Прекрасные создания

Глава 6 Двенадцатое сентября. Гринбрайер

(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)

Не надо.

Я слышал ее голос в своей голове, по крайней мере, мне так казалось.

Оно того не стоит, Итан.

Стоит.

Именно поэтому я отодвинул стул и бросился вперед по коридору за ней. Я понимал, что делаю. Я принял другую сторону. Теперь у меня начнутся совсем другие неприятности, но меня это не волновало.

Дело было не только в Лене. Она была не первой. Всю свою жизнь, я наблюдал, как они это делают с другими. Они сделали то же самое с Эллисон Бёрч, когда состояние ее экземы ухудшилось настолько, что никто не мог сидеть с ней рядом на ланче, и с беднягой Скутером Ричманом, потому что он хуже всех играл на тромбоне за всю историю симфонического оркестра Джексона.

Даже если я никогда и не писал маркером «ЛУЗЕР» на шкафчике, я всегда стоял рядом и много раз видел это. Другое дело, что мне это никогда не нравилось. Но никогда настолько, чтобы выйти из класса.

Но кто-то должен был сделать хоть что-нибудь. Вся школа не могла просто так унижать одного человека. И весь город не мог ополчиться на одну семью. Не считая того, конечно, что они вполне благополучно всегда это делали. Наверное, именно поэтому Мэйкон Равенвуд не покидал своего дома с момента моего рождения.

Я знал, что я делаю.

Нет, ты не знаешь. Ты думаешь, что ты знаешь, но это не так.

Она снова была в моей голове, словно так было всегда.

Я знал, что меня ждет завтра, но все это было уже не важно для меня. Все, что меня заботило — найти ее. И я не мог сказать, делаю ли я это ради нее или для себя. В любом случае выбора у меня не было.

Я остановился возле кабинета биологии, запыхавшись. Линк только взглянул на меня, и без лишних вопросов бросил мне свои ключи, покачав головой. Я поймал их и побежал дальше. Я был уверен, что знаю, где ее найти. Если я прав, то она пошла туда, куда пошел бы любой из нас. И куда пошел бы я.

Она пошла домой. Даже если домом был особняк Равенвуда, и она идет домой к местному Страшиле Рэдли.

Особняк Равенвуда выступил из тумана передо мной. Он высился на холме, словно бросая мне вызов. Я не могу сказать, что я испугался, потому что это было не совсем подходящее слово. Мне было страшно, когда полиция постучалась в дверь в ночь, когда погибла моя мама. Мне было страшно, когда отец исчез в своем кабинете, и я понял, что он никогда не выйдет оттуда. В детстве я испугался, увидев Амму в темном настрое, после того как выяснил, что сделанные ею маленькие куклы вовсе не игрушки.

Я не боялся Равенвуда, даже если все на самом деле окажется настолько жутким, насколько выглядело. Необъяснимое было чем-то вроде местного колорита на Юге — в каждом городе был свой дом с привидениями, и, если вы расспросите местных жителей, то как минимум трое будут клясться, что видели одно или два привидения. Кроме того, я жил с Аммой, верования которой включали в себя окраску ставень светло-синей краской, чтобы отогнать духов, и чьи амулеты были сделаны из пучков конского волоса и грязи. Так что я привык к странностям. Но Старик Равенвуд — другое дело.

Я подошел к воротам и нерешительно положил руку на покореженное железо. Ворота со скрипом открылись. И ничего не произошло. Ни тебе молний, ни пламени, ни ураганного ветра. Я не знаю, чего я ждал, но, если я что-то понял о Лене на сегодняшний день, так это то, что надо быть готовым к неожиданностям и соблюдать осторожность.

Если бы кто-то месяц назад сказал мне, что я зайду в эти ворота и поднимусь на холм или вообще поставлю ногу на землю Равенвуда, я бы ответил этому человеку, что он сошел с ума. В городке вроде Гатлина, где все предсказуемо, этого я предвидеть не смог. В прошлый раз я остановился у ворот. Чем ближе я подходил, тем виднее становилась царившая тут разруха. Огромный дом — особняк Равенвуда — выглядел как типичная южная плантация, именно такая, какую ожидают увидеть туристы из северных штатов, насмотревшиеся фильмов вроде «Унесенных ветром».

