Правый руль

Послесловие Корч

Той осенью я впервые не успел переобуться. Всё думал, что обещанный снег не выпадет, а если и выпадет — ведь сбываются же иногда эти прогнозы — то сразу растает. Конец октября-начало ноября по владивостокским меркам — ещё далеко не зима. Но в ночь на последний день октября снега высыпало сразу несколько каких-то норм, а назавтра, как полагается, ударил мороз, и дороги стали катком. О том, чтобы выехать в подъём со стоянки на моей переднеприводной «камри», обутой хотя и в превосходную, но откровенно летнюю резину, не могло быть и речи. Я отправился на работу на автобусе, даже на двух — жутковатое ощущение, изрядно подзабытое со студенческих безлошадных времён.

Примерно так же вышло и с правым рулём. Мы до последнего не верили, что власть пойдёт на новые репрессии — а вот оно случилось, и ничего уже не поделаешь. И что с того, что нет прямого запрета, а есть «заградительные» таможенные пошлины. Стало ясно, что дешёвые подержанные машины из соседней Японии уходят в историю, становясь красивым ностальгическим воспоминанием.

Откатавшись пару дней в автобусах и дождавшись оттепели, я поехал искать свободную шиномонтажку. Нашёл на удивление быстро. Узбеки (или таджики, кто их знает) ловко перекинули мне колёса и сделали балансировку. По дороге к ним я успел испытать несколько минут экстрима. Мокрый асфальт, лужи, снег и лёд — ехать по такому «миксту» на летней резине было жутковато. На участке мокрого асфальта приходилось разгоняться до нужной скорости (не маленькой и не большой), задавая машине необходимые инерцию и вектор, а потом уже в почти неуправляемом режиме штурмовать очередной снежно-ледяной подъём, сопряжённый с поворотом. Всё обошлось. Я успел благополучно переобуться и ощутил, какое счастье передвигаться пусть даже на плохонькой (я катал её несколько сезонов, и ещё кто-то до меня), но зимней резине-«липучке».

Короткая ноябрьская весна никого не обманывала. Все понимали, что эти плюс пятнадцать — на какие-то дни, а потом неизбежно приморозит, потому что зиму никто не отменял, а глобальное потепление — это, похоже, сказки. Приближался новый, 2010 год. А пока по оттаявшим лужам горожане и «гаражане» ездили грязными. Что толку мыть машину, если от одной поездки по городу она станет ещё более чумазой, чем была. Протрёшь утром фары, номера, стёкла с зеркалами — и вперёд. Только самые щепетильные эстеты ежедневно загоняли тачку на мойку, считая недопустимым выезжать на грязной — всё равно что ходить в нечищеной обуви.

Люди ходили в масках, боясь свиного гриппа. Его, похоже, подхватила сама природа, расчихавшись таким туманом, какого я давно не видел, хотя Владивосток по части туманов может поспорить с Лондоном. Уже в нескольких метрах не было видно ничего. Линии дорожной разметки и обочины терялись в густом молоке, клочья тумана приобретали физическую ощутимость — казалось, машина продирается сквозь них, как через лианы в уссурийской тайге. Встречные машины материализовывались из ничего прямо перед тобой, заметные только благодаря фарам или противотуманкам — белые с прижелтью огоньки обычных «галогенок» и ярко-белые, перетекающие в синеву острые ксеноновые лучики.

Правый руль — образ жизни, кормилец и культ зауральской России девяностых и нулевых — конвульсировал. В конце 2008 повысили ввозные пошлины на подержанные иномарки и обложили запретительной пошлиной ввоз автомобильных кузовов.

Летом 2009 Минпромторг РФ выкопал откуда-то очередную липовую статистику о повышенной опасности праворульных машин, хотя тем же летом МВД опубликовало итоговую сводку за первую половину года, из которой следовало: параметры аварийности на Дальнем Востоке ниже, чем в среднем по России, и снижаются они быстрее. Примерно тогда же стало известно о разработке технического регламента, который должен был поставить жирный крест на существовании правого руля в России. «Расположение органов управления выпускаемых в обращение транспортных средств должно соответствовать условиям правостороннего дорожного движения, установленного в РФ», — прозрачно намекал ось в проекте. Первый вице-премьер Шувалов публично пообещал, что «запреты на эксплуатацию или ввоз транспортных средств с правым рулём введены не будут». Другой вице-премьер, Кудрин, заявил, что «каких-то серьёзных ограничений на использование праворульных машин, таких вот одномоментных, производиться не будет». Но заместителям Путина никто уже не верил.

Позже положение о «расположении органов управления» было из регламента исключено, что дало повод владельцам праворульных автомобилей праздновать маленькую победу. Но потом нам по-иезуитски сообщили, что решено взамен ввести запрет на ввоз машин без 17-значного VIN-номера на кузове — такой номер отсутствует именно на японских праворульных автомобилях, выпущенных для внутреннего рынка.

23 сентября 2009 года техрегламент, исторгнутый из внутренностей Минпромторга и подписанный премьером Путиным, опубликовала правительственная «Российская газета», а значит, ввоз автомобилей без VIN’а (читай: с правым рулём) должен был прекратиться 23 сентября 2010 года, когда регламент вступал в силу. Обратный отсчёт пошёл; вопросы с уже ввезёнными авто, с прохождением техосмотра, с продажей и повторной постановкой на учёт оставались открытыми, а лукавые кремлёвские обитатели молчали.

Владивостокский авторынок Зелёный Угол и без того бился в агонии. В июле 2009 начальник Дальневосточного таможенного управления Сергей Пашко сообщил, что импорт транспортных средств через порты Приморья, Сахалина и Камчатки с начала года сократился в 10 раз: за пять месяцев ввезли всего 18 тысяч иномарок, тогда как годом ранее — 191 тысячу. Таможня не выполнила план по поступлениям в федеральный бюджет. Этим же летом стало известно о самоубийствах нескольких автобизнесменов, не сумевших вернуть заёмные деньги. Местный оппозиционер Александр Криницкий утверждал, что «как минимум 15 человек из тех, кто торговал автомобилями и брал на это кредиты, покончили с собой». Одновременно в мэрии Владивостока торжественно презентовали планы застройки Зелёного Угла жилыми домами. На территории Зелёнки должны появиться, объявили в мэрии, 14 тысяч квартир (сначала говорили даже — 25 тысяч) на 50 тысяч человек — то есть почти 10 % от нынешнего населения Владивостока. Откуда возьмутся эти 50 тысяч, учитывая, что население продолжало вымирать и уезжать (повышение пошлин лишь подтолкнуло этот процесс), было непонятно.

