Превращение Розы

Глава четвертая

Следующим днем была пятница. Впереди замаячили выходные с их обязательными индивидуальными занятиями в рамках учебного плана. Пейзажи считались приемлемыми, если они выполнялись маслом. Джонатан уже наметил план, с которым Роза охотно, даже с радостью согласилась. Они поедут на его автомобиле к морю, возьмут все для пикника и выберут на берегу место покрасивее, какой-нибудь драматический уголок со скалами и прибоем. Роза любила работу на пленере из-за уединенности, там не возникало такого напряжения, как в студии при скоплении народа. А еще она с детства тонко чувствовала природу и любила прогулки.

В пятницу к вечеру перспективы на отдых казались все более соблазнительными. Роза чувствовала себя измотанной и выдохшейся после всех усилий, которые она прилагала, переводя карандашный эскиз в масло, со всеми вытекавшими раздумьями насчет цвета и фактуры. Алек Рассел бесцеремонно наблюдал за ее работой, более пристально, чем за другими подопечными. Роза была уже признана в группе самой подающей надежды, и ее коллеги, казалось, не сомневались в ее праве на особое внимание. Перед перерывом она почувствовала, что справилась с трудностями начальной стадии. Рассел наблюдал молча, без комментариев, и она поэтому могла лишь надеяться, будучи оптимисткой, что пока еще не совершила каких-то грубых ошибок. Собственный холст Рассела теперь был умышленно удален с глаз, — несомненно, для того, чтобы маэстро завершил его со щегольской молниеносностью в конце дня.

Погруженная в себя, Роза почти не притронулась к ланчу и, казалось, не слышала звучавших вокруг нее разговоров. В студию она вернулась сразу же после еды. Джонатан отнесся к этому с осторожным уважением, увидев в этом нечто вроде творческого темперамента художника, которому лучше не перечить.

Роза едва заметила, как вернулись остальные студийцы, продолжая работать мучительно и упорно. Если остальные стремились добиться определенного сходства, то Роза была одержима увиденным накануне, тем, как подошел к этой работе Рассел. Она изо всех сил старалась поймать ту самую неуловимую искру жизни. К концу дня ее полотно, на которое другие взирали с уважением и завистью, почти довело ее до слез.

Внезапно она резко вышла из транса, осознав, что с ней говорит Алек Рассел.

— Вы недовольны работой, правда? — сказал он спокойно. Это прозвучало скорее как утверждение, чем вопрос. Роза потрясла головой и закусила губу. — Однако вы не вполне понимаете, почему недовольны ею, не так ли? — В его тоне звучало что-то доверительное, личное. Словно в студии находились лишь они вдвоем.

Он поставил свой стул рядом и шаг за шагом прошелся по всей работе, великодушно отмечая ее успешные детали, прямо объясняя ошибки. Каким-то образом ему, казалось, удавалось проникать прямо в глубь ее ментальных процессов, когда она работала. Она испытала жутковатое и сенсационное чувство, что он обладает способностью читать ее мысли. Часто он просто тыкал своим длинным, нервным пальцем. И слова казались лишними. Розой овладело чувство нереальности происходящего, словно все это снится ей. Будто она силилась объяснить что-то на иностранном языке, а потом встретила человека, владеющего обоими языками в равной степени, который может подсказать все неизвестные слова.

— Если бы я понимала это еще до начала работы, — с благодарностью произнесла она тихим голосом.

— Вы не поняли бы этого, пока бы не начали, — мягко сказал Рассел.

А затем, под испуганными взорами окружающих, быстрым и беспощадным движением он мазнул по мольберту тряпкой, намоченной в терпентиновом масле, и полностью стер ее дневную работу.

— Вам придется сделать все заново, — заявил он, вставая, и в его голосе прозвучала непреклонная решимость. — Что у вас было правильно, вы сможете снова хорошо сделать. И в следующий раз уже не повторите прежних ошибок.

Роза сидела пораженная. Она вспомнила слова Филиппы: «Все смывай и красься заново». Поглядела в глаза Расселу. К этому времени она была настолько опустошена физически, что могла разразиться слезами в любой момент.

Она тяжела вздохнула.

— Благодарю вас, — сказала она с достоинством, без сарказма, без горечи, а смиренно, сообщая ему этими двумя словами, что поняла его. И, не сказав ни слова, вновь принялась за работу.

Впрочем, рыдала она потом, на сочувственном плече Джонатана. Бурные, неистовые рыдания сотрясали ее тело. Присев на кровать в ее комнате, он целовал ей волосы, тесно прижав ее к себе, а она в это время избавлялась от разочарования и напряжения.

— Ублюдок, — клокотал Джонатан. — В этом не было абсолютно никакой необходимости. Не только потому, что это была чертовски хорошая картина, но и вообще он не имел права уничтожать ее всего лишь из-за того, что ты сделала пару незначительных ошибок. Какое варварство, причем беспричинное!

