Праздник подсолнухов

7

На улице я сразу направился к телефону-автомату и снова достал визитную карточку Мурабаяси. Мне ответил тот же четкий голос. Сославшись на рекомендации Иноуэ, директора «Кёби Кикаку», я попросил координаты их адвоката. Через пару секунд у меня была вся необходимая информация. Поблагодарив секретаря, я набрал номер юридической конторы. Адвоката в городе не оказалось — он уехал по делам в Фукуоку. Поразительная закономерность: как только мне хочется с кем-нибудь поболтать, он тут же отбывает в командировку.

Мне ничего другого не оставалось, как вернуться к себе на Иттёмэ. Погруженный в собственные мысли, я никого вокруг не замечал. Как обычно, свернул на дорожку, добрался до дома и не заметил бы, что меня поджидают, если бы не окрик:

— Привет, приятель!

Я поднял глаза. Мари Кано собственной персоной. Черный пиджак, темные брюки, на плече знакомая безразмерная сумка. И длинная черная тень на асфальте — солнце взбиралось все выше.

— Знаешь что, — сказал я, — я тебе не ровесник, и не зови меня приятелем.

— Тебе это не нравится?

Пожалуй, все дело было в том, что так меня называл Иноуэ.

— Меня это напрягает.

— Никогда бы не подумала. Посмотри на себя — ну как тебя еще можно назвать? А все твой характер.

Я вздохнул:

— Характер, говоришь?

— Это и есть твой дом?

— Да.

Она окинула взглядом окрестности:

— Я здесь впервые. Настоящее ретро в самом сердце Токио, посреди Гиндзы, и всего один жилой дом напротив. А у тебя необычное жилище. Первый раз вижу дверь из одеяла.

— Чрезвычайное положение, — буркнул я, — кто-то сломал мою дверь.

— Кто?

— Не знаю. Лучше скажи: тебя что, выпустили из полиции?

— Долгая история. Можно войти?

— Пожалуйста, — ответил я.

В комнате она с любопытством огляделась, невнятно бормоча себе под нос:

— И внутри необычно. И как просторно! Везет же некоторым, столько места.

Слышал бы ее Мурабаяси. Вот что значит — все познается в сравнении. Любая оценка относительна.

Я указал ей на то самое место, где недавно сидел Мурабаяси. Она кивнула, переложила газеты, тихо присела и тут же, казалось, потеряла всякий интерес к окружающему интерьеру. Скрестив ноги и подперев одной рукой щеку, другой она облокотилась на чайный столик. Тонкая белая кисть четко вырисовывалась на черной полированной столешнице.

Не спеша усаживаться рядом, я предложил:

— Выпьешь чего-нибудь?

— Пива.

— К сожалению, у меня только молоко.

— Так я и думала. Ну и зачем спрашивать, если у тебя все равно только детское меню?

Она явно была не в духе. Я не решился спросить о причине. Молча достал из холодильника молоко в бумажном пакете, налил в кастрюлю и поставил на огонь. Сняв молоко за секунду до кипения, разлил в чашки. Поставил перед ней чашку, от молока шел пар. Я заметил: она что-то вертит в руках. Мой пончик. Она с интересом разглядывала надпись на упаковке.

— Слушай, а что значит «пончик со взбитыми сливками»?

— То и значит: пончик со взбитыми сливками.

— Но ведь если это пончик, то в нем должна быть дырка.

— Ясное дело. Но будь в пончике дырка, в него невозможно было бы положить взбитые сливки.

— Кошмар, — возмутилась она, — пончик без дырки — не пончик. А стоит целых сто иен!

— Бывают еще пончики с говядиной в соусе карри.

— Сумасшедший дом, — ответила она.

— Сразу видно, что ты не фанат круглосуточных магазинов.

— Не фанат. Там цены выше, чем в супермаркете. К тому же в последнее время там продают одну чепуху вроде этих пончиков.

— Это называется «гибридные товары» — когда вроде бы несовместимые продукты соединяют и превращают в один новый. Их в последнее время и правда стало много.

— Гибридные товары? Что только не придумают, чтобы оправдать отсутствие у товара его привычного «я». Вот куда, скажи на милость, подевалось «я» этого пончика? В чем ценность подобного барахла?

