Повседневная жизнь алхимиков в средние века

От Средних веков к Ренессансу

Проводя историческое различие между Средними веками и Ренессансом, мы вместе с тем не должны рассматривать его как некую непреодолимую хронологическую грань между ними. Вовсе не нужна волшебная палочка, дабы по ее мановению осуществился переход от одного периода к другому. Более того, XV век можно рассматривать как своего рода пограничный период, еще всецело принадлежащий эпохе Средневековья (к которой его относят и которая отнюдь не закончится по его истечении), но вместе с тем уже таящий в своих недрах тенденции, которые получат свое развитие в эпоху собственно Ренессанса.

Что касается алхимиков, то все их великие устремления, равно как и проявления их повседневной жизни, в эпоху Ренессанса оставались теми же, что были и в XV веке. Точнее говоря, хотя жизнь алхимиков шла своим заведенным порядком, в эпоху Ренессанса для них стало еще больше возможностей, чем было в предыдущем, XV веке. Так, например, получили еще большее распространение тайные общества — особенно в Германии, но также во Франции, Италии и Англии.

Именно в такой атмосфере развернулось в начале этой великой эпохи движение розенкрейцеров, получившее свое продолжение в пансофии (искусственное словообразование, полученное путем слияния двух греческих слов и означающее «всеобъемлющая мудрость», «универсальное знание»), которую развивали в конце XVI века в Германии ученики Парацельса.

Можно даже сказать, что в эпоху Ренессанса алхимики получили еще большее распространение и заставили говорить о себе еще больше, чем в Средние века. Расширились и их связи с различными отраслями искусства.

Было бы небезынтересно отметить, что Бернар Палисси, открывший в 1555 году секрет изготовления эмалей, уделял большое внимание приемам и методам алхимиков.

Множество картин и гравюр эпохи Ренессанса обнаруживают глубокое знание их авторами всего, что касается алхимического эзотеризма. Продолжалось строительство новых богато украшенных, роскошных «обителей философов».

Смысловое содержание знаменитых творений эпохи Ренессанса невозможно в полной мере понять, если не принимать во внимание факт знакомства их создателей с философией алхимиков. Так, знаменитая картина Боттичелли «Рождение Венеры» развивает тему «небесной Венеры», которую скрывает космическая мантия. Точно так же и такое знаменитое произведение, как гравюра Альбрехта Дюрера «Меланхолия» (1514 год), содержит в себе символы и образы, заимствованные из алхимии: морской простор (не что иное, как философские воды алхимиков) на заднем плане, озаренный радугой (библейский символ союза между небом и землей) и черным солнцем; корабли, символизирующие собой герметическое плавание алхимика, нашли убежище в гавани тихих вод.

Эпоха, создавшая новые благоприятные возможности для делателей

В эпоху Ренессанса можно было встретить еще больше, чем в конце Средних веков, правителей и прочих важных особ, интересовавшихся алхимией и оказывавших покровительство многочисленным «делателям», поступавшим на службу к ним. Это покровительство отнюдь не являлось бескорыстным, но оно создавало новые благоприятные возможности — в равной мере как для искренне увлеченных исследователей, так и для авантюристов и шарлатанов, количество которых феноменальным образом выросло в эпоху Ренессанса.

Среди правителей, интересовавшихся алхимией, можно было встретить даже тех, кого, казалось бы, невозможно было и помыслить в той среде. Это прежде всего король Испании Филипп II, которого расхожее представление о нем рисует существом мрачным и зловещим, постоянно занятым мыслями об инквизиции. Именно он оказывал свое высокое покровительство Иерониму Босху.

Однако самым экстраординарным из правителей, покровительствовавших алхимикам, был на стыке эпохи Ренессанса и XVII века Рудольф II Габсбург — весьма колоритная фигура. Этот монарх дошел до того, что, предоставив своему брату заниматься делами государства, закрылся в огромной Пражской цитадели (в Пражском Граде) и не допускал к близкому общению с собой никого, кроме алхимиков, магов и астрологов. Рудольф II, вступивший на престол Священной Римской империи германской нации в 1576 году, несомненно, разделял упования столь многих монархов и их министров, столкнувшихся с плачевным состоянием государственных финансов, найти легкий способ наполнить казну звонкой монетой Однако его интерес к алхимии очень скоро превратился в исключительную, всепожирающую страсть, не замедлившую проявить себя во всевозможных направлениях, открытых для трудов алхимика: в трансмутационном, лечебном, магическом и философском.