Дом все еще производил впечатление, по крайней мере, размерами. Стоя в окружении пальм и кипарисов, он мог бы быть отличным местом, где люди сидели бы на крыльце, попивая мятный джулеп№ и играя в карты дни напролет. Если бы он не разваливался, и если бы это был не Равенвуд.

Особняк был построен в стиле греческого возрождения, что очень нетипично для Гатлина. В нашем городе было множество плантаторских домов классического федеративного стиля, из-за чего Равенвуд всегда был словно бельмо на глазу. Огромные белые дорические колонны с облупившейся за годы небрежного отношения краской поддерживали крышу, которая слишком резко прогнулась с одной стороны, создавая впечатление, что дом сгорбился, как скрученная радикулитом старуха. Растрескавшееся крытое крыльцо отошло от дома, угрожая разрушиться от малейшего прикосновения. Плющ так плотно заплел стены, что далеко не везде можно было разглядеть окна нижнего этажа. Казалось, что растения хотели поглотить этот дом, пытаясь погрузить его в самые недра земли, на которой он был построен.

Сверху над дверью было перекрытие — такая балка, которая располагается над входом в некоторых действительно старых домах. Я заметил что-то вроде резьбы на перекрытии. Символы. Похожие на круги и полумесяцы, наверное, фазы Луны. Я осторожно поднялся по скрипучей ступеньке, чтобы взглянуть на них поближе. Я кое-что знал об этих перекрытиях. Моя мама была историком, экспертом по Гражданской войне, и она всегда обращала на них мое внимание во время наших бесчисленных паломничеств по историческим местам Гатлина в пределах дня езды на машине. Она говорила, что они были довольно распространены в старинных зданиях и замках Англии и Шотландии. Именно оттуда приехали некоторые местные жители, которые тогда еще местными не были.

Но раньше я не видел, чтобы на них писали символы, только слова. Эти же больше походили на иероглифы, окружавшие единственное слово на языке, которого я не знал. Наверное, эта надпись что-то значила для поколений Равенвудов, живших здесь до того, как поместье пришло в упадок.

Я вздохнул и преодолел оставшиеся ступеньки, перешагивая через одну. Поразмыслив, я решил, что мои шансы не проваливаться сквозь ступени увеличатся на пятьдесят процентов, если я буду ступать только на половину из них. Так я добрался до большого латунного кольца, торчавшего из пасти льва и служившего дверным молотком, и постучал. Затем постучал еще раз, еще, и еще… Ее не было дома. Похоже, я ошибался.

Но тут я услышал знакомую мелодию — «Шестнадцать лун». Она все-таки была где-то рядом.

Я потянул вниз проржавевшую дверную ручку. Дверь застонала, и даже болты с другой стороны вторили ей. Я уже приготовился было к тому, что увижу Мэйкона Равенвуда, которого никто в городе не видел, по крайней мере, за всю мою жизнь. Но дверь не открылась.

Я поднял глаза на перекрытие над дверью, и что-то подсказало мне, что ответ надо искать там. Что страшного могло случиться? Разве что дверь бы не открылась. Инстинктивно я коснулся центрального рисунка резьбы у меня над головой. Полумесяца. Когда я нажал на него, то почувствовал, как дерево поддается моему нажатию. Видимо, это был какой-то спусковой механизм.

Дверь беззвучно распахнулась. Я перешагнул через порог. Дороги назад не было.

Свет лился через окна, что было совершенно невероятным, учитывая, что снаружи они были намертво оплетены лианами и засыпаны обломками дома. И все же внутри все было ярким, светлым и абсолютно новым. Никакой антикварной мебели и масляных картин Равенвудов, предков Старика Равенвуда, никаких реликвий военного времени. Все здесь скорее было похоже на страницу из модного мебельного каталога. Мягкие диваны, стулья и столы со стеклянными столешницами со сложенными на них карманными изданиями. Все было таким обыденным, таким новым. Я бы совсем не удивился, если бы увидел, что на заднем дворе все еще припаркован грузовик доставки.

— Лена?

Винтовая лестница, похоже, вела на чердак, казалось, что она продолжает тянуться вверх, гораздо выше второго этажа. Я не видел, где она заканчивалась.

— Мистер Равенвуд? — Я услышал эхо своего собственного голоса, отразившееся от потолка. Похоже, никого нет дома. По крайней мере, никому не интересно поговорить со мной. Я услышал шорох позади и отпрыгнул, едва не споткнувшись о бархатное кресло.

