Повесть о неподкупном солдате (об Э. П. Берзине)

1

— С прибытием вас, Константин Георгиевич! — Биба широко осклабился. — Адвокатишко приказал вести к нему…

— Вот как? Грамматиков уже начинает приказывать? С каких это пор?

— Силу чует! Потому как неделю назад получили оружие. Из Архангельска…

Они торопливо шли от вокзала, стараясь не попадаться на глаза рабочим и красноармейским патрулям. Хотя у того) и у другого были вполне надежные документы… Недаром ведь говорится: береженого и бог бережет.

— А ты, брат Аркаша, что-то подурнел лицом. Опух, размяк. Пьешь, наверное?

— Дык ведь как не пить? После Москвы-то меня господин Кроми пригрели. Ну, а у них спиртяги и вина разного… Один раз живем, Константин Георгиевич. Верно?

— Верно-то верно. Да уж больно рожа у тебя стала препохабная.

Грамматиков встретил Рейли растерянной улыбкой. Правая щека его нервно подергивалась, и адвокат силился все время унять этот тик, прикладывая к лицу влажный носовой платок. Выпроводив Бибу во двор — приглядывать, Рейли потребовал:

— Докладывайте! Какими силами начнете операцию?

— Докладывать, собственно, нечего, — Грамматиков страдальчески сжал кисти рук. — Провал. Полный провал!

Рейли побледнел. Схвадив адвоката за лацканы пиджака, принялся трясти его:

— Говори! Сволочь! Говори! Убью!

— Отпу… от… отпусти… — Грамматиков никак не мог освободиться из цепких рук Рейли. — Скажу! Все… скажу…

Рейли швырнул Грамматикова на диван, нервно закурил:

— Ну!

— Эсеры! Правые эсеры!.. — Грамматиков никак не мог отдышаться. — Сегодня…

— Ну!

— Убит Урицкий! Сегодня!

— Кто? — Рейли впился глазами в адвоката: — Кто стрелял? Ваш человек?

— Не… не знаю. Может быть. Некий Кенигиссер… Студент. Теперь нам каюк! Чека переловит всех как мышей…

— Перестань скулить! — крикнул Рейли. — Подробности известны?

— Пока нет. Знаю только… Идут повальные обыски.

Рейли вскочил. Начал быстро ходить по комнате.

— Немедленно оповестите своих людей: пусть убираются из города. Прячут оружие…

— Сделаю. Я уже разговаривал с некоторыми руководителями пятерок. — Грамматиков не договорил, увидев в дверях запыхавшегося Бибу.

— Шухер! Чека оцепила дом! — свистящим шепотом сообщил он. — Надо сматываться.

Казалось, какая-то огромная сила придавила Грамматикова к дивану. Он испуганно пучил глаза, не в силах произнести ни слова.

— Быстро! Через черный ход! — скомандовал Рейли, вытаскивая наган.

— Нельзя! Чекисты! Надо через чердак… По крышам. Скорее!

Ни слова не говоря, Рейли выбежал из комнаты. За ним Биба.

Грамматиков бился в истерике…

Э. П. Берзин с сыном Петей (1936 г.). Петр Берзин погиб при Сталинградской битве.

Окончив говорить, Берзин откинулся на спинку кресла, закурил. Некоторое время в гостиной стояла тишина, прерываемая только звоном посуды да пыхтением Де Витт Пуля.

Первым заговорил Локкарт:

— План ареста большевистских лидеров, подробно изложенный полковником Берзиным, на мой взгляд, не нуждается ни в уточнениях, ни в дополнениях. — Он помолчал, поставил на столик стакан в тяжелом серебряном подстаканнике и продолжил: — Нам предстоит избрать форму правления для несчастной России.

— Сначала надо перевешать большевиков! — воскликнул Де Витт Пуль. — А потом назначим крепкую диктаторскую группу, которая наведет порядок.

Гренар согласно кивнул головой. И, обратившись к Берзину, с любезной улыбкой спросил:

— Надеюсь, господин полковник, вы не откажете нам в просьбе занять подобающее место в такой группе?

— Я солдат, господа! И привык подчиняться приказам, — Берзин встал, — а не просьбам.

Очевидно, присутствующим понравился этот ответ. Они задвигали стульями, заговорили все разом. Локкарт обнял Берзина за талию, подвел к двери в кабинет.

— Поверьте, полковник, мы не забудем ваших заслуг. — Он распахнул перед ним дверь. — Прошу! Несколько доверительных слов.

