Предать нельзя Любить (СИ)

Глава 35. Арина

Проснувшись, стараюсь не открывать глаза сразу… Уже по привычке. А когда слышу знакомые тяжёлые шаги и равномерное дыхание, собираю внутри все силы.

Опять явился.

Пятый день, с тех пор как я окончательно пришла в себя, делаю вид, что сплю, когда он здесь. Арсений, уверена, обо всём догадывается, но терпеливо ждёт.

Так и живём…

Я… просто не знаю, что ему сказать.

О чём разговаривать? Как начать? А главное, зачем?!

Люба, медсестра-сиделка, приставленная ко мне для круглосуточной помощи, призналась. Долинский, пока я находилась в реанимации, практически не покидал стен клиники.

Три дня… Кроме первых суток.

Я всё понимаю.

Новый год. Наверное, у него были планы… Может, даже связанные с его красивой девушкой.

Пить хочется невыносимо. В горле пересохло и тянет. Он вообще собирается уматывать? Злюсь, стискивая кулаки.

— Проснулась? — раздаётся в полной тишине бархатный голос. — Знаю, что не спишь. Не представляйся больше.

Тяжело вздыхаю и натянув повыше одеяло, размыкаю веки. В глаза тут же бьёт дневной свет, и я инстинктивно моргаю, растирая лицо, а следом уставляюсь на Долинского.

Арс удовлетворённо кивает и отдаляется к столу. Уверенным движением вскрывает упаковку с гранатовым соком и наполняет прозрачный стакан.

Заворожённо слежу за мужскими руками, осматриваю белую шерстяную водолазку и отлично сидящие на узких бёдрах синие джинсы.

Его волосы в беспорядке, а правая рука безупречно ровно перемотана белым бинтом.

Боже.

Почему даже здесь, в больничной палате надо быть таким невозмутимым? Будто весь мир у тебя в руках и ты им вертишь как хочешь.

Почему… даже когда я должна его ненавидеть… с жадностью улавливаю, как перекатываются стальные мышцы под водолазкой и напрягается широкая спина? Мне вообще должно быть всё равно.

И зачем он приезжает каждый день? Как на работу!

Если на первый ряд вопросов я ответить не могу, то крайний… Догадываюсь.

В голове осколочно, обрывками фраз и слов роятся воспоминания о нашем разговоре той ночью.

Мне было так плохо. Физическое состояние только усугубило моральное, и я позволила то, что даже в худшие жизненные моменты было запрещено.

Я жалела себя.

Жаловалась, что жить не хочу. Без него.

А Арсений?! Ну ясно же.

Ответственность за своих доверителей в его крови. Всё простит. Тоже из жалости?

А я… готова?!

Приблизившись, Долинский протягивает стакан и заводит левую руку чуть выше моей головы. Легко приподнимает изголовье кровати.

— Спасибо, — произношу хрипло, обхватывая тонкое стекло.

Выпиваю ровно половину. Светло-синие глаза пристально наблюдают до тех пор, пока я не вручаю стакан обратно.

Арс аккуратно отставляет его на стол и лениво выдвигает стул, возвращаясь к моей койке.

— Поговорим? — предлагает, усаживаясь рядом.

— Эээ… как там Елена Степановна? — спрашиваю, чуть отодвигаясь к противоположному краю.

В отличие от мужчины напротив, я выгляжу так, словно по мне стадо диких животных из мультфильма «Король Лев» пролетело. Глаза впали… кожа, как у покойника. Ладно, хоть голову вчера, с помощью Любаши, помыла. И чистую пижаму нашла.

Арсений иронично разглядывает моё лицо и будто бы предоставляя отсрочку, отвечает:

— Елена Степановна переживает. Заходил к ней вчера, сказал, что ты пришла в себя и идёшь на поправку. Она рада. Но… ты ведь и сама это знаешь?!

Киваю, закусывая губу. С его соседкой я созваниваюсь регулярно.

Скулы на загорелом лице немного напрягаются, Арсений упирает локти в колени и растерянно озирается.

— Ари… я…

— А погода как… — выпаливаю, отворачиваясь к окну. — Как… вообще?

— Погода, блд, — ругается он и тяжело вздыхает.

— Ага, — киваю.

— Как обычно зимой. Вчера было минус двадцать, сегодня чуть теплее. Снег не идёт. Ветер порывистый, — с каждым словом его голос становится всё резче и холоднее. — Атмосферное давление в миллиметрах ртутного столба назвать? Или обойдёмся без этого?

