеб, Владик всегда добавлял к своему ответу заученные от папаши фразы: «Вы сама любезность!», или «Тётя Аня, вы сама добродетель!», или «Вы верх совершенства!» Родители ему не аплодировали, но было видно, что им очень по душе эффект, который Владик производит на Анну Ивановну, — её тревожное удивление они наивно принимали за онемение от восхищения.

Тётя Ася была высокой дамой с прямой, как палка, спиной, круглым лицом со вздёрнутым носом и огромными, неопределённого цвета холодными глазами. С высоко поднятым подбородком она внимательно осматривалась, казалось, ощупывая взглядом каждый предмет и каждого человека.

Дядя Юра был ростом ниже её, толстенький, с благородными чертами лица, сочными губами, красными щёчками и реденькой бородкой клинышком. Судя по всему, он очень любил жену, потому что время от времени, поймав её взгляд, целовал своё золотое кольцо на пухлом пальце и шептал ей что-то нежное. Когда дымящиеся тарелки оказались на столе, Юрий Юрьевич, громко вздохнув, сказал: «Помолимся!» Все встали, и он с большим чувством прочитал молитву.

Во время обеда Хомякова рассказывала о роскошной петербургской жизни, о том, как они ходят в театры и на концерты и общаются со знаменитостями, которые наперебой зовут их в свои «лучшие дома». Потом она заговорила о головокружительных успехах Владика в его престижной гимназии, «лучшей в городе» музыкальной школе и «лучшем художественном кружке». «Мой сын — круглый отличник. По нему плачет консерватория!» Владик светился от похвал. Закончив долгую эклогу, тётя Ася сказала сыну: «Владислав, всё это не для твоих ушей. Марш на улицу».

Весёлый Владя рванул из-за стола. «Пойдём гулять!» — позвал он Петю. Оробевший Петя посмотрел в мамины глаза. Они говорили: «Да всё хорошо, иди — играй, не бойся». «Спасибо, мама», — сказал Петя и направился к двери. Тётя Ася тут же подскочила к открытому окну и заорала, вспугнув прикорнувшего Остапа: «Владислав, а ты сказал спасибо за обед?»

4

«Пойдём к реке», — предложил Владику Петя. Мальчики углубились в тенистую чащу, пронизанную яркими лучами солнца, в которых чёрными точками вились мушки да мошки. Они шли молча. Владя поглядывал на Петю, а Петя не знал, с чего начать разговор. «А ты читал Толкина?» — спросил вдруг Владик. «Читал!» — сказал Петя. Он очень обрадовался, что нашлась, наконец, тема для беседы с этим необычным мальчиком. Он открыл было рот, чтобы обсудить, кто хуже — люди, гномы или эльфы, и как следует всё-таки относиться к Горлуму (хороший ведь, правда?), но Владя снова спросил: «А ты читал Диккенса?» — «Я читал “Оливера Твиста”», — ответил Петя и приготовился поговорить о жизни нищих английских мальчиков, однако Владя, не дав ему сказать и слова, поспешно вновь спросил: «А “Трёх мушкетёров?”» — «“Трёх мушкетёров” я прочёл не до конца», — признался Петя. Он хотел поговорить с Владей о мушкетёрах, но тот ему сказал: «Эх, ты! А “Человек, который смеётся?”» — «“Человек, который смеётся” я не читал, но мама мне читала “Отверженных”». — «Тебе читает мама?» — воскликнул Владя и с улюлюканьем побежал вперёд: там уже мелькнула вода. Ему удалось-таки посрамить Петю. Доказав своё бесспорное превосходство и начитанность, Владя вдруг подобрел, успокоился и оставшуюся часть прогулки уже не нападал на Петю. Ребята прыгали по кочкам, со смехом валили подточенные бобрами деревья, вспугивая болотных птиц и пригревшихся на солнышке змей. Владя, забыв обо всём на свете, носился за лягушками, хватал их, разглядывал, а потом подбрасывал и смотрел, как они шлёпаются в воду.

Петя показал Владику секретное место, о котором знали только он сам, Семён Иванович и мама. Это был старый Воронинский пруд, почти весь заросший. По неприметной тропинке мальчики добрались до крошечного озерца, в котором отражались синее небо и тонкие, дрожащие на тёплом ветру берёзки. «Вот всё, что осталось от старого пруда. Раньше он был очень большой, в музее есть его фотографии, я тебе покажу. Мы нашли это озеро с Семёном Ивановичем прошлым летом. Здесь много карасей, мы их ловим. Вот моя удочка, вот мамина. Скоро приедет Семён Иванович, будем ловить рыбу с Семёном Ивановичем».

Когда мальчики вернулись домой, разговор за столом ещё не закончился. Хомякова что-то бурно объясняла Анне Ивановне, но, увидев детей, умолкла. Петя заметил, что маме немного грустно и скучно. Он понял, что гости её утомили. Подслушивавший под окнами Остап был скорее разозлён. Тётя Ася битых два часа толковала о том, что её исключительному Владику все завидуют и поэтому у него мало друзей. Тупые сверстники его не понимают, он не может найти себе товарища «своего уровня» и порой страдает от одиночества. Правда, у него есть один друг — чемпион по шахматам. И ещё ему тяжело приходится от внимания девочек. Даже старшие девочки все влюблены во Владика.

Очень часто Хомякова произносила самое ненавистное слово Остапа — «интеллигентный». Тогда он вскакивал и делал судорожные движения головой. «Я — мать красивого мальчика!», «Я — мать интеллигентного мальчика!» — настойчиво твердила эта странная женщина.

Анна Ивановна сказала, что для любого мальчика главное — хорошие друзья, и с некоторой, правда, неуверенностью в голосе предположила, что, может быть, Владик найдёт себе товарищей среди ребят, с которыми дружит Петя. «А кто у них родители?» — спросила тётя Ася. Юрий Юрьевич хохотнул, Анна Ивановна пожала плечами и с раздражением отвернулась, будто отвлечённая чем-то. Тётя Ася сказала, что в августе они званы в один шведский дом, к шведским дворянам, которые однажды видели Владика и были поражены его познаниями. Теперь шведские дворяне очень просят Хомяковых пожаловать к ним в гости, чтобы их дети смогли пообщаться с интеллигентным мальчиком. «Ой, кто это там за окном?»

