Повседневная жизнь в замках Луары в эпоху Возрождения

Восшествие на престал юной четы

Франциск Ангулемский стал королем совсем в молодом возрасте — в двадцать лет и четыре месяца: красивый юноша высокого роста, крепкий и улыбчивый, с черными волосами и светлой кожей. Некоторых недостатков — длинноватый нос и слишком тонкие для его телосложения ноги — современники не замечали, хотя они и отмечены на портретах того времени. И послы из Венеции, и император подчеркивали красоту и представительность государя. Он умел быть одновременно и величественным, и любезным, особенно с дамами. Он обладал необыкновенным здоровьем и прекрасными физическими данными. Хвалили его выносливость: вернувшись после целого дня на охоте, он отправлялся играть в мяч со своими приближенными. С самого начала царствования король проявлял беспримерную щедрость: в первые два месяца после восшествия на престол он роздал более 300 тысяч золотых экю.

Королеве Клод было пятнадцать лет. Чуть раньше чем за год до восшествия Франциска на престол, 18 мая 1514 года, она вышла за него замуж. Маленькая, невзрачная, немного хроменькая, но приветливая и учтивая со всеми, она не переставала восхищаться своим мужем. В присутствии свекрови, Луизы Савойской, Клод терялась. Она знала, что ее обязанность — производить на свет наследников, и прекрасно справлялась с этой задачей, за восемь лет подарив королю семерых детей, после чего скончалась от истощения. В своей любви к мужу она дошла до того, что передала ему управление своими многочисленными наследными имениями, полученными в приданое от отца, Людовика XII: графствами Асти, Куси, Этамп, Монфор и Вертю. Себе она оставила лишь графство Блуа с замком, к которому была привязана и который очень любила.

Королева Клод, как и ее мать, была очень набожна и любила благотворительность: треть доходов она отдавала ордену Святого Франциска. Она любила природу и сады. Истории она не оставила ничего, кроме изысканного сувенира — сливы, которая носит ее имя[70]. Натуралист Пьер Белон дю Ман, объехавший восток, Египет и Палестину, открыл там редкое сливовое дерево, привез его и вырастил в Блуа, в саду королевы, которой он и посвятил полученные в результате долгих стараний плоды.

Клод умела лучше всех ладить с двумя другими женщинами, окружавшими короля: его властолюбивой матерью, сорокалетней Луизой Савойской, и его сестрой Маргаритой, прекрасной принцессой, образованной и остроумной.

В первые дни царствования нового короля состоялись похороны его предшественника, умершего в Париже в своем замке де Турнель возле Бастилии. 12 января его положили рядом с королевой Анной в некрополе Сен-Дени. Франциск торопился принять миропомазание и корону: это было сделано 18 января в Реймсе. 15 февраля новый государь при большом стечении народа въехал в Париж.

Король немного задержался в древней столице. Он занимался подготовкой военной кампании, которую решил начать в Италии, дабы снова отвоевать захваченное Максимилианом Австрийским Миланское герцогство. Благодаря дарованным по случаю счастливого восшествия на престол 2900 тысячам ливров, займам с городов и нотаблей, а также переплавке части золотой посуды в монеты, Франциск смог к лету собрать армию из десяти тысяч всадников и тридцати тысяч пехотинцев.

Торжества в Амбуазе

Ожидая, пока все будет готово к Итальянскому походу, в апреле молодой государь вернулся на берега Луары. 26 июня 1515 года в Амбуазе начались пышные празднества. Отмечали два события. Первое — передача королю королевой Клод в присутствии нотариуса всех прав на герцогство Миланское, являвшееся ее собственностью, поскольку оно принадлежало Орлеанскому дому. Государь разослал во все важнейшие города королевства грамоты с объявлением о своем отъезде в Италию и о назначении его матери, Луизы Савойской, регентшей на время его отсутствия. Вторым важным событием стал брак Антуана Лотарингского с Рене де Бурбон-Монпансье, сестрой герцога Шарля Бурбонского, которого король совсем недавно, 12 января, назначил коннетаблем Франции. На эту церемонию все окружение короля собралось сначала в коллегиальной церкви Сент-Флорентэн, а потом отправилось в тронный зал, где и состоялось пиршество. После угощения сеньоры и дамы расположились на верхних и нижних галереях обители Семи Добродетелей, выходы из которых были заставлены тяжелыми деревянными сундуками. Двор замка обнесли частоколом и таким образом превратили в ристалище. Король решил показать присутствующим «охоту на кабана».

Пьер Сала, состоявший на королевской службе со времен Людовика XI, рассказал об этом в своем сборнике «Подвиги нескольких королей».

Франциск I отправил в Амбуазский лес егерей за живым четырехлетним кабаном. Зверя посадили в сундук из толстых дубовых досок, обшитых железом, и доставили во двор замка.

Король хотел сразиться со зверем один на один, но отказался от этой затеи, уступив мольбам жены и матери. Тогда он приказал привязать посреди двора чучело, чтобы животное набросилось на него. Рассвирепевший кабан выскочил на волю, со всего разбега вонзился в чучело и огромными клыками принялся рвать его что есть мочи. Сеньоры, находившиеся на нижних галереях, дразнили кабана. Тот старался добраться до них, но выходы были загорожены, и ему это не удавалось. Два сундука преграждали вход на пологий пандус, ведущий на второй этаж. Под ударами мощных клыков они немного сдвинулись, зверь единым махом преодолел рампу и внезапно оказался напротив короля.

«Король, — повествует Сала, — мог укрыться в комнате королевы, но это было ниже его достоинства. Он приказал всем удалиться, ибо хотел справиться с кабаном в одиночку, и стал ждать зверя с таким спокойствием, словно к нему приближалась девушка. Невозможно описать, каким ужасом были охвачены Королева и Госпожа Регентша, да и все остальные, видевшие, какая опасность угрожала королю. Но никто не осмеливался ослушаться короля и встать между ним и кабаном, хотя поступить так желали пятеро или шестеро из его дворян. Он этого бы не потерпел. Кабан шел прямо на него. Король, никогда не расстававшийся с большим и острым мечом, неизменно висевшим у него на боку, выхватил его одним махом. Когда между ними оставалось не больше двух туазов[71], кабан бросился на него, стараясь вонзиться в бедро, чтобы нанести смертельную рану. Но отважный и непоколебимый король сделал полшага вперед и своим добрым мечом ударил кабана в грудь с такой силой, что пронзил насквозь. Раненый зверь оставил короля, спустился по другой винтовой лестнице, что возле колодцев, сделал по двору пять-шесть шагов и рухнул замертво…»

Через три дня после этого подвига Франциск отправился в Италию, торжественно въехал в Лион, встретивший его со всем блеском и почестями, и 15 августа перешел через Альпы. Известно, что вскоре счастье улыбнулось государю: 14 сентября в битве при Мариньяно он одержал победу над швейцарцами, защищавшими Миланское герцогство. Благодаря этой молниеносной победе итальянские князья признали его права на герцогство Миланское.

К радости военной победы прибавилась другая: 19 августа в Амбуазе родилась Луиза, первый ребенок в королевской семье. Но вскоре она умерла. Король и королева приложили все усилия, чтобы поскорее ее заменить: 22 октября 1516 года в Амбуазе на свет появилась маленькая Шарлотта.

Леонардо да Винчи в Кло-Люсе

Замок стал в то время почти постоянным местом празднеств. В январе 1516 года король привез сюда одного из величайших гениев Возрождения — Леонардо да Винчи. Король назначил ему годовое жалованье в 700 экю и поселил его в Кло-Люсе[72] рядом с Амбуазом, а сам, таким образом, обрел возможность непринужденно советоваться с великим человеком по вопросам новейшей архитектуры. Мастер работал вместе со своим другом и помощником Франческо Мельци и учеником Салаи. У него были слуга Жан-Батист из Виланиса и служанка из Тура — довольно скромная свита. Король заказал художнику картины с изображением святой Анны и святого Иоанна Крестителя, но, может быть, он ждал от Леонардо и более удивительных вещей: постройки судоходного канала в Раморантене близ новой королевской резиденции, переустройства замка в Амбуазе, планов других сооружений, оригинальных и грандиозных. Известно, однако, что гений успел лишь в общих чертах набросать эти проекты, а 2 мая 1519 года он умер. В знак уважения король похоронил его в коллегиальной замковой церкви Сент-Флорентэн.

Дела и развлечения

Король вел весьма «подвижный» образ жизни и все меньше времени проводил в Амбуазе. Итальянские походы, дипломатические встречи, поездки в провинцию часто и надолго отрывали его от Луары. Однако, приезжая в замок своей юности, он жил там очень размеренно. Встав утром, он, как свидетельствуют венецианские послы, читал депеши и государственные бумаги. Его советники предлагали варианты ответов, а он принимал решения, и секретари составляли соответствующие документы. Потом король присутствовал на мессе, а после трапезы отправлялся к матери, с которой всегда разговаривал без головного убора. Король активно участвовал в деятельности расширенного совета по государственным делам. Он встречался и обсуждал с дворянами своего возраста и дела, и совместные развлечения, например соколиную охоту.

Королевский день был насыщен праздниками и церемониями. Так, 17 января 1517 года король посвящал дворян в рыцари ордена Архангела Михаила. Церемония проходила в той же капелле, где в 1469 году орден создал сам Людовик XI. После того как новообращенным вручили орденские цепи, сеньоры приняли участие в состязаниях, организованных во дворе замка. Потом был показан необыкновенный спектакль: схватка одного из трех львов, выращенных в Амбуазе, с тремя огромными сторожевыми псами, которых пришлось оттаскивать от хищника, чтобы они не разорвали его на части. Затем состязания продолжились в Раморантене перед замком матери короля.

Жестокость и сладострастие

Сеньоры, которые участвовали в военных экзерсисах славного ордена, не всегда отличались благовоспитанностью. Даже присутствие короля не могло помешать их буйным и кровавым стычкам. Вскоре после праздника Богоявления, в январе 1518 года, разразилась жестокая ссора между Пьером Берардом, сеньором де Шиссе, и Помпераном, дворянином коннетабля Бурбонского, которого обвинили в трусости во время Итальянской кампании. В недавнем поединке хвост лошади, принадлежавшей де Шиссе, ударил по лицу Помперана, и тот счел себя оскорбленным. Дождавшись своего соперника у ворот Амбуаза, он хладнокровно убил его. Двое друзей убитого, сеньоры де Лорж и де Букаль, бросились за убийцей и серьезно ранили его, но тому удалось укрыться у амбуазских монахов-францисканцев. Власть королевского прево была бессильна перед проявлениями человеческой ярости.

Скрываясь под маской придворной вежливости, жестокость ожидала лишь благоприятного случая, чтобы проявиться, иногда, впрочем, под видом шутки. Это показал один несчастный случай, который мог иметь весьма серьезные последствия для короля.

В 1521 году Франциск вместе с сеньорами и дамами отправился праздновать Богоявление в замок Раморантен. Остановились перекусить неподалеку от замка, в особняке графа де Сен-Поля. И гостеприимный хозяин обнаружил боб в праздничном пироге, то есть, по народному обычаю, стал «королем». Чтобы поразвлечься, Франциск начал искать повод для ссоры с новоявленным «монархом» и принялся забрасывать его снежками. В ответ посыпались яблоки и яйца. Когда «снаряды» кончились, один из «осажденных» схватил в камине головню и бросил ее в окно. Полено ударило короля по голове и серьезно ранило его. Вначале для лечения пришлось сбрить волосы, а затем, чтобы скрыть шрам, король отрастил бороду: вслед за ним все стали носить короткие волосы и окладистую бороду. Так родилась новая мода.

Следующий эпизод дает представление о том, как бесчинствовала молодежь, не занятая войнами и турнирами. Чтобы усмирить буйство молодых людей и помешать им нападать на порядочных дам и девиц, находящихся при дворе, король стал содержать эскадрон «придворных девиц греховной радости» за 45 ливров в месяц. Хозяйку этого учреждения, «даму девиц радости», звали Сесиль де Вьефвиль. Наблюдение за ними осуществлял прево замка. Все это существовало еще в 1533 году, когда король отправился в Марсель встречать папу Клемента VII: «девицы греховной радости» вместе с придворными дамами сопровождали святого отца и его племянницу Екатерину Медичи. Однако трудности у этого милого учреждения начались уже при Франциске I под давлением его матери, Луизы Савойской; позднее наемных развратниц удалила со двора сама Екатерина Медичи. А благородные дамы и девицы научили своих воздыхателей приличной любви.

Крещение дофина

Семейная жизнь короля давала много поводов для празднеств. 28 февраля 1518 года в Амбуазе родился дофин. Его назвали Франциском в честь отца и в благодарность старцу Франциску Паолийскому, на могиле которого Клод и регентша Луиза Савойская долго молились о рождении королевского сына. Крестными для маленького принца избрали самых знаменитых людей того времени. Первым был папа Лев X, его представлял племянник Лоренцо Медичи — герцог Урбинский, внучатый племянник Лоренцо Великолепного; вторым — герцог Антуан Лотарингский. А крестной матерью стала Маргарита, герцогиня Алансонская, горячо любимая сестра короля.

Зима близилась к концу. Приготовления к крещению шли своим чередом наряду со строительными работами в Амбуазе. Три года назад здесь активно взялись за переделку и расширение замка под личным наблюдением жившей там регентши, Луизы Савойской. Между замком короля и коллегиальной церковью Сент-Флорентэн, перпендикулярно Луаре мастер-каменщик Колен Биарт отстроил здание, фундамент и нижние этажи которого были заложены еще при Людовике XII, мечтавшем превратить Амбуаз в официальную резиденцию предполагаемого наследника престола. Во время его царствования закончили только башни Миним и Юрто — грандиозные въезды в замок. Надстройку нового крыла продолжили Франциск I и его мать. На крыше возвели высокие люкарны и украсили их изображением изрыгающей огонь саламандры — эмблемой короля, а также королевским вензелем и гербом королевы Клод. Там же красуется и эмблема регентши — ее герб, составленный из двух частей: гербов Орлеанского и Савойского домов, обрамленных витым шнуром.

Чтобы ускорить окончание работ, Луиза Савойская не жалела ни денег, ни сил: с 1517 по 1520 год главному управляющему Самблансе она выделила на это огромную сумму — 230 тысяч ливров.

Крещение дофина Франции состоялось именно в этом обновленном замке. Младенца показали послам. Племянник папы, Лоренцо Медичи, герцог Урбинский, еще находился в пути. Он спешил, так как сразу после крестин должна была состояться его свадьба с французской принцессой Мадлен де ла Тур д'Овернь, богатой родственницей королевской семьи. Этот союз, улаженный еще прошлой осенью, так сказать, семейный пакт между папой Львом X (Медичи) и Франциском I, укреплял позиции французского короля в Италии. Королевской семье герцог привез великолепные подарки, в том числе картины Рафаэля «Святое семейство» для королевы Клод и «Святого Михаила» для короля. Сегодня эти полотна находятся в Лувре.

Таинство крещения состоялось вечером 25 апреля. Присутствовавшие при этом венецианские послы, а также Флеранж, верный спутник короля, описали ход событий.

Ребенок лежал в комнате королевы. Его парадную колыбель с занавесками из золотой и серебряной ткани украшал дельфин. Вошла процессия, возглавляемая герцогами Бурбонским и Алансонским. Герцоги обнажили головы, трижды поклонились перед колыбелью и приподняли серебряное покрывало. Герцогиня Алансонская, сестра короля, взяла новорожденного и передала его герцогу Урбинскому. В окружении слуг с факелами белого воска и в сопровождении музыкантов, игравших на гобоях и трубах, кортеж вышел из покоев. Во главе шествовали рыцари ордена Архангела Михаила, герцоги Бурбонский и Алансонский, сеньоры де Вандом, де ла Рош-сюр-Ион, де Сен-Поль со всем необходимым для крещения: сальными свечами, кувшином для воды, чашей для соли, коробочкой с миром. Младенца нес герцог, а помогала ему мадам де Бриссак, гувернантка дофина. По галерее, украшенной гобеленами, золотой и серебряной парчой, гирляндами цветов, они спустились во двор замка, где возвышался громадный шатер. Кортеж проследовал до церкви Сент-Флорентэн. Там уже собрались королевская семья, а также множество разодетых дам и дворян. Посреди церкви высился балдахин из роскошных тканей с драгоценными камнями, опиравшийся на четыре колонны из позолоченного дерева. Ребенка положили под балдахин, кормилица раздела его, а герцог Лотарингский, герцог Урбинский и герцогиня Алансонская держали его во время крещения. Окрестил его кардинал де Буази, ему помогали кардиналы Буржа и Вандома. Тот же порядок и та же торжественность сохранялись при возвращении. Церемония длилась более трех часов.

Клеман Маро, незадолго до этого ставший придворным поэтом, воспел радость королевства: «Да будет ласковым державное море для прекрасного дельфина[73], которого так ждала Франция!»

После празднеств начались танцы. В балете участвовали семьдесят две дамы, разделенные на шесть групп, одна из которых изображала итальянок в масках, играющих на бубнах. Вечер закончился роскошным пиром в замке.

Свадьба герцога Урбинского

Лишь только закончились гулянья в честь крещения дофина, стали праздновать свадьбу герцога Урбинского. Король вручил ему цепь ордена Архангела Михаила и назначил пенсию в 10 тысяч экю с графства Лаворского. Празднества должны были продлиться десять дней. Венчание назначили на 2 мая. Вечером на большом дворе замка, под шатром, натянутым во время крещения дофина, начался пир. За королевским столом сидели герцог Урбинский, кардиналы, первые сеньоры королевства, в том числе коннетабль Бурбонский, который, как брат невесты, был удостоен чести вести ее к алтарю. Невеста сидела за столом королевы возле регентши и сестры короля. В течение трех часов при свете факелов и под звуки фанфар подавались самые изысканные яства. Потом всех пригласили танцевать, и танцы продолжались до двух часов ночи. Наконец королева объявила об окончании бала и повела молодую герцогиню Урбинскую к ее брачному ложу. Позже Флеранж записал в своих мемуарах, что молодая, выйдя за герцога, «в придачу к мужу получила сильнейший и совершенно свежий сифилис». Лоренцо Медичи приехал во Францию в ослабленном состоянии, что стало поводом предположить, будто он болен венерической болезнью, хотя это, вероятно, было всего лишь последствием недавней раны, полученной при осаде Урбина. Во всяком случае, в брачную ночь он превозмог свою слабость, и юная герцогиня вскоре забеременела. В июне об этом сообщили папе. А 13 апреля следующего, 1519 года во Флоренции родилась Екатерина Медичи, будущая королева Франции.

Герцог Урбинский почтил своим присутствием состязания, организованные королем в честь свадьбы. Они продолжались шесть дней. 3 мая Франциск I в окружении двадцати четырех всадников, разодетых в бархат и дамаст с развевающимися перьями на шляпах, объявил турнир открытым. Сражались столь горячо, что маркиз Мантуанский, Фредерик де Гонзаго и сенешаль Нормандии, Луи де Брезе, супруг одной из самых красивых молодых дам при дворе, Дианы де Пуатье, были серьезно ранены.

Через несколько дней после поединков и групповых состязаний состоялся грандиозный военный праздник: штурм специально построенной в поле крепости с деревянными стенами и настоящими рвами. Четыре большие деревянные пушки с железными обручами стреляли, по рассказу Флеранжа, «огромными баллонами, наполненными воздухом, столь же большими, как днище бочки». Форт защищали король и герцог Алансонский с шестью сотнями воинов. Коннетабль Бурбонский и герцог Вандомский с равным числом солдат начали штурм крепости. Осада закончилась победой нападавших, но несколько человек умерли от серьезных ран, полученных в результате стрельбы из деревянных пушек.

Король-охотник

Когда герцог и герцогиня Урбинские покинули Францию, Франциск I затеял очень осторожную дипломатическую игру, предшествовавшую великому событию 1519 года — выборам императора[74]. 12 января скончался Максимилиан Австрийский. Король Франции употребил всю свою энергию, а также значительную сумму в 400 тысяч золотых экю, чтобы прошла его кандидатура. Однако 28 июня семь курфюрстов Империи избрали его соперника, Карла Испанского, внука Максимилиана, который и стал императором Карлом V. Франциск I очень огорчился и пытался скрыть свою горесть, совершая длительные поездки по своим владениям в долине Луары.

Он невероятно увлекся охотой. Так, преследуя оленя в сентябре 1519 года в Шапель-Вандомуаз, он наткнулся на низкую ветку и поранил себе глаз, чем чрезмерно напугал свою мать. Именно в это время король обрел титул «отца псовой охоты». Вокруг Амбуаза, между Луарой и Шоном, простирались вековые, богатые дичью леса, занимая территорию примерно в две тысячи гектаров. Король одевался в охотничий костюм из зеленого сукна и садился на своего коня; рядом с ним всегда был его любимый ловчий Пьер де Рутис из Берна, по прозвищу Пьеро. Целые дни напролет они проводили в седле. Королевской охотой руководил д'Анбо. В команду входили: его заместитель, двенадцать конных ловчих, шесть слуг с ищейками, шесть псарей с шестьюдесятью гончими и сто пеших лучников с большими рогатинами наподобие алебард; в их обязанности входили только установка шатров и расставление сетей на оленей. Ткань и деревянную арматуру для шатров перевозили на пятидесяти повозках по шесть лошадей каждая.

Содержание команды псовой королевской охоты обходилось в 18 тысяч ливров в год. Королевский соколиный двор возглавлял главный сокольничий Рене де Коссе, одновременно занимавший должность первого хлебодара Франции. Главный сокольничий получал 4 тысячи ливров жалованья, в его распоряжении находились 50 дворян, получавших от 500 до 600 ливров. Соколиный двор насчитывал 300 птиц. Главный сокольничий взимал подать со всех птицеловов королевства, которые без его специального разрешения не имели права продавать птиц ни в городах, ни при дворе, иначе их товар конфисковывали. Содержание птичьего двора обходилось дорого: 36 тысяч ливров в год. В мае птицы начинали линять, и сокольничих при дворе сменяли ловчие. Тогда начинался период охоты на оленей. А зимой на место ловчих возвращались сокольничие, и король мог беспрерывно охотиться в любое время года.

Как и его предшественники, король усовершенствовал породу своих собак, скрестив диких собак из Бретани с белыми шотландскими — для улучшения потомства знаменитого Суйяра Людовика XI. Но охота — это не только спорт, но еще и увеселительная прогулка: по вечерам можно было встретить дам верхом на прекрасных конях; на их изящных ручках, обтянутых охотничьей кожаной перчаткой, сидели ястреб, кобчик или сокол.

Гийом Кретен, историограф королей от Карла VIII до Франциска I, в своей поэме «Разговор между двумя дамами о времяпрепровождении собак и птиц» описал возвращение с охоты.

Легко можно представить себе, что для некоторых вечеринка заканчивалась недолгим уютом деревенских «привалов». Выезд на охоту позволял государю «сбежать» от жизни двора, делавшегося все значительнее.

Штат военных

Королевская гвардия, жившая в специально пристроенных помещениях или вблизи замка, состояла из отборных войск. Во главе двухсот дворян, разделенных на две роты, с жалованьем в 20 экю в месяц, стояли Луи де Брезе, великий сенешаль Нормандии, и Жан Вандомский, видам[75] Шартра. Они получали по 2 тысячи ливров в месяц каждый. Солдаты несли караул только днем, вооруженные боевыми топорами — секирами «с вороньим клювом». Другой отборный корпус — шотландская гвардия, включающая в себя 25 «лучников-телохранителей» в белых казаках[76] с гербом и короной, тяжелых от золотого шитья, и 100 воинов, посменно охранявших ворота замка ночью. Командовал шотландцами капитан Роберт Стюарт, сеньор д'Обиньи.