— Тебе его, в общем-то, насильно никто не предлагает.

Я взял из ее рук упаковку, мельком взглянул на этикетку и вытащил пончик. Глядя, с каким аппетитом я его поглощаю, она проговорила:

— Знаешь, что я думаю? Ты ведь ни разу не пытался заглянуть в свое будущее, оценить перспективу.

— Трудно сказать, может, и не пытался.

— А я тебе расскажу.

— О моем будущем?

— Да.

— Ну и какие у меня перспективы?

— Элементарные. Заболеть ужасным диабетом и закончить дни в агонии.

— Вот как? Не думал об этом.

— Кстати, — она поднесла ко рту чашку и глянула на меня исподлобья, — что уж тут говорить о будущем, если ты не замечаешь того, что творится у тебя под носом.

— Чего, например?

— Ну например, того, что за тобой следят.

— Хм… Кто?

— Не знаю.

— Тогда с чего ты это взяла? Откуда следят?

— Помнишь жилой дом напротив? «Мезон Дол Гиндза». Так вот оттуда, из квартиры на третьем этаже. А ты, выходит, совсем ничего не замечал?

— Совсем. А он что, называется «Мезон Дол Гиндза»?

— Слушай, когда построили этот дом?

— Ну… с полгода тому назад. Точно, год назад приходили из строительной компании, извинялись за неудобства.

— И ты даже не помнишь его названия?

— Меня оно как-то не интересует.

Она внимательно посмотрела на меня:

— Я думала, ты просто мальчишка, но у тебя, похоже, проблемы посерьезнее. Неужели тебе нравится жить словно студень?

— Студень?!

— Да, студень. Рыхлый, как эти взбитые сливки. Кстати, у тебя весь рот в креме.

Отправив в рот последний кусочек пончика, я вытер губы салфеткой.

— Повторяю свой вопрос: с чего ты это взяла?

— Я полчаса ждала тебя перед домом. Дверь не заперта, и я могла подождать внутри, но я-то человек воспитанный.

Я никак не прокомментировал это утверждение.

Она заглянула мне в лицо:

— Ты слушаешь? Так вот, пока я тебя ждала, я рассматривала тот дом и думала, как здорово было бы здесь жить. Представляла, какую квартиру я бы выбрала. Там пять этажей, так? На одном этаже трехкомнатные, выходят сюда, — я сначала выбрала такую, но потом прикинула цены на землю и остановилась на маленькой квартирке. Вот стою я, думаю обо всем этом, рассматриваю окна и вдруг замечаю любопытную вещь. Сегодня отличная ясная погода, а в квартире на третьем этаже плотно задернуты шторы. Сначала я подумала, что, возможно, там живет девушка, которая трудится по ночам и в это время суток как раз отдыхает. Но тут мне показалось, что шторы едва заметно колыхнулись. Шпион? Я сделала вид, что маюсь от скуки, и забрела на соседнюю автостоянку якобы полюбоваться припаркованным там «фиатом», а сама стала наблюдать в лобовое стекло. Там как в зеркале все видно. И что ты думаешь? Щель в шторах стала немного шире, и кто-то пристально начал меня рассматривать. Думаю, мужчина. Как только я обернулась, шторы моментально сомкнулись опять. Ну и что ты на это скажешь, приятель?

— Ты же мегазвезда, почему бы мужчине на тебя не полюбоваться?

— Такой вариант возможен, — деловито ответила она, — но ты не задумывался о том, что наблюдать могут за тобой?

— Может, и задумывался.

Я допил молоко и заговорил, опередив открывшую было рот Мари:

— Кстати, а что там с полицией по поводу покушения? Свой рассказ я оставлю на потом. И должок верну, и мыслями своими поделюсь. Буду признателен, если ты первой ответишь на мои вопросы.

Глядя на меня с жалостью, она медленно покачала головой:

— Какой же ты все-таки мальчишка. Только и умеешь, что требовать.

— Может, это все же лучше, чем в твоем мире, где только и надо уметь, что изворачиваться и хитрить.

