Предел Доминирования

Глава 13

Восемнадцатое февраля, понедельник

Сатанея в изолированной камере все выходные, Хаммер был рад выйти из заточения. Но находясь под пристальным взглядом судьи Арнольда Айерса, которым тот смотрел на него в зале суда на протяжении предъявления обвинений, Макену едва не захотелось вернуться за решетку. Он сидел позади Стерлинга, пытаясь сохранять спокойствие, пока адвокат выступал с речью о невиновности от его имени, а потом отмахнулся от официального зачитывания обвинительного акта. Тодд Веллингтон, помощник окружного прокурора Соединенных Штатов, сидел, словно чертов павлин, и молча злорадствовал, будто у него имелся миллион способов очернить репутацию Макена. Хаммер стиснул зубы и всячески противился желанию врезать по вызывающему раздражение лицу мудака.

— Ваша честь, — попросил слова Веллингтон. — Если вы посмотрите на существенный финансовый портфель обвиняемого, то увидите, что у него имеется более чем достаточно возможностей сбежать из страны. Он находится в зоне риска побега от правосудия.

— Принято к сведению, хотя финансовая обеспеченность не является преступлением, мистер Веллингтон. — Айерс приподнял брови.

— Конечно же, нет, ваша честь. Просто сообщаю, что, если обвиняемого отпустить под залог, он с легкостью сможет взять в аренду частный самолет и покинуть страну.

— Вы обозначили свою точку зрения, — кивнул Айерс с раздражением в голосе. — Продолжаем.

— Спасибо, ваша честь. — Веллингтон победно ухмыльнулся Хаммеру. — Если не брать во внимание юрисдикцию суда, то мы, служащие государства, не можем с чистой совестью позволить подозреваемому в педофилии свободно разгуливать на свободе. Наш долг — защитить невинных детей.

Хаммер зарычал на помощника прокурора прежде, чем обратить свою молчаливую ярость на коллег Веллингтона, сидящих на противоположной стороне комнаты. Двое жополизов-прихвостней, одетых в одинаковые костюмы и выглядящих как китайские болванчики, кивали на каждое уничижительное замечание.

Несмотря на то, что на карту была поставлена его свобода, Макен обнаружил, что ему чертовски трудно сосредоточиться на происходящем. Позади него сидели, сцепив руки, Рейн и Лиам. Их окружали Бек, Сет, Брин и Дункан.

Если бы он был действительно виновен и одинок, было бы легко покинуть страну и никогда не возвращаться обратно. Но мог ли он действительно бросить Рейн и Лиама? Он не знал. А просить их ломать свои жизни тоже не выглядело справедливым. Они станут беглецами. Если закон доберется до них, то все окажутся в тюрьме. Рисковать ими и ребенком не казалось ему приемлемым.

На первый взгляд, эта фантазия была довольно заманчивой, реальность же… не очень.

Наконец, Стерлинг встал и прокашлялся.

— Ваша честь, претензии помощника прокурора просто абсурдны. Мой клиент совсем не находится в зоне риска побега от правосудия. Если не касаться этих нелепых и ничем не обоснованных обвинений, мистер Хаммерман является владельцем устоявшегося бизнеса.

Веллингтон усмехнулся. Стерлинг бросил на него взгляд. Судья Айерс предпочел ничего не замечать.

— Как я уже сказал, — продолжил Стерлинг, — у мистера Хаммермана имеются глубокие связи в нашем обществе. Если бы он замышлял побег из страны, то должен был закрыть все перед арестом. Мой клиент здесь, в вашем зале суда, готовый и полный желания доказать свою невиновность. Исходя из этого, ваша честь, я прошу вас назначить мистеру Хаммерману сумму залога, чтобы он мог вернуться к обществу и своей семье.

— Ходатайство для назначения суммы залога одобрено. — Судья даже не поднял взгляд, пока шуршал бумагами. — Установлен залог в один миллион долларов.

Хаммеру едва хватило времени, чтобы осознать факт того, что он поедет домой, где сможет спать в собственной кровати с Рейн и Лиамом под боком, прежде чем Айерс назначил Барнсу и Веллингтону дату предварительного слушания.

— Суд пройдет первого апреля. — Судья стукнул молоточком.

В животе у Хаммера сжалось.

— День дурака? Да вы прикалываетесь надо мной. — Он повернулся к Стерлингу. — Все это, блять, не могло стать еще более ироничным, чем теперь.

— За исключением того, что дурак не ты. А они. — Стерлинг мотнул головой в сторону Веллингтона и двоих двубортных молчаливых задниц. — Их свидетель должен быть самим Богом, потому что те доказательства, что я видел до сих пор, не должны повлиять на присяжных.

— Когда мы уже наконец откопаем, кто является этим таинственным свидетелем? — спросил Хаммер у Стерлинга, пока тот начал складывать документы в портфель.

Судья поднялся и удалился в кабинет, а трое работников прокуратуры вышло из зала суда.

— Сегодня начнется процедура представления сведений. После того, как мы выплатим твой залог и ты будешь свободен, я свяжусь с Веллингтоном. Как только мы с ним обменяемся обнаруженными фактами, встретимся с тобой и начнем разработку стратегии.

— Звучит неплохо. — Но Хаммер уже встал и, развернувшись, вперил взор в Рейн и Лиама. Они отвечали ему взглядами, полными желания и любви. — Когда я уже, блять, смогу пойти домой?

— Я подожду судью, чтобы подписать ордер на выпуск под залог, затем лично отнесу его в канцелярию. — Стерлинг пожал плечо Хаммера, отвлекая его внимание от Рейн. — Они отведут тебя в зону ожидания, там просидишь до момента, пока не будут получены все документы. Тогда будешь свободен.

— Спасибо. — Он сделал один большой шаг в сторону Рейн. — Это не займет много времени, прелесть.

Когда он увидел надежду и страх на ее лице, ему захотелось сгрести ее в объятия и зацеловать до бесчувствия. Она выглядела напуганной, но кто мог ее в этом винить? Было такое ощущение, что с каждым проклятым прожитым днем что-то выбивало почву у нее из-под ног.

— Мы подождем, — пообещала Рейн.

Господи, она казалась такой уставшей, такой маленькой и хрупкой. Он сомневался, что и Лиам спал в выходные. За последние месяцы они и так пережили слишком многое, и Хаммер почувствовал вину из-за того, что подвергал их еще большему стрессу.

— Лиам договорился с поручителем, чтобы тот встретился со мной в канцелярии, — объяснил Стерлинг. — Так что, ты готов, О’Нейл?..

— Я принес достаточно, чтобы вызволить тебя, приятель. — Лиам похлопал по карманам брюк.

— Сколько? — взгляд Хаммера впился в обоих мужчин.

— Сто пятьдесят тысяч лучше внести авансом, — посоветовал Стерлинг. — Но вам так же нужно будет перечислить три миллиона в залог поручителю.

— Я передам в собственность кондоминиум в Сан-Хуане, — сказал Макен. — Он примерно так и оценивается.

Рейн ахнула, несомненно, шокированная.

Ага, была куча всего, чего она о нем не знала, потому что он никогда не открывался и не делился с ней. Ох, он ожидал от Рейн, чтобы она рассказывала обо всем, но сам Хаммер не платил ей взаимностью. У него были на то свои причины, но это не помешало ей вслепую делать правильные вещи. Теперь же он должен ей еще больше. Всё.

Если лживый свидетель Веллингтона будет убедительным, то у Хаммера, возможно, больше никогда не появится шанса поведать Рейн о своем прошлом, чтобы она смогла понять мужчину, в которого он превратился сейчас. Будущее не будет иметь значения, потому что тогда его будущее будет в крайней степени херовым.

— Звучит хорошо. Я отнесу в канцелярию документы, заполненные секретарем. Сегодня во второй половине дня появится возможность отвезти тебя домой. — Стерлинг похлопал его по плечу, когда в их сторону направился судебный пристав.

Он поднял руку в сторону офицера в униформе.

— Мне нужна еще минутка. — Когда коп кивнул, Хаммер повернулся к Рейн, раскрыв объятия. — Прелесть.

Она подбежала к нему и крепко обняла, а он, закрыв глаза, сжимал ее мягкое тело. Втягивал ее аромат. В горле у него застрял комок эмоций. Затем руки Лиама обвились вокруг него и Рейн, сжимая их всех в один плотный круг. Хаммер усилием воли подавил слезы, от которых жгло глаза. Он был частью этого.

— Я люблю вас обоих, — признался он хрипло.

— Мы тоже тебя любим, — прошептала Рейн, вцепившись в лацканы его пиджака, словно никогда не собиралась отпускать.

— Любим, брат, — голос Лиама был переполнен эмоциями.

Несмотря на то, как сильно ему хотелось подольше побыть с ними, Хаммер заставил себя отстраниться.

— Я буду рядом, когда смогу.

— Мы заберем тебя домой, как только будешь готов, — пообещал Лиам.

Пока судебный пристав вел Хаммера в сторону вестибюля, он оглядывался.

Лиам махал рукой, а Рейн посылала ему воздушные поцелуи.

Он нуждался в них и, возможно, гораздо больше, чем они в нем. Хаммер сжал челюсти. Он найдет выход из этого бардака, даже если это убьет его.

Не сказав ни слова, он покинул зал суда.

