— Значит ли то, о чем вы говорили сегодня утром, — спросил Говард, — что мы должны считать духовного учителя Богом?
— Это значит, что духовного учителя необходимо почитать наравне с Богом, поскольку он является представителем Бога, — спокойно ответил Бхактиведанта Свами.
— Значит, он не Бог?
— Нет, — сказал Свами, — Бог есть Бог. А духовный учитель — Его представитель. Он неотличен от Господа, ибо он может дать Бога искреннему ученику. Ясно?
— Из беседы с Хаягривой
Август 1966 года.
КОНЕЧНО, ХРАМ в помещении бывшего магазина и двухкомнатная квартира — и жилище, и кабинет по совместительству — лишь временный вариант. По крайней мере, это лучше, чем ничего. Настоящий монастырь посреди городских трущоб. Слава об этом импровизированном храме быстро разнеслась по Нижнему Ист-Сайду. Тихий дворик с маленьким садиком — заповедником для птиц — и густыми деревьями оказался местом, словно специально предназначенным для жаждущих монашеского уединения, а дальняя комната Свами была внутренним святилищем монастыря. Каждая комната имела свой неповторимый облик, или, сказать точнее, обладала каким-то своим, особым характером, в зависимости от того, чем занимался в ней Свами.
Храмовая комната была залом для лекций и киртанов. Читая лекции, Бхактиведанта Свами всегда держался строго и официально. С самого начала, когда помост еще не соорудили и Свамиджи сидел перед гостями на соломенной подстилке, было понятно, что он здесь для того, чтобы давать наставления, а не для того, чтобы обмениваться репликами со случайными посетителями. Вопросы разрешалось задавать только по окончании лекции. В течение сорока пяти минут слушатели сидели на полу, а Свами делился с ними знанием — чистым, совершенным знанием, подкрепленным логикой. Он опирался исключительно на авторитет Вед, цитировал санскритские стихи, вспоминал слова духовных учителей прошлого... Напрягая голосовые связки, чтобы перекричать уличный шум, с глубочайшей преданностью, читал он свои глубоко научные лекции. Было понятно, что он давно уже в совершенстве постиг все наставления и выводы предшественников и теперь готов отразить любые выпады.
В магазинчике он пел киртаны, не менее серьезные, чем лекции, но не такие официальные. На киртанах Свамиджи был снисходителен. Все желающие приносили с собой фисгармонии, деревянные флейты, гитары и подыгрывали в унисон основной мелодии, а иногда импровизировали. Кто-то принес даже старый контрабас со смычком, и любой гость, вдохновленный киртаном, мог взять смычок и подыграть. В какой-то канаве ребята подобрали выброшенную раму со струнами от старого пианино, принесли ее в храм и поставили у входа. Во время киртана гости, особо не стесняясь, перебирали пальцами струны, издававшие причудливые звуки. Рядом с помостом с потолка свисала большая оркестровая тарелка, которую несколько недель назад принес и повесил Роберт Нельсон.
Но и у экстравагантности были пределы. Иногда новичок брался за караталы и играл на них что-то, не слишком похожее на обычное «раз-два-три-и-и», и тогда Свамиджи обычно просил кого-нибудь его поправить, даже рискуя обидеть гостя. Пение Бхактиведанта Свами вел, ударяя одной рукой в небольшой барабанчик бонго[16]. Даже на этом маленьком бонго он настолько виртуозно отбивал бенгальские ритмы мриданги, что один местный барабанщик, мастер игры на конгах[17], специально приходил на киртаны, чтобы только послушать «невероятные ритмы Свами».
Киртаны вызывали новые, сильные переживания. Такого кайфа ребята еще не испытывали! Расширив глаза и качая головами в такт пению, ребята переглядывались, сравнивая ощущения со своим прежним опытом, полученным от наркотиков, и демонстрируя друг другу знаки одобрения:
— Классно! Круче, чем ЛСД!
— Да, слушай, я просто балдею!
А Свами был только рад, что его гости «пьянеют» от киртана.
Он дирижировал в киртанах, действуя при этом как опытный гуру. Господь Чайтанья сказал: «Для повторения святого имени нет жестких правил», и именно таким Бхактиведанта Свами принес пение «Харе Кришна» в Нижний Ист-Сайд. «Детский сад духовной жизни» — так однажды назвал он этот храм. Здесь он учил азбуке сознания Кришны, давая лекции по «Бхагавад-гите» и руководя совместным пением «Харе Кришна». Иногда, после заключительного киртана, он приглашал всех, кому интересно, в свою квартиру побеседовать.
В дальней комнате своей квартиры Бхактиведанта Свами обычно сидел один, особенно по ночам — в два, три, четыре часа, когда все спали. В эти часы в комнате стояла тишина, и он работал в одиночестве, особенно остро ощущая сокровенную близость своих отношений с Кришной. Он сидел на полу перед сундучком, заменявшим ему стол, и поклонялся Кришне, перепечатывая свои переводы и комментарии к «Шримад-Бхагаватам».
Однако в этой же комнате он иногда принимал гостей, и всякий, кто стучался в его дверь, мог войти и поговорить с ним с глазу на глаз. Свами отрывался от пишущей машинки и принимался говорить, слушать, отвечать на вопросы. Иногда он спорил, а иногда шутил. Посетитель мог просидеть с ним наедине полчаса, пока вновь не раздавался стук в дверь, и Свамиджи приглашал очередного гостя присоединиться к ним. Гости приходили и уходили, а Свамиджи все так же сидел и разговаривал.
Чаще всего это были официальные визиты. Гости задавали философские вопросы, а он отвечал — так же, как после лекций в магазинчике. Но иногда, особенно по вторникам, четвергам, субботам и воскресеньям, когда в храме не было вечерних лекций, его вниманием завладевали те, кто проявил себя как наиболее серьезные его последователи. Часто они задавали ему личные вопросы: что он чувствовал, когда впервые оказался в Нью-Йорке? Что он делал в Индии? Были ли у него там ученики? Были ли члены его семьи преданными Кришны? Каким был его духовный учитель? С ними Бхактиведанта Свами говорил по-другому — спокойнее, задушевнее, с юмором.
Он рассказывал, как однажды утром в Нью-Йорке впервые увидел снег и подумал, что кто-то побелил дома. Он рассказывал, как выступал в церквях в Батлере (когда ребята спросили, что это были за церкви, он, улыбаясь, ответил: «Не знаю», и они вместе рассмеялись). Он часто рассказывал о британском владычестве в Индии и об индийской политике. Он говорил, что заслуга освобождения Индии принадлежит не столько Ганди, сколько Субхасу Чандре Боузу. Субхас Чандра Боуз покинул Индию и сформировал Индийскую национальную армию; он заключил соглашение с Гитлером, чтобы индийские солдаты, сражавшиеся за Британскую Индию и сдавшиеся в плен немцам, были возвращены в Индийскую национальную армию, дабы сражаться против англичан. И впоследствии именно силовая политика Боуза, а вовсе не движение ненасилия Ганди, привела Индию к независимости.
Он рассказывал о своем детстве, которое пришлось на начало века, когда улицы освещались газовыми фонарями, а экипажи и трамваи на конной тяге были единственным транспортом на пыльных улицах Калькутты. Такие беседы очаровывали ребят куда больше, чем божественная философия «Бхагавад-гиты», и они чувствовали, как растет их привязанность к Свами. Он говорил о своем отце, Гоуре Мохане Де, чистом преданном. Гоур Мохан был торговцем тканями, и его семья состояла в близком родстве с аристократическим родом Малликов из Калькутты. У Малликов был храм, в котором поклонялись Божеству Кришны, и когда отец подарил ему, еще совсем маленькому, Божество, он стал подражать поклонению Говинде в храме Малликов. В детстве он ежегодно проводил собственный фестиваль Ратха-ятра, в миниатюре воспроизводя грандиозный праздник в Джаганнатха-Пури, и друзья отца обычно шутили:
— Что ж это такое? Ты проводишь Ратха-ятру, а нас даже не пригласил?
— Да это просто дети играют, — отвечал отец.
Но соседи говорили:
— Дети? Да ты просто не хочешь нас приглашать, вот и оправдываешься, что праздник — только для детей.
Бхактиведанта Свами с нежностью вспоминал отца, который всегда был против того, чтобы сын становился «светским» человеком. Отец учил его играть на мриданге и молил садху, посещавших его дом, благословить сына, чтобы тот вырос преданным Радхарани.
Однажды он поведал им о первой встрече с духовным учителем. Рассказывал он и о своей фармацевтической фирме, и о том, как в 1959 году принял санньясу. Юноши слушали с жадным интересом, но темы, которых касался Свами, были настолько далеки от них, что, услышав слова мриданга или санньяса, они спрашивали, что это такое, и тогда Свамиджи приходилось делать пространные отступления и рассказывать об индийских специях, барабанах и даже об индийских женщинах. Но о чем бы ни заходила речь, Бхактиведанта Свами в конечном счете озарял все светом шастр. Он не ограничивал время беседы и мог каждый день говорить часами, если рядом находился хотя бы один настоящий, искренний слушатель.
В полдень гостиная Свами превращалась в столовую, а по вечерам — в место сокровенного поклонения Господу. Паркетный пол в этой небольшой, площадью около тринадцати квадратных метров, комнате всегда сиял чистотой. Кроме кофейного столика, стоявшего между окнами, выходившими во двор, здесь не было никакой мебели. Теперь каждый день в полдень здесь собиралось человек десять-двенадцать, чтобы пообедать вместе со Свамиджи. Обед готовил Кейт, который все утро проводил на кухне.
Поначалу Кейт готовил только для Свами. Он научился замечательно варить дал, рис и сабджи в трехъярусной пароварке. Обычно этого хватало еще на одного-двух гостей. Но вскоре гостей прибавилось, и Свамиджи велел Кейту готовить больше (разумеется, уже не в пароварке). Так что в конце концов он готовил уже на дюжину голодных молодых людей. Два нахлебника, Рафаэль и Дон, хоть и не очень-то интересовались философией Свами, каждый день с завидной пунктуальностью приходили к прасаду, обычно приводя с собой еще одного-двух приятелей, которые случайно забредали в храм. Стив приходил прямо с работы, из отдела социальной защиты. Заходила и компания с Мотт-стрит. Бывали и другие гости.
На кухне всегда хранился запас традиционных индийских пряностей: свежий стручковый перец, свежий имбирь, семена кумина, куркума и асафетида. Кейт овладел основами приготовления пищи и обучил им своего приятеля Чака, который стал его помощником. Другие ребята часто стояли у дверей узкой кухоньки и наблюдали за тем, как похожие на блины чапати один за другим вздуваются над открытым огнем, как футбольные мячи, а затем ложатся сверху на дымящуюся стопку уже готовых чапати.
Когда отборный рис басмати, разварившись, превращался во влажную, воздушно-белую массу, а сабджи булькало, кипя на медленном огне, кухонное колдовство достигало своего апогея — приходило время готовить чаунк. Кейт готовил его в точности так, как показал ему Свамиджи. Он ставил на огонь металлическую чашечку, наполовину заполненную топленым маслом, и бросал туда семена кумина. Когда они становились почти черными, он добавлял чили, а когда перец тоже темнел, из чашки начинал валить удушливый дым — чаунк был готов. Кухонными щипцами Кейт снимал с огня чашку с кипящей трескучей смесью, дымящуюся, словно котелок ведьмы, и подносил ее к кастрюле с кипящим дал ом. Он приподнимал плотно закрытую крышку, быстрым движением вливал кипящий чаунк в дал и тут же закрывал кастрюлю... Пух! От соединения чаунка с далом происходил взрыв, который стоящие в дверях встречали громкими криками одобрения. Это означало, что обед готов. Завершающая операция была настолько непредсказуемой, что однажды крышка кастрюли с грохотом взлетела под потолок, а Кейт немного ошпарил руку. Иногда соседи жаловались на удушливый запах. Но преданным все это очень нравилось.
Когда обед бывал готов, Свамиджи, вымыв руки и прополоскав в ванной рот, входил в «алтарную» комнату — всегда босиком (кожа на ступнях у него была мягкая, розовая) и в шафрановом дхоти, доходившем ему до лодыжек. Он шел к кофейному столику, над которым висела картина, изображавшая Господа Чайтанью и Его спутников. А «спутники» Свами стояли вокруг него вдоль стен. Кейт вносил большой поднос с чапати, разложенными стопками по дюжине, и ставил его на пол перед алтарным столиком, где уже стояли кастрюли с рисом, далом и сабджи. Свамиджи начинал читать бенгальскую молитву, которую произносят, предлагая пищу Господу, и все присутствующие, встав следом за ним на колени, старательно повторяли ее слово за словом. Ароматный пар, словно дым курящихся благовоний, поднимался к потолку перед изображением Господа Чайтаньи, а ученики Свами, касаясь головой деревянного пола, повторяли за ним слова молитвы.
После этого Бхактиведанта Свами садился вместе со своими друзьями и ел тот же самый прасад, который ели они. Кроме того, он выпивал стакан горячего молока с бананом. Он нарезал банан о край металлического стакана так, чтобы ломтики падали прямо в молоко.
Все знали, что Свамиджи хочет, чтобы каждый из них ел как можно больше прасада, и это создавало веселую, домашнюю атмосферу. Никому не разрешалось просто сидеть, ковыряясь в тарелке, или прикасаться к пище только из вежливости. Они ели со смаком — так, как этого хотел Свамиджи. Если он видел, что кто-то ест без удовольствия, он с улыбкой обращался к нему по имени:
— Почему не ешь? Давай, не стесняйся!
