Право и литература. Как Пушкин, Достоевский и Толстой придумали Конституцию и другие законы

Слово научного редактора

Дорогой читатель, издательство предложило мне выполнить научное рецензирование замечательной работы А. Х. Ульбашева «Право и литература». Я с удовольствием принялся читать ее, поскольку тема исследования не только очень близка мне, но и представляется крайне недооцененной в нашем Отечестве.

Сам я над вопросами соотношения права и литературы впервые задумался еще на втором курсе учебы в университете, когда наткнулся в библиотеке на работу Йозефа Колера «Шекспир с точки зрения права (Шейлок и Гамлет)». Попутно заметим, что уважаемый автор тоже упоминает ее в своем труде. Позднее я прочитал работу А. П. Лопухина «Суд над Иисусом Христом», но именно из-за любопытства, которое было распалено книгой Колера. Сочленение трех важнейших тем — теологии, права и литературы, — конечно, очень впечатлило меня, но это было только первое приближение к этой проблеме. Скорее, это даже был просто тизер, мираж, мифическая сирена.

Несколько позже я с интересом прочитал труды В. А. Белова, который как бы шутки ради описывал и рассматривал детские книги и мультфильмы в контексте правовых споров и разрешал на их основе задачки по гражданскому праву.

Третьим этапом моего погружения в эту тему стало чтение собрания сочинений выдающегося юриста и судьи А. Ф. Кони, который, к моему искреннему удивлению, критических статей на художественные произведения и спектакли написал значительно больше, чем правовых работ, а в кругу его близких друзей по переписке были и Л. Н. Толстой, и А. П. Чехов, и Ф. М. Достоевский, и В. Г. Короленко. Причем стиль и содержательность почти любого из писем демонстрируют, что уровень образования и писательского таланта адресатов и адресанта вполне сопоставим. На фоне среднестатистических российских судей, с которыми я встречался в тот момент в ежедневном режиме, разительный контраст не мог меня не шокировать.

В 2005 году я занялся преподаванием и старался это делать весело, заинтересованно и максимально не дидактично. Я хотел, чтобы студенты понимали всю пронзительную красоту судебных разбирательств, которые всего лишь являются продолжением нашей жизни, хотя и в очень нервной, напряженной и стрессовой обстановке. Потому что когда студент начинает понимать утилитарную ценность права и магические последствия отправления правосудия, то интерес, внимание и включенность гарантированы.

Но в любом хорошем преподавании всегда должно быть какое-то развлечение, как это любят именовать нынче — геймификация.

Как же этого достичь? Ответ лежал на поверхности. Надо рассказывать о настоящих делах, живых людях, истинных страданиях и счастье людей, а также вовлекать студентов в процесс обучения путем проведения игровых судебных заседаний, которые теперь называют муткортами. Также надо водить студентов в настоящие рядовые (ординарные) суды, чтобы они могли видеть и слушать реальные дела. Разумеется, существует ненулевая вероятность, что они крайне разочаруются увиденным и услышанным там, но ведь даже из этой эмоции можно извлечь пользу, объяснив, что это были «вредные советы для адвоката» (как у Григория Остера).

Но и на этом я не остановился и стал собирать коллекцию фильмов об адвокатах, о судах, обо всем, где можно заимствовать методические материалы для демонстрации важных аспектов судебного процесса и адвокатской деятельности. Конечно, я не мог показывать студентам фильмы целиком, а делал лишь короткие видеоцитаты длительностью от 30 секунд до 3–4 минут, но они хорошо якорили сознание слушателей и помогали как понять, так и запомнить правовую либо деонтологическую проблему.

Следующий этап наступил так же естественно, как и предыдущие. Всем, имеющим отношение к юриспруденции, известно, что в задачниках (практикумах) по правовым дисциплинам множество недостатков. Составителям их трудно менять каждый год, а предыдущий курс передает ответы новым поколениям студентов. Также эти задачи всегда имеют недостаток однозначного понимания казуса, поскольку краткость (хотя и сестра таланта) все же неизбежно приводит к некой примитивизации правовой ситуации. Из-за этого преподавателю приходится постоянно подстраивать и дополнять имеющийся казус, добавлять новых персонажей и жизни ходульным сюжетам.

Первым моим шагом было изобретение казуса на основе находящихся у меня в производстве дел, но тут тоже есть несколько проблем. Во-первых, это адвокатская тайна, которой я был связан, а потому не мог рассказывать всех деталей кейса, которым занимался. Во-вторых, реальный исход дела по ряду различных причин не всегда может послужить образцом для студентов. В-третьих, учебная программа предусматривает необходимость изучить все главы процессуальных кодексов, в том числе довольно экзотические, редко применяющиеся на практике. Все это не давало мне возможности в полной мере удовлетвориться изобретенной системой.