Владя попросил чаю с бутербродиком, Анна Ивановна поставила чайник. Хомяковы снова подкрепились, затем решили прогуляться по посёлку. Пока мама убирала со стола, гости возились в комнате, потом вышли — Юрий Юрьевич с Владиком в полосатых брючках и канотье, а тётя Ася в длинном белом платье, удивительной белой шляпе и с большим фотоаппаратом на тощей шее.

5

Прошло несколько дней — тёплых и солнечных. Анна Ивановна готовила выставку для «Маклайских чтений», дядя Юра делал вид, что ей помогает, а сам, как раскормленная, но сильная охотничья собака, рыскал по замку и делал ценные находки: бронзовые дверные ручки тонкой работы, кованые детали старинных печей. В музейном архиве, где ему как видному историку Анна Ивановна позволила порыться, он обнаружил дорогостоящие книги из воронинской библиотеки, заводские бумаги, столетние фотографические снимки. В башне, усевшись толстым задом на ступеньку витой чугунной лестницы — лёгкой, ажурной, воздушной, — он вздыхал, представляя, как летней ночью здесь объяснялись в любви молодые аристократы и аристократки, кости которых давно превратились в пыль. В залах дядя Юра обнюхивал витрины с предметами старого быта — письменными принадлежностями, остатками барского сервиза, ружьями, картами местности. Остап, с первого взгляда невзлюбивший Хомякова, интеллигентский облик которого совершенно не внушал ему доверия, с подозрением следил за ним, таясь за дверями и окнами. «Как бы чего к рукам не прибрал», — с беспокойством думал старик.

Вокруг замка зацвёл жасмин, ветер раскачивал розовые кущи иван-чая. Петя играл с друзьями и поджидал своего любимого Семёна Ивановича, гости кушали, ездили на озеро и воспитывали Владю, которого не пускали играть с мальчиками под предлогом занятий. Вскоре Петя понял, что Владик очень несчастен. Каждый день из комнаты гостей раздавались унылые звуки скрипки, прерываемые воплями тёти Аси и рыданиями Владика. По три часа в день Владик должен был проводить за учебниками английского и немецкого. Однажды родители побили его ремнём за нерадение, мать держала, а отец бил. Владик выскочил из дома с криком: «Гады! Вы гады!» — и бросился в чащу. Юрий Юрьевич не смог его догнать, он вернулся в дом и с виноватой физиономией стал утешать рыдающую в истерике жену. Сквозь слёзы тётя Ася шептала ему с ненавистью: «Всё ты! Это всё ты!»

Анна Ивановна была в залах, Остап где-то гулял, и единственным свидетелем ужасной сцены стал Петя, на которого взрослые Хомяковы совершенно не обращали внимания. Удручённый Петя отправился искать Владика. Он нашёл его в тайном месте, у озера. Владик плакал, сидя на скамеечке. Петя достал из кармана кусок булки, скатал шарик и, насадив его на крючок, предложил Владе порыбачить. Рыба не клевала на такую скромную наживку, но Владя несколько утешился и согласился вернуться. Когда они подходили к дому, стало темнеть. Воронинский замок был похож на волшебный фонарь. В высоких полукруглых окнах горел оранжевый свет, виден был чёрный, как будто вырезанный из бумаги, силуэт Анны Ивановны, готовившей ужин, раздавался резкий хохот тёти Аси, которая, надо сказать, успокаивалась так же быстро, как и заводилась.

К обитателям замка зашла на чашку чая Марина Борисовна, влиятельная дама из районной администрации, деловая богатая женщина. Она построила превосходную гостиницу недалеко от Иверского монастыря и мечтала превратить убогие селения — Окуловку и Кулотино — в международный центр туризма и культурных связей. На «Маклайские чтения» ожидался большой съезд учёного народа, должны были приехать потомки Маклая из Австралии, и Марина Борисовна хотела поселить некоторых гостей в здании краеведческого музея.

Супругов Хомяковых сильно взбудоражила эта уверенная в себе, интересная женщина. Они оба вдруг напомнили охотничьих собак, вставших в стойку. Не сговариваясь, они бросились её очаровывать, хотя никакой практической пользы от Марины Борисовны получить, казалось бы, не могли. Но так уж было заведено в этой семье — знакомство со значительными лицами являлось одним из смыслов хомяковского существования.

Когда дети зашли в дом, тётя Ася, как ни в чём не бывало, подбежала к сыну, чмокнула его в щёку и сказала: «А это Владислав!» Марина Борисовна с любопытством посмотрела на Владика. Было видно, что Хомяковы уже успели подготовить её к встрече с необыкновенным ребёнком. Марина Борисовна привезла с собой двух сыновей — близнецов тринадцати лет. Мальчики пошли играть на улицу.

Хомяковы изо всех сил старались произвести впечатление на Марину Борисовну и непомерно хвастались. О самой себе тётя Ася ничего не говорила, она воспевала мужа — «лучшего специалиста по генеалогии», который преподаёт в университете и работает в какой-то комиссии «при президенте». За вечер она раз двадцать повторила «при президенте», совершенно не замечая, что от этого её заклинания собеседниц уже тошнит, а за окном кто-то шумно вздыхает и фыркает. Юрий Юрьевич очень увлекательно рассказывал о дворянском собрании, где он со всеми на короткой ноге, а потом сообщил, что его генеалогическое древо восходит к Палеологам. Наступила неловкая пауза. Анна Ивановна немного покраснела. Марина Борисовна, чтобы прервать молчание, сказала, что её прадед был священником дворянского рода. Тут Хомяков принялся расспрашивать, как его звали, где он жил, когда и при каких обстоятельствах умер. Марина Борисовна кое-что рассказала Хомякову, и это была невесёлая история — деда расстреляли, церковь сожгли. Он слушал, украдкой строча в блокноте, потом стал умолять, чтобы она позволила составить её древо. Она громко смеялась и, шутя, обещала подумать над этим лестным предложением.