Он смеялся и говорил:
— Когда я плыл на корабле в вашу страну, я думал: «Неужели американцы будут это есть?»
Когда молодые люди протягивали тарелки за добавкой, Кейт накладывал им по второй порции риса, дала, чапати и сабджи.
В конце концов, это была духовная пища. Есть надо было много — прасад очищал и освобождал от влияния майи. Кроме того, это была здоровая, вкусная и пряная пища — не чета американской. Это было так же здорово, как киртан. От этой еды можно было запросто «улететь».
Они ели правой рукой, по-индийски. Кейт и Говард научились этому в Индии. Им уже доводилось есть подобные блюда, но, как они сказали Свами и всем его последователям, которые пришли пообедать, даже в Индии им никогда не приходилось пробовать такой вкусной еды.
Один из ребят, Стэнли, был еще совсем юным, и Свамиджи, как любящий отец, всегда следил за тем, чтобы он ел как следует. Мать Стэнли встретилась со Свамиджи и сказала ему, что разрешит сыну жить в храме, только если Свамиджи пообещает ей присматривать за ним лично. Свамиджи согласился. За едой он все время поощрял юношу брать больше, пока у Стэнли в конце концов не прорезался волчий аппетит и он не стал съедать по десятку чапати за один присест (он съедал бы и больше, если бы Свамиджи не останавливал его). Но то, что Свами ограничил Стэнли десятью чапати, было единственным исключением, обычно же только и слышалось: «Еще... берите еще». Когда, закончив есть, Свамиджи вставал и выходил из комнаты, Кейт забирал с собой пару добровольцев для мытья посуды, а остальные расходились по домам.
Иногда, по воскресеньям, Свамиджи сам готовил пир, состоявший из особых индийских блюд.
Стив: Свамиджи сам готовшп прасад и сам раздавал его у себя наверху, в передней комнате. Мы рассаживались рядами, а он, помнится, босиком ходил между нами и ложкой накладывал каждому из разных кастрюль. Обычно он спрашивал, кому что положить и кто хочет добавки. Угощать нас доставляло ему огромное удовольствие. Это были не обычные блюда, а сладости и острые закуски, вроде сладкого риса и качори, у которых был особенный, ни на что не похожий вкус. И даже когда у каждого набиралось по полной тарелке, он снова обходил нас и предлагал взять добавку.
Однажды он подошел ко мне и спросил, чего бы я еще пожелал, — может, сладкого риса? В ту пору у меня были ложные представления о духовной жизни: я считал, что должен отказывать себе в том, что мне больше всего нравится, поэтому попросил простого риса. Но даже этот «простой» рис был восхитительным желтым рисом с жареными сырными шариками.
В те вечера, когда не было программ, в квартире Свамиджи стояла полная тишина. Он мог целый вечер оставаться один, печатая на машинке перевод «Шримад-Бхагаватам» или непринужденно беседуя с одним-двумя гостями до десяти вечера. Но в дни вечерних встреч — по понедельникам, средам и пятницам — в комнатах царило оживление. Он уже не был один. Новые последователи, перенявшие его проповеднический дух, вовсю ему помогали, стараясь убедить людей в необходимости петь «Харе Кришна» и слушать лекции по философии сознания Кришны.
В дальней комнате Свамиджи переводил «Бхагаватам» или беседовал с гостями, пока не подходило время принимать душ. Иногда ванная была занята, и приходилось ждать, пока она освободится. Он приучил своих последователей принимать душ дважды в день, и теперь это доставляло некоторые неудобства, так как приходилось делить ванную с ними.
После омовения он шел в гостиную, где вокруг него рассаживались собравшиеся ученики. Он садился на коврик, лицом к изображению Панча-таттвы, и, при помощи маленькой ложечки набрав в левую ладонь воды из металлической чашечки, разводил жидкую пасту из кусочка вриндаванской глины. Затем, окуная безымянный палец правой руки в желтоватую глиняную массу, он наносил на тело священные знаки вайшнавского тилака. Глядя в маленькое зеркальце, которое ловко удерживал большим пальцем и мизинцем левой руки, он набирал немного жидкой глины и наносил на лоб вертикальную полоску, после чего правым мизинцем проводил по влажной глине от бровей к волосам — так, чтобы получились две ровные параллельные линии. Затем он наносил такие же знаки еще на одиннадцать мест на теле, а ребята сидели вокруг и наблюдали за его действиями, порой задавая вопросы, а порой делясь своим пониманием сознания Кришны.
Свами: Мой Гуру Махараджа обычно ставил тилак, не пользуясь зеркалом.
Преданные: И он был ровный?
Свами: Ровный или нет — неважно. Да, он был ровный.
После этого Бхактиведанта Свами усаживался и беззвучно повторял мантру гаятри. Намотав на большой палец правой руки священный шнур брахмана, он садился, выпрямив спину, и молча шевелил губами. Его открытые плечи, руки и грудь были худы, но округлый живот слегка выдавался вперед. Кожа его была шелковисто-гладкой, совсем как у юноши, только лицо несло на себе отпечаток прожитых лет. Движения его рук были отточены и изящны.
Он брал в левую руку два медных колокольчика и, слегка позванивая, зажигал две ароматические палочки от стоящей возле изображения Господа Чайтаньи свечи. Палочками, от которых поднимался ароматный дым, он медленно описывал перед Господом Чайтаньей маленькие круги. Сосредоточенно глядя на картину и не переставая звенеть, он словно свивал из струй дыма ароматные спирали. Никто из присутствующих не понимал, что он делает, хотя происходило это каждый вечер. Таков был ритуал. В нем был какой-то смысл. Между собой ребята прозвали эту церемонию «колокольчики».
По понедельникам, средам и пятницам после «колокольчиков» наступало время вечернего киртана. Несколько преданных заранее спускались на первый этаж, встречали гостей и рассказывали им о Свами и о мантре. Но без самого Свами программа начаться не могла. Никто из ребят не умел петь и играть на барабане, и никому даже в голову не пришло бы самому вести киртан. Только в семь часов, когда Свами входил в храм, программа начиналась.
Приняв душ и надев чистые домотканые индийские одежды, с похожими на стрелки знаками вайшнавского тилака на руках и на теле, Бхактиведанта Свами выходил из своей квартиры и спускался в магазинчик, чтобы воспользоваться еще одной счастливой возможностью восславить Господа Кришну. Маленький храм был заполнен дикими и отнюдь не похожими на брахманов простодушными молодыми американцами.
Дон был для Свами сущим наказанием. Он месяцами торчал в магазинчике, практически ничего не делая, а изменить свои привычки даже не пытался. Речь его была крайне вычурной. Дон не просто говорил, он выговаривал каждое слово, и вдобавок изъяснялся только полными предложениями, совершенно их не сокращая, словно читал вслух какую-то книгу. Не то чтобы он был интеллектуалом — просто для него это был способ изменить естественную манеру разговора. Речь Дона поражала окружающих своей вычурностью; многим казалось, что это результат чрезмерного увлечения наркотиками. Таким способом он пытался дать понять окружающим, что он — не обычное живое существо. Завязывать с марихуаной он даже и не думал, даже после того, как Свамиджи попросил об этом всех своих «постояльцев». Иногда к Дону заходила подружка, и они сидели вместе, интимно беседуя, а иногда даже целовались. Но Свами он любил. Однажды он даже дал ему денег. Дону нравилось жить в магазинчике, и Свамиджи не протестовал.
А вот другие жаловались. Как-то раз один из недавних гостей заглянул в храм и застал там Дона, одиноко сидящего в облаке дыма от марихуаны.
— Траву куришь? Но ведь Свами запрещает здесь курить!
Дон стал оправдываться:
— Я не курил. Ты не истину глаголешь.
Тогда парень полез в карман его рубашки и достал оттуда сигарету, набитую ганджой. В ответ Дон ударил его по лицу. Слух о происшествии быстро облетел остальных. Ребята засомневались: как вести себя в подобных случаях? Как бы поступил Свами? Что делать, если кто-то курит травку? Хотя преданному не полагается курить, может, иногда это нормально? С этими вопросами они отправились к Свамиджи.
Бхактиведанта Свами отнесся к происшествию очень серьезно. Особенно его расстроило, что Дон распустил руки.
— Он тебя ударил? — спросил он юношу. — Сейчас я сам пойду и дам ему по голове.
Однако потом, тщательно все взвесив, Свами решил, что лучше попросить Дона уйти. Но тот уже сам ушел.
На следующее утро, во время лекции, в дверях появился Дон. Бхактиведанта Свами, сидевший на возвышении, участливо взглянул на него. Но в первую очередь он беспокоился об ИСККОН.
— Узнай у него, — шепнул Свами Рою, сидевшему рядом, — есть ли у него марихуана. Если есть, то не пускай его сюда. Наше Общество...
Бхактиведанта Свами, совсем как заботливый отец, беспокоился за жизнь своего детища — ИСККОН. Рой подошел к Дону и сказал, что если он хочет войти, то должен отказаться от наркотиков. Дон развернулся и ушел.
Рафаэль тоже не был особо горячим поклонником дисциплины. Высокий, молодой парень с длинными каштановыми волосами, он, как и Дон, старался остаться в тени и только время от времени заходил к Свами. Когда Свами рассказал о джапе и стал воодушевлять юношей повторять мантру в течение дня, Рафаэлю эта затея не понравилась. Он говорил, что хороший киртан ему нравится, но повторять на четках он отказывается.
Однажды Свамиджи случайно захлопнул дверь квартиры, и ребятам пришлось взломать замок. Свамиджи попросил Рафаэля поставить новый. Время шло. Рафаэль целыми днями торчал в храме, читая стихи Рембо, либо без цели слонялся по городу, но времени, чтобы заменить замок, так и не нашел. Как-то вечером он вдруг направился к Свами на квартиру, открыл дверь (без замка) и пошел прямиком в дальнюю комнату, где в неформальной обстановке, в окружении нескольких учеников сидел Свамиджи и говорил о сознании Кришны.
Войдя, Рафаэль вдруг заговорил — громко, словно безумец, высказывая все свои сомнения и вываливая все, что скопилось у него в голове:
— Что до меня, — сказал он, — я прямо не знаю, что происходит. То ли духовой оркестр играет, то ли черт знает что.
Сидящие напряглись: он нарушил атмосферу преданности.
— Рафаэль очень простодушен, — улыбаясь, заметил Свамиджи, словно объясняя присутствующим поведение своего сына.
В конце концов Рафаэль все же отремонтировал этот злосчастный замок. Но однажды после лекции он подошел к помосту, на котором сидел Свами, и заговорил — возбужденно, нетерпеливо:
— Я не для того живу, чтобы торчать в храме и бормотать мантры на четках! Мой отец был боксером! Я создан, чтобы бежать по берегу моря, вдыхая воздух полной грудью...
Жестикулируя, Рафаэль продолжал выкрикивать свои нахальные сентенции — что-что, а это он умел (причем гораздо охотнее, нежели практиковать сознание Кришны). Вдруг громким голосом Бхактиведанта Свами прервал его:
— Так давай! В чем дело? Вперед!
Рафаэль съежился, но... остался.
Билл Эпштейн гордился своими отношениями с Бхактиведантой Свами — они были честными, без недомолвок. Хоть он и помогал Свами, рассказывая о нем людям и приглашая их в гости, становиться серьезным последователем он не собирался и знал, что Свами это понимает. Да и себя Билл не тешил пустой надеждой по-настоящему «посерьезнеть». Он считал, что если человек не готов с головой погрузиться во все это, то лучше и не начинать. Но Свамиджи такой подход не устраивал. Когда однажды, проведя несколько дней в гостях, Билл вновь появился в храме и заснул прямо на лекции, завернувшись с головой в одеяло, Свами принялся не то что говорить, а кричать, да так громко, что Билл просто не мог заснуть. Иногда он задавал слишком вызывающие вопросы. Свамиджи отвечал, а потом спрашивал:
— Ну что, доволен?
Билл сонно поднимал глаза и отвечал:
— Нет!
Свамиджи давал более подробный ответ и еще громче спрашивал:
— Ты доволен?
Так продолжалось до тех пор, пока Билл не бывал вынужден признать:
— Да, да. Я доволен.
Но именно Билл был первым, кто во время киртана в магазинчике встал и начал танцевать. Хотя его руки были подняты, совсем как на изображениях Господа Чайтаньи, некоторые ребята сочли его танец самолюбованием. Но Свамиджи, увидев, как Билл танцует, расширил глаза и с жаром выразил одобрение:
— Билл танцует в точности как Господь Чайтанья.
Иногда, вернувшись из своих похождений, Билл приносил деньги. И пусть этих денег было немного, он все их отдавал Свамиджи. Спал он в магазинчике, а день проводил на улице, приходя в храм лишь к обеду, либо на киртан, либо уже к вечеру, на ночлег. По утрам он обычно уходил собирать окурки. Для Билла Свами был частью движения хиппи и в этом качестве заслуживал уважения за целостность своей натуры. Биллу не понравилось, когда ребята стали оказывать Свами знаки почтения (начиная с того, что отвели ему в храме место на возвышении), а когда они начали проявлять энтузиазм, соревноваться и даже соперничать друг с другом, он с раздражением от этого отказался. Он решил, что просто будет помогать Свами по мере возможности, и знал, что тот оценит все, что он сделает. Для Билла этого было вполне достаточно.