Самый знаменитый владивостокский астролог Александр Ремпель переехал в Калининград, что усугубило апокалиптические настроения приморцев. На мой вопрос напоследок, запретят ли правый руль, Ремпель ответил (не как астролог, а скорее как трезвый аналитик): «Запретят, не позже 2012 года. Моё отношение к подобному давлению сугубо отрицательное. Я не вожу автомобиль, у меня даже нет прав. Запрет ввоза и в последующем запрет эксплуатации автомобилей с правым рулём нанесет Владивостоку, Приморью, Дальнему Востоку непоправимый ущерб. В плане не только условий существования автомобилистов, но и веры в светлое будущее… Массовые выступления недовольных будут. Но итог этой борьбы предрешён».

Летом я забрёл на Зелёный Угол. Сопки были по-прежнему все в машинах, разноцветные пятна их полированных кузовов терялись где-то у горизонта, у переломов земной поверхности. Но те, кто знал Зелёнку старых времён, называли рынок полупустым. С лиц «продаванов» исчезла спесь, они уже не были разбалованы сибиряками с пачками «кэша». Продавцы вели себя на редкость приветливо, чуть ли не как китайцы на рынках, и охотно шли на торг. Они опасались, что это знойное лето может оказаться для Зелёнки последним.

К концу 2009 во Владивостоке должно было открыться первое автосборочное предприятие. На площадке обанкроченного Дальзавода, когда-то — главной ремонтной базы Тихоокеанского флота, в 90-е вынужденного выпускать пельмени «Дальзаводские», решили собирать корейские джипы SsangYong. Отвёрточная сборка корейских джипов — это, конечно, лучше, чем пельмени, но хуже, чем то, чем завод занимался раньше. Впрочем, успокаивали знатоки, флоту всё равно скоро нечего будет ремонтировать.

В те месяцы я переезжал с Енисейской на Чкалова. На новом месте я впервые стал бросать машину прямо под домом, договорившись с Валерой — охранником из круглосуточного магазинчика рядом. Ему я платил полтинник в день — против сотки на «цивильной» стоянке неподалёку. «Камрюхе» моей (полное её имя было Toyota Camry Gracia Wagon — большой красивый универсал, созданный не для перевозки картошки и холодильников, а для комфортной езды) стукнуло уже 12 лет. Мне этот возраст казался идеальным: с одной стороны, не страшно хранить под домом, с другой стороны — ещё походит, и ещё как походит. Но угроза скорого запрета правого руля наводила на тревожные мысли. Хотелось привезти машину посвежее годом — а там пусть запрещают. «Беспробежки» мне хватит надолго, заглядывать же в отдалённое будущее не хотелось. Где её брать — на Зелёнке? Выбрать на японском аукционе через интернет? Или всё же искать «пробежку» в хорошем состоянии? Времена, когда приморцы толпами ходили в Японию по «паспорту моряка», давно прошли, как прошла эпоха тотальной охоты. Охота превратилась в экзотическое развлечение, а мясо все покупают на рынке или, того хуже, в супермаркете.

Ещё одним вариантом был «распил». Распилы, или распилыши, появились во Владивостоке недавно. В своё время, после «клебановского» повышения пошлин 2002 года, пошли «конструктора»: машины «непроходных» с точки зрения таможенных платежей лет разбирались в Японии на кузов-двигатель-подвеску, таможились как запчасти, а потом собирались вновь. Паспорт транспортного средства (ПТС) на ввезённые запчасти не выдавали, поэтому приходилось искать паспорт от другого, обычно старого или разбитого автомобиля той же либо родственной марки. В этот ПТС ставились печати о замене номерных агрегатов — кузова и двигателя — после чего конструктор считался легализованным. Юридически оформление конструкторов было законной операцией, так как менять запчасти, в том числе кузов и мотор, ещё никто не додумался запретить. Вместе с тем было понятно, что конструкторы изобретены для того, чтобы занижать таможенные платежи и тем самым обходить барьеры заградительных пошлин. «Сколько у государства ни воруй — своего всё равно не вернёшь», — говорили по этому поводу.

После введения запретительной пошлины на импорт кузовов конструкторы исчезли. Тогда-то — в 2009 — и появились распилы. На дорогах замелькали грузовики с кусками автомобилей в кузовах. «Половинки», расчленённые автомобильи тела, возили и раньше — на запчасти, но чтобы машины ещё в Японии (или на пароходе) разрезали надвое, а потом в России сваривали заново — такого мы не видели. Теперь эти самые «половинки» были разрезаны с особенной аккуратностью и нежно загружены в грузовики, а сами места распиловки укутаны непромокаемым материалом. «Честные конструкторы», запрещённые волей премьера Путина, начали вызывать ностальгию. Если раньше в объявлениях о продаже гордо писали «не конструктор», то сейчас уже, напротив, подчёркивали: «конструктор — не распил!».

О распилах начались сколь длительные, столь и бесполезные споры. Предметов спора было два — технический и юридический. Знатоки говорили, что «рамные распилы» с технической точки зрения совершенно безопасны. У рамных машин пилился только сам кузов (ведь пошлиной обложили именно его), тогда как несущая рама оставалась нетронутой. Другое дело — распил легковой («нерамный») — с несущим кузовом. При сварке такого авто следовало быть особенно внимательным, чтобы не «ушла геометрия» и не вылезла через полгодика ржавчина. Оптимисты указывали, что все заводские автомобили — изначально распилы со сварными кузовами. Скептики парировали: одно дело варить на заводе, другое — у себя в гараже… Никто ещё не знал, что такое распилы и как они поведут себя на дороге — статистики не было. Был только один доподлинно известный случай, когда при выгрузке в порту половинка распила, сорвавшись с талей, упала на парня, убив его на месте.