Пока супруги Хомяковы водили хороводы вокруг Марины Борисовны, Владик из кожи вон лез, чтобы произвести впечатление на старших мальчиков. Узнав, что они тоже занимаются музыкой, он устроил им проверку на знание музыкальной грамоты. Оказалось, что близнецы разбираются в предмете гораздо лучше его самого. Тогда он принялся экзаменовать Петю, что было нечестно, потому что Пете медведь на ухо наступил и на музыкальные темы он рассуждать никак не мог. Но Владику хотелось унизить Петю перед его приятелями. Нельзя сказать, что он сам придумал такой способ добиваться дружбы, он действовал скорее бессознательно. Бедняге казалось, что старшие мальчики его полюбят, увидев, что он умнее Пети. Так он общался со всеми детьми. А Петя не мог понять, почему Владик хочет над ним посмеяться, ведь он так переживал сегодня за него и так старался утешить...

Марине Борисовне не удалось поговорить с Анной Ивановной, гости душили их светской беседой. «Мы мечтали, чтобы он поступил в петербургскую консерваторию. Но оказалось, что Владька подумывает о Базеле!»

Марина Борисовна засобиралась домой. Было поздно, стемнело, небо превратилось в дрожащий черничный кисель, засыпанный звёздным сахаром. Петя с близнецами валялись в сухой траве, полной ночного стрекотания. У крыльца Марина Борисовна столкнулась с несущимся Владиком, который сиял от восторженного изумления. «А вы знаете, что Петя не знает, кто такой Вивальди?» — закричал он ей. «Владислав, не надо показывать своего интеллектуального превосходства, это невежливо!» — ответствовал ему голос из окна. «Детка, думай о Базеле!» — сказала Марина Борисовна и пошла к своим близнецам.

На ужин в замке были вареники с творогом.

6

Купаться с гостями Петя не ездил. Однажды он поехал с ними на Окуловское озеро, но гости вели себя так ужасно, что он расстроился до слёз. Петя отвёл Хомяковых в своё любимое место, где среди высоких камышей узенький песчаный пляж спускался к тихой воде, в которой метались мальки и росли жёлтые кувшинки. На берегу было кострище, обложенное камнями, — здесь Петя с мамой жарили хлеб и ветчину. В кустах у Пети был склад больших пластиковых бутылей, из которых он строил плот. Оказавшись на пляжике, Петя тут же побежал в воду. Владик ринулся за ним, но его остановил строгий окрик матери: сначала он должен был прогреться на солнце и прочитать главу какого-то романа. Тётя Ася принялась раскладывать плед. Дядя Юра, не любивший жару, уселся под деревом, с тоской отгоняя комаров. Довольная тётя Ася улеглась, закрыла глаза, но через минуту вскочила — где-то недалеко заиграла музыка. Высокий голос пел: «Белая стрекоза любви, стрекоза, лети!» Пете нравилась эта песня, которая в то лето летела изо всех кулотинских ларьков и автомобилей. Ему она совершенно не мешала. Хомяков был делегирован к возмутителям тишины, чтобы навести порядок. Он ушёл, потом вернулся с виноватым видом и развёл руками. Музыка продолжала играть. Тогда тётя Ася сама кинулась на врага. Она выглядела устрашающе — её тонкие, как у скелета, ноги, сходящиеся в коленях, запинались о корни сосен, а руки-плети с перстнями на длинных пальцах нелепо болтались. Дядя Юра побрёл за ней. Раздались вопли. Музыку сделали громче. Хомяковы вернулись. Тётя Ася с оскорблённым видом стала собирать вещи. Все оделись, чтобы уходить. Владик, которому хотелось купаться, плакал. Только двинулись в обратный путь — затарахтели мопеды, и белая стрекоза любви унеслась в мерцающую лучами и тенями лесную даль. Тётя Ася вернулась на прежнее место и снова разложила плед, но тише не стало. Теперь она сама орала, отдавая указания Владику, которому, наконец-то, разрешила войти в воду. Ему нельзя было брызгаться с Петей и залезать на плот, потому что он мог замёрзнуть и заболеть. Он должен был проплыть двадцать метров туда — двадцать метров обратно, выйти на берег, обсушиться и читать следующую главу романа.

Вечером Владик — с насморком, в колючих шерстяных носках — дочитывал толстую книгу. Было поздно. Через полуоткрытую дверь он видел, как Анна Ивановна, обняв привалившегося к ней полусонного Петю, читает ему «Муми-троллей». Взрослые Хомяковы, наблюдая эту картину, презрительно хихикали. Владик тоже презрительно хихикал. Но он лукавил — ему было грустно и завидно. Однажды он слышал, как мать говорила отцу, что тётя Аня вырастит гопника, который будет пить пиво и валяться под забором. Владику нравилось слушать, как мать говорит гадости о других. Мысленно он пытался представить себе Петю под забором, но у него не получалось. Почему-то он видел его капитаном, обнимающим мать на пристани.

7

Приближался Петин день рождения. Должен был приехать Семён Иванович — мамин знакомый, который занимался историей старинных русских усадеб. Летом он путешествовал в поисках «обломков старого мира», делал подкопы на руинах церквей и особняков. В комнате Анны Ивановны в углу хранились его вещи: фанерный чемодан, клюка, стопки книг, валенки, ушанка, а в ней — мутные очки на верёвочке. Тётя Ася брезгливо косилась на угол Семёна Ивановича. Она его представляла себе полоумным бедным мужичонкой, прибившимся к её глуповатой добросердечной сестре.

В день своего рождения Петя проснулся от счастья, которое тёплой волной хлынуло откуда-то в комнату, разлилось по замку, саду и заполнило весь сияющий и чирикающий мир за окном. Петя тихонько лежал, глядя в потолок с остатками старой лепнины, и глубоко дышал. Ему казалось, что в его груди надули крепкий воздушный шар, который вот-вот поднимет его над кроватью. На полу стояло несколько коробок, перевязанных ленточками. Окно было распахнуто. Сквозь синие выцветшие занавески пробивались лимонные лучи солнца, в которых плясали пыльные галактики. Пахло сладким шиповником, терпкой гвоздикой и гнилым рокфором: верно, где-то неподалёку Остап бродил с адресом, терпеливо дожидаясь часа, когда ему позволят поздравить именинника.