Прошла херова туча бумажной работы и ожидания, во время которой Хаммер стискивал зубы и был готов сносить головы, Лиам и Рейн ожидали его в вестибюле прямо за порогом отдела обработки данных. За всю свою жизнь он еще никогда не был настолько рад их видеть. Его сердце заколотилось, когда они втроем обнялись, словно были в разлуке на протяжении месяцев. Хаммер осыпал поцелуями Рейн. Лиам сердечно похлопал его по спине.

Они вышли за двери с Рейн между ними.

Потерявшись в сладком чувстве облегчения на данный момент, Хаммер не был готов к толпе репортеров, что окружила их и забросала вопросами.

— Лиам, — рявкнул он, — загороди Рейн.

Но друг уже встал в защитную позу, пока Хаммер прокладывал путь через толпу.

— Мистер Хаммерман, когда вы начали домогаться детей? — один из репортеров сунул микрофон ему в лицо.

Он сжал зубы и бросил на придурка убийственный взгляд.

— Без комментариев.

— Мисс Кендалл, мистер Хаммерман насиловал вас в детстве? — задала вопрос блондинистая сучка в костюме. — Он ваш сутенер? Почему вы не обратились за помощью к полиции, чтобы избавиться от этих двух извращенцев?

Рейн спрятала лицо за рукавами пальто, отказываясь произносить хоть слово.

— Расступитесь, чертовы шавки, — прорычал Лиам.

Они продолжали выкрикивать вопросы. Рейн вцепилась в него крепче.

Хаммер приобнял ее рукой, прижимая ее к себе и Лиаму.

— Без, блять, комментариев, вы — стервятники!

Толкаясь, они выбрались из давки и побежали к внедорожнику Лиама. Он надеялся, что у них будет немного проклятого покоя, чтобы они могли насладиться временем, которое смогут провести друг с другом и выяснить, кто же, черт подери, занимается его травлей… хотя Хаммер сомневался в этом.

***

Рейн вошла в кухню и обнаружила, что Хаммер и Лиам с головой погружены в разговор на повышенных тонах. Оба резко остановились и уставились на нее, едва она появилась.

Ее подозрения возродились, пробудились опасения.

— Что? Еще что-то случилось?

Они посмотрели друг на друга, ведя безмолвный разговор. Затем оба покачали головой.

— Нет, любимая. — Лиам нежно улыбнулся ей.

— Я не куплюсь на это. — Она покачала головой, расположив руки на бедрах. — Вы оба защищаете меня от чего-то. Мне нужно знать от чего.

Макен вздохнул.

— Ни от чего. Чуть раньше разрывался телефон. Долбанные репортеры. Мы позаботились об этом.

Брошенный взгляд на переносной телефон и его базу подтвердил, что кто-то буквальным образом выдернул его из стены. Прихватив вместе с этим кусок штукатурки.

Лиам поморщился.

— Должно быть, я немного вышел из себя. Позже я все исправлю, обещаю.

Пока они обсуждали эту тему… она вытащила новый мобильный из кармана юбки.

— Мне пришлось отключить свой. Каким образом они так быстро достали этот номер? Мне поступило четыре звонка, прежде чем я смогла вздремнуть.

Оба мужчины вынули свои мобильные из карманов и положили на стол. Экраны были выключенными.

— Мы сделали то же самое, прелесть.

— Эти чертовы пиявки могли бы давать уроки по преследованию, — ругнулся Лиам.

— Я должен был предусмотреть, что они будут ждать нас. — Очевидно, Макена друг даже не собирался ставить об этом в известность.

— Знаю… я была слишком взволнована твоим возвращением. — Рейн скрестила руки в безмолвном поиске комфорта. — Давайте спокойно поужинаем сегодня, не обращая внимания на весь остальной мир. Есть пожелания? Лиам, твоя мама так много всего приготовила. Мне бы хотелось доказать, что ты не будешь голодать, когда твои близкие вернутся домой.

— Они знают, любимая, — Лиам прижался поцелуем к ее щеке. — Но тебе не нужно беспокоиться. Я собираюсь вывезти родителей на вкусный ужин с болтовней о возвращении домой.

— Но… — На нее навалилось чувство разочарования. — Сегодня первая ночь после возвращения Макена. Нам необходимо побыть вместе. Мы…

Хаммер прервал ее поцелуем. Когда он отстранился, она была слегка дезориентирована. Но аура серьезности, витающая вокруг него, снова привела ее в чувства.

— Я хочу поговорить с тобой. Лиам знает о чем.

Что бы ни хотел сказать ей Хаммер, это было важно. Ее страхи незамедлительно сообщили, что он хочет покинуть ее. Но Лиам выглядел спокойным, почти счастливым. Если бы у Макена были хоть малейшие мысли о том, чтобы собирать чемоданы, сейчас они бы дрались. Она должна доверять, после всего, через что они все вместе прошли, он так просто не уйдет.

— Хорошо.

— Прекрасно, — Лиам хлопнул Хаммера по плечу и поцеловал девушку в губы. — Мы не скоро. Наслаждайтесь.

Он вышел из кухни, оставив их одних. Лицо Макена выражало решительность, повод для которой Рейн не могла угадать. Чего он хочет?

— Так, значит, ужинать мы будем вдвоем? — прошептала она, ощущая внезапно наступившее густое напряжение.

— Ага. Что готовится быстро?

Он приблизился, провел ладонями вверх по ее рукам, остановившись на затылке. Не произнося ни слова, он поймал ее глаза в ловушку своих ореховых глаз. Она чувствовала, что его желания не были исключительно сексуального характера.

— Стир-фрай ((англ. to stir-fry) — традиционная для кантонской кухни техника быстрого обжаривания пищи в раскалённом масле в глубокой сковороде с покатыми стенками при постоянном помешивании. В воке жарят нарезанные кусочками мясо и морепродукты, овощи и лапшу). — Рейн сглотнула, удивляясь своей нервозности.

— Сможешь приготовить его за десять минут?

— Меньше.

Она сделала все приготовления прошлой ночью и не нашла в себе сил готовить. Удивляясь неуверенным движениям своих рук, она нагрела вок, вытащила уже замаринованную курицу и запарила немного быстро разваривающегося риса.

Позади нее, держась за ее бедра, стоял Хаммер и наблюдал, осыпая поцелуями ее шею. Она хотела его. Проклятье, она не могла находиться с этим мужчиной в одной комнате, не желая его до боли. Но долгие ласки его пальцев и полные благоговения поцелуи также отдавались в ее сердце.

— Макен? — она повернулась к нему. — Что ты задумал?

Он выдал ей кривую улыбку. Несколько месяцев назад она бы ни за что не расшифровала это выражение его лица. Бывало, что его чертовски сложно прочесть. Теперь же… она видела, что он близок к неврозу.

— Помимо всего прочего? — подколол он.

Она выложила цыпленка на раскаленную сковороду; удовлетворенная шипением, рассеянно помешивая массу одной рукой, она развернулась к нему.

— Я здесь ради тебя. Знай это.

— И я ежедневно благодарю за это Бога. — Он погладил большим пальцем ее по щеке. — Мне нужно рассказать тебе кое-что, что-то, что случилось много лет назад. Я просто не хотел разочаровывать тебя. Рассеивать твои иллюзии. Не хотел, чтобы ты видела мои слабости, недостатки и несовершенство.

Краешком сознания она поняла, что настало время закладывать овощи. Остальная же часть была полностью настроена на мужчину, который годы назад завладел ее сердцем.

— Ты никогда не сможешь разочаровать меня.

Он забрал из ее рук миску и выложил грибы, лук и перец на мясную массу.

— Помешивай.

Она рассеяно послушалась, но не смогла отвести от него глаз.

— Что это?

Пароварка с рисом просигналила. Стир-фрай исходила паром. Рейн не двигалась. Он не разрывал узы, связывающие его с ней и Лиамом… но что бы он ни хотел сказать, это было важным.

— Я должен рассказать тебе о себе. — Он отодвинулся и взял из буфета пару тарелок, затем пару вилок из соседнего ящика.

Ею овладело предчувствие. Рейн задержала дыхание. Неужели он наконец решил впустить ее?

Первую пару лет жизни в «Темнице» она, не переставая, задавала ему вопросы о нем самом и его прошлом. Он отказывался давать ей что-то большее, чем обобщенные ответы. Он вырос в Нью-Йорке. Не был близок с родителями. Поступил в колледж, но не окончил его. Хаммер никогда не стремился раскрыть что-то большее, чем это.

Рейн быстро разложила еду по тарелкам и отнесла их к уголку для завтраков, с удивлением увидев, что он уже разложил там две подставки под тарелки и две салфетки.

— Ты и Лиам спланировали так, что мы с тобой останемся вдвоем этой ночью? — спросила она, поставив тарелки.

— Да, — он выдвинул для нее стул.

Она села, не в состоянии отвести от него взгляд.

— Я здесь и слушаю тебя.

— Ешь. Лиам сказал, что ты плохо с этим справляешься. Завтра на приеме доктор тебя отругает.

Из-за всего происходящего вокруг она совершенно забыла об этом.

— Ты будешь там?

— Лиам и я, мы оба будем. Мы ни за что в жизни не пропустили бы это событие. -

От его слов ей стало чуточку легче. Она перемешала свою еду и осторожно наколола кусочек на вилку. С желудком, то и дело сжимающимся от нервозности, она не знала, сколько сможет съесть, особенно если Макен не прекратит держать ее в напряжении. — Спасибо. Не мог бы ты уже просто рассказать?