Далее на иерархической лестнице военной свиты находились 400 французских лучников, разделенных на четыре роты со знатными сеньорами во главе. Они также щеголяли в казаках с золотым и серебряным шитьем.

Далее шла сотня швейцарцев под началом капитана Робера де ла Марка, сеньора де Флеранжа по прозвищу Удалец, который, между прочим, подробно описал состав королевской гвардии. Швейцарцы получали 12 ливров в месяц, и ежегодно — два обмундирования цветов короля и плюмажи.

Затем следует назвать 36 лучников у ворот, стоявших на карауле лишь днем. Их капитан получал жалованье в 1200 ливров, а их казаки сияли золотом и серебром.

Охрану двора осуществлял прево замка. Под его началом находились 36 лучников, вооруженных короткими дротиками, в казаках с вышитыми королевским гербом и мечом правосудия.

И наконец, последние на иерархической лестнице — 60 так называемых «шатерных лучников». Им платили по семь с половиной ливров в месяц и одевали в красное. В их обязанности входило в случае необходимости расставлять шатры для короля.

Каждая рота лучников и сотня швейцарцев каждую ночь назначали в караул по 15 солдат. Капрал отряда назывался буквально «клерк дозора». С наступлением ночи ему давали факелы, хлеб и вино для его соратников. У каждого отряда имелось несколько соломенных тюфяков в зале охраны, рядом с покоями короля: между ночными обходами люди могли немного отдохнуть.

Гражданская свита

Гражданской свитой короля руководил главный дворецкий Артюс Гуфье де Буази. В королевском доме существовало шесть служб: хлебенная палата, винный погреб — мундшенкская, кухня — поварня, фруктовая или овощная служба, конюшня, дровяной двор, а также комнатные службы, служба сбора милостыни и капелла.

Эти службы назывались королевскими[77]. Главный хлебодар и главный виночерпий (мундшенк) обслуживали короля за столом и входили в число высших должностных лиц Короны. К ним также относился и главный конюший. В конюшне содержалось огромное число лошадей с подрезанными ушами и хвостом, скакунов, породистых лошадей и мулов, поставляемых «образцовыми» конными заводами.

Комнатные службу возглавлялись главным королевским экономом (мы бы назвали его «спальником»), спавшим недалеко от короля. Он распоряжался лакеями, пажами, «благородными отроками», королевскими медиками и хирургами. Главные должностные лица должны были находиться при особе короля постоянно; дворяне — «квартье несли обязательную службу четыре месяца в году а на оставшееся время возвращались в свои замки.

Свита королевы и регентши включала в себя те же должности, что и свита короля, только была меньшей численности. Все эти свитские персоны сопровождали королевскую семью при переездах из Амбуаза в Блуа и обратно.

Королевское крыло в Блуа

Королева Клод любила замок Блуа, ведь там прошло ее детство. Чтобы доставить ей удовольствие и расселить разросшийся двор, в 1515–1518 годах Франциск занялся основательной реконструкцией того крыла замка, которое при Карле Орлеанском ограничивало центральный двор крепости на северо-западе. Это было низкое здание, опиравшееся на куртину. Стройка быстро продвигалась до 1519 года, до начала строительства замка Шамбор, и потом медленно шла до 1524-го — года смерти Клод Французской и нового похода в Италию, закончившегося разгромом под Павией.

Чтобы переделать старинную каменную средневековую постройку, король обратился к Жаку Сурдо, мастеру-каменщику, работавшему прежде в Амбуазе. Ему же предстояло с 1519 по 1521 год возводить Шамбор. Вероятно, консультировались и с итальянским архитектором Доменико да Кортона (во Францию его привез Карл VIII, и с 1512 по 1530 год он жил в Блуа), но нельзя утверждать, что именно его влияние было здесь определяющим. Заменив два корпуса разной высоты, здание получилось эклектичным и гармоничным одновременно, как бы воплощением ряда импровизаций. Оно возвышалось между залом Генеральных Штатов и террасой, где размещались бретонские дворяне королевы Анны.

Архитектурная часть здания выполнена еще в готическом стиле: нерегулярно прорезанные окна с крестообразными переплетами на стене в два этажа, высокие люкарны, выходящие на дозорный путь, аспидная крыша. Мощный выступ винтовой лестницы также отвечает средневековой традиции. Но декоративное убранство знаменует полный разрыв с прошлым: лепные классические карнизы, разделяющие этажи, пилястры[78] с резными капителями[79], оформленными арабесками[80] по правую сторону от окон; строгая кладка стен, украшенных королевской саламандрой, наконец, вьющиеся растительные орнаменты, ленточное плетение, зубчики[81], каннелюры[82], овы[83], кессоны с розетками[84], аркатуры[85] сводов с украшениями в виде раковин[86] — все эти итальянские мотивы буйно расцвели на мощном карнизе фасада.

Большая лестница, вписанная в восьмиугольную башню тремя этажами балконов с перилами, кажется удивительно легкой благодаря изяществу «вьющихся» декоративных элементов вокруг королевских эмблем и гербов.

Когда строительство этой каменной драгоценности уже заканчивалось, выяснилось, что новых апартаментов недостаточно для королевской семьи, и король решил дополнить здание параллельным крылом, расположенным уже за крепостной стеной. И тогда над откосами оборонительных сооружений, спускающихся в долину Арру, вырос фасад в итальянском духе. На мощном фундаменте возвели двухэтажное здание с венецианскими (или арочными) окнами[87], оформленными пилястрами с резными капителями и барельефами с изображениями эмблемы и инициалов королевы. Здание получилось похожим на итальянское палаццо, потому что пологий скат крыши на самом верху здания поддерживается колоннадой, образующей длинную крытую галерею — изысканное место для прогулок. Архитектура фасада также не лишена фантазии: две пятигранные сторожевые башни и многочисленные балконы, один из которых несет алтарную часть маленькой молельни. Справа фасад опирается на старую башню Шаторено, надстроенную двумя этажами изящных галерей. В архитектуре этого крыла очень сильно чувствуется влияние итальянского зодчества, тем не менее весь облик здания остался верным французской традиции.

С 1523 года на втором этаже нового здания разместилось окружение короля. В череде комнат имелись маленькая изящная молельня, а также кабинет с потайными стенными шкафами. Король отвел себе третий этаж, где устроил — окнами на двор — зал для караула и зал для приемов и — окнами на город — личные апартаменты, посредством тайных лестниц сообщавшиеся со всем замком. Что же касается матери короля, то она по-прежнему проживала в крыле, построенном Людовиком XII.

Семейные несчастья

Королева Клод находилась в Блуа со всеми шестью детьми: тремя дочками — восьмилетней Шарлоттой, четырехлетней Мадлен, годовалой Маргаритой, и тремя сыновьями — шестилетним дофином Франциском, его братом Генрихом, который родился 31 марта 1519 года в Сен-Жермене и тотчас был перевезен в Блуа, и, наконец, Карлом, родившимся в 1522 году. Частые роды изнурили королеву, ее состояние усугубляли участившиеся приступы слабости, и 26 июля 1524 года она скончалась в возрасте двадцати пяти лет. Тело государыни, как в свое время и тело ее матери, забальзамировали, но не перевезли в Сен-Дени для погребения, а стали ждать возвращения короля, поскольку 1 августа Франциск покинул берега Луары и отправился в Италию воевать с Карлом V. Вернуться ему предстояло нескоро: 24 февраля 1525 года он попал в плен под Павией и больше года провел в плену в Испании. Во Францию он вернулся 17 марта 1526 года, передав Карлу V в качестве заложников вместо себя двух своих сыновей, восьмилетнего Франциска и семилетнего Генриха. После смерти матери маленькие принцы жили в Амбуазе, именно туда и приехала за ними бабушка, Луиза Савойская, чтобы отвезти малышей в Фонтараби: обмен произошел на реке Бидассоа. Рассказывают, что в последнюю минуту, перед тем как юный Генрих Орлеанский покинул родной берег, его поцеловала элегантная молодая двадцатишестилетняя особа, Диана де Пуатье, супруга главного сенешаля Нормандии, Луи де Брезе, и этот поцелуй стал для Генриха незабываемым…

Вновь обретя свободу, Франциск I ненадолго задержался в Аквитании и Ангумуа, а оставшееся лето провел в долине Луары, в Амбуазе — с 30 июля по 13 сентября. Он отвернулся от Блуа, где его ждали гробы королевы Клод и Луизы, маленькой дочки, умершей в шестилетием возрасте: в конце октября он приказал перевезти их в аббатскую церковь Сен-Дени, где 7 ноября состоялись похороны. В принципе Франциск в то время был уже женат во второй раз: 20 января 1526 года в Испании он взял обязательство жениться на сестре Карла V — Элеоноре Австрийской, вдовствующей королеве Португалии. Но настоящее оглашение и празднование бракосочетания зависели от исполнения мадридского договора о реституции, то есть возвращения Карлом V наследства герцогов Бургундских. Однако король не торопился.

Прошло четыре года, прежде чем в июле 1530 года этот союз был все-таки заключен: Карл V удерживал свою сестру Элеонору в Испании, и король Франции отказывался выполнять взятые на себя обязательства.

Легендарные любовные истории

Франциск не переживал из-за отсутствия новой королевы. Утешить его старались прекрасные придворные дамы, одна лучше другой. Амурные победы короля стали легендой уже со времен его молодости: в числе его «завоеваний» и Мария Тюдор, вдова короля Людовика XII, и жена парижского адвоката Жака Дисома, о которой идет речь в двадцать пятой новелле «Гептамерона».

В 1512 году любовный пыл Франциска заставлял его пускаться во все тяжкие, и, вероятно тогда же, он подхватил венерическую болезнь: известно, что в 1524 году он болел сифилисом. Однако мимолетные увлечения не мешали ему поддерживать и длительные связи. Первое продолжительное чувство король испытал к красивой брюнетке Франсуазе де Фуа, супруге крупного феодала Жана де Монморанси-Лаваля, графа де Шатобриана. У молодой дамы было три брата, три славных воина: Одет, виконт де Лотрек, доблестно сражавшийся и раненный в битве при Равенне в 1512 году; Томас, сеньор де Лескон, погибший в битве при Павии, и Андре де Леспар. Возможно, король познакомился с госпожой де Шатобриан в Лионе во время своего возвращения из Италии в феврале 1516 года, а может быть, в день крещения дофина 28 февраля 1518 года.

Любовная идиллия продолжалась по меньшей мере до итальянской кампании 1524 года. Впоследствии графиня покинула двор и уехала к мужу, назначенному губернатором Бретани. В 1537 году она скончалась в своем загородном замке, но вовсе не от грубости супруга, как гласит легенда. С Франсуазой король обменивался дошедшими до нас поэмами. Это легкие и приятные стихи в том же стиле, что и рондо, посвященные им матери и сестре. Отношения Франциска с графиней де Шатобриан не предполагали верности ни с той, ни с другой стороны.

Брантом рассказывал, что якобы Гийом Гуффье, сеньор де Бониве, адмирал Франции, прямо в Амбуазе обманул короля с этой красавицей. Когда неожиданно появился Франциск, Бониве в большой спешке уступил ему место и спрятался в камине за ветками и листьями, так как дело было летом. Насладившись с дамой, король захотел справить естественную нужду и не нашел лучшего места, чем камин. Мощной струей он обильно полил Бониве, боявшегося пошевельнуться. Бониве ждал, пока уйдет его господин, чтобы, по словам рассказчика, согреться огнем своей дамы!

Сказки и новеллы того времени показывают, что мужчины, будь то сеньоры или слуги, возчики или монахи, беспрестанно преследовали в замках дам и девиц, которые, впрочем, редко оставались неприступными, а порой и сами провоцировали любезников.

Франсуаза де Шатобриан еще продолжала оставаться любовницей короля, когда он влюбился в белокурую Анну де Пислё, даму д'Эйи, девушку, принадлежавшую к одной из знатных семей в Пикардии. Он обратил на нее внимание в 1524 году, когда уезжал в Италию, незадолго до кончины королевы Клод. Этой шестнадцатилетней фрейлине Луизы Савойской король писал поэмы, а она отвечала ему посланиями в стихах. Покидая долину Луары, Франциск увозил с собой преподнесенный ею залог любви — кольцо и ее рукоделие.

В марте 1526 года, едва освободившись из испанской тюрьмы, король поспешил к своей «драгоценной» в Мон-де-Марсан. С тех пор он с ней не расставался. Королева Элеонора была любезна с улыбчивой и жизнерадостной пассией своего супруга. Король ввел Анну де Пислё в королевскую семью, назначив ее в сентябре 1531 года, после смерти Луизы Савойской, гувернанткой своих дочек, Мадлен и Маргариты Французских. В 1534 году он выдал ее замуж за Жана де Бросса, сеньора де Пантьевра. В качестве свадебного подарка он преподнес молодоженам графство Этамп, а двумя годами позже оно превратилось в герцогство.

Вместе с новоявленной герцогиней и несколькими приближенными — «маленькой компанией» — Франциск все чаще и чаще покидал дворцы Амбуаза и Блуа, традиционные резиденции королевской династии. Со своими ловчими и сокольничими он выезжал на охоту, ночуя в палатках или на постоялых дворах. Основная часть придворных на эти прогулки не допускалась, да и новых людей король редко на них приглашал, однако брал с собой молодую итальянскую принцессу Екатерину Медичи, которая в октябре 1533 года стала женой его сына. Молодая женщина, обладая умением крепко сидеть в седле в прямом и переносном смысле, быстро приспособилась к образу жизни «маленькой компании». А в совсем новых прекрасных зданиях Амбуаза и Блуа, выстроенных специально для светских зрелищ и крупных церемоний, придворная жизнь оживала лишь время от времени. Король предпочитал искать удовольствия в новых местах, и в этом он полностью единодушен со своими современниками.

Жилища сеньоров

Длительное пребывание короля в долине Луары стало причиной появления там множества замков из белого и розового камня: главным сановникам Короны было необходимо селиться рядом с королем.

Кроме своего обычного персонала, король держал около себя еще и тех вассалов, которые несли четырехмесячную «вахту» по обеспечению личного сервиса государя. Самые значительные приближенные (управляющие королевскими советами и резиденцией) устроились в многочисленных постройках в непосредственной близости от государя — на нижнем дворе Блуа и в расположенных у подножия замка кварталах Амбуаза. Маленький блуазский городок украсился особняками де Эпернона, де Дентвиля и де Амбуаза. Флоримон Роберте, один из главных министров Людовика XII, построил себе настоящий дворец — д'Аллюи, по стилю и пышности напоминавший королевский замок.

Но принцы и крупные сеньоры не довольствовались одними городскими резиденциями, даже чрезвычайно роскошными и расположенными рядом с королевским дворцом. Еще жива была феодальная традиция, поэтому демонстрировать свою мощь и свои исключительные права любой феодал мог лишь в центре собственного домена, в своем замке, совсем недавно исполнявшем роль крепости. При Людовике XII и Карле VII верные и близкие королю люди строили и обновляли замки Плесси-Бурре, Кудре-Монпансье и Люин.

Во время царствования Людовика XII маршал де Вие возвел великолепную резиденцию Верже в Анжу, а кардинал Амбуазский — в Гайоне в Нормандии.

Но все это было слишком далеко от долины Луары, то есть от власти. Советники и секретари все чаще выбирали себе жилье поблизости от резиденции короля. На небольшом расстоянии от королевских дворцов, в радиусе тридцати километров, они строили замки той же архитектуры, которая была в моде при дворе. Все отражало новые вкусы: древние рвы с водой были сохранены, но в виде парковых водоемов; башни и галереи с бойницами, крепостные стены и потерны были украшены изящными декоративными элементами; с высоких стен открывались речные просторы и сельские пейзажи. И прекрасные сады, и богатые дичью заповедные леса, и пахотные земли — все вокруг древних и новых замков предназначалось теперь для размеренной и мирной жизни.

Люди при дворе — люди при деньгах. История Бюри

Один из первых замков такого типа — это Бюри, не сохранившийся до настоящего времени, но хорошо известный по гравюрам Жака Андруэ Дю Серсо. Секретарь короля Флоримон Роберте, ставший главным министром после смерти кардинала Амбуазского, в 1510 году приобрел баронское поместье д'Аллюи, давшее название блуазскому дому. Потом, в 1511-м, он купил владение Бюри, расположенное в шести километрах северо-западнее Блуа.

С тех пор старая крепость превратилась в постоянную стройку, продолжавшуюся до самой смерти секретаря в 1527 году. Роберте всегда пользовался королевской благосклонностью и неизменно оправдывал доверие Франциска I. Вот почему работы велись столь активно. План Бюри сохранял традиционное расположение: входная потерна, зубчатые куртины, задний и парадный дворы, а также два закрытых сада, напоминающих сады Блуа своим разнообразием и изяществом цветников — «вышитых квадратов». Как и в Амбуазе, крытые галереи позволяли совершать прогулки в любое время года.

Внутренняя планировка была очень комфортна. На первом этаже — кухни и вспомогательные помещения. На втором — господские покои из нескольких апартаментов. Апартаменты обычно состояли из зала, спальни, передней, гардеробной и маленьких комнат. Одни, в северной части здания, всегда были готовы к приему государя, — так называемая «квартира короля». Другие, в южной части, назывались «квартирой королевы». Третьи апартаменты ждали хозяев замка. Залы для приемов занимали отдельное крыло. В саду возвели большую капеллу, но и в самом замке имелось несколько различных молелен. Конюшни на заднем дворе вмещали восемьдесят лошадей.

В эту постройку Флоримон Роберте вложил большую часть состояния, полученного за успешную службу у короля. Его примеру последовали другие чиновники Короны. Среди них стоит назвать несколько семей нотаблей Блуа и Тура, занимавших должности казначеев и «расходчиков», наряду со старинными королевскими слугами, уроженцами Оверни. Эту небольшую группу составляли семьи Брисонне, Понше, Вертело, Рюзе и Бойи. Так, сын богатого торговца из Тура, Жак де Бон, глава этих нотаблей, в 1515 году, при поддержке Луизы Савойской, у которой он служил «аргентьером» — «хранителем серебра», то есть казначеем, стал бароном де Самблансе.

Получив должность министра финансов, Самблансе очень вольно распоряжался займами, задолженностями и сообщал неточные сведения по сбору податей, однако сумел избежать банкротства королевской казны в 1523 году, вызванного колоссальными военными расходами. К 1525 году король задолжал своему финансовому генералу огромную сумму в 1 190 374 ливра. Сам же Самблансе был должен 707 267 ливров Луизе Савойской: он инкассировал эту сумму на доходы регентши, но тотчас же использовал ее на нужды королевства. Известно, что Корона вышла из этого неприятного положения, осудив и казнив Самблансе 11 августа 1527 года.

Рождение Шенонсо

Значительный объем оборотных средств позволял финансистам распоряжаться огромными наличными суммами и использовать их на постройку замков. Так, при благоприятном стечении обстоятельств появилось Шенонсо (раньше это название употребляли в другой орфографии[88]). Томас Бойе приходился племянником канцлеру Дюпре и супругом Катрин Брисонне из семьи турских нотаблей, которым благоволил Карл VIII. Сборщик государственных доходов при Карле VIII и Людовике XII, управлявший доходами с герцогства Миланского в 1515 году, поставщик армии в Италии, Томас Бойе еще в 1499-м купил поместье Шенонсо у Пьера Маркеса, разорившегося наследника семьи, с XIII века владевшей здесь на берегах Шера небольшой крепостью и обычной мельницей. Но вскоре Бойе пришлось расстаться с этим доменом в связи с тем, что Катрин, племянница Пьера Маркеса выкупила родовое имение, однако Бойе скупил все феоды и сеньории, окружавшие земли Шенонсо. А в 1512 году кредиторы Маркеса вновь конфисковали его владение и продали с торгов. Таким образом, в 1512 году Бойе вновь приобрел это поместье за 12 540 ливров и придал ему статус замкового владения.

С 1513 по 1517 год здесь, благодаря стараниям королевского финансиста и его жены Катрин Брисонне, вырос великолепный замок, существующий и поныне. Старое укрепление Маркеса разобрали почти целиком, оставив лишь донжон, круглую башню, украсив ее новомодными итальянскими мотивами, широкими окнами с пилястрами, входной дверью, также декорированной пилястрами, фризом с витым орнаментом и изящными крылатыми гениями, обрамляющими герб. На месте мельницы, имевшей некогда две крепкие опоры в гранитном русле Шера, выросло большое, почти квадратное здание с цилиндрическими башенками по углам.

В замке три этажа. Свет на третий этаж пропускают красивые люкарны у основания крыши, похожие на люкарны больших королевских замков. Внутренняя планировка очень простая — по четыре комнаты на каждом этаже, разделенные широким вестибюлем. Первую опору прежней мельницы занимает квадратная капелла с трехгранной апсидой[89], увенчанная стрельчатым сводом. В нижней части опоры устроили кухни, зал рядом с ними, эдакая «колыбель» над водами, служил буфетной. Изогнутая лестница вела к небольшому помосту на берегу Шера, куда на лодке привозили продукты питания для замка. Деревянный мостик над протокой, где раньше крутилось колесо, соединил кухни со служебными помещениями и скотобойней, оборудованными во второй опоре мельницы.

Так что полезное легко сочеталось с приятным. Впрочем, стоит заметить, что, разрушив мельницу, семья Бойе не отказалась от своей феодальной привилегии — права молоть зерно своих вассалов: на двух суденышках, поставленных на реке на якорь, была устроена плавучая мельница. А чуть подальше, на ручье Вестей, соорудили валяльную машину. Кроме того, в соседней деревне построили и господский зал для приемов, необходимый с того времени, как поместье стало сеньориальным владением, а также маленькую церковь в том же стиле.

Строительство Шенонсо продолжалось несколько лет: здесь тщательно ваяли множество декоративных элементов, в частности картуши[90] с именами владельцев. Наконец, к 1521 году строительство закончили, и в том же году кардинал Антуан Бойе, архиепископ Буржа, брат Томаса Бойе, торжественно освятил капеллу. Король дал разрешение на строительство моста через Шер — «для приятного прохода на тот берег». Но оба создателя этой прекрасной обители так и не дожили до дня ее окончательного завершения, так как Томас умер в 1524 году, а Катрин — в 1526-м. Их сыну Антуану Бойе в 1535 году пришлось отдать замок Франциску I, чтобы откупиться от штрафов, наложенных на него после проверки счетов в связи с процессом Самблансе. Король ограничился тем, что сделал из замка охотничий домик.