— Твоя наглость не знает границ. И что, твой характер уже никак не исправить? — Не дождавшись ответа, она с отчаянием вздохнула: — Тут вот какая штука: формально никакого покушения не было.

— Формально?

— Да. И это при том, что японская полиция считается одной из лучших в мире.

— То есть наши доблестные копы еще не знают об инциденте. Так?

Она кивнула:

— Похоже на то.

— Выходит, Нисина не пострадал?

— Его ранили. Но пуля, кажется, только оцарапала руку. Врач сказал, что через две недели будет как новенький. Насколько я знаю, ранение не доставляет ему никаких неудобств, он даже не скован в движениях. Пиджак, правда, наверняка пришлось выкинуть.

— Но если его осматривал врач, он не мог не догадаться о причине ранения. Он что же, не посчитал нужным сообщить в полицию?

— Ну, врачи всякие бывают.

— Хм, выходит, у этих парней куплены даже такие эксклюзивные медицинские услуги? — промолвил я.

— Выходит, что так, — сказала она.

— Но ведь во время покушения там наверняка было полно посетителей?

— Ты же знаешь, казино — вещь нелегальная. Кому захочется добровольно светиться? Стрелявший скрылся. Все шито-крыто. Вот такие дела.

— А этот человек, который стрелял, как он выглядел?

— Говорят, самый обычный мужчина, по виду типичный клерк. Вроде бы совсем не похож на якудзу.

— Выходит, они поделились с тобой всеми этими подробностями?

— Ну… думаю, только малой их частью, но поделились, да. А может, это тоже послание тебе?

— Послание?

— Сегодня, когда я вернулась к себе в комнату, мне позвонил тот менеджер, его зовут Харада, и вызвал для разговора. Кстати, я только что от него, мы с ним сидели в кафе на Гиндзе. Он дал мне вот это. — Она вынула из сумки конверт и положила на стол. Банковский конверт. Довольно плотный.

— Что это?

— Выходное пособие.

— Выходное пособие?!

— Похоже, моя миссия закончилась. Мне сказали, что здесь миллион иен.

— Миллион иен?!

— Да что ты заладил как попугай! Хватит за мной повторять. Пожалуй, после месяца работы сумма действительно немалая.

— Немалая?! Я бы сказал, она вообще несопоставима со сроком твоей работы. Скажи спасибо, что тебя не слышат те, кого уволили по сокращению, — они разорвали бы тебя в клочья. Что же это за люди, не имеющие ни малейшего представления о кадровой политике?

— Я и сейчас не знаю, что это за люди. Не знаю, что у них на уме.

— Ты говорила о каком-то послании.

Она кивнула:

— Он сказал мне следующее: «Если вдруг случайно встретишь Дзюндзи Акияму, передай ему вот это». Слово в слово. Что ж, теперь хотя бы окончательно ясно, что они тебя знают и интересуются тобой.

Тонкая белая кисть прочертила дугу на поверхности стола. Передо мной легла визитная карточка. Те же иероглифы, что на визитке Мари, тот же дизайн. Офис Тадамити Нисины, секретарь Кунихико Харада. Только имя другое. Хотя есть и еще отличие — приписка сверху от руки:

Я так и эдак вертел карточку в руках, разглядывая эти строки, когда она спросила:

— Что это за воспоминания, о которых здесь написано? — Я не ответил, и она продолжила: — Знаешь, он совершенно не настаивал на моей встрече с тобой. Так что не спрашивай у меня, что он затевает. Не представляю, с какой целью он дал мне эту визитку. Я спросила, но он ответил, что раз я уволилась, то нас теперь ничто не связывает. Так ничего и не рассказал. Только еще раз напомнил насчет случайной встречи с тобой. Но… как бы получше выразиться? Это трудно объяснить, но у меня возникло ощущение, будто он поручил мне эту работу. Поручил поработать посыльной, понимаешь? Думаю, что-то такое он имел в виду. Пожалуй, из него вышел бы отличный психолог.

Слушая ее рассказ, я продолжал разглядывать карточку. Потом взглянул на Мари:

— Казино временно закрылось, я угадал? Где же ты была эти несколько дней?

Она почему-то смутилась. Затем, похоже, справилась с собой, и голос ее снова зазвучал непринужденно:

— Расскажу, но при одном условии.

