Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы

Послесловие

«К концу семидесятых годов современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна. Спорили лишь о том: какова болезнь и чем ее лечить?»[390]

Так начинается роман Юрия Трифонова «Нетерпение», который посвящен истории народовольцев. Но о чем на самом деле думал советский читатель, видя эти строки? Нетрудно понять, что, повествуя о болезнях России 1870-х годов, писатель на самом деле объяснял причины болезней советского общества 1970-х.

Здесь не должно быть иллюзий: болезни существуют в любом обществе. От одних болезней общество знобит, бросает в жар и лихорадит. Тогда на заводах и фабриках устраиваются забастовки и бунты. Демонстранты выходят на улицы, громят банки и витрины магазинов. Другие болезни долгое время протекают незаметно, без внешнего проявления симптомов. Опасные клетки расползаются по телу, поражая все новые и новые ткани и органы, в конце концов убивая слабый организм государства. Писатели — одни из первых, кто способны диагностировать коварные болезни и забить в колокола. Ни одно общество нежизнеспособно без писателей. Поэтому юристам так важно писательское мнение, их профессиональное предчувствие социальных перемен.

Внимательного читателя могло смутить, что в данной книге почти не упоминаются современные российские литераторы. Ведь, зайдя в книжный магазин России, любой из нас убедится в том, что количество пишущих людей в стране нисколько не снизилось, а наоборот, многократно возросло. Стеллажи заставлены плотными рядами книг самых разных жанров и направлений. Еще больше книг публикуются на онлайн-ресурсах. По мнению специалистов, во всем Советском Союзе, включавшем не только Россию, но и другие союзные республики, общее число писателей к концу 1980-х годов приближалось к 12 000 (именно столько профессиональных литераторов состояло в Союзе писателей, хотя эта цифра не учитывала относительно немногочисленную группу независимых авторов). В современной России той или иной формой писательского труда занимаются порядка 140 000 человек[391].

Для абсолютного большинства из этих 140 000 занятие литературой перестало быть основным родом деятельности. Не имея возможности жить за счет крошечных гонораров, даже известные писатели вынуждены искать более предсказуемые и стабильные источники дохода.

Однажды я спросил российскую писательницу, хотя никогда и не пользовавшейся большой славой среди читателей, но удостоенную «Русского Букера» и «Ясной поляны»[392], почему в последние годы она ничего не пишет. Получив всевозможные премии и награды, она как будто бы потеряла интерес к своему делу. Признаться, я ожидал услышать что-то о творческом кризисе или профессиональном выгорании… Но вдруг она равнодушно ответила: «Книжками не прокормишься».

Выяснилось, что в последние годы женщина нашла для себя занятие более интересное, чем писательство. По привычке она еще преподает на различных курсах для начинающих писателей, но по-настоящему ее интересует лишь предпринимательство. С горящими глазами она рассказывала о том, как выгоднее закупать ширпотреб на складах в Китае, умело проходить таможенные процедуры и потом с неплохой маржой перепродавать заморские товары российским дилерам и розничным сетям.

На первый взгляд в этом нет ничего предосудительного: Мартин Иден, герой одноименного романа Джека Лондона, тоже постоянно искал подработки, сжигая бесценные силы и время в изнурительном физическом труде. Но, скопив немного денег, тот каждый раз отдавал всего себя занятиям литературой. Точно так и великий русский писатель Гайто Газданов, чтобы не умереть с голоду в эмиграции, подрабатывал таксистом в Париже, о чем позднее блестяще написал в романе «Ночные дороги». При этом и Мартин Иден, и Газданов понимали, что литература для них священна, она занимает в их жизни главное место. К сожалению, я не уверен, что и моя знакомая писательница также верна литературному труду.

И Александр Пушкин, и Николай Гоголь, и Николай Некрасов, и Антон Чехов, и Владимир Набоков в разное время испытывали трудности с деньгами. Но примеры Пушкина, Достоевского, Некрасова, Чехова и Набокова доказывают прямо обратное: благодаря своему безусловному и неоспоримому таланту великие мастера слова так или иначе добивались относительного достатка. Никто из них не был назначен в классики, не получал фальшивых титулов и премий по блату, они побеждали в конкурентной борьбе за читателя и, как следствие, добивались достойных гонораров. И уж точно никто из них не предпочел бы китайский ширпотреб литературе.