Здесь, в кабинете, Локкарт вручил Берзину аккуратный пакет.

— Спрячьте подальше. Ровно 300 тысяч, — увидев, что Берзин поморщился, предупредительно поднял руку. — Признаюсь, мне претят эти денежные расчеты. Но что поделаешь — дела есть дела.

Локкарт сел за большой письменный стол, раскрыл папку с бумагами. Протянул Берзину небольшой листок:

— Возьмите, полковник. Это удостоверение для человека, который отвезет в Мурманск секретный шифр. — Локкарт протянул Берзину конверт. — Здесь шифр.

Берзин развернул! листок, прочел:

— Хорошо! — сказал Берзин, пряча конверт и удостоверение в карман. — Я подыщу подходящего человека.

Вернулись в гостиную. Берзин начал прощаться. Выслушивал напутствия дипломатов. Улыбался. Шутил. И вдруг…

Вдруг распахнулась дверь. Прихрамывая, в комнату ворвался Коломатиано. Он остановился, диким взглядом окинул присутствующих и торжествующе воскликнул:

— Господа! Тридцать минут назад!.. На заводе Михельсона!.. Эсерка Каплан!.. Стреляла в Ленина!

Как реагировали на эту весть присутствующие, Берзин не слышал и не видел. Первая мысль была: немедленно бежать в дивизион! Скомандовать: в ружье! Потом он почувствовал, будто тяжелая каменная плита обрушилась на его плечи. Ленин! Стреляли в Ленина! Вот эти! Они посмели!..

И вдруг явственно услышал голос Рейли: «…лучше всего было бы убрать Ленина до заседания». Убрать Ленина!

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Эдуард Петрович подскочил к Коломатиано, схватил его за плечо:

— Вы! Вы! Это ваша работа! Подлецы! Убить Ленина! Вы посмели!..

Перепуганный Коломатиано с трудом освободил плечо.

— Не понимаю вас, полковник! Объяснитесь!

Берзин снова схватил грека. С перекошенным в ярости лицом, он был страшен.

— Объяснить? Ты хочешь, чтобы я тебе что-то объяснил? — он выхватил из кармана наган. — Сейчас! Объясню!

К ним подбежали. Разняли. Кто-то протянул Берзину стакан воды. И вдруг Эдуард Петрович почувствовал, что совершил ошибку… Страшную ошибку! Увидел: дипломаты смотрят на него недоверчиво, пытливо. «Надо что-то придумать! — лихорадочно пронеслось в голове. — Не сдержался! В такой момент!..»

— Как прикажете вас понимать, полковник? — донесся до него сухой голос Локкарта. — Мы удивлены!

— Простите, господа! — Берзин постепенно приходил в себя. — Но согласитесь: убийство Ленина ломает все наши планы.

— К несчастью, Фанн Каплан оказалась плохим стрелком, — сказал сквозь зубы Коломатиано. — Ленин не убит, а только ранен. Однако мне непонятна ваша экспансивность, полковник… Этот взрыв ярости…

— Прошу простить меня, господа! — Берзин снова был спокоен. — Я погорячился. Поймите меня: выстрел в Ленина заставляет нас пересмотреть операцию в театре. Я ничуть не сомневаюсь: чекисты поднимут всех на ноги. Охрана правительства будет усилена… Меня выводит из себя безответственность некоторых наших так называемых союзников. — Теперь он говорил уверенно. — В то время, как мы во всех деталях продумываем план захвата власти, организуем боевые отряды — в это время безрассудные террористы без согласования с нами, не предупредив нас, совершают акцию, которая, я в этом уверен, будет иметь весьма серьезные последствия.

— Что вы предлагаете? — спросил Локкарт.

— Ничего я не могу предложить! — сухо ответил Берзин. — Надо оценить обстановку.

— А я предлагаю немедленно вывести латышских стрелков и дать бой большевикам, — выкрикнул Де Витт Пуль.

— Это будет не бой, а бойня! — парировал Берзин. — Мы только положим наши отборные части и ничего не достигнем.

— Господа! Не будем спорить с полковником, — Локкарт подчеркнуто вежливо поклонился Берзину. — Он безусловно прав. И я понимаю его нервозность. Надо хорошо оценить обстановку. Не сомневаюсь — большевики усилят Московский гарнизон. И сделают это немедленно! Давайте разойдемся и спокойно обдумаем создавшуюся ситуацию.