Карл Йоргенс помогал Бхактиведанте Свами в трудных ситуациях. Когда регистрировали ИСККОН, он сделался его попечителем, поставив подпись под уставом. А когда Дэвид вынудил Свами бежать с Бауэри, именно Карл приютил его у себя дома. Но из-за напряжения, возникшего в те дни, когда им с Евой приходилось делить со Свами жилище, и так и не прошедшего со временем, их отношения дали трещину. Он любил Свами и уважал его как настоящего индийского санньяси, но его философских выводов не принимал. Разговоры о Кришне и душе — дело хорошее, но отказ от наркотиков и секса — это уже чересчур. Теперь, когда Свамиджи поселился на новом месте, Карл решил, что сделал все от него зависящее и больше не нужен. Хоть он и помог Бхактиведанте Свами зарегистрировать Международное общество сознания Кришны, вступать в него он не собирался.
Киртаны на Второй авеню казались Карлу слишком людными, их атмосфера слишком отличалась от той почти семейной теплоты, которой он наслаждался на Бауэри. Аудитория разрослась, появился дух раскованности и даже развязности, которого раньше не было. Как и другие «старые друзья», Карл чувствовал себя неловко и не горел желанием вступать в новую организацию. Встречи на Бауэри, напоминавшие уединенную медитацию, казались куда более мистическими по сравнению с публичными программами на Второй авеню.
Кэрол Бекар тоже нравились спокойные киртаны. Ей казалось, что в неистовых танцах и пении люди просто дают выход личным разочарованиям. Несколько раз в ее присутствии во время киртанов на Второй авеню случались неприятности. Однажды в магазин вломилась компания парней, специально чтобы подразнить танцующих: «Эй! Что за чертовщину вы там вытворяете!» Ее неотступно преследовала мысль, что в любую минуту в витрину может со звоном влететь камень. Да и парня, с которым она встречалась, сознание Кришны нисколько не интересовало.
Джеймс Грин был в растерянности. Он видел, что почти все новички принимают перед Свами серьезные обязательства, но сам пойти на это не мог. Он ничего не имел против Свами и его нового движения, но предпочитал все-таки жить один.
Роберт Нельсон, старый друг Свами еще по студии доктора Мишры, никогда не терял добрых чувств к нему, но продолжал жить своей привычной жизнью, не следуя никакой мало-мальски серьезной дисциплине. Так уж получилось, что почти все, кто помогал Бхактиведанте Свами на Бауэри и в пригороде, стали отходить от него, как только он основал духовную организацию, а произошло это почти сразу же после переезда в дом номер 26 по Второй авеню. Появлялись новые люди, новые помощники... Карл, Джеймс, Кэрол и остальные почувствовали, что их место занимают другие, что долг их по отношению к Свами выполнен... Произошла «смена караула», и хотя «старая гвардия» по-прежнему хорошо относилась к Бхактиведанте Свами, члены ее начали постепенно от него отдаляться.
Брюс Шарф только что окончил Нью-Йоркский университет и искал работу. Однажды бывший сосед по комнате рассказал ему о Свами, к которому он заходил на Вторую авеню.
— Они поют, — рассказывал друг, — а когда танцуют, просто что-то невероятное творится! И Аллен Гинзберг там был...
Друг продолжал:
— Свами сложно понять. Да и последователи его зачем-то записывают на магнитофон все, что он говорит. Зачем ему большой магнитофон? По-моему, это не слишком-то духовно.
Но Брюсу стало интересно.
Он был поклонником индийской культуры. Четыре года назад, когда ему едва исполнилось двадцать, он проработал одно лето стюардом на американском грузовом самолете и летал в Индию, где посещал храмы, покупал изображения Шивы и Ганеши, книги о Ганди и вообще чувствовал себя частью этой культуры. Вернувшись в Нью-Йоркский университет, он стал больше читать об этой стране и написал для семинара по истории доклад о Ганди. Он питался в индийских ресторанах, ходил на индийские фильмы и концерты и читал «Бхагавад-гиту». Даже мясо есть он перестал. Брюс лелеял мечту, поступив на какие-нибудь особенные учебные курсы, отправиться в Индию, а затем вернуться в Америку и преподавать восточные религии. Но все это время он не прекращал своих экспериментов с ЛСД.
Чаку Барнетту было восемнадцать. Его мать развелась с отцом и недавно переехала в Гринвич-Вилледж. Она изучала психологию в Нью-Йоркском университете. От матери Чак переехал в квартиру на Двенадцатой улице в Нижнем Ист-Сайде, поближе к Аллену Гинзбергу и другим поэтам и музыкантам из хиппи. Его полем деятельности был авангардный джаз, а инструментом — флейта, и он сотрудничал с несколькими профессиональными группами города. Уже шесть лет он занимался хатха-йогой, а недавно начал экспериментировать с ЛСД. В наркотическом полусне ему виделись лотосы и концентрические круги, но когда дурман проходил, его все сильнее захлестывала чувственность. Близкий друг Чака этим летом внезапно оказался гомосексуалистом, и Чак преисполнился цинизма и отвращения. Однажды ему кто-то сказал, что на Второй авеню, в центре, поселился индийский свами, и в один из августовских дней Чак оказался перед витриной бывшего магазина «Бесценные дары».
Стив Гуарино, сын нью-йоркского пожарного, вырос в городе и в 1961 году окончил Бруклинский колледж. Под влиянием отца он поступил на службу в военный флот, где два года с нетерпением ждал того дня, когда вновь станет свободным и вернется к друзьям с Нижнего Ист-Сайда. Наконец, через несколько месяцев после смерти президента Кеннеди, его с почетом уволили. Даже не навестив родителей, он прямиком направился в Нижний Ист-Сайд — в это, как ему казалось, самое загадочное место в мире. Он писал рассказы и короткие романы, подражая Францу Кафке и ему подобным, и вскоре начал принимать ЛСД, «чтобы исследовать сознание и с ним поэкспериментировать». Песня «А Love Supreme» Джона Колтрейна, джазового музыканта, убедила Стива в том, что Бог действительно существует. Чтобы заработать на жизнь, Стив устроился в отдел социального обеспечения. Как-то днем, во время обеденного перерыва, в витрине магазина «Бесценные дары» он увидел объявление на небольшом листке бумаги: «Лекции по „Бхагавад-гите“. А.Ч. Бхактиведанта Свами».
Чак: Когда наконец я нашел Вторую авеню и Первую улицу, я увидел через окно, что внутри вдоль стен сидят люди и что-то поют. Рядом со мной стояли и посмеивались какие-то типичные американские обыватели. Я повернулся к ним и со сложенными ладонями спросил:
— Это здесь живет Свами?
Они захихикали и ответили:
— Пилигрим, ваш поиск окончен.
Их ответ меня не удивил: я понял, что это правда.
Брюс и Чак жили друг от друга всего в двух кварталах, но знакомы не были. Последовав совету друга, Брюс тоже отправился в храм.
Брюс: Я искал «Харе Кришна». Я вышел из дома и пошел по авеню «Б», намереваясь пройти пешком до Хьюстон-стрит. Добравшись до Первой улицы, я повернул вправо и шел до самой Второй авеню. Вдоль Первой улицы тянулись пуэрто-риканские бакалейные лавки, еще там была церковь — одна из тех, где собравшиеся стоят и громко поют, играя на бубнах. Когда я шел по Первой улице, у меня было такое ощущение, как будто я покидаю этот мир, — так бывает, когда собираешься в аэропорт, чтобы сесть на самолет. Я думал: «Я оставляю позади часть себя и иду к чему-то новому».
Но на Второй авеню найти «Харе Кришна» мне удалось не сразу. Я прошел бензоколонку, миновал какой-то магазинчик — на вывеске было написано «Бесценные дары». Потом я вернулся и снова прошел мимо, но на этот раз все-таки заметил в витрине черно-белое объявление о лекциях по «Бхагавад-гите». У входа была навалена гора обуви, и я тоже разулся, вошел и сел позади всех.
Стив: Я чувствовал, что это уже устоявшийся коллектив, что люди здесь уже явно не первый раз. Я вошел и сел на пол. Парень, который представился Роем, был очень вежлив и дружелюбен. Он производил впечатление человека, уже не раз бывавшего на этих собраниях. Он спросил, как меня зовут, и я почувствовал себя легко и свободно.
Вдруг через боковую дверь вошел Свами. Он был в шафрановом дхоти, без рубашки — на нем был просто кусок ткани, вроде длинного шарфа, завязанный на правом плече и оставлявший открытыми руки, левое плечо и часть груди. Когда я увидел его, то сразу вспомнил Будду.
Брюс: На полу сидело человек пятнадцать. Один из них, с большой бородой, сидел справа, прислонившись к стене. Через некоторое время дверь открылась и вошел Свами. Он окинул взглядом аудиторию, а потом посмотрел прямо на меня. Наши глаза ветрешились. Он как будто меня изучал. Этот момент запечатлелся у меня в памяти, словно на фотографии, — Свамиджи первый раз на меня смотрит. Наступило молчание. Он изящно поднялся на помост, сел, взял пару ручных тарелочек и начал киртан. Именно киртан произвел на меня самое сильное впечатление. Это была лучшая музыка из всего, что я слышал. И в ней был смысл. На ней можно было по-настоящему сосредоточиться, и само повторение слов «Харе Кришна» несло в себе какую-то радость. Я тут же понял, что это духовная практика.
Чак: Я вошел в магазинчик. Там, на жестком полу, на циновке из сухой травы, сидел человек, который поначалу показался мне ни мужчиной, ни женщиной, но когда он взглянул на меня, я не смог выдержать его взгляд — такие у него были сверкающие и искрящиеся глаза. У него была золотистая кожа, большие уши и щеки розоватого цвета. На нем было три ряда бус — один на шее, другой чуть ниже, а третий — на груди. Высокий лоб над сияющими глазами был прорезан множеством морщин; его руки были тонкие и длинные, рот — большой, с полными, темнокрасными губами. Он улыбался, и зубы его сверкали еще ярче, чем глаза. Он сидел, скрестив ноги, так, как я еще никогда не видел, ни в одной книге, ни у кого из знакомых йогов. Это была сидячая поза, но при этом его правая стопа не просто лежала на левом бедре, а была заведена за левый бок, а одно колено лежало прямо на другом. Ни у кого из людей не встречал я раньше подобного выражения лица и жестов, и я чувствовал, что во всем этом есть неизвестный мне смысл, корни которого — за пределами мира, в совершенно другой культуре и другом мышлении. На боку у него была родинка, а на лодыжке — круглая мозоль, вроде тех, что появляются у опытных каратистов на костяшках пальцев. Он был одет в неподшитый отрез материи цвета шафрана. Все в нем было экзотично, и выглядел он таким лучезарным, что, казалось, он не сидит в комнате, а проецируется из какого-то другого места. Он так сиял, что казалось, будто смотришь какой-то цветной фильм. И тем не менее он был с нами. Я слушал его. Он сидел прямо передо мной, но меня не покидало чувство, что, если я попробую протянуть руку и прикоснуться к нему, окажется, что его здесь нет. В то же время это ощущение не было каким-то тонким или абстрактным — присутствие Свами было в высшей степени реальным, но в то же время духовным.
После первого же визита в храм Чак, Стив и Брюс получили возможность встретиться со Свами в его квартире.
Стив: У меня был обеденный перерыв, и мне нужно было поскорее вернуться в офис. На мне был летний деловой костюм. Я думал, что у меня хватит времени, чтобы и сюда зайти, купить какие-нибудь книги, потом сходить пообедать и успеть вовремя вернуться на работу. В храме один из преданных сказал, что я могу сходить поговорить со Свамиджи. Я поднялся наверх, где обнаружил его сидящим в гостиной в окружении нескольких парней. По всей видимости прервав беседу, я спросил, можно ли купить три тома «Шримад-Бхагаватам». Один из преданных поднялся и достал книги из шкафа, стоящего напротив Свамиджи. Я взял их в руки (они были очень странного цвета, какого не встретишь в Америке, — красноватые, цвета земли, как кирпич) и спросил, сколько они стоят. Свами ответил, что по шесть долларов каждый том. Я достал из бумажника двадцать долларов и отдал ему. Он, казалось, был единственным, у кого можно узнать о цене книг и кому отдать деньги, — никто из присутствующих не вмешался. Они просто сидели и слушали.
— Эти книги — комментарии к писаниям? — спросил я, пытаясь показать, что уже знаю кое-что о книгах.
Свамиджи ответил: да, это его комментарии.
Он сидел в непринужденной позе, улыбаясь, и притягивал к себе внимание. Он казался очень сильным и здоровым. Его улыбка обнажала красивые зубы, а ноздри при этом аристократически раздувались. Лицо его было полным и властным. Он носил индийские одежды, а когда садился, скрестив ноги, приоткрывались его голени с гладкой кожей. Рубашки на нем не было — верхнюю часть тела прикрывала простая индийская хлопковая шаль. Тело у него было довольно худым, только живот немного выдавался вперед.
Когда я увидел, что Свамиджи вынужден сам продавать свои книги, я не захотел его беспокоить. Я быстро попросил оставить сдачу с двадцати долларов себе, взял книги — прямо так, не завернув и не положив в пакет, — и собрался уходить. Но Свамиджи сказал: «Садитесь» — и жестом пригласил меня сесть перед ним, рядом с остальными. Его тон при этом изменился. Голос его был настойчив: он указывал, что торговля окончена и теперь я должен сесть и слушать. Он сделал мне особое приглашение — побыть одним из его последователей, которые, насколько мне было известно, проводили с ним по многу часов в день, тогда как я был занят и не мог к ним присоединиться. Я завидовал его последователям. Им не нужно было никуда ходить. Они могли сколько угодно общаться с ним в непринужденной обстановке, открывая для себя много нового. Вручив мне книги и пригласив сесть, он дал понять, что мне нужно послушать его, отбросив все остальные занятия, и у меня нет более важного дела, чем это. Но меня ждали на работе. Я не хотел спорить, но и остаться не мог.
