Предательство

Глава 4 Элиссандра Квин исчезает

Элисса вошла и окликнула отца. Интересно, дома ли он? Скорее всего, он просто не заметил ее, а если и заметил… Последнее время он все чаще напивался и впадал в ступор или разговаривал с призраками. Раньше были женщины… Но их Элисса могла ему простить. Он любил маму, в этом можно не сомневаться. И вместе того, чтобы стать добычей одной из благонамеренных дам, которые посещали его, когда мама умерла, он предпочел утешаться с женщинами, которых интересовала не любовь — или то, что некоторые называют любовью — а деньги.

Дело было не в отце. Она почувствовала, как слезы наворачиваются на глазах и комок подступают к горлу. Из-за чего Тор так переменился? Почему он накричал на нее, как он мог забыть о том, как поймал ее букет? Элисса не сомневалась, что он наберется смелости и задаст вопрос, который она так хотела услышать.

А ведь все так здорово начиналось… пока не появился тот колдун с седыми волосами. Он все испортил. Кто он такой? И самое скверное, после этого Элисса словно утратила способность мысленно разговаривать с Тором. Она предпринимала попытку за попыткой, но все зря. Ее послания словно уходили в какую-то таинственную черноту и там исчезали. За что он наказывает ее?

Пытаясь успокоиться и обрести самообладание, Элисса плеснула на лицо водой и старательно умылась. Отец может вернуться домой в любой момент. И можно не сомневаться: он будет пьян, груб и мрачен.

Она не ошиблась: когда Лэм Квин ввалился в комнату, он едва держался на ногах. Элисса уже знала, как нужно себя вести. Непринужденно и весело щебеча, словно ничего не случилось, она стянула с него сапоги, помогла добраться до стола, поставила перед отцом миску с супом, от которой шел пар. Пока он сидел, тупо уставившись в миску, Элисса продолжала тихо болтать ни о чем. Будем надеяться, он успокоится, поест, а потом ляжет спать.

Возможно, так бы все и получилось. Отец уже доедал суп, когда она начала напевать. Лицо Лэма Квина перекосилось. С неожиданной для пьяного быстротой он вскочил и прежде, чем Элиссандра успела что-то предпринять, наотмашь ударил ее по лицу. Тарелка, которую девушка держала в руках, отлетела к противоположной стене и разлетелась вдребезги. Девушка упала, больно ударившись коленями о каменный пол. Щека уже онемела.

— Ты поешь, как твоя мать! — рявкнул отец. — Никаких песен в этом доме!

Сквозь слезы девушка смотрела, как отец, шатаясь, направляется к двери и исчезает в ночи. Теперь он долго не вернется.

Элиссандра ненавидела свою жизнь. Единственным лучиком света в ней был Торкин Гинт. Возможность говорить с ним — незаметно для окружающих, находясь на разных берегах реки — вот и все, что дарило ей утешение среди одиночества, среди мучительного существования, где не было места любви.

Если бы мама пожила чуть подольше! Если бы она не умерла, даже не успев приложить ее к груди! Неужели в этом все дело? Но почему отец уверен, что это она, Элисса, лишила его единственной женщины, которую он обожал?

О боги… Тор, как ты мне сейчас нужен!

И Элисса заплакала.

Прошло несколько часов.

Наконец девушка поднялась, прошла в крошечную каморку служившую ей спальней, и налила в большую чашу воды из кувшина, который стоял на шатком столике. Вода была ледяная, но Элисса заставила себя зачерпнуть полные пригоршни и как следует умыться. Ей надо было привести себя в порядок и собраться с мыслями.

Затем она взяла кусок фланели и начала тщательно растирать лицо. Постепенно ее движения стали яростными. Она терла шею в том месте, куда ее украдкой поцеловал Тор, потом принялась за губы, словно хотела стереть все следы их страсти. По мере того, как кожа высыхала и разогревалась, горе становилось все сильнее, пока не переросло в гнев. Элисса поняла, что не на шутку разозлилась. Когда Тор смотрел на старика, в его глазах был не только страх перед страшным пришельцем. Нет, скорее уважение. В его огромных, завораживающих голубых глазах… Элиссандра тряхнула головой, отгоняя наваждение.