Гости — мальчики и девочки — были званы к двенадцати часам. Обычно в свой день рождения Петя пировал с друзьями под старой яблоней, за большим деревянным столом, который мама с чьей-либо помощью вытаскивала в сад. Петя отодвинул занавеску и выглянул в окно. Под яблоней стоял стол, покрытый красной скатертью, и на нём было ещё несколько коробок с ленточками. Из комнаты Хомяковых доносился визгливый плач, к которому в замке уже привыкли. Там тётя Ася заставляла сына придумывать поздравления для Пети на немецком и английском, чтобы поразить гостей.

К замку подошёл высокий человек с большим горбатым носом, черноглазый и черноволосый. Он нёс рюкзак. Остап удивлённо хмыкнул и стал медленно приближаться к незнакомцу. Человек, свысока посмотрев на бродягу, надменно и строго сказал: «Пошоль вон, стари козель!» «Семён Иванович!» — закричал Петя и, выскочив в окно, в пижаме побежал навстречу другу.

Когда Хомякова вышла из своей комнаты, она почувствовала ужасный, отвратительный запах, проникший, казалось, во все закоулки замка. «Семён Иванович приехал, — сказал ей радостный Петя, — он с мамой в саду разговаривает». Тётя Ася не захотела знакомиться с Семёном Ивановичем. Запах шёл от огромного рюкзака, прикорнувшего после долгой дороги в углу рядом с фанерным чемоданом.

Анна Ивановна сидела на крыльце. Она надела длинное, из синего в лиловый полинявшее платье и завязала свои медные волосы узлом на затылке. Петя считал маму самой красивой девушкой на свете. Видимо, такого же мнения придерживался и Семён Иванович, который смотрел на неё во все глаза и, размахивая руками, что-то увлечённо рассказывал. Потом он вдруг заплакал. Встревоженный Петя подошёл к крыльцу. Мама погладила Семёна Ивановича по плечу и пошла месить тесто, а Семён Иванович показал Пете фотографию, где на фоне кирпичной осыпающейся стены лежали в траве черепа с зияющими глазницами и груда костей. Один из этих черепов был маленьким, в нём была небольшая круглая дыра. Семён Иванович рассказал Пете, что черепа и кости он случайно нашёл, копая рядом с полуразрушенной церковью святого Михаила в деревне Бородино, недалеко от города Суздаль. Когда-то в этой деревне, среди лесов и полей, стоял прекрасный белый дом, в котором жил князь со своей женой и детьми. В революцию его семью расстреляли и зарыли у стен высокой церкви. Семёну Ивановичу удалось подняться на изборождённую глубокими трещинами ветхую колокольню, которая, казалось, готова была развалиться от первого порыва сильного ветра. Глядя на бескрайние лесные дали, он представлял себе, как сто лет назад колокольный звон летел над землёй, и бородинским колоколам отвечали давыдовские и Никольские. На колокольне жили птицы. Со звонким чириканьем они метались большими чёрными стаями. Старинная лестница со сбитыми ступеньками была покрыта слоем скользкого птичьего помёта. Спускаясь вниз, Семён Иванович упал и проехал несколько метров на спине — он показал Пете синяк на боку и ссадину на локте. Семён Иванович пообещал Пете, что возьмёт его с собой в Бородино, чтобы поставить крест на том месте, где покоятся бедные кости.

Вскоре Семён Иванович развеселился и тоже стал готовиться к празднику. Он достал из рюкзака бутылки с вином и вонючий кусок сыра, который нарезал на доске квадратными кусками. Когда Хомяковы вышли в сад, они увидели горбоносого красавца. С бокальчиком вина в руке он давал советы Пете — забравшись на старую яблоню, мальчик обматывал ветки электрическим проводом с лампочками. Неподалёку стоял Остап. «Не бойся, Семён Иванович! Он дерётся только с теми, у кого дорогие машины», — говорил Петя. «Moi, j’ ai un magnifique “Porche” en France. A votre santé!»[3] — сказал на это гость Остапу, поболтал вино в бокале, понюхал, посмаковал и выпил до дна. Остап, видимо, знал по-французски: он топнул ногой и наклонил голову, но, не желая портить праздник, сдержал свой гнев и пошёл от замка прочь.

Семён Иванович угостил вином и сыром Хомяковых. Тётя Ася, попробовав синий, тающий на солнце кусочек, сказала, что такой прекрасный сыр ей подавали только в «лучших домах Парижа». Она никак не хотела называть Семёна Ивановича на русский манер и обращалась к нему «Симон», старательно следя за прононсом.

8

Семён Иванович жил в Бретани и преподавал археологию в Реннском университете. Он был в некотором роде потомком Воронина: сто лет назад племянник стеклозаводчика, молодой белогвардейский офицер, женился на его прабабке-француженке. Семёну Ивановичу достались некоторые письма и фотографии Ворониных. Ему захотелось увидеть края, где жил его предок, и он поехал в Россию. К своему удивлению и радости он нашёл в Кулотино родовое гнездо в целости и сохранности, таким, как оно выглядело на старых семейных фотографиях, а в придачу — прекрасную даму и мальчика, которые стали его друзьями.

Для Сёмена Ивановича во флигеле места уже не нашлось, поэтому с полосатым матрасом под мышкой он пошёл жить в замок — на чердак. Там было сухо и тихо. Он развернул матрас, накрыл его свежей простынёй в голубенький цветочек и лёг подремать. Чердачные оконца были распахнуты, ветерок нежно обдувал археолога, его тонкий горбатый нос чуял приятные запахи горячих пирогов, цветущих растений, сухих досок и пыли. Засыпая, он слышал, как стали собираться дети, как они загалдели, закричали, забегали вокруг замка. Они устроили какую-то весёлую игру. Один мальчик иногда выкрикивал неприличные слова. Семён Иванович учил русский язык и был рад, что всё понимает.