— Простите, мне нужно идти, — решительно сказал я, — я на перерыве.
Говоря это, я уже продвигался к двери, и Свамиджи неожиданно ответил мне широкой, счастливой улыбкой. Казалось, ему понравилось, что я работаю, что молодой человек занят серьезным делом. Я пришел не потому, что мне было нечем заняться и некуда пойти. Одобрив мою решительность, он позволил мне выйти.
Чак: Один из преданных пригласил меня на личную встречу со Свами. Меня провели в коридор, за которым неожиданно открылся прекрасный маленький скверик со столом для пикника, купальней для птиц, скворечником и цветочными клумбами. Пройдя через двор, мы вошли в здание, в каких обычно живут люди среднего достатка. Мы поднялись по лестнице и вошли в совершенно пустую квартиру — в ней не было никакой мебели, только белые стены и паркетный пол. Миновав гостиную, мы прошли в следующую комнату, где на тонком хлопчатобумажном коврике, покрытом тканью с вышитыми слонами, откинувшись на подушку, прислоненную к стене, сидел Свами; он выглядел очень величественно и одухотворенно.
Однажды Брюс возвращался домой вместе с Уолли и поделился с ним своей мечтой поехать в Индию и стать профессором восточной литературы.
— Зачем в Индию? — удивился Уолли. — Сама Индия приехала сюда! Свамиджи и так учит нас этим истинам. Зачем ехать так далеко?
Брюс подумал, что Уолли, пожалуй, прав, и решил отказаться от своей столь долго лелеемой мечты отправиться в Индию — по крайней мере, до тех пор, пока Свами здесь.
Брюс: Я направился в храм, чтобы лично встретиться со Свамиджи. Оказалось, что вход в его квартиру — со двора. Какой-то парень сообщил мне номер квартиры и сказал, что я могу запросто пойти и поговорить. Он сказал:
— Да, просто иди.
Миновав зал, я пошел дальше, через цветущий дворик. В Нью-Йорке такие дворы — большая редкость. Там было очень красиво. Во дворе за столиком сидел юноша. Он сосредоточенно печатал на машинке и казался чистым и возвышенным. Я поспешил наверх и позвонил в дверь квартиры 2С. Через некоторое время дверь открылась, и я увидел Свами.
— Да? — произнес он.
Я сказал:
— Я хотел бы с вами поговорить.
Он открыл дверь шире, отступил назад и пригласил меня:
— Хорошо, входите.
Мы вошли в гостиную и сели лицом друг к другу. Он сидел за своим рабочим столом — металлическим ящиком — на очень тонком коврике, покрытом шерстяным то ли одеялом, то ли покрывалом, с потрепанными краями и орнаментом из слонов. Он спросил, как меня зовут, и я представился: «Брюс». Тогда он заметил:
— A-а. В Индии, в период британского правления, был такой лорд — Брюс, — и он начал рассказывать что-то о лорде Брюсе, который был генералом и участвовал в каких-то кампаниях.
Я почувствовал, что должен рассказать Свами о себе, и обнаружил, что слушает он с неподдельным интересом. Было необыкновенно уютно сидеть в его квартире, беседовать с ним, и видеть, что ему на самом деле интересно узнать обо мне.
Во время беседы он смотрел поверх меня, на стену, и говорил о Господе Чайтанье. Очевидно, он смотрел на какую-то картину или что-то подобное, но глаза его светились глубоким чувством любви. Я обернулся, чтобы понять, на что он так смотрит, и увидел картину в темной раме: Господь Чайтанья, танцующий в киртане.
Встреча со Свамиджи неизбежно превращалась в философскую дискуссию.
Чак: Я спросил его:
— А вы можете научить меня раджа-йоге?
— О, — ответил он, — вот «Бхагавад-гита», — и протянул мне экземпляр «Гиты». — Открой последний стих шестой главы и прочти.
Я вслух прочитал:
— «Из всех йогов того, кто с верой и преданностью поклоняется Мне, Я считаю наилучшим».
Я не понял, что значит «вера» и «преданность», и сказал:
— У меня во лбу иногда появляется какой-то свет.
— Это галлюцинация! — резко ответил Свамиджи. Хотя сам он оставался спокойным, его слова меня словно громом поразили. — «Раджа» означает «царь». «Царская йога». Но эта йога — императорская.
Я понимал, что он достиг высокой ступени совершенства, но не через химию и не путем отвлеченных рассуждений в духе западных мыслителей. Это было то, что я искал.
— Вы читаете лекции?— спросил я его.
Он ответил:
— Да, в шесть утра я читаю лекции по «Гите». Приходи. И принеси какой-нибудь цветок или фрукт для Божеств.
Я заглянул в смежную комнату, абсолютно пустую, с деревянным паркетным полом, голыми стенами и крошечным столиком: на столике стояла картина, на которой были изображены пять фигур, похожие на людей, с поднятыми руками. Таких рук и лиц я не встречал ни у одного смертного. Я чувствовал, что они на меня смотрят.
Когда я вышел на улицу, перед магазинчиком толпились люди. Я сказал:
— Вряд ли когда-нибудь я вернусь к ЛСД.
Я сказал это себе, но люди меня услышали.
Стив: Я хотел продемонстрировать свое уважение к духовной жизни Индии и сообщил Свамиджи, что читал автобиографию Ганди.
— Это было великолепно, — сказал я.
— А что в этом великолепного? — спросил Свамиджи.
Он задал этот вопрос в присутствии остальных. Хотя я был гостем, он ничуть не колеблясь оспорил мое заявление, поскольку я сморозил глупость. Я покопался в памяти, чтобы ответить на его вызов, что же «великолепного» в биографии Ганди, и вспомнил, как однажды, когда Ганди был еще ребенком, друзья убедили его поесть мяса, хотя он был воспитан как вегетарианец. В ту ночь он чувствовал, как съеденный ягненок кричит у него в желудке. Свамиджи сразу же отмел мой довод, сказав:
— Большинство индийцев — вегетарианцы. Это не достижение.
Больше ничего, достойного славы, я вспомнить не смог, а Свамиджи продолжал:
— Его автобиография называется «Эксперименты с истиной». Но природа истины такова, что ее невозможно найти путем экспериментов. Истина — всегда истина.
Это был удар по моему ложному эго. Но, хотя Свамиджи и нанес мне поражение, выставив меня в смешном виде, я посчитал это благом. Мне хотелось представить на его суд множество различных утверждений — просто чтобы услышать его мнение. Я показал ему «Бхагавад-гиту» в мягкой обложке, которую читал и постоянно носил с собой в заднем кармане. Свамиджи изучил то, что было написано на задней обложке, — там говорилось что-то о «вечной вере индусов» — и начал разбирать эту фразу по частям. Он объяснил, что слово «индус» употреблено здесь ошибочно и в самой санскритской литературе нигде не встречается. Еще он объяснил, что индуизм и «верования индусов» вовсе не вечны.
Брюс: Поведав Свами о своем желании жить духовной жизнью, я начал рассказывать о конфликте, который произошел у меня с одним из профессоров английской литературы. Он был последователем Фрейда и толковал характеры литературных героев и все прочее с точки зрения фрейдизма, пользуясь соответствующей терминологией. В основе всего он видел секс — в отношениях матери и сына, в отношениях одного человека к другому и так далее. Я же воспринимал все в свете религии и во всем видел какой-то религиозный импульс и желание понять Бога. И сочинения свои я писал в том же духе, а он всегда говорил: «Религию тоже можно рассмотреть с точки зрения фрейдизма». Так что я не очень-то успевал по этому предмету. Я поделился своим возмущением со Свами, а он ответил:
— Ваш профессор прав.
Я был в шоке: я прихожу к индийскому свами, а он говорит, что профессор-фрейдист прав, что все зиждется на сексе, а не на религии! Когда я услышал это от него, мне показалось, что у меня земля уходит из-под ног. Но затем он объяснил, что имел в виду. Он сказал, что в материальном мире движущей силой является секс, и кто бы что ни делал, он делает это под влиянием сексуального импульса.
— Так что Фрейд прав, — сказал он. — Все основано на сексе.
Потом он объяснил, что такое духовная жизнь и что такое жизнь материальная. Духовная жизнь отличается полным отсутствием полового желания. На меня это произвело глубокое впечатление.
Он не стал укреплять мои старые, очень сентиментальные, представления, а дал мне новые. Он дал мне наставления, и я должен был их принять. Говорить со Свами было очень приятно. Я видел, что он абсолютно естествен и очень благороден. Как он держал голову, как произносил слова — все было очень изящно, аристократично.
Ребята обнаружили, что Свами не только мудр, но и очень человечен.
Стив: Спустя несколько дней я пошел к Свами, чтобы рассказать, что читаю его книги. Особенно мое внимание привлекло то место, где Вьясадева, автор «Шримад-Бхагаватам», признается, что неудовлетворен, и его духовный учитель, Нарада, объясняет причину этого. По его словам, это чувство возникло потому, что Вьяса, хотя и составил великое множество книг, ни в одной из них не описал в полной мере достоинства Кришны. Услышав это, Вьясадева написал «Шримад-Бхагаватам».
Прочитанное запало мне в душу — ведь Вьясадева был писатель, а я тоже мнил себя писателем и тоже чувствовала внутреннюю неудовлетворенность.
— Там есть очень интересное место, об авторе, Вьясадеве, — говорил я, — он написал столько книг, но не был удовлетворен, потому что должным образом не прославил Кришну.
Хотя мое понимание сознания Кришны было еще очень слабым, Свамиджи широко раскрыл глаза, удивленный, что я говорю о столь возвышенных истинах. Казалось, он был доволен.
Чак: Я пришел днем, и Свамиджи дал мне тарелку с прасадом. Я попробовал, и рот мне обжег перец. Свамиджи спросил:
— Слишком остро?
— Да, — ответил я.
Тогда он принес крошечную чашечку с молоком, взял немного риса с моей тарелки, покрошил кусочек банана, размешал все это пальцем и сказал:
— Вот, съешь. Это нейтрализует действие чили.
Брюс: В нем не было ни тени искусственности, он никогда не стремился произвести впечатление. Он просто был самим собой. В комнате Свами не было мебели, мы сидели на полу. Эта простота мне очень нравилась. Он был какой-то настоящий. У другого свами, что обосновался в пригороде, мы сидели в гостиной, в больших, мягких креслах, и квартира была заставлена роскошной мебелью. Но здесь был центр города, где жил простой свами, в простой домотканой одежде. У него не было костюма, который он прикрывал шафрановыми одеждами. Он не был церемонным, как другие свами. Неожиданно для себя самого я спросил, могу ли я стать его учеником, и он ответил утвердительно. Я был очень счастлив, потому что он разительно отличался от других свами. Раньше я хотел стать учеником свами из пригорода, потому что хотел кое-что от него получить — я гнался за знанием. Мною двигал эгоизм. Но сейчас я чувствовал настоящий эмоциональный порыв. Я чувствовал, что хочу стать учеником именно этого свами. Я искренне хотел предаться ему, поскольку чувствовал, что Свамиджи велик, а то, что он дает нам, — чудесно, чисто и свободно от скверны. Это было подобно успокоительному бальзаму в чреве ужасной городской жизни. А в пригороде я чувствовал себя чужим.
Однажды наша беседа коснулась моего путешествия в Индию в 1962 году, и я начал рассказывать, как много оно мне дало, как затронуло. Я даже вспомнил, что у меня там осталась подруга. Мы заговорили об этом, и я обмолвился, что у меня с собой есть ее фотография — я всегда носил ее в бумажнике. Свамиджи попросил посмотреть. Я вынул фотографию, Свамиджи взглянул на фото и сказал с кислым выражением лица:
— О, она же некрасивая! В Индии есть гораздо более красивые девушки.
Услышав это, я сразу потере к ней интерес. Мне даже стыдно стало, что мне понравилась девушка, которую Свами счел некрасивой. Не помню, чтобы после этого когда-либо смотрел на эту фотографию, и уж конечно, никогда больше не думал о той девушке.
Брюс был новичком и всего лишь неделю ходил в храм на собрания. Поэтому никто не сказал ему, что члены Ананда-ашрама, группы йоги доктора Мишры, пригласили Свами и его последователей провести день у них, за городом. Однажды утром Брюс вошел в магазин и услышал:
— Свамиджи уезжает!
Бхактиведанта Свами вышел из здания и сел в машину. Сильно встревожившись, Брюс решил, что Свами уезжает насовсем — в Индию!
— Нет, — успокоил его Говард, — мы едем в ашрам йогов за город.
Но первый автомобиль уже отъехал, а в машине, где сидел Свами, свободных мест не было. Как раз в этот момент показался Стив. Все это время он сидел дома, ожидая, что ребята за ним зайдут. В итоге опоздали оба.
Брюс позвонил одному своему другу в Бронкс и упросил его отвезти их в Ананда-ашрам. Но когда они приехали к нему домой, тот вдруг передумал и отказался. В конце концов он одолжил Брюсу автомобиль, и два новых последователя Свами направились в Ананда-ашрам.