При дворе Рудольфа II все занимались алхимическими опытами: личные врачи императора (наиболее видными среди них были Фаддей фон Хайек, Михаэль Майер и Мартин Руланд, дававшие монарху теоретические и практические уроки алхимии), его советники, камердинеры и камергеры, его придворные. Один из камердинеров императора, выходец из Италии (видимо, еврей) Мардохей да Делла, в качестве придворного поэта даже получил от государя специальное задание — воспеть в стихах успехи состоявших у него на службе алхимиков.

Алхимики, маги и астрологи, нанятые Рудольфом II на службу, ни в чем не нуждались: жили вместе со своими семьями на всем готовом, имея бесплатное жилье прямо во дворце или в одном из уютных домиков на знаменитой Золотой улице, примыкавшей непосредственно к Пражскому Граду.

Рудольф II не ограничивался привлечением к себе на службу лучших алхимиков Германии. И в других европейских странах посланцы императора передавали его приглашение делателям, слава о которых дошла до его императорского величества. Случалось, что алхимики и отклоняли столь лестное предложение. Так, некий французский алхимик из Франш-Конте будто бы осмелился дать гордый ответ императорскому посланцу: «Ежели я адепт, то не нуждаюсь в императоре, если же нет, то император не нуждается во мне».[85]

Большинство же с радостью принимало подобное предложение. Так поступили, например, два знаменитых английских алхимика и мага Джон Ди и Эдуард Келли.

Обратная сторона медали

По мере того как открывались новые благоприятные возможности, количество алхимиков становилось еще больше, чем было прежде. Однако в той же мере подтверждалась справедливость поговорки: «Много званых, да мало избранных». Применительно к алхимикам (как истинным, так и ложным) эпохи Ренессанса можно было бы провести параллель (весьма показательную, хотя это и является очевидным анахронизмом) с половодьем надежд современных артистов, певцов и танцоров, мечтающих однажды встретить импресарио, режиссера или фирму, которые бы прославили их. Но на горстку тех, кому довелось познать головокружительный взлет, увы, приходится несоизмеримо гораздо большее число обреченных на вновь и вновь повторяющиеся неудачи или тусклое существование вечной посредственности. На одного алхимика, которому довелось однажды встретить своего мецената, правителя или иного важного господина, взявшего его к себе на службу и тем самым освободившего от всех финансовых и прочих материальных проблем, приходилась целая толпа несчастных, коим не только не посчастливилось познать успех в своих лабораторных опытах, но и повстречать покровителя, который избавил бы их от страшной хронической нужды. Вот в каких словах описал в XVI веке Иоганн Клитемий, аббат Вайсенбергского монастыря, жалкую судьбу бесчисленной когорты алхимиков, тешивших — порой на протяжении всей своей жизни — ложную надежду: «Vanitas, fraus, dolus, sophisticatio, cupiditas, falsitas, mendacium, stultitia, paupertas, desperatio, fuga, proscriptio et men-dicitas, perdisaeque sunt chemie» («Суета, обман, надувательство, фальсификация, алчность, лицемерие, ложь, глупость, бедность, отчаяние, бегство, изгнание, нищета и утраты сопутствуют химии»).

Бесспорно, велика была радость алхимика, которому в результате многих лет трудов удавалось, наконец, осуществить чудо Великого Делания. Дионисий Захарий (1510–1556), которому на Пасху 1550 года, после стольких лет мучительных и тщетных трудов, удалось (как он был уверен) превратить ртуть в золото, вознес к небесам такую необыкновенную молитву:

«Знает Бог, какую радость я испытал. Никогда не болтал я попусту о делах своих, но воздавал благодарность Господу нашему Богу за столь великую милость, явленную мне через Сына Его, Спасителя нашего Иисуса Христа, коего молил я, дабы озарил он меня своим Духом Святым и дал мне силы пользоваться даром сим во славу и честь Его».

В эпоху Ренессанса, более чем когда-либо ранее, алхимики, коим недоставало благоразумия помалкивать о своих успехах, подвергались угрозе, и иногда смертельной. Нам известно о трагической участи многих из них.

Так, например, немецкий монах-алхимик Альберт Байер был в 1570 году убит, проболтавшись, что владеет философским камнем.