Семён Иванович проснулся от того, что солнце, постепенно клонясь к закату, защекотало ему глаза, а на улице раздались совершенно не праздничные вопли. Выглянув из окна, он увидел, как в чащу от замка несётся высокий мальчик, его пытается догнать толстяк-отец, мать ковыляет сзади и машет руками. Все трое голосили.

Петин праздник удался. Дети набегались, накричались, проголодались, потом наелись. Вечером на старой яблоне зажгли разноцветные лампочки. Семён Иванович запустил в темнеющее небо фейерверк. Петины гости постепенно разошлись. Мальчика, который ругался матом, пришёл забирать пьяный отец. Мальчик уже давно ушел, а отец все еще ходил в темноте вокруг замка с песнями и разговорами. К нему присоединился Остап. Мужик что-то рассказывал Остапу, тот совершенно с ним соглашался и качал головой. Потом оба завалились в кусты и захрапели. Их никто не гнал.

Анна Ивановна поставила на стол под яблоней маленький телескоп. Луна взошла, в телескоп были видны её таинственные кратеры и серебряные поля. Владик с заплаканными глазами заворожённо высматривал лунные тайны. Семён Иванович мыл посуду. Из комнаты Хомяковых доносились всхлипы и шёпот. Днём тётя Ася хотела, или делала вид, что хотела, уехать из замка и навсегда порвать с сестрой, которая нагрубила ей, наговорила несправедливостей, обвинив её в том, что она, самоотверженная мать, калечит Владика. Благоразумный дядя Юра уговорил жену остаться, напомнив, что в жарком пыльном городе им делать совершенно нечего и пирогов там никто не печёт.

Анна Ивановна сидела за столом рядом с Владиком. В её памяти всплывала унылая квартира на Пушкинской улице, где Ася жила вдвоём с матерью — красивой и нервной женщиной, которая частенько колотила дочь. Мать требовала, чтобы Ася хорошо училась и дружила только с интеллигентными мальчиками из хороших семей. Когда нарисовался толстенький румяный Юра, Ася уехала от матери, та вскоре по какому-то поводу прокляла молодых и умерла от рака, «так и не простив». «Всё возвращается, всё возвращается», — думала Анна Ивановна. Ей было жаль Владика. Она видела, как днём он пытался общаться с детьми. Когда мать выпустила его к Петиным гостям, он тут же прервал их игру, заявив, что она «тупая», и предложил инсценировать «Песню о Роланде». Оказалось, что кулотинские мальчики плохо знакомы с французским эпосом, и он стал их высмеивать. Тогда близнецы Марины Борисовны согласились поиграть с Владиком. Они сбегали во флигель, взяли золы из печки, напали на Владика и вымазали ему лицо, сказав, что он будет мавром. Они-то читали «Песню о Роланде». Но играть хотели в биороботов.

Расстроенный Владик заперся с книжкой в отхожем месте. К нему в дверь барабанила мать — она всегда следила за тем, сколько времени сын проводит в туалете, боясь, что он будет предаваться там «нехорошим вещам». «Не выношу детский онанизм!» — злобно сказала она прибежавшей на стуки сестре. Тут-то и произошёл скандал. Анна Ивановна, дрожа от волнения, потащила её в комнату и зашептала со слезами на глазах: «Нельзя унижать, нельзя давить, нельзя уничтожать, нельзя корёжить... Человек, который смеётся... Посадили ребёнка в причудливой формы кувшин и растят несчастного уродца!» Что ещё говорила Анна Ивановна — неизвестно, потому что её слова потонули в возмущённом вопле сестры.

Через пару дней тётя Ася совершенно успокоилась. Она тешила своё тщеславие, предвкушая, как расскажет знакомым, что летом её сына воспитывал мусью: Владик не отходил ни на шаг от Пети и Семёна Ивановича, который с утра до вечера с педагогическим пылом Понократа развлекал детей. Они точили ножи, строгали палки, косили траву, прыгали через канавы, лазали по деревьям, рассматривали лишайники, слушали птиц, ловили рыбу. Когда тётя Ася попыталась загнать Владика в дом для урока музыки, Семён Иванович довольно резко ей возразил. Он сказал, что мальчики заняты: они чертили план усадьбы. Тётя Ася заговорила про музыкальное будущее Владика в Швейцарии. Семён Иванович сказал, что у Влади живой ум естествоиспытателя, что он не рвётся музицировать, что он не создан для скрипки, и ей, пожалуй, не стоит «péter plus haut que son cul». Хомякова попросила перевести это выражение. Француз заглянул в компьютерный словарь, потом встал в почтительную позу и сказал: «Мадам, не надо старайтесь пёрнуть више ваша задница». Возмущённая Хомякова залепетала: «Да как вы можете так со мной разговаривать! Я — интеллигентная женщина!» — «А я — барин, Симон Воронин, хозяин этот шато!» — раздражённо сказал француз. «Барин» посоветовал обомлевшей тёте Асе развеяться — погулять, почитать или заняться полезным делом, например, приготовить обед. Со смиренным видом Хомякова пошла в свою комнату будить мужа. Он лежал на кровати и мирно сопел, на его вздымающемся брюхе покоился молитвослов. Она растолкала его и злобно прошипела: «Хватит дрыхнуть! Нужно почистить картошку!», а потом прошептала с отчаянием: «У неё всё будет лучше, чем у меня!» Дядя Юра захлопал глазами, подхватился и побежал на кухню.

9

Анна Ивановна отправила француза в местную командировку — добывать старые фотографии. По установленным ею правилам вторгаться можно было только в те заброшенные избы, где крыша начинала обваливаться, — это означало, что дому скоро придёт конец. Заходить в дома позволялось лишь Семёну Ивановичу, мальчики ждали снаружи — прогнившие балки и половицы могли рухнуть в любую минуту. Почти в каждом доме археолога встречали скромные свидетели старого быта: покрытые слоем грязи графины, рюмки прессованного стекла, чашки и чайники в горошек, осклизлые комья кружев, старушечьи очки, пожелтевшие газеты, бумажные иконки, покалеченная мебель деревенской работы. Обычно фотографии валялись прямо на полу — чёрно-белые и выразительные. Семёна Ивановича удивляло, что на карточках пятидесятых годов советские граждане выглядели так же, как люди на снимках, сделанных в послевоенной Италии или Франции. Подростки с вопрошающими взглядами катились на одинаковых велосипедах в одинаковых кепках, коротких брючках и пальто. Их отцы с худыми лицами стояли в одинаковых шляпах и пиджаках. Одинаково причёсанные матери одинаково улыбались и были похожи на кинозвёзд. Старухи корсиканских и новгородских деревень носили платки, кофты и прямые чёрные юбки, пошитые, видимо, на одной фабрике.