Когда они приехали, Бхактиведанта Свами и его спутники уже принимали прасад, сидя вокруг летнего столика под деревьями. Ананда-ашрам был живописным местом: высокие покатые холмы, множество деревьев, голубое небо, зеленая трава и озеро. Опоздавшие подошли к Свами, сидевшему, как отец семейства, во главе стола. Кейт из большого котелка раздавал прасад. Заметив опоздавших, Свамиджи пригласил их присаживаться рядом, и Кейт наложил им прасада. Свами взял с тарелки Стива чапати, нагромоздил на него гору сахара, и Стив под общий смех впился зубами в это лакомство.
Бхактиведанта Свами говорил о дрессировщиках львов. Он рассказал, что однажды на ярмарке видел человека, боровшегося с тигром, — они кубарем катились под гору. Ребята были удивлены: они редко слышали от Свамиджи что-то помимо философии. Но они были счастливы — дети города, которые выбрались на природу со своим гуру и прекрасно проводят время.
Стив: Я шел со Свамиджи по длинному пологому откосу. Я хотел, чтобы он взглянул и оценил изображение Радхи и Кришны, которое я обнаружил в маленькой книжечке, «Нарада-бхакти-сутре». Я собирался сделать с него цветные репродукции, чтобы раздать всем преданным. И когда мы гуляли по траве, я показал ему картинку и спросил, хороша ли она и можно ли сделать с нее копии. Он посмотрел на изображение, улыбнулся, кивнул и сказал: «Да».
Брюс: Я гулял со Свами по территории ашрама. Все были чем-то заняты, и мы гуляли вдвоем. Он говорил, что было бы хорошо здесь построить храм.
Бхактиведанта Свами шел по живописному участку, глядя на отдаленные горы и леса. Рядом шагал Кейт. Свами рассказывал о том, что доктор Мишра предложил ему построить храм — на острове посреди принадлежавшего ашраму озера.
— Каким вы его себе представляете? — спросил Кейт. — Каких размеров?
Свамиджи улыбнулся и сделал жест в сторону горизонта.
— Большой, до самого горизонта? — рассмеялся Кейт.
— Да, — ответил Свами.
Подошли несколько мужчин и женщин — посетителей Ананда-ашрама. Одна женщина была в сари. Обращаясь к ее спутнице, Свами сказал:
— Женщина в сари выглядит очень женственно.
Был уже поздний вечер, когда несколько последователей Свамиджи собрались на берегу озера и стали откровенно говорить о Свами, размышляя, каковы его отношения с Богом, и рассказывая о своих отношениях с ним.
— Свами, — сказал Уолли, — никогда не объявлял себя Богом или Его воплощением. Он называет себя слугой Бога и учит других любви к Богу.
— Но при этом он говорит, что духовный учитель неотличен от Бога, — возразил Говард.
Они стояли у самой кромки зеркально гладкой поверхности озера.
Рассуждать на эти темы, решили они, нет особого смысла. Ответы придут потом. Никто из них не имел большого запаса духовного знания, но укрепить свою веру им очень хотелось.
Кейт, Уолли и Говард направились в комнату для медитации. В комнате стояло кресло с изображением доктора Мишры, который в настоящее время был в Европе, но самым примечательным там был мигающий свет стробоскопа[18].
— Такое чувство, как будто я в центральном магазине на площади Святого Марка, — сказал Уолли.
— Что такое духовная медитация? — спросил Говард.
Один из последователей Мишры, одетый в белую курту и белые брюки клеш, ответил, что гуру научил их сидеть и медитировать на свет.
— А Свамиджи говорит, что медитировать надо на Кришну, — сообщил Кейт.
Когда зашло солнце, все собрались в большом зале главного здания, чтобы посмотреть слайды. Это была разрозненная подборка слайдов, в основном с видами Индии и Ананда-ашрама. Музыкальным фоном была запись популярного индийского ситариста. На некоторых слайдах были запечатлены храмы Вишну, и когда промелькнул первый такой кадр, Бхактиведанта Свами попросил:
— Дайте-ка посмотреть. Нельзя ли вернуть и еще раз посмотреть на этот храм?
Так повторялось несколько раз, когда он узнавал знакомые храмы Индии. Уже потом, когда показали несколько кадров с девушкой, одной из посетительниц ашрама, демонстрирующей индийские танцевальные позы, один человек из местных пошутил:
— Верните, пожалуйста, этот кадр и дайте мне еще раз посмотреть на этот храм.
Плоская шутка явно предназначалась Свамиджи, но ни он, ни его последователи не засмеялись.
Затем Свами читал лекцию. Скрестив ноги, он сидел на кушетке, в самой большой комнате дома. Комната была забита людьми — и йоги из Ананда-ашрама, и последователи Свами из Нижнего Ист-Сайда сидели на полу, стояли у стен или толпились в дверях. Свами начал свою речь с критики демократии. Он сказал, что люди привязаны к чувственным наслаждениям, поэтому они выбирают лидером того, кто убедительнее других обещает удовлетворять их вожделение и жадность — именно в этом состоит их единственный критерий выбора лидеров. Сорок пять минут Свами говорил о важности сознания Кришны, а катушечный магнитофон бесшумно крутился, записывая его слова.
Потом он провел киртан, который сгладил все противоречия и позволил в этот вечер каждому увидеть в себе все лучшее. Несколько дней назад, в квартире на Второй авеню, Бхактиведанта Свами научил своих последователей танцевать. Они выстроились в ряд за его спиной, и он показал им простой танцевальный шаг. Подняв руки над головой, он выдвинул левую ногу вперед и немного вправо, а затем плавным движением вернул ее в исходную позицию. Затем сделал подобное движение правой ногой влево и вновь вернулся в исходное положение. Не опуская рук, Бхактиведанта Свами двигался вперед, и тело его покачивалось из стороны в сторону; левую ногу — направо, правую — налево, на «раз-два-три-и-и». Он показал им это движение и в обычном ритме, и в два раза медленнее. Кейт назвал этот шаг «Свами-степом», как будто это был новый бальный танец.
Ученики Бхактиведанты Свами начали танцевать, и очень скоро, ритмично двигаясь по кругу, танцуя и в экстазе раскачиваясь, а иногда — подпрыгивая и кружась, к ним присоединились остальные. Этот радостный киртан продолжался целый час, и Свами до предела вдохновил каждого. Один из посетителей ашрама принес контрабас, на котором тут же начал искусно импровизировать под мелодию Свами, в свинговом стиле, а другой гость подыгрывал на табла[19].
Члены Ананда-ашрама недавно разделились на две группы, отношения между которыми были довольно натянуты. Здесь были и представители старшего поколения, вроде тех пожилых женщин, что приходили на лекции Свами в элитном районе, и молодежь, в основном парочки хиппи. Но во время киртана все разногласия были забыты и, как потом выяснилось, совсем исчезли. Нравилось им это или нет, но практически все присутствующие были вовлечены в танец.
Было уже поздно. Свами отправился отдыхать в комнату для гостей, а его ребята заснули на открытом воздухе, в спальных мешках.
Говард: Я просыпался три или четыре раза и, лежа на спине, разглядывал звезды, которые каждый раз занимали новое положение. Я не чувствовал времени. Я был ошеломлен движением звезд. Затем, уже под утро, я заснул. Мне снилась группа преданных вокруг прекрасного золотого юноши. Облик его пленял всякого, кто смотрел на него. Его духовное тело излучало абсолютную красоту, невиданную в этом мире. Потрясенный, я спросил:
— Кто это?
— Как, ты не знаешь? — ответил кто-то. — Это же Свами.
Я присмотрелся повнимательнее, но не заметил никакого сходства. Юноше было не больше восемнадцати, и он словно сошел с Вайкунтхи (из духовного мира). «Если это Свамиджи, — удивился я про себя, — то почему он не пришел на Землю таким?» И голос, откуда-то изнутри меня, ответил: «Тогда люди следовали бы за мной из-за красоты, а не из-за учения». Ошеломленный, я проснулся. Сон ярко запечатлелся в моей памяти, словно это был не сон, а видение. Я ощущал необычайную свежесть, словно искупался в каком-то неизвестном живительном бальзаме. Я увидел, что созвездия снова переместились, а тускнеющие звезды уже меркнут в свете наступающей зари. Я вспомнил, как Свамиджи объяснял мне, что, хотя сны в большинстве своем лишь продукт деятельности ума, сны о духовном учителе имеют особый духовный смысл.
Кейту в эту ночь тоже снился сон.
Кейт: Я видел Кришну и Арджуну на поле битвы Курукшетра. Арджуна задавал вопросы, а Кришна рассказывал ему «Бхагавад-гиту». Затем эта картина ушла и образ сменился. Теперь там появился Свами, а я стоял перед ним на коленях, и продолжался все тот же диалог. Я понял, что время пришло и теперь Свамиджи говорит то же, что и Кришна, а мы все находимся в положении Арджуны. Сон ясно показал, что слушать Свамиджи — это то же самое, что слушать Кришну.
Взошло солнце, прочертив разноцветными полосами утреннее небо над озером. Кейт и Уолли гуляли по ашраму, рассказывая Свами о том, как здесь было красиво.
— Нас интересуют не столько прекрасные виды, — ответил Свами, — сколько их прекрасный творец.
Возвращаясь в город, Бхактиведанта Свами сидел в «фольксвагене» рядом с Брюсом. Автомобиль двигался по вьющейся черной ленте горного шоссе под бескрайним небом, а мимо проносились сочные зеленые леса и высокие горы. На долю Брюса выпала редкая удача — везти в машине Бхактиведанту Свами. Больше ни у кого из последователей Свамиджи машины не было. Они всегда пользовались автобусом или метро. Свами, конечно, подобало иметь машину, на которой бы его возили, но сейчас это был всего лишь маленький «фольксваген», и Брюс вздрагивал всякий раз, когда машину подбрасывало на ухабах. Пока они ехали по извилистой горной дороге, Брюс вспомнил, что в книге жены Олдоса Хаксли читал, какие места хороши для медитации. Согласно одной точке зрения, медитировать нужно вблизи большого водоема, из-за обилия отрицательных ионов в воздухе, согласно другой — в горах, поскольку там ты выше и, следовательно, ближе к Богу.
— Правда ли, что для постижения души лучше медитировать в горах? — спросил Брюс.
Бхактиведанта Свами ответил:
— Вздор. И речи не может быть о хорошем или плохом месте. Ты думаешь, Бог где-то высоко, на какой-то там планете, и обязательно нужно подняться повыше? Нет. Медитировать можно где угодно. Просто повторяй «Харе Кришна».
Через некоторое время дорога утомила Свамиджи и он задремал, склонив голову на грудь.
Вместе со Свамиджи Брюс вошел в квартиру. Он распахнул перед ним дверь, приоткрыл окно, настолько, насколько счел нужным, и подготовил комнату, как если бы был его личным слугой. Бхактиведанта Свами остался доволен визитом в Ананда-ашрам. Киртан имел успех, и один из приближенных учеников доктора Мишры заметил, что последователи Бхактиведанты Свами произвели на него огромное впечатление: казалось, одним лишь пением они достигли высокого духовного уровня, в то время как сторонникам доктора было «гораздо сложнее практиковать все свои позы и контролировать дыхание».
Усиление военных действий Соединенных Штатов во Вьетнаме вызвало волну протеста. 29 июля американские самолеты сбросили бомбы на два главных населенных пункта Северного Вьетнама, Ханой и Хайфон, и некоторые союзники — Канада, Франция, Япония — выразили по этому поводу свое сожаление. Генеральный секретарь ООН, У Тан, открыто осудил политику США во Вьетнаме. Противостояние войне ощущалось повсюду — от сената до возникших за последнее время пацифистских организаций. Диссиденты проводили марши мира, сидячие забастовки и митинги против войны и призыва в армию.
Со стороны религий протест обнародовал папа Павел VI. Всемирный совет церквей осудил вторжение Америки во Вьетнам, призвав к «прекращению войны как самому эффективному шагу» на пути к переговорам. 6 августа, в годовщину бомбардировки Хиросимы, состоялись демонстрации во многих крупных городах Америки, в том числе и круглосуточные демонстрации за мир перед зданием штаб-квартиры ООН в Нью-Йорке.
На 31 августа было намечено начало еще одной двухнедельной демонстрации за мир, и мистер Ларри Богарт пригласил Бхактиведанту Свами и его последователей открыть это мероприятие «молитвой о мире». Ларри Богарт, сотрудник ООН, был уже давно знаком со Свами и когда-то предлагал помочь напечатать официальные бланки для Международного общества сознания Кришны. В верхней части бланка были изображены Радха и Кришна, нарисованные Джеймсом Грином, а имя мистера Богарта фигурировало во главе списка попечителей Общества.
Бхактиведанта Свами принял приглашение мистера Богарта. Он видел в этом возможность прилюдно петь «Харе Кришна» и очень радовался по этому поводу. Он объявил своей пастве, что в понедельник, тридцать первого числа, вместо обычных утренних занятий, в половине седьмого все должны собраться у штаб-квартиры ООН на особый киртан.
31 августа
Большинство ребят встретились в магазинчике и, прихватив с собой караталы, бубен и бонго, на автобусе отправились к месту сбора. Свамиджи с несколькими учениками поехал на такси. Одеяние парней состояло, как обычно, из сильно поношенных теннисных тапочек, черных брюк (или джинсов) и футболки (или, как вариант, спортивной рубашки на пуговицах). Ранняя утренняя поездка в пригород привела ребят в радостное расположение духа, но еще больше они воодушевились, увидев рядом со зданием ООН Свамиджи в ниспадающих складками шафрановых одеждах. Свамиджи запел, но к нему тут же подошли организаторы демонстрации и попросили прекратить. Это была «молчаливая демонстрация» — здесь предполагалась беззвучная молитва о ненасилии. Ребята были просто убиты этим известием, но Свамиджи подчинился запрету и начал тихо повторять «Харе Кришна», перебирая четки.