— Каком еще условии?

— Мне теперь некуда податься. Хочу попросить у тебя разрешения остаться здесь на некоторое время.

— Если это твое условие, то можешь не рассказывать.

— А если я отдам тебе весь свой миллион?

— Не стоит.

Она посмотрела на меня и холодно улыбнулась:

— Я знала, что ты это скажешь. Что ж, поищу дешевую гостиницу.

Она убрала конверт в сумку и, уперев руки в столешницу, поглядела на меня. Я тоже взглянул на нее. Неожиданно ее лицо приняло бесстрастное выражение, напоминающее маску. Наконец она проговорила, словно выплюнула, одно-единственное слово:

— Подлец.

Она решительно поднялась на ноги.

— Постой.

— Ну что еще? Не хочу больше иметь с тобой ничего общего.

— Я не о том. За мной остался должок. Это, кажется, твои слова. Ты еще не выслушала мой рассказ. Я не смогу жить спокойно, зная, что должен кому-то.

— Какое мне дело, может жить спокойно подлец и недоумок или не может? С меня довольно. Долг можешь не возвращать. Надо же быть такой дурой, чтобы связаться с мужчиной-мальчишкой! Прощай.

Она направилась к выходу. Спина прямая, как у оскорбленной королевы. Походка яростная. Я ошеломленно смотрел ей вслед. Внезапно она замерла. Руки резко взметнулись к лицу. Она застыла и, казалось, даже перестала дышать. Словно статуя, которую неведомый скульптор запечатлел в момент движения. Стояла не шелохнувшись. Глаза широко распахнуты.

Я окликнул ее:

— Что случилось?

— Мышь… — (Мне показалось, что она задыхается.) — Огромная мышь.

Я проследил за ее взглядом. Из-под раковины на нас смотрела «соседка».

— Эй, — обратился я к мышке, — исчезни.

Та склонила голову набок. Может, показалось? Однако через мгновение мышь исчезла, словно вняв моей просьбе.

Девушка рухнула на татами как подкошенная. Я поднялся, обошел ее и обнял за плечи. Хрупкие плечики мелко вздрагивали — вверх-вниз. По лицу градом струился пот.

— Что с тобой? Ты в порядке?

Из груди Мари с шумом вырывались хрипы, будто кто-то выворачивал наизнанку ее легкие. Наконец она сдавленно прошелестела, что все в порядке.

— Не любишь мышей?

В ответ снова шелест:

— Мерзость.

— У тебя с ними связано что-то неприятное?

— Однажды они меня чуть не загрызли.

— Чуть не загрызли?!

Судорожно выдохнув, она кивнула, показывая, что все в порядке, и поднялась на ноги.

— Я тогда была совсем маленькой, — ответила она, потягиваясь; кажется, к ней понемногу возвращалось самообладание.

Сжав в руках чашку с молоком и поминутно озираясь по сторонам, она начала рассказ.

Ей тогда было года три. Как-то ночью, во сне, она почувствовала дикую боль в щеке. Боль была такой сильной, что ей даже показалось, будто лицо сейчас рассыплется на кусочки. Девочка проснулась в слезах. Совсем близко, буквально в сантиметре от подушки, она увидела крупную мышь. Затаив дыхание, ребенок с ужасом наблюдал, как грызун надвигается на нее. Мышь тоже смотрела на девочку. Отвратительная мышиная морда была вымазана кровью. Притаившись, девочка с ужасом взирала на происходящее. Внезапно мышь улыбнулась. Растянула окровавленную пасть и страшно осклабилась. Девочка не могла издать ни звука. И тут мышь напугал громкий возглас отца. Грызун дернулся и отвернулся. Девочка с облегчением вздохнула, но не тут-то было. Мышь снова обернулась к ней и, не обращая внимания на угрозы отца, еще раз оскалилась в улыбке. Казалось, она насмехается. В это мгновение девочка четко расслышала мышиный голос: «В следующий раз я непременно тебя загрызу».