Он улыбнулся, немного расслабившись и проглотив кусочек.

— Вкусно.

— Я рада, — огрызнулась она. — Ты увиливаешь.

Макен покачал головой.

— Нет, я собираюсь рассказать тебе все, что ты когда-либо хотела знать и даже больше. Я люблю тебя и в долгу перед тобой. Но ты же знаешь, что я нахожу твою нетерпеливость очаровательной.

Рейн хотела разозлиться, но такое вот стимулирующе-дестимулирующее поведение было частью их общения. Обоюдное подначивание. Она огрызалась, он нашел креативный способ наказать ее… по крайней мере, пока они не повторили цикл, потому что еда была слишком вкусной, чтобы ее игнорировать.

— Ты испытываешь мое терпение, Макен.

Он взял еще кусочек и покачал головой.

— Просто надеюсь, что, как только ты все узнаешь, все равно будешь относиться ко мне так же, как и раньше. Мой рассказ откроет тебе многое на то, кем я стал… и почему.

— Ты имеешь в виду нечто такое, как владение кондоминиумом в Сан-Хуане? Я понятия не имела.

Хаммер отмахнулся от этой информации.

— Я не был там с тех пор, как погибла Джульетта. Мне следовало продать его несколько лет назад. Долгое время он был ничем иным, кроме как объектом недвижимости для сдачи в аренду.

Рейн поняла, что эта собственность не имела для него значения, но Макен Хаммерман о ней знал все: витамины, которые она предпочитала, факт того, что она становилась плаксивой в годовщину исчезновения своей мамы, ее одержимость мороженым «Карамельный карибу», что она любит вздремнуть в дождливые деньки. За шесть прошедших лет он знал о каждых ее месячных. Размер ее бюстгальтера, само собой. Он даже покупал ей обувь, что подходила ей без примерки.

Наконец этот мужчина, такой таинственный для нее, мог позволить ей разгадать себя. Было не важно, что она знала его любимый бренд производителя нижнего белья или могла приготовить его любимые блюда, не заглядывая в рецепт. Она не знала клички домашних любимцев его детства, каким он был в подростковом возрасте или почему он никогда не говорил со своими родителями и о них вообще.

Хаммер съел все, что она приготовила. Рейн же смогла осилить только половину. Желудок завязался в узлы, когда она отодвинула в сторону свою тарелку.

— Расскажи мне. Все.

Покосившись на ее еду, он нахмурился.

— Ты пообещаешь мне, что попытаешься поесть перед отходом ко сну? Я беспокоюсь о тебе.

Она бы пообещала ему хоть луну с неба, лишь бы он уже рассказал.

— Попытаюсь. Только…

— Покончим с этим. — Он кивнул и потер ладони друг о друга, словно пытался решить с чего начать. — Мои родители были крайне богаты. Мой дед был физиком, работавшим с таким выдающимся человеком, как Нойс (прим. Роберт Нортон Нойс (англ. Robert Norton Noyce; 12 декабря 1927 — 3 июня 1990) — американский инженер, один из изобретателей интегральной схемы (1959), один из основателей Fairchild Semiconductor (1957), основатель, совместно с Гордоном Муром и Эндрю Гроувом, корпорации Intel (1968)) — Он изучил ее лицо. — Никаких звоночков? Патент № 2 981 877? Первая в мире кремниевая интегральная микросхема. Мой дед увидел потенциал и вложил деньги в «Интел», компанию, которая их продавала. Он так же инвестировал в Texas Instruments. (прим. американская компания, производитель полупроводниковых элементов, микросхем, электроники и изделий на их основе. Расположена в Далласе (штат Техас, США)) Почему бы не подстраховаться? И сумма из нескольких сотен тысяч долларов возросла…

— До миллионов. — Она догадывалась, что он из богатой семьи, но… — Вау.

— Сотни миллионов, — поправил он. — Деньги потекли рекой, когда мой отец был подростком, а во взрослую жизнь он вошел испорченным и избалованным, так же, как и я. У его отца были деньги, так зачем работать? Мой дед умер за пару лет до моего рождения, и отец унаследовал половину его состояния. По всей видимости, где-то у меня есть тетя, которую я никогда не встречал и которая получила вторую половину.

Рейн покачала головой.

— Я не знала…

— Единственный человек на планете, который знает, это Лиам. — Хаммер постучал вилкой по столу и выдал ей натянутую улыбку. — И знает он только потому, что однажды ночью, в самом начале нашей дружбы, я напился достаточно, чтобы все ему рассказать.

— Итак, твой отец унаследовал много денег. Когда мы доберемся до тебя?

— После этого он женился на женщине, почти такой же, как и он сам, и они гулянками проложили путь почти по каждому континенту, тратя миллионы. Но каким-то образом в угаре пьянства, наркотиков и путешествий она забеременела. Они были зациклены только на себе, а я не вписывался в их стиль жизни. Таким образом, меня почти с первых дней воспитывала прислуга, пока мои родители колесили по миру.

— Ты рос одиноким. — Она потянулась к нему.

Он стиснул челюсти, как если бы не желал признавать это, но он сжал ее руку, и Рейн знала, что была права. Ее сердце болело за него.

— В нашем доме на Парк Авеню я чувствовал себя словно в ловушке. Я не мог никуда выехать без шофера, иначе на каждом пятачке тротуара меня преследовали миллионы людей.

— Нью-Йорк я видела только на фотографиях. Он кажется буйным.

— Сейчас он нравится мне больше, чем в дни моего юношества. Но он больше никогда не станет мне домом.

Слишком много плохих воспоминаний. Она понимала. По той же причине она больше никогда не переступит порог дома Кендаллов.

— Когда мне исполнилось тринадцать, меня отправили в академию Филлипса в Эксетере. Я думал, что отделался от гадюшника, которым был мой дом. Предполагалось, что школа второй ступени (готовящая учеников к колледжу) подготовит меня к Гарварду, но… Господи, я ненавидел это гребаное место. Оно еще сильнее заставляло меня чувствовать, что я не контролирую собственную жизнь.

Таким образом, он выбрал взрослую жизнь и отклонение, которое позволяло ему контролировать не только все вокруг, но и быть хозяином всего, за чем он приглядывал.

— Я поняла.

— Еще нет. Это только верхушка айсберга. — Он протяжно выдохнул, словно решая, откуда и как именно продолжить. — Пока я лишь взрослел, маясь от скуки и свободы от родителей, но в то время, как я завяз в школе, у меня появилась глупая, бунтарская мечта стать рок-звездой. Я собирался стать следующим Куртом Кобейном. — Он рассмеялся. — Я знал каждую ноту из дисков Нирваны, Pearl Jam (прим. Pearl Jam — американская рок-группа, одна из четырёх ключевых групп (наряду с Alice in Chains, Nirvana и Soundgarden) музыкального движения гранж, пользовавшегося большой популярностью в первой половине 1990-х годов.) и Nine Inch Nails. Вынудил родных купить мне на Рождество электрогитару и усилитель. Они купили мне Fender Stratocaster (прим. Fender Stratocaster (или Strat) — модель электрогитары, разработанная Джорджем Фуллертоном, Лео Фендером и Фредди Таваресом в 1954 году и выпускаемая вплоть до настоящего времени. Stratocaster использовалась многими гитаристами, и поэтому её можно услышать на многих исторических записях. Наряду с Gibson Les Paul, Gibson SG и Fender Telecaster является одной из самых известных и распространённых моделей электрогитар в мире.) не потому, что верили в меня, а только для того, чтобы я заткнулся. Как только они приехали домой, я стал играть на этой хрени на полную мощность.

Рейн нахмурилась.

— Они ругались на тебя? Били?

Хаммер покачал головой.

— Они просто установили в моей комнате звукоизоляцию, хлопнули дверью и отправились в Рио. Как-никак наступило время Карнавала.

Горечь в его словах заставила ее почувствовать злость. Какими же должны быть родители, чтобы столь мало интересоваться жизнью собственного сына? Она не спрашивала, играл ли он с отцом в мяч или пекла ли ему мама печенье. Понятно, что нет. Он вырос одиночкой, подавляющим собственные эмоции.

И только недавно это начало меняться.

— Мне жаль. У меня до девяти лет, по крайней мере, была мама. И дедушка с бабушкой до нее. Я знала, что они безоговорочно любили меня. А кто любил тебя?

— До тебя и Лиама? Никто.

И даже Джульетта? Рейн хотела спросить, но почувствовала, что когда будет готов, он дойдет и до этой части истории.

Он сглотнул, не встречаясь с ней взглядом.

— Лето они проводили в Хэмптонс (респектабельный пригород Нью-Йорка, излюбленное место отдыха «старых» и «новых» денег с Wall Street). Хорошо, я проводил там лето. Мои родители были… где-то. Но я любил пляж, бриз, соленую воду, теплый песок меж пальцев ног. Все в том доме в тосканском стиле двадцатых годов ощущалось живым. Он был прочным и оригинальным. Я ненавидел уезжать оттуда в конце каждого лета и возвращаться в школу в Нью-Гемпшире, полную чванливых задниц.