Она переоделась в чистое и спустилась по узким каменным ступеням. Как же ей ненавистен этот дом! Отец вот-вот вернется… При этой мысли Элиссу охватила слабость. И тут, словно в ответ на ее мысли, в дверном проеме появился темный силуэт. Девушка вздрогнула от неожиданности, кувшин, который она несла, выскользнул из рук, упал на каменные плитки и разбился. Во рту появился привкус крови: похоже, она прикусила губу.

— О, дорогая…

Этот мягкий голос, несомненно, принадлежал женщине. Через миг его обладательница осторожно шагнула в дом, сняла капор и шаль.

— Простите… Я думала, вы… — Элисса замялась. — Кто вы?

— О… я просто проезжала мимо и хотела поинтересоваться: может быть, хозяева позволят старой женщине немного отдохнуть в амбаре…

Элиссандра уже не слушала. Она опустилась на пол, прямо в лужу, и подол ее юбки мгновенно промок. Но она ничего не замечала. Из глаз хлынули слезы. Ее переполняли чувства: облегчение — потому что она ожидала увидеть отца, гнев и обида, которые еще не прошли… и еще она очень переживала из-за кувшина.

— Ох, девочка моя! Послушай, не надо плакать. Ну подумаешь, разлила воду, разбила старый глиняный кувшин — Женщина была пожилой, но удивительно сильной. Она помогла Элиссе встать, усадила ее на стул и сама убрала все осколки и вытерла воду. Потрясенная, Элисса могла лишь наблюдать за ней. Странно, но в этой женщине не было ничего пугающего. Наоборот: в ее присутствии почему-то становилось спокойнее.

— Пожалуйста, будьте как дома, — выдавила она наконец. — Располагайтесь… отдохните… Кроме меня, тут никого нет…

Старушка кивнула в знак благодарности и начала тихо напевать.

Колыбельная. Ее звуки лились, как бальзам, облегчая боль. А когда странная женщина успела вскипятить воду и приготовить травяной чай? Кажется, прошло не больше мгновенья, прежде чем сильные морщинистые руки вложили девушке в ладони теплую кружку, а ее содержимое оказалось сладким. Мед-то откуда взялся? Мысль мелькнула в сознании Элиссы и исчезла. Девушка маленькими глотками пила чай, слушала чудесный напев и не могла думать ни о чем.

Потом она вдруг обнаружила, что в комнате горят свечи, ставни закрыты, чтобы лунный свет не проникал снаружи, а саму ее ведут вверх по лестнице. Словно в полусне, Элисса почувствовала, как женские руки бережно снимают с нее одежду. Волосы как бы сами собой оказались стянуты в хвост, но не туго, а так, чтобы они не спутались за ночь. Эти же руки осторожно, ласково уложили ее в постель, укрыли одеялом — точно так же делал когда-то ее отец, когда она была совсем маленькой, а он любил ее. Элисса улыбнулась. А может быть, только подумала, что улыбнулась.

Колыбельная по-прежнему доносилась откуда-то издали — тихо-тихо, чуть слышно. Но веки у Элиссы уже отяжелели, и сон звал ее в свои объятья. Она спала без сновидений. А если бы проснулась, то увидела бы старушку, которая неподвижно сидит у ее кровати, закутавшись в выцветшую старую шаль, и бесконечно повторяет один и тот же мотив.

Проснувшись, Элисса почувствовала удивительную легкость. Тревога не прошла, но дразнящий запах горячих пирогов заставил ее быстро подняться с постели. Интересно, когда это она успела влезть в ночную сорочку? Девушка стянула ее через голову, и кожа тут же покрылась пупырышками.