Затем вышел какой-то священник и произнес перед толпой короткую речь, в которой упомянул Ганди. Закончив говорить, он повернулся к Бхактиведанте Свами и предложил сказать несколько слов о мире. Тихим голосом Свамиджи заговорил; он держался прямо, а за его спиной неясно вырисовывались очертания небоскреба ООН. Он говорил, что только Бог — владыка всего в этом мире и друг каждого и что все на земле должны признать это. Лишь тогда на планете воцарится настоящий мир.
Мистер Богарт выделил Свами на молчаливую молитву два часа. Бхактиведанта Свами и окружающие его преданные тихо повторяли джапу, пока время, отведенное им по расписанию, не истекло. Затем они удалились.
Возвращаясь по переполненным улицам в центр, Свами сказал, что Нью-Йорк очень напоминает ему Калькутту. Он объяснял, перекрикивая шум несущихся машин:
— Мы ничего общего не имеем с этими круглосуточными демонстрациями за мир. Мы просто хотим распространить культуру пения «Харе Кришна» — вот и всё. Если люди приобщатся к этому пению, мир придет сам собой. Тогда им не нужно будет добиваться этого искусственными способами.
1 сентября
В газете «Нью-Йорк пост» появилась фотография Свамиджи и его последователей возле здания ООН. Стив показал вырезку Свами:
— Посмотрите, Свамиджи! Они называют вас «Сами Кришна»!
— Сами Кришна? Ну пусть.
На фотографии некоторые ребята сидели, опустив голову на руки.
— Где здесь ты? — спросил Свами. Стив показал. — О, ты так повторяешь, опустив голову?
Бхактиведанта Свами принял участие в демонстрации, чтобы оказать любезность своему знакомому, мистеру Богарту. И теперь мистер Богарт позвонил ему, чтобы выразить признательность, и согласился посетить храм. Он хотел помочь Свами и обсудить возможность его дальнейшего сотрудничества с ООН — ведь тогда можно будет ходатайствовать перед высокопоставленными лицами о помощи этому движению индийской культуры и мира.
Бхактиведанта Свами считал предстоящий визит мистера Богарта очень важным и пожелал лично приготовить для гостя прасад и оказать ему должный прием в лучших традициях гостеприимства. В назначенный день Свами и Кейт несколько часов колдовали на маленькой кухне, готовя лучшие индийские деликатесы. Внизу Бхактиведанта Свами оставил Стэнли, строго-настрого наказав: пока готовится пир для мистера Богарта, наверх никого не пускать. Стэнли кивнул, моргая глазами с одухотворенным, устремленным вдаль взором.
Стэнли расположился в храме. Там было несколько человек, но он объявил:
— К Свамиджи нельзя, никому нельзя.
Около двенадцати часов приехал Ларри Богарт — уже немолодой человек, бледный и хорошо одетый. Он сказал, что хотел бы встретиться со Свами Бхактиведантой.
— Простите, — сказал Стэнли, и на его мальчишеском лице отразилась попытка произвести на незнакомца впечатление серьезностью приказа, — Свами сейчас занят и просил никого к нему не пускать.
Мистер Богарт решил подождать. Стульев в магазинчике не было, и Стэнли принес ему складной. День выдался жаркий. Мистер Богарт несколько раз смотрел на часы. Прошло полчаса. Стэнли сидел, напевая и бездумно уставившись в пространство. Через час мистер Богарт спросил, нельзя ли теперь повидать Свами. Стэнли ответил, что нет, и мистер Богарт, обиженный, ушел.
Тем временем Свамиджв начал беспокоиться, удивляясь, почему мистера Богарта до сих пор нет. Наконец он послал вниз Кейта, и Стэнли рассказал ему о человеке, которого он только что спровадил.
— Что?! — взорвался Кейт. — Но это же был...
Через несколько секунд о произошедшем узнал Свамиджи. Он пришел в ярость. Он спустился вниз, в магазинчик:
— Дурак! Бестолочь!
В гневе он повернулся ко всем собравшимся и отругал их, но особенно досталось Стэнли. Еще никто никогда не видел Свамиджи таким разгневанным. Затем он в негодовании вышел и вернулся к себе.
Стэнли и так в последнее время был не в лучшей форме, а сейчас его поведение стало еще более непредсказуемым. Мать Стэнли знала, что последние несколько лет у ее сына были определенные проблемы, поэтому просила Бхактивецанту Свами внимательно за ним следить. Но теперь юноша перестал справляться со своими обязанностями и бросил мыть кухню и магазин. Часто его видели подолгу застывшим и уставившимся в одну точку. Он бросил регулярно повторять мантру, стал угрюмым и иногда поговаривал о самоубийстве. Ребята не знали, что с ним делать, и думали — может, лучше отослать его обратно, к матери.
Однажды Стэнли пришел к Свамиджи. Он вошел и сел.
Свами: Да?
Стэнли: Можно получить пятьдесят долларов?
Свами: Зачем?
Бхактиведанта Свами обычно держал все деньги у себя, и когда его ребятам что-то было нужно — пусть даже двадцать пять центов на автобус, — они обращались к нему. Расточительным Свами никогда не был — даже получив письмо, он очень аккуратно вскрывал конверт, чтобы использовать обратную сторону для записей. Поэтому он хотел знать, зачем Стэнли пятьдесят долларов. Стэнли тихо ответил:
— Я хочу купить бензина и сжечь себя.
Свамиджи увидел, что в дверях стоит Чак, и попросил его немедленно позвать Брюса. Брюс примчался сию же секунду и сел на пол возле Свами и Стэнли. Свами распорядился, чтобы Брюс (недавно назначенный ответственным за мелкие расходы) дал Стэнли пятьдесят долларов, заставив того повторить, для чего ему нужны деньги.
— Но, Свамиджи, — запротестовал Брюс, — у нас нет таких денег!
— Вот видишь, Стэнли, — голос Бхактиведанты Свами был очень спокоен, — Брюс говорит, что у нас нет таких денег.
Затем они позвонили матери Стэнли.
Потом Свами вспоминал, что, когда Стэнли попросил пятьдесят долларов на бензин, который стоил всего тридцать пять центов, он понял, что Стэнли сошел с ума.
Кейт, как обычно, готовил на кухне завтрак, только сегодня рядом с ним у кухонной плиты стоял Свамиджи, наблюдая за своим подопечным.
Кейт на минуту оторвался от плиты:
— Свамиджи, можно мне стать вашим учеником?
— Можно, — ответил Бхактиведанта Свами. — А почему бы и нет? Тебя будут звать Кришнадасом.
В этом коротком диалоге впервые прозвучала просьба о принятии в ученики, и Свами впервые согласился дать духовное посвящение. Но этим дело не ограничилось. Свамиджи объявил, что в скором времени проведет церемонию посвящения.
— А что это такое — посвящение? — спросил кто-то из ребят.
Свамиджи ответил:
— Я объясню позже.
Прежде всего, им нужны были четки. Кейт сходил в кожгалантерейный магазин фирмы «Тэнди» и принес оттуда деревянные бусины, чуть больше сантиметра в диаметре, и моток шнура.
Свамиджи сказал, что мантру лучше всего повторять, перебирая четки — шнур с нанизанными на него ста восьмью бусинами. При этом работает осязание, и, кроме того, вы будете точно знать, сколько раз повторили мантру. Так поступают индийские вайшнавы. У некоторых преданных в Индии, говорил Свамиджи, на нитке больше тысячи бусин, и на этих четках они повторяют по многу кругов мантры ежедневно.
Он показал ребятам, как завязывать двойной узел после каждой из ста восьми бусин. Число 108 является символическим: существует сто восемь упанишад и сто восемь главных гопи — самых близких преданных Господа Кришны.
Во время обряда посвящения, сказал он, ученик должен дать несколько обетов, один из которых заключается в том, чтобы каждый день повторять на четках определенное число кругов мантры. С десяток ребят, приходивших к Свами, были готовы для посвящения, но никакой строгой системы отбора не было: посвящение мог получить любой желающий.
Стив: Хотя я уже и так делал все, что велел Свамиджи, я чувствовал, что получить посвящение — это огромная ответственность. Во мне еще сильна была тяга к независимости, и я был полон сомнений, получать посвящение или нет.
Друзья Свамиджи отнеслись к предстоящему обряду посвящения по-разному: для одних это было делом очень серьезным, для других — чем-то вроде новой игры или представления. За несколько дней до церемонии, когда Уолли и Говард нанизывали во дворе бусины на шнур, между ними состоялся следующий разговор:
Уолли: Это просто формальность. Ты признаешь Свамиджи своим духовным учителем.
Говард: И что дальше?
Уолли: Никто точно не знает. В Индии это обычное дело. Ты как, хочешь принять его духовным учителем?
Говард: Не знаю. Если уж на то пошло, духовный учитель он вроде неплохой, по крайней мере мне так кажется. Я имею в виду, что и он, и его учение мне очень нравятся, поэтому в каком-то смысле он уже стал моим духовным учителем. Я просто не понимаю, что от этого изменится.
Уолли: И я не понимаю. Думаю, что ничего не изменится. Это просто формальность.
8 сентября
Джанмаштами, День явления Господа Кришны. Год назад Бхактиведанта Свами встречал день рождения Кришны в море, на борту «Джаладуты», которая только что вышла из Коломбо. Теперь, ровно год спустя, у него появилась небольшая группа последователей, которые поют с ним «Харе Кришна». Сегодня он соберет их, чтобы вместе отметить этот день — петь, читать священные писания, поститься, а потом они устроят праздничный пир. А на следующий день будет церемония посвящения.
В шесть часов Свамиджи спустился вниз и хотел было начать обычную утреннюю лекцию, как вдруг кто-то из ребят попросил его почитать немного из своих рукописей. Свами, казалось, немного смутился, но не стал скрывать своей радости от того, что его попросили почитать собственные комментарии к «Бхагавад-гите». Обычно он читал какой-нибудь стих из оксфордского издания «Бхагавад-гиты» в переводе доктора Радхакришнана. Хотя в своих комментариях Радхакришнан излагал философию импер-сонализма, переводы стихов, как сказал Свамиджи, были на девяносто процентов точными. Но этим утром, послав Роя наверх за рукописью, он в течение часа читал с напечатанных страниц.
Джанмаштами отмечается по особым правилам: в этот день нужно поститься, повторять и петь святые имена, читать и беседовать о сознании Кришны.
— Если кто-то почувствует слабость, — сказал Свамиджи, — на кухне есть фрукты. Но лучше ничего не есть до полуночи, как это делают преданные в Индии.
Он рассказал, что в Индии миллионы людей — и индусы, и мусульмане — празднуют день рождения Господа Кришны. В этот день в каждом храме устраивают праздничные торжества и прославляют игры Кришны.
— А теперь, — сказал он напоследок, — я объясню, что такое духовное посвящение. Это означает, что духовный учитель принимает ученика и соглашается взять на себя ответственность за него, а ученик принимает духовного учителя и соглашается почитать его, как Самого Бога.
Он замолчал. Воцарилась тишина.
— Есть ли вопросы?
Вопросов не было. Свамиджи встал и вышел из комнаты.
Преданные были ошеломлены. Что он сказал? Неделями до этого он твердил, что того, кто называет себя Богом, нужно считать догом.
— Я в шоке, — сказал Уолли.
— Все в шоке, — ответил Говард. — Как гром среди ясного неба.
Они вспомнили о Кейте. Он такой умный. Надо с ним посоветоваться. Но Кейт лежал в больнице. Поговорив друг с другом, они окончательно запутались. Последние слова Свамиджи поставили их в тупик. Наконец Уолли решил сходить к Кейту в больницу.
Кейт внимательно выслушал все от начала до конца. Уолли рассказал, как Свамиджи велел им поститься, как он читал им свою рукопись, как пообещал объяснить, что такое посвящение, как все затаили дыхание, обратившись в слух... и тут Свамиджи выдал: «Ученик принимает духовного учителя и соглашается почитать его, как Самого Бога. Есть ли вопросы?» Затем Свамиджи вышел.
— Теперь мы даже и не знаем, стоит ли получать посвящение, — признался Уолли, — нам ведь придется почитать его, как Самого Бога.
— Да вы и так уже это делаете, соглашаясь со всем, что он вам говорит, — ответил Кейт и посоветовал поговорить со Свамиджи... до посвящения.
Вернувшись в храм, Уолли обсудил все с Говардом, и вдвоем они отправились к Свамиджи.
— Значит ли то, о чем вы говорили сегодня утром, — спросил Говард, — что мы должны считать духовного учителя Богом?
— Это значит, что духовного учителя необходимо почитать наравне с Богом, поскольку он является представителем Бога, — спокойно ответил Бхактиведанта Свами.
— Значит, он не Бог?
— Нет, — сказал Свами, — Бог есть Бог. А духовный учитель — Его представитель. Он неотличен от Господа, ибо он может дать Бога искреннему ученику. Ясно?
Да, теперь все стало ясно.
Целый день без еды — это требовало серьезного напряжения как ума, так и тела. Джейн нервничала. Она жаловалась, что это просто невозможно, что она больше не выдержит, что ей нужно пойти поухаживать за своей кошкой... Бхактиведанта Свами попытался удержать ее, но она все равно ушла.