Это была угольно-черная собака или даже волк. Что-то вроде жутковатого домашнего животного, потому что на нем был надет тяжелый кожаный ошейник с подвеской в виде серебряной луны, которая звенела, когда зверь двигался. Он смотрел прямо на меня, словно предугадывая мое следующее движение. В его глазах было что-то странное. Они были слишком круглыми, слишком человеческими.

Волко-пес зарычал на меня, обнажив свои зубы. Рык стал громче и пронзительнее, больше похоже на крик. И тогда я сделал то, что сделал бы любой человек на моем месте.

Я побежал.

Я скатился с лестницы еще до того, как мои глаза успели привыкнуть к свету. Я продолжал мчаться вниз по дорожке из гравия, подальше от поместья Равенвудов, подальше от жуткого домашнего животного, странных символов и бросающей в дрожь двери, обратно в безопасный тусклый дневной свет. Я мчался вперед и вперед, через заросшие поля и рощи неухоженных деревьев, заросли ежевики и кустарников. Я не думал о том, куда я бегу, главное было убежать, как можно дальше.

Я остановился и согнулся пополам, упершись руками в колени, легкие разрывались. Ног я почти не чувствовал. Когда я поднял голову, то увидел полуразрушенную каменную стену прямо передо мной. Можно было даже рассмотреть верхушки деревьев из-за стены.

Я почувствовал знакомый запах. Лимонные деревья. Она была здесь.

Я же говорила тебе не приходить.

Я знаю.

Мы разговаривали, хотя, именно разговором наш диалог не был. Но так же, как и в классе, я слышал ее голос в своей голове, словно она стояла рядом и нашептывала эти слова мне на ухо.

Меня потянуло к ней. Это был окруженный стеной сад, что-то вроде тайного сада, такого, о котором моя мама могла бы прочитать из любимых ею в детстве книг в Саванне. Должно быть, это место очень старое. Каменная стена осыпалась кое-где, а местами была полностью разрушена. Когда я пролез через занавес из вьющихся растений, которые скрыли старую, прогнившую деревянную арку, мне показалось, что я слышу чей-то плач. Я вглядывался в деревья и кустарники, но не мог рассмотреть ее.

— Лена?

Мне никто не ответил. Мой голос звучал странно, словно чужой, отражаясь эхом от каменных стен, окружавших маленькую рощицу. Я продрался через росший на моем пути куст и сломал ветку. Розмарин. Ну конечно. А на дереве над моей головой висел удивительно гладкий, идеальный желтый лимон.

— Это Итан.

Поскольку приглушенные рыдания стали громче, я понял, что двигаюсь в верном направлении.

— Говорю же, уходи, — голос у нее был охрипший. Наверное, она плакала с того самого момента, как ушла из школы.

— Я знаю, я слышал тебя, — это было правдой, и я не мог объяснить этого. Я осторожно обошел кустарник дикого розмарина, спотыкаясь о торчавшие из земли корни.

— Правда? — похоже, ее это известие заинтересовало и моментально отвлекло.

— Правда, — происходящее напоминало мне сон — я слышал только ее голос, хотя сейчас она была здесь и рыдала в непонятно где находящемся разросшемся саду, а не выскальзывала из моих пальцев.

Я раздвинул плотную завесу ветвей и увидел ее, она лежала в высокой траве, поджав колени, и смотрела в голубое небо. Одна рука была запрокинута за голову, а другой она вцепилась в траву так, словно боялась улететь в небо, если разожмет пальцы. Подол ее серого платья разметался вокруг нее. Лицо было мокрым от слез.

— Тогда почему ты этого не сделал?

— Чего не сделал?

— Не ушел?

— Я хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

Я опустился на землю рядом с ней. Земля оказалась на удивление твердой. Я пошарил рукой под собой и обнаружил, что сижу на гладком и плоском камне, полностью покрытом буйной растительностью.

Стоило мне лечь, как она села, я сел, и она тут же упала обратно в траву. Каждое мое движение по отношению к ней было неловким.

Наконец, мы оба улеглись, глядя в голубое небо. Оно уже меняло цвет на серый — именно такого цвета небо в Гатлине в сезон ураганов.

— Они все ненавидят меня.

— Не все. Уж точно не я и не Линк, мой лучший друг.

Молчание.

— Ты ведь даже меня не знаешь. Погоди немного, и ты, наверное, возненавидишь меня также.