Элиссандра распахнула ставни. На улице моросил дождь — такой мелкий, что капли висели в воздухе, точно туман. Сияние солнца едва пробивалось сквозь толщу серых облаков, словно пыталось напомнить о своем существовании. Девушка поежилась. Пожалуй, стоит одеться потеплее. Конечно, в старых поношенных одежках не очень-то согреешься, да и выбор невелик… Но настроение у Элиссы было превосходное. Она снова расчесала волосы, нашла свою единственную шелковую ленту и стянула их на затылке.

Кстати, а где та удивительная старушка, что появилась прошлым вечером? Элисса решила, что гостья осталась на ночь… если только отец не пришел, пока она спала. Но вряд ли отец догадался бы принести из пекарни горячие пироги… При воспоминании об отце мысли девушки приняли другое направление. Где он? Может быть, стоит пойти поискать его?

Обычно подобные поиски заканчивались в каком-нибудь закоулке, до которого отец добирался прежде, чем ноги отказывались повиноваться. Элисса помогала ему встать и дойти до дома, отмывала его, укладывала спать. Потом он просыпался, и тогда Элисса кормила его, слушала, как он, бранясь на чем свет стоит, рассказывает о своих ночных злоключениях. Это были счастливые минуты, когда отец был трезв и способен соображать, и его можно было убедить заняться каким-нибудь делом. Девушка вздохнула. Какая жалкая жизнь!

Она вспомнила Тора и поневоле улыбнулась, но тут же одернула себя. Она не станет о нем думать… по крайней мере, сейчас. Позже она снова попробует обратиться к нему. К тому же он должен непременно зайти за Сударыней — иначе его отец останется без работы… Все еще радостная и оживленная, Элисса поспешила вниз… и остановилась как вкопанная. Старушка затягивала ленты своего капора и явно собиралась уходить.

— А, вот и ты. Выглядишь неплохо, моя девочка. Я очень рада, — старушка улыбнулась и накинула на плечи шаль. — Ну что же, мне пора. Надеюсь, ты не обиделась из-за того, что я у вас заночевала? Я просто не могла оставить тебя в таком состоянии. И ты такая худенькая! Послушай, я там испекла пирожки, они еще горячие, и чай заварен. Обязательно поешь. Тогда я буду спокойна. Старушка подошла к пораженной девушке, обняла ее, затем взяла матерчатую сумку. И тут Элисса метнулась к двери и захлопнула ее. Должно быть, в ее глазах блеснуло что-то такое, что гостья охнула и непроизвольно вскинула руку, защищая горло.

— Вы… вы не можете уйти. Я имею в виду… вот так сразу.

Я хочу поговорить с вами! — Элиссандра с трудом сдерживала слезы. — Пожалуйста! Я даже не знаю имени человека, который сделал мне столько добра!

Пожилая женщина пристально посмотрела на нее, затем, к облегчению девушки, снова поставила сумку на пол и сняла капор.

— Меня зовут Соррель, — сообщила она, присаживаясь на стул и складывая руки на коленях.

Элисса торопливо разлила чай в две кружки. Она была готова сделать что угодно, только бы старушка задержалась подольше.

— А тебя как зовут? — тихонько спросила Соррель, потягивая чай.

— Ох… я думала, что сказала вам прошлой ночью. Меня зовут Элиссандра, — Элисса протянула пожилой женщине пирожок. — Но здесь меня зовут просто Элисса.

— Очень красивое имя, — Соррель кивнула и откусила маленький кусочек пирожка.

— Спасибо. Его придумал мой отец. Мою маму тоже так зовут…. э-э-э… звали. Мне говорили, она была очень красивой.

— Я тоже рано лишилась матери, — мягко сказала гостья. — Для девочки это тяжело. А сколько тебе лет?

Элиссандра сделала глоток и поморщилась. Вчера она все-таки прикусила губу, и сейчас горячий чай попал прямо на ссадинку.

— Пятнадцать.

— А-а… Тот самый возраст, когда девушке больше всего нужна мать.

Слово за слово — и Соррель рассказала Элиссе о своих путешествиях. Она оказалась странствующей травницей.