— Нет, ты ничего не понимаешь, — запротестовала Роза слабым, обессилевшим голосом. — Он все сделал правильно. Я просто ужасно расстроена, вот и все. Но не сержусь. Мне жаль, что веду себя как маленькая. Когда я работаю, я ужасно завожусь. Это только в нормальной жизни я могу держать себя в руках. Я не в силах объяснить, почему я потеряла контроль над собой вот так, сейчас. Спасибо тебе, что позволил мне залить всего тебя слезами, но сейчас я уже в полном порядке, честно тебе говорю.

— Завтра у нас будет приятный день, — мурлыкал Джонатан, гладя ее волосы. — Никакого сумасшедшего Рассела с его садистскими штучками. Просто мы вдвоем да еще море. Мы даже сможем искупаться, если будет так же жарко, как сегодня.

Роза подозревала, что Джонатану, видимо, интересней было увидеть ее в бикини, чем рисующей девонское побережье. Но в тот момент у нее просто не хватало сил думать еще и про либидо Джонатана.

— Ты очень обидишься, если я сегодня пораньше пойду к себе? Я сама виновата, что довела себя до такого состояния, однако просто валюсь с ног. И после ужина мне хочется забраться в постель и отлежаться.

— Какая жалость, что ты собираешься сделать это одна, — вздохнул он. — Как знаешь. Я утоплю свои печали в кабаке с кем-нибудь из коллег. Постараюсь только не встречаться с этими бешеными школьницами, потому что подозреваю, что случившаяся сегодня с тобой история взвинтила их до безумия и они просто заболели от восторга. Я стану счастливым человеком, если проживу вечер, не услышав имени Рассела, названного больше дюжины раз.

За ужином остальные студийцы обращались к Розе с невольным уважением. Она казалась достаточно спокойной и веселой, и никто, кроме Джонатана, не видел того взрыва, который последовал за ее тяжким испытанием. Рассел никогда не появлялся в столовой, поскольку питался вместе с Поллоками на одной из преподавательских квартир. Это к лучшему, кисло подумалось Джонатану, по крайней мере, не придется страдать от несварения так же, как от несправедливости. Джонатан ревновал к Расселу из-за его влияния на Розу, замечая, как легко ему удается выводить ее из равновесия. Несмотря на хорошее поведение, Джонатана нельзя было назвать новичком в делах амурных. Он был опытным соблазнителем и исполнился спокойной решимости добиться благосклонности Розы. Поэтому ему не нравилось делить ее внимание с кем-то еще.

Роза рано легла в постель, однако, подремав с часок, снова встала, все еще пылая, несмотря на усталость, от неизрасходованной энергии. Торопливо натянув майку и джинсы, без всякой косметики, она прокралась в студию, которая уже опустела. Она знала, что ей нужно что-то решить со своей работой, иначе она не сможет спокойно спать. Было всего восемь. Она могла рассчитывать на пару часов спокойной работы, без посторонних глаз, зная, что все-таки вернется назад в постель до того, как Джонатан и остальные придут в кампус ко времени, когда запираются двери. Она работала словно одержимая, стараясь удерживать в памяти то понимание задачи, которое дал ей Рассел, и опасаясь, что оно бесследно испарится к понедельнику. И она настолько погрузилась в работу, что не услышала приближающихся шагов и резко вздрогнула, когда с ней заговорил мужской голос.

— Так и знал, что увижу вас здесь, — произнес Алек Рассел, глядя вниз на ее напрягшееся лицо. — Вы принадлежите к тому сорту людей, которые не умеют переключаться. Знаете ли, важно не дать себе перегореть. Энергия ведь не бесконечна.

Он взял руку Розы, встав сзади нее, и стал водить вместе с ней кистью. Прикосновение ударило электричеством. Ей показалось, что ее рука вплавилась в его ладонь. Ощущение было пугающим, мощным, соблазнительным. Роза вдруг обнаружила, что ей стало трудно дышать, что тело ее одеревенело, повинуясь команде сопротивляться яду, который исходил от этой сильной руки и проникал в нее. Его дыхание шевелило ей волосы, а его присутствие лишало ее последних сил.

Он отпустил девушку, оставив Розу обмякшей, испытывающей облегчение и разочарование…

— Вы действительно слишком устали, Роза Ферфакс. — Звучала ли в его голосе насмешка? — Нужно больше верить в себя. То, что уже сидит в вашей голове, за ночь никуда не улетучится. Приходите завтра, самостоятельно. Из-за моей жестокости вы беспокоитесь, что у вас ничего не получится. В этом нет нужды. — Слова звучали мягко, как шелк, гипнотизировали.