— Я же тебя чуть не задавил, помнишь? Так что придется мне любезничать с тобой, чтобы не сдала копам.

Шутка была так себе. Но у меня получилось вызвать самую маленькую улыбку, которую я когда-либо видел.

— Это как раз идет первым номером в моем списке. Я сдам тебя тому толстому парню, который целыми днями сидит возле супермаркета, — и она снова повернулась лицом к небу. Я смотрел на нее.

— Дай им шанс. Они не всегда так себя ведут. В смысле, это только сейчас. Они завидуют. Ты ведь понимаешь это, да?

— Ага, конечно.

— Завидуют, — я посмотрел на нее сквозь высокую траву. — Я завидую.

Она покачала головой.

— Тогда ты спятил. Завидовать нечему, ну, только если ты обожаешь завтракать в одиночестве.

— Ты объездила всю страну.

Она меня не поняла.

— Ну и что? А ты ходишь в одну и ту же школу и живешь в одном и том же доме всю свою жизнь.

— Ну да, в этом-то и вся проблема.

— Поверь мне, это не проблема. Я кое-что знаю о проблемах.

— Но ты же побывала в разных местах, видела разные вещи. Я убил бы за такую возможность.

— Ага, в полном одиночестве. У тебя есть лучший друг, а у меня только собака.

— Но ты никого не боишься. Ты делаешь все, что хочешь и говоришь все, что думаешь. А все остальные вокруг боятся быть самими собой.

Лена уставилась на черный лак на своем указательном пальце.

— Иногда мне хочется быть как все, но я не могу изменить того, кто я есть. Я пыталась. Но я всегда неправильно одевалась, всегда говорила не то, и рано или поздно все шло наперекосяк. Я бы хотела быть собой и при этом иметь друзей, которые замечали бы, есть я в школе или нет.

— Поверь мне, они заметят. По крайней мере, сегодня заметили.

Она почти рассмеялась, почти.

— Я имею в виду, заметят в хорошем смысле.

Я отвел взгляд.

Я замечаю.

Что?

Есть ты в школе или нет.

— Тогда, по-моему, ты сумасшедший, — но ее слова прозвучали так, будто она улыбалась.

Глядя на нее, я внезапно понял, что не имеет никакого значения, будет ли у меня место за столом в кафетерии или нет. Я не находил объяснений, но она была… вернее, это было… чем-то большим. Я просто не смог бы сидеть рядом и смотреть, как остальные пытаются ее унизить. Только не ее.

— Знаешь, это всегда так, — произнесла она в небо. Проплывающие облака меняли цвет на темный серо-голубой.

— Облачно?

— Нет, в школе, со мной, — она подняла руку и взмахнула.

Облако будто свернуло по направлению ее руки. Она вытерла глаза рукавом.

— Не то, чтобы меня сильно волновало, нравлюсь я им или нет. Я просто не хочу, чтобы они автоматически ненавидели меня.

Теперь облако стало круглым.

— Эти идиотки? Через несколько месяцев Эмили получит новую машину, Саванна — корону, Иден выкрасит волосы в новый цвет, а у Шарлоты будет… ну, я не знаю, ребенок, татуировка или еще что-нибудь, и все это останется в забытом прошлом, — это была ложь, и она знала это.

Лена снова махнула рукой. Теперь облако стало похоже на чуть выпуклый круг, а потом приняло форму луны.

— Я знаю, что они идиотки. Конечно, они идиотки. Со всеми этими крашеными белыми волосами и дурацкими маленькими блестящими сумочками под цвет одежды.

— Точно. Они тупые. Кого это волнует?

— Меня. Мне не все равно. И поэтому я тупая. Поэтому я в сто тысяч раз глупее глупого. Я глупею от власти дураков, — она махнула рукой и луну сдуло ветром.

— Ничего глупее не слышал, — я наблюдал за ней краешком глаза. Она пыталась не улыбнуться. Мы оба помолчали какое-то время.

— Знаешь, что глупо? Я прячу книги под кроватью, — сказал я как ни в чем не бывало.

— Какие?

— Романы. Толстой, Сэлинджер, Воннегут. И я читаю их. Ну, знаешь, мне нравится.

Она перевернулась и оперлась на локоть.

— Да? И что об этом думают твои друзья-баскетболисты?