— Лето моего пятнадцатилетия изменило все. И однозначно изменило меня. Не знаю, было это чередой неудачных событий или неизбежностью. — Он пожал плечами. — Однажды вечером родители объявили, и это было чудо, что они вообще на нем присутствовали, что они собираются в благотворительную экспедицию в Африку. Это был их странный способ показать, что они участвовали в сафари и потратили там кучу денег на то, чтобы попьянствовать и посмотреть достопримечательности. Я тоже хотел поехать, но это было «небезопасно». Это означало, что я бы им мешал. Кроме того, мне нужно было отшлифовать свой французский. Пятерка с минусом, которую я получил в предыдущем семестре, не проходила, если я собирался поступать в Гарвард, и моя гувернантка-француженка оставалась на все лето, чтобы стать моим репетитором. Том, наш шофер, научил бы меня стрельбе из лука и подтянул в плавании, потому что хорошие показатели во внешкольных занятиях очень важны при поступлении в колледж, — насмехался он.

— Ты был подавлен, — мягко сказала Рейн, снова испытывая за него боль.

— Да. И я был зол. Последнее, чего мне хотелось, это проводить лето под присмотром гувернантки. Я был слишком взрослым, чтобы нуждаться в ней, учитывая то, что несколько лет я был тайно увлечен ею. Или чтобы меня развозил мускулистый шофер, на которого Линнет смотрела так, словно он был самим чертовым Богом. Однозначно мне не нужна была домработница Марта, которая была старше самого Иисуса, глухая, как пень, и постоянно совала нос в мои дела. В подготовительной школе я потратил небольшое состояние на контрабандные журналы «Плейбой» и не хотел, чтобы она конфисковала хоть один номер.

Рейн могла вообразить юного Макена, с грузом богатства на плечах, отгородившегося от всех, находившего утешение в обнаженных женщинах, которые никогда бы не полюбили его в ответ.

— В то лето была создана модель поведения, длившаяся годами после.

— Около двух проклятых десятков лет, и ты понятия не имеешь об этом. — Он нервно выдохнул. — Я не собираюсь лгать. Сейчас это сложно.

Рейн встала, чтобы пересесть на стул рядом с ним и обхватить ладонями его лицо.

— Я знаю мужчину, который есть сейчас. Знаю неуклонную доброту, которую ты выказывал мне с тех пор, как приютил. Что-то, что произошло двадцать лет назад, не сможет изменить что-либо во мне.

Казалось, ее слова принесли ему облегчение.

— Спасибо, прелесть. — Ему это было необходимо, и Рейн была счастлива, что могла дать ему любовь и обожание, которых у него не было в детстве.

— Продолжай.

— Будучи пятнадцатилетним подростком с должным образом растоптанными чувствами, я бросил на обеденный стол салфетку, умышленно поцарапав антикварный стул матери, сделанный из твердого дерева, и покинул дом. Я бежал по пляжу до тех пор, пока не увидел огни, идущие от домика у бассейна. Ни один из моих родителей никогда не плавал, но Линнет любила, и у меня постоянно возникали фантазии о ней, плавающей голышом для меня. — Он фыркнул. — Когда я заглянул в окно через приподнятые жалюзи, она оказалась там, все было в порядке. Так же она была обнаженной. Но Том, наш мускулистый, молчаливый шофер растянул ее, привязав за запястья и лодыжки веревками, продетыми в болты с кольцами у задней стены. На нем не было надето ничего, кроме кожи, и в руках был мерзкий стек.

Дыхание Рейн застряло в груди.

— Ты видел их?

— Блять, да. Моя сексуальная гувернантка разыгрывала там одну из моих самых грязных фантазий. Для моего незрелого разума все это оказалось настолько искаженным, что я даже не смог дать названия их действиям. Но хотел изучить.

— Что он с ней делал?

— Что он делал? — Хаммер посмотрел в окно, на их задний двор. Но сам он находился далеко, словно вернулся в то лето. — Линнет любила боль, и Том не стеснялся давать ей желаемое. Когда я впервые их обнаружил, он осыпал ударами ее соски тем стеком. Они были багряными, и он не подавал признаков, что собирался остановиться. Он ласкал ее киску, снова и снова подводя к краю… — Он покачал головой. — Мой член так чертовски сильно пульсировал. Я вытащил его из шортов, пару раз прошелся по нему рукой и спустил быстрее, чем когда смотрел какой-либо из журналов. Но как только Том стал пощипывать ее избитые соски, и ему пришлось прижать свою руку к ее рту, чтобы заглушить ее крики, я вновь затвердел. Когда же он нацепил прищепки и снова воспользовался стеком, Линнет залилась такими милыми слезами. И Господи Боже, мольба… я мог слышать ее сквозь стены. Я представлял, что она кричит для меня. Я кончил во второй раз так же мощно, как и в первый. Но мой долбанный член все никак не опускался.

— Макен… — Конечно же, он уже не страдал от неразделенной любви по этой женщине. И ему не нужно было стыдиться того, что он видел. — Тебе было пятнадцать, и ты был…

— Чертовски любознательным. Том развязал ее и заставил встать на колени, сжав в кулаке волосы. Она сосала его член так, что втягивались щеки, и он погружал каждый свой сантиметр прямо ей в горло. Наблюдая за ними, я кончил в третий раз так сильно, что закружилась голова. — Хаммер плотно сжал губы, все еще глядя за окно, как ветер шелестит в пальмах вокруг бассейна. — Даже после того, как Том кончил ей в рот и она проглотила все, до последней капли, они не закончили. Как и я.

И он сказал это… горько? Самоуничижительно? Что-то в этом не понравилось Рейн.

— Он сорвал прищепки, наклонил Линнет над барной стойкой и отхлестал стеком ее задницу. Иисусе, это снова меня завело. Я был на грани обезвоживания, но не мог прекратить мастурбировать. Когда он смазал пальцы и погрузил их в ее попку, через стекло, я услышал, как Линнет со стонами просила еще. Том разговаривал с ней, но я не слышал, что он говорил. Она просто кивала и молила о большем, пока он не приставил головку члена к ее маленькому колечку и не погрузился в нее. Глядя на них, я кончил так интенсивно, что в этот раз зарычал.

Удивление оглушило Рейн.

— Они услышали тебя?

— Том услышал. Он резко повернул голову в сторону окна, как раз когда я заканчивал орошать землю. Но он ничего не сделал и не сказал, только стал сильнее трахать ее в задницу. Когда он кончил в нее, я снова испытал оргазм, но у меня в яйцах уже ничего не оставалось.

— Итак… это событие поставило тебя на путь БДСМ? — Парочка безответственно выбрала место для игр там, где их мог увидеть подросток, но если Макен думал, что увиденное однажды извратило его представление навсегда, то она собиралась исправить это.

Он неопределенно пожал плечами.

— На следующий день я едва мог справлять нужду без крика, но не собирался упускать того, что увидел. Итак, я дождался, когда Том будет в гараже один, и потребовал объяснить, что он делал с Линнет в домике у бассейна. Следующие несколько часов он провел, рассказывая мне про БДСМ. Шаг за шагом, он провел меня по всем этапам. Он был ее Мастером. Линнет была его рабыней. Любое его желание она выполняла в полной мере. Это было опьяняюще — получать все, что захочешь, без вопросов, просто потому, что ты этого хочешь.

— Для ребенка, никогда не знавшего ласки, уверена, так и было. — Рейн хотелось коснуться его, но она чувствовала, что он не был готов вернуться из своего путешествия по закоулкам памяти, поэтому она ждала. — Том обучал тебя?

— Можно и так сказать. Я шантажировал его. Том согласился обучать меня, если я поклянусь, что никогда не расскажу родителям об их отклонении. Таким образом, в то лето он обучил меня, как поставить мою гувернантку на колени и быть для меня хорошей девочкой. — Он насмехался над собой. — Во время своего первого сексуального акта я привязал Линнет к кровати родителей. Том погрузился в ее попку и шептал мне на ухо, как заставить ее кайфовать, как продлить. В течение нескольких недель мы втроем запирались от заката до рассвета. Для них целью жизни стало обучить меня всему, особенно как трахать жестче, быстрее, дольше каждым известным человечеству способом. Взамен этого у меня была почти безграничная власть над Линнет. Это было так чертовски мощно, это шокировало. Во мне не было ни капли спиртного, но я знал, что значит быть пьяным.

Рейн испытывала боль за Макена. Он не был педофилом. А они были. Он был ребенком, готовым для игр. Вероятно, он был подростком с бурлящими гормонами и думал, что желает всего этого, но был ли он действительно готов? Достаточно ли созрел, чтобы справиться с последствиями? Чего стоили ему их извращенные увлечения?

— Что случилось потом?

— Я вернулся в школу другим человеком. — Тон его был жестким, пренебрежительным. — Я все еще получал хорошие оценки, потому что этого ожидали родители, половое созревание наступило в полной мере. Я вымахал, отрастил бороду, познакомился с парнем, который создавал фальшивые паспорта. Так вот, за пару сотен баксов я был в деле. Ночные клубы Бостона были богаты на женщин, падких на обаяние, деньги и намек на доминирование. Прежде чем я перешел на третий курс, я возвращался домой с женщинами на десять-пятнадцать лет старше меня, связывал их, порол и трахал их до потери пульса. И каждое лето у меня были Том и Линнет и множество извращений, которые я с нетерпением ждал.

Рот Рейн в изумлении открылся.

— Это продолжалось?

— Три года. На летних каникулах… о, да. На Рождество, когда мне было семнадцать, мы так много трахались, что я думал, у меня член отвалится. В школу я вернулся, прихрамывая.

— Ты был ребенком. — Она потрясенно поморгала, отчаянно желая обнять его, утешить и исцелить всё сразу.

