Приглашение в ад

— Вам просто не повезло, пан Коблиц, — улыбнулся Ян. — Вы принимаете мое условие?

— Принимаю.

Коблиц оглядел помещение, видимо, не нашел ничего, вызывающего беспокойство, достал из

внутреннего кармана несколько фотографий. Фотографии были одинакового размера. Коблиц разложил их

веером на ладони таким образом, чтобы они были видны Яну.

— Быстренько взгляните, нет ли здесь вашего приятеля из милой французской службы?..

“Ага, — подумал Ян, — он ничего не пропустил мимо ушей. И отношения между двумя службами не

такие уж безоблачные, если он интересуется личностью французского коллеги”.

— Мы должны быть осторожны. Можно нарваться на двойника, — пояснил Коблиц. — Так что скажете,

пан Янек?

Ян сразу узнал француза.

— Третья справа.

Коблиц кивнул головой в знак благодарности, спрятал фотографии, поднял рюмку:

— На сегодня все. Ваше здоровье, пан Крункель.

Из кафе вышли вместе. На углу, перед гостиницей “Европейская”, расстались. Ян медленно, наслаждаясь

умиротворенностью осеннего дня, брел домой. Мессы уже кончились, улицы заполнились людьми. Звучные

детские голоса сливались с оживленным щебетанием птиц. Не верилось, что на свете существует война.

Неужели завтра она может превратить удивительные каменные строения в груды развалин, обуглить деревья,

заставить замолчать детишек?..

Все вокруг казалось устоявшимся, прочным, незыблемым. Величественные костелы, остро уходящие в

небо; массивные, основательные громады домов, гостиниц, магазинов; и даже маленькие чашечки кофе со

сливками. Все это являлось фундаментом житейской повседневности. Трудно было себе представить, что есть

сила, способная разрушить эту привычность.

Не прошло и десяти минут после встречи с Коблицом, а Яну начало чудиться, что никакого Коблица не

было. Просто он, Ян, посмотрел приключенческий фильм, полный преувеличений и ужасов, которые, как

правило, являются плодом авторской фантазии. Яну вдруг стало легко и весело. С таким настроением он,

перепрыгивая через несколько ступенек, взбежал на третий этаж здания, где находилась их квартира. Он уже

вставил ключ в английский замок, когда дверь неожиданно открыл отец. Старик как-то странно поглядел на

сына — не то лукаво, не то осуждающе.

— Ты уходишь? — спросил Ян.

— Тебя ждут, — сказал отец и повел подбородком в сторону гостиной.

Ян стремительно шагнул в коридор и распахнул дверь.

Ему навстречу поднялась с кресла Кристина. На ней было темно-синее платье, еще больше

подчеркивающее хрупкость фигурки; синяя лента в волосах придавала Кристине вид озорной девчонки.

— Ты?! — выдохнул Ян.

Он кинулся к девушке, стал целовать волосы, лоб, глаза, нос, губы. Потом прижал Кристину к себе и

даже сквозь одежду почувствовал ее маленькие упругие груди…

— Ну, ну, юноша, возьмите себя в руки, — со смехом освобождаясь из его объятий, проговорила

Кристина.

В ее тоне прозвучало даже что-то покровительственное. Подсознательно срабатывала защитная реакция.

Но Ян был так ослеплен, что не успел обидеться.

— Кристя, милая, вот это подарок!..

— Разве так обращаются с подарками? Сдавил, слова вымолвить не могу…

— Ну, прости, прости, ради бога! Я ведь на радостях… Наконец они присели.

— Ян, ты не очень радуйся. Я боялась, что не дождусь тебя…

— Как?! Ты не останешься?..

Кристина взглянула на часы, покачала головой.

— Мой поезд через час. Я обязана вернуться.

— Объясни, что все это значит! Слушай, ты же, наверное, голодна…

— Спасибо, твой милый отец накормил меня, напоил кофе, не беспокойся.

— Почему ты не можешь остаться?!

Кристина встала, подошла к софе. Только сейчас Ян заметил, что на ней лежит большая картонная

коробка, перевязанная красной ленточкой. Девушка развязала ленточку, открыла коробку, извлекла оттуда

большую куклу с белыми кудряшками и широко распахнутыми голубыми глазами. Выражение у куклы было

стандартно-глуповатым. Зато Кристина выглядела насмешливо-торжествующей.

— Вот, — сказала, протягивая Яну игрушку, — это тебе. Нравится?

Ян машинально взял куклу в руки, пожал плечами, вопросительно взглянул на Кристину. Девушка весело

рассмеялась.

— Не вздумай отправлять меня в сумасшедший дом! Это действительно подарок тебе. Иногда и мужчине

полезно поиграть в куклы… Там внутри чертежи, Ян.

Ян не в силах был скрыть восхищения.

— Какая же ты умница! Признайся: твоя идея?

— Моя. — Кристина явно гордилась своей находчивостью.

— Гениально! В будущем так можно переправлять и детали машины.

— Конечно. Пока что немцам еще не пришло в голову обыскивать игрушки, — взбудораженная

собственной активностью, Кристина невольно разговаривала как старшая группы. — Ян, Руди сказал, что связь

придется держать мне. Так что скоро ты увидишь меня опять. А сейчас, ты уж не обижайся, я должна идти.

— Погоди. Надо кое-что обсудить.

Ян, как ни горько ему было, заставил себя настроиться на деловой лад. Он коротко поведал Кристине о

разговоре с Коблицом.

— Я сказал ему, что ты — моя невеста и без тебя я никуда не двинусь. Но это еще не все. Коблиц требует,

чтобы я немедленно перешел на нелегальное положение.

— Почему?

— Он убежден, что гестаповцы не оставят меня в покое. Они предпочитают, чтобы все, кто прикасается к

их тайнам, исчезали.

— Неужели даже здесь, в Варшаве, дело обстоит так серьезно?

Ян пожал плечами.

— Не знаю. Может быть, он преувеличивает. Не исключено, что хочет понадежнее привязать меня к

своей разведке. Но на кого-то опираться надо. Одни мы ничего полезного не совершим. Поэтому ребятам

передай: при малейшей возможности добывать детали этой проклятой машины. Самим ничего не

предпринимать. Я найду способ выйти на связь. И уж, конечно, как ни грустно, но ты сюда не приезжай. На той

неделе, надеюсь, определится мое положение. Тогда дам знать. И помни, Кристя, что ты — моя невеста…

— О, это самая большая военная тайна, — не без горечи улыбнулась Кристина и решительно встала. —

Ян, милый, я должна спешить. Наверное, смешно об этом просить, но я тебя умоляю: будь осторожен.

— Что же тогда должен тебе сказать я?!

— Только без проводов, — категорически заявила Кристина.

Они уже открывали дверь, когда из кухни вышел Арчибальд Коллинз. На нем был фартук, руки

перепачканы мукой. Последнее время он пристрастился к приготовлению пищи.

— Ну вот, — с досадой протянул старик. — Я флячки готовлю, думал, посидим вместе, а панна уже

уходит.

— Прошу извинить меня. К сожалению, поезда пассажиров не ждут. Спасибо за внимание, в следующий

раз обязательно отведаю ваши флячки.

Кристина слегка поклонилась. Коллинз вопросительно взглянул на сына. Ян беспомощно пожал плечами.

Едва за Кристиной закрылась дверь, старик с упреком сказал Яну:

— Что же ты не оставил обедать? Такая симпатичная девушка.

Ян что-то обдумывал. Затем схватил шляпу, плащ.

— Погоди, батя. Я скоро вернусь. Тогда объясню.

Яна внезапно охватило беспокойство. Нет ли слежки за

Кристиной? Он заметил ее фигурку уже в конце квартала. Яну не повезло. Там находилась трамвайная

остановка, как раз подошел трамвай. Кристина села в него. Но Ян не привык отступать. Он остановил такси и

помчался прямо на вокзал. “Так даже лучше, — облегченно подумал он. — Легче будет выявить “хвост”, если

приклеился. В данном случае я работаю на опережение”.

На вокзале Ян выбрал место между двумя киосками — газетным и кондитерским. Здесь он легко

затерялся среди снующей публики. И в то же время держал под наблюдением вход и значительную часть

перрона.

Вскоре заметил Кристину. Она торопилась. До отхода поезда оставалось несколько минут. Со своей

синей лентой в волосах, с элегантным чемоданчиком она привлекала внимание мужчин. Они оглядывались ей

вслед. Яну так хотелось в последний момент подбежать к вагону, схватить Кристину в объятия, но он

контролировал себя. Хотя как будто ничего подозрительного не обнаружил, береженых, как говорится, бог

бережет.

Кристина вошла в вагон последней. Прозвучал долгий свисток паровоза. Проводник стал на ступеньку

вагона. Поезд тронулся.

Ян вздохнул с облегчением.

Домой направился пешком. Ему не хотелось в квартиру. Шагал медленно, с наслаждением вдыхая

пронзительный осенний воздух.

Между тем вечерело. По обеим сторонам улицы двое мужчин в черном длинными тонкими факелами

зажигали газовые фонари. В их желтых лучах начинала светиться последняя листва на деревьях.

Ян дошел до перекрестка, за которым начиналась его улица. Внезапно в равномерный гул города

ворвался скрежещущий звук, визг тормозов, человеческий крик. Мимо промчалась автомашина с погашенными

фарами.

Ян подбежал к перекрестку. Здесь уже собралась толпа.

— Что случилось, пани? — спросил пожилую женщину.

— Человека сбили… ужас просто…

Ян не без труда протиснулся вперед. Увидел человека, лежащего на спине с неловко подвернутой рукой, с

лицом, залитым кровью. Ян вздрогнул, отвернулся и стал пробираться назад. Но вдруг остановился.

Пересиливая себя, возвратился на край тротуара. Внимательно вгляделся в лицо и фигуру пострадавшего.

Сомнений не было: на мостовой лежал месье Робеспьер. Тот самый, чью фотографию совсем недавно

показывал Яну Артур Коблиц. Что же это было? Несчастный случай? Не такое напряженное движение на улице,

чтобы по неосторожности попасть под колеса…

— Пьяный, наверное, — услышал Ян за спиной голос дамы.