С юридической точки зрения рамные распилы тоже были предпочтительнее. Для того, чтобы оформить в ГАИ замену агрегатов и тем самым легализовать конструктор или распил, необходим не только выданный ранее на аналогичную машину паспорт транспортного средства, но и ГТД — грузовые таможенные декларации, свидетельствующие о легальности ввоза агрегатов. При оформлении рамного распила требовались ГТД на двигатель и раму, поскольку кузов у таких автомобилей не считается номерным агрегатом. Эти ГТД спокойно выдавались таможней, потому что и рама, и двигатель ввозились в отличие от пиленого кузова, который в данном случае гаишников не интересовал, целиком. С легковыми же распилами была засада: таможня выдавала только одну ГТД — на двигатель (ведь кузов формально не ввозился — ввозились его части). Поэтому ГТД на кузов приходилось тем или иным способом подделывать. Этот пунктик был миной замедленного действия, чреватой аннулированием регистрации автомобиля. «Пока мы здесь работаем — ни один распил не пройдёт», — заявит позже начальник приморской ГИБДД Александр Лысенко, но его подчинённые продолжат спокойно оформлять распилы…

Распилы имели, помимо технического и юридического аспектов, культурологическое измерение. Я сразу восхитился чутьём неизвестных словотворцев, вырастивших этот лексический кристалл, — «распилыш» — и проникся метафизикой распила. Распил — это воочию видимая реинкарнация или даже чудо воскрешения. Де-юре это та же самая машина с проведённой заменой агрегатов, но дефакто — другая. Таинству оформления распила предшествует ряд других сакральных операций, начиная с ритуального расчленения. В Японии будущих распилышей в прямом смысле слова убивают, разрезая на части. Обычно после такой операции машина идёт на разборку или попросту под пресс. Эти машины не просто изымают из рая — их именно убивают; по крайней мере, сами машины, умей они мыслить, восприняли бы акт разрезания именно так. Однако потом, уже в России, происходит воскрешение и натурализация иммигрантов-нелегалов, ввезённых частями в трюме парохода. Сварка здесь выполняет роль мёртвой воды из сказок, которой надо было сперва побрызгать разрубленное тело героя, дабы оно воссоединилось, а уже потом поливать его водой живой. Россия воспринимается воскрешёнными распилами с одной стороны, как не-рай, с другой стороны — как «тот свет», на котором, оказывается, тоже есть жизнь. Жизнь после смерти, то есть после прекращения самой жизни — логический нонсенс, подтверждённый практикой. Что важно, мы воскрешаем машины в буквальном смысле, как и хотел того мыслитель Николай Фёдоров — воскрешаем в их собственном теле. А что отныне и до конца этой новой жизни машина будет жить под чужим паспортом и, возможно, именем — так это уже детали. Торговля «пэтээсами», то есть паспортами давно умерших машин для оформления ввозимых распилов, описана ещё в «Мёртвых душах» Гоголя. Не помню, какой прайс был у Чичикова, но у нас стоимость мёртвых авто-мобильих душ, необходимых для легализации живых распиленных, измерялась уже десятками тысяч рублей для простеньких легковушек и сотнями тысяч рублей (то есть тысячами и даже десятками тысяч долларов) для «взрослых» джипов — «сафарей» и «крузаков».

Вся эта теория автомобильного загробного мира позволяет нам надеяться на существование и человеческого загробного мира — ведь машины мы создавали во многом по своему образу и подобию, несмотря на кажущееся внешнее несходство человека и автомобиля.

Мне втемяшилась идея приобрести Nissan X-Trail — в просторечии «икс» или «хитрила», который то уважительно величают «джипом», то туманно называют малопонятным словом «кроссовер» или же классифицируют всего лишь как «универсал повышенной проходимости». Метче всего такие автомобили у нас зовут «паркетниками» (от «паркетный джип» — по аналогии с «паркетным генералом»). Я не очень понимал, стоит ли искать от добра добра — всё-таки «ниссан» не «тойота», да и я вовсе не остыл ещё к своей «камрюхе», несмотря на её годы. «Сейчас таких машин уже не делают». Всё в ней было замечательно, кроме того, что она не была джипом. К тому же в народе говорили: «Купил “Ниссан” — е…сь с ним сам»; ну, в народе много чего говорят. Считается, что в «иксе» салон убогий — так мне и не нужен роскошный. Дерматиновый спартанский салон практичнее, его легче отмывать от грязи или каких-нибудь биологических жидкостей. Рубленые формы кузова, лёгкий милитаризм в облике…

Решать надо было быстро. Во-первых, в любой момент могут запретить ввоз праворулек. Во-вторых, мой знакомый, который сидит в Японии и отправляет машинки во Владивосток, намылился переезжать в Европу — в настоящую Европу, зарубежную. Действовать через него было бы куда проще, спокойнее и надёжнее.

…В салоне моего автомобиля стоял высококачественный самогонный перегар, отдающий ароматом чернослива. Я вёз в аэропорт двоих братьев. Один возвращался в свою Америку не то в Англию, второй, Сергей, — в Японию. Он-то и занимался машинами.

— Почему именно «икстрейл»? — спрашивал Сергей.

— Хочу «паркетник». Эта машина, — я стучал по рулю, — всем хороша, но геометрической проходимости никакой. Я бы и ещё на ней поездил, но сам знаешь — скоро эту лавочку могут прикрыть. А тут ещё ты собрался свинчивать из Японии… «Икс» — высокий, полный привод — подключается, а не молотит на постоянку.

— А то, что он пластмассовый, — не смущает?

— Крылья — да, пластмассовые. Но остальное-то не пластмассовое. На этой вот машине, — я снова стучал по рулю, — бампера пластмассовые, и что?

— А почему не «равчик», к примеру?

— Фиг знает. «Рав» мне нравился в старом кузове, а в новом… «Хонду» с «субарой» как-то побаиваюсь. Так что «икстрейл» без вариантов. Бензин, «двушка», автомат, четыре вэдэ… Цвет не важен. Обвесы — вообще не нужны. Люк если есть — хорошо. Лучше, конечно, чтобы сильно битый не был.

— А если битый, но восстановленный? — рассуждал Серёга. — Я вот брал себе «виша», он был бит в перед и зад, восстановлен. Никаких проблем.

— Да я тоже ездил на битых… Давай сначала посмотрим, что там будет на аукционах. Как вообще эта процедура выглядит?

— Аукционная цена — стартовая. Прикинь свой бюджет, отнимем пошлину, фрахт, другие расходы — станет понятно, сколько можем ставить. Потыкаем в кнопки, попробуем. Тебе буду высылать данные — фото и аукционный лист. Ты там основное — оценку, пробег, комплектацию — и сам поймёшь, а если будет указано что-то важное — ну, сильно битая, например, или что там кошек возили, — я переведу.

— А потом? Как тебе деньги перегонять, в какой валюте?