— Ну, скажем, что я об этом помалкиваю и сосредотачиваюсь на прыжках.

— Понятно. В школе я заметила, что ты сосредоточен на комиксах, — она пыталась произнести это обыденным тоном. — «Серебряный Серфер». Я видела, как ты читал его, до того, как все случилось.

Ты заметила?

Стало быть, заметила.

Я не знаю, на самом ли деле мы разговаривали, или мне это только казалось, хотя настолько ненормальным я все-таки не был… пока.

Она сменила тему разговора, вернее, вернулась к предыдущей.

— Я тоже читаю. В основном поэзию.

Я представил себе, как она, растянувшись на своей кровати, читает стихи. Правда, мне трудно было представить кровать в особняке Равенвуда.

— Да? Я читал того парня, Буковского, — это было правдой, если два стиха считаются.

— У меня есть все его книги.

Я знал, что она не хотела говорить о том, что произошло, но я не мог больше молчать. Я хотел знать.

— Так ты мне расскажешь?

— О чем?

— О том, что там случилось.

Она надолго замолчала, села и принялась вырывать траву вокруг себя. Затем плюхнулась обратно на живот и посмотрела мне в глаза. Теперь ее лицо было всего в нескольких дюймах от моего. А я лежал, застыв, стараясь услышать каждое сказанное ею слово.

— На самом деле, я не знаю. Такие вещи иногда со мной случаются, и я не могу их контролировать.

— Как сны? — я смотрел на нее, пытаясь увидеть хотя бы намек на узнавание.

— Да, как сны, — не задумываясь сказала она, а затем вздрогнула и посмотрела на меня, пораженная. Я ни в чем не ошибся.

— Ты помнишь эти сны?

Она спрятала лицо в ладонях. Я сел.

— Я знаю, что это была ты, а ты знаешь, что это был я. Ты знаешь, о чем я говорил все это время, — я убрал ее руки от ее лица, и по моим рукам побежали мурашки.

Ты та самая девушка.

— Почему ты не сказала прошлой ночью?

Я не хотела, чтобы ты узнал.

Она не смотрела на меня.

— Почему? — это слово прозвучало слишком громко в тишине сада.

А когда она посмотрела на меня, ее лицо было бледным, изменившимся. Она испугалась. Ее глаза теперь были цвета предштормового моря на побережье Каролины.

— Я не ожидала, что ты будешь здесь, Итан. Я думала, это просто сны. Я не знала, что ты настоящий.

— Но когда ты поняла, что я — это я, почему ничего не сказала?

— Моя жизнь — очень сложная штука. Я не хотела, чтобы ты… чтобы вообще кто-либо оказался впутанным…

У меня не было ни малейшего представления, о чем она говорит. Я все еще прикасался к ее руке, и это кружило мне голову. Я нащупал грубый камень под нами и вцепился в его край для поддержки. Но моя рука наткнулась на что-то маленькое и круглое на краю камня. То ли на жука, то ли на камень. Оно словно само прыгнуло мне в руку.

А потом нас будто прошибло током. Я почувствовал, как Лена сжала мою руку.

Что происходит, Итан?

Я не знаю.

Все вокруг меня изменилось, словно я параллельно находился в каком-то другом месте. Я был и в саду, и еще где-то. И запах лимонов сменился на запах гари…

Была уже полночь, но небо было в огне. Языки пламени вздымались в небо, выбрасывая огромные клубы дыма и поглощая все на своем пути. Даже луну. Земля превратилась в болото. Пепелище поместья было пропитано дождями, которые лили до пожара. Если бы сегодня был дождь… Женевьева закашлялась от дыма, так обжигавшего ей горло, что было больно дышать. Грязь налипла на подол ее юбок, заставляя ее путаться на каждом шагу в массивных складках ткани, но она заставляла себя идти дальше.

Это был конец света. Конец ее мира.

Она слышала крики вперемешку с выстрелами и неумолимым ревом пламени. Она слышала голоса солдат, выкрикивающих приказы об убийстве.

— Сожгите эти дома. Пусть мятежники почувствуют всю тяжесть своего поражения. Жгите дотла!

И один за другим солдаты Федерации поджигали дома плантаторов их же собственным керосином, простынями и занавесками. И Женевьева видела, как один за другим дома ее соседей, друзей и ее семьи поглощало пламя. Страшнее всего то, что большинство этих друзей и родственников тоже пали жертвами огня в своих родных домах.