Не чувствуя под собой ног, Берзин вырвался на улицу. У первого же прохожего спросил:

— Что с Лениным?

— Ранен. Тяжело ранен. Положение опасное.

С гулко бьющимся сердцем он бросился на Лубянку. К Петерсу.

3

А в это время в Петрограде…

Из одной явочной квартиры в другую метался Рейли. Где-то отстал Аркашка. Где-то схватили Грамматикова. Где-то поджидала Сиднея Рейли и его судьба…

Как затравленный зверь метался он по петроградским улицам. Куда бежал, куда стремился, он и сам не знал. Чувствовал — несмотря на надежные документы, его могли арестовать в любую минуту.

Любой патруль…

Любой красноармеец…

Любой рабочий…

Даже вон та женщина с плачущим ребенком на руках…

Или тот парень, что оперся на парапет Аничкова моста…

Все они вместе…

И каждый в отдельности…

Могли его арестовать!

Его — Сиднея Джорджа Рейли — лучшего разведчика Великобритании!

Будь проклята страна, каждый гражданин которой был его врагом!

Под вечер он узнал о покушении на Ленина.

И понял — в Москве сорвалось!

Как сорвалось здесь, в Петрограде!

Какая сила вывела его на Французскую набережную, к английскому посольству? Очевидно, та же сила приводит перед смертью одинокого матерого волка в стаю.

Посольство было окружено плотной цепью красноармейцев. Сорванная с петель дверь, разбитые стекла… Рейли опешил. Быстро действуют большевики!

Предъявив молоденькому красноармейцу удостоверение сотрудника угрозыска, Рейли подошел к зданию. И увидел: на лестнице, распластав руки, лежал Кроми. У ног его, скрючившись, валялся Аркашка. Смерть объединила их — элегантного морского офицера и опухшего от пьянства налетчика. И кровь их слилась в одну лужицу.

— Что здесь случилось? — спросил Рейли у красноармейца.

— Предложили им сдаться, — охотно пояснил тот. — А они открыли стрельбу. Ну, пришлось штурмовать. Вон тот, что на лестнице, гадюка, из двух наганов палил…

— Кого арестовали?

— Сорок человек взяли. Офицерье! — красноармеец презрительно сплюнул сквозь зубы. — А оружия, разного— винтовок, пулеметов, гранат — полный грузовик навалили… Теперь чекисты ищут какого-то Рейли…

Бежать! Бежать! Бежать!

От этих трупов…

От наивных глаз парнишки-красноармейца…

От страшной Чрезвычайки…

От самого себя…

Вечером того же дня — 30 августа — Рейли с трудом пробился в переполненный вагон поезда Петроград — Москва. Затаился на третьей полке скрипучего, пропахшего махрой вагона. В полусне прислушивался к разговорам пассажиров.

Говорили о Ленине…

Не скрывая слез…

Ярости к Каплан…

Потом он услышал — неясно, сквозь вагонный шум — свою фамилию…

Рейли!

Она хлестнула, его. Заставила очнуться.

Хриплый, окающий голос читал газетное объявление: разыскивается английский шпион Сидней Рейли — Массино — Константин — Релинский…

Вот она — его судьба! Она нашла его здесь, в этом вонючем вагоне. И он увидел распростертого на лестнице Кроми, в крови которого валялся Аркашка Голубая Кровь.

И ему стало страшно!

Страх — дикий, животный — согнал его с полки. Заставил пробраться через забитый людскими телами, мешками, чемоданами проход — к выходу. Он еще не знал, что сделает там, в тамбуре… Все тот же страх толкал вперед, в неизвестность…

В тамбуре его остановил человек в кожаной куртке.

— Ваши документы!

Два слова! Он их ждал! Как выстрела, как неизбежность…

Судьбы…

Которая зовется смертью.

Но смерть, обходившая этого человека столько раз, обошла его и теперь.

Не раздумывая, Рейли оттолкнул от себя чекиста, рванул тяжелую вагонную дверь и выпрыгнул в темноту.

Упал мягко, как падает с дерева раненая рысь. Шатаясь, побрел прочь.