— В Японию за покупку — в йенах, вышлю инвойс на твоё имя. Растаможку, СВХ — оплатишь в нашем владивостокском офисе. На Морвокзале, знаешь?

Скоро я получил от Сергея примерную калькуляцию. Помимо стоимости самой машины на аукционе, нужно было предусмотреть аукционную комиссию — 10–15 тысяч йен, доставку в порт — порядка 25 тысяч, снятие с учёта — тысяча или две, ещё что-то. Это были японские затраты. Российские состояли из фрахта (300 долларов), таможенной пошлины (порядка восьми тысяч долларов, которые я должен был вот так запросто отдать в федеральный бюджет), СВХ — склада временного хранения (3500 рублей), фитосанитарного сбора (какая-то мелочь) и комиссии брокера (ещё 3500). В зависимости от валютных колебаний общая сумма могла плавать в ту или иную сторону долларов на 300. «Вычти из своего бюджета все эти расходы — и получится та сумма, которую мы будем ставить на аукционе», — объяснил Сергей. Я-то, наивный, полагал уложиться в «пятнашку». А теперь выходили все 20 «килобаксов». Совсем недавно за такие деньги можно было взять машину куда более высокого класса — свежего «прадо» или «сурфа»… К тому же доходы были нестабильны.

Под самый новый 2010 год на Дальзаводе открыли сборку тех самых корейских джипов — с помпой и участием премьер-министра Путина. Он лично провёл тест-драйв первого автомобиля made in Vladivostok (не считая многочисленных конструкторов и распилов), причём этим первым автомобилем почему-то оказался не корейский, а русский джип — UAZ-Patriot. По секрету нам рассказывали, что этот Patriot Limited цвета «золотистый металлик» доставили сюда в целом виде. Путин сделал кружок прямо по бывшему дальзаводскому цеху, после чего тачку отправили в подарок итальянскому премьеру Берлускони. Тот, правда, ездить на ней не стал — подарил какому-то своему министру. Зачем вообще собирать машины во Владивостоке, где на них нет спроса, было непонятно, пока нам не объяснили, что их решено отправлять на запад страны по Транссибу бесплатно — по льготному тарифу, введённому ради «стимулирования российской промышленности».

Тем временем местное информагентство PrimaMedia устроило опрос — кому или чему следовало бы поставить памятник во Владивостоке. Первое место с большим отрывом занял вариант «правый руль». За ним шли конфеты «птичье молоко», когда-то вроде бы изобретённые во Владивостоке Героиней Соцтруда Анной Чулковой, челнок-«помогайка» (как вариант — «памятник китайскому баулу»), рыбак-подлёдник, чайка, придорожная проститутка, мэр, взорванный «крузак», который «колёсами печально в небо смотрит», амурский тигр и строитель саммита АТЭС. Я бы добавил сюда ещё карандаш от тараканов, пирожные «чокопай» и лапшу «доширак», которые многим из нас помогли в своё время выжить, но оригинальничать не стал и отдал свой голос правому рулю. На популярном автосайте Drom.ru началось обсуждение возможной конфигурации этого памятника. От идеи водрузить на постамент настоящую машину отказались: разобьют, разворуют, да и проржавеет она со временем. Одни предлагали отлить из бронзы автомобиль в сборе, среди предлагаемых марок лидировали пацанский «марк»-«черностой» середины 80-х и народная «короллка». Другие выступали за то, чтобы ограничиться собственно бронзовым рулём и рычагом автомата слева от него. Третьи предлагали изваять человека, поднявшего вверх правую руку с правым же рулём в ней.

Потом, конечно, идею забыли, никто памятника так и не поставил.

Наступил 2010. Снежно-ледяные дороги никто не чистил. Мороз держался на «двадцатке» целыми неделями. Я раньше думал, что во Владивостоке так не бывает, это ж не Сибирь.

— И где тут широта Сочи? — спросила жена.

Я задумался и ответил:

— Ты знаешь, сколько здесь живу — только сейчас пришло в голову. А может, всё врут нам про эту нашу крымскую широту?

— Как это врут? Можно по карте проверить…

— А карты тоже врут.

— А лётчики как по ним летают?

— А им выдают другие карты, секретные. Они подписку дают о неразглашении.

На стыке зимы и весны приехал из Сибири мой друг — охотник Михаил. Взбудораженный происходящим, он тоже решил купить машину — размахнулся на целого «сурфа». На беспробежного в свежем кузове не хватало, решили искать распилыша или пробежного — в 185 кузове, года 99-го или около того, с трёхлитровым дизелем 1KZ. Миша давно не был во Владивостоке и вовсю глазел на машины.

— Смотри, какой! «Скай» без круглых стопарей — он, конечно, уже не тот, но… Тоже красивый и какой-то… убедительный, вот.

— А вон, Миша, глянь — «черностой», такси! Живой ещё, значит.

— О, какая девушка в «делике»!

— Берём в сборе?

— Конечно. Девушку в крайнем случае обменяем… на беспробежную.

На Зелёном Углу из тумана выплывали всё новые стоянки, но знающие люди говорили, что «Зелёнка пустая». «Сурфы» приветливо тарахтели дизелями, но были дороговаты. Мы поехали в Уссурийск, это сотня километров к северу — раньше считалось, что в Уссурийске больше выбор пробежных, но, похоже, информация устарела. Мы посмотрели несколько «сурфов» и заодно «терранчиков» — последние были дешевле.

— Да чё те «сурфы»? — уверял нас продавец «террано». — «Тойоты» — это машины, сделанные топором, а вот «Ниссан» — для людей!

И рассказал «по секрету» о том, что с апреля распилы вообще перестанут ставить на учёт. А вот его «тирка» — «точно не распил, сто процентов».

Сурфовод парировал хрестоматийным:

— «Ниссаны» гниют!

Мы вернулись во Владивосток и начали обзванивать продавцов пробежных «сурфов». Один нашли на улице Енисейской. Михаил прибыл как раз с Енисея, и мы решили, что такое совпадение неслучайно. Тот «сурф» и купили. Миша уехал — один, по незнакомой зимней трассе, через полстраны. Я проводил его ранним утром до стоянки, мы постояли возле его «сурфа», пока прогревался турбодизель. Позже Михаил пришлёт мне стихи, в которых будут строки:

А тогда я посмотрел на красные габаритные огни, исчезающие за поворотом блестевшей многонедельным гололёдом трассы, и пошёл к себе домой.