В тот день большинство кандидатов в ученики несколько часов подряд нанизывали на шнур ярко-красные деревянные бусины. Привязав один конец шнура к оконной решетке или к батарее, они нанизывали на него по одной бусине и завязывали тугой узел. На каждой из них они один раз повторяли мантру Харе Кришна. И то и другое было преданным служением — и повторение мантры, и изготовление четок для посвящения. Каждая бусина, каждый завязанный узел казались им событием чрезвычайной важности. Бхактиведанта Свами рассказывал, что в Индии преданные повторяют как минимум шестьдесят четыре круга мантры каждый день. Прочитать один круг — значит произнести мантру на каждой из ста восьми бусин. Его духовный учитель говорил, что каждого, кто не читает шестьдесят четыре круга мантры в день, следует считать падшим.
Вначале ребята подумали, что им тоже придется повторять по шестьдесят четыре круга, и были очень озадачены: ведь это займет целый день! Как ходить на работу, если тебе нужно прочитать шестьдесят четыре круга? Да и как это вообще возможно — повторять по шестьдесят четыре круга мантры? Потом кто-то вспомнил, будто бы Свамиджи говорил, что для западного человека тридцать два круга в день уже достаточно. Уолли сказал, что слышал, будто Свамиджи говорил о двадцати пяти кругах, — но даже это казалось им невыполнимым. Тогда Бхактиведанта Свами предложил минимум — шестнадцать кругов в день, но делать это неукоснительно. Все, кто получит посвящение, должны будут дать такое обещание.
Целый день они нанизывали четки, повторяли мантру, читали. Кое-кто дремал. Так продолжалось до одиннадцати вечера, когда их позвали в комнату Свамиджи. Идя друг за другом по двору, они ощущали необычайное спокойствие, разлитое в воздухе. За забором, на Хьюстон-стрит, стояла тишина. Ночь была тихой и безлунной.
Подождав, пока ученики рассядутся на полу и начнут с удовольствием уплетать прасад, разложенный по бумажным тарелкам, Свамиджи присоединился к ним и стал рассказывать о явлении Господа Кришны. Кришна появился на Земле в этот вечер пять тысяч лет назад. Он родился у Васудевы и Деваки, в тюрьме царя Камсы, ровно в полночь. Васудева, отец Кришны, сразу же отнес Его во Вриндаван, где Его как собственного сына воспитал пастух Махараджа Нанда.
Бхактиведанта Свами говорил и о том, что для духовного роста необходимо очищение.
— Мало просто повторять священные слова, — сказал он, — нужно быть чистым внутри и снаружи. Духовное совершенство придет, если повторять святые имена в чистоте. Желание материальных удовольствий оскверняет живое существо. Но даже тот, кто осквернен, сможет очиститься, если будет следовать наставлениям Кришны и действовать только ради Него. У тех, кто только вступил на духовный путь, иногда появляется желание расслабиться, но, чтобы духовно расти, нельзя поддаваться этому искушению; мы должны постоянно умножать свои усилия и укреплять преданность.
Майкл Грант: Впервые я узнал о посвящении всего за день до церемонии. У меня были какие-то дела, связанные с музыкой, и я некоторое время не посещал программы в храме. Я шел по Второй авеню с одним из тех, кто готовился получить посвящение, и он сказал, что на завтра намечается какой-то обряд, который называют духовным посвящением. Я спросил, что это такое, и он ответил:
— Насколько я понял, нужно признать духовного учителя Богом.
Я очень удивился и никак не мог взять этого в толк. Но я не принял его слова всерьез. К тому же сказаны они были как бы случайно, мимоходом, и я подумал, что не так уж это и важно. Он небрежно спросил, не собираюсь ли и я поучаствовать, и я так же небрежно ответил: «Наверное. Почему бы и нет? Попробую».
Джейн не была уверена, что сумеет стать смиренной ученицей, и само слово «посвящение» ее как-то пугало. Свами, конечно, ей нравился — особенно нравилось с ним готовить, но... Однако Майк ее убедил — раз он идет, то и она должна пойти вместе с ним.
Карл Иоргенс уже кое-что знал об обряде посвящения и лучше других понимал, насколько это серьезно. Услышав о том, что Свамиджи дает ребятам посвящение, он удивился и не спешил к ним присоединяться. Он знал, что посвящение предполагает отказ от внебрачного секса, алкоголя, наркотиков, мяса, что у посвященного ученика появляются новые обязанности, связанные с распространением учения. С тех пор как Свамиджи переехал на Вторую авеню, Карл несколько отдалился от него, но на церемонию посвящения все же решил прийти.
Билл Эпштейн никогда не считал себя серьезным учеником. Обряд посвящения был для него очередным представлением, устроенным Свами, и он считал себя вправе самому решать, как к этому относиться — серьезно или нет. Он полагал, что можно пройти посвящение, даже не принимая его всерьез. Он решил попробовать.
Кэрол Бекар удивилась, узнав, что кое-кто собирается получить посвящение, не намереваясь при этом бросать свои вредные привычки. С тех пор как Свами переехал, она перестала ходить к нему регулярно и не чувствовала желания стать ученицей. Да и вряд ли Свами вообще будет давать посвящение женщинам, думала она.
Роберт Нельсон не забывал Свами и всегда как мог ему помогал. Но приходить он почти перестал, лишь иногда наносил дружеские визиты. Он вел независимую жизнь и по-прежнему проживал в пригороде, а на улицах Нижнего Ист-Сайда появлялся редко.
Джеймс Грин думал, что он еще недостаточно чист для посвящения: «Кто я такой, чтобы получать посвящение?» Но Свами попросил его принести кое-что в магазинчик.
— Я пришел, и все почему-то решили, что я тоже собираюсь пройти обряд посвящения. Тогда я подумал: «А почему бы, собственно, и нет?»
Стэнли снова начал повторять мантру, безумие прошло. Он был очень привязан к Свами и его ученикам. Он спросил мать, можно ли ему получить посвящение, и она разрешила.
Стиву нужно было время, чтобы все обдумать.
Кейт лежал в больнице.
Брюс приходил сюда всего две недели, и ему было еще рано.
Чак решил недельку отдохнуть от строгой храмовой жизни и о церемонии ничего не знал.
Свами ни от кого не потребовал обрить голову или хотя бы просто подстричься и сменить одежду. Никто не предложил Свами традиционную гуру-дакшину — подношение, которое ученик делает в знак великой благодарности учителю. Угощение Свамиджи пришлось готовить самому, и самому же делать другие приготовления к церемонии — почти никто ему не помогал. Он прекрасно знал образ мыслей своих ребят и старался никого ни к чему не принуждать. Некоторые из учеников только после церемонии узнали (спросив его об этом), что все, кто получил посвящение, обязаны выполнять четыре правила — не есть мяса, не вступать во внебрачные половые связи, не употреблять одурманивающих веществ и не играть в азартные игры.
— Я очень рад, что вы все-таки спросили меня об этом, — сказал Свамиджи.
Церемония должна была стать настоящим ведическим жертвоприношением. Жертвенный огонь предстояло разжечь прямо у Свамиджи в гостиной. Посреди комнаты был сооружен жертвенный алтарь — возвышение из кирпичей высотой десять сантиметров и площадью в четверть квадратного метра, обмазанное глиной. Глину принесли со двора, а кирпичи — из заброшенного дома по соседству. Вокруг алтаря лежало одиннадцать бананов, стояли чашки с топленым маслом, семенами кунжута, цельными зернами ячменя, порошковые красители пяти разных цветов и запас щепок для костра. Рассевшись вплотную друг к другу на полу вокруг жертвенного алтаря, одиннадцать будущих учеников заняли почти всю комнату. Гости, столпившиеся в прихожей, с любопытством заглядывали в открытую дверь. Для всех, кроме Свами, происходящее было новым и непривычным, и вся церемония проходила под его руководством. Увидев, как ребята безуспешно пытаются нанести на лоб вайшнавский тилак, Бхактиведанта Свами терпеливо нарисовал пальцем каждому на лбу аккуратную, узкую букву «V».
Он сел перед алтарем и оглядел своих учеников. Они мало чем отличались от любой другой группы молодых хиппи Нижнего Ист-Сайда, которые могли собраться на любое другое мероприятие: духовное, культурное, музыкальное — какое угодно. Некоторые из них смотрели на предстоящий обряд как на очередное развлечение, другие были глубоко преданы Свами. Но интересно было всем. Он попросил ребят в течение всего обряда тихо повторять мантру Харе Кришна, и ровный гул их голосов сопровождал таинственные движения Свами — главного жреца, проводившего ведический ритуал.
Сначала он зажег двенадцать палочек благовоний, затем совершил обряд очищения водой: взяв в левую руку ложечку, он зачерпнул воды из небольшой чашки и, налив три капли в правую руку, выпил ее. Эту процедуру он повторил трижды. В четвертый раз он не стал отпивать воду, а стряхнул ее на пол позади себя. Затем он пустил чашку с ложечкой по кругу, чтобы кандидаты в ученики сделали то же самое. Если кто-то наливал воду не в ту руку или неправильно ее отпивал, Свамиджи терпеливо поправлял его.
— А теперь, — сказал он, — повторяйте за мной.
Вслед за ним они слово за словом стали повторять ведическую очистительную мантру:
ом апавитрах павитро ва
сарвавастхам гато ’пи ва
йах смарет пундарикакшам
са бахйабхйантарах шучих
шри-вишнух шри-вишнух шри-вишнух
Посвящаемые, запинаясь, старались повторить за ним слова, которых никогда раньше не слышали. Затем он перевел: «Любой человек, чистый или нечистый, даже если он прошел через все перипетии жизни, становится чистым внутри и снаружи, если помнит лотосоокого Господа, Верховную Личность Бога». Свами трижды повторил обряд очищения водой — чашечка переходила от одного ученика к другому и снова возвращалась к нему, и снова он повторял мантру ом апавитрах, а в комнате стоял монотонный гул голосов, повторяющих «Харе Кришна»... Затем Свами поднял руку — голоса стихли, наступила тишина. Он начал говорить.
После короткой лекции Свамиджи попросил преданных по очереди передавать ему свои четки и стал читать на них мантру — Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна Кришна, Харе Харе / Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе, которую вслед за ним повторяли все присутствующие. Закончив на одних четках, он подзывал к себе их владельца и, держа четки в руке, показывал ему, как читать мантру. Потом он объявлял посвящаемому его духовное имя, ученик брал четки, кланялся и произносил:
нала ом вишну-падайа кршна-прештхайа бху-тале
шримате бхактиведанта-сваминн ити намине
«Я выражаю почтение Его Божественной Милости А.Ч. Бхактиведанте Свами, который очень дорог Господу Кришне, ибо нашел прибежище у Его лотосоподобных стоп».
Кандидатов в ученики было одиннадцать, и четок тоже было одиннадцать, так что повторение мантры продолжалось больше часа. Свамиджи дал каждому по нитке шейных бус, которые были, как он сказал, чем-то вроде ошейника, указывающего на то, что преданный — верный пес Кришны.
После того как Уолли получил четки и новое имя — Умапати, он вернулся на свое место рядом с Говардом и сказал ему:
— Классно! Здорово получать четки.
Все посвящаемые по очереди подходили к Свамиджи за четками и получали духовное имя. Говард стал Хаягривой, Уолли — Умапати, Билл — Равиндра-Сварупой, Карл — Карлапати, Джеймс — Джаганнатхой, Майк — Мукундой, Джейн стала Джанаки, Рой стал Рая-Рамой, а Стэнли — Стрьядхишей. Еще один Стэнли, из Бруклина, который где-то работал, и Дженис, студент колледжа из Монреаля, хоть и не принадлежали к ближайшему окружению Свами, тоже пришли в этот вечер и вместе со всеми получили посвящение и новые имена — Сатьяврата и Джанардана.
Затем Свамиджи начал огненное жертвоприношение. Он посыпал земляное возвышение разноцветными порошками. Затаив дыхание, все следили за его магическими действиями — он взял несколько веточек и лучинок, окунул их в масло, поджег от пламени свечи и соорудил небольшой костер в центре земляного возвышения. Затем он смешал в чашке топленое масло, кунжут, ячмень и пустил ее по кругу. Каждый ученик, проходивший обряд, взял из чашки пригоршню смеси, чтобы бросить ее в огонь. Затем Свами стал читать молитвы на санскрите и попросил всех повторять за ним. Каждая молитва завершалась троекратным повторением слова сваха. На этом слове ученики бросали в огонь по щепотке смеси масла, кунжута и ячменя. Свамиджи все подливал масла, подкладывал щепок в огонь и читал молитву за молитвой, пока костер не разгорелся. Звучали молитвы, лилось масло, огонь разгорался, и в комнате становилось все жарче и жарче.
Минут через двадцать Свамиджи попросил всех получивших посвящение положить в огонь по банану. Кучка из одиннадцати бананов почти погасила пламя, повалил густой дым. Некоторые из посвященных вскочили и, кашляя, выбежали в другую комнату, а гости поспешили выйти в прихожую. Но Свамиджи продолжал лить остатки масла в огонь и все кидал в него зерна.
— Этот дым не ест глаза, — сказал он.— другой дым ест, а этот — нет.
Даже когда от дыма глаза у всех наполнились слезами, Свами не разрешил открыть окна. Благодаря этому почти весь дым остался в квартире и никто из соседей не жаловался.