Гашу невольную улыбку. Чёртов умник!

— На ваше усмотрение, Арсений Рудольфович, — отвечаю ровно, отвлекаясь на стук.

Дверь в палату открывается и заглядывает Любаша. Подозрительно нас осматривая, неуверенно произносит:

— Я пока здесь… в коридорчике почитаю, хорошо?

— Конечно, — отзываюсь с тёплой улыбкой.

Девушка заговорщицки подмигивает и выходит, снова оставляя между нами хрустальную тишину.

Скучающе изучаю свои тонкие пальцы.

— Я поговорил с Виктором, — сообщает Арс хрипло. — Мы всё обсудили и утрясли неловкие моменты. Он подтверждает всё, что ты сказала.

— Прекрасно, — отзываюсь.

Виктор Андреевич каждый день навещает и радуется моему быстрому восстановлению. Здешний врач утверждает, что всё дело в молодом, здоровом организме. Ну, и конечно, курс лечения был назначен грамотно, пусть и не совсем вовремя.

— Арин, я сожалею… Обо всём. Последние дни много думал. Возможно, мы можем…

— Что? — впиваюсь в его глаза. — Что мы можем? Ты расстался со своей девушкой и теперь вновь свободен?

Он отчаянно качает головой и прикрывает лицо ладонями. А затем резко поднимается и направляется в сторону небольшой импровизированной кухни.

— Я привёз обед. Тебе надо поесть.

В груди нестерпимо бьётся и без того слабое сердце. Боль, затуманенная сильными препаратами, возвращается накатывающимися волнами. Она растёт внутри. Множится. Сбивает дыхание и снова заставляет всё вспомнить.

— Я хочу, чтобы ты ушёл, — произношу одними губами.

Голос хрипит, дрожит, путается. И дело вовсе не в подтверждённой двухсторонней пневмонии.

Арсений сначала будто не слышит.

Упрямо продолжает исследовать содержимое небольшого холодильника. А потом всё понимает. Его взгляд отрывается и медленно перетекает на меня.

Замирает.

Море в светло — синих глазах за секунду высыхает. Плечи, обтянутые тонкой шерстью, опускаются.

— Хочу. Чтобы. Ты. Ушёл.

Ещё раз выбиваю каждое слово.

Чтобы осознал.

Ничего не поменялось.

Есть в жизни такие поступки, у которых нет обратного действия.

Например, ворваться вихрем в судьбу незнакомого человека и обманывать его месяцами. Пусть и влюбившись.

Или спустя неделю-две после того, как о любви кричал, повстречать другую. Найти таким образом утешение.

Надеюсь… ему было хорошо, — горько усмехаюсь про себя. По крайней мере, печальным Арсений в караоке не выглядел.

Нет, я тоже виновата. Каждого его действие — результат моего… Только вот принять это, я не в силах.

И поверить тоже.

А жалость, как и говорила, с детства не приемлю.

— Уходи, пожалуйста, — повторяю в третий раз и с головой зарываюсь в свой собственный мир под одеялом.

Отчётливо слышу, как он приближается и останавливается рядом.

— Перед Новым годом я был в Москве, — выговаривает тихо. — Встречался с твоим отцом. Его зовут Михаил. Нормальный мужик, правда был немного шокирован новостью… На тумбочке номер телефона. Позвони ему, как соберёшься с мыслями.

Мозг просто отказывается сейчас воспринимать информацию…

Задерживаю и без того слабое дыхание. Зачем-то считаю каждый шаг, который отдаляет Долинского от меня.

Их девять.

Слёзы жгутся и пытаются выскользнуть наружу. Но и тут себя одёргиваю. Обещала же.

Мамочкой поклялась.

Сдираю одеяло, когда всё стихает, и окидываю взглядом пустую палату. На тумбочке, у изголовья кровати обнаруживаю сложенный вдвое лист и небольшую шкатулку, которую тут же забираю себе.

Вскрываю.

На чёрном бархате хрупкое кольцо. Лихорадочно извлекаю тонкий ободок, в центре которого яркий камень цвета моря. Ещё не высохшего…

Направляю украшение к свету, чтобы получше разглядеть, и замечаю на внутренней стороне выгравированные крохотные буквы.

Amor magister optimus.

Пока извлекаю из-под подушки телефон и пытаюсь разгадать, какой смысл заложен в эту фразу, в палату возвращается Люба.

— Выгнала? — произносит она грустно, качает головой. — Дурочка! Всю жизнь жалеть будешь.