Весной 2010 стало известно о новой опасности. Россия решила заключить Таможенный союз с Казахстаном и Белоруссией, в связи с чем порядок импорта товаров во все эти три государства нужно было унифицировать. А раз правый руль в Казахстане запрещён — значит, либо казахи должны вновь открыть свои границы для праворулек, либо мы — закрыть свои. Во Владивосток приехал глава Минпромторга РФ Виктор Христенко и заявил: «Нет никакой борьбы с правым рулём. Правый руль — это некая форма иллюзии, которая просто возбуждает некоторых людей до определённого уровня или иногда толкает их на действия». Я понял, что уже седьмой год езжу на иллюзии.

Как всё изменилось за какие-то два-три года! Был наивный, весёлый, свежеветреный, небитый и небритый город, наполненный морской дальневосточной вольницей. Были толпы на площадях, автопробеги, покатушки и народные лидеры борьбы за свои права. Потом одних лидеров за что-то посадили, другие, что ещё хуже, стали депутатами, третьи тихо исчезли в болотцах своих чахлых частных жизней. Широкие народные массы слегка побили для острастки дубинками, и широких народных масс больше не стало. Люди то ли боялись, то ли просто уже не хотели выходить на улицы и площади. Когда-то искренне угрожавшие поднять дальневосточную автомобильную революцию, они разочаровались во всём, стали хмуры и безнадёжны. Мрачно ждали, пока Москва окончательно запретит правый руль — теперь это уже не казалось невероятным. Никто уже не надеялся, что власть «одумается» и «прислушается». Изменились мы, изменилось и само время. Ширилось движение ренегатов, спешивших скинуть «пруль» ещё за какие-то «реальные» деньги и приобрести леворульку.

Весна 2010 принесла мне хорошие новости. Ценник немного снизился, и Сергей написал из своей Тоямы, что такого «корча», какой нужен мне («корчами» он называл все машины безотносительно их возраста и состояния), можно взять в общей сложности тысяч за 18. Это звучало уже лучше. Серёга объяснил, как читать аукционные листы и пробивать по интернету номер кузова, чтобы точно знать не только год, но и месяц выпуска конкретного лота. Нам следовало делать ставки на машины, выпущенные в апреле 2005 года или позже — тогда мы попадали в категорию автомобилей «до пяти лет», на которые пошлины были, конечно, высокими, но ещё не заградительными. Теперь я сам просматривал через специальный сайт, какие «икстрейлы» сегодня выставляются на многочисленных японских «ауках», изучал аукционники и сбрасывал Серёге номера понравившихся лотов. В теме письма указывал: «очередные корчи». Неплохо бы основать такую деревеньку — Корчи… Скоро я научился понимать «аукционники» с первого взгляда. Выбор корчей превратился в ежевечерний ритуал. Это напоминало молитву японскому автомобильному богу с просьбой о ниспослании милости. Но он меня, кажется, не понимал, а обратиться к нему по-японски я не умел.

Летел март. По дорогам текли грязные реки, моментально забрызгавшие свежепомытый металлик моей «грации». В машине, кроме меня, ехали двое — парень и девушка, мои знакомые. Они обсуждали планы по покупке машины.

— А какую хотите?

— Ещё не решили. До 200 тысяч.

— Покупайте мою. Где-то через месяц буду продавать. Стойки — новые, передние колодки тоже новые, всё в отличном состоянии…

— А ты разве не знаешь, что при машине нельзя говорить о том, что ты её продаёшь?

— Да знаю, конечно. Ничего страшного. Так что думайте. Через месяц примерно.

Раздался мерзкий шорох сминаемого пластика. Поворачивая на забитом перекрёстке Семёновской и Алеутской налево, я левым бортом — сам не понимаю почему — притёр корму «крауна», сверкающего чёрного красавца в новом кузове.

— Б…! Всё, приехали, — я включил аварийку и вышел из машины. Раздосадованный водитель «крауна» уже осматривал свой бампер, вмятый моей дверью. Я понимал, что ждать ГАИ мы будем несколько часов. И потом ещё до ночи сидеть у них на Фонтанной. И потом подорожает мой полис ОСАГО… Считалось, что ущерб до трёх-пяти тысяч рублей лучше «урегулировать» на месте. Так я и сделал, тем более что деньги в кармане у меня в тот момент были. Дальше поехал в безнадёжно испорченном — по крайней мере на день — настроении, матерясь на самого себя. Дебил! Идиот! И ведь знал же, что при машине нельзя вести такие разговоры, это не выдумки. В ДТП я не попадал почти четыре года, без двух месяцев. И вот — на тебе… Хорошо хоть, что на моей двери остались еле заметные, не до металла, царапины. Спасла защитная полоска пластмассы, идущая вдоль всего борта — молдинг, с него ободралась краска, но пластик — он и есть пластик, заживёт. Настроение, впрочем, было никаким. И — стыдно. Перед собой, перед пассажирами, перед «грацией»…

В конце апреля ставка сработала. Из Тоямы пришло письмо с темой «корчина в приложении» и два фото — самой машины и аукционного листа. Как якобы говаривал старина Форд, автомобиль может быть любого цвета, если этот цвет — чёрный. Мой чёрный Nissan X-Trail 2005 года выпуска — пробег 103 тысячи километров, бензин, автомат, аукционная оценка 3,5, комплектация STT — был приобретён за 880 тысяч йен. В Японию требовалось перегнать 948 тысяч йен, остальные затраты — фрахт, склад, растаможка — были уже российскими.

Деньги ушли в Японию, машину отогнали в порт. Он назывался смешно — Тоямашинка, что с подозрительной идеальностью рифмовалось с «твоя машинка» или «моя машинка». Ко мне шёл Японским морем правый руль — возможно, последний в моей автомобильной жизни. Теперь надо было срочно продавать «камри», чтобы хватило денег на растаможку «икса». Сколько я на ней проехал — 40 с лишним тысяч? Не так и много, а с другой стороны — как раз вокруг Земли по экватору… Я выложил дома шмурдяк из багажника, оставив минимум — баллонник и домкрат, и поехал снимать «камрюху» с учёта. Теперь она была готова к смене хозяина. И я продал её, надеясь, как всегда, что — «в хорошие руки». Я не буду рассказывать, как я её продал, кому и за сколько. Иногда я встречаю её на дорогах.