Женская рука: Азэ-ле-Ридо

В окрестностях Тура есть еще один замок, столь же привлекательный, как Шенонсо, — это Азэ-ле-Ридо. Древняя крепость возвышалась здесь с X века. Она носила имя Хуго Риделя — или Ридо, туренского рыцаря, обладавшего собственным знаменем, во времена Филиппа Августа. Карл VII сжег крепость, оказавшую ему сопротивление. Но она была быстро восстановлена и досталась Жилю Вертело, королевскому советнику, мэтру палаты счетов, в качестве наследственной вотчины его супруги. В 1529 году он сделался мэром Тура, а потом, после своей женитьбы, — управляющим финансами Нормандии и казначеем Франции. Новый владелец был богатым: недаром он участвовал в прибыльных займах, которые его кузен Самблансе предоставлял королю. В 1518 году он решил перестроить замок, но главным инициатором реконструкции стала его жена с мужским именем Филипа Лесбои, непосредственная наследница Азэ-ле-Ридо. Она наняла мэтра каменных работ Этьена Руссо, ему помогал Пьер Мопуан, каменщик-скульптор. В эту команду входили также плотник, мэтр Жак Торо, и Тьери, столяр из Парижа. До начала постройки замка требовалось отвести речную воду, заливавшую траншеи для фундамента, и вбить сваи, что и было исполнено сотней рабочих, трудившихся днем и ночью с июня по август 1518 года. Супруг прекрасной Филипы занимался своими делами, поэтому она сама следила за стройкой в компании своего близкого знакомого, священника Гийома Арто, кюре Сен-Сир-сюр-Луар. Работы продолжались девять лет, но в 1527-м случилась катастрофа — осудили Самблансе. Вертело разорился и был вынужден бежать, спасая свою жизнь.

Замок Азэ-ле-Ридо проектировался в форме каре __ четыре крыла, расположенные замкнутым четырехугольником. Но времени не хватило, и на одном из небольших островков реки Эндр успели построить лишь два.

Снаружи под самой крышей вокруг двух прямоугольных корпусов здания идет декоративный дозорный путь с бойницами, на который выходят большие люкарны, вероятно позаимствованные у замка Монсоро в окрестностях Анжу. Композиция фасада с пилястрами, обрамляющими окна, и двойным лепным орнаментом, горизонтально разделяющим этажи, откровенно напоминает крыло Франциска I в Блуа. Парадная лестница в итальянском стиле с правым подъемом занимает в главном корпусе трехэтажную лоджию с двойными оконными проемами. Потолок над лестницей — кессонный, он украшен медальонами с изображениями королей и королев Франции, начиная с Людовика XI.

Постройка выглядит очень нарядно. Дважды над двумя порталами и под самой крышей изображена саламандра Франциска I и его девиз: «Nutrisco et extinguo» («Разжигаю и тушу огонь»), а также горностай, символ королевы Клод, с ее девизом: «Ung seul désir» («Одно-единственное желание»). Символику короля и королевы всюду скромно сопровождают заглавные буквы G и Р — инициалы имен хозяев замка. Но это не остановило короля: в 1527 году он конфисковал поместье и подарил его Антуану Раффену по прозвищу Поттон, одному из своих товарищей по оружию в битвах при Мариньяно и под Павией, капитану сотни гвардейцев короля, губернатору Шербура. Азэ — образец архитектуры раннего Ренессанса. Он удачно соединил в себе элементы традиционной французской архитектуры — башенки и дозорный путь с итальянскими новшествами — вертикальной линией пилястров и двойной лепной горизонталью карнизов вдоль этажей. Ощущение гармонии возникает благодаря регулярности расстояний между оконными проемами, хотя в жертву красоте внешнего облика принесено внутреннее освещение. Это сооружение можно смело назвать идеальным.

Так же как и Шенонсо, замок служил королю для остановок во время охоты. Внутренняя планировка Азэ-ле-Ридо весьма продуманная. На первом этаже — просторные служебные помещения, в частности кухня с колодцами, сообщающимися с Эндром. На второй этаж, в королевские покои, ведет красивая лестница. На противоположной лестничной площадке — просторный зал для приемов. Это простое расположение вызывало у гостей ощущение комфорта, дополнявшегося к тому же неповторимым зрелищем дивного замка, со всех сторон повторенного водами Эндра.

Шамбор, символ и шедевр Ренессанса

Король Франциск очень любил гармонию лесов и вод. Бывая в Блуа, он частенько ездил охотиться в богатое дичью поместье Шамбор. Там, всего в четырнадцати километрах от королевской резиденции, среди бескрайних девственных лесов стояла маленькая крепость. Во времена минувших войн с Англией в ней располагались гарнизоны, но с тех пор она потеряла всякую значимость. Примерно в 1518 году король решил снести эту постройку и заменить ее роскошным замком. По версии, выдвинутой недавно искусствоведом Жаном Гийомом, Шамбор очень похож на один из проектов замков будущего, заказанных Леонардо да Винчи, жившему в ту пору в Кло-Люсе. Ведь итальянский мастер консультировал реконструкцию замка Раморантен и обычно увлекался планами короля. Он работал вместе с другим архитектором, Доменико да Кортона, выдающимся оформителем королевских праздников: в 1518 году им обоим поручили подготовку торжеств в честь крещения дофина и свадьбы Лоренцо Медичи. Возможно, эта близость двух итальянцев и объясняет, почему не сохранился ни один план Шамбора руки Леонардо, а только эскизы и лишь один очень интересный набросок сложной лестницы из четырех независимых «винтов» лестниц, «закрученных» вокруг осевой башни, занятой еще одной лестницей. Вероятно, Леонардо действительно передавал свои чертежи Доменико да Кортона, чтобы тот делал по ним деревянный макет замка, который впоследствии долго хранился в Блуа, где в XVII веке его увидел и зарисовал Фелибьен.

Начальный проект замка напоминает о своем «происхождении» от нескольких известных итальянских построек. Как и в Венсенне, замок прежде всего должен состоять из огромного донжона, окруженного крепостной стеной с четырьмя большими башнями по углам. Коссон, малый приток Луары, протекавший по болотистому лугу, должен был омывать замок водой. Подобно собору Святого Петра в Риме, план главного здания имеет центр симметрии. Два больших сводчатых нефа, пересекаясь крестом, отделяют пространство по углам. Там расположены четыре маленьких замка, в каждом из которых, как в вилле Медичи, построенной Поджо в Каяно, одна большая и две маленькие комнаты, но здесь, в Шамборе, к каждому пристроена еще и большая круглая башня.

Таким образом, донжон образован остроумной композицией четырех замков. Там, где встречаются четыре галереи, находится знаменитая лестница Шамбора — с двумя независимыми маршами. По начальному проекту Леонардо, о котором говорил Палладио и один из эскизов которого сохранился, лестница была задумана из четырех независимых лестниц, «закрученных» вокруг пятой. Но по мере воплощения проекта обнаружились его серьезные недостатки: стоило неправильно выбрать лестницу, которая вела лишь в один из четырех угловых замков, и нужно было вновь спускаться на первый этаж или подниматься до самой террасы. И тогда лестницу сделали с двойным «винтом», как в монастыре бернардинцев в Париже. Преимущество ее заключается в том, что она ведет во все покои. На макете Доменико да Кортона центральная лестница, спроектированная Леонардо да Винчи, имеет другую форму. Там эта лестница состоит из двух параллельных маршей, ведущих прямо к большому залу на втором этаже, откуда на третий ведет один-единственный центральный пролет: именно такую лестницу Леонардо спроектировал для виллы Карла Амбуазского, наместника короля в Милане в 1506 году. Другие расхождения между моделью и оригиналом можно заметить в расположении фасадов: на макете видно, что несколько этажей донжона окружают открытые галереи, как у итальянских палаццо. В здании же галереи существуют только по углам, где донжон соединяется с куртинами, причем эти галереи просто пристроены. Наконец, вместо того чтобы визуально облегчить аркадами стены башен, каменную кладку оставили открытой, ограничив декор пилястрами и двойными горизонтальными карнизами на каждом этаже, как в Блуа и в Бюри.

Так вольно интерпретировали итальянский проект французские строители, работавшие на «объектах» короля. Изменения диктовала строительная традиция долины Луары, но они не помешали гибко и точно приспособить проект к первоначальному заданию. Так, тонкая аспидная облицовка то зеленых, то розовых тонов, создает иллюзию мрамора. Плоские террасы, опирающиеся на куртины, хотя и выполненные в итальянской традиции, уже использовались в некоторых французских крепостях. В кессонных сводах огромных караульных помещений («залах стражи») пришлось устроить выходы от больших «французских» каминов, которые были необходимы из-за суровости зим.

Каприз или дань уважения гению Леонардо да Винчи, а может, просто мечта построить во Франции чудный, никогда прежде не виданный замок? Как бы то ни было, несмотря ни на какие трудности, строительство Шамбора прерывалось всего лишь раз, во время испанского пленения короля, и было закончено уже к 1540 году. Строительство возглавил главный управляющий Франсуа де Понбриан, ранее руководивший работами в Лоше и Амбуазе. Однако Понбриан, будучи уже в летах, передал свои полномочия, а в 1522 году и должность, Никола де Фуаяль, сеньору д'Эрбо. Всеми каменными работами руководил Жак Сурдо: прежде он строил Блуа.

По возвращении из испанской тюрьмы король приказал возобновить работы, на этот раз главным управляющим он назначил Шарля де Мюра, бастарда де Шовиньи. Его не остановила даже нехватка денег, и он прибегнул к крайним средствам, перелив на монеты серебряные ворота, подаренные Людовиком XI собору Святого Мартина Турского. В течение двенадцати лет на стройке трудилось более восемнадцати сотен рабочих. Вложенные суммы намного превысили цифру в 444 070 ливров, которая была официально заявлена после смерти короля.

По договору, заключенному Луизой Савойской и Марией Австрийской 3 августа 1529 года в Камбре, по так называемому «миру Дам», королевство было обязано выплачивать огромный выкуп за короля и его сыновей, сменивших его в Испании: два миллиона золотых экю, то есть четыре миллиона ливров. К этому бремени прибавились долги императора Карла V Генриху VIII Английскому: 550 тысяч экю, то есть более миллиона ливров. Королевство жертвовало последним, и лишь 1 июля 1530 года дети короля прибыли на Бидассоа одновременно с новой королевой Элеонорой, а строительство Шамбора не прерывалось. Его продолжали мэтры-каменщики Пьер Неве, по прозвищу Тринко, и Дени Сурдо, сын Жака. Когда Дени Сурдо умер, Тринко управлял в одиночку, потом до 1569 года на этой должности был Жак Коко. К 1534 году мэтр-плотник Можин-Буно выполнил грандиозные плотничные работы, а «рабочие по свинцу» (мы бы назвали их водопроводчиками) Жан Кабош и Франсуа Обеф провели трубы. В 1537 году закончили башни и корпус донжона, а также привели в порядок террасы. Многое еще предстояло сделать для внутреннего убранства: лишь к 1545 году король смог поселиться в своих покоях в восточном крыле, окнами на донжон. А пока он жил в северо-восточной башне.

Для двора, который никогда не сидел на одном месте и все чаще покидал долину Луары, отправляясь в Фонтенбло или другие королевские резиденции под Парижем, Шамбор представлялся дворцом мечтаний, неземным приютом уединения среди зеленых лесов. Самая фантастическая часть Шамбора — терраса, куда можно добраться по знаменитой двойной лестнице, украшенной мириадами ангелочков, фавнов, нимф, химер[91] и гарпий[92]; и, конечно же, повсюду — саламандра. И вот вы попадаете на террасу, расположенную в 24 метрах над землей. Центральная башня купола, лантерна, венчающая лестницу, возвышается на 32 метра над террасой, над ней красуется двухметровый цветок лилии. Таким образом, эта основная постройка находится в самом центре настоящего миниатюрного городка, образованного из верхних частей четырех замков, расположенных по углам донжона, их крыши снабжены двумя этажами люкарн и украшены башенками лестниц. К ним добавляется множество нарядных каминных труб, похожих на маленькие храмы, навершия, колонны, раковины, апсидная облицовка, медальоны, ромбы и полуромбы. По архитектуре карабкается компания забавных существ — те же фантастические животные, что и на лестнице, и мифологические персонажи. Эта квинтэссенция средневекового юмора, объединенного с идеальными формами, пришедшими из Италии, вызывала восторг современников. Так, например, венецианский посол в 1577 году признал себя «восхищенным, изумленным или, скорее, смущенным и приведенным в замешательство». Со своими позолоченными зубцами, свинцовыми крышами флигелей, со всеми павильонами, террасами, галереями, Шамбор казался «обителью Морганы или Алкены» — фей, околдовывающих рыцарей.

Дворец ошеломлял своими размерами: 156 м на 117 м — внешние стены и 43 м — ширина каждого фасада донжона. В 1527 году король решил осушить болотистый луг вокруг замка. Пьер де Бреньон, инженер из Италии, получил распоряжение провести Луару к Шамбору. Но этот грандиозный проект оказался несбыточным. В апреле 1529 года король удовольствовался тем, что русло Коссона выпрямили, подвели к замку и расширили, насколько возможно, для катанья на лодке. Но во время паводка небольшая речка вышла из берегов и затопила замок. Поэтому выше по течению пришлось установить дамбу с водоотливом, чтобы регулировать уровень потока и пропускать воду, необходимую для рвов.

Двор в долине Луары: охота и приемы

В 1530 году Франциск со всеми почестями принимал в Шамборе королеву Элеонору; в 1532и 1534 годах он останавливался там в охотничий сезон. Потом он забросил замок на пять лет и вернулся туда зимой 1539-го, чтобы принять там своего прежнего соперника Карла V, который направлялся во Фландрию. 8 декабря Франциск отправился навстречу императору в Амбуаз. Наступила ночь, кортеж обоих государей поднимался в замок внутри главной башни Юрто, декорированной самыми красивыми коврами и освещенной сотнями факелов. Одна из шпалер загорелась, и пожар мог иметь драматические последствия: слишком тесно стоявшие люди не успели бы спастись. Но, к счастью, все отделались лишь легким испугом.

На следующий день двор отправился в Блуа, а потом в Шамбор. Короля сопровождала королева Элеонора, королева Маргарита Наваррская, сын короля с дофиной Екатериной Медичи, его дочь Маргарита, племянница Жанна д'Альбре, герцогиня д'Этамп и множество принцев и принцесс. По этому случаю главный дворецкий Монморанси приказал обставить замок мебелью, развесить ковры и картины, зажечь в покоях благовония, посыпать путь цветами и травами. В течение трех дней охотились на ланей; затем император отбыл, чтобы 19 декабря оказаться в Нотр-Дам-де-Клери.

После этого события Шамбор вновь стал всего лишь пристанищем на время охоты. Король жил там в феврале 1541, январе 1545 и марте 1545 года: к этой дате его покои были наконец отделаны. В 1542 году он приказал оградить каменной стеной 5500 гектаров поместья. Эта грандиозная затея осуществилась лишь при Генрихе II, в 1556-м, именно в то время, когда все крыло замка обустроили аналогично апартаментам Франциска I. В здании тогда насчитывалось 440 комнат, З65 окон, 13 главных лестниц, 70 второстепенных, около 800 дымовых труб. Однако это строение, способное вместить толпы придворных, везде и всюду окружавших короля, так и не стало сценой для жизни двора. Шамбор затмили замки, расположенные севернее: Булонь (иначе говоря, Мадрид), Вийе-Котре, Сен-Жермен-ан-Ле, Венсен, да и сам Лувр; его старую феодальную башню Франциск I приказал разобрать еще в 1528 году, и особенно Фонтенбло, овальный двор которого был почти закончен к 1540-му, а король до 1546-го украшал его восхитительными произведениями искусства.

Замки Луары, конечно, не были совсем заброшены: король любил внезапно нагрянуть туда, а немногим раньше него в замок отправлялась команда фурьеров (истопников) и шпалерных мастеров, дабы обустроить большие комнаты. По дороге король останавливался в попадавшихся ему на пути домах своих вассалов. Так, в феврале 1541 года, после нескольких дней, проведенных в Шамборе, он «попросил ночлега» у своего секретаря Жана Бретона в маленьком замке Вильзавен, потом у Антуана Фуаяля, другого своего подданного, в его доме-крепости Эрбо — строении из розового кирпича, окруженного рвами. Также и в 1545 году, покинув Шамбор и Амбуаз, он останавливался у своего верноподданного Филибера Бабу в Бурдезьере, где чувствовал себя очень непринужденно. Разве не он несколько лет назад подарил Бабу 1800 ливров для пристройки второго квадратного павильона к дому, с тем чтобы сам король мог «там квартировать, когда ему нужно порезвиться в известном месте»?

Интриги и споры

Большую часть своего свободного времени, остававшегося от политики, король посвящал развлечениям на свежем воздухе, но он по-прежнему любил празднества и поухаживать за дамами. Красавица Анна д'Эйи, герцогиня д'Этамп, оказалась кокетливой и капризной: например, она попыталась уволить ювелира Бенвенуто Челлини за то, что тот не слишком заискивал перед ней. Вероятно, она порой изводила и короля, и, может быть, как раз об этом подумывал Франциск, когда в Шамборе рядом с окном нацарапал на стене надпись, замеченную Брантомом: «Всякая женщина изменчива».

Но при дворе королевская любовница не обладала полной властью. У нее имелась недоброжелательница, вдова Луи де Брезе, Диана де Пуатье, ставшая в 1538 году любовницей дофина Генриха, который был младше ее на девятнадцать лет. Тот факт, что в феврале адмирал Филипп Шабо де Брион впал в немилость, закрепил победу Дианы и ее союзника коннетабля Анна де Монморанси. Но в июле 1541-го пришел черед радоваться герцогине д'Этамп: Монморанси лишился королевской милости. А Бриону постепенно вернули все его права: у него действительно имелась серьезная поддержка, так как его жена, Франсуаза де Лонгуи, была племянницей короля, а ее племянник Жарнак женился на Луизе де Пислё, сестре герцогини д'Этамп. Значительные лица, слишком категорично настроенные против Бриона, как, например, канцлер Пуайе, впадали в немилость. Выяснение отношений происходило во время путешествий в провинцию: в Блуа король рассудил ссору придворных по поводу Бриона, а вскоре, в марте 1541 года, вызвал в Плесси тринадцатилетнюю Жанну д'Альбре, свою племянницу, дочь Маргариты Наваррской. Он решил помимо ее воли выдать девочку замуж за герцога Клевского, Гийома де ла Марка, крепкого двадцатичетырехлетнего принца, который оказал королю неоценимую услугу в борьбе против императора. Пышная свадьба состоялась 14 июня 1541 года в Шательро, после чего молодую герцогиню Клевскую заключили в Плесси, где она долгие годы прожила в одиночестве. Ее брак все еще оставался фиктивным, когда его прервали случайности международной политики.

Реформы и гуманизм

Большинство замков служили теперь лишь символами роскоши и оживали только на короткое время, но иногда и туда доносились отзвуки трагических событий. В субботу 18 октября 1534 года на двери королевских покоев в Амбуазе оказался приклеен памфлет против мессы; такие же провокации имели место в Париже, листовки находили по всему городу, а также в Орлеане, Блуа, Туре и Руане. Король, как защитник веры, не мог оставаться безучастным. Начались гонения на протестантов, всюду запылали костры. Вовсе не являясь фанатиком, король безуспешно пытался усмирить бурные страсти, кипевшие в парламенте и среди духовенства[93]. Позже стало известно, что автор «пасквиля» — Антуан Маркур, французский священник, служивший в Нефшателе в Швейцарии, а в королевство несколько его печатных листков попали через Гийома Фере, королевского аптекаря.

Придворная среда была очень благоприятной для пропаганды новых идей. Король расширял в Блуа «большую книжную лавку» — библиотеку, созданную его предшественником, гуманисту Гийому Бюде он пожаловал титул Мэтра Королевской библиотеки. Наставник первого дофина, Джироламо Фондуло из Кремоны был отправлен за границу за ценными книгами, новые фолианты отовсюду везли послы короля. Но Франциску I не хватало этой обширной библиотеки, в Фонтенбло у него имелась другая. А третья всегда сопровождала короля в переездах: произведения Юстина, Фукидида, Аппиана и Диодора Сицилийского, а также «Роман о Розе» и «Разрушение Великой Трои». Во время трапезы королю читали вслух. С 1529 года «королевским чтецом» служил Жак Колен, ученый, прославившийся своим переводом «Придворного» Кастильоне, а с 1537-го — Пьер дю Шатель.

Казалось, королевскую библиотеку в Блуа ждало великое будущее. По указу, подписанному в Монпелье 18 декабря 1537 года, каждый владелец типографии должен был отдавать один экземпляр вновь отпечатанного произведения королевским ответственным за книги: с тех пор предоставление одного экземпляра печатной продукции в королевскую библиотеку стало обязательным. Но в 1544 году замок Блуа лишился своих коллекций: книги, а также одна из карт полушарий и чучело головы крокодила в кожаной коробке отправились в Фонтенбло.

Свидетельства блистательной эпохи пребывания двора, книги и курьезные вещицы увезли вслед за предметами меблировки и убранства, не только повседневного обихода, но и необходимыми для торжественных церемоний. Отныне все это хранилось в Фонтенбло и в замках под Парижем.

Движимое имущество короля: ковровая опись

Перевозом королевского имущества руководил Гийом Муанье, «ординарный шпалерный мастер и хранитель движимости в Фонтенбло». С января 1537 года Муанье складывал на хранение роскошную обивку и ковры в средневековый замок в Лувре. В 1542 году по поручению короля была составлена опись этих ковров. Новую опись составил в 1551-м, после смерти Муанье, Филипп Лежандр, мэтр ковровщиков Парижа, который сменил Муанье на должности ковровщика короля. Помимо ковров, движимое имущество включало в себя золотые и серебряные ткани, шерстяной дамаст, «мохнатые ковры», деревянные фигурки и колонки для кроватей, матрасы, соломенные тюфяки и подушки-валики, стулья, балдахины, сундуки, церковные пелены, покровы, завесы, наконец, белье — простыни, скатерти и салфетки. Во время второй описи, при Генрихе II, «хранилище движимости» находилось на «большом чердаке» в особняке Бурбонов, конфискованном Короной в 1524 году после измены коннетабля и присоединенном к Лувру. Помещение было огромным, как и подобает, чтобы хранить более пятисот разнообразных изделий, из которых четыреста восемь были в хорошем состоянии; все измерялось в сотнях французских локтей.

Эта опись понадобилась для уточнения того, что привезено из различных резиденций на Луаре и что из этого требуется лишь для праздников. Дополнительно в Фонтенбло существовал еще один склад, а также ткацкая и ремонтная мастерские. В парижском хранилище в основном находились так называемые «парадные комнаты» — дорогие тканые комплекты, состоявшие каждый из восьми — пятнадцати шпалер, которыми обивали каменные стены покоев, и постельных гарнитуров, включавших в себя пологи, гардины, покрывала или коврики для ног, балдахины над возвышениями для короля и королевы, подушки для спинок парадных кресел, сиденья и такие же подушки.

Некоторые из этих «парадных комнат» привезены из Амбуаза, они были изготовлены к свадьбе Карла VIII и Анны Бретонской и расшиты их вензелями. В частности, богатый убор для покоев из малинового бархата. Вышивка и «вафли»[94] были из тонкого золота, подкладка из черной блестящей ткани и дамаста цвета крамуази, а бахрома из красного шелка с добавлением золотой нити. Этот комплект часто использовался во время официальных церемоний: в 1526 году его повесили по поводу переговоров Франциска I с Лануа, послом Карла V. Потом его отправили на хранение в Блуа, откуда увезли в 1533-м вместе с другими нарядными комплектами для украшения деревянного дворца, построенного в Марселе по случаю бракосочетания будущего Генриха II и Екатерины Медичи. Эта же серия обивок использовалась для украшения Парижа во время торжественного въезда Генриха II; тогда она была отчасти расхищена.