— А может, шофер напился?

— Кстати, пани, машина-то скрылась…

Ян услышал тревожный клаксон “скорой помощи” и стал выбираться из толпы.

Только сейчас он с обостренной отчетливостью осознал реальность избранного им пути. Опасность как

бы обрела кровь и плоть, безжалостно заглянула в глаза. “Ну что же, — сказал сам себе Ян. — Я прикоснулся к

тайне. Отныне я — прокаженный…”

Вернувшись домой, Ян поужинал с отцом — не хотелось обижать старика. Ян машинально жевал флячки и

3 старался заглушить видение лежащего на мостовой мертвого Робеспьера. Отцу ничего рассказывать о

происшествии не стал — к чему лишний раз настораживать. А флячки — это кулинарное произведение из

требухи — Ян очень любил, особенно в исполнении отца. Не так уж часто ему приходилось лакомиться

домашним. Все же один вопрос Ян затронул.

— Батя, если придется перебираться из Польши в другую страну, ты как?

Коллинз понимающе кивнул.

— Видишь ли, Ян… Если бы жива была мать… при ней Польша стала для меня родной страной. А

теперь… теперь хочется быть возле тебя. Тем более что близятся трудные времена. Я это чувствую, как человек,

у которого старые раны ноют к перемене погоды. Конечно, я бы предпочел, чтобы ты не бросался в бурлящий

поток… Но что мы значим в этом сходящем с ума мире? Нами управляют неведомые силы. Нам только кажется,

что мы что-то значим и что-то можем. Впрочем, не хочу тебя разочаровывать. В твои годы я тоже брыкался, как

молодой конь, и мне казалось, что высекаю искры изо всех дорог. Но это, сын мой, были бенгальские огни. Они

сверкали, не обжигая. Они ничего не могли поджечь. Увы, чаще всего сгораем мы сами. Только ты не подумай,

что отговариваю. Еще хуже, если мы не брыкаемся. Тогда, выходит, мы и молодыми не были… Хочу, чтобы тебе

повезло.

После ужина Ян взялся за куклу. Кристина не сказала, как игрушку препарировать. Естественно, думала,

что он сам догадается. А как догадаться, если на целлулоиде не видно никаких швов. Сделано на славу. Ну вот,

и тут придется браться за нож. “Видимо, теперь в моей судьбе без него не обойдешься”, — усмехнулся Ян. У

пего имелся отличный перочинный нож с острым зеркальным лезвием. Однако жалко было кромсать куклу.

Может, отвернуть ей потихоньку голову? Потом можно поставить на место. И все же сворачивать голову, даже

кукле, претило Яну, лучше снять ногу. Она на резинке, потом как-нибудь можно восстановить… Господи, да он

просто сентиментальный дурак. Вроде бы как боится причинить боль кукле. А Робеспьер лежит на мостовой,

разбитый и раздавленный, с остекленевшим взглядом.

Ян резко вывернул кукле ногу, заглянул внутрь и стал осторожно извлекать свернутые листки. Они

скатались в трубки и не хотели распрямляться. Пришлось положить их под тяжелый том Брема, в котором

исследователь представлял животных Африки. Это был любимый том отца. “Весьма символично, — с

привычной ироничностью подумал Ян, — отец как бы участвует в нехитрой операции. Таким образом

ликвидируется проблема “отцы и дети…”

Парни постарались на совесть. На рисунках и чертежах Ян обнаружил немало новых деталей, которых не

видел ранее. В основном это были валики, шестерни и различных сечений барабаны. Однако на двух последних

листках оказались и крепящие конструкции. Это уже было кое-что. Можно от чего-то оттолкнуться.

Ян больше не сомневался в назначении деталей. Становилось ясно: на валики крепятся буквы и цифры

шрифта. Судя по количеству валиков, подразумевается их определенная заменяемость. Остальные принципы

предстояло разгадать. Но так или иначе Ян не сомневался, что находится на подступах к раскрытию сути

работы механизма. Еще несколько шагов в этом направлении, еще несколько чертежей, а еще лучше деталей, и

тайна прекратит свое существование.

Ян за полночь размышлял над чертежами. Уснул только под утро. Ему приснился сон, что с ним

случалось раз в год. Он бежал по африканской саванне, его преследовал лев. Лев разевал огромную пасть, но

вместо зубов в пасти вращались валики, из-под них в Яна летели страшные искры…

Ян проснулся с тяжелой головой и нелегким сердцем. Тяжесть в голове вскоре прошла. А тревога

осталась. Весь понедельник Ян ходил по комнатам и думал, что делать с чертежами. Позвонить Коблицу? Чего

ради? Коблиц обещал в среду появиться. У Яна осталось впечатление, что Коблиц не принадлежал к племени

болтунов. Трудно объяснить почему, однако Ян ощутил в нем надежность. Весь понедельник он вышагивал по

просторным комнатам квартиры, размышляя о событиях и их причинах. Гибель Робеспьера постоянно его

беспокоила. Объяснить себе достаточно убедительно эту смерть не мог. Но не мог и оставить в стороне, не

придавать ей значения. Что стояло за трагедией? Представить это простой случайностью Ян не мог. Для этого

он был слишком умен.

Во вторник утром в дверь позвонили. Отец пошел открывать. Заглянул в комнату Яна.

— Тебя спрашивают.

Ян вышел в прихожую. Перед ним стоял молодой человек в шляпе.

— Что вам угодно? — осведомился Ян.

— Приношу извинения. Несколько слов с глазу на глав. Надеюсь, пан найдет для меня пять минут? —

Молодой человек был сама любезность, но глаза ни на миг не теряли пристальности.

Ян повел гостя в свою комнату.

“А все же аккуратность — отличная вещь”, — похвалил себя, вспомнив, что куклу и чертежи еще утром

спрятал в шкаф.

— Разденьтесь, если желаете.

— Не беспокойтесь, я ненадолго.

Незнакомец присел на предложенный стул.

— Пан Крункель, чтобы не тянуть время, сразу представлюсь. Я — Губаньский, поручик Войска

Польского. Вы, надеюсь, догадываетесь, с чем связан мой визит?

Ян не выдержал и совсем неприлично хихикнул. Пожалуй, им не интересуются пока лишь королевство

Люксембург и папа римский. Но, видимо, вскоре появятся и их представители…

— Пан Крункель, я пришел к вам потому, что нам нужна ваша помощь. Мы рассчитываем на патриотизм

поляков, работающих в германских учреждениях. В частности, на заводах.

Поручик хотел продолжать, но Ян уже принял решение.

— Пан поручик, ничем не смогу быть вам полезен. Я уже не работаю в Германии. Меня уволили как

неблагонадежного.

— Пан Крункель, — прищурился поручик. — Нам известно многое. Иначе я бы не пришел к вам. Чтобы

вы более реально смотрели на вещи, я вам кое-что сообщу. Немцы — большие специалисты. Но и мы не сидим

без дела. Вы вернулись в Варшаву. Однако сегодня столица для вас не самое безопасное место. Мы знаем, что

вам предлагала сотрудничество Сюрте женераль. Позавчера в Варшаве сбит машиной один француз. Так вот,

пан Крункель: у нас имеются данные, что этот француз направлялся к вам…

Ян похолодел. Выдержки ему еще недоставало.

— Кто ж его убил?! Немцы?..

Поручик Губаньский усмехнулся.

— Этого пока сказать не могу. Просто я вам обрисовал обстановку. Судя по восклицанию, вам все

понятно.

Яну удалось взять себя в руки.

— Наоборот, уважаемый поручик. С каждым днем я понимаю все меньше. Мне лично не известно, куда

шел несчастный француз. Но даже если он направлялся ко мне, то напрасно. Я ничем не смог бы ему помочь.

— Должен я понимать ваши слова, как нежелание сотрудничать с нами? — прищурился Губаньский.

Ян развел руками.

— Сотрудничать можно тогда, когда ты способен принести пользу. Какая сегодня от меня польза Войску

Польскому?..

— Я бы не советовал вам играть с нами в нечестные игры. Ни к чему хорошему это не приведет. Вы

обязаны понять: когда дело касается военных секретов, в силу вступают более жесткие законы. Тем более если

время не терпит…

— Ничем не могу помочь, — твердо повторил Ян, поднимаясь.

Губаньский встал. Взгляд был колким, губы презрительно кривились.

— Мне очень жаль, но у пана могут быть неприятности… прошу простить, что зря отнял время.

“Насчет неприятностей полностью согласен, — хотел сказать Ян, но промолчал. — Кстати, если я хочу,

чтобы неприятностей было поменьше, следует отучиться болтать лишнее. А то выскакиваю с глупыми

вопросами…”

Когда дверь за поручиком захлопнулась, Ян отправился на кухню выпить чашечку кофе. Надо было

собраться с мыслями. Не хватало только польской дефензивы, прикидывал Ян. Он не знал ее возможностей. В

состоянии ли эта организация обеспечить тайну поиска, безопасность его друзей? Пока ясно одно: в покое его

не оставят. В конце концов, могут найти предлог и нагрянуть с обыском. И сделать это сегодня же вечером. Или

ночью. Так что, как ни крути, придется поторопить Коблица. Тем более если немецкие агенты пронюхают о

визите поручика, они тоже могут ускорить события.

Приняв решение, Ян успокоился. Теперь надо было принять кое-какие меры предосторожности.

— Батя, — без колебаний сказал Ян. — Мне нужна твоя помощь. Не мог бы ты немного прогуляться?

— Прогуляться нетрудно. А в чем дело?

— Ты как-то говорил, что у нашей пани Дроздецкой есть маленькая племянница. (Пани Дроздецкая,

пожилая незамужняя женщина, вела в их доме хозяйство и была абсолютно уверена в том, что, если бы не она,

то рухнул бы не только уклад этой семьи, но и само мироздание).

— Да, конечно, девочка семи лет.

— Ты не мог бы подарить ей куклу? Ту, что привезла Кристина.

Коллинз подумал.

— Именно сегодня?

— Желательно сегодня.

Отец не стал больше ни о чем спрашивать.