В мае я продал машину и ходил пешком. Вообще я люблю ходить пешком, потому что ещё молод и ещё здоров. Но я люблю это делать только тогда, когда за углом или на стоянке меня ждёт машина. А когда ждут только автобусы или такси — у меня и походка меняется, становясь медлительной и унылой. Тогда я впадаю в депрессию, именуемую в нашей компании «глухим затупом», и начинаю радоваться молчанию мобильника. Мир забыл обо мне — вот и славно.

Так было и сейчас.

Мир вспомнил обо мне, когда к причальной стенке владивостокского порта стал пароход «Нексу», на котором пришли несколько десятков автомобилей. Среди них был и мой корч. «Нексу» ходил под флагом великой морской державы Монголии — обычная практика. Ходить под российским флагом нашим морякам из-за особенностей нашего же законодательства невыгодно, вот они и одалживают флаги у различных государств, которые могут вообще не иметь выхода к морю, как та же Монголия. Правда, Монголия, как мне рассказали однажды в Южной Корее, якобы выпрашивает у Китая «коридор отчуждения», чтобы выйти к морю и построить порт, но пока эта идея, насколько я понимаю, остаётся малонаучной фантастикой. Я помнил это название, «Нексу», по новостям: пару лет назад спасатель «Лазурит» буксировал в порт этот самый «Нексу», намотавший на винт рыболовные сети и потерявший ход. А совсем недавно на этом же пароходе нашли какую-то контрабандную мелочёвку: то ли японское бухло, то ли подержанные автомобильные «мафоны»…

Мне позвонили из владивостокского офиса фирмы Сергея. Я взял восемь тысяч долларов и повёз их в офис, чтобы эти мои деньги в виде пошлины попали в федеральный бюджет. Офис находился на Морвокзале, но попасть в него мне мешал труп.

Труп мог бы смотреть в синее майское небо Владивостока, но его лицо было прикрыто тканью. Эта ткань была пропитана и окрашена красным. Торчали неприличные ноги в серых, несвежих на вид носках. Слева, в считанных метрах от трупа, плескалась за парапетом бухта Золотой рог. В полусотне метров справа завершалась самая большая в мире железнодорожная магистраль — Транссибирская. Здесь, в припортовой зоне, труп никого не удивлял. Он казался такой же естественной частью пейзажа, как многоэтажный прозрачный на просвет СВХ — склад временного хранения, как кружащиеся с наглым мяуканьем чайки, как покачивающиеся на поверхности бухты туши спящих кораблей… В сторонке стоял мент и курил, полуотвернувшись. Здесь располагался морвокзальный отдел милиции. Менты, наверное, не захотели затаскивать труп к себе в отдел на то время, пока не приедет спецмашина. Поэтому положили его у дверей. Курящий мент на всякий случай присматривал, чтобы с трупом ничего не случилось. Он явно нёс за него какую-то ответственность, но, похоже, не хотел, чтобы проходящие мимо граждане соотносили его с трупом. Весна, солнышко, человек вышел покурить на воздух — какой ещё труп?

Я тоже не хотел никак соотноситься с этим трупом. Я был ещё живой и, словно чтобы доказать это то ли себе, то ли кому-то ещё, припёрся за машиной, в прямом смысле слова шагая через трупы. Теперь мне надо было провести несколько простых операций: отдать деньги, поставить подписи, оформить пропуск на СВХ и пойти туда за машиной. Мужики на СВХ, похожие на откровенных богодулов, забрали у меня пропуск и выгнали мне мою машину. Я снова расписался, сел за руль «икстрейла» и поехал.

Беспробежные машины возбуждают, как школьницы-выпускницы. Новая машина — как новая женщина. Они могут быть похожи, но каждая дарит свои, особенные ощущения.

Приборная панель оказалась не под рулём, а слева, по центру салона. Но, оказывается, так даже удобнее. На стекле — скол и трещина, прямо по центру стекла, снизу. Ничего, шрамы украшают машину. Обзору такая трещина не мешает, хотя техосмотр по-честному уже не пройдёшь. Я, правда, по-честному его не проходил ни разу. Сначала покупал за 800 рублей, потом за «штуку», сейчас ценник вырос уже до 6–7 тысяч… Заглянул под капот: масло, конечно, надо менять. Антифриз (слово так похоже на «антихрист» — к чему бы?) на вид чист и ярок. Важна ещё температура его замерзания — здесь вам не тёплая Япония — но сейчас-то май, не замёрзнет.

При включении зажигания невидимая японская женщина произнесла что-то не по-русски. Похоже, в этой машине ездил какой-то японский гопник: тут — «бычки», там — шелуха от семечек. Навороченная магнитола, ещё какие-то приблуды непонятные. В бардачке — парковочные талоны из токийского Диснейленда.

Я добрался до заправки и влил на тысячу рублей бензина, порадовавшись уверенной эрекции соответствующей стрелки на приборной доске. Потом поехал менять масло.

— Сразу видно, что машина только с Японии, — сказал парень в сервисе, зайдя под подъёмник. — Днище чистенькое, всё на месте… А у нас как ни ухаживай за машиной — всё равно будет такое говнище внизу!

Трещина посередине стекла мне никак не мешала, но не хотелось, чтобы она ползла дальше. Я заглянул в один из боксов, где занимаются сигнализациями, укреплением оптики и много ещё чем, и нашёл там двоих скучающих парней. Тот, который был постарше и поавторитетнее, объяснил, что «делать» трещину уже нет смысла, но на всякий случай засверлил её, чтобы не ползла дальше. Я в это время разглядывал полки с коробками. На коробках были смешные надписи: «жуть», «фуфел разный», «фигня для пищалок», «релюшки б/у», «диоды, клеммы», «липучая гадость»…

Получивший российское гражданство корч функционировал исправно. Глотал первые литры непривычного российского бензина, пытался глотать и российские колдобины. Приглядывался своей оптикой к незнакомым ландшафтам и лицам чужой генетической конструкции. Он не сильно тосковал — на здешних дорогах и стоянках кишели его соотечественники. Я привык к нему удивительно быстро, за считанные часы. Мне даже хотелось продлить период привыкания, чтобы как можно больше утр начиналось для меня с этого волнующего ощущения проникновения в новое, чудесное, красивое. Но он был как сшитый на заказ костюм и прирос ко мне, словно вторая кожа.

После мойки машина становилась похожей на сверкающий кристалл антрацита. Когда я притрагивался к рычажку справа от руля, за хрусталём фар расцветали ярко-белые, в синеву ксеноновые цветы-молнии.