— Я не могу прийти завтра, — пробормотала Роза, с ужасом думая о своем ненакрашенном лице и всклокоченных волосах. Она даже не надела лифчик, а вечерняя прохлада студии четко обозначила ее груди под тонкой, натянувшейся тканью майки. При его профессиональном для художника знании анатомии она могла с таким же успехом стоять голой. Застыв от неловкости, она попыталась объяснить:

— Мне нужно выполнить индивидуальное задание. Я хочу посвятить день живописи на пленере. Я…

— Тогда в воскресенье, — сказал он, словно обсуждать тут было нечего. — В воскресенье в девять часов. — И удалился.

Желанным облегчением показалась Розе наутро бьющая через край жизнерадостность Джонатана. Она начала избавляться от напряжения. День был хорошим и ясным, освещение превосходным. Они нашли уединенную пещеру с потрясающим видом на прибой на фоне величественных скал. Освободившись от клаустрофобической атмосферы студии, Роза снова обрела способность весело щебетать во время работы над картиной и с удовольствием обменивалась впечатлениями с Джонатаном, пока они писали.

Под одеждой она была одета в бикини, зная, что при такой идиллической летней погоде наверняка будет купаться. Они занимались живописью до двенадцати, когда Джонатан объявил, как было условлено заранее, что им не мешает окунуться, прежде чем приступать к пикнику. Между камнями уже охлаждалась бутылка белого вина. Они пристойно разделись, повернувшись спиной друг к другу. Джонатан, хотя и не очень высокий, оказался крепко сложенным. Он поднял визжащую Розу и потащил ее вниз к воде, вошел в ледяной прибой, держа ее на руках.

— Поцелуй меня страстно, или я брошу тебя в воду, — пригрозил он. В ответ последовало брыкание и бешеные брызги, пока они оба не разинули рты, в шоке от холодного душа, промокшие насквозь. Роза вырвалась из его рук и бросилась в море. Она чувствовала на себе его взгляд, когда плавала на спине, лениво двигая ногами. Хотя она и решила, что доверяет ему — иначе не согласилась бы на эту уединенную поездку, — но почувствовала неприятный холодок, обнаружив в его глазах нескрываемое желание.

Несмотря на жаркое солнце, вода оказалась очень холодной. Вскоре Роза уже вышла, пошатываясь, на берег и быстро обернула полотенце на манер саронга вокруг блестящего от воды тела. К тому времени, как он подошел к ней, она уже сидела на автомобильном коврике и хлопотала, приготавливая все к пикнику.

— Что ты хочешь есть раньше? — защебетала она, не поднимая на него глаз. — Сыр или вареное яйцо? — Однако Джонатан, наклонившись к ней, прижал обе ее руки к земле за ее спиной, так, что она была вынуждена, против своей воли, лечь спиной на коврик. А затем, каким-то образом, он уже оказался на ней, все еще мокрый после купания, и его губы затерялись в ее волосах.

— К черту сыр и крутые яйца, — хрип-го пробормотал он. — Я хочу тебя. — Он стал целовать ее плечи, грудь и засунул руку за спину, отыскивая застежку купальника. Потом перекатился на спину, увлекая ее за собой. Его руки потеряли уверенность, когда их глаза встретились. — Прости, Роза, — простонал он. — Разве ты не видишь, что сводишь меня с ума?

Она ненавидела себя. Она должна была предвидеть, что это рано или поздно случится. Хотя они и продолжали весело болтать, по обоюдному немому согласию делая вид, что ничего не произошло, однако атмосферу нельзя было больше назвать беззаботной. Взгляд Джонатана стал задумчивым и подавленным. Он не привык получать отказ.

Роза знала, что так продолжаться не может. Она играла с огнем. Набравшись с духом, она скованно сказала:

— Я решила остаться завтра в студии и работать, Джон. Мы больше никуда вдвоем не поедем. Это нечестно по отношению к тебе, или ко мне — или к Найджелу. В Уэстли много других девушек — просто тьма — непомолвленных. Прошу тебя, не трать на меня время. Я очень хочу, чтобы мы все-таки остались друзьями.

Джонатан пожал плечами.

— Мужчина и женщина не могут быть друзьями. Если им очень повезет, они могут ухитриться быть друзьями и любовниками одновременно. Но просто друзьями — никогда. И тебе это следовало бы знать Роза. Сколько у тебя друзей-мужчин, которые не пытались бы подобраться к этому красивому телу?