Именно поэтому она бежала в дыму на огонь — прямо в лапы чудовищу. Она должна добраться до Гринбраейра раньше, чем солдаты. И у нее мало времени. Солдаты действовали методично, поджигая один за другим дома вдоль Санти. Они уже сожгли Блэквелл, следующим будет Доув Кроссинг, а затем Гринбрайер и Равенвуд. Армия генерала Шермана начала кампанию по сожжению плантаций за сотню миль до Гатлина. Они сожгли дотла Колумбию, и продолжали идти на восток, сжигая все на своем пути. Когда они достигли окрестностей Гатлина, над городом еще развевался флаг Конфедерации, и это их только подхлестнуло.

Запах подсказал ей, что она опоздала. Лимонные деревья. Терпкий запах лимонов смешался с запахом пепла. Они жгли лимонные деревья.

Мама Женевьевы любила эти деревья. Поэтому ее отец съездил на плантации в Джорджии, когда она была еще девочкой, и привез маме два лимонных дерева. Все говорили, что они не будут расти, что холодный зимний ветер Южной Каролины убьет их. Но мама Женевьевы никого не слушала. Она посадила эти деревья прямо перед хлопковыми полями, и ухаживала за ними сама. Холодными зимними ночами она укутывала деревья шерстяными одеялами и рыхлила землю у корней, чтобы выходила влага. И деревья росли. Они росли так хорошо, что годы спустя отец Женевьевы привез еще двадцать восемь саженцев. Другие леди тоже просили у своих мужей привезти им лимонные деревья, и кое-кому даже удалось заполучить два-три растения. Но никому не удалось вырастить их. Казалось, что деревья цветут лишь в Гринбрайере, в руках ее матери.

Ничто не могло убить эти деревья. До сегодняшнего дня.

— Что это было?

Я почувствовал, как Лена выдернула свою руку из моей, и открыл глаза. Ее трясло. Я разжал руку и посмотрел на штуку, которую я так неосторожно схватил на камне.

— Я думаю, это связано с ней.

Моя рука держала разбитую старую камею, черную и овальную, с женским лицом, выгравированном из слоновой кости и перламутра. Лицо было очень тонкой работы. С одной стороны я заметил небольшую вмятину.

— Смотри, по-моему, это медальон.

Я нажал на пружину, и камея открылась, показав маленькую надпись внутри.

— Здесь написано только «гринбрайер». И дата.

Она села.

— Что это значит — Гринбрайер?

— Наверно, вот это место. Это уже не Равенвуд. Это Гринбрайер. Соседняя плантация.

— А это видение, огонь, ты тоже это видел?

Я кивнул. Было слишком жутко, чтобы говорить об этом вслух.

— Похоже, что это и есть Гринбрайер, ну или то, что от него осталось.

— Дай-ка взглянуть на медальон.

Я осторожно передал ей его. Судя по его виду, ему довелось многое пережить, может быть даже пожар из нашего видения. Лена вертела его в руках.

— Одиннадцатое февраля, 1865 года, — она уронила медальон, побледнев.

— Что случилось?

Она уставилась на траву.

— Одиннадцатое февраля — мой день рождения.

— Это всего лишь совпадение. Ранний подарок на день рождения.

— В моей жизни не бывает совпадений.

Я поднял медальон и перевернул его. На крышке были выгравированы инициалы двух человек.

— И.К.У. и Ж.К.Д. Должно быть, медальон принадлежал одному из них, — я запнулся. — Странно. Мои инициалы И.Л.У.

— Мой день рождения, твои инициалы. Тебе не кажется, что это более чем странно?

Может быть, она права. Но…

— Надо попробовать еще раз, чтобы все выяснить, — меня неудержимо тянуло повторить опыт, будто это был комариный укус, который хотелось почесать как следует.

— Не знаю. Это может быть опасным. Я себя чувствовала так, словно действительно там побывала. У меня глаза до сих пор болят от дыма.

Она была права. Мы не покидали этого сада, но чувствовали себя так, словно побывали прямо в центре пожара. Я даже ощущал дым в своих легких, но это не имело значения. Я должен был узнать.

Я взял медальон и протянул ей руку.

— Давай, ты же смелая.

Это был вызов. Она закатила глаза, но все равно подвинулась ближе. Ее пальцы прикоснулись к моим, и я почувствовал, как тепло разливается по моим рукам. Электрические мурашки. Не знаю, как по-другому описать это ощущение.