Почти в каждом заброшенном доме успели похозяйничать бомжи. В некоторых избах не было пола и мебели — ими топили печки. Там всё было загажено, царил нищий беспорядок, на который с грустью взирал Боженька из облезлого и чёрного красного угла. Семён Иванович был очень брезгливым. Он расшвыривал ногами вонючие тряпки и аккуратно собирал в мешок слипшиеся карточки. Только любовь к Петиной маме могла подвигнуть его на такую грязную работу.

И только любовь к Петиной маме смиряла Остапа, который мечтал «обломать рога наглому французу». Не раз во сне он бежал за ним по пыльным улицам Кулотино, загонял на поленницы и заставлял униженно просить прощения за вторжение в замок. Когда Семён Иванович был дома, Остап с мрачным видом бродил в лесочке, выросшем на месте воронинского парка. Как только враг отлучался куда-нибудь с мальчиками или шёл спать к себе на чердак, Остап подбирался к флигелю и тихо ждал, когда из окна протянется к нему лилейная рука с бубликом и нежный голос ласково попросит отойти, «чтобы не пахло».

10

Так уж получилось, что козлом отпущения в замке стал бедный дядя Юра. Именно на него обратились неудовольствие тёти Аси, лишённой возможности воспитывать Владика, и неутолимая злоба Остапа, который, видя, как ценят в замке его врага-француза, никак не мог себе позволить учинить расправу.

Тётя Ася несколько влюбилась в Семёна Ивановича и наивно пыталась завоевать его расположение. Она подсаживалась к нему с чашечкой кофе и заводила разговор на исторические темы: «Симон, мне как этнографу интересно...» или «Симон, я как этнограф считаю...» В юности тётя Ася оказалась неспособной к учёбе, её отчислили из университета, что стало страшным потрясением для её матери. Бедная тётя Ася тщательно скрывала этот, как ей казалось, постыдный эпизод биографии, который на самом-то деле никого не интересовал — ну кого только из университетов не выгоняли! — и, мучимая чувством собственной неполноценности, при каждом удобном случае старалась блеснуть познаниями, что ей, женщине хоть и не умной, но информированной, иногда удавалось. Она читала книжки, которые ей подсовывал муж, и в разговоре с людьми не очень образованными производила впечатление учёной дамы. Обычно она перебивала собеседников и слова сказать никому не давала — все должны были слушать только её. Она полагала, что прекрасно разбирается в вопросах истории, театра и литературы. Любимым писателем Хомяковой был Чехов. Она любила поговорить о «гении Чехова». «Чехов лечил людей, пока ваш Гоголь макароны жрал!» — шипела она, раскачиваясь в ярости, как кобра. Любую свою точку зрения она была готова отстаивать до конца. С Семёном Ивановичем дело обстояло иначе. Раскрутив француза на учёный разговор, она внимала ему с видом очарованной прилежной ученицы.

Стройный Семён Иванович был одного возраста с расплывшимся дядей Юрой, но казался моложе его лет на десять. Любуясь бодрым французом, который с утра выгонял мальчиков бегать с ним по лесу и купаться в Коровьем ручье, она проникалась отвращением к лености и толщине своего Хомякова. Она вдруг почувствовала, что не может спокойно на него смотреть, что её мутит от жирной шеи и пухлых пальцев. Однажды за обедом она, окаменев, наблюдала, как муж с аппетитом кушает щи, потом подскочила, будто ужаленная, и выбежала на улицу. Её тошнило на куст сирени. Анна Ивановна отпаивала сестру пустырником.

Тётя Ася посадила мужа на строгую диету и постоянно следила, чтобы он не съел лишнего. Она принималась орать на него прямо за столом. «Хватит жрать!» — злобно вопила она, совершенно не обращая внимания на окружающих, у которых портилось обеденное настроение. Семён Иванович уходил есть на улицу, опасаясь, что не выдержит, бросится на неё и задушит. Он считал дни до отъезда Хомяковых. Он боялся превратить своё родовое гнездо в место кровавой драмы. Иногда он закрывал глаза и представлял себе, как его слуги-карлы замуровывают визжащую тётю Асю в мрачном подземелье. Вспоминал, что в Средние века истеричек сжигали вместе с ведьмами. И немного успокаивался.

Дядя Юра, не склонный по жадности своей покупать продукты в замок, вдруг повадился ходить в «Магнит» и «Эконом». Там он покупал сыр, булку, молоко и что-нибудь недорогое для отвода глаз — морковку или свёклу — к общему столу. Расположившись на трухлявом бревне за поленницей возле «Эконома», генеалог сжирал батон с сыром, выпивал литр молока и затем, рукавом утерев бородёнку, шёл к замку со своим скромным овощным мешочком. Кроме «Магнита» и «Эконома» дядю Юру притягивал ларёк Нины, где всегда продавалась свежая выпечка — ромовые бабы, пироги с творогом и ягодами. Дядя Юра был большим любителем женских форм. У ларька он запихивал себе в рот куски тёплого пирога и любезничал с красавицей Ниной, не сводя глаз с её пышной груди. Все, кроме тёти Аси, знали, куда и зачем ходит дядя Юра, было очевидно, что не тарелка гречки без масла и не капустный салат из рук жены поддерживают в нем бодрость духа. Сверхподозрительная Хомякова трогательно доверяла своему супругу. Да, она сторожила буфет с запасом пряников и печенья и, если муж выходил на кухню попить водички, тут же высовывалась из комнаты, чтобы предотвратить преступление. Но представить себе, что он, интеллигентный мужчина, будет поедать сдобу у ларька, она никак не могла. Поэтому дядя Юра, не опасаясь слежки, спокойно ходил есть. Последний его поход в «Эконом», случившийся накануне отъезда Хомяковых, едва не закончился трагедией.