— Хоть я и была совсем малышкой, — Мари подняла на меня глаза, — до сих пор в мельчайших подробностях помню ту картину. И мышиный голос помню. Позже, когда я выросла, отец рассказал, что мое лицо было перепачкано в крови. Значит, мышь едва не загрызла меня. И непременно загрызла бы, если бы не отец.

Что я мог на это ответить? Добавив, что на лице с тех пор остался шрам, она повернулась ко мне щекой:

— Вот, смотри.

Вблизи ее кожа казалась еще более гладкой, и даже при ярком свете я не смог разглядеть ни одной отметинки.

— Похоже, нет у тебя никакого шрама.

— Есть!

Внезапно она схватила мою ладонь и провела ею по щеке, желая, чтобы я непременно нащупал невидимый шрам. Кожа ее была чуть влажной и горячей. Но никакого шрама я так и не заметил, под пальцами я чувствовал лишь упругую гладкую девичью кожу.

— Вероятно, шрам остался с внутренней стороны, — сказал я примирительно, — мышиная травма.

— Да, мышиная травма, — подтвердила она.

— Та или иная травма есть у каждого из нас, но о мышиной травме я слышу впервые.

Она тихонько спросила:

— Мышь больше не выйдет?

— Не выйдет, — соврал я, — у нее такая традиция: выходит строго раз в три дня.

Приложив руку к груди, она призналась, что все еще боится. Затем тихонько спросила:

— Можно мне еще молока?

Я встал. Подогрел молоко в кастрюльке. Когда я вернулся с горячей чашкой, Мари выглядела странно. Что-то в ней неуловимо изменилось. Сейчас она казалась рассеянной. Взор ее блуждал где-то далеко. Я устроился на татами напротив, и ее взгляд медленно переместился на меня. Обхватив чашку двумя руками, она хрипловато пробормотала:

— Если честно, до сегодняшнего утра я была у отца. Все эти дни. В том самом доме, где однажды увидела мышь.

— А где твой дом?

— Полтора часа на поезде от Центрального вокзала, в другом большом городе. Не хочу говорить название.

— Почему ты вернулась домой?

— Папа умер. Покончил с собой. Повесился прямо в комнате.

Я молча взглянул на нее.

— Несложно догадаться, почему он это сделал, — пробормотала Мари. Она попыталась рассмеяться, но ей не удалось. — Выслушаешь?

Я не ответил. Это было бессмысленно. До меня ей сейчас нет никакого дела. Она говорит сама с собой.

— Я расскажу тебе одну вымышленную историю. Выслушаешь?

Я кивнул, но она вряд ли заметила.

— Возможно, такое случается и в жизни, — она уставилась в стол, — но моя история просто фантазия. — Она подняла голову. Теперь на меня был направлен прямой и решительный взгляд. Приняв мое молчание за согласие, Мари начала повествование. В голосе ее зазвучала ирония. — Представим себе мужчину средних лет, чуть за пятьдесят, тяжелобольного. Каждые три дня ему следует делать гемодиализ, но во всем остальном он не отличается от обычного человека. Просто малообеспеченный гражданин старше пятидесяти. Казалось бы, этот мужчина средних лет испытал на себе все несовершенства мира. И все же этому несчастному не чужды кое-какие человеческие слабости. Например, похоть. Хотя кто его осудит? И вот представим, как однажды ближе к вечеру он решает посетить какой-нибудь фудзоку. Один из нескольких унылых фудзоку своего города, где посетителям предлагают выбрать девочек по фотографиям в альбоме. Он не желает смотреть фотографии. Ему все равно. Он впервые оказался в таком месте и даже представить себе не может, что здесь можно диктовать свои условия. В потной ладони зажата мятая купюра, десять тысяч иен, заработанные дочерью-студенткой в супермаркете. И вот он ждет в комнате, к нему выходит девушка. Мужчина в шоке. Девушка тоже. Они не знают, что сказать. Молчание затягивается. Одна надежда — скоро их время выйдет. Вскоре мужчина так же молча выходит из заведения. Ему ничего не остается, кроме как понуро вернуться домой. А девушке ничего не остается, кроме как выбежать на улицу и провожать его долгим взглядом. Ничего другого не остается… В закатном солнце фигура мужчины отбрасывает длинную тень. Думаю, его силуэт всегда будет стоять у нее перед глазами. Может быть, где-то в мире даже можно увидеть такую картину.