Из замка в Амбуазе, являвшегося в свое время резиденцией Луизы Савойской, привезли «бархатную комнату цвета крамуази», расшитую инициалами Ангулема и Савойи. Она принадлежала матери короля и, возможно, была доставлена из Коньяка. Ей же принадлежал гарнитур с вышитыми по канве животными, птицами и цветами, с плетением из бархата и атласа, усыпанный цветами граната из золотой ткани. Король Франциск I приказал вышить на пяти других частях этой «комнаты» свой герб и герб королевы Клод. К имуществу Луизы Савойской относятся и различные изделия, расшитые буквами L и птичьими крыльями. Особенно хороша «очаровательная комната» — «Буколики» зеленого бархата с аппликациями из золотой и серебряной тканей, на ее восьми полотнах, балдахине и постельном гарнитуре изображены сюжеты «Буколик» Вергилия. Луиза Савойская и ее дочь Маргарита вместе со своими дамами и фрейлинами проводили за вышивкой по шесть-семь часов в день, об этом Маргарита рассказывала в 1532 году венецианскому послу Марино Санудо. Это произведение искусства, выполненное в 1521 году для королевы Клод, объединило усилия многих специалистов благородного происхождения: веронский художник Маттео дель Нассаро создал девяносто две пасторали, Бартелеми Гетти — плетеные узоры, а Киприан Фюльшен и Этьен Бернар подготовили всю эту огромную работу для вышивания. Это вышитое убранство стоило в общей сложности 26 139 ливров, столько же, сколько самый дорогой из тканых гобеленов.

Когда Франциск Ангулемский был еще только наследником престола, в 1514 году он приобрел двенадцать шелковых и шерстяных шпалер, представляющих «Двенадцать месяцев года». Эту серию тоже перевезли с берегов Луары в Париж.

Другие обивки, перевезенные из Блуа, — часть роскошного убранства, принадлежавшего раньше Анне Бретонской. Среди них «комната» из бархата и красного атласа с гербами Бретани и Франции, шитыми золотой нитью, отделанная витым шнуром и ветвями апельсинового дерева. Большой балдахин из ярко-красного атласа, так называемый «Миланский», был привезен из Италии Людовиком XII. На нем жемчугом вышиты пять львов, окруженные вспышками молний из золотой кипрской нити. Другой комплект, называемый «большим балдахином из Блуа», изготовлен по случаю бракосочетания Анны Бретонской с Людовиком XII. Он сшит из ярко-красного, белого и голубого атласа, украшен золотой витой нитью и изображает болото с птицами и летящих цапель. Еще одно убранство для комнаты — шесть роскошных шпалер из золотой парчи, серебряной ткани, голубого атласа, черного бархата и горностаевого меха.

Разумеется, помимо дорогих обивок ручной работы в Париж из Блуа перевезли много гобеленов, тканых на станке, ранее принадлежавших Анне Бретонской. Часть из них, «тканые обои», находилась в плохом состоянии, среди них гобелен «Роман о Розе», купленный в 1494 году у маршала де Гие и в 1500-м положенный на хранение в Блуа, «История Эсфири», «Город дам», «История Давида» и «Разрушение Иерусалима», а гобелены «Победы Цезаря» и «Победы Навуходоносора» исчезли. Другие шпалеры, «брюссельская покупка», также принадлежали Анне Бретонской и двум ее супругам: «История Александра», «История Геркулеса», второй вариант «Города дам», «Планеты, или времена года».

Так что, судя по этой описи парижского хранилища, в конце царствования Франциска I и в начале правления его преемника у замка Блуа уже не осталось его богатых интерьеров.

Вспомним, что Шамбор однажды был изысканно украшен к приезду Карла V, причем все убранство изготовлялось специально для августейшего гостя: ансамбль «комнат» черного цвета, столь любимого императором. Одна «комната» — черного дамаста, другая — черной тафты, расшитой золотом, переносная кровать из черного бархата с золотой нитью, многочисленные черные обивки, украшенные коронованными орлами и королевским гербом с Геркулесовыми столпами. Это убранство тоже попало в парижское хранилище: в Шамборе не осталось ни единого предмета.

Дабы не сложилось досадного впечатления, что замки Луары были отныне опустошены, уточним: королевское убранство вывезли оттуда не навсегда. Если король принимал решение поселиться в одном из своих дворцов, то вместе с ним на время его пребывания туда возвращались и эти старинные вещи, и чудесные ковры из последних приобретений. Опись парижского хранилища за 1551 год показывает, что «в то лето» Франциск I включил в свою коллекцию около двухсот ковров. Теперь от них остались одни воспоминания: в 1797 году по приказу Директории их сожгут вместе с другими вещами, принадлежавшими французской Короне, ради получения золотой нити.

Эти «движимые» убранства оживляли голые стены огромных залов. На них изображена мифология всего света. Здесь и библейские истории: Давид, Лот, Иосиф и Иисус Навин. Другие сюжеты взяты из Нового Завета и Деяний Апостолов: многочисленные пелены и покровы с изображениями Богоматери, Рождества, Поклонения Волхвов, Обрезания, Крещения, Распятия, различные истории святых, в частности серия об Отцах Пустынниках, выполненная по картинам Иеронима Босха. Мифологию древности представляли «Триумфы» Петрарки, истории Ифигении, Орфея, Актеона, а также сюжеты из галереи в Фонтенбло, вытканные прямо на месте в 1540–1550 годах по картонам Россо и Приматиччо. Античность представала в историях о Ромуле и Реме, Константине, Сципионе; последняя серия называлась «прекрасными коврами короля»: двадцать два гобелена — настоящий шедевр, их вывешивали в самых торжественных случаях, в частности во время визита иностранных государей. «Истории удовольствий» — так назывались те ковры, которые приберегались для того, чтобы вволю полюбоваться ими в самых удаленных замках.

Постоянно разъезжавшие монархи возили с собой все убранство дворцов — свидетельства их славы и могущества.

Слишком большой двор

Придворных, принимавших участие в этой роскошной жизни, стало очень много: в 1532 году штат насчитывал 649 человек, среди которых было 48 священников, 24 виночерпия, 22 привратника, 80 числились по кухне. За здоровьем короля следили восемь медиков, звание первого носил Луи Бюржанлис, пользовавший еще Людовика XII. Королевскую персону обслуживали также семь хирургов, пять цирюльников и один личный аптекарь. Государь страдал серьезным хроническим заболеванием: незаживающий абсцесс в промежности.

К прежним придворным — «дворцовым» — службам прибавились государственные. К конюшне теперь принадлежала и королевская почта, которую обслуживали 120 «верховых». К церковной службе, ставшей в 1543 году одной из главных служб Короны, присоединились капелла и музыканты короля. Это были высококлассные музыкальные коллективы, без которых не обходились ни религиозные церемонии, ни бесчисленные праздники двора.

Каждый из членов королевской семьи имел свою свиту, независимую от свиты государя. Части королевских гвардейцев соперничали друг с другом численностью и роскошью своих костюмов, особо выделяясь на парадах во время переездов. Придворные дамы и фрейлины играли важную роль при приеме высоких гостей, столь часто посещавших королевские приемные и покои.

Добрый нрав короля

Окруженный пышным двором, король Франциск I жил в ритме приемов и праздников, но его нельзя назвать рабом церемониала. Совершенно естественно, что своим высоким ростом и шириной плеч он невольно внушал уважение, но каждый мог запросто подойти к нему, и король безо всякого высокомерия разговаривал с самым простым из своих подданных. Он любил играть, смеяться, шутить. Его называли «Месьё» и обращались к нему на «Вы»[95]. Он частенько повторял свою любимую клятву «Слово дворянина», и это ставило его на одну доску с теми мелкими деревенскими сеньорами, что приезжали ко двору поглазеть на короля. Военные признавали его своим: в награду за храбрость Франциска рано посвятили в рыцари, это сделал своей рукой Байярд во время битвы при Мариньяно. Непринужденность общения короля буквально опьяняла. Приветливость и доброжелательность — первые качества государя, задававшие тон всему двору, и где бы король ни останавливался, в военном лагере или замке — «драгоценном каменном ларце», вокруг него неизменно создавалась идиллическая атмосфера некоего земного рая.

Когда 31 марта 1547 года Франциск I умер в Рамбуйе в возрасте пятидесяти двух лет, произошел настоящий «дворцовый переворот»: Анне д'Эйи, герцогине д'Этамп пришлось вернуть Генриху II поместья Бейн и Лимур, и новый король подарил их своей любовнице Диане де Пуатье. Фаворитка короля получила еще много других подарков — драгоценности, права на земельные владения, различные милости для своих родственников. Но самый роскошный дар — это замок Шенонсо.

Диана де Пуатье вступает во владение Шенонсо

С 1535 года Шенонсо стал частью королевского домена по сделке с Антуаном Бойе, который таким образом выкупил часть долга своего отца, Томаса. Тогда поместье оценили в 90 тысяч ливров.

Покидая замок, Бойе увезли с собой и его убранство. Франциск I посетил свое новое приобретение по крайней мере дважды, в 1538 и 1545 годах. Дофина Екатерина Медичи и Диана де Пуатье приезжали вместе с королем и восхищались необычной постройкой, отражающейся в водах Шера.

В июне 1547 года Генрих II подписал дарственную на это поместье. Замковые владения, земли и сеньории вокруг Шенонсо и Уде были подарены Диане в награду за «великие и похвальные услуги, оказанные ранее нашим кузеном Луи де Брезе покойному Королю, нашему досточтимому сеньору и отцу, добрая ему память». Таким образом, вознаграждение фаворитке напоминало проявление сыновней набожности.

1 июля следующего года Бернар де Рюти, первый духовник короля, аббат де Понлевуа и сеньор де Шеверни, главный уполномоченный Дианы, приняли Шенонсо. Королевский комендант («капитан-привратник») замка, Онора Ле Гран, передал ключи аббату, который обошел покои и составил опись имущества. Опись очень скромна: несколько дубовых столешниц, дубовые и ореховые буфеты, несколько пар козел для столов, лавки, железные кованые таганы, деревянные подсвечники и стенные часы, висевшие в галерее. В подвалах — двенадцать бочек вина, изготовленного из бонского, анжуйского, орлеанского и арбуазского сортов винограда, выращенного в Шенонсо.

Управление и надзор за поместьем

Будучи женщиной рассудительной, для начала Диана навела порядок в делах по управлению поместьем: она уволила «капитана-привратника»; и возложила обязанности управляющего на Андре Беро, носившего титул «сборщика домена», то есть сборщика арендной платы, оброка, пошлин, штрафов, податей и всех остальных видов денежных и натуральных платежей в поместье, однако уменьшила его жалованье со 100 до 60 ливров в месяц без питания и дров. Он должен был сам оплачивать свои поездки в Амбуаз и Тур, хотя совершал их по приказанию владелицы. Ежегодно он был обязан представлять отчет об управлении поместьем аудиторам, назначенным Дианой, среди них были аббат де Понлевуа, Никола Дюбекс, ординарный гоффурьер короля и управляющий Дианы, а также Симон Гуай, нотариус и секретарь короля, казначей Дианы. Они и их помощники получали жалованье из государственной казны, будучи личным «штатом» королевской любовницы.

Со времени вступления во владение доменом было потрачено много сил, чтобы увеличить доходы с кастелянства[96]: штрафы, налагаемые по праву сеньории Шенонсо, возросли с 32 ливров в 1547 году до 64 в 1548-м. Права сеньории на пошлину за передачу частной собственности, продажу и наследство принесли 1023 ливра в 1547 году но только 280 в 1548-м; скрепление договоров печатью кастелянства давало скудный доход — 10 су в год. Расходы, вытекающие из прав замкового владения, включали в себя содержание судебного персонала, примерно 30 ливров в год. На канцелярию периодически требовалось 25–30 ливров.

Доходы с земли были более значительными: они складывались из арендной платы за испольные хозяйства, мельницы, луга и виноградники. По сеньориальному праву взималась также десятина с вин прихода Шенонсо и Шиссо. В 1547 и 1548 годах поместье приносило от тысячи до тысячи двухсот ливров в год. Андре Беро выдавал Диане по 900 ливров, но королевская любовница, пользуясь другими средствами, приберегла половину продукции виноградников.

И хотя все обычные расходы — выплата жалований, издержки на содержание зданий, расходы на посадку, возделывание и сбор урожая, оплата богослужений и треб кюре и соседним аббатствам — возросли в 1547 году до 650 ливров, она получала приблизительно 500 ливров чистого дохода.

Каждый месяц вассалы Дианы принимали визит судебного бальи, приезжавшего из Амбуаза для дознаний по донесениям трех полевых стражников, иначе называемых сержантами[97], или лесничими. Четыре раза в год проводил заседания мэтр Рене де ла Бретонньер, сеньор Канже, штатный судья кастелянства. В судебных тяжбах участвовал «стряпчий, ведавший фискальными правами владелицы и общественными нуждами в ее владениях». Секретарь суда фиксировал решения. Судебных чиновников, слуг и лошадей оплачивал сборщик налогов Дианы. Он тщательно записывал расходы на их содержание.

Подробности о них мы знаем из расходной книги. Так, 1 марта 1547 года судейским и их людям был подан обед. В меню включены два карпа и щука ценой в 14 су, две копченые и две белые селедки за 14 денье, два алоза[98] за 4 су, белый хлеб на 3 су 4 денье, фрукты и столовое белье на 20 денье, семь пинт вина за 6 су 8 денье. Для приготовления обеда, хотя было время поста, было использовано полфунта[99] свиного сала, 12 денье, и 3 фунта коровьего масла, 6 су. Сгоревшие дрова были оценены в 20 денье, корм для пяти лошадей в 5 су. В целом дианин «мытарь» потратил на обед 2 ливра 3 су 6 денье.

Образцовое поместье

Счета сборщика донесли до нас свидетельства того, что размеренная деревенская жизнь поместья Шенонсо была посвящена ведению хозяйства и зависела лишь от времени года. Так, в ноябре, к празднику Всех Святых, фермер «поприща» Ля Фюи, попросту говоря голубятни, принес арендную плату в 16 ливров 15 су, в то время как фермер голубятни Уде — 2 ливра 10 су, а фермер из Ла Гели в приходе Живре — 15 ливров 10 су и четыре каплуна. В День Всех Святых к сборщику приходили арендаторы виноградников. В Шенонсо имелось три крупных виноградника: один в Уде, размером приблизительно в 10 арпан[100], другой — «белый виноградник» в 2 арпана и третий, называемый Пуарье Бодар, — в восемь арпан. Все они сдавались в аренду и приносили 47 ливров 10 су, 8 ливров 5 су и 30 ливров 10 су дохода соответственно, причем арендная плата вносилась точно к празднику Всех Святых. В этот же день фермер из Уде поставлял приору Монтуссана четвертую часть заготовленного вина.

Арендаторы виноградников обязывались ежегодно прививать по сто побегов на арпан для обновления виноградной лозы: управляющий тщательно контролировал работу; он следил также за тем, чтобы почву удобряли преимущественно перегноем, а не навозом.

Помимо белых вин, изготовляли кляреты разных оттенков: «сероватого», «золотистого», цвета «глаз куропатки». Один значительный виноградник поместья в аренду не сдавали, а обрабатывали сами. Для сбора винограда управляющий использовал наемную рабочую силу, в которой не было недостатка: сборщикам винограда оплачено 168 рабочих дней. Часть вина — семь бочек клярета и семь белого перевозили по Луаре до Блуа, а оттуда по суше до Ане, основной резиденции Дианы в Нормандии. Проезжая близ замка Шомон, приходилось платить дорожную пошлину — 4 динара с бочки; Диана ходатайствовала у своей соперницы, королевы Екатерины, которой принадлежал Шомон, освободить ее от этой выплаты.

Некоторое количество — четырнадцать бочек и четверть белого вина — спускали в подвалы Шенонсо до приезда хозяйки.

На зимний праздник Святого Мартина, 11 ноября, люди снова приходили к сборщику. Арендатор валяльной машины, которая называлась мельница де Ла Фюи, приносил арендную плату: 34 ливра 10 су, четыре каплуна и четыре курицы. Фермер Вестенских мельниц платил часть арендной платы деньгами — 10 ливров 10 су, — а к ним прибавлялись продукты — пять мюи[101] зерна, треть которого составляла пшеница и две трети рожь, четыре каплуна, шесть кур, поросенок ценой в 35 су и двенадцать буасо[102] орехов. Десяток арендаторов сменяли друг друга: кто приходил с платой за крупную ферму, кто — за пастбища, кто — приносил подать за право виноделия или плату за аренду господской голубятни.

В конце ноября, в день Святого Андрея, «желудевый откупщик», тот, кто пользовался плодами леса, ежегодно платил 23 ливра аренды. Сбор миндальных орехов приносил, судя по урожаям, значительную прибавку. Резка ольхи и ивы давала около сорока ливров.

Некоторые арендаторы распределяли весь оброк на четыре части и приносили его обычно на Вознесение, в день Иоанна Крестителя, в день Святого Михаила и на Рождество. Для празднования Рождества они поставляли в замок продукты: из документов того времени нам известно, что один фермер принес четырех каплунов, двух гусей, двенадцать подносов рыбы; арендатор рыбной ловли расплачивался деньгами — 17 ливров 10 су. Большую прибыль домену давала продажа зерна: в 1547 году с торгов было продано 40 сетье[103] и 2,5 буасо пшеницы на 44 ливра 1 су 10 денье; 12 мюи 5 сетье 5⅓ буасо ржи и смеси пшеницы с рожью и ячменем на 1–2 ливра 14 су 10 денье; 39 сетье 3 буасо ячменя на 12 ливров 12 су 6 денье; 48 сетье 20⅓ буасо овса на 39 ливров 1 су 7 денье.

В кладовых замка оставались не все продукты, поступавшие как арендная плата, большая их часть шла на продажу. Так, в 1547 году сборщик налогов продал 115,5 каплунов, 40 кур, 27 цыплят, 9 «нашпигованных чесноком» гусей, 4 подноса с рыбой, свинью, 4 дюжины яиц, 18 буасо орехов, 3 бочки по две трети мюи и одну бочку на полтора мюи клярета, 5 бочек белого вина, один фунт воска. Общий доход составил немногим более 970 турских ливров.

Можно заметить, что эти продукты продавались регулярно из года в год. Однако в 1548 году вино осталось у владелицы. Но в тот год был огромный сбор орехов (65 буасо) и миндаля (30 буасо). Потратили много сил, чтобы хозяйство приносило больше прибыли: срубили 40 арпан леса, что принесло 260 ливров; продали сено, хотя годом раньше его использовали полностью, с торгов продали бездомных животных, найденных в поместье, — кобылу и маленького ягненка. Полностью расплатились и те, кто валял сукно, что, впрочем, не дало большого дохода.

Урожай винограда в 1548 году был превосходным: заготовили 29 бочек вина и одну четверть виноградного сока. Были закуплены винные бочки большой емкости, которые назывались «траверсье» — «с поперечинами». Девять бочек оставили в погребах Шенонсо, двадцать отправили в Ане через Орлеан. В них был клярет: пять бочек местного бонского вина, три орлеанского, пять амбуазского, семь анжуйского. Сборщик использовал четверть бочки бонского вина для закрепления кляретов, отправленных им в подвалы Шенонсо; четверть белого анжуйского и четверть красного он использовал, чтобы закрепить вина, которые отправлялись в Ане. В погребах оставалось еще вино предыдущего урожая: бочка «белого старого вина» была выпита во время сенокоса и сбора винограда.

Урожай 1549 года тоже хорош: тридцать бочек вина, из которых пятнадцать были оставлены Диане. С этого времени состояние виноградников стало улучшаться; в 1550 и 1551 годах заготовлено по тридцать одной бочке вина; в 1552-м — двадцать девять с половиной; но 1553 год оказался посредственным — заготовлено только двадцать две бочки. Луга также стали приносить большую прибыль. До появления Дианы с поместья убирали четыре воза сена, но вскоре эта цифра увеличилась вдвое: продавали восемь и даже девять возов, заготовив необходимые корма для скота и верховых животных поместья.

Преобразования: сад с видом на Шер и площадки для игр

Таким образом, под опытным руководством управляющего и бдительным контролем владелицы, Шенонсо стал образцовым земельным хозяйством, полученная прибыль позволяла наметить план работ по благоустройству. Для начала Диана решила подновить замок, починить шиферное покрытие крыши и все запоры. Прежде единственным украшением замка служили лишь быстрые воды Шера. Некогда около старой башни Маркеса Бойе разбил сад в один арпан, его украшала небольшая капелла Святого Фомы, позже посвященная Святому Губерту; именно из этого сада в замок поставлялись необходимые овощи и зелень. Вода для полива поступала в центральный бассейн оросительной системы по каналу из источника Да Рош. Диана заплатила сто семьдесят ливров Жану Расто, мэтру-плотнику из Амбуаза, и приказала построить по четырем сторонам сада решетчатую изгородь. Ее оплели лозой, которая с первых же лет начала давать превосходный виноград к столу.

Помимо сада в поместье имелось два окруженных рвами кроличьих садка, один размером в три арпана, другой — в шесть, и питомник с саженцами различных сортов фруктовых деревьев, размером в пятнадцать арпанов.

В апреле 1551 года Диана решила разбить около замка цветник, задумав создать самый красивый в этих краях «сад удовольствий». Свой выбор она остановила на засеянном ячменем участке земли, размером в два с половиной арпана, между Шером, ближним кроличьим садком и хутором ла Гранж.

Сборщик Андре Беро получил распоряжение осуществлять контроль за разбивкой нового сада и расплачиваться с подрядчиками. Управлял этим проектом Бенуа Гюи, дворецкий аббата де Понлевуа. Работы начались 20 мая 1551 года и продлились до июня 1553-го, прерываясь лишь в самые неблагоприятные зимние дни. Было оплачено более 14 тысяч рабочих дней плотникам, каменщикам, возчикам, «газонщикам» (то есть тем, кто обкладывал дерном), землекопам, каменотесам, чернорабочим. Для насыпи вокруг цветника потребовалось семь тысяч возов камней, для газона — 1100 возов земли. Все необходимое перевозили на «колесных носилках», или тележках, называемых «гамьон». Их тащили с помощью тросов. Также использовали ручные носилки и «байарты» или «бойарты», нечто вроде двухколесных тачек.

Наконец цветник, занимавший за рвами каре в два гектара восточнее замка, был закончен. Он лежит выше уровня реки, а от паводков его предохраняет толстый слой покрытой дерном земли, защищенный каменной насыпью, которую усиливают два ряда свай и перекрещивающихся поперечных раскосов. От кроличьего — садка цветник с двух сторон отделяет широкий и глубокий ров, через шлюзы заполняющийся водами Шера. Ров окаймляет и одну из стен сухой каменной кладки, поддерживаемую каменными опорами. По деревянному мосту можно легко попасть на насыпь у входа в замок.