11

Остап ненавидел Хомякова. Его ненависть невозможно было объяснить логически — это было стихийное, животное, космическое чувство. Из-за неправильного питания у Остапа снова разболелся бок. Бродяга ходил по помойкам и ел отбросы. Иногда ему случалось зажевать полиэтиленовый пакет. Пакеты не переваривались. Скопившись в рубце безобразным комом, они распирали бок и причиняли сильную боль Остапу, который при каждом взгляде на Хомякова каким-то иррациональным путём приходил к убеждению, что именно этот неприятный толстяк является истинной причиной его страданий.

Однажды, увидев, как интеллигент вышел из замка с хозяйственной сумкой, Остап тихо покрался за ним. Он проводил его до «Эконома», остановился в сторонке и замер, весь обратившись во внимание. Валера и Анатолий, знакомые алкаши у магазина, его приветствовали, но он к ним не шёл, он ждал. Вскоре дядя Юра покинул «Эконом» и воровато направился за поленницу. Остап осторожно двинулся за Хомяковым. Дядя Юра сел на бревно, разложил на толстых бёдрах клетчатый носовой платок и с довольным видом достал из мешка что-то длинное, завёрнутое в «Окуловские ведомости». Притаившийся в траве Остап вздрогнул от страшного подозрения: уж не является ли спрятанный в «Ведомости» длинный предмет бронзовой ручкой от дверей парадного зала — то есть антикварной ценностью, которую ночью при свете луны подло свинтил негодяй, под маской друга и родственника пробравшийся в замок, чтобы ограбить его простодушных обитателей?!

Остап яростно фыркнул. Хомяков в страхе поднял голову. Из высоких зарослей иван-чая к нему вышел старик, заслонивший своей крупной фигурой полуденное солнце Кулотино. Он смотрел презрительно и гордо. Его ноздри раздувались. Большая белая голова, мощная шея, мощный торс, стройные ноги были олимпийской стати. Облик Остапа поразил Хомякова — перед ним стоял не бомж, не бродяга, а величественный муж, античное божество, царь лесов и полей, увенчанный огромными золотыми рогами.

Испуганный дядя Юра что-то промычал, что-то проблеял невнятное. Остап топнул ногой, наклонил голову, разбежался и с такой силой ударил по поленнице, что она тут же начала осыпаться. Хомяков вскочил. Остап медленно повернул к нему голову. Его глаза метали молнии, из-под копыт вылетали искры. Тряхнув головой, он кинулся на генеалога. В этот страшный момент с дядей Юрой приключилась счастливая метаморфоза — он сбросил свой интеллигентский облик и с рычанием ухватил разгневанного зверя за рога. Остап повалил его спиной на поленницу, которая с грохотом упала, распугав посетителей «Эконома», и поставил копыта на поверженного врага. Он намеревался сейчас же предать его позорной казни, но ему помешали Валера с Анатолием. Они пытались оттолкнуть, оттащить Остапа от Хомякова, но у них ничего не получалось — мужики плохо держались на ногах и спотыкались о рассыпавшиеся поленья. Они кричали: «Ося, не надо, Ося!» Собрав все свои силы, Хомяков вылез из-под копыт и отбежал к магазину. Остап понёсся за ним. Дядя Юра снова схватил его за рога и, проявив недюжинную силу, пригнул его голову к асфальту. Остап завалился на бок. Он хрипел и брыкался, пытаясь встать.

В замке была тишина. Семён Иванович дремал на чердаке, мальчики читали, тётя Ася возилась, как мышь, в своей комнате, Анна Ивановна работала в залах. На следующий день Хомяковы уезжали к себе в Петербург. Тётя Ася решила купить плюшек, чтобы пить чай в поезде, взяла сумку, кошелёк и пошла в «Эконом». У магазина она увидела толпу взволнованных людей. Нина подбежала к ней, схватила за локоть и закричала в ухо: «Там ваш муж дерётся!» Бедная Хомякова растолкала галдящую публику. С ужасом глядя на сцепившихся в смертельной схватке борцов, она не сразу поняла, кто из них её муж. Оба были грязные, оба трясли бородами, оба тяжело дышали и смотрели друг на друга выкаченными глазами. «Я не могу его отпустить!» — кричал Хомяков. Из его носа текла кровь.

Привели полковника Алексея Петровича с ружьём. Это был высокий мужчина в майке, трениках, домашних тапочках, с гладко выбритым лицом и аккуратно зачёсанными назад волосами. Он приблизился к бьющимся и замер над ними в глубокой задумчивости. «Застрели его, что стоишь как столб, идиот!» — завопила Хомякова. «Не стреляй, Петрович, не надо!» — просили Валера и Анатолий.

Алексей Петрович постоял ещё немного, потом повернулся и пошёл домой. «Свяжите ему ноги», — молил Хомяков. Кто-то побежал за верёвкой. Толпа волновалась и гудела. Тут полковник вернулся — уже без ружья, которое он, видимо, оставил дома. Алексей Петрович наклонился над Остапом и крепко ухватил его за рога. «Вылезай!» — скомандовал он Хомякову. Тот ослабил хватку и, убедившись, что мужчина крепко держит Остапа, поднялся на ноги. Шатаясь, он пошёл прочь, за ним поковыляла трясущаяся жена. Её окликнули Валера с Анатолием. В руках они держали хозяйственную сумку, заполненную всякой снедью: тут были огурчики, хлеб, кефир, коробочка плавленых сырков, икра мойвы в майонезе. Из «Окуловских ведомостей» выглядывала полукопчёная колбаса. «Сумочка вашего мужа! Оська, бандит, не дал ему покушать. Какой подлец, тварюга! Ну, мы ему покажем!» Кулотинские алкаши восхищались Остапом как никогда.