— Ну, что ж. Если надо…

— Это не очень ее удивит?

— Думаю, нет. Время от времени я приношу девочке что-нибудь.

Ян еще ночью вправил кукле ногу, так что игрушка выглядела совершенно новой. Он перевязал коробку

цветной лентой, вручил отцу.

— Долго не задерживайся, — попросил Ян. — Посидим вечером.

“Золотой у меня батя”, — с нежностью подумал Ян, оставшись один. Отыскал обитый черной кожей

футляр, стер с него пыль, открыл — и на Яна нахлынуло детство. Мать хотела, чтобы Ян учился играть на

скрипке. Способности были. Молодая учительница хвалила мальчика. Он уже совсем недурно исполнял

Огинского и Шопена. Но мальчик неожиданно влюбился в свою учительницу. История начала приобретать

нежелательный оборот. И мать поспешила увезти сына в Германию, к дальним родственникам. Тогда Ян

забросил игру на скрипке. Каждое прикосновение к струне вызывало в нем боль воспоминаний…

Ян взял смычок, коснулся струн, усмехнулся. Как все это было давно! Как смешно и наивно! Легко

стряхнуть пыль со скрипки, с футляра. Но невозможно стряхнуть ее с прошлого. Оно покрылось седым налетом

и уже не болит, а лишь вызывает усмешку.

Ян аккуратно заложил в скрипку присланные чертежи — к счастью, размеры бумаги позволяли это

сделать! — оделся, взял футляр и вышел на улицу. Попробовал установить, нет ли слежки. Ничего

подозрительного не заметил. Видимо, его еще не взяли “в кольцо”.

В аптеке за углом есть телефон. Владельца Ян знал давно: когда мать заболела, часто доводилось бегать

за лекарствами.

Конечно, хозяин любезно предоставил Яну телефон, с уважением поглядев на футляр в руках соседа.

Ян набрал записанный номер, услышал голос:

— Вас слушают.

Голос был странно-невыразительным. Ян замешкался с ответом.

— Вас слушают, — так же бесцветно повторили в трубке.

— Заболел отец, приезжайте, доктор, — тихо произнес Ян.

— Ждите, — отозвалась трубка.

Затем связь оборвалась.

Ян поблагодарил хозяина и вышел на улицу. Он решил дождаться Коблица не в квартире, а прогуливаясь

возле дома.

Дул пронизывающий ветер, погода портилась. Прохожих на улице было мало.

Темнело нынче рано, с каждой минутой на улице становилось неуютнее. Ян вынужден был поднять

воротник плаща и очень пожалел, что не надел пальто. Крутые порывы ветра швыряли в лицо последние листья

с деревьев, и листья эти, казалось, сработаны из жести.

Интересно, на чем примчится Коблиц. Едва ли прибудет пешком. Если верить тому, что он говорил, то

люди его профессии слишком должны ценить время, чтобы позволить себе передвигаться, подобно остальным

смертным.

Когда в конце улицы показалась автомашина, Ян уже не сомневался, что это едет Коблиц. Сразу

определил, что машина германской марки “Бэ-Эм-Вэ”. В сумеречном свете она казалась черной. Легковая

остановилась почти рядом с Яном. Он сам шагнул ей навстречу, прижимая к боку футляр со скрипкой.

Неожиданно открылась задняя дверца. Из машины вышел незнакомый мужчина в драповом пальто без

головного убора, коротко бросил:

— Садитесь!

Ян пригнулся, собираясь сесть в машину, но, увидев на заднем сиденье еще одного незнакомца,

инстинктивно отшатнулся. В тот же миг почувствовал толчок. Его цепко схватили за руку, втолкнули внутрь.

— В чем де… — хотел было крикнуть Ян. Но тут же рот ему сдавила мокрая тряпка. Футляр у него

вырвали. Он лихорадочно вдыхал воздух, ощущая какой-то одурманивающий запах. Еще услышал, как

хлопнула дверца. Ощутил, как вдавило в сиденье сипну, когда машина резко рванула вперед. Как на руках его

повисли тяжкие гири. Как стала кружиться голова… и все кануло в сладкую тьму забытья.

Тьма рассеивалась долго и болезненно. Все вокруг было каким-то теплым, расплывчатым. Постепенно до

него стали доноситься голоса. Они произносили фразы, но смысла их Ян понять не мог. Ему чудилось, что

разговаривают в соседней комнате, за стенкой. И, хотя звуки слышны, смысл сказанного неясен. Потом ощутил,

как под нос тыкают в чем-то смоченной ваткой. Наконец сознание стало проясняться. Было похоже, что

начинает высвечиваться темный до этого экран.

Сперва Ян увидел беленый потолок, такие же стены. Затем, словно на фотографической бумаге,

положенной в проявитель, стало явственнее обозначаться человеческое лицо. Ян глянул на него и закрыл глаза.

Он был еще слишком слаб, чтобы зрительно воспринимать действительность.

Наконец сознание заработало активно, четко. “Ну вот, — сказал себе Ян, — судя по всему, началось. Тебя

похитили. И, конечно, не Коблиц. Зачем ему это? Скорее всего, похитили агенты СД или гестапо. Ведь и

автомашина была немецкая. Впрочем, какое это имеет значение — марка автомашины? Даже если бы тебя

увезли на индейской пироге, это еще не значило бы, что ты попал в плен к ирокезам. В общем, веселенькое

дельце. Не успел и пальцем пошевелить в борьбе с врагом, как тебя спеленали, и вряд ли ты из этих пеленочек

выберешься сухим или даже мокрым… Пока закрыты глаза, надо подумать, что отвечать на вопросы. Они,

конечно, сейчас посыплются. И не только вопросы…”

— Ну-ну, пан Крункель, приходите в себя, не бойтесь, — донесся насмешливый голос. — Вас же не

отравили, а всего лишь усыпили. Это не смертельно.

Ян открыл глаза. Стоявший над ним человек сунул ему в руку ватку и отошел в сторону. Неподалеку от

Яна находился канцелярский стол: в одном углу возвышался черный телефонный аппарат на высокой

металлической подставке; на кончике стола сидел поручик Губаньский; только теперь он был в мундире с

погонами и тусклым аксельбантом на правом плече; на скрещенных ногах победно сверкали начищенные

сапоги.

— Странный способ приглашать в гости, — хриплым, чужим голосом пробормотал Ян, пытаясь размять

затекшие ноги.

Губаньский кольнул его насмешливым взглядом.

— А как быть, пан Крункель, если вы на нормальные приглашения не отзываетесь?

— Но зачем похищать? Я же не враг.

— Чтобы вас не похитили другие, — ухмыльнулся поручик.

“Значит, они постарались опередить Коблица, — мелькнула мысль. — А я, как слепой котенок, потянулся

к первой же миске на запах молока. И вовсе неизвестно, чем это для меня кончится.

То, что я нахожусь в “родной” дефензиве у поляков, еще не означает, что мне повезло”.

— А что касается вашей фразы “Я не враг”, пан Крункель, нам еще предстоит выяснить ее

справедливость, — продолжал Губаньский.

Он поднялся, обошел стол и достал откуда-то снизу знакомый футляр.

— Вы, оказывается, большой любитель музыки, пан Крункель.

— Как видите.

— Для кого же вы играете?

— Только для близких.

— Нельзя ли конкретнее?

Ян слегка пожал плечами. Он твердо решил молчать о связи с Коблицом.

— А если ваши близкие находятся по ту сторону восточной границы великой Польши? — прищурился

поручик.

“Только этого еще не хватало, — подумал Ян. — Сейчас они начнут делать из меня коммуниста, чтобы

развязать язык”.

— В игре на скрипке я предпочитаю Шопена, — устало сказал Ян.

— Оставим язык символов. Учтите, пап Крункель: у всех разведок методы весьма сходны. Так что не

стройте иллюзий. Короче: на кого вы работаете?!

Ян молчал. Злое лицо поручика нависало над ним. Сейчас он ударит…

Резко зазвонил телефон. Губаньский выпрямился, поправил аксельбант, шагнул к столу, снял трубку.

— Поручик Губаньский слушает. — Он невольно вытянулся, каблуки слегка прищелкнули. — Я. Так

точно, пан полковник. Да. Здесь. Что? Но, пан полковник, я не совсем… Таков был приказ. Так точно, пан

полковник. Нет, это мы не обсуждали. Но я полагал, чем раньше… Вы же сами… Нет, конечно, нет, пан

полковник. Какие шутки, мне не до них… Слушаю, пан полковник. Так. Так. Понял. Есть. Будет исполнено, пан

полковник.

Губаньский отнял от уха трубку, подержал в руке, медленно положил на рычажки, повернулся к Яну.

— Псякрев… какого черта вы сразу не сказали о Коблице? Вам не довелось бы нюхать нашатырь, а мне

— кукиш начальства… Ну и тип же вы, пап Крункель! Я, как только увидел вас, понял, что не оберешься

неприятностей.

— Вы делаете мне комплимент или извиняетесь? — почти весело поинтересовался Ян, который уже

чувствовал себя в относительной безопасности.

— Вы можете идти, — отпустил поручик второго сотрудника.

Едва тот вышел, дверь снова распахнулась, в комнату стремительно шагнул Коблиц и, не глядя на

Губаньского, бросился к Яну.

— Вот дурачье собачье! — воскликнул, пожимая Яну руку. — У меня душа ушла в пятки… Думал —

немцы. Они вас тут не сильно помяли?

— Все в порядке, — улыбнулся Ян, поднимаясь.

Только теперь Коблиц повернулся к поручику. Тот щелкнул каблуками, представился.

— Понимаете, что вы натворили? — начальственным топом обрушился на него Коблиц. — Если бы я не

знал, что вам приказали… вас бы ожидала веселенькая жизнь.

— Надеюсь, вам тоже приходится исполнять приказы, — мрачно огрызнулся Губаньский.

— Я вот о чем думаю, — медленно произнес Коблиц. — Нельзя ли из ошибки извлечь пользу?

— Каким образом? — поинтересовался Ян.