Но потом меня осенило, что глупо изобретать велосипед и придумывать какие-то специальные казусы и задачки, когда лучшие умы человечества уже все давно сделали за нас. Писатели и режиссеры уже много лет во всех деталях, во всех красках подсвечивают то, что мы, юристы, называем объектом, субъектом, объективной и субъективной стороной правоотношения. Таких сюжетов тысячи, и повторяться совсем не требуется. Неоспоримым достоинством использования таких примеров является и тот факт, что мы находимся в одном или почти в одном информационном поле, все знают сюжет подробно, а если подзабыли, его легко можно освежить в сознании.

Но что это я все о себе?! Я же хотел рассказать о книге, которую вам посчастливилось заполучить. Она действительно уникальна, поскольку автор с большой любовью к праву и литературе отстаивает важную идею: не только народ и партия, но и право и литература едины. А. Х. Ульбашев доказывает тезис об органической связи между правом и литературой и демонстрирует свой высокий интеллектуальный уровень, общий дедвейт своей личности, приводя примеры из широчайшего круга литературных произведений. И что важно, эти источники не являются какой-то недоступной для среднестатистического читателя литературной экзотикой, а широко известны и понятны. Также стоит отметить, что за огромным количеством цитат, то есть чужих мыслей, ни в коем случае не теряется ни личность автора, ни суть его мнения и личной позиции.

При этом, безусловно, идея неразрывной связи между культурой вообще и литературой в частности не является абсолютно новой. Много специалистов из смежных с правом областей подчеркивали эту связь. Нельзя тут не упомянуть работу декана экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова А. А. Аузана, который в своей очень популярной книге «Культурные коды экономики» отмечал: «Язык — это вторая макрохарактеристика культуры (первая — религия). И если религии являются основной несущей конструкцией самых больших групп населения — цивилизаций, то язык выполняет эту функцию в отношении наций.

Речь у наций с высококонтекстными и низкоконтекстными культурами, естественно, разная. Наша культура высококонтекстна. Английская речь основана на прямой логике, она низкоконтекстна, отсюда и особенности образования, поведения — это четко прописанная система правил.

Кстати, структура письменного языка тоже влияет на характеристики культуры и экономическое поведение. Например, правила в языке есть, но к каждому правилу прописано много исключений. В русском языке именно так: “Нет правил без исключений!” Это не только свойство живого языка, но и трансляция отношения к институтам. Уважение к институтам в языке, где много исключений, гораздо менее трепетное, чем в тех языках, где исключений мало»[394].

Так, развивая эти идеи, мы должны вернуться к вопросу о соотношении права и литературы. А их связывает еще одна значимая составляющая: они возникают на разломе, конфликте, на чем-то экстраординарном. Рутина и обыденность не рождают ни правовых споров, ни литературных сюжетов. Еще одной общностью права и литературы является их общее орудие — печатное и устное слово. Слова — в основе: они формируют, они созидают, они разят, они оберегают, они содействуют как пороку, так и его разоблачению, они карают и милуют. Без слова нет ни права, ни литературы.

Как писал И. С. Тургенев, именно в русском языке мы должны находить (и, конечно, находим) опору «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах нашей родины»[395]. А. Х. Ульбашев в «Праве и литературе» явно и недвусмысленно соглашается с классиком. Он приводит десятки, если не сотни примеров того, как запросы граждан — естественное право — проникают в литературу и, отражаясь от нее, как от водной глади, возвращаются к людям в форме нормативных актов и прежде всего Конституции. Приведенные здесь примеры красочны и убедительны, но, разумеется, не носят исчерпывающего характера. Убежден, что образованный читатель мысленно дополнит приведенные примеры своими любимыми художественными произведениями.

Поскольку речь юриста, в особенности судьи, способна влиять на общество, то, конечно, для государства чрезвычайно важно, чтобы в процессе отправления правосудия находились люди, которые хорошо справляются с данной задачей. Судьи, в отличие от адвокатов и прочих юристов, не просто формулируют свои мысли и умозаключения — они делают это в процессуальной форме судебных актов, которые в последующем изменяют правовую действительность (ландшафт) или как минимум влияют на нее. Разумеется, юридическая техника судебных актов, с одной стороны, несколько специфична, но не стандартизирована, то есть составляет довольно большой люфт (усмотрение), — если угодно, дает творческую свободу каждому судье.

А. Х. Ульбашев не может привести ни одного случая эксплицитного использования российскими судьями хоть какого-либо литературного произведения при написании судебного акта, но ему удалось проследить и убедительно доказать воздействие литературы на различные отрасли права (конституционное, гражданское и уголовное), причем как путем прямого влияния, то есть воздействие на конструирование и формулирование нормативных актов, так и косвенного: путем использования лингвистических приемов и методов словесной убедительности (обоснованности) в тексте как судебных, так и нормативных актов.