Сад располагался ниже уровня обрамлявших его террас. Он состоял из двух пересекавшихся крестом аллей, деливших его на большие треугольники с цветниками в виде геометрических фигур, предназначенных для «живого кружева». Основная часть работ была закончена в конце декабря 1551 года, и 29 декабря ожидали приезда Дианы для осмотра. Но она не приехала, и аббат де Понлевуа по ее поручению осмотрел сад. Сделанное его удовлетворило, и 7 января 1552 года работы возобновились. Начался второй этап: в саду стали делать первые посадки. Архиепископ Турский, Этьен де Понше, а затем сменивший его Симон де Майе де Брезе подарили саженцы из сада в Верну, известного своими замечательными растениями. Главный викарий Жан де Сельв, аббат де Тюрпене, друг и покровитель Бернара Палисси, лично отобрал лучшие саженцы фруктовых деревьев, в особенности слив и вишен, и двести штук по Шеру отправил в Шенонсо. Советник короля Жан Бабу ля Бурдезьер предоставил двадцать пять саженцев, а одна дама, оставшаяся неизвестной, принесла дюжину саженцев груши; в лесах набрали двести дичков, чтобы привить их. Деревья сажал опытный турский садовник Никэ вместе со своим сыном. Ему платили 4 су в день, тогда как его помощники зарабатывали лишь 2 су 6 денье. Чтобы деревья лучше принялись, вокруг каждого черенка насыпали овес, всего на это ушло семь буасо овса. В близлежащих лесах выкопали 13 тысяч саженцев боярышника и орешника для бордюров, беседок и зеленых сводов. В Нуазе у Пьера д'Эриана, выращивающего вязы, купили сто пятьдесят штук этих деревьев, каждое по два су.

В марте 1553 года для укрепления высокой каменной стены и защиты цветника со стороны реки посадили сто саженцев ивы. Но все эти меры предосторожности не помогли: в апреле 1555 года вода в Шере сильно прибыла и смыла насыпь. Чтобы исправить повреждения, пришлось беспрерывно работать в течение почти целого года под контролем Мишеля Кабара, приходского священника Шенонсо, получавшего за свой труд сто су.

Наконец, когда все прочно укрепили, архиепископ Симон де Майе отправил в Шенонсо на целый сезон опытного садовника, которому платили девять су в неделю. Этот ученый земледелец привез с собой редкие культуры — шесть абрикосовых деревьев, на которых росли скрещенные с абрикосом кисловатые персики с белой мякотью, триста райских яблонь, восемь кустов смородины, сотню мускусных розовых кустов и луковицы лилий. Он собрал в лесу 9 тысяч кустов дикой земляники и фиалок. Его сменил постоянный садовник замка Шарло Герен, а затем — Жак Дютертр, получавший жалованье сорок два ливра в год. Он следил за тем, чтобы сад давал большой урожай, и не только яркие цветы, но также аппетитные овощи: артишоки, огурцы, дыни, лук-порей, капусту, горох, репчатый лук, лук-шалот и многое другое.

Цветник, как и бывший сад Бойе, орошался родниковой водой из источника Рош, поступавшей по трубам, проложенным Карденом де Балансом, умелым специалистом из Тура. В центре водяная струя фонтанировала до трех туазов в высоту.

Помимо цветника многое делалось и в кроличьем садке. Диана приказала проложить там аллеи, насадить живую изгородь из боярышника и орешника, устроить зеленые беседки и «дедал» — лабиринт из густого кустарника. Там оборудовали площадку для игры в мяч, куда со своими приближенными отправлялись поиграть шевалье и сама Диана.

Это огромное чудо из камня, зелени и воды, бесспорно, несет на себе отпечаток вкуса герцогини, которую король снабжал необходимыми денежными средствами. Действительно, 17 января 1552 года он разрешил своей любовнице брать 5500 ливров из доходов сенешальства Ландов, как он говорил, «в благодарность за добрые, приятные и похвальные услуги, кои оказаны ею прежде нашей дражайшей и любимейшей супруге Королеве». Такая сумма и вправду была необходима. Обычные доходы кастелянства не позволили бы оплатить работы по обустройству цветника — более 5000 ливров, не считая накладных расходов, которые был вынужден покрыть сборщик домена, в частности обеспечение питанием и жильем рабочих разных специальностей, для чего ему пришлось привести в порядок вспомогательные постройки и службы замка.

Диана преследовала далеко идущие цели. Став в 1548 году, по воле короля, герцогиней де Валентинуа и по-настоящему царствуя при дворе Франции, она решила продемонстрировать собственное величие рядом с королевскими дворцами на Луаре.

Лабиринты судопроизводства

Диане хотелось навсегда остаться гордой владетельницей Шенонсо, а ведь дарственная в один прекрасный день могла быть оспорена. Чтобы этого не произошло, королевская фаворитка начала действовать. Опыт управления поместьем ясно показал, что доход с него достигает около тысячи ливров в год. Однако во время сделки короля с Антуаном Бойе Шенонсо оценили в 90 тысяч ливров, что соответствовало 2500 ливрам годового дохода. Значит, цена на поместье была сильно завышена и в действительности составляла самое большее 55–60 тысяч ливров.

Ловко наведя справки, герцогиня составила план. Она решила оспорить акт 1535 года, присоединивший Шенонсо к королевскому домену. В случае отмены этого документа Антуан де Бойе вновь становился владельцем своего имущества и тут же вновь оказывался должником Короны. Ему пришлось бы сразу продать Шенонсо, чтобы выручить деньги, которые он был должен королю. А Диана купила бы поместье, добившись его продажи с торгов как частного имущества.

План был исполнен. 11 августа 1552 года в особняк Антуана Бойе в Париже явился судебный пристав и потребовал, чтобы тот предстал перед Генеральным Советом, чрезвычайной юрисдикцией, учрежденной в интересах короля. Бойе бежал в Италию, но был вынужден передать свои права жене, Анне де Понше, и парламентскому советнику Тьери Дюмонту, разрешив им расторгнуть сделку, совершенную в 1535 году. По решению Генерального Совета от 28 февраля 1554 года эта сделка была признана недействительной, и Бойе вновь вернулись права на владение Шенонсо. Но это было лишь началом судопроизводства. Теперь следовало вынудить Бойе вновь выставить поместье на продажу. Сделать это помогли грамоты Генриха II от 11 февраля 1554 года, предписывающие в случае неуплаты должником короля своего долга наложение на его имущество ареста. Арест на имущество был наложен 1 апреля. Франсуа Лефебр, ординарный пристав суда Амбуаза, объявил об этом в Шенонсо в присутствии сборщика Андре Беро. Трижды глашатаи объявляли о предстоящих торгах в соседних приходах. Наконец 23 августа Генеральный Совет отдал распоряжение о начале процедуры торгов. Они состоялись зимой.

После нескольких надбавок в цене герцогиня де Валентинуа предложила 21 марта 1555 года канцелярии суда Генерального Совета сумму в 50 тысяч ливров. 8 июня того же года поместье было передано ей. Бюрократические формальности были совершены в сентябре и октябре, и новый управляющий Жоффруа Лорен, уполномоченный Дианой, вступил во владения, приказав открыть перед ним двери и символически выгнать из замка сборщика Андре Беро, его жену и детей.

Дело закончилось тем, что король избавил Антуана Бойе от выплаты 40 тысяч ливров — суммы, которую тот теоретически еще оставался должен Короне. 20 августа 1556 года герцогиня де Валентинуа принесла торжественную клятву верности королю; а перед тем, в марте, за небольшие участки земли, находившиеся в феодальной зависимости от Шенонсо, она поклялась верой и честью служить своему двоюродному брату Рене де Бастарне, сеньору де Монтрезору. Отныне она считала себя владелицей Шенонсо навеки.

Замок на воде

Пока неспешно протекало судебное разбирательство, Диана, не обеспокоенная его исходом, продолжала украшать свой знаменитый цветник. Получив признание своих прав, она решила улучшить прилегающие к замку территории на правом берегу Шера, где на холме росла роща, орошаемая Вестенским ручьем и двумя прекрасными источниками, живописно текущими по склонам. В месте слияния с Шером Бойе и Франциск I мечтали построить мост. Диана обратилась к этому проекту и поручила его осуществление главному управляющему резиденциями короля, своему советнику Филиберу Делорму, которого король по рекомендации Дианы назначил советником, ординарным духовником, магистром счетов и одновременно аббатом Сент-Элуа в Нуайоне и д'Иври в диоцезе Эврё.

В начале 1556 года Филибер Делорм вместе с Пьером Юрлю, мэтром-каменщиком из Монришара, исследовал устье Шера. Он убедился, что скальная порода, в которой проходило русло реки, будет прочной основой для быков будущего моста. По проекту на выступающих частях мостовых быков предполагалось возвести башенки, которые находились бы по бокам одноэтажной галереи, завершающейся балконом или подъемным мостом над левым берегом. Окна с одной и с другой стороны выходили бы на реку, так что из них можно было видеть восход и закат солнца. Два камина обеспечивали бы теплом. Помещение внутри самого близкого к замку быка служило бы буфетной. Требовалась значительная переделка заднего фасада, так как пропадало окно кухни, а также одно из двух окон большой комнаты, выходящее на запад. По отношению к галерее ось моста должна была быть смещена ниже по течению, чтобы не загораживать окна большой комнаты с южной стороны, предназначенной для короля.

Новую стройку тотчас же начали с тем же размахом, что и обустройство цветника. Было заказано более двух сотен бочек с известью, а в Амбуазе купили семь бочек цемента. Более того, около карьеров в Уде были установлены временные печи для обжига извести, а на реке поставлены временные плотины. 10 июня 1557 года король дал разрешение срубить в лесу Монришара пятьдесят больших деревьев для плотин и формирования сводов. Таким же образом в 1552 году он пожаловал пятьдесят больших деревьев из принадлежащего ему леса в Дрё на строительство замка Ане.

Филибер Делорм назначил «директором» работ своего брата Жана, господина де Сен-Жермена. Каменщик Пьер Юрлю получил в помощники Жана Филиппо де Вьена, «мэтра приспособлений» замка Фонтенбло. К зиме, до того как начала прибывать вода, все опоры моста, кроме одной, были построены; на оплату работ ушло 560 ливров. Когда Юрлю умер, его сменили в июле 1557 года два новых каменщика — Жак Ле Блан из Парижа и Клод Ланфан де Блуа. По контракту они получили б тысяч ливров на производство вручную работ высшей степени сложности; герцогиня снабжала их всеми материалами: обтесанным камнем, гравием, известью, песком, механизмами, лесом, канатами, а кроме того, гужевым транспортом. Этих двух каменщиков в январе 1559 года сменил новый подрядчик Жан Норе де Лош, который обязался закончить арки за 4200 ливров. Он завершил стройку к концу года, но в это время Диане уже пришлось уступить Шенонсо Екатерине Медичи, которая купила за тысячу ливров остаток леса, подаренный Генрихом II своей фаворитке, и в ожидании строительства галереи, которое все никак не начиналось, приказала установить по краю моста балюстраду из позолоченной бронзы.

Таким образом, мост через Шер уже обошелся в 9 тысяч ливров и все еще не был закончен. Однако река изменила свой внешний вид: ее русло выровнялось, так как снесли остров, находившийся у начала древней каменной плотины, подводившей воду к бывшей мельнице. В остальном Диана предпринимала лишь работы по текущему ремонту, кровельные, водопроводные и слесарные.

Уделяя очень большое внимание тому, чтобы поместье приносило хороший доход и выглядело красивым, Диана не меньше беспокоилась и об укреплении своих сеньорских прав: в 1557 году она с помощью короля присоединила к замковому владению Шенонсо не меньше восьми соседних феодов. Она даже хотела построить новый замок на окраине своего владения, в том месте, где некогда находилось укрепление галлов Шастелье д'Амбуаз, напротив королевского замка. Это решение возникло не случайно.

Королевские дети в Амбуазе

В качестве идеального места для маленьких принцев король Генрих II и его супруга Екатерина Медичи выбрали Амбуаз с его здоровой местностью и свежим воздухом, предпочитая его даже Сен-Жермен-ан-Ле, потому что в долине Сены периодически вспыхивали эпидемии. Огороженный сад Амбуаза со своим цветником, созданным вовсе не напоказ, защищенный от непогоды и от посторонних, был, по сравнению с триумфальными клумбами Дианы, тихим и отрадным уголком, словно специально предназначенным для детей. Принцы занимали здесь главное здание, обустроенное Франциском I и выходившее окнами прямо в сад. Правда, семеро из десяти детей, рожденных королевой Екатериной с 1544 по 1556 год, появились на свет в Фонтенбло, а трое — в Сен-Жермен-ан-Ле, но рано или поздно всех их перевозили в Амбуаз, и родители приезжали с ними повидаться.

Визит королевы Екатерины

Королева Екатерина прибыла в замок в великолепном окружении многих знатных дам: впереди, возглавляя группу придворных дам, ехала Диана де Пуатье в обществе супруги коннетабля де Монморанси. Их экипаж был роскошным. Благодаря своим исключительным правам и жалованью в 1200 ливров в год они и вправду находились в одном ряду с главными королевскими сановниками. Более того, они постоянно получали подарки: платья, драгоценности и многое другое. В благодарность за эти высокие милости они размещали у себя королевскую семью, одна — в Шантийи и Экуэне, другая — в Ане и Шенонсо. С 1548 по 1560 год дочь Дианы, Франсуаза де Брезе, герцогиня да Буйон, занимала должность старшей управительницы дома королевы, следила за обязанностями придворных дам, камеристок и фрейлин, число которых за время царствования возросло с двадцати двух до сорока шести. Пять-шесть камеристок, гувернантка девочек, четырнадцать женщин обслуги, в число которых входили кормилицы королевских детей, прачки, белошвейки, — всего около пятидесяти-шестидесяти женщин под началом старшей управительницы обеспечивали комфорт королевы и маленьких принцев. Кроме того, сорок человек персонала, дворецких, хлебодаров, виночерпиев, конюших находились в распоряжении высокопоставленной персоны, главного гоффурьера де Сент-Андре, друга Дианы де Пуатье, получавшего изрядное жалованье — 1200 ливров и до 1550 года считавшегося важным лицом при дворе.

Капеллу королевы составляли главный священник, одиннадцать рядовых священников, исповедник Жак Тюрзелло флорентинец, проповедник, восемь домовых священников. За здоровьем следили трое медиков, один из них, Кретьен, пользовался полным доверием Екатерины, другой, Кастелан, соединял в себе таланты хирурга, цирюльника и аптекаря. Двадцать секретарей, советники, камердинеры, которые умели сочинять забавные стихи, как Бродо и Жамин, артисты, музыканты, портные и вышивальщицы, — всего около 150 человек обычной челяди, помимо прислуги более низкого разряда, сопровождали королеву, когда она отправлялась к своим детям в Амбуаз.

Маленьким принцам полагалась собственная свита. Гувернанткой дофина Франциска была дочь Дианы, герцогиня де Буйон. Мари-Катрин де Пьервив, дама дю Пернон, воспитывала будущего Карла IX; Леонора Стюарт, дама де Сен-Мем, — будущего Генриха III. Воспитателем принцев с 1546 года был Жан д'Юмьер, господин де Недоншель и де Муши, он до самой своей внезапной смерти в 1550 году вместе с женой Франсуазой де Конте (родившей восемнадцать детей), заботился о них, следил за их играми, оберегал детский сон. Кроме того, в 1548 году ему доверили еще одну маленькую воспитанницу, Марию Стюарт, королеву Шотландскую, присоединившуюся к группе детей вместе со своей гувернанткой, леди Джейн Флеминг, чья красота пленила пламенного Генриха II. Диана самолично дала Жану д'Юмьеру распоряжение о том, чтобы за юной государыней ухаживали не хуже, чем за дочерьми Генриха II. Королевская фаворитка была внимательной ко всему: она следила за здоровьем детей своего царственного любовника, помогала в выборе кормилиц и иногда привозила их к себе в Ане набраться сил и поправить здоровье. По окончании исполнения своих обязанностей кормилицы оставались на службе у королевских детей в качестве камеристок и получали годовое жалованье. Так, первой кормилице дофина Франциска, Марии Корто, с 10 ноября 1558 года король назначил ренту в 100 турских ливров в год.

Королева Екатерина и король были нежными родителями. Они следили за тем, чтобы им часто докладывали о том, как кушает Карл IX, который плохо ел, о его кожной сыпи, об искривлении позвоночника, обнаруженном у маленькой Клод, будущей герцогини Лотарингской, и аденоидах маленького Людовика Орлеанского, которому судьба уготовила смерть от кори в год и девять месяцев.

Королевские счета свидетельствуют о том, что врачи Валлеран Дене и Гийом Кретьен постоянно лечили королевских детей. Так, в 1557 году по их рецептам четыре аптекаря, обслуживающие детей, доставили лекарств и аптекарских товаров на 624 ливра. Сумма эта была немалой даже по сравнению с расходами на одежду и форму для королевской свиты, которые в том же году только за один квартал составили 2400 ливров и к которым добавились такие расходы, как покупка убранства, шпалер и тканей на 874 ливра для капеллы дофина.

Во время публичных церемоний маленькие принцы, как и их родители, должны были держаться в соответствии со своим рангом, и люди добрые смотрели на них во все глаза.

По моде того времени королевские дети росли вместе со своими сверстниками, маленькими пажами и фрейлинами. Незаконнорожденная дочь Генриха II и Филипы Дучи, Диана, на шесть лет старше дофина Франциска, жила при дворе в окружении особого штата придворных, но не была разлучена со своими законнорожденными братьями и сестрами. Точно так же дело обстояло и с Генрихом Ангулемским, родившимся в 1551 году от связи короля и леди Флеминг.

Так как король и королева часто находились вдали от своего многочисленного потомства, существовали так называемые «вестники», то есть гонцы, осуществлявшие связь между постоянно разъезжавшими государями и их «оседлыми» детьми. В письмах воспитателей часто оказывались наскоро нарисованные углем портретики детей. Эти художники-самоучки с ходу делали наброски маленьких принцев и принцесс. Но нередко и знаменитые художники, например «Мастер Жане», то есть Франсуа Клуэ, отправлялись в Амбуаз создавать настоящие портреты.

Питание и расходы королевских детей

До наших дней сохранился «королевский кормовой счет», в котором записаны все расходы по содержанию королевских детей и их свиты, составленный в Амбуазе в воскресенье 31 мая 1556 года. Герцогу Орлеанскому, будущему Карлу IX, было шесть лет; его братьям, бастарду Генриху Ангулемскому и герцогу Анжуйскому, Эдуарду Александру, будущему Генриху III, — по пяти. Маргарите, будущей королеве Марго, только что исполнилось три года. Самого младшего Эркюля Алансонского еще выкармливала кормилица, и потому в счете он не упоминается. Королева Екатерина, месяцем позже родившая двух своих последних детей-близнецов, не расставалась и со своими старшими — Франциском, Елизаветой и Клод. И хотя принцы, жившие в Амбуазе, были совсем маленькими, при них находилось очень много придворных — более двухсот человек — и на питание не скупились!

Булочник Лоран Селье доставил в этот день тридцать девять дюжин ситного хлеба, который использовался для того, чтобы на нем резали мясо; каждый получал ежедневно по два таких выпечных изделия, что соответствовало примерно 425 г на человека. Пополнил запасы пищевой соли и отдал распоряжение наточить ножи некто Жан де Назель. Всего расходы хлебенной службы составили 10 ливров 16 су 6 денье.

Жан Грондо пополнил запасы винного продовольствия. Для приближенных принцев зарезервировали 47 сетье белого вина и клярета. Вся челядь имела право на 14 сетье и 2 кварты[104]. Клод де Сен-Васт, по прозвищу Гуэн, был обязан поставлять стаканы, пробки и затычки. Провиантная служба должна была доставлять бочки в подвалы города, а оттуда — в винные погреба замка. Счета винного погреба провиантской службы относятся к апрелю и маю; количество напитков можно представить по поставке одного дня — около 450 л (одно сетье соответствует примерно 7,45 л). Принимая во внимание дешевизну вина, сумма общего расхода на него все-таки не слишком велика: 28 ливров 16 су 6 денье.

Статья расходов по кухне изобилует подробностями описания купленного мяса. Главным образом употребляли говядину: 17 с половиной кусков (не считая «двух бульонов» супа), сало (на 12 ливров) и «полтора брюха» потрохов. Затем идет телятина: 4 куска, а также потроха и кишки (4 «брюха и 8 брыжеек), 12 мясных кусков и ножки для рагу под белым соусом. Баранины было привезено 7 кусков и 12 ножек; козлятины — семь с половиной кусков и потроха. В меню нет ни рыбы, ни свинины, вероятно, опасались отравлений. Из домашней птицы было поставлено 80 кур и голубей, 31 каплун и 8 гусей. Ко всему этому еще привезли зайца, а чтобы было на чем приготовить пищу — 78 фунтов свиного сала и полсотни яиц; для освещения — 12 с половиной фунтов сальных свечей. Итого завезено провизии на 62 ливра 18 су 4 денье.

В отдельном счете записаны поставки по кухне для нужд аптекаря: два фунта сахара, полторы унции[105] корицы, один фунт крупы, унция шафрана и четыре унции пряностей, все вместе на 10 ливров 6 су 9 денье.

Пирожник получил 10 ливров 8 су 1 денье за сладкие пироги, которые замесил и выпек; зеленщик за обязательную поставку овощей — 35 су; «оруженосец соли» — то есть ответственный за соль — 9 су. Четыре кухонных «мальчонки на побегушках» обошлись в 70 су — оплата жилья, обуви и необходимых им веревок; слуги, в обязанности которых входило подметать пол и разжигать огонь, получили за свой труд в течение целого мая лишь 10 су.

Все расходы по кухне составили 73 ливра 16 су 2 денье. Сюда нужно еще добавить расходы фруктовой службы, в которые входила поставка фруктов (5 ливров 3 су 3 денье), ранних овощей и артишоков (1 ливр 13 су), а также желтого воска.

В статью расходов дровяного двора вошли затраты на отопление (144 полена, 139 охапок хвороста, уголь) и уборку помещений («срезанные ветки и тростник», а также покупка веников из ветвей, перевязанных соломой). Здесь же учтены пергамент и чернила, необходимые для записи расходов. Четырнадцать флаконов и два оловянных кувшина, предназначенные для виночерпиев и камердинеров, были изготовлены посудным мастером из Амбуаза, который «использовал для этого пять старых флаконов»; ему заплатили 21 ливр 14 су.

Поставщику Гййому Моруану за вилку, маленький ножик и два ларчика для стола Монсеньора Ангулемского заплатили 20 су. Из двенадцати локтей полотна он изготовил для кладовой принцев три мешка и три «куппло» (мешки в виде ажурной сетки).

Таким образом, все было предусмотрено, чтобы принцы, находясь в своей детской резиденции в Амбуазе, были обеспечены всем необходимым и окружены комфортом. Четкая организация управления избавляла родителей от обычных забот и необходимости присматривать за детьми.

Дофин Франциск не оставался в Амбуазе с младшими братьями и сестрами. Обычно он вел тот же образ жизни, что и король: счета расходов его стола записаны вперемешку со счетами расходов стола короля и королевы. Но начиная с 1555 года у него появился свой особняк со свитой в сорок девять человек и прислугой, состоявшей из семидесяти восьми человек: восемнадцать личных слуг от цирюльника и хирурга до игроков на ребеке и спинете[106], шесть человек хлебенной службы, семь при винном погребе, двадцать пять при кухне, трое для нарезания и пробы блюд, пять при фруктовой службе, семеро при дровяном дворе, в число прислуги входили также аптекарь с двумя помощниками и четверо служителей.

Сравните это с расходами маленьких принцев: счет дворца дофина за один из летних дней 1557 года свидетельствует о том, что в тот день было съедено 31 дюжина и 8 хлебов и выпито 42 сетье 1 пинта[107] вина.