— Вас все равно уже похитили, — задумчиво сказал Коблиц. — Кстати, хорошо, что наши польские

коллеги, а не парни с той стороны… Для чего же вам исчезать дважды?

— Совершенно логично, пан Коблиц! — почти радостно выкрикнул Губаньский.

“Ну, этот, понятно, будет радоваться, — рассудил Ян, — такое развитие событий превращает его просчет

в неожиданную удачу. Вместо выговора от полковника можно заработать поощрение. А вот что касается меня…

впрочем, какая разница? Не сегодня, так завтра. Лучше уж иметь дело с солидной фирмой. А то ведь и какое-

нибудь Монако может утащить. И я вовсе не уверен, что в той разведке встречают с цветами в руках…”

— Исчезать так исчезать, — с комическим отчаянием произнес Ян.

— Я тоже так думаю, пан Янек, — повеселел Коблиц. — Надеюсь, мои польские коллеги сохранят наши

маленькие хитрости в полной тайне. Поскольку это целиком в их интересах…

Последнюю часть фразы можно было воспринять и как скрытую угрозу. Однако правила игры уже стали

иными. Они устраивали поручика Губаньского. Следовало включиться в игру без липших нюансов.

— Если бы наши учреждения сотрудничали с большей согласованностью, вообще не возникало бы

никаких сложностей, — бодро заявил Губаньский.

— Поручик, — отозвался Коблиц, — вы представляете, как было бы смешно и страшно, если бы не

возникало сложностей и ошибок. Меня лично уже давно выгнали бы из оффиса. Просто в нашей работе есть

палочка-выручалочка: каждую ошибку превращать в предусмотренное достижение. В принципе, это весьма

несложно. Надо только совершить очередную ошибку…

— У вас, в самом деле, есть чему поучиться, — захохотал Губаньский.

— Спасибо, поручик, — поднялся Коблиц. — Вынуждены откланяться.

— Как вам будет угодно. Нужен транспорт?

— Спасибо, у меня свой. Так что, Янек, поедем?

— Совершенно не против. Особенно, если пан поручик вернет мою скрипку…

— Ах, да… — Губаньский передал футляр Яну.

Ян открыл футляр, заглянул внутрь скрипки:

— Все в норме.

Через несколько минут Коблиц и Ян уже сидели в машине. От водителя их отделяло поднятое стекло.

— Как вам удалось найти меня? — поинтересовался Ян.

— Госпожа Удача, пан Янек, — с готовностью отозвался Коблиц. — После вашего звонка я, естественно,

помчался к вам. Но, как ни торопишься, все равно иной раз опоздаешь… И все же я опоздал не безнадежно. На

улице встретил вашего отца. Он возвращался с прогулки и видел, как вы садились в машину. Вернее, как вас

туда втолкнули. Конечно, я прежде всего подумал о нацистах, тем более после поданного вами сигнала тревоги.

Но поскольку до врага добраться было сложнее, решил проверить коллег. Знаете, врага мы, как правило,

понимаем. А друзей не всегда…

— Признаться, я и сейчас удивлен, как вам удалось так быстро меня обнаружить. И главное —

вызволить.

— Не удивляйтесь, пан Крункель. С некоторыми руководителями дефензивы я разговариваю через

переводчика. Есть такой переводчик — фунт стерлингов…

Ян рассмеялся, но на душе было невесело. Машина, в соторой они находились, везла его в неизвестность.

Надо отдать должное, Коблиц тонко чувствовал состояние собеседника.

— Пан Янек, — on мягко положил руку на локоть Яна, — сейчас я отвезу вас на одну частную квартиру.

Я не все успел подготовить. Однако не волнуйтесь. Все должно быть в порядке. Придется некоторое время

обойтись без прогулок. Пока отрастут усы и борода. Увы, старо, как мир, но необходимо. Компенсацией за

вынужденное затворничество вам будет служить очаровательная хозяйка. Подробности обсудим позже. Что

касается отца, я уже продумал ход. Он официально заявит в полицию о вашем исчезновении. Таким образом,

мы оградим его от возможных посягательств гестаповских агентов…

Ян молчал. Мысли кружились не только вокруг отца. Как там Кристина, ребята на заводе? Если не

наладится надежная связь с ними, весь маскарад ни к чему, пустая забава.

— Когда устроитесь на новом месте, мы с вами усядемся в мягкие кресла, и вы не спеша, подробно

расскажете мне все о заводе швейных машин. — Коблиц потер ладонью широкий подбородок. Его лицо с

приплюснутым носом приобрело воинственное выражение. — Придется придумать какую-нибудь акцию, чтобы

отвести от ваших друзей возможные подозрения немцев. Попробуем укрепить их позиции. Ну и, конечно,

связь…

Внимание Яна переключилось на дорогу. Автомобиль явно петлял по городу. Внешне спокойный,

готовый к рассуждениям Коблиц, видимо, ничего не упускал из поля зрения. Он, безусловно, проверял, нет ли

слежки. Однако обнаружить это по его поведению было трудно.

У темного двухэтажного особняка, производившего впечатление нежилого, вышли. Коблиц открыл

железную браму своим ключом. Ян отметил, что брама открылась, не издав ни малейшего звука. “Без масленки

не обошлось”, — подумал Ян с привычной реакцией механика.

Поднялись по смутно угадываемым ступеням. Коблиц ввел Яна в темный коридор. Тщательно затворил

за собой входную дверь, открыл противоположную. Из нее на Яна хлынул ослепительный, искрящийся на

хрустальных люстрах свет.

— Входите, входите, — подбодрил Яна Коблиц.

Ян шагнул вперед и очутился на пушистом ярко-красном ковре. Навстречу ему, приветливо улыбаясь,

шла молодая высокая женщина в домашнем платье и в фартуке. В ней все было простым и домашним, кроме

лица: белокожего, тщательно ухоженного, с высоко подтянутыми к вискам дужками бровей. Такие лица Ян

встречал в журналах, где рекламировали японских гейш.

— Ну вот, пан Янек, — широко улыбнулся Коблиц, — теперь позвольте поздравить вас с благополучным

исчезновением!..

Гельмут Фриче не любил вести разговоры с окружающими — даже с коллегами по службе. Он

4 воспринимал необходимость произносить слова как неизбежное зло. С одним исключением из правила:

ему_ правилось беседовать со своим отражением в зеркале, когда по утрам, перед выходом на службу, он

брился.

Фриче не пользовался успехом у женщин. Однако сам себе нравился. Все у него было белесым: волосы,

брови, ресницы, губы — и лишь в глазах таилась голубизна. Хотя и она, казалось, покрыта какой-то пленкой.

Пожалуй, во внешности Фриче было что-то поросячье. Впрочем, все зависит от точки зрения. Лебедю

претит болото. Цапле, наоборот, болото очень нравится — так же, как лягушкам, которых она там добывает.

Фриче считал свою внешность вполне подходящей.

“Ну и что с того, что ресницы белые? — задавал вопрос своему отражению. — Я тебе, дорогой Гельмут,

скажу так. Иные носят свою внешность, как вывеску на колбасной: у них не лицо, а перечень товаров,

имеющихся в лавке. Это — слабаки. А настоящим мужчинам лицо дано, чтобы вводить в заблуждение

окружающих, скрывать ум и железную волю. Ну что, дорогой Гельмут? Ты согласен со иной? Знаю, что

согласен, шельмец!”

И Фриче подмигивал своему отражению. Что касается женщин, их можно покупать за деньги. Так даже

удобнее.

Фриче жил холостяком. Это было продолжением его представлений о своем месте в мире: ничто не

должно отвлекать от выполнения служебного долга.

А о служебном долге ему в этот день напомнили. И напомнили весьма недвусмысленно. Из самого

Берлина пришло строжайшее предписание усилить меры по охране тайны известного предприятия, перекрыть

все возможные каналы утечки информации. Непосредственная сфера деятельности Фриче в негативном плане

не упоминалась. Зато приводился пример нерадивости одного из коллег в другой части Германии, сообщалось о

строгом наказании, которое последний понес. Циркуляр был подписан высоким начальством по отделу

Гельмута Фриче. Дали понять, что на работу отдела обратил внимание сам Генрих Гиммлер.

Прочитав циркуляр, Фриче почувствовал холодную гордость. Хотя никаких конкретных данных не

имелось, он по собственной инициативе начал “профилактику” на заводе. Взять хотя бы того поляка с немецкой

фамилией Крункель. Фриче убрал его с производства по интуиции. Отправил, несмотря на сопротивление

мастера и оперативного директора завода. А теперь-то, после получения циркуляра, он выдворит всех поляков

без малейшего послабления — чтобы на предприятии и духом польским не пахло. И пусть дирекция куда

угодно жалобы пишет — это только пойдет ему на пользу.

В приподнятом расположении духа, что, естественно никак не отражалось на внешнем виде, Фриче

достал спш ки работающих на заводе и углубился в повторное изучс ние. В его экземпляре фамилия Крункель

была аккуратн вычеркнута красными чернилами. Кстати, информацию о возвращении Крункеля в Варшаву

Фриче передал коллеге, занимавшемуся Польшей. Так что, вполне возможно, фамилия Крункель перечеркнута

уже не только чернилами. Надо будет поинтересоваться. Это не праздное любопытство — Фриче ради общего

дела не мешает знать о дальнейшей судьбе нежелательных элементов.

“Сегодня суббота, — прикинул Фриче. — Не позже чем в понедельник соберу руководство, предложу

заменить поляков немцами. А пока займусь списком”.

И он с глубоким ощущением своей необходимости великому рейху углубился в работу.

По даже если служишь в такой всесильной организации, как гестапо, и считаешь себя прямым

наследником нибелунгов, тебе, увы, не все дано предвидеть. Конечно, Фриче не догадывался, что в то время,

когда он читал высочайший циркуляр, в его судьбу вмешивались иные, еще неведомые ему силы.