В темноту…

Спустя семь лет, в ночь с 26 на 27 сентября 1925 года, Сидней Джордж Рейли снова оказался в поезде Ленинград — Москва. Теперь он ехал в мягком вагоне, с комфортом. Страха не было. Был азарт политического игрока. Революционный трибунал при ВЦИКе Советов объявил его вне закона, появление на территории России грозило ему расстрелом, а он…

А он решил доказать своим коллегам по Сикрет Интеллидженс Сервис, что презирает большевиков, что ему плевать на смертный приговор, что есть еще порох в пороховницах…

И невдомек было матерому разведчику, что и переход через советскую границу неподалеку от станции Куоккала, и радушная встреча в Ленинграде, и поездка в Москву «к друзьям» — все было организовано чекистами. Уверенный, что имеет дело с ярыми антисоветчиками, на даче под Москвой Рейли откровенно излагал им свои шпионские планы. Его слушали очень и очень внимательно…

Потом «второй Лоуренс» пожелал отправить открытку своим друзьям, доказать, что побывал в Москве. Ему любезно предоставили и эту возможность.

Затем он был арестован…

На допросах Рейли упорствовал, отпирался, путал следы. Надеялся умереть героем.

Но в один из хмурых осенних дней он понял, что жизнь окончена. Что на этот раз ему не уйти…

30 октября 1925 года Рейли написал письмо Ф. Э. Дзержинскому:

«После прошедших со мной разговоров я выражаю согласие дать Вам вполне откровенные признания и сведения относительно организации и состава великобританских разведок и поскольку мне известны также сведения относительно американской разведки, а также тех лиц в русской эмиграции, с которыми мне пришлось иметь дело».

Взамен он вымаливал жизнь…

Не жизнь! Кусочек жизни!

Он не получил его.

Приговор, вынесенный в 1918 году, был приведен в исполнение.

…Но это произошло гораздо позднее. Сейчас же, выпрыгнув из вагона, Рейли с тоской посмотрел вслед уходящему поезду. И, шатаясь, побрел прочь.

4

А в Москве…

Покушение на Ильича заставило чекистов форсировать события. Было решено немедленно ликвидировать змеиное логово.

В ночь с 31 августа на 1 сентября у коменданта Кремля — Павла Дмитриевича Малькова раздался телефонный звонок. Говорил Петерс. Не вдаваясь в подробности, он просил бывшего матроса приехать на Лубянку.

Пристегнув к поясу кольт, с которым он не расставался ни днем ни ночью, Мальков вызвал дежурную машину и поехал в Чека.

В этот поздний час улицы Москвы были безлюдны. Только тяжелые шаги красноармейских и рабочих патрулей будоражили тишину. Мигали слепые фонари.

К частым вызовам в ВЧК Павел Дмитриевич привык. И ночной звонок Петерса его не удивил. Но, получив, приказ арестовать Локкарта, Мальков удивленно вскинул брови:

— Крупная птичка!

— Ты ведь его знаешь, Павел Дмитриевич. Тебе и карты в руки. Вот ордер на арест. В помощь возьми одного чекиста и милиционера. Хватит?

— Вполне.

Предупредив, что действовать надо решительно, но деликатно, Петерс подчеркнул, что обыск в квартире следует провести тщательно, детально. Оба согласились, что Локкарт наверняка не окажет сопротивления при аресте. Не в его характере открытая борьба.

— Некоторые наши товарищи предлагали послать с тобой Берзина, — заметил Петерс. — Помнишь того, бородатого? Но мы решили пока не раскрывать наши карты.

— Правильно. С хитрыми надо по-хитрому.

В приемной Петерса сидел сотрудник оперативного отдела — подтянутый чекист лет тридцати пяти. По крепким, мозолистым рукам Мальков угадал в нем недавнего рабочего. В районной милиции к ним присоединился еще один спутник — милиционер.

Не доезжая дома 19 по Хлебному переулку, где жил Локкарт, вылезли из машины. Затем, освещая себе дорогу зажигалками, поднялись на пятый этаж. Стучать пришлось довольно долго. Наконец за дверью послышались шаркающие шаги, загремел ключ, и дверь приоткрылась. Мальков тут же вставил ногу в образовавшуюся щель.

— Кто вы? Что вам нужно так поздно? — с некоторым испугом спросила женщина, секретарь Локкарта.

— Доброй ночи. Простите за беспокойство, но мне срочно надо повидать господина Локкарта.

— Кто вы?

— Я — Мальков. Комендант Кремля. Вы же меня, знаете…

— Но господин Локкарт спит, — секретарша и не думала открывать дверь.

Мальков готов был уже взорваться. Но тут в прихожей появился помощник Локкарта — Хикс. Увидев Малькова, он улыбнулся деланной улыбкой и скинул дверную цепочку.