— Да, а опыта у меня было больше, чем у большинства взрослых мужчин. — Он приподнял бровь. — Как бы то ни было, прежде, не узнав об этом, я собрал вещи и отправился в Гарвард. Родители выплатили Линнет приличный бонус за то, что подтянула их «требовательного ребенка», а затем отпустили ее. Вскоре и Том подал заявление об уходе, и они вдвоем уехали. Я даже не знаю куда. Они уехали без единого слова. Я думал, что мы связаны, но…

Сердце Рейн сжалось. Они разрушили Макена, желая того или нет.

— Ты был влюблен в нее?

— Нет. Но мы были связаны общей «грязной тайной». Больше никто не понимал меня настолько хорошо, и я никогда не думал, что это закончится. — Он вздохнул. — Я ошибался. Таким образом, после того, как зализал свои раны, я подчинил себе столько саб, сколько смог найти, чтобы они давали мне ту головокружительную власть. Это подпитывало потребность, поселившуюся внутри… но так и не смогло ее насытить. Всегда чего-то не хватало.

Рейн могла только догадываться, что произошло дальше. Какой-то толикой разума она понимала, что Макен рано женился. Ей всегда казалось, что это противоречило тому факту, что он был закоренелым холостяком и ловеласом.

— Появилась Джульетта?

— Не совсем. Когда я заканчивал второй год в Гарварде, родители полетели в Барселону на фестиваль Ла-Мерсе, (прим. Фестиваль Ла Мерсе — главный праздник Барселоны. Традиционно в последних числах сентября в каталонских городах празднуются дни святых покровителей. Эти праздники стали когда-то прямым продолжением старинных проводов лета. Патронессой Барселоны является Богоматерь Милосердия — Virgen de la Mercè, которой и посвящается полный интересных, ярких и познавательных событий фестиваль Ла Мерсе.) еще одну гигантскую уличную вечеринку. В любом случае, они стояли на балконе своего гостиничного номера, наблюдая за фестивалем, когда балкон обвалился, и они разбились на смерть. Мне пришлось лететь в Испанию и опознавать их тела, затем организовывать их возвращение на родину, планировать похороны, встречаться с адвокатами родителей и улаживать дела с их имуществом. Все это было изнурительным, обескураживающим и очень расстраивало. Первое, что я сделал, это продал ту долбанную тюрьму на Парк Авеню. Дом в Хэмптоне, наполненный всеми этими воспоминаниями, задержался ненадолго.

— О, Макен. — Она потянулась к нему. Должно быть, утрата людей, что дали ему жизнь и должны были любить, была тяжелой. Вероятно, он не ожидал, что будет чувствовать тоску, но, тем не менее, ощущал ее и не мог понять этого. Ей так сильно хотелось прикоснуться к нему, но у него все еще было, что рассказать. — Мне жаль. У тебя не было никого, чтобы помочь пройти через все это. Ты заслуживал большего.

— Они были теми, кем были. Мне было девятнадцать, и я был финансово обеспечен, так что это было… Это не было похоже на то, словно я внезапно впервые остался один.

— Ты всегда был одинок, — прошептала она.

— Достаточно часто. Я не знал, что мне хочется делать, помимо учебы в школе. Я отправился в Гарвард, чтобы понравиться родителям, но теперь, когда их не стало, у меня не было больше необходимости оправдывать чьи-то ожидания. Поэтому я вернулся в Нью-Йорк, купил в Трибеке непристойно дорогую квартиру и стал ошиваться в БДСМ клубах. Я проводил дни, занимаясь в спортивном зале, а ночи — доводя до оргазмов саб. Но некоторое время спустя мне стало скучно, поэтому я поступил на какие-то музыкальные курсы в Колумбийском университете. Там я и познакомился с Джульеттой.

Теперь Макен замолчал, задумался.

— Оглядываясь назад, думаю, что был одинок, и мне хотелось семью или чего-то постоянного. Вследствие этого, я подумал, что создам что-то такое с Джульеттой. Ее основным профилем было рисование, но она должна была взять несколько курсов по музыке, чтобы удовлетворить все требования по учебе. Мы попали в один класс. Благодаря наставлениям Тома, через пару минут я заметил в ней признаки сабмиссива. Исходя из этого знания, я развернул свое обаяние на полную катушку и соблазнил ее. Через три месяца мы бросили Колумбийский, переехали и обручились. Мы подкармливали самые худшие стороны друг друга.

— У нее не было границ?

— Не так много, чтобы она говорила об этом вслух. Ей нужно было постоянное внимание, которое я только счастлив был ей дать, тогда как она отдавала всю свою силу. — Он горько рассмеялся. — Я думал, что это любовь. Год спустя мы поженились. Ее мать презирала меня за то, что я был все контролирующим чудовищем. Пожилая женщина не знала и половины всего. Моя власть над Линнет была ничем по сравнению с полным контролем, установленным над Джульеттой. Она не делала ничего без моего позволения, вплоть до выбора носков.

Рейн прикрыла рот рукой. Эхо от его слов прокатывалось по ней вновь и вновь.

— Она была твоей рабыней.

— Во всех смыслах. Я был королем ее долбанной жизни, и она подчинялась мне во всем без колебаний и вопросов. Где-то на середине этого пути была потеряна моя обязанность направлять и защищать эмоциональную сторону жизни Джульетты. Чем сильнее я на нее давил, тем больше она покорялась. И тем все более жадным я становился.

— Тебя не учили быть иным доминантом. — И он, конечно же, не знал, что значит любить.

— Нет, но я должен был понять это, не находишь? Я не задумывался. Однажды ночью мы были в ночном клубе «Граффити». Джульетта увидела, как Лиам работал с сабой. Можно сказать, что он ее заинтересовал. Я несколько лет хотел попробовать секс втроем. Это было единственное, чем мы не занимались с Джульеттой. Внезапно я уверился, что приказ поделиться киской с другим мужчиной только докажет, насколько сильно она подпала под мое обаяние. — Он тяжело задышал от гадливости к самому себе. — Таким образом, я пригласил его выпить с нами, а затем в наш дом, чтобы доминировать над Джульеттой. Все прошло хорошо. В первый раз, когда мы взяли ее вдвоем, было ощущение, словно я снова вернулся в свои пятнадцать. Напор, дрожь, крышесносные ощущения… Но в этот раз все было лучше, потому что мне казалось, что в Лиаме я нашел свою потерянную половину. Мы словно сразу же стали братьями. Поначалу все шло великолепно. Затем… не очень.

— Он говорил, что не был единственным, кто был с вами двумя.

Хаммер покачал головой, все еще всматриваясь в окно.

— Прошло совсем немного времени, как я начал замечать, что Джульетта влюбляется в Лиама. Я знал, что он ее не любил. Он был слишком благороден, чтобы позволить себе эту связь, потому что она была моей женой. Я все еще пытался понять, что мне с этим делать, когда она нежданно-негаданно проглотила бутылек с таблетками, и я даже не знал, что у нее имелся на него рецепт.

Рейн видела его напряженную позу, сожаление, сквозившее в каждой черточке лица, и не могла ничего с собой поделать. Она откинула назад его волосы и наклонилась, чтобы поцеловать в скулу.

— В то утро, когда ты вышел, после того, как я отказалась от связывания на прошлой неделе… Лиам сказал, что Джульетта была беременна. Не злись на него. Я не справилась, и он знал, мне нужно было понять…

— Я рад. В самом деле, рад. — Хаммер сглотнул и закрыл глаза. — У меня не хватило духу рассказать самому. Меня все еще приводит в ужас мысль, что ты станешь смотреть на меня, как на монстра.

— Макен, я никогда бы…

— А стоило. Я подвел Джульетту во всех возможных смыслах и как муж, и как Дом. Я похоронил свою жену и нерожденного ребенка и, упаковав все свое дерьмо, за несколько дней переехал в Лос-Анджелес. Я даже с Лиамом не попрощался. Я не мог смотреть ему в глаза, зная, как ужасно подвел Джульетту. Его осуждение сломило бы меня.

— А потом ты открыл «Темницу»? — спросила Рейн, надеясь направить его в более счастливое русло. Он сделал так много хорошего для стольких людей, и ей хотелось, чтобы он вспомнил об этом.

— Да. Мне следовало совсем отстраниться от этого стиля жизни, но я не смог. Вместо этого я поклялся больше не брать себе ни одну сабу. Темница стала моим единственным приоритетом. Я хотел быть уверенным, что у людей имеется безопасное место для игр, где Домы никогда не станут упиваться своей властью. После открытия мне буквальным образом пришлось отказывать людям и создать лист ожидания. Клуб стал ночной сенсацией.

— Это отличное место. С членством ты поступил правильно. — Она нежно положила руку поверх его.

— Ага. Так и есть. Но я мерзкий человек. Я вычеркнул Лиама из своей жизни за исключением… я не избавился от чувства вины. Прямо перед первой годовщиной смерти Джульетты я отрастил себе яйца и позвонил ему. Сказал, что собираюсь приехать в Нью-Йорк, чтобы посетить ее могилу. Я и не понимал, как сильно скучал по нему, пока не услышал его голос. По сути, я скучал по нему сильнее, чем по покойной жене, что стало еще одним взрывающим мозг сюрпризом. — Он покачал головой. — Тот первый приезд был полон чертовой неловкости и горькой сладости. Но Лиам с его долбанным полным сострадания сердцем стоял рядом со мной на кладбище, пока я скорбел и все больше погружался в чувство вины и не открыл правду о беременности Джульетты. Я не хотел, чтобы он страдал. После всего этого он вытащил меня оттуда и позволил нажраться в хлам. Но любого количества спиртного не было достаточно, чтобы утопить в нем мои сожаления и смыть грехи.