Кристина с нетерпением и тревогой ждала вестей от Яна. Он обещал сам дать о себе знать. Хотя

Кристине и казалось, что Ян сгущает краски в отношении опасности, она не смела ослушаться. Больше всего ее

угнетало бездействие. После удачно выполненного задания и выдумки с куклой, все ее существо требовало

активного действия. Ей казалось, что подключение к борьбе их группы может чуть ли не спасти Польшу от

угрозы гитлеровского вторжения…

Теперь состояние неопределенности усугублялось полным одиночеством. Брат Руди неожиданно

женился на немке, переехал к ней, Кристина осталась в квартире одна. Она по-прежнему трудилась на фабрике

игрушек и была на хорошем счету. Но по вечерам вместе с ночной темнотой к девушке подступала тоска.

Деятельной, насмешливой Кристине в голову не приходило поплакать. Даже в раннем детстве она презирала

слезы, от неизбежных огорчений защищалась колкостью языка. Теперь, когда девушка приобщилась к тайне,

касавшейся судеб родины, ее стало особенно томить бездействие.

При встречах упрекала брата в пассивности.

— Не гони лошадей, Кристя, — осаживал ее порывы Руди. — Кто без толку нахлестывает коней, на

повороте может перевернуть экипаж. Ян толковый парень, знает, что делает. Так что давай без паники.

Когда Кристина сердилась, темный пушок над верхней губой проступал отчетливей.

— Боюсь, ты пригрелся под боком у своей Гертруды и не хочешь вылезать на сквозняк…

Но Рудольфа Шармаха нелегко было смутить даже колкой насмешкой. Он рассматривал свои могучие

руки, отшучивался добродушно:

— А почему это я должен зря мерзнуть на ветру?..

На фабрику и с фабрики Кристина ходила пешком. В этот день, как обычно, услышав хриплый гудок,

возвещающий об окончании смены (фабрика была маленькой — на три десятка работающих, но хозяйка

старалась во всем подражать солидным предприятиям), Кристина направилась домой. Не прошла п нескольких

шагов по улице, как ее окликнули.

— Пани Кристина… можно на минуту?

От неожиданности Кристина вздрогнула. Нет, она никогда не боялась уличных знакомств. Знала, что

сумеет отбрить любого нахала. Вздрогнула от того, что постоянно ждала письма, стука в дверь, оклика на

улице…

Девушка остановилась. К ней, улыбаясь, приблизился модно одетый атлет с приятным лицом, которое

портил разве что несколько приплюснутый нос…

— Вы всегда так быстро ходите, панна Кристина? — поинтересовался Коблиц. — Похоже, что на

стометровке я бы вас не догнал.

— Это все, что вы хотели мне сообщить?

— Ну, почему же. Я прибыл передать вам привет от Яна.

— О! — Кристина чуть не схватила Коблица за рукав. — Где он? С ним все в порядке? Он передал мне

письмо?..

— Где бы мы могли поговорить? — прервал ее Коблиц. — На улице слишком холодно, чтобы я сумел

удовлетворить ваше любопытство.

— Простите, — смутилась Кристина, но тут же вернулась к привычному тону, — Впрочем, вы одеты

потеплее, чем я. Так что могли бы и выдержать.

— Я привык вначале заботиться о женщинах, панна Кристина, — ухмыльнулся Коблиц. — Итак?

— Не знаю, что и предложить… Можно зайти в кафе…

— Там слишком много ушей.

— Можно, конечно, и ко мне… по, понимаете, мужчины меня не посещают… кроме брата… и потом

хозяйка…

— И все же это предпочтительнее. Нам необходимо поговорить. А хозяйку задобрим.

Кристина заколебалась.

— Вы не сказали, с кем я разговаривав…

— О, простите, панна Кристина, вы совершенно правы, — Коблиц галантно приподнял шляпу с узкими

полями. — Зовите меня просто Артур, пожалуйста.

— Ну, что ж… придется ко мне. Идемте! — решительно шагнула вперед Кристина.

— Погодите, не так. Вы идите одна, панна Кристина. Адрес ваш мне известен. Я буду через полчаса.

Устраивает?

Он пришел без опоздания, принес подарок хозяйке — банку настоящего бразильского кофе. Коблиц знал,

что в Германии все чаще покупателям предлагался кофейный суррогат. Завидев банку, обычно непробиваемая

владелица дома расцвела и разговаривала с Коблицом очень любезно.

Кристина представила Артура как дальнего родственника, приехавшего в Германию по делам фирмы.

— У вас весьма строгая родственница, — сообщила хозяйка Коблицу. — Тут, кроме брата, никто не

бывает. Особенно с тех пор, как уехал жених фрейлейн Кристины. А ведь такая красивая, такая молодая… Я ею

чрезвычайно довольна.

Когда удалось отделаться от хозяйских восторгов, Артур плотно захлопнул дверь комнаты и опустил

язычок, прикрывавший замочную скважину.

— Подслушивает? — кивнул в сторону коридора.

— Ну нет, — усмехнулась Кристина, — она для этого слишком высокого мнения о своей порядочности.

— Кристина, — сказал Коблиц, доставая из обширного портфеля принесенные яства и расставляя их на

столе, — прежде всего давайте отбросим официальное обращение. Оно отнимает много времени, а у нас его в

обрез. Кроме того, мы же с вами вроде как родственники…

— Принято, — коротко улыбнулась Кристина.

— Во-вторых, запомните: в некоторых ситуациях следует подозревать, что вас подслушивает даже

платяной шкаф. Не обольщайтесь насчет хозяйки. Не исключено, что она — платная осведомительница гестапо.

— Тогда зачем сюда согласились пожаловать вы?

— Это входит в мой план, — спокойно отозвался Коблиц. — В-третьих, очень плохо, что вы сразу мне

поверили. Где же пароль? А вдруг я не тот и не оттуда?

Даже в приглушенном абажурном свете было заметно, как девушка покраснела.

— Что вы должны были спросить? — потребовал Коблиц.

— Если вы от Яна, то скажите, что ему больше всею нравится? — смущенно пробормотала Кристина.

— Больше всего ему нравится кукла с голубыми глазами. Все верно? Вы поняли свою ошибку? Кстати,

плохо, что у вас нет приемника.

На этот раз Кристина сразу сообразила, о чем речь.

— Ну, это можно исправить. У хозяйки патефон, она сегодня щедрая. Скажу, что хотим потанцевать.

Патефон вскоре появился. Завертелась пластинка с модным танго. Под его томительные всхлипы,

неспешно танцуя с Кристиной, Артур продолжил разговор.

— У Яна все хорошо. Он исчез с видимого горизонта. Вражеские ищейки едва ли его обнаружат. Он

ничего не писал из осторожности. Просил передать, чтобы о нем не беспокоились. Однако дело, ради которого

мы объединились, не сдвинется с места, если мы не утроим усилия. Нужна ваша помощь, Кристина. Никто из

мужчин не сможет выполнить миссию, связанную с успехом задания, и, главное, выполнить быстро. Я все же в

Германии, а не у себя дома. И долго тут разгуливать не могу. А нам необходима эта чертова машина. Хотя бы в

разобранном виде. Тогда Ян сумеет ее восстановить. Это, надеюсь, понятно?

Артур осторожно снял руку Кристины со своего плеча и пошел подзаводить патефон.

— Что же от меня требуется? — Кристина уселась в кресло.

— Любовь, — шепнул на ухо Артур. — Понимаете, от вас требуется любовь…

— Одного человека я уже люблю.

— Это, так сказать, ваше личное дело. Речь о другом. Ян сказал, что во имя общих интересов вы готовы

на все.

— Разве я не помогаю? — надула губы Кристина.

— Кристина, не обижайтесь. Слушайте внимательно. Есть тут один немец. Его зовут Гельмут Фриче. Это

еще не самое страшное…

— Знакомое имя. Кажется, его упоминал брат.

— Вполне мог. Поскольку у этого Фриче есть недостаток. Он работает в гестапо. И опекает известный

вам завод.

— Да-да, теперь я вспомнила!

— Но у него есть и положительные стороны. Во-первых, он — холостяк. Во-вторых, он втайне очень

любит женщин… А нам срочно необходимо подцепить его на крючок! Вы меня понимаете?

Глаза Кристины налились темной синевой.

— В общем, вы хотите, чтобы я… как бы это сказать… ну, вы закидываете удочку, а меня — на крючок в

качестве приманки?

— Вы удивительно верно обрисовали ситуацию. На все, что происходит, надо смотреть открытыми

глазами. Короче: следует сделать так, чтобы Фриче пришел сюда. И чтобы здесь я его застукал.

— Вы с ума сошли! — невольно воскликнула Кристина. — Чтобы я с немцем… И что подумает хозяйка?!

И вообще, как все это… Нет-нет, Артур, это невозможно!

— Невозможного в нашем деле нет, — жестко сказал Коблиц. — Есть “делаю” и “не делаю”. Пора вам

понять, Кристина. Борьба с фашистами — не просто игра в куклы. Хотя и она не исключена… Но ведь вам

скоро двадцать один? В вашем возрасте детские игры уже не к лицу. Борьба — не только победы, но и жертвы.

А если вы ожидаете от нее одних цветочков, сразу отойдите в сторону. Чтобы мы на вас не рассчитывали.

В душе Кристины происходило смятение. Коблиц говорил убедительно. Действительно, разве она

собиралась пройти через испытания в лаковых туфельках и белых перчатках? Она, конечно, не Жанна д’Арк, с

мечом в руке не поведет за собой армии. Когда Робеспьер уговаривал Руди и ее принять участие в борьбе с

фашистами, он, правда, рисовал картины помягче и посветлее. Но Робеспьер куда-то исчез. А этот человек

пришел от Яна. Он разговаривает с ней жестко, даже беспощадно. Но, пожалуй, он во многом нрав. Хотя одно

лишь упоминание о Фриче не доставляет радости…

Вслух Кристина сказала:

— Не знаю, что подумает обо мне брат…

— А брат и не должен знать. Вам пора постичь, что такое конспирация. Каждое лишнее слово грозит

провалом. Это не просто закон сохранения секретности, это забота о ближнем. Чем раньше вы усвоите эту

истину, тем больше шансов на… (Коблиц хотел сказать “на долголетие”, но смягчил фразу)… на то, что

принесете пользу общим интересам.

И видя, что Кристина колеблется, Коблиц продолжил:

— Между прочим, Фриче мне нужен и для того, чтобы обеспечить безопасность работающих здесь

поляков. И вашего брата в том числе.