— Чем можем быть полезны?

Мальков с товарищами вошли в квартиру и попросили, чтобы их провели к Локкарту.

Хикс сообразил: происходит нечто очень важное и не стал расспрашивать. Молча указал на дверь спальни Локкарта.

Локкарт спал крепко. Его не разбудили ни свет в комнате, ни приглушенный голос Хикса. Мальков слегка тронул дипломата за плечо. Он открыл глаза.

— О-о! Мистер Мальков! Чем обязан поздней встречей?

— Господин Локкарт, по постановлению Всероссийской Чрезвычайной Комиссии вы арестованы. Вот ордер* на ваш арест.

Мельком взглянув на протянутую бумагу, Локкарт не выразил ни возмущения, ни протеста. (Он сделал это позднее в мемуарах «Буря над Россией» — изобразив дело так, будто за ним пришли из Чека с десяток вооруженных до зубов большевиков, которым он высказал возмущение по поводу ареста. Дав возможность Локкарту спокойно одеться, Мальков и его спутники перешли из спальни в кабинет.

Начался обыск. В ящиках письменного стола лежали письма, различные бумаги, пистолет, патроны. Тут же обнаружили 'крупную сумму денег. Все бумаги, как водится, были предъявлены Локкарту. Он признал их своими.

Уже рассвело, когда Мальков привез Локкарта в ВЧК и сдал его дежурному. Локкарт почти все время молчал, лишь изредка бросал на окружающих презрительные взгляды. Он-то знал: при любом исходе ему ничего не угрожает. Дипломатический иммунитет предоставлял ему очень многое… Крайняя мера — объявление нежелательным лицом — не помешала бы его карьере. Скорее наоборот: небольшой скандальчик привлечет внимание прессы… и начальства. Ну а начальство захочет как-то отблагодарить его за пережитые неприятности… Придется, конечно, объясняться с большевиками. Но это его не страшило. Разговаривать-то он умел. А доказательств его причастности к заговорам ни у кого нет. Коллеги будут молчать, в Рейли он не сомневался. Бородатый латыш — человек свой. Да к тому же ему невыгодно выставлять себя участником заговора: чекисты мигом поставят его к стенке. Ну а в бумагах, изъятых при обыске, ничего компрометирующего не содержится.

Словом, Локкарт был спокоен и величав, как подобает истинному британцу, верному слуге короля.

К его удивлению, чекисты оказались людьми вежливыми, культурными. Заместитель Дзержинского — латыш Петерс — только один раз напомнил об инциденте в ресторане Сергея Палкина и не очень-то расспрашивал о Рейли. Он понимал, что дипломат не будет распространяться о своих связях с разведчиком. Говорил Петерс на хорошем английском языке, был обходителен. Кормили на Лубянке неважно. По этому поводу Локкарт выразил решительный протест Петерсу, который объяснил, что паек мистера Локкарта не уступает пайку членов коллегии ВЧК. Объяснение не удовлетворило англичанина. И он протестовал вновь и вновь.

Потом Локкарта перевели в Кремль, в так называемые фрейлинские комнаты Большого Кремлевского дворца. Ему отвели три комнаты с ванной. Охрану поручили латышским стрелкам, безмолвным, суровым. Каждый день приходил Мальков, справлялся, есть ли жалобы. И Локкарт снова и снова выдумывал претензии, которыми доводил коменданта Кремля до белого каления. То обед оказывался невкусным, то латыши неразговорчивыми, то мешал спать какой-то шум за окном… Скучал дипломат.

Скучал, уверенный в своем безупречном алиби.

Вскоре после ареста Локкарта в кабинет к Петерсу доставили женщину, назвавшуюся Марией Фриде. Ее взяли в подъезде дома, где жил Локкарт, за которым на всякий случай установили наблюдение. Держалась она независимо. И только когда Петерс вслух прочел содержание изъятого у Фриде пакета (данные о дислокации Красной Армии и оперативные сводки с фронтов), задержанная прикусила губу.

— К кому вы шли в тот день, когда вас задержали? — спросил Петерс.

— Это простое недоразумение. Меня попросил отнести этот пакет неизвестный человек. Верьте мне! Я пошла за молоком. Шла по Хлебному переулку, а этот человек остановил меня, сказал, что торопится, и очень просил занести пакет в ту квартиру. Я и согласилась. А потом ваши люди арестовали меня, и вот… Клянусь всевышним! Я ни в чем не виновата!