Роза размышляла над его словами машине, когда они ехали домой. Она чувствовала себя страшно виноватой перед Джонатаном. Не отвечая взаимностью на его желание, ведь наслаждалась же она его поцелуями и хотела бы и дальше наслаждаться, только не воспламеняя сексуальное влечение, которое так ее пугало. Филиппа права. Невозможно флиртовать с мужчинами, не учитывая последствий, особенно если у них возраст и опыт, как у Джонатана. Как же держать их на расстоянии и не казаться при этом жестокой и холодной? — думала она. Свободной от желания по своей невинности ей никогда не приходилось подвергать испытанию свою способность противостоять искушению. Женщина всегда, пусть и ненамеренно, бывает искусительницей; мужчина, несмотря ни на что, искушаемым. Размышляя над этой философской проблемой, она старалась вообразить Найджела глядящим на нее так, как это делал Джонатан. Но это никак не удавалось.

У Джонатана была своя гордость. Он привык к сравнительно легким победам и, вследствие уязвленного самолюбия и все больше сомневаясь в том, что сможет продолжать затянувшийся самоконтроль, не стал возражать против решения Розы остаться в студии в воскресенье. Он прослышал про место, где можно взять напрокат прогулочную лодку под парусом, и решил на день сбежать от своих кистей, побыть вдалеке от Розы и успокоиться. Но это не помешало ей чувствовать себя обманщицей и аферисткой, когда на следующее утро она явилась в пустую студию на рандеву с Алеком Расселом.

Он был одет в голубой тонкий свитер и грубые джинсы. Без своих очков в стальной оправе он выглядел моложе, не таким строгим и вообще более доступным. Однако его присутствие, неразбавленное другими людьми, оказалось еще даже более мощно действующим на нее, чем обычно.

— Так, значит, вам удалось стряхнуть его с себя на один день, — сказал он одобрительным тоном. Однако ничто от него не ускользает, подумала Роза кисло. Она молча начала раскладывать материалы. Он работал над чем-то своим, но над чем — она не могла видеть, потому что он расположился под углом к ней, у противоположной стены студии. И это была не масляная живопись, он пользовался пастельными карандашами.

— Приступайте и не торопитесь.

Роза внезапно почувствовала себя усталой, неуверенной в себе, почти на грани слез. В холодном утреннем свете она глядела на свой холст и на рисунок с отвращением. Потребовалась вся ее самодисциплина, соединенная с изрядным страхом перед Расселом, чтобы взяться за тяжелую работу по переделке своей картины и сделать это именно сейчас.

Утренние минуты бежали вереницей. Алек Рассел не прерывал работу, явно не обращая на Розу внимания. Шум голосов нарастал и смолкал, когда слушатели курсов собирались в группы за стенами студии и отправлялись куда-то заниматься различными видами активного отдыха. Роза чувствовала себя шаловливым ребенком, которого в наказание за какой-то проступок оставили после уроков. Что за удовольствие, думала она с зубовным скрежетом, оказаться между сексуальным маньяком, с одной стороны, и садистом, с другой.

В двенадцать часов она оторвалась от работы и выгнула шею, делая круговые движения головой, чтобы снять напряжение. Наконец-то он соизволил заметить ее присутствие, отложил в сторону карандаши и направился в заднюю часть помещения, чтобы поглядеть на ее вырисовывающуюся картину. Некоторое время он разглядывал ее, однако ничего не сказал. Роза была в отчаянии. «Да ты просто скажи мне, что это не совсем плохо», — мысленно умоляла она. Эмоции снова стали накапливаться в ней. Ради чего она так выкладывается над этой дурацкой картиной со скучным, непривлекательным, прыщеватым, костлявым и голым юнцом? — спрашивала она себя. И если бы несчастный натурщик в тот момент вошел в студию, Роза без колебаний бросилась бы на него со своим мастихином — ножом для палитры.

— Кто вас учил? — поинтересовался Алек Рассел.

— Да практически никто. Сначала школьные занятия со всеми их минусами, а потом, если не считать кружка рисования в колледже, который оказался пустой тратой времени, еженедельные вечерние занятия с Артуром Бентли. Он ведет студию живописи для местных любителей.

— Вы, видимо, хорошо занимались на начальном уровне — научились копировать надписи и любили рисовать все те незабвенные листья и папоротники.

Отвращение в его голосе позабавило ее.

— О, да, у меня были высокие оценки.

А еще я получала отличные оценки по латыни и греческому. Мой отец и слушать ничего не желал о художественной школе, хотя я не в обиде на него за это. Возможно, сейчас рисовала бы картинки для пакетов с корнфлексом, если бы он тогда согласился.

— Латынь и греческий? Значит, вы учительница? — В его голосе прозвучало удивление. Она еще подумала, а как, по его мнению, она должна еще зарабатывать себе на жизнь. Он подошел к стулу и поднял холст, рассматривая его своим острым взглядом. По-прежнему он ничего не говорил о своем отношении к ее работе.

— Ланч, — объявил он отрывисто. — Пойдемте.