К сожалению, российская судебная система пока не преуспела в формулировании судебных актов с точки зрения их риторической красоты и литературной выразительности, кроме, пожалуй, особых мнений судей Конституционного суда России. Однако есть примеры и длительные наблюдения (исследования) за формулировками и юридической техникой судов США.

Они доказывают, что есть мудрость ума и мудрость сердца, но они не совсем отделены друг от друга. Данные исследования демонстрируют, что чтение художественной литературы развивает мышление, эмпатию и влияет на принятие решений. Это, пожалуй, главные добродетели для любого судьи и тем более для судьи высших судов.

Так, американские судьи наиболее часто в своих решениях упоминают Уильяма Шекспира и Льюиса Кэрролла.

Восемь других авторов неоднократно появлялись в судебных актах: Джордж Оруэлл (8), Чарлз Диккенс (6), Олдос Хаксли (4), Эзоп (3), Федор Достоевский (2), Уильям Фолкнер (2), Герман Мелвилл (2), Д. Д. Сэлинджер (2).

Двадцать два автора были процитированы по одному разу: Данте Алигьери, Джон Мильтон, Джейн Остин, Овидий, Джеффри Чосер, Даниэль Дефо, Джордж Элиот, Ф. Скотт Фицджеральд, Уильям Голдинг, Натаниэль Готорн, Эрнест Хемингуэй, Гомер, Франц Кафка, Софокл, Гертруда Стайн, Джонатан Свифт, Лев Толстой, Марк Твен, Вергилий, Курт Воннегут — младший, Эдит Уортон, Оскар Уайльд[396].

Тщательное обращение к известным культурным маркерам, включая классическую литературу, поощряется ведущими судьями. «Подумайте о бедном судье, который читает… сотни и сотни таких записок, — говорит председатель Верховного суда США Джон Г. Робертс-младший. — Оживите их жизнь немного… чем-то интересным»[397].

Судья Антонин Скалиа также призвал составителей кратких обзоров «сделать их интересными»: «Я не думаю, что закон должен быть скучным».

«Юридические записки обязательно наполнены абстрактными понятиями, которые трудно объяснить, — продолжил Антонин Скалиа. — Ничто так не разъясняет их значение, как примеры, которые делают серьезные юридические вопросы, которые вы высказываете, более яркими, более живыми и, следовательно, более запоминающимися»[398].

Верховный суд штата Миссури признает, что «литература… отражает общечеловеческие ценности» и тем самым способствует формированию национальной культуры. Тщательные ссылки в кратком обзоре на классиков американской литературы могут, по словам судей Верховного суда США, предложить отличные примеры, которые «оживляют письменную защиту и делают [адвокатскую деятельность] интересной и более запоминающейся»[399].

Профессор М. Тодд Хендерсон (чикагская школа права) опубликовал интересную статью «Цитируя художественную литературу» (Citing Fiction). Он приводит много поучительных фактов о судьях, цитирующих литературные произведения: «Всесторонний обзор более 2 миллионов федеральных апелляционных заключений за последние 100 лет выявил только 543 идентифицируемые цитаты или ссылки на художественные произведения. Из них менее половины — 236 — были использованы риторически, чтобы вызвать у читателя эмоциональный отклик. Этот тип цитирования, который я буду называть литературным цитированием, встречается только примерно в одном из каждых 10 000 федеральных апелляционных заключений»[400].

Данные Хендерсона довольно интересны, но я не согласен с тем, как он оформляет свое эссе и какие выводы он делает. Хендерсон пишет: «Центральное утверждение движения “Право и литература” (которое я буду называть Движением) заключается в том, что чтение художественной литературы может дать судьям знания о том, как решать проблемы реального мира. Например, профессор Марта Нуссбаум пишет, что «роман конструирует парадигму стиля этических рассуждений… из которой мы получаем потенциально универсализируемые конкретные рецепты, привнося общую идею человеческого процветания в конкретную ситуацию». Если это правда и Движение оказало значительное влияние на право, то можно было бы ожидать увеличения использования литературы в судебных заключениях, поскольку судьи обычно ссылаются на работы, которые оказывают непосредственное влияние на принятие ими решений. Мы также должны ожидать, что произведения будут цитироваться по причинам, которые Движение хочет видеть, — чтобы показать, что художественная литература вызвала чувство жалости и сочувствие к менее удачливым и дала возможность высказаться традиционно маргинализированным слоям общества. Ни то ни другое не является правдой»[401].

Стоит предположить, что не существует прямого воздействия литературы на право. Чтение романа Оруэлла «1984» может помочь сформировать то, как судьи воспринимают слежку и власть правительства. Повлияет ли это напрямую на их решения? Скорее всего, нет, если прямые последствия означают, что, если бы не чтение книги Оруэлла, судья, склонный решать дело одним образом, теперь решит его иначе. Но это могло помочь сформировать мышление судьи наряду с другими социальными и культурными событиями в его жизни. Таким образом, может возникнуть косвенный эффект.