— Не клянитесь, гражданка Фриде. Католикам не подобает всуе поминать бога. Расскажите о своих связях с Локкартом.

— Я не знаю такого. Честное ело…

— Врете! Вы встречались с ним и в Хлебном переулке, и в Гнездниковском, и на даче под Москвой.

— Что вы! Я действительно католичка и…

— Ис Еленой Николаевной — хозяйкой конспиративной квартиры — вы тоже не встречались? Вспомните, ведь это ваша добрая подруга.

— Да, мы дружны. Но я не понимаю, какое отношение она имеет к тому, что случилось со мной.

— Самое ближайшее! И ваши братья, от которых вы

получали вот эти шпионские сведения, — Петерс указал на пакет, — все они имеют прямое отношение и к вам, и к тому черному делу, которым вы занимались по заданию Сиднея Рейли.

Задержанную увели. В тюремной камере ей предоставили возможность о многом поразмыслить, многое вспомнить…

Несколькими днями позже у норвежского посольства был задержан Коломатиано. Он же — Серповский Сергей Константинович — коммерсант.

Вполне объяснимое чувство страха влекло его в норвежское посольство, в котором, как в крепости, отсиживались француз Гренар, американец Де Витт Пуль и другие дипломаты, сообразившие, что заговору послов пришел конец и надо спасать шкуру. О, они знали, что такое право экстерриториальности. И пользовались им без зазрения совести. По вечерам они играли в бридж и триктрак, а днем гоняли по маленькому дворику посольства футбольный мяч, приводя в восторг мальчишек с соседних дворов, облеплявших, словно галчата, посольский забор.

Московские мальчишки — чумазые, горластые, — в два пальца освистывали старого «судью», не замечавшего явных грубостей долговязого голкипера. Где им, мальчишкам, не подозревавшим, что на свете существует такая штука, как дипломатический этикет, было знать, что старик— «судья», безобидно щуривший свои подслеповатые глаза на игроков, был не кто иной, как сам Де Витт Пуль — грозный американский дядюшка, которого побаивались все коллеги по дипломатическому корпусу. Грубым голкипером был Гренар — (француз, советовавший своему правительству расширить военную интервенцию в России и потопить в крови русскую революцию). Не знали московские гавроши всего этого… Впрочем, если бы и знали — все равно свистели бы в два пальца. На то они и мальчишки.

«Футболисты» гоняли по двору мяч и нет-нет да поглядывали на ограду. Их не интересовали «болельщики». Они знали, что посольство окружено патрулями. Красными патрулями, в которых ходили отцы и старшие братья босоногих, чумазых мальчишек, что облепляли забор. Аресту подлежал каждый, кто попытается войти или выйти из посольства…

Коломатиано попытался. Ночью его, — тучного, хромого, неловкого — заботливо сняли с забора, через который он пытался перелезть. Сняли, помогли привести в порядок костюм и потребовали документы. Он предъявил и засуетился:

— За что вы меня задержали? Я — протезист. Шел к господину посланнику снимать мерку…

— В двенадцать ночи? Через забор? Рассказывайте свои сказки другим. Поляков! Вдовченко! Доставьте «протезиста» на Лубянку! — скомандовал начальник группы.

На допросах Коломатиано вел себя вызывающе. Догадывался — явных улик его преступной деятельности у следователя пока нет. Следователь — эстонский коммунист Виктор Кингисепп — только на днях был направлен на работу в ВЧК и с таким матерым волком разведки столкнулся впервые. Но однажды…

Однажды Коломатиано потребовал, чтобы его немедленно освободили. Следователь, дескать, никаких конкретных обвинений ему не предъявляет, а у него семья — ее надо кормить. Не предполагал Серповский-Коломатиано, что Кингисепп накануне виделся с Эдуардом Петровичем Берзиным и узнал от него все подробности некоего «чаепития на английский лад», в котором участвовал и Коломатиано.

— Ну и что? — ответил грек, когда Кингисепп сказал ему об этом. — Да, я был на этой встрече. Как коммерсант, я заинтересован в расширении своего дела, в торговле с заграницей. К тому же, это была чисто частная встреча…

— Частная встреча, во время которой было решено свергнуть Советскую власть?

— Я уже не помню, о чем мы говорили, гражданин следователь.

— Могу вам напомнить.

— Что ж, я с удовольствием выслушаю ваш рассказ.

И он слушал. С живым участием. Задавал вопросы, переспрашивал. И все время нагло улыбался.