Взятый напрокат «рено 5» казался слишком маленьким для его крупного тела. Он вел его довольно быстро и за всю дорогу не проронил ни слова. Этот человек совершенно не умеет вести светские разговоры, подумала Роза, хотя, вообще-то, и сама она была не мастерица придумывать темы. Ведь не придет же в голову беседовать с Алеком Расселом о погоде. Как бы он ни жил, у него явно не оставалось времени на тривиальности или пустячную светскую болтовню. Он остановил автомобиль в одной из ближайших деревень и отвел Розу в паб, где они могли сидеть на террасе. Не спросив ее, он заказал сидр и сэндвичи с ростбифом и стал очищать свою тарелку со здоровым аппетитом. Роза нервничала, ела чуть-чуть и пила крепкий, коварный сидр, пожалуй, слишком быстро на голодный желудок. Алек Рассел неторопливо докончил свою порцию и откинулся назад на спинку стула, держа руки в карманах.

— Мне хотелось вытащить вас из этого аквариума с золотыми рыбками, чтобы мы могли поговорить, — начал он, устремив на нее свои пронзительные глаза. Она опустила взгляд на тарелку. — Роза, вы что, застенчивы? Прошу вас, смотрите на меня, когда я говорю.

Она молча повиновалась и яростно шагнула в глубокий, синий омут его глаз.

— У вас есть талант. Неразвитый, технически уязвимый, эмоционально незрелый, но тем не менее талант. Я полагаю, что вы не станете протестовать из скромности либо напрашиваться на комплименты и просто понимаете, как данность, что я знаю, о чем говорю. Весь вопрос в том, готовы ли вы что-нибудь с ним делать?

Он взял ее рукой за подбородок, чтобы заставить ее ускользающий взгляд вернуться на прежнее место. Прикосновение, казалось, замкнуло электрическую цепь.

Ощущение шока пробежало по ее телу в землю, приморозив к стулу.

— Что-нибудь делать с чем? Вы хотите сказать что я должна пойти в Художественную школу? — забормотала Роза, стараясь стряхнуть с себя наваждение. Он отпустил ее.

— Возможно. Хотя я и не разделяю существующих иллюзий насчет художественных школ. Половина из их выпускников недисциплинированные горе-художники с неряшливыми мозгами, а другая половина принесла бы больше пользы, если бы тренировала тюленей для цирковой арены. Остаются лишь немногие, которые не приносят большого ущерба. В конце концов, все зависит от личности. Как потопаешь, так и полопаешь, во всем важно личное стремление и желание.

— Это означает, что мне придется бросить работу и начинать все заново. Мне уже двадцать четыре года. Еще три года учебы, и мне исполнится двадцать семь.

— Я художник, а не консультант по выбору профессии. Если вас так уж беспокоит перспектива рисовать упаковку для корнфлекса и покинуть свои латынь с греческим, значит, вам не хватает желания и вы ничего не добьетесь. Однако пренебрегать своим талантом — серьезный ущерб для вас. Это все равно, что упечь красивую женщину в монастырь. — Он подождал, пока этот образ не растворился. — Я просто хочу, чтобы вы обдумали это в течение следующей недели. Решайте, что для вас действительно важно, а что нет. Вы можете просто тащить весь этот большой багаж через всю свою жизнь. А можете теперь, насколько я могу судить, иметь все, если только сильно этого захотите, хотя что-то в ваших глазах и в вашей живописи говорит мне, что вы так не сделаете. И все-таки я вовсе не намерен раскачивать лодку. Сейчас поедем назад, и вы притащите мне ваши работы — включая и тот эскиз, что вы сделали в поезде.

Впервые он упомянул о той первой встрече. Это ничуть не изменило общее чувство дискомфорта, которое испытывала Роза.

— Вы не голодны? — насмешливо поинтересовался он, протягивая руку за одним из ее сэндвичей. — Я заставил вас нервничать, Роза?

— Да. — Он выдавливал из нее искренность, словно зубную пасту из тюбика. — Да, заставили. Вы заставили меня почувствовать себя неотесанной дурочкой, и я полагаю, что сделали это намеренно. Видно, вам нравится заставлять людей ощущать себя униженными.

Его губы искривились в насмешливом удивлении.

— Не скупитесь с оскорблениями. Они полезны для моей души. Та чушь, которую Билл городит вокруг моей персоны, рождает во мне комплекс супермена. Я приветствую ваши старания удержать эго легендарного Рассела от разбухания. — В его голосе звучала насмешка, впрочем, беззлобная.

Роза почувствовала легкое головокружение, а когда поднялась на ноги, пошатнулась. Сильная рука схватила ее под локоть. Ей не хотелось, чтобы он к ней прикасался; казалось, это увеличивает его силу и низводит ее до состояния беспомощного подчинения. По дороге домой она стала чувствовать тошноту и головокружение и уже прикидывала, как бы ей воспользоваться этим, чтобы избежать дневного сеанса с ним в студии. Он вызывал в ней сравнение с неизвестным, сильным наркотиком с нежелательными побочными эффектами.