Через несколько месяцев, осенью, я впервые в жизни попал на родину японских машин. Наконец я наблюдал их в естественной среде. Они не берутся из ниоткуда, не вылавливаются кошельковыми неводами из моря, как мне казалось раньше. Они действительно проживают свою первую — лучшую — жизнь в Японии, а уже потом их изгоняют из рая, как когда-то изгнали человека.

В Японии я глазел на них с утра до вечера. На многочисленные японские такси — рогатые «крауны-комфорты» и просто «крауны», но тоже рогатые и, похоже, полудеревянные. На знакомые надёжные «цедрики» и на их плебейских родственников марки Crew. Все машины были свежими, немятыми и чистыми. Редко-редко попадалась «карина-улыбка», «корона-бочка» или «марк-самурай» из первой половины девяностых, смотревшиеся здесь настоящими динозаврами. Только у нас ещё водятся, подобно последним тиграм и леопардам, старые японские марки, о которых давно забыли сами японцы. Восток России превратился в заповедник японского автопрома, но японцам это, похоже, глубоко безразлично: они ушли далеко вперёд, ездят на других машинах и не понимают наших сантиментов при виде старенькой «короны-зубатки» или «черностоя».

Джипов в Токио практически нет, хотя во Владивостоке джип имеет каждый второй. Мы целенаправленно выгребаем из Японии все джипы, полуджипы и даже недоджипы. Только попав в Японию, я — сам большой любитель и ценитель джипов — впервые почувствовал, до чего это пошло. Джип в городе вызывающе безвкусен, как толстые золотые «цепуры» и анекдотические малиновые пиджаки. Мы — совсем ещё пацаны в смысле автомобилизации. Любовь к джипам осталась у нас рудиментарным пережитком 90-х, так же как привычка держать в салоне если не «сайгу», то хотя бы бейсбольную биту. Любой джиповод будет вас уверять, что всё дело в плохих дорогах (они действительно плохие), но ездит же как-то полгорода на «пузотёрках», «шушлайках» и «балалайках»! Ни один не признается, что джип не в последнюю очередь, если не в первую, — «голимые понты».

В Японии джипы занимают иную нишу — примерно как у нас колхозные или военные «УАЗики». Они обитают где-нибудь за городом или на холодном по местным меркам острове Хоккайдо, где, как мне по секрету рассказал один японец, даже имеются грунтовые дороги, а асфальтовые делают с подогревом, потому что зимой нередко идёт снег. Ездить в Японии на джипе по городу — как ходить в ресторан в спортивном костюме.

…«Дзидося», вот. «Дзидося» — машина по-японски. По Роппонги-дори, по Сотобори-дори, по району Акасака, и по району Синдзюку, и по району Гиндза, и по перекрёстку у Сибуйи — везде двигались тысячефарые косяки и табуны дзидось. Они шли сплошным спокойным потоком — уверенным, но не агрессивным; стремительным, но не суетливым. По улицам ехали дзидоси — пока ещё не корчи, не трахомы, не чахотки, не вёдра, не тачилы, даже не япономарки и вообще ещё не иномарки. Гордые молодые дзидоси — ещё не ушатанные, не вкоцанные, не отжатые, не уставшие, не убитые. Перед въездом на участок скоростной дороги они посылали по воздуху сигнал невидимому роботу, и шлагбаум открывался автоматически, не заставляя водителя даже тормозить. Никто не выкручивал движки в красную зону, никто не «клал стрелки», не долбился бамперами в ямы, не лил тошнотворную палёнку в нежные внутренности незапылённых японских моторов, не «рвал» никого на светофорах. Все дзидоси были с японскими номерами, на которых арабские цифры причудливо уживались с иероглифами. Эстетический наркоман, я не мог оторваться от созерцания этих дзидось. Поднимался перед завтраком на сороковой этаж своей гостиницы и смотрел сверху на двух- или даже трёхуровневую развязку, напоминающую ленту Мёбиуса. Слонялся вокруг с банкой пива или фляжечкой местного дешёвого виски «никка» в пакете, спускался в метро, вылезал в другом районе и снова видел их нескончаемый железный поток. В Японии у них другие выражения лиц. В России, превращаясь из дзидось в тачки, они начинают смотреть резче, агрессивнее, грубее. Добродушные улыбки радиаторных решёток оборачиваются оскалами, футуристические форштевни бамперов и капотов — острыми клювами, ровное шуршание бензиновых двигателей — рычанием. Русея, дзидоси сохраняют свою азиатскую раскосую красоту.

Дзидоси не знали, что скоро их изгонят из рая и отправят куда-нибудь далеко. Только я знал, что они, пробежав свои 50, 100 или даже 200 тысяч километров здесь, попадут в Сибирь, Новую Зеландию или Саудовскую Аравию. Некоторых перед отправкой в варварскую страну Россию изуверски расчленят надвое… Но и я не знал о том, что какие-то месяцы спустя, в марте 2011, Японию торпедирует самое страшное в её истории землетрясение. Многие из этих машин будут разбиты, смяты, разорваны, перекручены, утоплены. Во Владивостоке начнётся нервное ожидание скорой партии неизбежных «топляков» — автомобилей, попавших под цунами. А пока все эти дзидоси были безмятежны и безупречны. Они спокойно ездили по своей левой стороне, подмигивали поворотниками, вздыхали и улыбались. На светофорах их водители листали непременные комиксы, доставая из подстаканников воду или сок.

Напоследок мне дали прокатиться на новейшем электромобиле, только-только запущенном «в серию», — Mitsubishi iMiEV Я смотрел на электромобили уже пришедшего сюда будущего и понимал, что мне предстоит скоро вернуться на родину, совершив тем самым перемещение не только в пространстве, но и во времени. Имел ли я право сесть в машину будущего, которое мне не принадлежит? Имели ли мы вообще право в своё время пересесть в японские автомобили?

К зиме во Владивосток привезли первые в его истории маршрутки-«газели», которые вызвали здесь настоящий культурный шок. Красную «газель» с номером 666 (ментам не откажешь в чувстве юмора) поставили на маршрут «Сабанеева-Баляева». Естественно, в первый же снег она не смогла подняться на Сабанейку — нашли тоже маршрут для заднеприводного существа. Правда, других маршрутов, ровных, у нас всё равно нет.