Трагична и волнительна истории жизни другого немецкого алхимика — Себастьяна Зибенфройнда, родившегося в Шкойдице близ Лейпцига в семье фабриканта сукна. Этот алхимик, занимаясь своими работами по осуществлению Великого Делания, сначала пользовался поддержкой некоего польского магната, с которым отправился путешествовать по Италии. Там его покровитель заболел и умер, после чего Зибенфройнд удалился в монастырь в Вероне. Там он на протяжении многих лет безуспешно занимался деланием, пока не познакомился с одним старым монахом, устроившим в своей келье алхимическую лабораторию. Этот монах, уже будучи на смертном одре, открыл Зибенфройнду главный секрет, что позволило ему получить столь желанный порошок проекции.

После этого Зибенфройнд покинул итальянский монастырь и возвратился в родную страну, где поселился в Оливском монастыре близ Эльбинга в Пруссии. Там он осуществил Великое минеральное Делание, а затем отправился в путешествие. На пути в Гамбург в 1570 году алхимик воспользовался гостеприимством некоего шотландского дворянина. Тот страдал страшными приступами подагры, и Зибенфройнд дал ему питьевого золота, после чего больной совершенно исцелился.

Однажды в доме шотландца нашли приют три студента из Виттенберга — Николай Клобес и Ионас Агрикола, а с ними еще один, имя которого осталось неизвестным. Зибенфройнд поступил весьма легкомысленно, осуществив трансмутацию у них на глазах: он потер щепоткой порошка проекции цинковую ложечку, а затем расплавил ее на огне в печи, после чего ложечка превратилась в золото!

Зибенфройнд, осознав, сколь неразумно поступил, решил возвратиться в Пруссию кружным путем, вместо того чтобы воспользоваться более прямым. Через Люнебург и Магдебург он прибыл в Виттенберг и в этом городе прожил четыре месяца в доме у своего приятеля, профессора Баха. Однако шотландский дворянин и трое студентов, шедшие за Зибенфройндом по пятам, затаились в Виттенберге, наблюдая за алхимиком, наивно полагавшим, что он отделался от своих преследователей. Улучив момент, те не стали церемониться, убив его и закопав тело в подвале. Лишь спустя два года слуга Зибенфройнда нашел там останки своего хозяина.[86]

Столь же трагична была судьба еще одного адепта — Дионисия Захарии. После бесконечных лет тщетных трудов он наконец достиг своей цели. Находясь на пути в Лозанну, он влюбился в одну очень красивую девушку и женился на ней. Но его доверие было обмануто: его кузен, повсюду сопровождавший алхимика, мало того что соблазнил его жену, так еще задумал похитить у него его чудесный секрет. В Кёльне преступная парочка, воспользовавшись глубоким сном адепта (наступившим в результате попойки), убила его.

Что же касается алхимиков, коим посчастливилось заручиться доверием того или иного правителя, то горе было тем из них, кто пытался обмануть своего покровителя или оказывался не в состоянии исполнить свои столь неразумно данные обещания! Эпоха Ренессанса изобилует подобного рода трагическими случаями. Вспомним хотя бы о Давиде Бойтере, который, будучи заключенным в Дрездене, в конце концов осознал, что никогда не сумеет раскрыть секрет порошка проекции, приготовить который он опрометчиво пообещал, и предпочел отравиться, чтобы не влачить далее свое безнадежное существование, не сулившее ничего, кроме заточения и пыток.

Вспомним и случай с Эдуардом Келли (другом Джона Ди). Когда вышел весь запас порошка проекции, с помощью которого он превращал простые металлы в золото, он оказался не в состоянии продолжать свои чудеса, так восхищавшие императора Рудольфа II, и тот не замедлил отправить в заточение злосчастного «делателя».

А вот еще один, даже более трагический случай, приключившийся с женщиной-алхимиком Марией Циглерин. Когда она вопреки своим обещаниям не сумела предоставить герцогу Брауншвейг-Люксембургскому Юлию рецепт искусственного изготовления золота, тот приказал заживо сжечь ее в железной клетке (случилось это в 1575 году).

Доктор Парацельс

Среди наиболее знаменитых алхимиков эпохи Ренессанса следовало бы упомянуть аббата Иоганна Тритемия (Тритгейма) (1462–1516), личного врача курфюрста Бранденбургского, Леонарда Турнейсера (1530–1584), Джона Ди (1527–1607) и многих других. В их число можно было бы включить и лип, известных иным родом деятельности: так, «Центурии» Нострадамуса, опубликованные в 1550 году, содержат ряд четверостиший, явно алхимических по своему смыслу.[87]

И все же, когда мы вспоминаем об алхимиках эпохи Ренессанса, на ум тотчас же приходит один персонаж — необыкновенный доктор Парацельс (1493–1541),[88] которого прозвали «Лютером медицины».