Когда король и королева приезжали к своим детям, они не могли уделять им много времени. Положение не позволяло им менять привычный распорядок дня: охота, прогулки пешком и верхом чередовались с ассамблеями, советами, балами, дипломатическими переговорами, например с немецкими князьями, состоявшимися в Шамборе в 1552 году. Когда двор перебирался в долину Луары, могущественная фаворитка не успокаивалась до тех пор, пока король не приезжал в ее владение. В Шенонсо Диана царствовала в своем замке среди родников и лесов, как та античная богиня, чье имя она носила. Величественный и оригинальный цветник в полном великолепии своих насаждений словно продолжал залы замка — их двери распахивались прямо в этот сад-салон, райский уголок на бренной земле, широко открытый миру, в отличие от скромных садов за стенами прежних королевских резиденций.

Так выглядела сцена театра нового общества, в котором куртуазность и помпезность прекрасно уживались с античным прославлением природы и даруемых ею наслаждений.

При Франциске I и Генрихе II в городах и деревнях царила строгая социальная иерархия. Каждый класс отличался не только образом жизни, но даже своими строениями, будь то частный особняк, суд, или церковь. Каждый индивидуум находился под контролем многочисленных политических, религиозных и цеховых институтов. Те же, кто пытался осуждать сложившееся положение, жестоко карались. Пример тому — Реформация.

Однако «кочевое общество», постоянно следовавшее за государем и его семьей по замкам Луары, в принципе не было связано этими законами. Близость центральной власти уменьшала могущество других властей и позволяла избежать подчинения им. Эта свобода благоприятствовала развитию умов и изменению нравов.

Новый кодекс вежливости. Придворный кавалер и придворная дама; трактат Бальдассара Кастильоне

На протяжении веков знатные сеньоры и их приближенные использовали рыцарский кодекс чести, но его вычурные правила вежливости чаще всего не могли противостоять грубой силе инстинкта. Поэтому женщины продолжали страдать и от своей зависимости, и от своего униженного положения, уходящих корнями в феодальную эпоху. На протяжении половины столетия споры по этому вопросу волновали умы. В лице Кристины Пизанской, Алана Шартье и Франсуа Вийона женщины обрели своих защитников, но их хулители оставались такими же злобными; пример тому иронический трактат XV века «Пятнадцать радостей брака». При Франциске I и к концу царствования Генриха II страсти вокруг этого неразрешимого спора стали ослабевать, правда, женоненавистники не сдавали своих позиций, а наиболее знаменитым среди них был Франсуа Рабле. Но в эту же пору чрезвычайно модной сделалась идея платонической любви. Она пришла из Италии вместе с многочисленными поэмами. К тому же женщины заняли очень важное место при дворе, в частности Маргарита, сестра короля Франциска. Влияние женщин, как признак наступления новых времен, сочеталось с попытками определить правила поведения, которых следовало придерживаться в придворном обществе. Самым знаменитым трактатом на эту тему стало сочинение «Идеальный придворный» Бальдассара Кастильоне.

С 1504 по 1513 год Кастильоне числился сеньором двора герцога Урбинского, с 1513 по 1516-й являлся послом в Риме, и с 1524 года до самой смерти в Толедо в 1529-м — папским послом в Испании. Его произведение, напечатанное в Венеции в 1528 году, отражает личный опыт жизни при дворах, которые он очень внимательно изучил.

В форме приятного разговора между светскими людьми в трактате излагаются универсальные правила хорошего поведения при дворе. При любых обстоятельствах придворный должен вести себя совершенно естественно, быть всегда готовым рассмеяться, уметь шутить, блистать в светском разговоре, танцевать, участвовать в турнирах и поединках, обнажать шпагу, если служба князю требует того; и всегда должно складываться впечатление, что он делает все без малейших усилий. В общем, он всегда представителен, любезен, добр, скромен, осторожен и великолепен в своем наряде. Когда он вступает в разговор, его речи не бывают неуместными, непристойными, шутовскими.

Придворной даме посвящена третья книга трактата. Дама должна быть так же любезна и скромна, как и придворный кавалер. Она не завистлива, не злоречива, не ревнива, не тщеславна. К обходительному обращению добавляется красота: она должна уметь подчеркнуть свое очарование. Участвуя в постоянных празднествах при дворе, она остается прекрасной матерью и хозяйкой, то есть рачительно ведет дом и мудро воспитывает детей. Она разбирается в литературе, музыке, живописи. Она прекрасно танцует, участвует в светских играх, поддерживает светскую беседу. А если среди придворных она встретит свою любовь, ей не следует выставлять напоказ свои чувства. Она и ее возлюбленный должны сделать так, чтобы «их глаза стали верными посланниками сердец». Сдержанность и скромность занимают первое место в этом «искусстве любить».

Безукоризненное поведение помогает придворному кавалеру и даме снискать доверие принца и его семьи, они могут сыграть положительную роль и помочь ему в свою очередь стать добрым государем. Ради общего спокойствия народа они заботятся об успехе охоты, праздников, пиров, турниров, зрелищ, при этом в военное время придворные кавалеры вступают в армию, а в мирное — занимаются ведением гражданских дел. Наука об идеальном придворном предполагала развитие человека посредством платонической любви, которая гармоничным и возвышенным образом регулирует человеческие взаимоотношения.

Этот универсальный кодекс имел успех во всей Европе. Его десять раз переиздали в Италии в период с 1528 по 1547 год, три раза во Франции — в 1537 и 1538 годах в переводе Жака Колена из Оксера. Король Франциск I имел личный экземпляр — подлинное венецианское издание в прекрасном переплете.

Мода на трактаты о вежливости: «Галат» делла Коза

Свод правил хорошего поведения при дворе, «Идеальный придворный», был дополнен множеством трактатов о воспитании молодых людей, как, например, «Вежливость манер у детей», написанный Эразмом и напечатанный в Базеле в 1530 году. Это произведение было издано во Франции Матюреном Кордье под названием «Зерцало юности» в 1559 году, в то же время, когда вышли в свет и «Вежливая честность для детей» Кальвиака, и «Детская вежливость» Жана Луво.

В Италии книга Кастильоне нашла свое практическое продолжение в произведении, не менее прилежно читаемом при дворах: «Галатео, или Трактат о манерах», написанный в 1552–1555 годах архиепископом Джованни делла Каза Беневентским для своего племянника Аннибале Ручеллаи.

Автор ставит своей целью дать практические советы по хорошему воспитанию. Это произведение, не оставляющее в стороне нелицеприятные вещи, в частности, касалось пажей и других придворных низкого ранга.

Рассмотрим некоторые из тех советов. Не надо, писал архиепископ, на людях касаться рукой той части тела, которая непреодолимо чешется. Скромность требует не справлять естественные надобности в присутствии других людей. Справив же их, не надо застегиваться и мыть руки на людях, так как будет легко понятно, почему это делается. Не нужно показывать никому что-либо неприятное или дурно пахнущее, приговаривая: «Понюхайте, пожалуйста, как воняет». Наоборот, следует предупредить: «Осторожно, не нюхайте, это дурно пахнет».

Нельзя ковырять в зубах в присутствии других людей, насвистывать, петь, особенно солировать, если нет голоса. Следует стараться не кашлять, громко не чихать и не брызгать на соседей. Не надо вопить или ржать по-ослиному. Высморкавшись, не следует разворачивать платок и изучать его содержимое, словно это жемчуг или рубины. За столом, если два гостя пьют из одного бокала, не стоит погружать в него свой нос. Не надо дуть на блюдо, которое ешь с другим гостем, или передавать кому-нибудь грушу или иные фрукты, откусив от них. Не следует пачкать свою салфетку соусом.

Если сидишь за одним столом со знатными сеньорами и обслуживаешь себя собственными руками, руки должны быть чистыми, так же как и используемое столовое белье, нельзя чесаться, чихать и кашлять над бокалами. Находясь в обществе, не следует говорить о том, что другим не по душе, или затрагивать очень личное, например, рассказывать сны. Нужно с интересом слушать что говорят, а не приниматься вдруг за чтение письма, вынув его из кармана, или доставать ножницы, чтобы постричь ногти. Не стоит напевать, постукивать по столу пальцами, беспокойно двигать ногами или окликать других. Нельзя ходить в неопрятном виде, небрежно распахивать одежду, позволяя выглядывать нижнему белью, что означает неуважение к окружающим. Знатному сеньору допустимо вести себя так для того, чтобы показать подчиненным свое расположение и доверие. Одеваться полагается в соответствии с модой двора. В отношении бороды и стрижки волос также нужно руководствоваться местными обычаями.

Некоторые небрежны и их дурные манеры бессознательны, но это исправимо. Однако есть люди заносчивые, со скверным характером: все садятся за стол, блюда готовы и уже принесли воду для омовения рук, а они желают, чтобы им подали чернильный прибор или ночной горшок, или заявляют, что еще не выполнили своих экзерсисов и должны отправляться на прогулку, добавляя: «Еще такая рань. Нельзя ли бы немного подождать, к чему такая спешка с утра?» Устраиваясь в доме, они занимают лучшие постели и самые красивые комнаты. Им угодно лишь то, что в голову взбредет…

Конечно, такое поведение недопустимо. Окружающим следует выказывать почет и уважение. Приветливость — лучший способ завоевать себе друзей. Нужно неизменно следовать правилам и четко произносить титулы, установленные этикетом, к королю обращаться: «Ваше Величество» и называть на «ты» лишь нижестоящих. Не стоит благодарить приближенных лишь словами. Не надо насмехаться ни над кем, но стараться приятно шутить, что является лучшим способом развлечь других и ценится в обществе.

Из этих наставлений ярко вырисовываются образы молодых людей, шумной толпой окружавших принца в садах, залах и покоях замков.

Богатая сказками и новеллами литература дарит нам множество историй, и этот маленький мирок оживает. Продолжая традицию Боккаччо и «Ста новых новелл», написанных для герцога Бургундского Филиппа Доброго, «Новые забавы и веселые разговоры» Бонавентюры Деперье, камердинера Маргариты Наваррской, содержат интересные свидетельства о жизни двора. Эти новеллы скорее всего были написаны во время царствования Франциска I, но вышли в свет лишь в 1558 году после ужасной смерти их автора, очевидно покончившего с собой.

Пестрое общество: иностранные гвардейцы и шуты, дрессированные животные и мошенники

Помимо знатных сеньоров в сказках и новеллах начинает фигурировать и королевская гвардия. Один шотландец, лучник стражи, женившись на фрейлине некой принцессы, сильно обманулся в своих ожиданиях, когда во время брачной ночи юная супруга, выглядевшая девственницей, в делах любви оказалась не менее опытной, чем проститутка. Другой шотландский гвардеец, штудировавший в юности «изящную словесность», снимал в городе комнату у одной вдовы. Он с большим трудом говорил по-французски. Когда у него заболел живот, он сообщил об этом хозяйке следующим образом: «Мадам, я имею сильную боль в моем чемоданчике».

Среди людей, постоянно сопровождавших князей, находились и такие, кто играл роль штатных забавников. Они подшучивали сами над собой даже на смертном одре. Один шут, над которым проводили соборование, поджал под себя ноги. «Священник сказал: — Я не понимаю, где его ступни. — Да посмотрите, — ответил тот, — они же на конце моих ног, там и ищите!»

Пажи и балагуры — настоящая шайка безрассудных сорванцов. Однажды пажи прибили к столбу за ухо Кайета, шута Франциска I, который притворялся слабоумным. Проезжавший мимо знатный сеньор спросил у Кайета, кто его туда поставил: «Ки ля ми ля?»[108] А тот пропел: «Со ля миля!»[109] («Один дурак поставил меня туда!»). Сеньор рассвирепел и приказал своему оруженосцу допросить пажей. И каждый отвечал: «Нет, сеньор, это не я. Меня там не было». И Кайет тоже в свою очередь произнес: «И меня там не было». А потом попросил пажей, чтобы к столбу прибили и второе его ухо.

Другие истории рассказывают про Трибуле, знаменитого шута Франциска I. Он слез с лошади, желая наказать животное, «пустившее ветры перед королем». Сняв с нее седло, он вынес приговор: идти без всадника. В другой раз он продал лошадь, чтобы купить овса. Потом продал овес, чтобы купить хлыст.

Шуты устраивали свои проделки ради потехи короля, наперекор воле знатных сеньоров, вынужденных принимать участие во вздорной забаве. Пьер де Бурдейль, которому было восемнадцать, когда в 1557 году Генрих II сделал его аббатом де Брантомом, собрал интересные заметки, касающиеся этого времени. В «Жизнеописаниях великих иностранных полководцев» он рассказывает об обмене шутками дурного тона между шутом Генриха II, Жаном-Антуаном Ломбардом по прозвищу Брюске[110] и маршалом Пьеро Строцци в период с 1554 по 1558 год. Брюске занимал прекрасное положение: он добился права иметь почтовых лошадей. Был он очень богат и обладал красивой серебряной посудой. Однажды маршал Строцци присутствовал на празднике в черном бархатном манто, расшитом серебром. Чтобы посмешить Генриха II Брюске прикрепил к шлейфу манто шпиговальнуто иглу с ломтиками сала[111], которые взял на кухне. После того как король вдоволь насмеялся, маршалу пришлось отдать свое манто Брюске. Вскоре он отомстил ему, поручив бродягам украсть серебро Брюске. Шут отомстил, в свою очередь похитив самую красивую лошадь маршала и превратив ее в почтовую. В ответ Строцци захватил двадцать почтовых лошадей Брюске. Тот предложил маршалу заключить перемирие и пригласил его с двенадцатью сеньорами на обед. В виде угощения он подал пироги со старыми удилами, подпругами и прочими остатками сбруи почтовых лошадей. Маршал его жестоко наказал: он тоже пригласил шута в гости и подал ему на обед мясо его любимого маленького мула. В следующей истории участвовала королева Екатерина, принимавшая супругу Брюске. Чтобы повеселить придворных, шут убедил обеих дам в том, что другая плохо слышит. Все просто умирали от смеха, наблюдая, как обе орут «ради взаимопонимания». Неожиданно появился Строцци и велел одному псарю поднести его охотничий рожок к уху жены Брюске и сыграть сигнал охоты. Несчастная женщина на целый месяц лишилась слуха.

Многие истории, записанные Брантомом, такого же сорта. Шуты и знатные сеньоры безжалостно издевались друг над другом, ведь шут представал своего рода смешной копией дворянина, как, впрочем, и карлики.

Кроме шутов, в большой моде при дворе были обезьяны, возможно потому, что они тоже повторяли и передразнивали повадки своих хозяев. Многие новеллы рассказывают о проделках обезьян и о любви к животным их хозяев. Так, один аббат, заключив контракт с неким итальянцем, доверил ему свою обезьяну, чтобы тот за шесть лет научил ее говорить по крайней мере так же хорошо, как умел говорить его попугай. Разумеется, итальянец обманул аббата.

В замки наведывалось множество мошенников. В 1545 году в Блуа королевский прево Ля Вольт задержал вора-карманника, одетого как богатый мещанин-торговец. Пока он разбирался с ним, их обступили благородного вида люди в элегантных костюмах. В действительности это были другие карманники, и им удалось срезать у прево его кошелек, пока он вершил суд над пойманным на месте преступления! С другим вором произошла еще более замечательная история. Во время мессы Франциск I, стоя напротив кардинала Лотарингского, заметил дворянина, запустившего руку в мешочек для пожертвований прелата. Вор заметил, что король наблюдает за ним, и сделал ему знак не поднимать шума. Франциск решил, что это розыгрыш. Когда служба закончилась, король нашел предлог попросить кардинала открыть свой мешочек. Можно представить себе недоумение прелата, обнаружившего, что его обокрали. После того как все вволю насмеялись, король спросил у присутствующих, кто это сделал. Разумеется, вор и не собирался называть себя! «Тогда вышеназванный кардинал попытался обернуть насмешку против короля, но тот, прибегнув к своей обычной клятве — дав слово дворянина — сказал, что впервые в жизни мошеннику удалось сделать его своим сообщником».

Таким образом, воры могли безнаказанно появляться при дворе и дурачить даже короля.

Дамы, нравственность и религия

Чтобы пробраться к знатным сеньорам, подозрительные личности использовали религиозное одеяние, особенно часто они рядились в монашескую рясу и просили подаяние. В «Гептамероне» Маргариты Наваррской, так же как и в новеллах Бонавентюры Деперье, духовенство отличается своей бессовестностью, воровством и неравнодушием к женскому полу. Знатные дамы зачастую требовали их наказания. Графиня д'Эгмон велела выпороть слишком предприимчивого монаха. Регентша Луиза Савойская и королева Клод принудили одну распутницу, сбежавшую с каноником из Отена, вернуться к мужу. Да и сама Маргарита добилась наказания для одного монаха со скандальной репутацией, соблазнившего монахиню во время ночного бдения возле покойного!

Королева Наваррская проявляла огромный интерес к вопросам духовного совершенствования, как и все знатные дамы того времени. Она даже стала автором мистических размышлений: «Диалога в форме ночного видения», «Зеркала грешной души», «Признаков верной души и ума»… Поэтому она не могла выносить пошлость и бесстыдство людей, пользовавшихся принадлежностью к церкви ради удовлетворения своих самых низменных потребностей.

Двор не оставался в стороне от охватившего страну мощного духовного обновления. Конечно же, самые ярые сторонники Реформации принадлежали чаще всего к ремесленникам и младшему духовенству, став мучениками первой половины века. Но и знатные сеньоры обращались к духовности, понимаемой по-новому. Екатерина Медичи, жена дофина, пела псалмы в переводе Клемана Маро. Все читали переведеную на французский язык Библию, «Наставление в христианской вере Жана Кальвина», а также «Наставление христианской женщине» Луи Вивеса. Вновь стали популярны отпечатанные в типографии часословы с наивными гравюрами. Молитвы по четкам, девятины — молитвы в продолжение девяти дней, пение гимнов в замковых капеллах дополняли повседневные мессы и проповеди, в которых проповедник нередко высказывал новые идеи[112].

«Гептамерон» и закулисная жизнь двора

Но, конечно, жизнь двора — это прежде всего светская жизнь с простыми мирскими интересами, поэтому все были непрочь поболтать о повседневной жизни и рассказать о будничных происшествиях. Маргарита Наваррская решила составить сборник новелл, разделенных по десять на десять дней, наподобие «Декамерона» Боккаччо. Над этим произведением она работала примерно в 1546–1549 годах, но не успела его закончить, ибо в декабре 1549 года талантливая королева Наварры скончалась; она написала новеллы только семи полных дней и две новеллы восьмого дня. Вот почему, когда сборник был издан в 1559 году, его озаглавили «Гептамерон», то есть «Сборник новелл семи дней».

Небольшая группа отдыхающих в Котере из-за плохой погоды оказывается в монастыре. Чтобы развеять скуку, все по очереди рассказывают забавные истории. В этих вымышленных персонажах угадывается небольшой двор Маргариты. Рассказчики близко знакомы с королем Франциском и не раз видели его в обществе верных ему людей. Одна история повествует о том, как государь отдал в жены некоему дворянину богатую наследницу. Милость оказалась слишком щедрой, новобрачный поторопился воспользоваться имуществом жены, блистая на праздниках и приемах, вместо того чтобы выполнять обязанности супруга. Наверняка подобные ситуации складывались частенько, ведь придворная жизнь требовала уймы денег.

В другой новелле короля предупредили о том, что граф Вильгельм де Фюрстемберг, один из начальников наемных ландскнехтов, прибыл за тем, чтобы убить его. Государь пригласил предателя на оленью охоту, нарочно отъехал подальше от своих егерей и остался с графом наедине в глухом лесу. Он протянул ему свой клинок, и этот смелый поступок вынудил немца отказаться от его гнусной затеи. Очень странным кажется нам общество, оставляющее главу государства один на один с опасным террористом, о появлении которого сообщила служба контрразведки.

Помимо короля и знатных сеньоров в новеллах королевы Наваррской действуют простолюдины, служащие при замке. Некая погонщица мулов из Амбуаза предпочла умереть, чем отдаться слуге. Ковровщик из Тура, приписанный ко двору Карла Орлеанского, третьего сына Франциска I, был замечен соседкой, когда в снегу занимался любовью то с камеристкой, то со своей женой. Одна горожанка, тоже из Тура, вернула любовь своего мужа тем, что была очень внимательна с его любовницей, арендаторшей фермы. Чтобы обеспечить своего супруга минимумом комфорта на этой самой ферме, где проходили их любовные встречи, дамочка приказала отправить туда хорошую кровать с простынями, покрывалами и стегаными одеялами, ковры, посуду, серебряный кубок, бочку дорогого вина, сладости и варенья.

В следующей новелле мы оказываемся в Амбуазе, в доме, который занимал камердинер королевы Наварры, очень удобно устроившийся: за счет своей хозяйки он пировал с людьми, приходившими к нему с ответными визитами. В другой истории мы снова в Амбуазе, но уже у шорника королевы, который, «судя по цвету лица, был скорее служителем Вакха, нежели слугой жрецов Дианы». Этот шорник занялся любовью с юной горничной рядом с кроватью жены, находившейся в предсмертной агонии, однако, осознав, что происходит, умирающая женщина нашла в себе силы вернуться к жизни.

Любовь на испанский манер

Помимо игривых историй, в «Гептамероне» есть сентиментальные рассказы, в которых любовь — вовсе не смешное ослепление, а роковое чувство. На первый план выходят уже душевные переживания. Многие из этих повестей навеяны испанскими новеллами. Это и история любви Амадура и Флориды: молодая женщина ушла в монастырь после того, как доведенный ею до отчаяния любовник отправился на войну и там нашел свою смерть; а также история любви королевы Кастильской и простого дворянина Элизора, который, устав от долгого ожидания, сделался отшельником.

После испанского плена короля Франциска I «иберийская» литература, что парадоксально, стала по-настоящему модной при Французском дворе. Придворные с увлечением читали рассказы про влюбленных, робких или преследуемых злым роком, мешающим им соединиться. Произведения Диего де Сан Педро «Любовный плен», «Арнальт и Люченда и Жана де Флореса «Суд любви» были переведены и переиздавались в XVI веке по двенадцать — восемнадцать раз. За десять лет до королевы Наваррской, в 1538 году, одна придворная дама, Элизьен де Крен, имела значительный литературный успех благодаря своеобразной автобиографии под названием «Мучительное томление, происходящее от любви».

Популярное чтиво и рыцарские романы

Ночи напролет в замках и деревнях рассказывали печальные, сентиментальные или вольные истории. Прекрасные примеры таких живых и остроумных, любимых всеми разговоров мы найдем в произведении Ноэля дю Файля «Деревенские шутливые беседы» (дословно: «Деревенские разговоры и бредни»), изданном в 1547 году. Этот автор перечисляет книги, которые обычно хранились в шкафу сеньора: Библия, «Деяния четырех сыновей Эмона», «Ожье Датчанин», «Мелюзина», «Календарь пастуха», «Золотая легенда» и «Роман о Розе».

Список, составленный позже сеньором де Губервилем, подтвердил этот выбор, но наряду с «Календарем пастуха» и произведениями Нострадамуса там также фигурирует популярный в ту эпоху «Амадис Галльский».