Ее пальцы, вцепившиеся в чашку, дрожали. Молоко пошло волнами, на черную столешницу упало несколько белых капель.

— У него не было денег на журналы. Он ни с кем не общался. Я была уверена, что фотографии в еженедельнике никогда не дойдут до него. И тут какой-то нелепый случай, и вот мы уже стоим лицом к лицу.

Мы помолчали.

Она снова порывисто пробормотала:

— Трухлявый пень. Старый дурак…

Я заговорил:

— Очень неправдоподобный рассказ. Даже для вымышленной истории в нем слишком много совпадений. Если любишь рассказывать сказки, советую выбирать более достоверные сюжеты.

Тихий голос, больше похожий на шелест, едва слышно прозвучал в тишине комнаты:

— Спасибо.

И снова тишина.

Думаю, она откликнулась на предложение менеджера не только потому, что ее манил сияющий красками мир. И она не просто хотела получить непыльную работу. Главное, ей не надо было больше жить в одной комнате с отцом. Вероятно, это решило дело. Я вспомнил ту гамму чувств, которая отразилась на ее лице, когда раздался звонок мобильного телефона там, в ресторане. Сначала на ее лице появилось беспокойство. Только теперь я понял причину. «Трухлявый пень» — так она, кажется, его назвала? Вероятно, уже тогда она боялась чего-то подобного. Она не уточнила, но это дикое совпадение скорее всего произошло накануне ее увольнения из фудзоку.

— Все-таки мы живем в отвратительном мире, — хрипловато промолвила она. — После похорон отца я говорила с хозяином квартиры. И что ты думаешь? Он возмутился: мало того, что отец часто задерживал квартплату, так еще посмел удавиться прямо в комнате. И это хозяин квартиры, где мы прожили больше двадцати лет! Я ему врезала.

У меня вырвался смешок.

— Думаю, это был мудрый поступок. Я двумя руками за.

— Спасибо, — снова поблагодарила она, и в ее взгляде наконец-то появилась прежняя мягкость.

Ей некуда было возвращаться — вот что она имела в виду. С работы она уволилась и в свою комнату при казино вернуться не может. Такая вот ситуация.

Некоторое время мы молча пили молоко.

Наконец она подняла голову и взглянула мне в глаза:

— А теперь мне хотелось бы послушать о твоей травме.

— У меня ничего такого не было.

— «Та или иная травма есть у каждого из нас» — это твои слова, и ты не исключение.

— Почему это я не исключение?

— Потому что у тебя умерла жена.

Я посмотрел на нее. Травма? Может быть. А может, и нет. Хотя дело не в том, как это называть. На меня действительно время от времени накатывали одни и те же воспоминания. Я же сказал, что за мной должок. В конце концов, часть рассказа можно опустить. Какая разница? Да и вообще, кого хоть раз спасла тишина? Остается только уповать на время. Вероятно, ей тоже.

— Что ж, похоже, настал черед невымышленных историй.

Она улыбнулась.

Воспоминания об Эйко. Старшие классы. Наше знакомство весной. Развитие отношений. Кульминация. Свадьба. Смерть… Я честно изложил ей всю цепь событий. Мари внимательно слушала, не произнося ни слова. Перебила, только когда я дошел до рассказа о патологоанатоме.

— Твоя жена в момент самоубийства была беременна?

Я кивнул:

— Да. Но я еще в университете заболел паротитом.

— Паротит? Это что такое?

— Ну вот, хотел, как доктор, блеснуть умным термином. В простонародье — свинка. В зрелом возрасте она чревата некоторыми осложнениями.

— Какими осложнениями?

— Орхитом.

— Хм… Это когда отрезают яички?

— Типун тебе на язык, — ответил я. — Орхит полностью излечивается при помощи противовоспалительных средств и уколов стероидов. Никакой половой дисфункции, и только один из сотни больных орхитом может получить неизлечимые последствия. Я попал в этот ничтожный процент. И Эйко знала об этом.

— И каковы же эти неизлечимые последствия?

— Бесплодие, — ответил я, — так что Эйко была беременна не от меня.