— Ты должен остановиться. Во всем произошедшем не было твоей вины. Ты стал потрясающим мужчиной.

— Единственное, когда я верно поступил в своей жизни, это с тобой. — Он выдохнул, подавив слезы и все еще отказываясь смотреть на нее. — И даже это я затянул на годы.

Его режущая честность разбивала ей сердце.

— Макен, не надо, пожалуйста. Это неправда.

— Правда. Не стоит приукрашивать правду. Потому что это не все. — Он кивнул, бросая ей вызов. — Да. В ту ночь, когда я нашел тебя, жавшуюся к мусорному баку, не смог стоять и смотреть, как тебе больно. Где-то на задворках разума я подумал, что если спасу тебя, то заглажу свою вину. А вместо этого случилось немыслимое. Я влюбился в тебя, сразу. Иисусе, это снесло мою долбанную голову. Тебе едва исполнилось семнадцать, а мне почти тридцать. Меня никогда не занимали девочки-подростки, даже когда я сам был подростком. Я называл себя извращенцем. Я имею в виду, знаю, что зациклился, но… Можешь ли ты представить, как сильно я ненавидел себя за то, что желал тебя? Когда тебе исполнилось восемнадцать, я едва не затащил тебя в свою комнату, не запер дверь и не погрузился в твое тело на дни, недели, годы. Я пытался убедить себя, что не могу владеть тобой и не сломаю тебя, но чувство вины и ужас заставляли держать дистанцию.

Рейн не находила слов. Она просто отдавала ему свою молчаливую поддержку, позволяла очиститься и хотела, чтобы он наконец посмотрел на нее.

— Я оттрахал каждую сабу в клубе и причинил тебе столько боли, прелесть. Понятия не имею, за что ты меня любишь…

— Потому, что ты всегда был рядом, всегда защищал, желал мне добра и бросал мне вызов. Ты вел себя благородно, Макен.

— Брехня. — Он сделал рваный вдох.

— Да. Прекрати самобичевание. Наш выбор и опыт делают из нас тех, кто мы есть, и привели к тому, что есть у нас сейчас, к нашей совместной любви. — Она положила руку на живот. — Это дало нам ребенка, будущее, которое у нас может быть, если только ты простишь себя…

— Как? Долгие годы я не мог разобраться в себе, а только и делал, что тонул в стыде и кисках, потому что это было легко и понятно.

— Ты так долго держался на расстоянии, потому что люди, которые должны были заботиться о тебе, не делали этого, а только злоупотребляли и пользовались тобой. — Сейчас она, наконец, поняла. — Ты сделал все, что было в твоих силах, чтобы убедиться, что со мной не случится то же самое.

Хаммер холодно кивнул.

— Но я также был жалким ублюдком. Я не смог смириться с мыслью о другом мужчине, ласкающим тебя. Мне хотелось убить Зака и Габриэля. Хотелось порвать этих придурков в клочья.

Она спрятала от него слабую улыбку. «Вот это да, я никогда и не догадывалась…»

— Понимаю. Сама потеряла счет тому количеству сучек, которых хотела избить.

Он поморщился.

— Ага… но я не только ревновал. Я отгонял от тебя каждого, потому что твое сердце было таким… чистым. Я не мог позволить им причинить тебе боль. Если бы, годы назад, я поддался своей тяге к тебе, то все бы сломалось… и ты.

А стоило. С той же силой, что она его хотела тогда, она все еще не понимала себя или свое сердце. Она не была достаточно сильной, чтобы устоять перед бурей, разыгравшейся сейчас, и вынести эту неистовую боль. Она бы развалилась, прежде чем они достигли той душевной близости, которая есть между ними сегодня.

— Значит, ты не солгал мне после той первой проведенной вместе ночи. Когда ты сказал, что тебе нужна рабыня, я думала…

— Я нес полную ахинею. Да, знаю. Но это было нормально. Это держало тебя на расстоянии. Однажды я уже облажался, поддавшись пьянству, злости и нужде в тебе, что давили на меня каждый гребаный день. Проведя с тобой ту ночь… держа тебя? Впервые за двадцать лет я почувствовал покой. Я знал, что был влюблен в тебя, но не знал, как это показать или как стать мужчиной, которого ты заслуживаешь. Я знаю, как прогнуть женщин так, чтобы сделать меня счастливым. Тебе же нужно было абсолютно иное. Господи, я боролся с самим собой… и временами до сих пор борюсь. По этой причине я так сильно отдалился, когда Билл едва не убил тебя. Мысль о потере единственной женщины, которую я любил за всю свою жизнь, о потере ребенка, растущего внутри тебя… Я-я не мог. Я не смог бы пережить этого, прелесть. — Он сглотнул и сжал ее руку так сильно, что онемели пальцы.

— Я рядом, — пообещала она. — Я никуда не ухожу.

— Но я могу. Я боюсь, что меня оторвут от тебя. И ты заслужила знать все, что я рассказал тебе, потому что я не смогу жить, если ты не будешь понимать, как сильно я тебя люблю, сколько радости и любви привнесла в мою жизнь, Рейн. Но более того, ты научила меня любить. Ты была рядом все эти годы, пока я был черствым ублюдком, отрицающим все, что было между нами. Ты клеймила мою душу. Проще говоря, слова «я люблю тебя» и близко не могут показать весь объем чувств, что я ощущаю по отношению к тебе. Я даже не знаю таких слов, чтобы описать то, что чувствую. — Он склонил голову к их сцепленным рукам. — Ты — все. Мое дыхание, тело, душа. У меня уйдет целая жизнь на то, чтобы показать тебе свои чувства, и я, блять, понятия не имею, как мне вместить все это в те сжатые сроки, которые у нас, вероятно, остались. Как мне это осуществить, прелесть? Впихнуть всю мою любовь в гребаные шесть недель?

— Делая все по порядку. Обращая на меня внимание. Пожалуйста…

Хаммер пожал руку Рейн, игнорируя сильную дрожь в своих руках. Почему такие простые действия, как открыть глаза и посмотреть на нее, стали такими, блять, сложно выполнимыми? Он делал это сотни раз более сотни дней. Но посмотреть ей в лицо прямо сейчас стало одной из самых сложных вещей, которые он когда-либо делал.

Потому что он обнажил перед ней душу и, если увидит жалость или осуждение, то будет растоптан.

— Макен, — она поцеловала костяшки его пальцев. — Верь.

В нее. В них. В убеждение, что она любит его так же безоговорочно, как и он ее. Господь знает, во многое в жизни он не верит, но верит в то, что есть между ними, всеми фибрами своей души.

Надежда возрождалась в нем, пока он поднимал веки и фокусировался на ней.

Рейн ждала его. Огромные синие глаза, дрожащие на ресницах слезы, принятие и настолько много любви, что он подумал, что его разорвет на части.

— Привет.

Боже, он собирался расплакаться как баба. Он моргнул. Горячие, разъедающие дорожки побежали по его щекам, и он выругался.

— Блять!

Она хихикнула сквозь слезы.

— Ты так поэтичен.

— И романтик. Ага.

Ее хрупкие пальчики легли на его щеку.

— Я бы сказала, что поэтому и люблю тебя… но это не покажет и сотую долю всего.

— Я больше чем люблю тебя, Рейн. Спасибо, что выслушала.

Копание в прошлом было болезненным, но принесло облегчение. Многие годы он скорбел, злился на своих бесчувственных родителей, на развращенных работников и свою тупую задницу. Если бы его родителям было до него дело, вероятно, он не стал бы такой легкой добычей для двоих бессовестных извращенцев. Если бы не был сексуально возбужден, одинок и готов ответить на морально показанный родителями средний палец, то никогда не был бы настолько готов пожертвовать своей невинностью ради извращенного траха. В конце концов, винить кого-либо, кроме самого себя, он не мог… чем он и занимался последние двадцать лет. Все это дерьмо не закончилось на Джульетте, и он позволил этому случиться. Не пора ли также простить себя? Он совершал ошибки, последствия от которых какие-то были хорошими, какие-то плохими. Как бы то ни было, все они привели его сюда, к этой женщине, к любви, которую он искал всю свою жизнь, к той связи, что есть между ним и Лиамом.

К покою.

К чистой, безусловной любви.

— И буду делать это всегда. — Она поцеловала костяшки его пальцев. — За прошедшие несколько недель я провела много времени, задаваясь вопросом, не было ли лучше для всех нас, если бы я ушла их «Темницы» в то утро, как и грозилась. Знаешь, тем утром, когда я проникла в твою постель и пыталась соблазнить тебя.

— О, помню. — Он спрятал ее маленькую руку в своих широких ладонях. — Ты напугала меня до усрачки.

Улыбка растянула ее губы.

— Я сама была в ужасе. Но если бы я ушла, как и грозилась, то мы бы уберегли друг друга от большого количества боли.

— Но…

— Но и пропустили бы много чудесного. Знаю.

— Я ни за что на свете не отпустил бы тебя. Плевать, через что мы прошли. Это того стоит.

Ее улыбка стала ослепительной.