После полного забвения в XV веке вновь снискали милость читателей старые рыцарские романы: за 1478–1549 годы было напечатано и часто переиздавалось семьдесят девять таких романов. Это были переложенные прозой старинные героические поэмы, но в более грубой форме и с непристойными, а иногда и неуважительными эпизодами по отношению к личности короля, чаще всего представляемого Карлом Великим. Тон задала Италия своей комической эпопеей «Морганта», сочиненной во Флоренции Луиджи Пульчи в 1466–1483 годах. Это гротескная повесть о том, как Роланд взял в спутники доброго и наивного великана. Благосклонностью французских читателей пользовались и другие героико-комические итальянские поэмы: «Влюбленный Роланд» Маттео Боярдо, изданный в 1482 году, «Неистовый Роланд» Ариосто, рассказывающий историю любви Роланда и языческой принцессы Анжелики, изданный в 1516 году в отрывках, а в 1532-м — полностью.

Среди старых произведений, обновленных на потребу моде, во Франции выделялось четырнадцать романов каролингского цикла, в частности, «Деяния четырех сыновей Эмона», «Ожье Датчанин», «Гюон Бордоский», «Жирар Русильонский»; четырнадцать других из циклов романов Круглого стола, называемых также Бретонским циклом, среди которых, кроме «Тристана», «Ланселота Озерного», «Жирона Галантного», «Персеваля Галльского», выделялся роман «Персефорест», настоящая энциклопедия рыцарских обычаев.

Читателей очень привлекали эти выдуманные и невероятные истории, полные фантастических эпизодов и заканчивающиеся благочестивыми наставлениями в конце жизненного пути героя.

Грандиозная шутка Рабле

Великий Франсуа Рабле не мог оставаться в стороне от этого всеобщего настроя и создал оригинальное произведение, названное им героической поэмой о великанах Гаргантюа и Пантагрюэле. Это не только пародия на рыцарские романы, но еще и сатирическая панорама современной ему жизни.

История Гаргантюа происходит в маленьком кантоне Турени, на родине автора, появившегося на свет в 1494 году в Ла Девиньере, совсем недалеко от Шинона. Телемская обитель[113] откровенно напоминает грандиозные замки Луары. У подножия этого шестиугольного здания в шесть этажей, крытого тонким шифером, протекала река, а по бокам на расстоянии 312 шагов одна от другой стояли башни.

«Здание это было стократ пышнее Бониве, Шамбора и Шантильи; в нем насчитывалось девять тысяч триста двадцать две жилые комнаты, при каждой из которых была своя уборная, кабинет, гардеробная и молельня, и каждая из которых имела выход в большой зал. Башни сообщались между собой изнутри и через жилой корпус при помощи винтовых лестниц, ступени которых были сделаны частью из порфира, частью из нумидийского камня, частью из мрамора-змеевика; длина каждой ступени равнялась двадцати двум футам, высота — трем пальцам, от площадки к площадке вели двенадцать таких ступеней. На каждой площадке были две прекрасные античные арки, откуда шел свет и которые вели в ажурные лоджии, по ширине равные лестнице, а лестница поднималась до самой кровли и увенчивалась павильоном. По таким же точно лестницам можно было с любой стороны пройти в большой зал, а из зала — в жилые помещения[114]».

«Портрет» Телемской обители — вылитый «портрет» Шамбора. Внутренний двор украшен алебастровым фонтаном, а галереи — разными редкостями, например шкурами и рогами животных.

На внешнем дворе находились ристалища, ипподром, театр, бассейн с «изумительной» водой, залы для игры в большой мяч, стрельбище. Наконец, «у реки был разбит красивый сад для прогулок с зеленым лабиринтом посредине», далее — «сад, где росли всевозможные плодовые деревья, рассаженные по косым линиям», и большой парк, «где была пропасть всяких зверей»; рядом имелись службы, соколиный двор и псарня.

«Все залы, покои и кабинеты были убраны коврами, менявшимися в зависимости от времени года. Полы были застелены зеленым сукном. Кровати — вышитыми покрывалами. В каждой уборной стояло хрустальное зеркало в усыпанной жемчугом раме из чистого золота, и такой величины оно достигало, что человек виден был в нем во весь рост. Перед залами женской половины находились помещения для парфюмеров и цирюльников, через руки которых непременно должны были пройти мужчины, навещавшие женщин. Парфюмеры каждое утро доставляли в женские покои розовую, апельсинную и миртовую воду и вносили туда драгоценные курильницы, от коих исходил дым всяческих благоуханий».

Дамы одевались в ткани ярких расцветок и носили белье пунцового цвета, а обувь — из ярко-красного, алого или лилового бархата. Мужчины тоже щеголяли в драгоценных тканях, а к поясу пристегивали клинки — «у каждого на боку шпага с золотым эфесом, с золотым острием филигранной работы, в бархатных ножнах одного цвета с панталонами». Все носили великолепные украшения. Известно, что девиз, написанный над вратами этого любопытного аббатства, гласил: «Делай что хочешь». Создается впечатление, что Рабле был восхищен и очарован роскошным образом жизни в замках Луары так же, как и его современники.

В третьей и четвертой книгах «Пантагрюэля» (1552) интонация повествования полностью меняется и начинается своеобразный пространный рассказ о путешествиях по новым странам мира и по новому миру идей эпохи Возрождения. Там содержится намек на экспедиции Жака Картье на остров Святого Лаврентия и в Канаду (1535–1536) и на экспедицию Роберваля (о нем также рассказывается в 67-й новелле «Гептамерона»). Рабле не только удовлетворяет любопытство своих современников, но и блещет вольным и сатирическим остроумием. Его живая речь, яркая, необычайно богатая неожиданными словечками и оборотами, позволяет представить себе беседы «с размахом», те самые, что ведутся в замках Луары, — оживленные, ученые, вызывающие восторг и у сеньоров, и у их приближенных, приобщающие к подлинной единой культуре.

Кодекс вежливости: «Амадис Галльский»

Эпические поэмы, немало послужившие развлечению французов не без участия Рабле, неожиданно сыграли свою роль и в исправлении нравов, на этот раз благодаря Испании. Наместник Медины дель Кампо, Гарсиа Ордонез де Монтальво примерно в 1492–1504 годах сочинил историю знаменитого рыцаря Амадиса Галльского. Во Франции с 1540 по 1548 год Эрбере дез Эссар изящно перевел ее в двенадцати томах инфолио. Недавно обновленные старые романы пополнились этим новым, никому не ведомым циклом приключений. Волшебства, феи, подвиги, галантность, похищения младенцев, трагические испытания, — невероятно увлекательная смесь приключений Амадиса, «Прекрасного Угрюмца», отвергнутого Орианой. До нас дошли многочисленные свидетельства огромного интереса к этому произведению. При Генрихе II, как рассказывает Ла Ну в своих «Политических и военных речах», тот, кто порицал кого-нибудь за чтение этих книг, «словно плевал ему в лицо». Жодель описал придворных, погруженных в чтение сочинений такого рода. Брантом тоже повествует об этом и добавляет: «Хотел бы я иметь столько же сотен экю, сколько девиц, придворных и монахинь переживали над приключениями Амадиса Галльского». Но помимо большого интереса к «Амадису» с точки зрения сюжета, это было еще и произведение, замечательное по возвышенности чувств: его называли учебником изящной нравственности. Более того, такие ценители литературы, как Дю Белле и Этьен Паскье, хвалили роман за его стиль. О том, что это всего лишь перевод, быстро забыли, потому что благодаря таланту переводчика роман стал образцом подлинно французской изящной словесности.

Открытия: очарование экзотики

Среди книг обитателей королевских замков не последнее место занимали рассказы о дальних путешествиях. По обету Луиза Савойская отправила служителя ангулемского монастыря францисканцев, брата Жана Тено возложить в Вифлееме в ясли Иисуса золото, ладан и смирну. Вернувшись из двухгодичного путешествия за море, побывав в 1511–1512 годах в Египте, на горе Синай и в Палестине, он любил рассказывать о пирамидах, караванах верблюдов, нагруженных восточными товарами, чудесах святых мест, — все казалось слушателям грезами.

После путешествия Колумба и португальцев, начиная с 1534 года, Франциск I снарядил одну за другой три экспедиции Малуэна Жака Картье, к которому во время третьего путешествия присоединился Жан Франсуа де ла Рок сеньор де Роберваль. Тогда же Европа и познакомилась с Новой Землей и Канадой[115], с индейскими поселениями на Святом Лаврентии.

В начале века Жан Кузен отправился в Южную Америку на «разведку» в Бразилию[116]. В 1505 году туда послали Польмье де Гоневиля. Торговля бразильской древесиной оказалась очень прибыльным делом. Рыцарь ордена Святого Иоанна Иерусалимского Никола Дюран де Вильганон получил в 1555 году от Генриха II два корабля и 10 тысяч ливров, чтобы открыть в Бразилии дело. Адмирал де Колиньи содействовал экспедиции, которая отправилась на небольшой островок в бухте Рио-де-Жанейро и построила там крепость; для ее заселения выслали группу гугенотов, мужчин и женщин. Один из них, Жан де Лери, высланный в 1560 году, очень правдоподобно обрисовал в своем «Описании» первобытное общество Топинамбуров или Тупинамбосов, мода на которых началась во Франции еще в начале царствования, а сцены из жизни дикарей были представлены во время королевского въезда в Руан в 1550 году. Напечатанный в 1557 году труд другого исследователя, монаха-францисканца Андре Теве «Особенности антарктической Франции» и вышедшая позже его «Универсальная космография» тоже вызвали восторг читателей. Повествование о свободных нравах, каннибализме, а также описания богатой природы, попугаев ара, тапиров создавали у читателя ощущение чуда, возможного только в сказке.

За три четверти XVI века вышли в свет и не раз переиздавались более ста двадцати книг с рассказами о путешествиях. Наряду с достоверными существовали и целиком вымышленные сочинения, как, например, «Путешествия сеньора де Вилламона», которые переиздавались тринадцать раз. Другие «серьезные» книги сознательно игнорировали последние открытия. Так, произведение Синьо «О делении мира», вышедшее в 1539 году и переизданное в 1560-м, даже не упоминало о существовании двух американских континентов.

И это никого не волновало: увлечение дикими народами делало читателей все менее требовательными. Мода на дикарей особенно распространится во второй половине века, когда появятся «Республика» Бодена, «Письма» Паскье, «Апология Геродоту» Этьена и «Опыты» Монтеня. Америка выглядела тогда лишь мечтой о золотом веке, и ею Ронсар развлекал придворных:

Поэзия — зеркало мира

Поэтическое искусство, столь ценившееся в замках, становится в ту эпоху отражением мира. В 1549 году появился наделавший много шума манифест поэтов — «Защита и прославление французского языка» Жоакин дю Белле.

Конечно, во французской литературе и раньше, начиная с Клемана Маро, было много значительных поэтов. Один из них, Меллен де Сен-Желе высоко ценился при дворе. Он писал приятные стихи, мадригалы и переводил итальянские поэмы. Одной из его заслуг явился перевод на французский язык пьесы «Софонисба» итальянского драматурга Джиан Джорджио Триссино, представление которой было дано в замке Блуа в 1554 и 1556 годах. Впрочем, по всей стране местные таланты создавали хорошие поэмы: Лионская группа прославилась благодаря Морису Севу, Луизе Лабе и Понтюасу де Тиару. Но разрыв со старым, велеречивым стилем и искусственными приемами риториков никогда не был так четко выражен, как в манифесте дю Белле. Обновление поэзии через возврат к свежести и простоте, служивших образцом для древних, — таково было кредо семи поэтов, которых сравнивали со звездами Плеяды. У каждого была своя манера: так, Жодель подражал Петрарке, а Реми Белло сочинял гимны-блазоны — страстные описания красот женского тела с перечислением его достоинств. Сеньоры и дамы были без ума от этих милых фантазий и быстро перекладывали их на музыку. Сонеты, оды, гимны, «шутки», — каждый сезон выходили сборники стихов и раскупались нарасхват.

Дю Белле и Ронсар, придворные и поэты

Но главными в этом хоре поэтов оставались Ронсар и дю Белле. Оба они родились в долине Луары и к тому же приходились друг другу дальними родственниками. Жоаким дю Белле, анжуец, младший в семье, умер в 1560 году в возрасте тридцати лет. А в 1553-м ему пришлось, чтобы заработать на жизнь, сопровождать в Рим своего кузена, кардинала Жана дю Белле, и избрать духовную карьеру — стать каноником собора Парижской Богоматери. Он начал с того, что написал сборник сонетов в честь одной юной дамы, Оливии, предмета своей платонической любви. Пребывание в Риме он воспринимал как изгнание, поэтому сборники «Римские древности» и «Сожаления» очень трогательны. Эти стихи и сегодня волнуют до глубины души. Но принесли ему славу поэта не они, а такие опусы на случай, как «Хвала Генриху II» и «Королевская роща». Успех в обществе, что к поэтам, что к другим придворным, приходит за хвалу хозяину

Жизненный путь Ронсара еще нагляднее доказывает это положение. Его отец Луи, «худородный сеньор» — мелкий дворянин, снискал благосклонность Франциска I во время испанского похода, с 1526 по 1530 год, а также сопровождая детей короля, когда они находились в заключении в качестве заложников. Сам будущий поэт в 1536 году в двенадцатилетнем возрасте был назначен пажом дофина Франциска, а позже занимал ту же должность при принцессе Мадлен, которую сопровождал в Шотландию, где в 1537 году она вышла замуж за шотландского короля. Вернувшись во Францию после смерти Мадлен, он поступил на службу к герцогу Карлу Орлеанскому, третьему сыну Франциска I. В шестнадцать лет он уже имел чин шталмейстера королевской конюшни, но, наполовину потеряв слух после болезни[117], был вынужден проститься с военной карьерой. Тогда он решил принять духовный сан: звание клирика давало ему бенефиции[118], не вынуждая исполнять культовые обязанности. За него все делал специально нанятый викарий[119].

Позаботившись о своем будущем, Ронсар еще ярче заблистал в свете. В 1545 году на балу в королевском замке в Блуа он познакомился с Кассандрой Сальвиати. Четырнадцатилетняя блондинка с черными глазами прекрасно пела, аккомпанируя себе на лютне. Ее отец, Бернар Сальвиати, был одним из тех процветающих флорентийских банкиров, которые ссужали королю огромные суммы. Он купил замок Тальси, расположенный на границе Бос и Блезуа, и превратил его в изящную резиденцию по моде своей родной страны. Влюбленный клирик Пьер де Ронсар, не имевший ничего монашеского ни в манерах, ни в одежде, ухаживал за Кассандрой, но так и не смог добиться взаимности. В 1546 году девушка вышла замуж за Жана де Пене, сеньора де Пре, соседа фамильного замка Ронсаров Ла Пуссоньер в Вандомуа. Что поделать! Зато, как Петрарка Лауру, поэт воспел свою красавицу в великолепных стихах, которыми зачитывались во всех замках:

Он сделался знаменитым, и его наперебой приглашали. Он вернулся ко двору, стал часто видеться со своими собратьями-поэтами и навещать своих родственников, мелких провинциальных дворян, служилых людей короля. Денежных вознаграждений он не получал. Чтобы прожить, ему пришлось согласиться на скромные церковные бенефиции — приход в Маролле, потом в Шале, потом в д'Эвайе. Но, получив должность священника, он продолжил «карьеру» влюбленного: в Бургейе на Луаре он встретил молодую крестьянку Марию Дюпен, которой, начиная с 1555 года, посвящал изящные стихотворения, полные пылких чувств, а также глубокой любви к природе. Какой гимн счастью звучит в его сборнике «Продолжение любовных стихов»!

В 1560 году поэт провозгласил, что мечтает возвести храм, изобразив Марию и себя в виде языческих богов. В том же году он получил архидиаконию Шато-дю-Луар и пребенду[120] каноника в соборе в Маисе. За назначением на должность последовали пожалования бенефиций: в 1564 году он стал настоятелем монастыря Сен-Косм-ан-л'Иль около Тура, в 1566-м — Круа-Валь в Вандомуа, а также получил пребенду каноника в соборе Святого Мартина в Туре, к которой прибавилась должность настоятеля монастыря Сен-Жиль в Монтуаре.

В каждом из этих мест у Ронсара было уютное жилье. В ноябре 1565 года Екатерина Медичи, возвращаясь с сыновьями из «миротворческого» вояжа по королевству, остановилась в Плесси-ле-Туре, и Ронсар принял их в своем монастыре Сен-Косм. В качестве «гонорара» за звание официального поэта он носил титул королевского духовника и входил в свиту государя. И почти по заказу пятидесятилетний поэт написал своей третьей музе, Елене де Сюржер, фрейлине королевы-матери:

Этот эпикурейский совет символизировал видение мира, свойственное приятному обществу замков Луары. Но в начале стихотворения поэт рисует поразительную картину:

В самом деле, бывших слуг короля ожидала именно такая покойная и лишенная роскоши старость. Хорошо еще, если у них, как у Ронсара, имелся утопающий в цветах и окруженный водами удобный приорский[121] дом, куда доносились лишь отзвуки придворной жизни и где они могли тихо угаснуть, как Ронсар в 1585 году.

Когда двор перебирался в замки Луары, на авансцене этого театра разыгрывалось представление жизни и смерти королей, королев и принцев. Однако, благодаря тесному контакту с великими мира сего, их слуги тоже становились причастными к этому спектаклю истории; этикет сделается обременительным только в последней трети века. А пока за правило поведения принималась почтительная имитация поведения господина.

Роскошь в одежде

Торжественные церемонии, особенно утренний «восход» короля и его отход ко сну, каждому давали возможность выставить напоказ свои роскошные одежды. Франциск I первый подавал этому пример. Венецианские послы замечали: «Он любит изысканность в одежде, его костюмы украшены галунами, россыпями драгоценных камней и причудливыми узорами; его пурпуэны безукоризненно сшиты и отделаны золотой тесьмой; его рубашка, очень тонкая, выглядывает из-за выреза пурпуэна по французской моде».

Мужская одежда состояла из составных шелковых шоссов цвета крамуази, или «цвета пламени», широкий и собранный в складку «жилет» — пурпуэн — доходил до бедер. На талии он был перевязан богато украшенным поясом, на котором висели шпага и кинжал. Выступающий брагетт[122] принимал вид богато украшенной раковины. В начале царствования Франциска I носили рубашку без ворота, потом стал моден ворот, украшенный кружевами, и постепенно, к середине века, он был заменен гофрированным воротником — фрезе[123]. На голове носили ток, украшенный перьями.

Поверх пурпуэна надевали накидку до пояса — кап или длинную роб, подбитую горностаем, собольим или беличьим мехом, в зависимости от занимаемой должности.

Женщины носили парадные роб, расширяющиеся книзу с расходящимися полами спереди, чтобы было видно нижнее белье из дорогой ткани. С туго затянутой талии спускалась цепочка из драгоценного металла. Корсаж или сюрко, тоже очень богато украшенный, в начале века открывал грудь и шею, а потом, как и в мужском костюме, стал моден ворот, позже — фрезе. В начале века полагалось надевать на голову маленький чепчик-чехольчик, сверху — вуаль[124], к середине века дамы стали носить изящные шляпки-ток, аналогичные мужским.

Подобные одеяния требовали весьма значительных расходов, разорявших целые семьи. Кроме того, они вызвали повышенный спрос на предметы роскоши, ввозимые в основном из Италии. Вот почему Франциск I был вынужден за четыре года до своей смерти, в 1543 году, запретить дворянам носить серебряную и золотую парчу, золотую тесьму, серебряную и золотую вышивку и галуны, бархат и шелковые ткани в полоску, установив за нарушение штраф в тысячу ливров. Но для того чтобы те, у кого уже были в гардеробе такие одежды, успели их сносить, король позволил надевать их еще в течение трех месяцев.

Но запреты ничего не дали: Генриху II в 1547 году вновь пришлось обратиться к этой теме. Исключение составляли лишь дамы королевы и придворные принцесс. Но он был вынужден позволить мещанам и дворянам выставлять напоказ свою роскошь во время торжественных церемоний, в частности — больших выходов короля. Вероятно, для того чтобы контролировать расходы на эти чрезмерные и разорительные туалеты, в октябре 1550 года король издал следующий ордонанс: одежды, сшитые целиком из шелка цвета крамуази, разрешалось носить только принцам и принцессам. Другие расцветки и ткани были разрешены простым дамам и дворянам. Жены судей и мещан могли носить бархат лишь в качестве отделки. Священникам позволялось носить бархатные одеяния в том случае, если они были принцами по происхождению. И лишь одна часть одеяния военных могла быть сшита из драгоценной ткани, шелка или бархата.

В 1543 году Франциск I позволил солдатам украшать доспехи, но Генрих II ввел ограничения: покрывать доспехи и попону серебряной парчой разрешалось только во время битвы или турнира. Пажи могли носить ткань «с полоской или с вышитой вставкой из шелка или бархата», если это было угодно их господам. Последний пункт ордонанса запрещал «всем ремесленникам, крестьянам и слугам» носить «шелковые пурпуэны, шоссы в полоску и шелковые буфы[125]», если только они не состоят на службе у принца.

Позже Королевский совет внес уточнения: дети от десяти лет и старше тоже попадали под этот ордонанс, однако епископы, аббаты и первые лица церквей, кафедральных храмов, соборов имели право носить «шелк на шелк», то есть несколько частей одежды могли быть сшиты из драгоценных тканей.

Но придворные изобретали оригинальные фасоны, дававшие возможность обходить закон, и праздники при дворе получались не менее блистательными, чем прежде. В некоторые праздники выстраивалась королевская гвардия, и все любовались великолепными доспехами, купленными в Германии или Испании. При Генрихе II маршал Пьеро Строцци, кузен королевы Екатерины, содействовал тому, чтобы в Париже начали изготовлять доспехи и нагрудные латы на миланский манер: все королевские доспехи изготавливались отныне в этих цехах. В этих латах с великолепной инкрустацией король выглядел полубогом.

Ночные привычки

Если днем люди появлялись во всем великолепии своих роскошных одежд, то ночные одеяния выглядели значительно проще. Авторы новелл и трактатов о приличиях рассказали нам о привычках своих современников. А медики донесли до нас свидетельства о гигиене того времени. Спали обычно в большом помещении, в центре которого стояла кровать с пологом, практически превращавшим ее в отдельную комнату. Кушетки, похожие на раскладушки, расставлялись каждый вечер у подножия «главной» кровати и предназначались для свитских и слуг. Большую кровать чаще всего занимали несколько человек: муж с женой, если это были супруги; иногда хозяин или хозяйка дома, оказывая гостю честь, приглашали его в свою постель.

Чаще всего спали голыми. Всю ночь за кроватью горел ночник — светильник, наполненный воском или маслом, или факел с воском или салом.

Эразм Роттердамский в трактате о приличиях советовал взрослым после сна ополаскивать детям водой лицо, а также руки и рты. Сами взрослые не всегда делали такой туалет. Но зубы чистить не забывали — их терли кусочком чистой грубой тряпочки и полоскали водой, разбавленной уксусом или вином. Зубной порошок появится лишь в конце века.

В подвалах замка находилась комната для купаний, или «купальня»: в ней стояли деревянные лохани-ванны, чаны для детей, а также обитые свинцом скамьи с отверстиями. Стены комнаты были затянуты белой тканью, а раздвижные занавески отделяли каждую ванну. В соседнем помещении находилась парная, где парились и смазывали себя маслами. По итальянской моде, завершая туалет, любили использовать душистую пудру.

Мылись не слишком часто, и в комнатах водилось множество насекомых. Луи Гюйон, врач и советник Генриха II, рассказывает про одного из представителей герцога Эркюля Феррарского, в 1528 году приехавшего в Фонтенбло для переговоров о браке своего господина с Рене Французской. Высокий гость всю ночь не мог уснуть из-за кусавших его клопов, вшей, блох и мух, а также из-за бегавших по комнате крыс.