Как уже отмечалось, с XIX века важную роль в России играли толстые литературные журналы, так называемые «толстяки». На них равнялись начинающие писатели. Именно «толстяки» определяли эстетические вкусы и даже общественно-политические настроения целых поколений. В прошлом их тиражи исчислялись десятками, а то и сотнями тысяч экземпляров.

Сегодня толстые журналы существуют лишь милостью божьей и государственными дотациями, с трудом покрывающими расходы на производство крошечных тиражей. Большинство «толстяков» выходят на дешевой, рвущейся, подобно паутине, серой бумаге. На первый взгляд второстепенные полиграфические характеристики в действительности служат лакмусовой бумагой востребованности «толстяков».

Толстые журналы в свое оправдание, как правило, приводят одни и те же аргументы. Литература, дескать, поприще для избранных, а потому и коммерчески выгодными журнальные проекты быть не могут.

«Не публиковать же нам низкопробные детективы и любовные романы!» — из раза в раз говорят они.

Такой довод, однако, правдив лишь наполовину. От литературных журналов и в самом деле никто не ожидает, что они заполнят свои полосы беллетристикой, чтобы этим добиться благосклонности невзыскательной публики. Но и неправильно думать, что настоящая литература — удел лишь узкого круга полумифических интеллектуалов. Хорошая книга обязательно добьется массового признания. Толстой и Тургенев всегда были настоящей литературой, но при этом их ценили тысячи преданных читателей, за право публикации их трудов дрались лучшие журналы и издательские дома.

Так уж распорядилась судьба, что русская классика XIX–XX веков установила настолько высокую планку для всех будущих поколений писателей, что взять ее мало кому дается. Созданное в прошлом и позапрошлом столетиях удивительным образом не устаревает и порой ближе и важнее сегодняшнему читателю, чем творчество наших современников. Во многом сюжеты «Капитанской дочки» Александра Пушкина, «Окаянных дней» Ивана Бунина, «Белой гвардии» Михаила Булгакова и «Тихого Дона» Михаила Шолохова лучше помогают понять жизнь нашего общества, чем творчество тех самых 140 000 современных литераторов.

Я не уверен, что смогу назвать хотя бы одно художественное произведение, написанное на русском языке за последние тридцать лет, которое будет по-настоящему волновать потомков через сотню и уж тем более через две сотни лет. В общем, именно поэтому я был вынужден проходить мимо текстов современных авторов.

По долгу службы мне приходится много работать с американскими правоведами и профессорами юридических школ. Я вижу, что в своих научных исследованиях они опираются не только на законы, судебные прецеденты и работы других ученых, но и… на труды отцов-основателей Соединенных Штатов Америки. Будь то вопросы государственного устройства, налогообложения, внешней политики, регулирования торговли или прав человека, юристы всегда спрашивают себя: а что бы в этой ситуации сказал Томас Джефферсон, Александр Гамильтон или, допустим, Бенджамин Франклин?

В определенный момент я невольно стал задумываться, чье мнение могло служить бы подобным компасом и для россиян. Россия, в отличие от Соединенных Штатов, за последние триста лет несколько раз радикально меняла свой политический курс и даже формы государственного устройства. Поэтому неудивительно, что среди политических деятелей прошлого почти не осталось тех, чье мнение пользовалось бы абсолютным авторитетом в наши дни. На роль российских Джефферсонов, Гамильтонов и Франклинов вряд ли сгодятся цари, генсеки и депутаты. Но кто же тогда? Затем ко мне пришло понимание очевидного: таковыми в нашей истории могут считаться лишь классики русской литературы и никто более.

Российский юрист, который намерен посвятить свою жизнь служению закону и правосудию, должен в своих поисках чтить вольнолюбивые идеалы Пушкина, различать идеи Достоевского и Тургенева, опираться на толстовский гуманизм, сохранять чеховскую тактичность и деликатность, имея дело с самыми чувствительными вопросами общественной жизни.

Реализуема ли столь амбициозная задача?

Следуя заповеданным нашими классиками принципам, авторского ответа в книге давать я не буду, а оставлю этот вопрос открытым для своего читателя.