Парацельс (настоящее имя — Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм) родился в Эйнзидельне, в Швейцарии. Его отец, служивший врачом на рудниках, коими владели братья Фуггеры (знаменитые богачи того времени), стал его первым наставником.

С двадцати двух лет Парацельс вел жизнь вечного странника с перерывом лишь на два года, когда он занимал (встречая яростную оппозицию со стороны части врачебного корпуса) должность профессора Базельского университета, которую ему предоставили в качестве награды за успешное лечение Эколампадия, Базельского гуманиста, друга Мартина Лютера. В четвертой книге «Defensiones› («Апология») Парацельс писал:

«Университеты всему не научат; врач должен обследовать не только добропорядочных женщин, но и бродячее племя цыган, разбойников и прочих людей, находящихся вне закона, — учиться везде и всему. Мы сами должны открывать то, что служит умножению знания, путешествовать, зачастую с риском для себя, собирая на пути все, что может быть полезно».

Жизнь Парацельса, имевшая трагический и таинственный конец (его убил собственный слуга), сама представляет собой настоящий авантюрный роман. Она была наполнена борьбой, ожесточенными сражениями, которые вел на протяжении всех своих дней этот обойденный милостью судьбы человек, постоянно сталкивавшийся с завистью, интригами, коварством и бешеной, ничем не сдерживаемой ненавистью.

Парацельс представляется нам, оценивающим его с исторической дистанции в несколько веков, подлинным новатором в области медицины. Он еще задолго до Самуила Ганемана применял базовый принцип гомеопатии: лечить подобное подобным. Он устанавливал взаимосвязь различных болезней с недостатком или избытком тех или иных химических компонентов организма. Он дошел даже до основ тех открытий, которые позднее будут сделаны в области психоанализа и психологии бессознательного. Действительно, в его трактате «De virtute imaginative («О силе воображения») можно прочитать:

«Человек имеет зримую мастерскую, каковой является его тело, и мастерскую незримую — собственное воображение. Солнце посылает свет, который, будучи неосязаемым и неуловимым, может нагревать до такого состояния, что возгорается огонь — благодаря концентрации [его лучей]; точно так же и воображение оказывает свое воздействие на свойственную ему сферу и способствует зарождению, а затем развитию форм, слагающихся из незримых элементов. Подобно тому, как мир есть продукт воображения всемирной души, воображение человека (который сам является малой вселенной) может творить свои незримые формы, и они материализуются».

И тем не менее Парацельс, который представляется нам таким глубоким и смелым новатором в области обычной для его времени медицины, оказывается продолжателем давней традиции: он в общем и целом — наследник своих предшественников, врачей-алхимиков периода Средних веков. Он, как и они, усматривал, в частности, тесную связь между биологическими феноменами и положением планет на небосводе, устанавливаемое астрологией. Процитируем его трактат «Рагатнит» («Околочудесное», книга III): «Медикамент, благотворно действующий в один период, может быть вредоносным в другой, сообразно господствующему влиянию планет».

Однако не должен ли и вправду врач, следуя логике Парацельса, учитывать — дабы лучше понять механизмы здоровья и болезни — взаимосвязи, существующие между телом, внешним миром с его различными сферами и ментальными реальностями? Процитируем отрывок из трактата «De funda-mento sapientiae» («Об основах мудрости»): «Бог макрокосма и Бог микрокосма воздействуют друг на друга; оба они, в сущности, одно, поскольку нет ничего, кроме одного Бога, одного закона и одной природы, через которые и может проявлять себя мудрость».

Набалдашник своей шпаги (в котором, как верили наивные простофили, был заключен дьявол!) Парацельс велел украсить выгравированным ключевым алхимическим словом Azoth, представляющим собой комбинацию первых и последних букв латинского (А и Z), греческого (Alpha и Omega) и древнееврейского (Aleph и Thau) алфавитов. Это слово, очевидно, должно было указывать на то, что адепт овладел тайным знанием начала и конца всех вещей.

В медицине Парацельса нашли свое отражение все виталистические взгляды философии средневековых алхимиков: «Архе[89] есть сила, сообщающая каждой вещи ее природу, отделяющая одну вещь от другой, дающая каждой из них присущую ей структуру».[90]

И по сей день чарующий образ Парацельса, «проклятого врача»,[91] не перестает занимать и волновать воображение. В историческом романе Маргерит Юрсенар «Философский камень» главный герой — Зенон — в значительной мере имеет своим прототипом загадочную и притягательную личность «Лютера медицины”