Свамиджи широко улыбнулся, встал перед жертвенным огнем — пламенеющим языком Вишну — и, хлопая в ладоши, запел «Харе Кришна». Раскачиваясь из стороны в сторону, он начал танцевать. Ученики присоединились к нему. Дым рассеялся. Он велел каждому ученику коснуться четками стоп Господа Чайтаньи на картине с изображением Панча-таттвы, которая стояла на столе, и после этого наконец разрешил открыть окна. Теперь, когда ритуал закончился и воздух в квартире стал свежее, Свамиджи рассмеялся:
— Было так много дыма, что я боялся, как бы соседи не вызвали пожарную команду.
Свамиджи был счастлив. Он велел, чтобы преданным и гостям раздали прасад. Огонь, чтение молитв, обеты, повторение «Харе Кришна» — все это очистило атмосферу. Дело сдвинулось с места. В Западном полушарии появились первые посвященные ученики. Когда же праздник закончился, большинство учеников разошлись по домам, оставив своего духовного учителя наводить порядок после обряда посвящения.
10 сентября
На следующее утро после посвящения Бхактиведанта Свами сидел в своей комнате, читая комментарии к «Шримад-Бхагаватам». Перед ним на столе лежал огромный том с санскритскими текстами. На Свами были очки в роговой оправе, которые придавали ему вид ученого. Он надевал их, только когда читал, сразу становясь похожим на профессора, погруженного в глубокие размышления. В комнате была тишина, сквозь оконное стекло проникали теплые яркие лучи утреннего солнца.
Вдруг в дверь кто-то постучал.
— Да? Войдите.
Он поднял глаза и снял очки. В приоткрывшуюся дверь заглядывали Майк и Джейн (теперь Мукунда и Джанаки). Он сам их пригласил.
— Да, да, заходите.
Он улыбнулся, и двое энергичных юных американцев вошли внутрь, прикрыв за собой дверь. В выразительном взгляде Бхактиведанты Свами сквозила улыбка. Они сели перед ним, и Свамиджи шутливо заговорил с ними, обращаясь к ним уже по новым именам.
— Итак, живете вы вместе, но во время посвящения вы приняли на себя серьезные обязательства. Как же с этим быть?
— Ну, — Мукунда казался озадаченным, — а разве в сознании Кришны нет любви?
Свамиджи кивнул.
— Да, вот и я о том же. Почему бы вам не пожениться?
Идея понравилась. Свамиджи тут же назначил день свадьбы — через два дня.
Он сказал, что приготовит большой пир и проведет церемонию бракосочетания прямо у себя в квартире, и попросил ребят пригласить всех родственников. Но оба — и Мукунда, и Джанаки — были родом из Орегона, и родственники их не могли всё бросить и ехать в такую даль. Согласилась приехать только сестра Джанаки, Джоан.
Джоан: Я почти не представляла, что это будет за церемония. Я знала только, что они познакомились с каким-то свами, берут у него уроки санскрита и посещают его небольшой храм в бывшем магазинчике на Второй авеню. Когда я первый раз увидела Свами, он сидел у окна своей гостиной, освещенный солнечным светом и окруженный кастрюлями с прасадом, который он раздавал преданным, сидящим вдоль стен вокруг него. Я придерживалась макробиотической диеты и не горела желанием есть в полдень. Когда я вошла, Свамиджи спросил:
— Кто это?
Мукунда ответил:
— Это сестра Джанаки, Джоан. Она приехала из Орегона, на нашу свадьбу.
Свамиджи спросил:
— А где это — Орегон?
Мукунда ответил:
— Это почти пять тысяч километров отсюда, другой конец Соединенных Штатов.
Он удивился:
— О, вы ехали в такую даль? Очень хорошо. А когда приедут остальные?
Тогда я призналась:
— Я приехала одна, Свамиджи.
Он сказал:
— Не беда. Очень хорошо, что приехали. Пожалуйста, садитесь и отведайте кришна-прасада.
Он предложил мне немного дала, влажное сабджи, йогурт, салат и чапати. Но из-за моего увлечения макробиотикой прасад мне не понравился — не лез в горло. Но, глядя на этого сияющего человека, я понимала, что ему очень хотелось, чтобы я попробовала все, что он приготовил. Так что я съела все, но про себя решила, что обедаю с преданными в последний раз.
В конце концов я справилась, и Свамиджи тут же спросил:
— Хотите еще? Хотите еще?
Я ответила:
— Нет, спасибо. Я наелась. Все было очень вкусно, но я больше не могу.
Наконец прием прасада закончился, все отправились мыть посуду, а Свамиджи позвал к себе Мукунду, Джанаки и меня, чтобы подготовиться к завтрашней свадьбе.
Итак, когда мы сидели у него в комнате, он достал из угла огромную кастрюлю, на стенках которой были следы засохшего сахарного сиропа. Я подумала: «Наверное, это его piece de resistance[20], но в меня больше не влезет». Но он достал из кастрюли гигантский, круглый, сочный гулаб-джамун. Я сказала:
— О, нет, я так наелась, больше не могу!
Но он настоял:
— Берите, берите, — и заставил меня протянуть руку, чтобы его взять.
Так вот, когда я съела гулаб-джамун, у меня не осталось и тени сомнения в том, что я здесь в последний раз.
Потом он стал объяснять, что по ведической традиции все необходимое для пышной свадебной церемонии готовят женщины той же семьи. А поскольку единственным таким родственником была я, то завтра я должна была прийти помогать ему готовить свадебный пир. Итак, на следующее утро, в девять, пока Джанаки украшала комнату для жертвоприношения, развешивая зелень и протягивая через всю комнату под потолком цветочные гирлянды, я отправилась наверх, к Свами.
Как только я появилась, он сразу же отправил меня за покупками, дав список из пяти-шести наименований. Одного из этих продуктов нигде не оказалось (хотя я спрашивала у многих), и, когда я вернулась, Свами спросил:
— Вы все купили, что было в списке?
Я ответила:
— Все, кроме одного.
Он уточнил:
— Чего именно?
Я объяснила:
— Никто не знает, что такое «тумар».
Он попросил меня помыть руки и, усадив на пол в гостиной, дал мне двухкилограммовый мешок муки, полкило масла и кувшин воды. Посмотрев на меня сверху вниз, он спросил:
— Вы можете сделать тесто средней мягкости?
Я хотела уточнить:
— Вы имеете в виду тесто как для печенья, или как для пирога с хрустящей корочкой, или чтобы получилось рассыпчатое тесто, или как для рыбного пирога? Какую выпечку вы хотите сделать?
— Сколько вам лет? — спросил он.
Я ответила:
— Мне двадцать пять, Свамиджи.
— Вам двадцать пять, и вы не умеете делать тесто средней мягкости? В Индии это очень ловко делает любая девочка с пяти лет. Но ничего страшного, я вас научу.
Он ловко высыпал муку из мешка и кончиками пальцев втер в нее масло, пока вся смесь не стала похожа на крупные крошки. Затем он сделал в центре горки углубление, влил туда точь-в-точь требуемое количество воды и умело замесил однородное, гладкое, бархатистое тесто средней мягкости. Потом он принес на подносе вареный картофель, пальцами размял его и приправил специями. Он показал мне, как делаются картофельные качори — жареные индийские пирожки с начинкой из пряного картофеля. В тот день, с одиннадцати утра и до пяти вечера, я сидела в этой комнате и лепила картофельные качори. За это время Свамиджи приготовил еще пятнадцать вегетарианских блюд, причем каждое в таком количестве, что хватило бы человек на сорок, и все это он сделал один на маленькой, тесной кухне.
В тот день было жарко, и я вспотела. Я спросила:
— Свамиджи, можно стакан воды?
Он кивнул головой в сторону двери и сказал:
— Идите, помойте руки.
Я так и сделала, а когда вернулась, то у Свамиджи уже наготове был стакан воды. Он объяснил, что когда готовят пищу для предложения Верховному Господу, то нельзя даже думать о еде или питье. Выпив воды, я пошла, помыла руки и снова уселась. В два часа я спросила:
— Свамиджи, можно покурить?
Он снова кивнул головой в угол и сказал:
— Идите, помойте руки.
Я сходила, а когда вернулась, он рассказал мне о четырех принципах сознания Кришны. Я продолжала лепить качори, и где-то в половине третьего или в четыре в комнате стало совсем жарко, и я рукой вытерла со лба пот. Как раз в ту минуту Свамиджи вносил одно из своих блюд. Он взглянул на меня и велел:
— Пожалуйста, пойдите и помойте руки.
Я снова подчинилась, а когда вернулась, увидела, что для меня готово влажное бумажное полотенце. Он объяснил, что приготовление пищи для Кришны требует соблюдения определенных правил чистоты и аккуратности, которые отличаются от тех, к которым я привыкла.
Пришло около тридцати гостей. Комната была украшена так же, как в день посвящения, разве что более роскошно, да и пир был побогаче. Гостиную Свамиджи украшали сосновые ветки, а под потолком через всю комнату тянулись гирлянды из цветов и листьев. Пришли несколько новопосвященных с большими красными четками на шее. Теперь они дали обет — шестнадцать кругов каждый день — и повторяли их, как научил Свамиджи. Радостно и немного смущаясь, они называли друг друга новыми именами.
Джанаки: Свамиджи сказал, что на свадьбе я должна быть в сари, а сари должно быть шелковым. Я спросила, какого цвета, и он сказал, что красного. Мукунда купил мне отличное сари и очень красивые украшения.
Все привыкли видеть Джанаки, когда она, вместе с Мукундой, приходила в храм, в очень простой одежде, без всякой косметики. И все были поражены и немного смущены, увидев ее в ярко-красном сари, с украшениями и макияжем. Волосы невесты были подняты, уложены и украшены филигранной серебряной заколкой овальной формы, на руках блестели серебряные браслеты, а в ушах — серебряные серьги, купленные Мукундой в дорогом индийском магазине на Пятой авеню.
Бхактиведанта Свами посадил молодоженов напротив себя, по другую сторону жертвенного алтаря. Как и перед обрядом посвящения, он зажег благовония, попросил совершить очищение водой и прочел очистительную мантру. Он объяснил, каковы должны быть отношения между мужем и женой в сознании Кришны, как супруги должны помогать друг другу и как — служить Кришне. После этого Свамиджи попросил Джоан официально отдать Джанаки в жены Мукунде, Мукунда же повторял за ним:
— Я беру Джанаки в жены и буду заботиться о ней всю жизнь. Мы будем мирно жить в сознании Кришны и никогда не расстанемся.
После этого Бхактиведанта Свами обратился к Джанаки:
— Принимаешь ли ты Шримана Мукунду даса Брахмачари своим супругом? Согласна ли ты служить ему и помогать в его деятельности в сознании Кришны?
Джанаки ответила:
— Да, я принимаю Мукунду своим мужем до конца жизни. Мы никогда не разлучимся, ни в счастье, ни в горе. Я буду всегда служить ему, и мы будем мирно жить вместе в сознании Кришны.
Никто, кроме Свамиджи, не имел ни малейшего представления о том, что происходит. Он читал мантры, которые все за ним повторяли; он подсказывал жениху и невесте, что говорить, где сидеть, что делать (да, по большому счету, и поженились-то они, следуя его совету). Свамиджи приготовил чудесный пир, который ждал на кухне окончания церемонии.
Бхактиведанта Свами попросил Мукунду и Джанаки надеть друг на друга цветочные гирлянды и поменяться местами. Он попросил Мукунду нанести на пробор в волосах Джанаки красную краску и покрыть ее голову краем сари. Потом было огненное жертвоприношение, а в конце — пир.
Этот пир был гвоздем программы и имел огромный успех. Гости уплетали за обе щеки и просили добавки, восторгаясь неповторимым вкусом приготовленных блюд. Ученики Свами, привыкшие к простой пище — рису, далу, сабджи и чапати, просто опьянели и ели до отвала. Многие друзья Мукунды были любителями макробиотики и поначалу стойко избегали сладостей, но вскоре энтузиазм окружающих ослабил их сопротивление и они были наповал сражены поварским искусством Свамиджи.
— Господи, да он же превосходный повар! — не могла прийти в себя Джанаки.
Брюс, пропустивший инициацию, впервые увидел огненное жертвоприношение и попробовал качори, приготовленные Свами. Он тут же решил посвятить себя сознанию Кришны и при первой же возможности стать учеником Свамиджи. Почти все гости лично подходили к Свами, чтобы поздравить его и поблагодарить. Он был счастлив и отвечал, что все произошло по милости Кришны и с Его благословения.
После церемонии новобрачные пригласили большинство преданных и гостей к себе домой. Настроение тем вечером у всех было приподнятое, и Хаягрива читал стихи. Затем кто-то включил телевизор, чтобы увидеть обозначенное в программе интервью с поэтом Алленом Гинзбергом. Ко всеобщей радости, Аллен заиграл на фисгармонии и запел «Харе Кришна». Он даже сказал, что в Нижнем Ист-Сайде живет свами, который обучает мантра-йоге. Хоть сознание Кришны и было чем-то новым и неслыханным, теперь преданные увидели по телевизору киртан в исполнении всемирно известной звезды. Вечер прошел просто замечательно.
Вернувшись на квартиру, Бхактиведанта Свами с несколькими помощниками навел в комнате порядок. Он был доволен. Он закладывал основы своей миссии. Он дал посвящение ученикам, двоих из них поженил и накормил людей крииша-прасадом.
— Если бы средства позволяли, — говорил он ученикам, — я бы устраивал такие праздники каждый день.