Также не очевидно, что литература обязательно делает человека более нравственным, этически безупречным или сопереживающим. Литература тем более не дает прямых ответов юристам, но может развить мышление, рассуждения и навыки интерпретации. Она может дать представления о вопросах юриспруденции, и это может помочь людям видеть между строк, распознавать двусмысленность, различать интерпретации.

Стоит также отметить, что большая часть литературы не является догматичной в отношении какого-либо конкретного этического или морального взгляда, — она часто демонстрирует двусмысленность и напряженность в различных идеях.

Литература редко имеет прямое отношение к какому-либо конкретному случаю. Она не имеет особой власти над судьей, это не прецедент, не предоставляет силлогистического аргумента или полного анализа конкретной проблемы. Но она все еще может оказать влияние. Судья может рассуждать, интерпретировать, думать и воспринимать вещи по-другому, прочитав определенные литературные произведения. Однако нет простого и объективного способа измерить это.

Профессор Хендерсон также приводит интересные статистические данные.

Из 110 судей Верховного суда США только 21 когда-либо ссылался в своих решениях на авторов или какие-либо работы[402].

В Верховном суде почти три четверти литературных цитат относятся к особым (dissenting opinions) или совпадающим (concurring opinions) мнениям (63 процента — к особому мнению; 27 процентов в большинстве; 10 процентов согласны). В окружных судах, напротив, в основном верно обратное: около 64 процентов мнений большинства и 36 процентов особых и совпадающих мнений[403].

Существует исследование, в котором приведен не только рейтинг популярности авторов современных песен, которые судьи использовали в своих решениях, но и даже рейтинг конкретных цитат из их песен. В 2007 году Боб Дилан был признан самым цитируемым автором среди Американской ассоциации юристов (American Bar Association): на его тексты ссылались 186 раз — против 74 у The Beatles, которые заняли второе место. В числе наиболее популярных высказываний Дилана фигурировали: «Тебе не нужен синоптик, чтобы знать, в какую сторону дует ветер» (англ. You don’t need a weatherman to know which way the wind blows) из Subterranean Homesick Blues и «Когда у тебя ничего нет, тебе нечего терять» (англ. When you ain’t got nothing, you got nothing to lose”) из Like a Rolling Stone[404].

Справедливости ради необходимо отметить, что по разным причинам, в том числе указанным выше, далеко не все юристы, как теоретики, так и практики, полагают, что наличие в судебных актах цитат и литературных аллюзий добавляет определенности и однозначности в содержание текстов и их правильного восприятия. Однако мне представляется, что польза значимо превышает заявляемые недостатки.

В завершение читателю, которому удалось пробраться через частокол имен и статистических данных, я хотел бы высказать идею, которую, как мне представляется, имплицитно предполагал автор книги, но в явном виде она все-таки не была сформулирована.

Между правом и литературой есть связь, которая заключается в том, что они оба — право более определенно, кратко, емко, сухо, а литература высокопарно, размашисто, эмоционально, образно и амбивалентно — устанавливают некоторые рамки бытия (как социального, так и личного). Они как бы говорят, «что такое хорошо и что такое плохо». Более того, они помогают отличить одно от другого, правильно реагировать на это, принимать во внимание и учитывать все сложное многообразие жизненных ситуаций и контекста.

По моему предположению, все религиозные притчи, мифы, сказания, былины, сказки, а потом и басни были протозаконами. Они определяли, описывали, предписывали, дифференцировали, сортировали и устанавливали некоторые нормативы и то, что сейчас называют конвенциональной мудростью. Это позволяло в простых, доступных, передаваемых из уст в уста, от старших поколений к детям, виде и форме поддерживать порядок и единство в понимании добра и зла, хорошего и плохого, нормы и девиации. На следующем витке развития человечества такие предписания сначала стали заменяться и дополняться религиозными канонами и требованиями, а потом законами и прочими установлениями (Законы Хаммурапи, Ману, Двенадцать таблиц, Кодекс Тан, Эдикты Ашоки и т. д. и т. п.).

В последующем, конечно, право и литература свободно и независимо сосуществовали и развивались — безусловно, в разных, но не противоположных направлениях, — поэтому и по сей день (полагаю, и в будущем) они, подобно двум ногам у человека, помогают сохранять устойчивость социальной жизни, регулируя ее как жесткими нормативными предписаниями, так и с использованием «мягкой силы» литературы и искусства. И только такое параллельное, но гармоничное развитие литературы и права позволяют надеяться на то, что общество и государство будут находиться в мире и взаимопонимании.