— Ну, и как же, по вашему плану, все должно происходить? — не очень охотно поинтересовалась

Кристина.

— Сперва мне нужно ваше принципиальное согласие — да или нет?

— Допустим, я согласна.

— Спасибо, — с облегчением произнес Коблиц. — Почему вы не берете ветчину? Эти штучки немцы

умеют готовить, не правда ли? А теперь слушайте внимательно. Первое: мне понадобятся ключи от входной

двери и от комнаты. Второе: если план реализуется, хозяйке надо даже намекнуть, что Фриче — из гестапо.

Поверьте, ее добропорядочность сразу удвоится. Третье: Фриче нелюдим, однако по субботам любит ужинать в

ресторанчике “Приют для толстяков”. Чаще всего — в одиночку. Изредка — с прекрасным полем. У него там

свой столик, я вам покажу. Между прочим, “Приют для толстяков” посещают почему-то самые тощие… Но это

к слову. А сейчас я расскажу вам все, что знаю о Фриче и его привычках. И сделаем мы с вамп так…

Коблиц долго и подробно инструктировал Кристину.

Между тем, Гельмут Фриче завершил свои служебные дела и с удовольствием подумал, что сегодня его

ждет традиционный ужин в ресторане. Ресторан “Приют для толстяков” Фриче выбрал не только потому, что

там собиралась тихая, солидная публика, не мешавшая отдыхать. Нигде так не готовили его любимую свиную

отбивную с тушеной капустой, как у “Толстяков”. А Фриче был большим гурманом. Во всяком случае, он так

думал. Хозяин заведения быстро сообразил, с кем имеет дело, и стал подавать на стол Фриче изысканные

блюда. Кроме того, по субботам его стол, как правило, считался заказанным, посторонних туда не садили.

В точно установленное время Фриче небрежно сбросит: на руки подбежавшему швейцару драповое

пальто и шляпу. Строгий черный костюм подчеркивал независимость Фриче; на лацкане красовался маленький

значок члена нацистской партии.

У входа с немцем раскланялся любезный хозяин.

— Добро пожаловать, герр Фриче. Прикажете, как всегда?..

Фриче кивнул головой и даже слегка улыбнулся. Сегодня он находился в прекрасном настроении.

Гестаповец не успел сесть за стол, как появился официант с полным подносом. Лицо его выражало готовность к

любым услугам.

Стол, который облюбовал Фриче, находился у стены в единственной кабине. Собственно, кабины как

таковой не было: просто боковые деревянные перегородки отделяли два стола от небольшого зала. За вторым

столом, напротив Фриче, порой ужинали респектабельные мужчины, иногда семейные пары, чаще всего гости

города. Сегодня стол пустовал. Но на нем стояла табличка “Заказан”.

Фриче, не торопясь, пристроил накрахмаленную хрустящую салфетку на живот и собрался приступить к

закуске, когда в зале появилась хрупкая молодая женщина с иссиня-темными глазами и эффектно взбитыми

пшеничного цвета волосами. Многие взгляды обратились к ней. Черное бархатное платье с золотистой

окантовкой на рукавах и воротнике подчеркивало гармоничность фигуры.

“Ну и ну! — невольно подивился Фриче. — Кажется, нас посетила настоящая фея. Это добрый знак. А

если бы фея еще направилась…”

Додумать не успел. Фея огляделась и не очень решительно направилась в сторону кабины. На Фриче она,

похоже, не обратила особого внимания. Заметив табличку да столе, слегка пожала плечами и села прямо

напротив гестаповца. И только положив на соседний стул модную сумку ц поудобнее устроившись, Кристина

как бы впервые увидела соседа, взглянула оценивающе.

Фриче ответил немигающим взглядом. Тем не менее, приподнялся со стула, поклонился. Кристина в

ответ смущенно улыбнулась.

Подошедший официант склонился возле Кристины.

— Меня пригласил господин… (Кристина назвала имя известного германского промышленника,

заправлявшего текстильным производством), просил подождать, если задержится. Но странно, что его до сих

пор нет…

— Да, фрейлейн, господин заказывал стол. Позвольте пока принести сладкой воды?

Кристина согласно кивнула головой.

Фамилия промышленника была Фриче знакома. Он состоял в партии, в верхах к нему благоволили.

(Только один человек в Германии, глава абвера, адмирал Канарис догадывался о связях промышленника с

английской разведкой. Но по многим соображениям делиться своими сведениями с гестапо не собирался).

“Ну, такой зубр сумеет выбрать себе подходящую девку, — размышлял Фриче, поднося к губам рюмку со

шнапсом — он пил только этот напиток. — А девка, пожалуй, и вправду люкс. Интересно — она сама

раздевается или с ней нужно возиться? Во всяком случае, смущение она разыгрывать умеет…”

Фриче встретился с Кристиной взглядом и чуть

приподнял рюмку, показывая, что пьет за нее. Девушка в

ответ сдержанно улыбнулась.

Фриче не стал ускорять события. Отдал дань прине-

сенным закускам. Особенно долго смаковал влажную, соч-

ную семгу.

Прошло минут пятнадцать. Кристина стала прояв-

лять признаки нетерпения.

— Я вижу, ваш компаньон опаздывает, — закинул

удочку Фриче.

— Просто не пойму, что случилось… Он всегда та-

кой точный. Правда, он должен был вылететь в Гамбург.

Там что-то стряслось с новой партией сырья.

— Разве от нас есть пассажирские рейсы на Гам-

бург?

— У него свой самолет, — не без гордости пояснила

Кристина.

— Ах, да… Я забыл, о ком речь. Что ж, дело прежде

всего.

— Мог бы предупредить, — пальцы Кристины мяли

салфетку. — А то многие мужчины любят вспоминать Три-

стана и Изольду и прославлять рыцарское отношение к

женщине, а на деле…

При этих словах Фриче решил, что пора выступить в

качестве рыцаря. Он вытер салфеткой рот, поднялся с мес-

та.

— Простите, я не могу спокойно сидеть, когда такая

милая фрейлейн нервничает. Очевидно, ваш компаньон

срочно улетел и не придет. А фрейлейн, как я понимаю, на-

строилась поужинать. Позвольте пригласить вас за мой

стол? Вы скрасите мое одиночество.

— О, вы очень любезны, — отозвалась Кристина с

благодарной ноткой в голосе. — Но я, право, не знаю…

как-то неудобно…

— Давайте отбросим условности, — предложил Фриче. — Они только усложняют нашу жизнь.

— Вы хотите сказать, что маленькая компания лучше двух одиночеств? — очаровательно улыбнулась

Кристина, скрывая насмешку.

— О, фрейлейн так мила, что я буду настойчив!

— Впрочем, почему бы нам и вправду не познакомиться?..

Они представились друг другу. Кристина пересела за стол Фриче. Тот на радостях заказал французское

шампанское. В разговоре, желая придать себе вес, Фриче упомянул о ведомстве, в котором получал зарплату. Он

заметил, что это не произвело на девушку никакого впечатления. Она еще сама наивность, мысленно

усмехнулся гестаповец. Название его организации заставляет вздрагивать видавших виды мужчин. А для нее

это вроде марки шоколада. Конечно, если ее содержит богач, то впечатлять могут лишь деньги…

Фриче разошелся не на шутку. Уставил стол всем, чем располагал ресторан. И при этом поймал себя на

желании говорить, чего с ним давно уже не случалось. Но иногда можно позволить себе немного попетушиться.

В голове у Фриче шумело, когда од провожал Кристину домой.

— Ваш компаньон, фрейлейн Кристина… он улетел надолго?

— Говорил, что, если улетит, то к следующей субботе вернется.

— Мне отпущено так мало времени… Позвольте завтра навестить вас?

— Как? Вы хотите зайти ко мне? Это невозможно! — испуг Кристины не был наигранным.

— Вы должны доверять мне, фрейлейн Кристина. Поверьте, вы не пожалеете.

И Фриче склонился, целуя Кристине руку.

Дома, готовясь ко сну, Кристина долго рассматривала себя в зеркале. “Кто бы мог подумать, что во мне

гибнет большая актриса?! Настоящая Мэри Пикфорд заштатного немецкого городка Цитау… Если бы Ян

увидел, как я строила глазки этому долговязому гестаповцу! Впрочем, какая я, к черту, актриса! Скорее, Мария

Магдалина… Однако раз уж взялась за это дело, надо жить борьбой”.

Только на третий день Кристина позволила Фриче явиться на квартиру. По совету Коблица Кристина

сообщила хозяйке о принадлежности визитера к ведомству гестапо. Чопорная фрау испуганно расширила глаза

и забормотала, что ей необходимо посетить сестру и она не знает, когда возвратится домой.

Фриче, изменив обычной привычке, принес бутылку греческого коньяка “Метакса”. Кристина старалась

пить осторожно, не теряя контроля над собой. Но Фриче свое дело знал: девушка не заметила, как он подсыпал

в ее рюмку порошок из маленького белого пакетика…

Когда Коблиц бесшумно вошел в комнату, он застал там спящую Кристину, свернувшуюся калачиком на

кровати и голого Фриче, сидевшего за столом, на котором стояла почти опорожненная бутылка коньяка.

Появление Коблица было настолько неожиданным, что Фриче не сразу среагировал. Видимо, ему

показалось, что это сои. Тем более что дверь открылась совершенно бесшумно. Перед глазами Фриче возник

черный круглый зрачок пистолета. Впрочем, зрачок какой-то расширенный, словно сталь распухла.

Вслед за Коблицем появился второй человек. Он поднял фотоаппарат. Вспышки блица ослепили

гестаповца. Человек исчез за дверью прежде, чем Фриче обрел способность действовать.

— Фриче, — тихо сказал по-немецки Коблиц, — поставьте рюмку на стол. Не шевелитесь и слушайте.

— Кто вы такой? Что вам надо?! — надорванным голосом по то вскрикнул, не то всхлипнул Фриче — и

осекся: черный зрачок твердо, немигающе, уставился ему в лоб.