Элиссандра слушала ее, затаив дыхание. Ведь она тоже занимается лечением травами! Наконец, гостья заговорила о том, что видела вчера, когда посетила Гладкий Луг. По ее словам, деревня гудела, как пчелиный улей: один из ее жителей должен был вот-вот переселиться в столицу, и не куда-нибудь, а в королевский дворец.

— Все там ходят с таким видом, что не сразу поймешь, кому выпала такая честь. Но я видела того мальчика. Очень симпатичный. А какие глаза — голубые, как небо, даже светятся! Если он войдет в ворота Тала утром, то к вечеру столичные красавицы лишат его невинности.

Соррель лукаво засмеялась, но ее глаза пристально наблюдали за девушкой. Элиссандра растерялась.

— Я знаю многих жителей Гладкого Луга. Э-э-э… а как зовут этого юношу? Вы слышали?

— Нет…. Не уверена. Я ведь просто была там проездом и остановилась поужинать в трактире. А мальчик… Рослый такой. Блестящие темные волосы, глаза голубые, яркие… Я таких глаз никогда не видела.

— Торкин Гинт, — ничего не выражающим тоном произнесла Элисса, но взгляд ее стал отсутствующим, как у душевнобольной.

— Я не слышала его имени, девочка моя. Нет… подожди. Кажется, фамилию ты назвала верно. Гинт, Гинт… Его отец — местный писарь?

Элиссандра печально кивнула.

— Все угощали его элем, поздравляли. Потом людям стало тесно в трактире, веселье хлынуло на улицу — так и я узнала новость. Если верить хозяину постоялого двора, паренек станет учеником самого Меркуда. Это очень известный лекарь, его прозвали «Облегчающий Страдания», — старушка закашлялась и постучала себя по груди. — Правда, я сама его никогда не видела. А жаль.

Лицо девушки стало нездорово-бледным.

— Я знаю сына Гинта. Но никогда не слышала, что он собирается в столицу. Никто не говорил, когда он уезжает?

Соррель нарочито небрежно пожала плечами.

— Все были так взволнованы… Я поняла, что сегодня утром. Вся деревня собиралась его провожать.

Элиссандра резко встала и начала убирать со стола. Ей казалось, что сердце сейчас разорвется… Но она выглядела невозмутимой.

— Да? Какая жалость. Я пропустила праздник.

Ей потребовалась вся сила воли, чтобы ничем не выдать своих чувств. Ярость, ужас, отчаяние… Но вот посуда была убрана, стол вытерт, а Соррель так ничего больше и не сообщила о Торе. Но стоило ли ее винить? Откуда ей знать о чувствах Элиссы, откуда ей знать, что они с Тором были почти помолвлены?

Как ни хотелось Элиссе услышать что-нибудь еще, она заставила себя сменить тему. И когда она заговорила о своей жизни, ее голос звучал ровно и почти весело.

— Может быть, он считает, что именно я виновата в смерти мамы, — говоря об отце, она поневоле сникла. Соррель встала и потянулась.

— Ты похожа на нее?

— Да, — девушка пожала плечами. — Те, кто знал маму, говорят, что я похожа на нее, как две капли воды.

Она запоздало сообразила, что сама себе сделала комплимент. Совсем недавно она сказала, что мать ее была настоящей красавицей.

— Вот что я скажу тебе, моя дорогая. Думаю, он очень любил твою мать. И всякий раз, глядя на тебя, он испытывает боль. Он не может жить настоящим, потому что что-то постоянно напоминает ему о прошлом.

— Вы так считаете?

Элиссандре показалось, будто перед ней распахнулась дверь.

— Думаю, тебе стоит прекратить делать все, что ты для него делаешь. Возможно, тебе пора уехать и жить своей жизнью, — сказала старушка, стряхивая крошки с одежды.

— Но он же не сможет себя прокормить! А когда он снова напьется? Кто о нем позаботится?

Соррель фыркнула.

— Он сам!

Элиссандра была потрясена. Но в этих словах был смысл. Ее охватила дрожь.

— А мне куда деваться? Мне пятнадцать лет, у меня нет денег, меня нигде не ждут. А вы советуете мне уехать из родной деревни.