12

Лунной ночью Анна Ивановна сидела на ступенях винтовой лестницы в восьмигранной готической башне. В открытое слуховое окно лился аромат цветущего жасмина. Мерцали звёзды. Дул крепкий ветер, и лес вокруг замка таинственно шумел. Из флигеля доносились стоны Хомякова. Анна Ивановна, всхлипывая, утирала слёзы. Рядом с ней сидел Семён Иванович. Он нежно обнимал её, гладил прекрасные рыжие волосы, целовал руки и синий подол, упавший на чугунное кружево. Он ей говорил нараспев:

13

Машина была подана. Водитель вышел покурить. С наслаждением затягиваясь вонючей сигаретой, он разглядывал здание красного кирпича. Семён Иванович, запихивая чемоданы в багажник, рассказывал ему вкратце историю музея. Из флигеля медленно, словно под звуки траурного марша, вышли Хомяковы. Тётя Ася вела под руку хромающего мужа. Анна Ивановна несла за ними сумки. Владик сердечно прощался с Петей. Неожиданно, когда Хомяковы уже уселись в машину и последние слова были сказаны, к замку приблизилась парочка — бородатый мужичок в шляпе и Остап, ведомый им на поводке. Хомяковы с каменными лицами захлопнули дверцы машины и подняли стёкла. Они решили, что хозяин пришёл просить прощения за Остапа. Но не тут-то было. Мужичок набросился на них с руганью, в его глазах стояли слёзы. Он указывал на потёртую, в ссадинах морду Остапа, грозил кулаком, кричал про суд и милицию. Таксист сел за руль, повернул ключ, но авто мистически не заводилось. Вдруг Остап наклонил голову и кинулся к машине. Хозяин еле его удержал. Хомяковы заорали. Таксист из окошка бросил Остапу бутерброд, на который тот, впрочем, не обратил внимания, и, матерясь, снова начал заводить машину. Вскоре она затарахтела и поехала. «Красавец!» — сказал таксист, взглянув в зеркало на удаляющегося Остапа. Посмеиваясь и качая головой, он врубил на полную катушку любимое радио. Такси мчалось по солнечной дороге среди вековечных елей. «Белая стрекоза любви, стрекоза в пути...»

14

Как только Хомяковы скрылись с глаз долой, Семён Иванович побежал в дом, Остап тихо подошёл к своему излюбленному месту под окном Анны Ивановны и лёг в кущи незабудок, а его хозяин примостился рядом. Зазвенел хрусталь. Воронин вышел, сияя, с бутылкой шампанского, Петя нёс бокалы. Раздался хлопок, полился пенный поток. Все стали чокаться. Петя впервые пробовал шипучее вино с обильной пеной. Мужичок пригубил, но пить не стал. «Не для православных», — подумал он, но вслух ничего не сказал. Анна Ивановна побежала за водочкой, принесла ему полную стопку и нарезанную колбасу. «А вот у меня есть закуска!» — сказал мужичок, вытаскивая из кармана бутерброд таксиста. Увидев, что Остап нюхает бокал с шампанским, мужичок вылил ароматное вино в морщинистую чёрную ладонь. «Пей, Ося. Зачем ушёл из дома? Зачем бросил стадо? Соперников не любишь? Так ведь старый ты уже, Ося. Видишь, потёрли тебя мордой об асфальт».

ЭПИЛОГ

Зимой Марина Борисовна получила письмо от Юрия Хомякова. Он с радостью сообщал, что ценой кропотливого труда и бессонных ночей завершил, наконец, её летний заказ. Далее была выставлена кругленькая сумма и приведены банковские реквизиты, на которые следовало перевести деньги, для того чтобы он, Хомяков, смог ей выслать работу. Сначала Марина Борисовна растерялась, она не могла взять в толк, о каком заказе пишет этот человек. А потом принялась хохотать.

Семён Иванович женился на Анне Ивановне. Они обвенчались в кулотинской церкви. На свадьбе гуляло много народа. Марина Борисовна подарила Анне Ивановне старинные серьги с аквамаринами. Старушка Ксения Павловна Ландграф, внучка австрийского подданного стекольного мастера Генриха Ландграфа, вручила Ворониным расписную керосиновую лампу и корзину, полную стеклянных пасхальных яиц. Яйца были гладкие и гранёные: синие, красные, зелёные, белые, чайные, фиолетовые. Они волшебно сияли и лучились изнутри. Казалось, что в каждом столетнем яйце живёт Огненный Саламандр.

Воронин увёз семью в Бретань. Там Петя пошёл в школу, встретил новых друзей и незаметно выучил французский. У Пети очень интересная жизнь. Он много путешествует со своим любимым Семёном Ивановичем, помогает ему на раскопах, таскает огромный рюкзак и, конечно же, станет со временем хорошим археологом. Анна Ивановна родила рыжую дочку Машу. Маша Воронина любит повеселиться, пляшет по-бретонски и учится играть на арфе.

Остап прожил долгую жизнь. Семён Иванович назначил ему пенсию, которая исправно выплачивалась каждый месяц. Вместе с хозяином Остап приходил за деньгами на почту — в деревянный синий дом со скрипучим полом и железными круглыми печками. В очереди хозяин всем рассказывал, что раньше Остап работал охранником в клубе, осуществляя фейс-контроль, а теперь на старости лет получает от благодарного хозяина содержание. Остап терпеливо ждал его снаружи, слоняясь вокруг почты и заглядывая в окна с цветущей геранью.

Старику сделали руменотомию, достали ком полиэтилена из рубца. Остап стал спокойнее. Он не кидался больше на людей и машины. Он устрашал другим способом — просто вставал посреди дороги и стоял часами как каменное изваяние. Прохожие его обходили, чуть не падая в канаву. Машины объезжали. Когда Остап приказал долго жить, хозяин сообщил Воронину, что «осень его жизни была тёплой».

Дом Ворониных стоит на пустынном берегу. Холодное бурное море бьётся о серые скалы. Кабинет Семёна Ивановича завален стопками книг и мешками, в которых хранятся железяки, камни, осколки керамики. На широком письменном столе возвышается великолепный, до блеска отполированный череп с грозными рогами. Это Остап. Когда окна открыты, духи моря влетают с ветром в пустые глазницы и резвятся в гулком костяном алькове.