Фриче поставил рюмку на стол и невольно метнул взгляд в сторону стула, где висела его одежда.

— Фриче, — все тем же бесцветно-жутким голосом продолжал Коблиц, — перед тем, как вы попытаетесь

совершить глупость, — кстати, последнюю в своей жизни, — учтите: я попадаю на расстоянии пятидесяти

ярдов в обыкновенную монету. Но это еще не все: первая пуля вас не убьет, а вызовет мгновенный паралич.

Вторая пуля отравлена: вы умрете в конвульсиях. Третья пуля обыкновенная. С ней я не стану спешить, чтобы

продлить ваши впечатления… Отвечайте: вы меня поняли?

Фриче молчал. Ствол пистолета приподнялся выше и замер.

— Больше спрашивать не стану.

— Понял, — хрипло выдавил Фриче.

По спуская Фриче с прицела, Коблиц подошел к стулу, где висела одежда. Левой рукой нащупал пистолет

в кармане брюк. Вытащил маленький вальтер, сунул в свой карман. Затем перевел взгляд на кровать.

Кристина негромко застонала, силясь, видимо, проснуться.

Коблиц кивнул в ее сторону.

— Снотворное?.. Таблетки? Порошок? Впрочем, какая разница. Знаете, Фриче, если б вы не были мне

нужны, я бы только за это отправил вас к праотцам. Ну-ка, накройте со простыней! И без штучек!

Фриче неохотно поднялся, натянул на Кристину простыню.

— Чего вы от меня хотите? — гестаповец постарался придать голосу твердость.

— Этого я от вас не утаю, — насмешливо произнес Коблиц.

— Кто вы? На кого работаете? — Фриче еще пытался восстановить собственное достоинство.

— Вы слышали, что первыми умирают те, которые слишком много знали? — процедил Коблиц, и Фриче

внезапно всей шкурой ощутил могильное дуновение от этих слов.

Только сейчас он по-настоящему испугался. Ему почудилось, что он знает намного больше, чем нужно.

Коблиц молча наблюдал за противником, давая ему возможность до конца оценить ситуацию.

— Сядьте в кресло и слушайте так, словно перед вами выступает ваш любимый фюрер, — приказал

Коблиц.

Фриче повиновался. Если бы он был в мундире, хотя бы в костюме, то, возможно, повел бы себя иначе.

Но сейчас впервые в жизни он показался сам себе жалким, беспомощным. От возникшего в комнате человека

исходила властность и грубая сила. А им Фриче привык повиноваться.

— Первое: не пытайтесь вырваться из мышеловки. На улице мои люди. Второе: вам чертовски повезло,

вы лишаете меня удовольствия всадить вам пулю в живот. И только потому, что кому-то взбрело в голову

приставить вас к заводу, в котором я заинтересован. Сейчас вам предстоит уплатить мизерную цену за свою

никчемную жизнь…

Коблиц знал такого рода людей. Они повелевают другими, пока чувствуют власть и безнаказанность. Но

стоит им попасть в непривычную обстановку, где необходимо действительно проявить волю и мужество,

теряются, начинают дрожать, как щенки, отнятые у суки и брошенные в холодный подвал. Правда, в отличие от

беспомощных щенков, подобные типы в любой момент готовы перегрызть врагу горло. Но Коблиц, нагнетая

атмосферу безысходности, ни на секунду не терял бдительности.

— Итак, с этой минуты вы будете работать на меня, — безапелляционно сообщил Коблиц.

— С какой стати? — неуверенно огрызнулся Фриче и потер лоб ладонью. Он еще, видимо, не отрезвел и

пытался выгнать хмель.

— Вы влипли, Фриче. Девчонка — мой агент. Как вы понимаете, я располагаю снимками вашей персоны,

на которых вам недостает лишь нимба святого и… галстука. В общем, у вас нет выхода. Или даете согласие

сотрудничать, или вам полный капут. Даже если я оставлю вас в живых, завтра все компрометирующие

материалы попадут вашему начальству. Не знаю, отправят ли вас в концлагерь, но на карьере можете поставить

жирный крест. Итак?..

Коблиц дал время Фриче взвесить сказанное.

— В конце концов, это глупо, — нарушил молчание Фриче. — Я не могу сотрудничать с призраком. Кто

вы, и что от меня требуется?

— Неважно, — сказал Коблиц. — Что касается вас… на заводе работает группа поляков. Мне нужно,

чтобы ни один из них но был уволен. Во всяком случае, пока я не разрешу.

— Это невозможно, — сказал Фриче. — Как раз сегодня я передал дирекции списки на увольнение.

— Значит, утром отмените свой приказ. В конце концов, за ночь могли произойти только вам ведомые

изменения. Ни один поляк не должен покинуть завод. Таково мое условие.

Фриче сидел неподвижно, словно неожиданный поворот событий превратил его в камень.

— Побыстрей ворочайте мозгами, Фриче, — с раздражением воскликнул Коблиц и понизил голос:

Кристина застонала и зашевелилась. — Мне на вас отпущено еще десять минут.

— Хорошо. Допустим, я поляков оставлю. Что дальше? — поинтересовался немец.

— Дальше я кладу на стол листок бумаги и ручку. Вы пишете расписку в получении тысячи долларов.

Это приличная сумма, Фриче. И моя охранная грамота. Впрочем, наше делопроизводство вы знаете, не мне вам

объяснять. А в дальнейшем у вас одна-единственная задача: любить и охранять поляков. То есть вы их просто

должны обожать. Молиться на них, если хотите. Чтобы ни один волос не упал с их голов. Потому что за каждую

голову вы отвечаете своей…

Уже на улице Фриче заметил две темные мужские фигуры, бесшумно растворившиеся в ночи, и понял,

что с ним не шутят.

…Кристина стала приходить в себя, когда за окнами посветлело. Сознание было мутным, веки налиты

тяжестью, в теле бродила боль. Наконец она сбросила пелену полусна. К горлу подступила тошнота. Кристина

откинула простыню и ужаснулась: на теле синяки, следы укусов… Она поднялась, подошла к зеркалу,

вгляделась. Губы напухли.

Конечно, надо было заплакать. Да что там плакать — зарыдать во всю мочь. Но слез не было. Кристина

не привыкла плакать. Она медленно отвернулась от зеркала и вдруг увидела на столе цветы. Темно-красные

розы в вазочке. Возле вазы лежала записка. “Это вам от Яна”. Подписи не было. Фриче? Нет, естественно. Он

ничего о Яне не знает. Значит, Коблиц.

Розы от Яна… Кристина неожиданно засмеялась. Смех был неестественным, прорывался наружу

толчками, и оборвался так же внезапно, как начался. Она схватила вазу с цветами и с остервенением грохнула

об пол. Жалобно звякнули осколки фарфора…

Первые дни Ян с трудом вживался в обстановку “исчезновения”. Квартира с пушистыми коврами, дорогой

5 мебелью, богатой библиотекой была, по сути, комфортабельной тюрьмой: появление на улице

исключалось. В шестикомнатном особняке, где большую комнату занимала пани Зося, находилось еще одно

живое существо: огромный белый сибирский кот — пан Марек. Пан Марек явно томился по обществу: он

часами ходил за Яном, трогать себя руками не позволял, а только, не мяукая, беззвучно разевал острозубый рот

и выжидающе глядел на пришельца голубовато-желтыми глазами.

Внизу, в полуподвальном помещении, жил бородатый, мрачного вида смотритель. По всей вероятности,

он присматривал не только за домом.

Но самой загадочной фигурой в доме была, несомненно, сама пани Зося, всегда подтянутая, всегда

улыбающаяся. В какое бы время суток ни встречал ее Ян, Зося, казалось, только что собралась на бал. Ян понял,

что она не столь молода, как можно было представить при первом знакомстве, и что обилие косметики призвано

затушевывать признаки возраста. У нее были очень живые черные глаза. Подтянутые к вискам брови придавали

облику оригинальность. Хотя Яну и казалось, что в лице Зоей есть что-то от маски.

Зато походка была неподражаемой. Высокая, с точеными ногами, пани Зося ходила по коврам и паркету

так, как ходит по натянутому тросу искусный канатоходец.

В первый же вечер Зося поинтересовалась гастрономическими вкусами Яна и старалась ему угождать.

Готовила она превосходно.

Наутро после прибытия Ян занялся двумя важными делами: изучением чертежей и… отращиванием

бороды. К вечеру появился Коблиц, снял пиджак, ослабил галстук и сказал Яну, плюхаясь в кресло:

— Пан Янек, давайте отвлечемся от сумасшедшего мира. Предлагаю шахматы. Вы играете?

— Играю — слишком громко. Скажем так — двигаю фигуры.

— Усыпляете бдительность? — рассмеялся Коблиц. — Давайте подвигаем.

Партия вышла долгой, упорной и завершилась вничью. Ян понял, что Коблиц способен на дерзкие

авантюры, но умеет и отступить в нужный момент; Артуру игра Яна представилась остроумной, с

неожиданными продолжениями, но несколько сумбурной.

— Пан Янек, — сказал Коблиц, — завтра я вас покину недели на две. Сейчас вы мне расскажете все, что

знаете о поляках на заводе и о вашей невесте. И как можно подробнее. Любая мелочь может пригодиться.

Ян постарался добросовестно выполнить просьбу. Он понимал, что Коблиц собирается не на

увеселительную прогулку.

Далеко за полночь Артур стал прощаться.

— Не скучайте, пан Янек. О вас тут позаботится наша очаровательная пани Зося.

В тот же миг Зося с неизменной улыбкой возникла в комнате.

— Пан Коблиц может не беспокоиться.

— Я знаю, пани Зося, — заверил Коблиц. — Я лишь хотел предупредить пана Янека, чтобы не садился

играть с вами в шахматы, — проиграет!

Ян думал, что Коблиц пошутил. На следующий день Зося, накормив Яна отличным завтраком, принесла

стопку новеньких книг, положила на стол.

— Пан Янек, здесь польская и переводная литература по криптограммам. И вообще новейшие изыскания

математиков по разгадке шифров. Если вам интересно — пожалуйста.

Ян с любопытством взглянул на нее.