Я закрыл глаза в ожидании, и… ничего. Я открыл глаза.

— Может, нам это только почудилось? Может у него батарейки сели?

Лена посмотрела на меня как на идиота, как на Эрла Питти на алгебре — уже во второй раз.

— Может, ты просто не можешь подобным вещам приказывать, что и когда им делать.

Она встала и отряхнулась.

— Мне пора.

Она замолчала, взглянув на меня.

— Знаешь, ты совсем не такой, как я ожидала.

Она повернулась и пошла на выход из сада, пробираясь между лимонными деревьями.

— Стой! — крикнул я ей, но она продолжала идти. Я попытался догнать ее, но спотыкался о корни деревьев. Возле последнего лимонного дерева она остановилась.

— Не делай этого.

— Не делать чего?

Она даже не посмотрела на меня.

— Просто оставь меня в покое, пока все еще более-менее в порядке.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Серьезно. Но я очень стараюсь прямо сейчас.

— Забудь.

— Ты думаешь, что ты единственный человек с проблемами?

— Нет. Но я вроде как эксперт в этой области, — она опять повернулась к выходу.

Я заколебался, но все равно положил ей руку на плечо. Оно было теплым в лучах закатного солнца. Я даже чувствовал косточку под ее рубашкой, в этот момент она казалась такой хрупкой, как в тех снах. И это было странно, потому что когда она смотрела на меня, я каждый раз думал, что она выглядит невероятно сильной. Наверное, дело было в этих глазах.

Мы стояли так пару минут, пока, наконец, она не сдалась и не повернулась ко мне. Я снова принялся убеждать.

— Слушай, здесь что-то происходит. Сны, музыка, запах, а теперь еще и этот медальон. Похоже, что мы просто должны быть друзьями.

— Ты сейчас сказал «запах»? — она ужаснулась. — В одном предложении с друзьями?

— Вообще-то, по-моему, это было другое предложение.

Она уставилась на мою руку, и я убрал ее с ее плеча. Но я не мог отпустить ее. Я посмотрел ей в глаза, наверное, впервые я действительно заглянул в них. Казалось, зеленая бездна распростерлась так глубоко, что мне никогда не добраться до дна, даже за всю мою жизнь. Интересно, о чем это говорило с точки зрения теории Аммы о том, что глаза — зеркало души?

Слишком поздно, Лена. Ты уже мой друг.

Я не могу им быть.

Мы связаны всем этим, мы вместе.

Пожалуйста, ты должен мне верить. Это не так.

Она отвела глаза, прислонившись спиной к лимонному дереву. Она выглядела несчастной.

— Я знаю, что ты не такой, как остальные. Но кое-что обо мне ты принять не сможешь. Я не знаю, почему мы связаны таким образом. Я тоже не понимаю, почему мы видим одинаковые сны.

— Но я хочу знать, что происходит…

— Через пять месяцев мне будет шестнадцать лет, — она выставила руку, на которой черными чернилами было выведено число 151. — Сто пятьдесят один день.

Ее день рождения. Изменяющаяся цифра на ее руке. Она вела обратный отсчет дней до ее дня рождения.

— Ты не знаешь, что это означает для меня, Итан. Ты ничего не знаешь. После этого, возможно, меня здесь не будет.

— Но сейчас ты здесь.

Она посмотрела куда-то за мою спину, на Равенвуд. Когда она, наконец, заговорила, на меня она не смотрела.

— Тебе нравится тот поэт, Буковский?

— Да, — ответил я, сбитый с толку.

— Не пытайся.

— Я не понимаю.

— Это то, что написано на могиле Буковского.

И она ушла, исчезнув в проеме каменной стены. Пять месяцев. Я не имел ни малейшего понятия, о чем она говорила, но охватившее меня чувство было знакомо.

Паника.

Пока я нашел проход в стене, она исчезла, словно ее никогда здесь и не было, оставив за собой лишь слабый шлейф аромата розмарина и лимона. Смешно, что чем больше она хотела убежать, тем настырнее я был в намерении следовать за ней.

«Не пытайся».

Совершенно уверен, что на моей могиле будет какая-нибудь другая эпитафия.

1. Джулеп — напиток из виски или бренди с водой, сахаром, льдом и мятой (прим. переводчика)