— Тут у меня в отделении для перчаток лежит плитка шоколада, — внезапно сказал он, обратив внимание на ее побелевшее лицо. — Съешьте. Вам еще предстоит много трудиться над тем холстом.

После их возвращения она покорно возобновила свои усилия, а он продолжал работу пастелью. Пробило уже четыре часа, когда он обратил внимание на рисунки и картины, которые она принесла по его просьбе. Она надеялась, что он бегло просмотрит их, и дело этим ограничится. В особенности тот злосчастный рисунок. Краем глаза она наблюдала, как он прикрепляет каждый из них к доске. Он изучал их с внимательностью дантиста, занятого поиском отверстия в зубе пациента, Наконец добрался и до нижнего рисунка из стопки. Роза работала очень сосредоточенно, однако тут ее концентрация разлетелась на кусочки. Она откинулась назад. Внезапно, к ее удовлетворению, он отреагировал.

— Вы действительно видите меня таким? — осведомился он почти с беспокойством.

— Таким я увидела вас в поезде. Правда, я не сумела передать все так, как мне хотелось бы. — С отчаянной попыткой переменить тему разговора, она храбро добавила. — Вы мне абсолютно не помогали с этим злосчастным наброском.

— Вы и не нуждались в помощи, — отмахнулся он. Он продолжал смотреть на рисунок, а затем переключил свое внимание на нее. — У вас очень жестокий глаз, Роза Ферфакс. Не ждите от меня легкой жизни в оставшиеся десять дней, понятно?

И он стрельнул в нее улыбкой, полной неприкрытой угрозы.

К счастью, казалось, никто не заметил ее воскресных занятий с Расселом, и, конечно, ничто в его поведении в последующие дни не наводило на мысль, что она попала в число его фавориток. Он разбил класс на маленькие группы, как это делал и Альберт, и дал задания, которые развивали их навыки, но с которыми они могли справиться. Роза и Ивонна которая заметно оправилась от первоначального страха, оказались в группе из четырех человек, к которым он ставил самые жесткие требования и критиковал непрерывно и без всякой пощады. Джонатан затерялся где-то в середине. В классе он держался с Розой обходительно и внимательно, хотя все еще бросал временами пламенные взгляды, однако, верный ее просьбе, больше не искал возможности остаться с ней наедине. Роза почти не сомневалась, что он нашел себе утешение где-нибудь в другом месте.

Затем на вечерних занятиях вчетвером, когда напряженность в классе ощутимо возросла, Ивонна отличилась — разразилась слезами и выскочила из студии. Это случилось после того, как Рассел холодно заявил ей, что натурный класс не место для жеманства. У Ивонны возникла ментальная блокировка, когда она увидела щедро одаренного природой мужчину-натурщика, который заменил хилого юношу. Эмоциональная и способная верно и точно нарисовать его, она все больше и больше нервничала и задумывалась, после того как Рассел заставил ее выбросить два первых карандашных наброска и начать снова. Видимо, от раздражения он грубо сказал ей, что если она испытывает фобию к жизненно важным частям мужской анатомии, то лучше ей перейти к рисованию чаш с фруктами.

Роза вонзила в него взгляд, полный неприкрытой злости, и выскочила из студии, чтобы отыскать и утешить рыдавшую Ивонну, которую обнаружила, как и предполагала, съежившейся в женском туалете. В расстроенных чувствах та сморкалась в туалетную бумагу.

— Не плачь, Ивонна, — утешала ее Роза, обняв маленькую девушку-кокни. — Он не оставляет тебя в покое, потому что знает, что ты можешь работать и лучше. За последнюю неделю он мне говорил вещи и похуже, но с меня это слетает как с гуся вода. А теперь умывайся и пойдем назад вместе.

— Все станут смеяться, — зашмыгала носом Ивонна. — Я не могу возвращаться.

— Нет можешь, Ивонна, — сказал Алек Рассел, неожиданно появившись в дверях.

— Что вы себе позволяете? — возмутилась Роза. — Это женский туалет.

— Ну и что? — огрызнулся он входя. — Ивонна, — пробормотал он шелковым голосом, — вы простите меня? — И он обнял ее, задрожавшую от возобновившихся рыданий. — Я всегда оскорбляю своих лучших учеников. Спросите у Розы. — Он продолжал с нежностью обнимать девушку, лицо Ивонны спряталось у него на груди, и вскоре она перестала плакать, — а сам не отрывал глаз от Розы, которая встретила его взгляд со смешанным чувством искреннего восхищения и испепеляющего презрения. О, в нем больше дьявольского, чем человеческого, подумалось ей, когда у Ивонны высохли глаза и она взглянула на своего мучителя с собачьей преданностью.