— А улик нет! Нет и не будет! А без них нельзя, гражданин следователь.

Кингисепп и сам понимал, что следствие явно заходит в тупик. Вот если бы устроить этому американскому шпиону очную ставку с Берзиным! Хотя… Что бы это дало? Коломатиано не из тех людей, которых сам вид свидетеля обвинения повергает в страх и заставляет признаться. Прав, конечно, Петерс, когда говорил, что раскрывать сейчас главный козырь — Берзина — значит дать понять заговорщикам, что нити их деятельности в наших руках.

Надо, чтобы они сами разоблачили и себя, и своих сообщников. Трудное это дело. Но что поделаешь — надо искать улики.

— А улик нет! — повторил Коломатиано с издевкой. — Нет и не будет! А без улик — суд не суд. Верно?

— Согласен: без улик судить нельзя… Что ж, идите в камеру. Подождем, отыщутся и улики.

— Я буду жаловаться! — Прихрамывая, Коломатиано направился к двери. — У вас будут неприятности.

— Вы забыли свою трость!

И тут при слове «трость» Кингисепп внезапно увидел, как еле заметно дрогнул, метнулся взгляд Коломатиано. Он тут же деланно рассмеялся.

— Спасибо! Я стал очень рассеян…

Что-то тут не так, подумал Кингисепп. Почему он испугался, когда я напомнил ему о трости? Берзин говорил, что у Коломатиано должны быть и списки агентуры, и адреса, и пароли, и шифры. Обыск на квартире ничего не дал. Уж не таскает ли он с собой… В трости?.. А почему бы нет?..

— Минуточку, гражданин Коломатиано. Задержитесь.

Коломатиано обернулся, и Кингисепп понял, нет — скорее почувствовал каким-то подсознательным чутьем опытного конспиратора, что Коломатиано догадался о его подозрении.

— У меня плоскостопие. Мне тяжело стоять.

— Так садитесь! Прошу! — Теперь уже Кингисепп знал, что находится на верном пути. — Садитесь, садитесь… Любопытная у вас трость. Можно посмотреть?

— Зачем она вам? — Коломатиано растерялся, съежился. — Это подарок моей тетушки. Он мне очень дорог. К тому же у меня…

— Плоскостопие. Вы об этом говорили. — Кингисепп взял трость, сделал вид, что рассматривает узоры. — Покажите, как она открывается.

— Открывается? Что вы! — все еще упорствовал Коломатиано. — Это обычная трость…

Он с ужасом наблюдал, как следователь принялся медленно отвинчивать костяной набалдашник. И вот уже на стол из трости посыпались скрученные в тугие свитки бумаги. Невидящим, тупым взглядом Коломатиано смотрел перед собой.

Эдуард Петрович ждал. Надеялся: не сегодня-завтра чекисты схватят Рейли. Тогда они снова встретятся: матерый авантюрист — шпион и он — начинающий чекист…

Хотя почему начинающий? Нет! Теперь он чувствовал себя настоящим солдатом. Солдатом Дзержинского!

Как складывается иногда судьба человека: хотел стать художником, а стал контрразведчиком. Случайность? Обстоятельства? Нет — закономерность. Да, для тех, кто всего себя отдает революции, — закономерность.

Почему-то вспомнился Тилтинь. Где он сейчас? Затаился в какой-нибудь норе и ждет своего часа? Или скитается по дорогам жизни, ищет себе новых хозяев-покровителей. Жалкий человечишка с куриными мозгами…

Рейли! Если бы ему встретиться с Рейли!.. Жаль, что наша схватка не окончилась. Обидно, что ее будут кончать другие…

Локкарт! Хитрый, умный, изворотливый. К тому же с дипломатическим паспортом. Знает, бестия: самое большее, что ему грозит, — высылка из России.

И вот настал день, когда они снова встретились. Берзин и Локкарт.

…Дзержинский некоторое время изучал бесстрастное, холеное лицо Локкарта. Потом жестом пригласил его сесть.

— Мы пригласили вас для неприятной беседы, господин Локкарт.

— Я весь к вашим услугам, — слегка наклонив, голову, ответил Локкарт, изобразив на лице стандартную улыбку.

— Скажите, на какие политические партии вы рассчитывали, возглавляя контрреволюционный переворот.

— Не понимаю вас, господин председатель, — с чувством оскорбленного достоинства начал Локкарт. — О каких партиях и каком перевороте вы говорите? Поверьте слову дипломата: ни к каким партиям и переворотам я не причастен.