— Это было на прошлый Хэллоуин, тогда я и не думала, что сегодня мы окажемся здесь. Я еще ни разу не целовала тебя. Едва ли знала Лиама. А это было меньше, чем четыре месяца назад. Теперь у нас общий дом, ребенок…

— И ты делаешь меня более счастливым, чем я когда-либо был. Я бы потратил три жизни, сидя за решеткой, только бы у меня были эти последние месяцы, проведенные вместе с тобой и Лиамом. — Хаммер положил руку ей на живот. — Может быть, я и не разделю с вами удовольствие от вида того, как будет расти этот ребенок. Но всегда буду частью тебя, Лиама и нашего ребенка. Вероятно, физически меня здесь не будет, но я надеюсь здесь быть.

Он поднял руку к ее сердцу и накрыл ее губы своим ртом.

— Будешь, — ее голос дрогнул. — Я не желаю делать это без тебя.

— Надеюсь, тебе и не придется, прелесть.

Рейн обхватила тонкими руками его щеки и притянула к своим губам. Хаммер не смог подавить стон. Невесомые поцелуи, которые она оставила в уголках его рта, были такими трепетными, что он едва не развалился на части. Они дарили утешение. Спокойствие. Впервые за свою жизнь Макен ослабил контроль и просто чувствовал.

Сверхчувствительная тлеющая связь, что всегда пульсировала между ними, обострила восприятие Макена. Время потеряло значение.

Когда он закрыл глаза, то все равно видел их, один стоп-кадр за другим, как вспыхивала их любовь. Хаммер сложил каждый снимок в копилку памяти, храня их на случай, если федералы его посадят. Он будет лелеять и переживать каждый момент, когда будет сходить с ума от горя, одиночества и потребности.

Но он не просто видел их вместе. В данный момент он был полностью с Рейн, так настроен на нее, распознавая каждый нюанс, что даже что-то такое простое, как ее дыхание, пробудило в нем чувства.

Изгиб ее губ пленил его. Он склонился ближе и обвел их пальцем. Ее завораживающий женский аромат витал в воздухе, пьянил. Она заставляла его до боли желать почувствовать ее, вкусить. Подмять ее под себя и никогда не выпускать.

— Я хочу заняться с тобой любовью, прелесть.

Ее ресницы опустились на щеки, а губы изогнулись в нежной улыбке.

— Мне бы это понравилось.

— Послушай меня, Рейн. Я имею в виду не секс и не энергетический обмен. Сегодня ночью я хочу быть просто мужчиной, который любит женщину.

— Макен… — Единственная слезинка прочертила дорожку вниз по ее щеке. — Я всегда ощущаю твою любовь.

Даже когда он был не с ней. Даже когда он отдавал ее не добровольно.

Подушечкой большого пальца он вытер прозрачную каплю и обнял девушку.

— Не знаю как, но я каждый день благодарю Бога за то, что ты есть.

Он не смог бы, не стал тратить больше ни секунды. С безграничной заботой он поднял любимую, прижав ее ближе, когда она обхватила его стройными ногами. Она скользнула руками по задней части его шеи и послала ему вопросительный взгляд.

— Я хочу касаться тебя так, как никогда не касался, — сказал он ей.

Пока Хаммер нес ее вверх по лестнице в спальню, Рейн зарылась лицом ему в шею, как если бы не могла прижаться ближе, не могла им надышаться.

Оказавшись за дверью, она зарылась пальцами в его волосы и снова притянула его к своим губам. Макен даже не успел дойти до постели, как им овладело желание. Он прижал ее к стене, завладел ее ртом и вложил в поцелуй всю душу. Он занимался любовью с ее ртом, смакуя, мучая, дразня, пока ласкал ее язык чувственными наступлениями и отступлениями. Она задержала дыхание, вцепилась в его рубашку, нежно потираясь об него и вскрикивая в мольбе, прося о любви и страсти, которые мог дать только он.

Рейн терлась об его эрекцию, натянувшую брюки. Она выгнулась, откинула назад голову. Сквозь преграду их одежды он мог чувствовать ее тугие соски, упирающиеся ему в грудь. Изящная линия ее шеи манила его. Хаммер не смог воспротивиться. Он провел губами по ее коже, вдохнув ее аромат, крепко удерживая Рейн, он со стоном проделал путь обратно к ее губам.

Она ждала, когда он коснется ее. Их рты слились. Она ощущалась такой маленькой, но живой в его руках, когда он развернулся и бережно понес ее к постели, затем положил посередине в сияние лунного света, падающего от окна.

Нависнув сверху, он смотрел на нее. Разглядывал. Изучал. Она взирала на него, ее губы припухли, глаза блестели от страсти.

Хаммер не отверг и не умалил важность момента волчьим оскалом или кривой ухмылкой. Вместо этого он обнажился, не сняв ни единой нитки, позволяя ей видеть его нутро, все, вплоть до костей.

До самой души.

Едва ли она понимала, как он сумеет прожить шесть лет, не открывая перед ней свое сердце. Как он вообще переживет следующие тридцать? Он дошел до потребности по Рейн, зависел от факта ее присутствия возле него. Он просто думал, что она всегда будет рядом. Полный шок от того, что он мог стать тем, кто уйдет, был почти сверх того, что он мог вынести.

Костяшками Макен провел вниз по ее щеке, большим пальцем приласкал ее нижнюю губу. Он посмотрел в ее вопрошающие глаза. На ее красивом лице были написаны все эмоции, которые она ощущала. Он мог прочитать ее с такой легкостью. Она хотела быть для него всем, желала отдать ему все, чего бы он ни захотел.

По какой-то причине она не догадывалась, что уже сделала это.

— Сегодня ночью твоя любовь нужна мне гораздо больше, чем власть над тобой, — прошептал Хаммер ей в губы. — Бери все, что пожелаешь. Тебе не нужно позволения на это.

У нее перехватило дыхание. Рейн обхватила его лицо.

— Я хочу всего тебя.

— Я твой. И был твоим дольше, чем мог признать.

Больше не сказав ни слова, Рейн села и расстегнула пуговицы на его рубашке, стянув ту с одного плеча, затем с другого, легкими касаниями губ и поцелуями покрывая обнажающуюся кожу. Затем она расстегнула ремень, поиграла с пуговицей на слаксах. Своим молящим взглядом она искушала его, зарождая покалывание не только в члене, но и по всему телу. Когда с тихим звуком была расстегнута молния, по коже у него побежали мурашки. Обычно он все контролировал. Теперь же он не мог справиться даже с собственным дыханием. Он никогда не чувствовал ничего похожего на это чудо — ощущение, что следующим своим касанием она сможет как утолить его нужду, так и вырвать сердце.

Хаммер подозревал, что это не единственные ощущения, которые она подарит ему этой ночью. Он был готов и ох-как-блять сильно желал испить их все.

Неоновые цифры на часах у изголовья светились синим в темной комнате. Он был потрясен, увидев, что с тех пор, как ушла семья О’Нейлов, прошло несколько часов. Как могло прийти ощущение, что он и Рейн были заключены в какой-то прекрасный пузырь, в котором не было течения времени и можно было задаваться вопросом, не лопнет ли он в любой момент?

Рейн плавно провела пальцами по его груди, мягко царапнув соски ногтями, вниз к пупку, прежде чем спустить штаны с бедер и обнажить ствол. Макен забыл о часах. Вместо этого он глубоко вздохнул и выдохнул, пока следил за каждой полной поклонения лаской. Зверь внутри него даже не приподнялся, словно знал, что мужчина не сможет выжить без ее любви.

— Никогда не устану касаться тебя, — пробормотала Рейн, — ощущать твердые мускулы под гладкой горячей кожей.

Он мучительно втянул в себя воздух, пока она искушала его скользящими ладонями и касаниями губ.

— Я таю каждый раз, когда ты меня касаешься.

Покалывающие ощущения от пробужденной плоти распространялись до тех пор, пока он не мог бы поклясться, что его сердце разлетелось на куски.

— Сними штаны, — пробормотала она, процарапывая себе путь вверх по его плечам и прижавшись к его челюсти.

Господи, ему хотелось не двигаться, а просто лежать и наслаждаться ее любовью.

Почему он никогда не знал, сколько удовольствия может подарить ему женщина, если не он будет командовать?

Потому что он никогда не позволял кому-либо иметь над ним такого рода власть.

Ради Рейн он уступил. Непроизвольный стон протеста вырвался у него из груди, но он скинул штаны и вернулся в постель, встав над девушкой на колени и просто ожидая.

Она улыбалась, поедая его взглядом. Пока она оставалась полностью одетой, у нее имелось очевидное преимущество. Хаммер понял всю иронию смены их ролей, но ему было плевать. Он просто закрыл глаза и вспоминал ощущение ее нежных, мягких рук, ласкающих каждую часть его тела.

Когда она прошлась языком по каждой мышце его пресса и обхватила пальцами его ноющий член, бедра Хаммера качнулись вперед. Она убивала его… как и всегда… но этот случай был совершенно другим. Для мужчины, повернутом на контроле, она раскрывала его быстрее, чем сматывала нить.

Удивительно, но ему будто… нравилось.

— Рейн, малышка, я хочу ощутить твою кожу. Мне нужно зацеловать тебя всю. — Он не требовал от нее раздеться и не говорил, что намерен снять с нее одежду. Он просто начал раздевать ее.

И хотел, чтобы это длилось вечность.