«Вот видишь? — казалось, говорили Розе его глаза с бесстыдным триумфом. — Вот видишь? Тут я диктую правила. Поспорь со мной, если осмелишься».

С этого времени Ивонна очень часто пряталась под крылом Розы. После комедии со своими извинениями Алек продолжал обращаться с ними в своей обычной манере, которую, как заметила Роза, Ивонна начинала принимать с определенной степенью мазохизма. Поэтому, когда Алек посоветовал своей самой сильной группе отказаться от свободного времени в выходные и явиться в студию, как в обычные дни, только Роза осмелилась возразить.

— Я не могу говорить за других, — заявила она, в то время как ее малодушные коллеги сидели молча, — но лично я очень устала и нуждаюсь в перерыве.

— Тогда, видимо, вам придется попросить у доктора тонизирующее средство, мисс Ферфакс, — продолжал он с явным безразличием. — Физическое здоровье так же важно для художника, как и для спортсмена. Без него вы определенно сломаетесь, прежде чем добьетесь чего-либо путного. В этом случае нужно спрашивать себя, стоит ни вам вообще участвовать в данном мероприятии.

— Я не могу сравнивать живопись с гонкой на скорость, — упрямилась Роза.

— Однако данные курсы являются гонкой. Гонкой наперегонки со временем, которое в среду истекает, и мы разбредемся по разным дорогам. Для некоторых, вне всяких сомнений, это станет облегчением, для других может быть даже целью, однако ради тех, кого живопись действительно интересует, я и предлагаю позаниматься в эти выходные.

Конечно же, явились все, словно свора наркоманов за своей порцией. Неожиданно он начал накачивать их нравоучениями. Давно смирившиеся с его острым языком и безжалостными замечаниями, теперь они испытали коварный шарм его похвалы. Даже Роза, несмотря на ее упрямую решимость противостоять его манипуляциям, расцвела от теплоты скупой, но искренней похвалы, которая так долго зрела в нем. Отпустив вечером класс, он попросил ее подойти к нему.

— Увидимся в столовой, Ивонна, — сказала Роза своей подружке, которая вопросительно поглядела на нее, как бы говоря: «Не хочешь ли, чтобы я подождала тебя здесь?», следуя какому-то негласному кодексу моральной поддержки. Прежде чем начать говорить, Алек дождался, пока все уйдут…

— Садитесь, Роза, и уберите этот угрюмый взгляд с вашего лица. В среду я отправляюсь в Бретань и проведу там остаток лета. У меня там дом. Я прошу вас покорнейше — поехать со мной в качестве моей ученицы. При интенсивном обучении и тяжком труде, как я полагаю, к сентябрю вы уже будете знать, что хотите делать дальше. Не смотрите на меня взглядом испуганного кролика. От вас не требуется, чтобы вы делили со мной ложе, отличающееся дурной репутацией.

Роза не отвечала. В ее голове царил переполох.

— Роза, я не намерен умолять вас поохать. Скажете нет, и больше не обращусь к вам. Скажете да, и я вас поддержу.

— Филиппа? — Роза стояла в одной из телефонных будок колледжа, зажав горсть монет в десять пенни.

— Роза? Как дела?

— Фил, я не приеду домой в среду. Я собираюсь ехать во Францию с Алеком Расселом. — Филиппа издала продолжительное, низкое «Ого!» — Все вовсе не так, как ты подумала — по крайней мере, я так не считаю. Он собирается взять меня с собой в качестве ученицы.

— Да что ты говоришь, Роза?

— Нет, правда. Пожалуйста, Фил, ты не могла бы позвонить родителям и сообщить им, что я записалась еще на один курс — пейзажной живописи в Бретани? У меня не хватает духу сделать это самой. Энид всегда задает так много вопросов.

— Ну, а что я должна сказать Найджелу?

— Перестань дразнить, Фил. Я не могу объяснить все по телефону.

— И не нужно, Роза. Все нормально?

— Хотелось бы надеяться, — вздохнула она.

Еще трудней было объяснить во вторник вечером Джонатану, что она не хочет ехать с ним в Лондон.

— Найджел приедет за мной, — лгала она напропалую. — Мы, вероятно, пробудем здесь еще пару дней, и у нас получится длинный уик-энд. Впрочем, ты мог бы подвезти Трейси и Ивонну.

— Трейси и Ивонна пусть путешествуют автостопом, мне на них наплевать. — Неожиданно он поцеловал ее на прощанье долго и страстно. — Ты очень неумелая обманщица, Роза. А какую историю ты расскажешь Найджелу?

В замешательстве Роза уставилась на него с виноватым лицом.

— Не беспокойся, больше никто не знает. Я просто случайно подслушал, как Уайлд Билл Поллок интересовался у Рассела, есть ли у тебя паспорт. Ну как, есть?