— И вы, конечно, ничего не знаете о совещании в американском консульстве? — не скрывая иронии, спросил Дзержинский.

— Абсолютно!

— В таком случае я напомню вам содержание письма московского корреспондента французской газеты «Фигаро» Рене Маршана к президенту Франции Пуанкаре. Письмо написано под впечатлением этого секретного совещания. Маршан протестует против тайного вмешательства официальных представителей английского, американского и французского правительств во внутренние дела России.

— Не выношу журналистов, — безразлично заметил Локкарт. — Эти господа падки на сенсации. И я им не верю…

Дзержинский рассмеялся:

— Иного ответа я от вас не ждал. — Он взял со стола листок бумаги, протянул Локкарту. — Но самому-то себе вы верите? Своей подписи? Она стоит под этим документом.

— Что это такое? — Локкарт сделал вид, что не понимает смысла предложенного ему документа.

— Пропуск в Мурманск на имя Крыша Кранкола. Пропуск предназначался для человека, который доставит английскому командованию вот этот пакет с шифром.

Локкарт с деланным вниманием всматривался в подпись.

— А вы знаете? — весело произнес он. — Похоже! Здорово похоже! Даже я легко мог бы принять эту подпись за свою. — Локкарт внезапно встал, сухо произнес: — Это досье — фальшивка. Я категорически отрицаю свою причастность к каким бы то ни было заговорам или переворотам.

— Вы вручили все эти бумаги, — спокойно продолжал Дзержинский, — красному латышскому командиру Берзину. Вам знакома эта фамилия?

— Нет!.. Хотя, позвольте, позвольте… Я что-то припоминаю.

— Вы пытались подкупить его, и через своего агента Сиднея Рейли вручили ему девятьсот тысяч рублей. При последней встрече с Берзиным вы сами передали ему еще триста тысяч рублей.

— Это фантазия ваших недобросовестных чиновников, господин председатель. Даю вам слово дворянина, что…

Локкарт не договорил. В дверях стоял Берзин. Несколько секунд они пристально смотрели друг другу в глаза.

— Что вы теперь скажете, господин дипломат? — тихо спросил Дзержинский.

Локкарт демонстративно отвернулся от Берзина.

— Я больше ни о чем говорить не намерен. Положение аккредитованного дипломата дает мне право не отвечать.

Дзержинский встал, подошел к Берлину.

— Этим отказом, Эдуард Петрович, господин Локкарт пo существу ответил на все наши вопросы. Не так ли?

— Да, Феликс Эдмундович.

— Суд определит степень вашей виновности, господин Локкарт. Можете идти.

И снова схлестнулись взглядами Берзин и Локкарт.

Острыми.

Непримиримыми.

Когда Локкарт вышел, Дзержинский обнял Эдуарда Петровича за плечи.

— Вы молодец! И большое вам чекистское спасибо. За верность революции!..

Через некоторое время Эдуард Петрович узнал, что Советское правительство приняло решение обменять Локкарта на арестованных в Лондоне советских дипломатов, среди которых были Максим Максимович Литвинов и жена Петерса.

Так закончилась бесславная авантюра иностранных дипломатов, получившая в истории название «заговора Локкарта».

Мировая пресса писала, что большевики не признают дипломатического иммунитета, что Локкарт — это восходящее светило на, дипломатическом Олимпе — «прошел через все ужасы Чрезвычайки» только за то, что «попытался облагоразумить» руководителей Советов. Заговор против молодой республики? Подкуп? Шантаж? Диверсии? Помилуйте! Ничего этого не было. И не могло быть, потому что дипломаты никогда не вмешивались и не вмешиваются во внутренние дела страны, в которой аккредитованы…

Этот истошный газетный крик убедил общественное мнение в обратном: послы ведут в Советской России грязную игру. И «заговор Локкарта» был самым крупным и самым подлым в серии «заговоров послов». Чем он кончился— мы знаем… Теперь мы знаем, чем окончились и все последующие заговоры против Советской власти. Каждая такая схватка рождала новых героев — людей, беззаветно преданных революции. Но им было уже легче бороться, потому что накапливался опыт, знания, росли силы.

— Чекистами не рождаются, а становятся, — говорил Дзержинский.

Стал настоящим чекистом и один из первых советских контрразведчиков Эдуард Петрович Берзин — неподкупный солдат революции.