Хотя ещё в мае появились долгожданные поправки к техрегламенту, отменившие требования о наличии VIN-номера, а в декабре министр Христенко заявил, что «проблема подержанных автомобилей на сегодняшний день урегулирована за счет уровня таможенных пошлин», под самый Новый 2011 год выстрелила очередная угроза, о которой мы догадывались и раньше. 400-страничный проект нового техрегламента — теперь уже для Таможенного союза России, Белоруссии и Казахстана — сводился для нас к одной фразе: «Запрещается выпуск в обращение транспортных средств с правосторонним расположением рулевого управления».

Мне приходилось читать, как мучающиеся от страшной болезни молили о смерти, потому что жизнь их становилась невыносимой. Здесь было что-то похожее. Ампутация, необходимость которой была сомнительной, растянулась на долгие годы — хирург оказался садистом. Ну запретите уже этот правый руль насовсем, навсегда, и прекратите эти мучения, отрезали-забыли… Я уже, кажется, примирился с возможностью запрета. Психологически нас давно сломали — и дубинками, и пошлинами. Мы немного помитингуем и покричим, добьём «японок» и будем думать кто о «ладе», кто о «ссанг-йонге», кто о новом «японце» из салона. А пока на вебфорумах над нами по-прежнему потешаются жители другой, западной России (сами они называют её «центральной») и говорят, что у нас «праворулие головного мозга».

Весной 2011 таможенники подвели итоги 2010 года. Если 2008 ознаменовался историческим пиком ввоза японских подержанных автомобилей на Дальний Восток России, а 2009 стал пиком с обратным знаком, то в 2010 ситуация несколько устаканилась. В 2008 через таможни Дальневосточного региона ввезли 473 682 легковушки и ещё почти 30 тысяч грузовиков; в 2009 к нам попали всего 55 120 легковых и 3,5 тысячи грузовых автомобилей; 2010 принёс российское гражданство 120 763 японским легковушкам и 10 тысячам грузовиков.

Что будет дальше — не знает никто. В начале 2011 нас снова успокоили, заявив, что «по просьбам общественности» пункт о запрете правого руля будет вычеркнут из текста нового техрегламента для стран Таможенного союза. Эти возвратно-поступательные движения будут продолжаться ещё долго, вновь и вновь тревожа и без того задыхающийся рынок. Я больше не радуюсь помилованиям правого руля, как уже и не паникую при очередных угрозах его запрета. Я понимаю, что по большому счёту мы проиграли. А может быть, и не должны были выиграть вовсе.

…Море сбросило свой ледяной бронежилет, город — прошлогоднюю асфальтовую шкуру. Я ехал по своему городу на свежей машине, и впереди снова было целое лето. Их будет ещё много, этих лет. На дороги уже выползли первые мотоциклисты. На стратегическом маршруте — от стоянки, где ночует моя машина, к жилым массивам, где ночую я, — открылся киоск с разливным пивом. Там продают пиво новой марки — светлое, нефильтрованное, 3,6 %, под названием «Праворульное». Владивостокский поэт Иван Шепета написал стихи:

Я открыл окно и впустил внутрь шумы весеннего города. Мимо проносились тёплые автомобильи сердца, обдавая меня едва уловимыми волнами нагретого воздуха. Почувствовав запах отечественного выхлопа, я завертел головой. Точно, мимо проскрипел старый «уаз-буханка»… На «зебру» ступила юная красавица. Я плавно, но решительно притормозил, чтобы машина вежливо кивнула капотом. Красавица пошла по «зебре» и улыбнулась мне.

Глазами я привычно сканировал окружающие меня машины. Вот «камрюха» года 91-го. Была бита в зад, а сделана «на отъе…ись»: зазоры между крышкой багажника и крыльями, мягко говоря, неровные. Вот «сафарь». Иногда их выпускают под именем «патрол». «Ниссан-патрокл» — тут же сочинилось название марки в честь владивостокской бухты Патрокл, куда я недавно ездил смотреть на дельфинов, вдруг приплывших к нашим берегам. Да, «ниссан-патрокл». И ещё — «мицубиси-корч»… Впереди маячит изысканная корма редкого здесь «порша». Сбоку — трёхдверная Honda-HRV, формой и цветом напоминающая обломок кирпича. «Короллка» в сотом кузове, заслуженная лошадка. «Коробка откат» — гласит наклейка на заднем стекле. Этот город за двадцать лет совсем отвык от «механики».

На сопку ползёт известный всему городу когда-то оранжевый «кубик» — Nissan Cube. На нём ездят две девушки, постоянно попадающие в аварии. Сначала модный оранжевый «кубик» лишился обвесов и бамперов, потом стали постепенно заменяться остальные кузовные элементы. Со временем девушки перестали их красить в «родной» цвет. Так и ездили — бампера белые, одно крыло — серебристое («цвета оградки»), другое — чёрное… Зачем, мол, красить — всё равно снова вкоцаем. Так и все мы рано или поздно добьём, доломаем свои ласточки-дзидоси, пока они не превратятся в скрипучие, щелястые, много раз травмированные корчи.

Вот и «кайрон» — таких «корейцев» теперь собирают у нас, на бывшем Дальзаводе. Серебристый, вполне симпатичный… «Корейцы» отличаются от «японцев» примерно так же, как корейцы отличаются от японцев. Сначала все кажутся на одно лицо, а потом начинаешь их различать — по наклону кузовной стойки, по углу стопаря, по линии крыла — и уже не понимаешь, как раньше мог путать.

Электронная японская тётка, спрятанная в «торпеде», не знала, что она уже не в России и что возвращения в Японию не будет. При каждом включении зажигания она просила меня вставить в специальное устройство карту для быстрого проезда платных дорог, чтобы шлагбаум открывался загодя. Мне было её немного жаль, эту гейшу, навсегда прикомандированную к моему автомобилю, но я не знал японского и не мог ничего ей ответить. Я молча ехал по азиатской земле, которой мы когда-то овладели, сделав её русской, — по нашему дальневосточному праворульному зазеркалью. На одной из «японок», которых мы предпочли нашим родным «волжанкам».

На перекрёстке среднеазиатские трудяги укладывали в выдолбленные ямы горячую, дымящуюся асфальтовую кашу. Едва слышное в открытое окно цоканье камешков, забившихся между канавками протектора, напоминало полузабытый треск виниловых пластинок на родительском проигрывателе. Впереди на грязном багажнике старого «маркообразного» было начертано пальцем: «Хочу домой в Японию!». Пробка под шорох резины о разогретый асфальт и раздражённое мяуканье чаек ползла прямо в небо. Агония продолжалась.

2011 г.