Чтобы дурные запахи не расходились по всем комнатам, отхожие места находились на чердаке, но в гардеробных всегда стоял стул с дыркой, чехол и балдахин которого делали в тон мебели, а также ночные горшки, миски и вазы — в необходимом количестве.

Нательное белье меняли не каждый день: должно быть ткань, более толстая и плотная, чем в наше время, пачкалась не так быстро. В «Забавных диалогах» Сезара Удена, изданных в 1611 году, описано белье дворянина конца XVI века: «четыре рубашки с плиссированными воротничками, два гофрированных воротника, две простыни, две наволочки, две пары полотняных кальсон, три пары носков, две дюжины пар ба-де-шосс, два ночных чепца[126], четыре ночных повязки, полдюжины носовых платков, две скатерти и десять столовых салфеток, салфетка накрывать фрукты, три большие салфетки…».

Еда

Закончив туалет, принимали легкую пищу, «кипящий каплун» или «брачную похлебку[127]»; ее приготовляли, заливая сырые яйца, вареную картошку или фрукты, в зависимости от времени года, кипящим душистым молоком; простолюдины с утра ели молочную кашу или овощной суп. Правда, маленькие принцы тоже ели кашу или хлебную похлебку, когда выходили из грудного возраста. Но начиная с двух лет они питались тем же, что и взрослые. Мы знаем об этом из трактата врача Симона де Валамбера, служившего при дворе с 1551 по 1565 год.

Ребенок ел четыре раза в день: завтрак в восемь утра, обед в половине одиннадцатого, полдник — «легкая закуска» — в два пополудни и ужин в пять часов. Взрослые иногда пропускали легкую закуску. На обед и ужин, если не устраивали пиршество с многочисленными переменами блюд, подавалось мясо — каплун, жареный цыпленок, вареная телятина, говядина, баранина, дичь, дрозды и куропатки, а также рыба. Блюдам сопутствовали соусы: уксусный с сахаром и корицей, соус из незрелого винограда, щавелевый и иногда апельсиновый. Из овощей детям рекомендовались горох, нут и «добрые травы», для улучшения пищеварения блюда часто приправляли укропом и анисом. Взрослым подавали лук-порей, репчатый лук, тыкву и салат, а также пряности и такие приправы, как горчица и хрен. Из фруктов больше всего ценились клубника, вишня, сливы и виноград, яблоки и груши, которые запекали, миндаль, лесные орехи. Готовили невероятное разнообразие выпечки и пирожных. Очень ценились марципаны с миндалем и сосновым семенем. Вместо сахара использовали прекрасный белый мед из Лангедока.

Повседневным напитком служило вино, которое подавалось охлажденным. Начиная с пяти лет дети пили вино, разбавленное водой, но также им давали сироп на розовой воде, называемый «розовый морс», миндальное молоко, лимонный сироп и апельсиновый сок. Эти два экзотических фрукта были в большом почете при дворе XVI века.

Обычное меню пира приводится в «Зерцале юности» Матюрена Кордье. Там рассказывается об обеде, начавшемся в десять часов и закончившемся после полудня. Сначала подали «маленькие, нежные, подслащенные медом гренки с гиппокрасом», потом «соленый окорок, копченую свиную колбасу, сосиски и копченые соленые говяжьи языки, чтобы разыгрался аппетит и жажда». Эти блюда сопровождали салат-латук, фрикассе из птиц и рубленая телятина с желтком.

Вторую смену блюд представляли паштет, вареная курятина с латуком, говядина, баранина, телятина, свежая свинина, а также суп с яйцами, приправленный шафраном и соусом из незрелого вина, и овощной суп. В третью перемену подали жареное мясо: цыплят, голубей, жирных гусей, каплунов, свиней, кроликов, баранью лопатку; два паштета из мяса крупной дичи; две куропатки, жаренные вместе с кроликом; тушеные зеленые бобы и горох, сваренный в стручках, и, наконец, огромные форель и щуку, разделенные на четыре филе. На других блюдах были поданы фритюр и раки. К кушаньям предложили соус из уксуса, масла, соли и каперсов, лимоны, апельсины, оливки, розовый уксус и щавелевый сок.

Напоследок, так сказать на «выход», подавали жирный творог и сыры; сладкие пироги, караваи, подслащенный рис, сваренный на молоке, персики, фиги, вишневый изюм, финики. В соответствующее время года к этому добавлялись дыни, которые тогда очень любили. Подавали также разное варенье и то, что тогда называлось «драже», то есть засахаренные анис, укроп и кориандр.

К блюдам подносили различные вина — белое, клярет, красное, а главным образом — вино из Арбуа.

Этикет застолья

Обычно королевский стол накрывали в передней комнате перед буфетом с роскошной посудой, которой не пользовались. Приборы приносили прислуживавшие за столом дворяне: хлебодар, виночерпий и стольник, резавший мясо; должностные лица, принимавшие бокал у короля. С хлеба снимали салфетку и резали мясо. Королю подавали салфетку; кардинал или другой прелат благословляли стол. Миска с водой для омовения рук подавалась сначала государю, потом приглашенным. Три перемены блюд вносили дворецкий, хлебодар, камерпажи, мундкох и хранитель серебряной посуды; впереди шел придверник.

Ели почти так же, как в Средние века. Перед каждым гостем лежала доска для резки мяса, круглая или квадратная пластина из металла, дерева или очень плотного ситного хлеба, на которую клали мясо. Бокал для вина ставили справа, нож клали слева. Долгое время у каждого не было своей вилки: лишь стольник, обязанностью которого было резать мясо, пользовался маленькой вилочкой для накалывания кусков. Потом гости брали тремя пальцами подаваемый им кусок, на своей доске разрезали его на маленькие кусочки и подносили их ко рту правой рукой. Единственная ложка находилась в центре стола: ею брали кусок торта или пирога. Соусы и супы подавались отдельно, в глубоких тарелках или мисках: в них макали хлеб и таким образом съедали содержимое. Лишь при Генрихе II у каждого появилась своя вилка, похожая на ту, которой, как рассказывали путешественники, с начала века пользовались в Венеции.

Поскольку ели руками, требовалось много салфеток, иногда во время простых обедов вытирались скатертью. В конце трапезы королю подавали миску с водой и читали послеобеденную молитву. Все сидели за королевским столом в головных уборах и снимали их лишь в том случае, когда к ним обращался государь.

Во время пира прислуживающие за столом наполняли бокалы тем, кто просил об этом. Было принято обмениваться тостами и здравицами и даже предлагать другому свой бокал. Однако следовало вытирать рот, прежде чем пить из предложенного бокала.

При каждой перемене блюд заменяли тарелку, миску и доску для резки мяса и одновременно подавали новую салфетку.

Диеты

Разумеется, больным еду подавали отдельно и составляли для них очень строгие диеты. Примером могут служить предписания королевского хирурга Амбуаза Паре маркизу д'Авре, у которого загноилась рана, полученная от выстрела из аркебузы.

«Чтобы не случалось обмороков, надо использовать хорошие и питательные блюда, как, например, нежные яйца[128], дамасский изюм, отваренный в вине с сахаром, а также хлебная похлебка, приготовленная на бульоне с белым мясом каплуна, мелко порубленными крылышками куропаток и другим легко усваиваемым жареным мясом, как мясо теленка, козленка, голубей, молодых куропаток, дроздов и так далее. Следует подавать апельсиновый, щавелевый, кислый гранатовый соус. Также можно есть вареное мясо с такими добрыми травами, как щавель, латук, портулак, цикорий, анютины глазки, ноготки и тому подобные.

Ночью он может употреблять ячневую крупу с щавелевым соком и соком водяных лилий по две унции каждого, с четырьмя-пятью крупинками опиума и четырьмя семенами, дробленными холодным способом, по пол-унции каждого. Это является питательным и лечебным средством, которое поможет уснуть.

Чтобы не было сильных головных болей, надо постричь ему волосы и слегка натереть голову теплым настоем роз; также на лоб нужно положить компресс, пропитанный маслом из лепестков роз, водяных лилий, мака, небольшого количества опиума и розового уксуса и чуть-чуть камфоры и время от времени его менять.

Кроме того, надо давать нюхать цветы белены и водяной лилии, растертые с уксусом, розовой водой и небольшим количеством камфоры, завернув все в носовой платок, который нужно держать длительное время у носа, чтобы запах смог проникнуть в мозг.

Также специально нужно имитировать дождь, пустив в каком-нибудь чане воду, чтобы таким образом вызвать у больного сон».

До нас дошло любопытное описание болезни молодого принца Луиса де Гонзага, сына герцога Федериго Мантуанского, приехавшего во Францию в качестве пажа дофина Франциска, сына Генриха II и Екатерины Медичи. Однажды холодным январским утром шестнадцатилетний принц сопровождал на оленью охоту дофина, который был младше его на пять лет. Луис де Гонзага простудился, у него начались лихорадка и сильное расстройство желудка. Врачи предписали ему оставаться в постели и посадили на диету, разрешив пить лишь «железную воду». Все боялись, что у него началась чахотка, но юноша быстро встал на ноги. Это явилось результатом прописанного покоя: он должен был оставаться восемь часов в постели, но только не после обеда. Кроме того, он соблюдал строгий режим: ел три раза в день, довольствуясь тремя или четырьмя блюдами во время каждого приема пищи, чтобы вставать из-за стола с легким чувством голода. Ему разрешили белый хлеб при условии, что он будет не свежим, а слегка черствым, мясо козленка, курицы и каплуна, теленка, оленя и косули, зайца и кролика, рябчика, куропатки, фазана, дрофы, жаворонка, бекаса и садовой овсянки. А вот изделия из бездрожжевого теста были ему воспрещены.

Посол из Феррары, пославший своим хозяевам это предписание на итальянском языке, уточнил названия противопоказанных на время болезни макаронных изделий: замбелли, бозолани, тартари, равиоли, канончини, одним словом, лапша разных видов, среди которых можно узнать современные макароны, равиоли и каннелони. Эта запись является очень ценной, так как она позволяет утверждать, что молодой принц при французском дворе питался в соответствии со вкусами своей страны, и несомненно, что блюда ему готовили повара, приехавшие из Италии.

Принцу разрешалась всевозможная речная рыба, а также рыба соль и свежая сельдь. Ракообразные были запрещены, так же как и улитки; больной мог пить только бульон из свежих улиток. Тяжелое мясо, говядина и свинина, дичь, потроха, сосиски были запрещены. Мясо, а также яйца следовало варить, но не жарить. Сыр, как и все молочные продукты, был разрешен. Также были разрешено сливочное, оливковое и миндальное масло.

В суп можно было класть обычную зелень, амарант, латук, шпинат, петрушку… Принцу дозволялось пить куриный бульон, слегка приправленный шафраном. Совершенно исключались репа, брюква и редис, а также, что удивительно, рис и морковь. В салат полагалось класть белый цикорий, мяту и укроп. Из фруктов не было запрета на апельсины и лимоны, яблоки, гранаты, изюм, а также на миндаль и орехи, которые сегодня считаются плохо усваиваемыми; перед едой следовало съедать клубнику с сахаром.

Горчица, хрен, чеснок, лук, которыми обычно приправляют блюда, были запрещены. Принц должен был часто, но понемногу пить легкое белое вино, разбавленное хорошей родниковой, не колодезной водой.

Завершение трапезы

В конце застолья остатки складывали в корзину, убирали скатерть и подавали гостям на блюде зубочистки. Однако многие предпочитали пользоваться собственной. Как рассказывал Брантом, адмирал Колиньи, когда не держал зубочистку во рту, носил ее за ухом или в бороде. Наконец, гостям снова подавали миски для мытья рук: вереница слуг с сосудами представляла собой великолепное зрелище. Золото, серебро и эмаль мисок блестели при свете факелов.

Большие фаянсовые испано-мавританские блюда и тазы или имитирующие их итальянские изделия Бернара Палисси — это удивительные произведения искусства: изображенные на них рыбы, змеи, растения и ракушки, преломляясь в воде, кажутся живыми. Тем временем быстро убирали козлы и доску, служившие столом, и помещение превращалось в зал для танцев. Каменный пол устилали душистыми травами, а в частных покоях такой пол все чаще стали заменять паркетом. Стены затягивали циновками, а висевшие поверх них ковры часто меняли.

Танцы

Когда зажигали новые факелы, начинали сиять драгоценности и ослеплять туалеты. Музыканты с лютнями, гобоями, корнетами и флейтами занимали места на подмостках или в небольшой, слегка приподнятой ложе, и все готовились к балу. В начале царствования Франциска I в моде были танцы павана и бранль. Павана — это медленный и плавный танец, мужчины танцевали, не снимая накидок и шпаг. Бранль — более живой, похожий на котильон: дамы и кавалеры стояли в кругу взявшись за руки, одна папа выходила из круга и делала фигуру, которую потом повторяли остальные. В «бранле с четками» или «со шляпой» кавалер надевал венок из цветов на выбранную им даму, целовал ее и вводил в крут. «Шляпа» переходила к следующему кавалеру, и новая пара начинала танцевать. К концу царствования Франциска I распространилась мода на новые танцы из Италии: вольта, куранта, гальярда, фиссе или фиссень. Быстрые движения в них некоторые сочли неприличными: женщины ответили критикам тем, что выдумали пояса и специальные калесоны[129], позволявшие танцевать, не нарушая приличий.

Салонные игры

Когда бал завершался, подавались легкие закуски и новым развлечением придворных служили игры. Обычно, едва заканчивалось время королевской службы, придворные всех рангов и даже король и его семья принимались за карты и кости. Франциск I запрещал такие игры своим финансистам, а Парижский парламент запретил играть и в карты и в кости в городах и предместьях, но при дворе они рассматривались как развлечение, а крупные денежные ставки — проявление щедрости.

В игре флюкс выигрывал тот, у кого оказывалось больше карт одной масти. В приме надо было иметь четыре карты всех мастей. В «больше десяти» играли тремя костями: заключали пари, что на трех костях вместе выпадет больше десяти. В эти игры играли чаще всего, но существовало более сотни их вариантов. Некоторые существуют и сегодня, например марьяж (бриск), где нужно соединить даму и короля одной масти, и брелан.

Наряду с обычными картами в четыре масти использовались гадальные, на которых были изображены денье, чаши, мечи и жезлы (палицы). Эти карты были привезены из Испании и Италии[130]. Еще играли в морра и мурр — итальянскую игру пальцами: один из игроков поднимал руку, показывая на пальцах число, а другой должен был тут же прокричать его вслух. В передних пажи и стражники подкидывали монеты — эта игра называлась буквально «крест или куча», еще они играли в «бабки».

Шахматы, требующие большей сосредоточенности и столь ценимые в Средние века, по-прежнему были в моде, как и многочисленные варианты шашек, среди которых стоит упомянуть триктрак, объединивший шахматы и кости[131]. В домах играли в «котлы»: по квадрату, нарисованному на картоне или доске, передвигали шашки, камешки или маленькие фишки, пытаясь выстроить их по три на одной стороне квадрата.

Игра в лапту

Весьма разнообразны дневные спортивные игры, но наибольшей популярностью пользовалась лапта, предшественница тенниса.

Учитывая важное положение, которое занимала эта игра при дворе, стоит остановиться на ее приемах и правилах, сложившихся в середине XVI века. Площадки для игры в лапту имелись повсюду: в Блуа их было две и две в Амбуазе, а, кроме того, в городах, находившихся возле королевских резиденций, их насчитывалось несколько десятков.

В лапту играли вдвоем или вчетвером, ракетками и мячом — этёфом. Играли в прямоугольном закрытом помещении, по обе стороны сетки. Зал обычно был крытым. Его размеры приблизительно 30 метров в длину и 9–10 в ширину. Мяч должен был отскакивать от земли и от стен, высота которых достигала чуть более пяти метров, а по краям меньших сторон — 7,3 метра. Для усложнения игры внутри с большой и двух малых сторон имелся сплошной навес определенных размеров с некоторым количеством отверстий. Этот навес, напоминающий галерею в монастыре, так и назывался «галереей» и принимал непосредственное участие в игре. Чтобы подача была защищена, мяч, прежде чем упасть на землю в специально отведенной для этого части площадки, должен был коснуться навеса. На земле были начерчены поперечные линии, которые назывались «шассы».

Этёф следовало отбить после того, как он один раз отскакивал от земли, в некоторых случаях подающий нарочно или нечаянно прерывал игру, позволяя мячу второй раз коснуться пола. В этом случае очко не было проиграно, а лишь «отложено» и переигрывалось после следующего перехода хода, — это называлось «шасс». Точно отмечали место второго удара, и, чтобы выиграть очко, которое переигрывалось, игрок, давший мячу удариться второй раз и совершивший переход, должен был вынудить противника предоставить ему второе касание на самой дальней линии «шассы », в отличие от того начального удара, который был отложен. Тот, кто выигрывал «шасс », получал 15 очков.

Зрители собирались на большой, огражденной решеткой части галереи. Те части галереи, которые были построены вдоль меньших сторон, назывались «дедан» — «внутри» и «грий» — «решетка». «Дедан» предназначался для короля, если он, конечно, не играл сам. Окна там были очень большими. В «грийе» же вовсе не было оконных проемов, а лишь маленькие закрытые досками прямоугольные отверстия, выглядевшие некими картинами в углублениях стены галереи.

Все отверстия были забраны сеткой, чтобы защитить зрителей на галереях от мячей. Правила игры предусматривали и те случаи, когда мяч рикошетил о крышу или навес. Подающий игрок кричал: «Тене!», что означает «Держите!». Полагают, что отсюда и произошло английское «tennis», означавшее в старину игру в лапту по другую сторону Ла-Манша.

Пол в залах для игры в мяч был тщательно отделан квадратными плитками из «канского камня» со стороной в один фут и толщиной в три дюйма. Стены обычно красили в черный цвет. Полные энтузиазма зрители не оставались равнодушными. У них были свои кумиры: король Генрих II, а также герцог де Немур, Жак Савойский, знаменитый своим ударом наотмашь. Пари заключались на большие суммы, и именно эта игра дала рождение слову «tripot» — «игорный дом», произошедшему от старофранцузского глагола «triper», означавшего «подпрыгивать», «ли «скакать», как в игре в лапту; позже это слово закрепилось за всеми заведениями, где по-крупному играли на деньги.

Игры под открытым небом: пай-май, кегли, мячи и шары

Знатные сеньоры очень почитали еще одну игру под открытым небом. Это была игра в шары, которую называли пай-май, и Генрих И был в ней бесспорным чемпионом. В нее играли на длинных дорожках, огражденных досками и столбами — «пробными камнями», длина этих дорожек достигала 400–500 футов. Молотками цилиндрической формы из твердого дерева игроки били по самшитовым шарам. Ручка этих молотков длиной примерно в один метр в том месте, где ее касалась рука игрока, была украшена красным бархатом с позолоченной медью. Когда играли в одиночку, это называлось «руэ» — «прялка»; если играли несколько человек — «пасс» или «парти»; если играли вдвоем и били по одному и тому же мячу — «гран ку — «сильные удары»; если играли в деревне на неподготовленном участке, игра называлась «шикан» — «каверза».

Часто на специальных площадках и в оборудованных залах играли в шары и кегли, а также в «бильярд», нечто вроде крокета: мяч под воротцами игроки проводили при помощи молотка. «Кошонне» — «воротца» — разновидность той же игры. «Куй де белье» («баранье яйцо»), жесткий мяч, игроки передавали друг другу в очень активной игре, похожей на американское регби и весьма уважаемой пажами и лакеями.

Более спокойные разновидности футбола и регби назывались «суль»: в них играли кожаным мячом, также называемым этёфом, а иногда — мешочком, наполненным сеном, отрубями или мхом, по нему пли ногами и руками или только руками, а иногда — особой палкой, которая была изогнута, как клюшка, что сегодня используется в поло. В эти игры любили играть зимой. Матчи проходили очень оживленно: игроки раздавали тумаки и колошматили друг друга ногами.

Благородные игры: кольцо, мишень, турниры и поединки

Разумеется, эти простые игры не имели ничего общего с размахом и великолепием поединков и турниров, которые, наряду с охотой, считались благородными занятиями благородного сословия.

Подготовка к этим сражениям требовала повседневных конных тренировок. Скачки, во время которых стремились попасть в кольцо или мишень (столб, в который бросали дротики) в прилегающих к замку аллеях, развивали ловкость. Сам же турнир был настоящей битвой. Он проходил за городом на специально обустроенных для этого участках. Каждый рыцарь был окружен своей «командой» — группой конных и пеших слуг. Бились на шпагах, мечах или булавах. Поверх кирасы[132] на мягкой подкладке, в которой иногда для уменьшения веса делались отверстия, надевали кольчугу. У шлема для турниров, отличающегося от военного, было решетчатое забрало, которое не мешало видеть. Нашлемник украшался узорами, перьями и изображениями фантастических животных.

В отличие от турнира поединок — это бой между двумя соперниками. При этом использовалось копье, иногда меч. Противники находились по обе стороны от покрытой тканью изгороди, по высоте доходившей до седел: это называлось «гоняться за копьем». Каждый рыцарь пытался сломать оружие противника и выбить его из седла. Вот почему шлем для поединка был крепко прикреплен к латам с помощью железных скоб. Смотреть можно было через шов двух частей шлема — вертикальной и горизонтальной. Опасность заключалась в том, что копье могло попасть в это отверстие, что, как известно, и случилось в Париже 30 июня 1559 года, когда Генрих II был смертельно ранен Габриэлем де Монтгомери. Чаще всего поединок заканчивался тем, что копье ломалось о щит противника или нижнюю часть его шлема. Удары бывали столь сильными, что, несмотря на присутствие судей и вопреки распоряжениям герольдов, несчастные случаи были очень частыми: дошло до того, что перед началом состязания на ристалище устанавливали пустой гроб, дабы призвать соперников к осторожности.

Таким образом, турниры и поединки под видом празднеств скрывали неудержимую склонность к жестокости, которой были охвачены доблестные воины того времени. Ранения и смерть являлись неотъемлемой частью развлечений. Это не составляло секрета, и поэтому, чтобы обезопасить себя от несчастных случаев, регулярно обращались к астрологам, находившимся при королевских особах и ежедневно составлявшим для них гороскопы.

Роль астрологов

Знаменитый Нострадамус, издавший в 1555 году в Лионе первый сборник пророческих катренов «Центурии», принадлежал к королевской свите и носил звание медика-астролога и ординарного советника. Как известно, именно он предсказал, что Генрих II погибнет во время поединка. Другой известный провидец, Люк Горик, епископ Цитта Дюкале в Италии, тоже это предвещал. По ночам люди такого рода выходили на террасы замков Луары.

В то время когда стражники зажигали огни, а главный дворецкий тихонько клал королю под изголовье ключи от дворца, они наблюдали за созвездиями, чтобы утром дать добрый совет своим господам, ного людей эпохи Возрождения серьезно верили, что между знаками зодиака и судьбой существует магическая связь. Другие же не были суеверны и искали путеводных советов в слове Божьем. А третьи пытались избавиться от своих страхов тем, что с благочестивой регулярностью присутствовали на церковных службах.

Придворная жизнь служила ширмой, за которой, словно рыцари на поединках, не на жизнь, а на смерть сталкивались различные убеждения. Первый акт трагедии гражданских войн разыгрался именно в замках Луары.