Хаммер потянулся к краю ее ярко-розовой футболки, сдвигая вверх по ее животу, груди и над головой. Он поднялся на ноги, помог ей встать перед ним. Обернув руки вокруг ее талии, он нащупал пуговицу и замочек на короткой юбке. Расстегнул и спустил одежду по бедрам. Благодаря его ловким пальцам, ее бюстгальтер упал следующим. С улыбкой он опустил ладони на выпуклость ее живота.

— Я изменилась, — она прикусила губу.

— Ты прекрасна. Сейчас ты больше похожа на женщину. На нашу женщину.

Она была такой совершенной, маленькой, хрупкой по сравнению с ним и Лиамом. Удивительно, как они не сломали ее. В некоторых случаях она была намного более выносливой. Она будет изумительной матерью. В этом у него не было сомнений. С каждым днем изменения, происходящие в ее теле, становились все более очевидными. Что еще он пропустит. Еще одна боль, которую Хаммер не мог унять.

Из-за того, что он больше не мог ждать ни минуты, он ринулся с поцелуем к ее губам. Но легкое прикосновение превратилось в нечто большее. Он погрузился в нее, утонул в ней, падая все глубже и глубже…

Проклятье, он потеряет ее. Каждый вздох, каждый крик экстаза, каждый задыхающийся вопль, каждое хихиканье и смех, каждое слово во время ругани и каждую гребаную слезинку, которую она прольет по нему.

Когда Хаммер отстранился, чтобы запечатлеть ее взглядом, то увидел глубокую печаль на ее лице.

Она рвано вздохнула.

— Мак…

Он вновь поймал ее губы, украв слова. Он не хотел разговаривать о ее будущем, которое, вероятно, не будет включать его самого, и отказывался тратить хотя бы секунду, погрузившись в сожаление. Ему хотелось объединить свои сердце и душу с ее и пронести эту бесценную ношу до конца их дней.

Ее губы задрожали под его губами. Макен чувствовал, как ее теплые слезы скатываются между ними. Его охватила печаль. Хаммер подавил ее. Никто и ничто не испортит их пребывание друг с другом.

Обхватив ее затылок, он нежно скользнул ей в рот. Поглаживая каждую впадинку и выпуклость, он вздохнул, когда их языки слились в плавном, влажном скольжении.

Когда он отстранился и ткнулся носом ей в щеку, покрывая ту нежными поцелуями, из ее горла вырвались короткие всхлипы.

Сердце Хаммера распадалось на части. Он наконец встретился лицом к лицу с собственными призраками, убедил себя, что настало время начать жизнь заново… а теперь? Он может потерять все это.

Не доказав, сколько она для него значит.

Стирая большими пальцами слезы с ее щек, он покачал головой.

— Никаких слез, прелесть. Я даю тебе больше власти над собой, чем сознательно давал кому-либо за всю свою жизнь. Я хочу посвятить каждую секунду этой ночи памяти. Ты поступишь так же?

Рейн рвано вздохнула, затем прижала ладонь к губам. Оставив поцелуй в центре ладони, она положила его руку поверх своего сердца.

— Сегодняшней ночью, завтра… я увлеку тебя за собой навечно, Макен.

Ее нижняя губа задрожала, но ради него Рейн взяла себя в руки. Она обхватила его за шею и притянула к своим губам. Хаммер охотно поддался, лаская ее нежную обнаженную плоть, упиваясь ощущением того, как она омывала его своей любовью. Когда она провела языком по его сомкнутым губам, он открылся ей, позволив исследовать, как она делала для него.

Распаляясь, она обхватила его запястье рукой и положила его ладонь на свою грудь. Он поддался ее желанию и поднял вторую руку, сминая эти тяжелые полушария, скользя большими пальцами по соскам. Она вскрикнула ему в рот и выгнулась.

— Ты мне нужен, Макен, — пробормотала она.

— Ты тоже нужна мне.

Зацеловав ее до бесчувствия, он потянул Рейн на постель за собой. Ее трясло, и он откинул волосы с ее лица в самой нежной ласке, затем снова поцеловал, смакуя гладкость ее губ и языка. Казалось, он не мог насытиться. Проложив ртом дорожку по ее челюсти, он наклонился, покусывая и тут же облизывая чувствительное местечко за ушком.

Она обняла его и впилась маленькими ноготками в его спину. Он задрожал, и его член дернулся. Ему хотелось раздвинуть ее влажные складочки и погрузиться в нее. Вместо этого он опустился еще ниже и захватил губами один из сладких сочных сосков. От вздоха наслаждения ее плечи приподнялись над матрацем, словно предлагая себя ему. Хаммер не спешил и томно омывал обе груди влажным жаром, пока Рейн не захныкала, и не стала выгибаться и стонать.

Окружающий их воздух загустел. Жар и жажда превратились в необходимость.

Тем не менее Хаммер не собирался спешить с этими полными нежности моментами. Рейн была слишком особенной, слишком важной. Ее стоны и мольбы воспламеняли его, но этот огонь был совершенно не похож на все, что он чувствовал раньше. Макен удивлялся, как мог прожить жизнь, не зная о таком сносящим мозг состоянии и потоке необузданной страсти. До сих пор он не понимал, что любимые люди, когда он отдает им власть, возвращают её ему в десятикратном размере.

Когда он поднял голову, то увидел, что ее лицо сияет от любви… чистой, первобытной, правдивой. Его сердце сжалось. Тело задрожало.

— Я мог бы остаться здесь, на всю жизнь потерявшись в твоих глазах.

— Сделай это, — простонала она. — Останься со мной. Навсегда. Пожалуйста.

Он никогда не давал обещаний, которые не мог выполнить. И не собирался начинать сейчас. Он слишком любил Рейн, чтобы лгать.

Макен подавил боль, поднимающуюся внутри, и мягко поцеловал Рейн.

— Я буду с тобой все время, сколько будет длиться наша вечность, прелесть. Даю слово.

— Нашей вечности никогда не будет достаточно.

Он кивнул и прижался своим лбом к ее лбу.

— Тогда мы сделаем каждую гребаную секунду неповторимой.

Подняв голову, он переместил вес. Нависнув над девушкой и опираясь на одну руку, другой он потянулся между их телами и обхватил уже готовый член. Рейн в молчаливой просьбе развела ноги.

Открываясь.

Приглашая.

Не защищаясь, она обнажила перед ним свои сердце и душу.

Он пристально смотрел на нее сверху вниз, она выглядела словно мечта каждого мужчины. Она всегда принадлежала ему.

Рейн была самым любимым даром, который когда-либо делала ему жизнь. Она была великолепна. От иссиня-черных волос, рассыпавшихся по белой подушке, до окрашенных розовым лаком нежных пальчиков ног, включая каждую дерзкую, волевую, отзывчивую часть между ними.

От всего этого ее великолепия у него перехватывало дыхание, всегда так было… и всегда будет.

Его взгляд застыл на ней, Хаммер неровно втянул воздух.

— Навсегда, прелесть.

— Навсегда. — Две крупные слезинки пролились из ее глаз.

Горьковато-сладкая улыбка приподняла уголки его губ, когда он, медленно надавливая, направил свой член в ее влажные складочки. Медленно погружаться в ее припухшую сердцевину было сродни близости к раю, насколько такое было возможно.

Глядя в ее полные слез глаза, Хаммер продвигался вперед, потихоньку, а Рейн прижимала его все сильнее. Вцепилась так, словно никогда не отпустит. С надеждой, что никому из них никогда не придется расстаться.

Хаммер расположился внутри нее. Груди Рейн поднимались и опускались, пока гладкие стеночки окружали его своим жаром, самой ее сущностью. Он вышел из нее таким же тщательно-неторопливым движением, наблюдая, как раскрываются ее губы и чувства отражаются на лице.

— Ты так чертовски красива. — Хаммеру хотелось плакать.

— Ты заставляешь меня чувствовать себя красивой. Живой и любимой. О, Макен…

— Рейн вздохнула и обняла его.

Хаммер зарылся лицом ей в шею. Обеими руками он сжал ее за бедра и усадил на себя, погружаясь глубже. Он нежно обхватил ее за талию, а затем медленно приподнял и опустил на свой ствол. Она взяла в ладони его щеки и поцеловала, прижавшись ртом к его губам.

Заключенные в самодельный пузырь совершенства, их стоны и вскрики наполнили воздух в песне страсти. Языки переплелись, тела раскачивались — это была физическая поэма их любви. Неторопливо, чувственно они поднимались к звездам, распадаясь на блестящие обнаженные частицы эротической красоты.

Бескостные, истощенные и полностью удовлетворенные, они оставались связанными воедино. Он держал ее в своих объятиях, пока по телам пробегали отголоски страсти. Хаммер поклялся, что проведет следующие сорок два дня в любви и заботе о ней, оставляя у нее внутри нестираемую печать, чтобы память о нем продолжала гореть в ней, словно пламя.

Этого было недостаточно. Никогда не будет достаточно, ни для кого из них.

Хаммер подавил боль, закрыл глаза и притянул Рейн еще ближе. Пока он проводил пальцами по ее волосам, она уплыла в сон. Слушая ритмичный звук ее дыхания, он наслаждался мягкостью ее кожи, ощущением ее тепла, пышным телом рядом, смешанным ароматом их секса.

Когда в комнату скользнул Лиам и, улыбнувшись им, наклонился, чтобы поцеловать Рейн во все еще румяную щечку, Макен подарил улыбку лучшему другу. И впервые в своей жизни он почувствовал себя хорошо и по-настоящему цельным.