Соррель улыбнулась и поправила на плечах шаль. Элисса почувствовала, что впадает в панику.

— Вы уже уходите?

— Да, моя девочка. Соррели пора. У меня впереди долгий путь. Вон и мой глупый старый осел кричит — говорит, что солнце уже высоко, а нам до вечера надо преодолеть восемь миль, чтобы добраться до Твиффордской Переправы.

И гостья снова потянулась к своей старой матерчатой сумке.

— Ты не проводишь меня, Элисса?

На этот раз Соррель решительно прошла к двери и распахнула ее. Морось прекратилась, но все еще не разъяснило. Воздух был сырым и промозглым.

И тут Элисса сделала то, чего сама от себя не ожидала. Она бросилась следом за Соррелью, да так стремительно, что напугала ее осла.

— Постойте, Соррель! Возьмите меня с собой! Старушка остановилась и обернулась. Казалось, она совсем не удивилась, хотя выглядела серьезной.

— Ты даже не знаешь, куда я собираюсь после Твиффордской Переправы.

— Это не важно. Мне все равно. Только позвольте мне поехать с вами. Я не буду вам обузой. Я умею готовить, стирать… Я могу выполнять ваши поручения. Я умею ездить верхом. Писать, читать… Я помогу вам зарабатывать на жизнь. Я разбираюсь в травах…

От волнения она больше не могла произнести ни слова и лишь с мольбой смотрела на пожилую женщину.

На миг Соррель устремила взгляд в небо, затем снова обратилась к Элиссе.

— Я знаю, ты хочешь убежать от этой беспросветной жизни. Но от чего еще, девочка моя? Тут пахнет чем-то другим. Мой большой нос мне подсказывает.

Нос у Соррели в самом деле был большим. А когда она сделала вид, что принюхивается, Элисса не выдержала и рассмеялась, хотя ей было вовсе не весело. Она снова вспомнила Тора. Шагнув к Соррели, девушка взяла ее за руку и сжала ее.

— Вы правы, дело не только в этом. Я просто еще не готова сказать, в чем именно. Но если я уеду… есть шанс, что отец возьмет себя в руки и начнет новую жизнь. Потому что я не буду каждую минуту напоминать ему о маме.

Соррель обняла девушку.

— А что ты ему скажешь, девочка моя?

— Я напишу ему за… Она осеклась.

— Вы хотите сказать, что я могу уехать с вами?!

— Ну не гнать же тебя, верно?

Девушка бросилась старушке на шею. Осел по кличке Кетай, не привыкший к столь бурным выражениям благодарности, заревел, шарахнулся, больно натянув повод, за который был привязан, а потом замер как вкопанный, дико кося глазами. Впрочем, Элисса испугалась не меньше. Однако она подошла к ослу и заговорила с ним, как говорила с пьяным отцом — немудреные фразы, главное, чтобы в них звучало спокойствие. Потом протянула руку, ласково взъерошила ослу колючую челку, провела кончиками пальцев по бархатистому носу. Осел явно успокоился — он перестал пританцовывать, опустил уши, ослабил повод, а когда Элисса протянула ему яблоко, он как ни в чем не бывало принял угощение и стал задумчиво жевать.

Соррель удивленно приподняла брови.

— Впечатляет. Ты умеешь обращаться с животными.

— Да, у меня всегда получалось… И с Тором получалось… — последнюю фразу она пробормотала в сторону и чуть слышно.

— Прости? — переспросила Соррель. На самом деле ее слуху могла позавидовать юная девушка.

— Ничего-ничего. Так вы подождете, пока я собираю вещи? Там и собирать почти нечего… — и, не дожидаясь ответа, она побежала к дому.

— Бери только то, что готова нести на себе! — крикнула старушка.

Еще миг она смотрела вслед Элиссе. Затем повернулась спиной к домику, сосредоточилась и отправила простое сообщение:

«Девочка — моя».

Ответом ей был удовлетворенный вздох.

«Удачный день», — сказал Меркуд.