Роза вспыхнула.

— Я получила гостевой на почте.

— Роза, надеюсь, ты знаешь, что делаешь. И догадываюсь, что вся история про Найджела служила чем-то вроде дымовой завесы, чтобы пощадить мое самолюбие. Я адски тебя ревную к Расселу и даю ему сто очков, он действительно большой ловкач. Однако если тебе потребуется помощь, — с этими словами он выудил свою визитную карточку, — тут мой домашний и рабочий телефоны. И если твои дела пойдут неважно, обещай, что позвонишь мне в любое время суток.

Роза почувствовала себя еще более неловко, чем раньше.

— Ты ничего не понял, Джон. Я не сбегаю с ним, а еду в качестве его ученицы и постараюсь понять и разобраться, поступать ли мне в художественную школу.

— С таким мужиком, как Рассел? Послушай, одно дело идти на это с открытыми глазами, но если ты попалась на удочку вроде этой, — не перебивай меня, — грубо сказал он, схватил Розу за запястья и жестко поглядел ей в глаза. — Я замечал не раз, как он на тебя посматривал, и я должен был это понять. Разве его репутация не говорит сама за себя? Неужели ты и в самом деле такая наивная, что поверила во всю ту чепуху, что он тебе наобещал?

Внезапно Роза испугалась.

— Я знаю, что делаю, — упрямо повторяла она. — Прошу, не обижай меня, считая полнейшей дурочкой. Но если это сделает тебя счастливым, я обещаю, что позвоню тебе, если у меня появится в этом нужда.

— Ловкий ублюдок, — пробормотал Джонатан, не успокоившись, однако подчинившись. — Скажи мне честно, Роза, существует ли вообще Найджел?

— О да, — искренне ответила Роза, глядя прямо в лицо Джонатану. — Найджел существует.

Расставалась группа очень эмоционально. За это время отсеялись только два человека, а остальные испытывали сплоченность товарищей по оружию. Ведь они так много выстрадали вместе. Альберта выбрали, чтобы он от имени всех слушателей поблагодарил Алека Рассела в конце последнего занятия, что вылилось во взрыв спонтанных аплодисментов. Алек принял эту акколаду[6] невозмутимо и холодно поздравил всех с тем прогрессом, который они сделали. Роза поглядела на Джонатана. Тот стоял немного обособленно от остальных и глядел на Алека так, словно тот был Джеком Потрошителем. И не в первый раз Роза подумала, не отказаться ли ей от своего решения ехать во Францию. Однако теперь здравый смысл перебрался куда-то на заднее сиденье. Она чувствовала себя мотыльком, которого притягивает свеча Алека.

Алек объяснял, что намеревается на следующее утро доехать на взятом напрокат автомобиле до Плимута, оставить его там и переправиться на пароме в Роскоф. Он приехал в Англию прямо из своей парижской квартиры, однако вообще-то жил за городом, как и все респектабельные парижане в летние месяцы до самого «la rentree»[7]. Его дом в Бретани, заверил он ее, стоит вдалеке от туристских маршрутов, и они смогут работать там спокойно, никто не станет их отвлекать. У Розы появились нехорошие предчувствия, что весь этот тюремный режим в Уэстли окажется весьма смягченным вариантом того распорядка, который ждет ее в Монтраше-де-Дезеглиз. В тот вечер чуть позже, когда другие слушатели курсов благополучно разъехались, Алек представил ее Биллу и Эйлин Поллокам в качестве своей перспективной ученицы.

— Я в восторге, что вы приняли предложение Алека, моя дорогая, — с энтузиазмом сообщил ей Поллок. У Розы создалось впечатление, что они не раз обсуждали ее персону. — Я надеюсь, что ты, Алек, передашь ее на мое попечение в Лондоне к началу очередного семестра в качестве студентки.

— Не надейся, Билл, — недвусмысленно заявил Алек. — Ты до сих пор не в состоянии держать под контролем, как следовало бы, ни преподавательский состав, ни их методы обучения.

— Алек, мальчик мой, тебе лучше, чем другим, известно, с какими дипломатическими проблемами я сталкиваюсь, — вздохнул Поллок, качая головой. — Компромисс — неизбежное зло, когда приходится угождать многим. Если бы мы обладали твоей яростной независимостью, тогда…

— Ей будет лучше в Париже, — продолжал Алек.

Ну и ну, думала Роза, когда беседа перекатывалась через ее голову. Кажется, эта парочка уже все за нее расписала, всю ее карьеру. А вы не соблаговолите ли спросить меня, что я думаю? — размышляла она, немного упрямясь. А потом, в двадцатый раз за этот день, ее желудок совершил яростный прыжок, когда она с удивлением подумала, как это она вообще решилась на такое.