— Конечно, мне интересно, пани Зося. Но почему вы решили… вас просил Коблиц?

Зося улыбнулась.

— Пан Янек, посмотрите-ка на пана Марека!

Кот беззвучно разевал красную пасть и смотрел на Яна.

— Многие думают, что коты — очень глупые животные. Я так не думаю. Пан Марек умеет не задавать

глупых вопросов. А если вам очень наскучат эти умные книжки, вечером можем сыграть в шахматы.

И Зося, улыбаясь, отправилась мягкой походкой на кухню. “Господи, как я расту духовно, — подумал Ян,

— теперь мне надо учиться у кота. Следует разевать пасть, но ни в коем случае не мяукать. А вот пани Зося,

несмотря на свое имя, говорит по-польски с легким акцентом…”

Весь день Ян напряженно трудился. Он так увлекся, что оторвался от книг, лишь когда Зося заглянула в

дверь.

— Вы не устали?

— Отращивать бороду всегда утомительно, — отозвался Ян. — Что у нас на ужин? Шахматы?

— Если не возражаете, пан Янек.

— С удовольствием.

Он уступил подряд две партии. Зося играла без видимого напряжения, ходы ее были точны и

предвосхищали действия противника.

— Ого, — с искренним удивлением сказал Ян, — пан Коблиц предупреждал… я не принял всерьез… И

вот результат. Вы здорово играете, пани Зося.

— Дело не в том, — улыбнулась Зося. — Знаете такие стихи?

И она, не меняя голоса, продекламировала:

Я мир сравнил бы с шахматной доской,

Где клетки — день и ночь, а пешки — мы с тобой:

Подвигают немного — и забудут,

И в темный ящик сунут на покой.

Похоже, она даже плачет с улыбкой, мелькнуло в голове Яна.

— Что-то восточное? — попытался определить он.

— Омар Хайям, мой любимый поэт.

— О, вы увлекаетесь поэзией, пани Зося?

— Я увлекаюсь всем, что кажется достойным человека.

— Поэтому на душе у вас всегда немного грустно?.. Как в стихах восточных поэтов?..

— Хотите на ночь рюмку чего-нибудь крепкого?

— Если с вами — с удовольствием.

— Я не пью, пан Янек.

— Совсем?

— Только сладкую воду.

— Разве она осаждает вашу горечь?..

— Нашу горечь ничто не осаждает, — с неизменной улыбкой сказала папи Зося и принялась собирать

шахматные фигуры в коробку. — Вам ничего не надо?

— Ничего, спасибо.

Ян с головой погрузился в решение своей нелегкой и в какой-то мере странной задачи. Книги,

принесенные пани Зосей, значительно расширили его знания и продвинули вперед к цели. Увлечение работой,

шахматные баталии по вечерам и сама загадочная пани Зося не только скрашивали вынужденное

затворничество. Жизнь Яна наполнилась новым содержанием.

“Я разгадываю не одну, а две загадки, — усмехался Ян, думая о своей хозяйке. — И еще неизвестно,

какая из них приятнее”.

В один из дней Зося надолго исчезла из дому. Ян с досадой ощутил некую пустоту не только в

приглушенном коврами доме, но и в душе. Тем более что пан Марек тоже бродил по всем комнатам, терся боком

о ножки мебели, выгибал хвост трубой и беззвучно разевал рот, словно отчаянно звал пани Зосю.

— Эге, старина, выходит, и тебе неуютно без хозяйки, — вслух констатировал Ян.

Мысленно откровенничая с паном Мареком, Ян ничем не рисковал. Но когда он приоткрыл дверь на

лестницу, из дверей подвальной каморки тотчас появилась фигура бородатого смотрителя.

— Вы не знаете, куда делась пани Зося?

Бородатый ответил весьма нелюбезно:

— Наверное, скоро вернется. А вы не простудитесь — сквозняк.

“Вот так, — сказал себе Ян, — я на сквозняке. И заперты двери или нет, он существует”.

На Яна нахлынули мысли о Кристине, об отце, о товарищах, оставшихся в Германии.

Зося вернулась поздно вечером. Ян не спал и слышал, как мягко закрылась входная дверь. Это было не в

его правилах, но Ян в пижаме вышел в прихожую, притворно зевая.

Конечно же, пани Зося, сняв пальто, выглядела так, словно появилась из парикмахерской.

— Пани Зося, — сказал Ян, — это нечестно. Разве можно бросать нас надолго? Пан Марек просил

передать вам, что в следующий раз, если вы поступите так же, он возьмет и замяукает!

— А-а, так пан Марек стал делиться с вами, — улыбнулась Зося, — прекрасно, прекрасно, потому что он

не очень общительная личность. Но и ему, и вам надо что-то есть, а я запасалась продуктами. Завтра у нас будет

все свежее.

Подходила к концу вторая неделя с тех пор, как Артур Коблиц покинул Яна. Понемногу становился

тоньше отрывной календарь, листки с которого регулярно срывал постоялец. И все более густой становилась

отращиваемая светло-ржаная борода. Яном внезапно овладела депрессия. Он почувствовал отвращение к

работе. Стали приходить мысли о никчемности собственной судьбы. “В самом деле, — вяло размышлял Ян, —

сижу тут, неизвестно где и неизвестно зачем, пытаюсь проникнуть в какие-то не очень попятные тайны и если

завтра перестану существовать, никто об этом не узнает и не полюбопытствует, зачем я жил и зачем я умер”.

За все эти дни он ни разу не выиграл в шахматы у Зоей. А в этот вечер, когда на Яна нахлынула апатия,

он играл из рук вон плохо.

— Пан Янек, — сказала Зося с улыбкой. — Вы сегодня по в форме…

Ночью Яну казалось, что он любит эту странную женщину.

Утром он пожалел о ночной близости. В душе зияла пустота.

Ян знал многих женщин. Его не мучили лицемерные угрызения совести или желание казаться лучше, чем

он есть. Но с тех пор, как в его жизни появилась Кристина, началась переоценка ценностей. И сейчас Яну

думалось, что он человек низкий, без принципов и привязанностей. А пани Зося — просто дьявол в юбке,

искусивший его без нужды.

Ему не хотелось выходить к завтраку, не хотелось видеть Зосю. Именно в этот момент она остановилась

на пороге его комнаты, как всегда свежая, подтянутая и сказала с привычной улыбкой:

— Завтрак остывает. И вообще, не было ничего такого, чтобы позволить ему остыть. Пан Марек никогда

бы этого не позволил. Пожалуйста, мы ждем вас.

“Господи, какой же я идиот и эгоист, — мелькнуло в сознании Яна. — Нырнул в собственные

переживания. А ведь рядом существует другой человек, я ему, по всей вероятности, куда труднее, чем мне. Что

ты о ней знаешь? “Пани Зося, пани Зося…” Может, она никакая не Зося, а вообще черт знает кто”.

К завтраку Ян вышел приободрившимся, шутил, критиковал пана Марека за излишнюю молчаливость.

— Пан Янек, — сказала Зося, когда он заканчивал пить кофе, — вчера к вашему отцу заходил

неизвестный мужчина. Долго расспрашивал, что и как. Ио. похоже, поверил, что вас похитили. Мужчина этот

получает зарплату в гестапо. Так что вами интересовались всерьез. Это подтверждает опасения Коблица. И тот

факт, что пора покидать Польшу. С этой точки зрения ваша борода начинает меня устраивать… Еще немного

косметики, и вас не узнает родная собака, которой, впрочем, у вас нет.

— Кто же будет меня гримировать?

— Если не возражаете, я, — улыбнулась Зося.

— Вы хотите сказать, что я должен покинуть пределы страны, не дожидаясь Коблица?

— Пан Коблиц найдет вас в другом месте, как только сможет.

— Но я ставил перед ним кое-какие условия, без выполнения которых я никуда не двинусь.

— Он все учитывает и все выполнит.

— Вы так уверены?

— Пан Янек, не теряйте хорошего настроения. Его так легко потерять и так трудно найти… Читайте

лучше Омара Хайяма. Знаете, он однажды написал:

Те, у кого душа лежала к мудрым думам,

Пришли к ничтожеству путем своим угрюмым,

Будь простаком, дружи со свежим соком лоз,

А мудрым предоставь быть высохшим изюмом.

По прошествии двух дней Зося усадила Яна перед зеркалом и взялась переделывать его прическу.

— Прическа совершенно меняет внешность человека, — сообщила она.

Примерно минут через двадцать Ян с трудом узнал себя в зеркале. Зося с удовлетворением оглядела плод

искусных усилий, потом сфотографировала Яна на фоне чистой стены.

В этот день хозяйка снова надолго исчезла.

Вечером, во время ужина, Зося как-то странно поглядела на Яна.

— Пан Янек, вы знаете — кто я?..

У Яна на языке вертелось нечто грубое вроде “сторожевая овчарка” или более завуалированное “мой

демон-хранитель”. Но он вспомнил пана Марека и промолчал.

— Я — ваша жена, — сообщила пани Зося и положила на стол перед Яном два новеньких выездных

документа.

— О, поздравляю! — отозвался Ян. — В первую очередь — себя.

— Ничего, придется потерпеть, — Зося постаралась скрыть иронию. — Это ведь не навсегда.

— Куда же мы отправимся праздновать своп медовый месяц? — Ян разглядывал документы. — Не по

следам ли Робеспьера?..

На какой-то миг лицо пани Зоей превратилось в неподвижную маску.

“Ого, — подумал Ян, — я случайно задел больное место. При упоминании имени француза моя

новоиспеченная женушка не сумела справиться с эмоциями. Она, конечно, что-то знает о нем. Возможно, и о

тех, кто поставил точку в его судьбе. Честное слово, готов расточать нежности, чтобы как-нибудь узнать

правду…”

В считанные секунды Зося овладела собой.

— О, пан Янек, я не сразу поняла, о чем речь. Да, мы с вами завтра отправимся во Францию.

— На вашу родину, — закинул удочку Ян.

Однако на сей раз улыбка пани Зоей была непроницаемой.

— Там в одном городке под названием Париж есть неплохой дом. В нем живет француз, который

занимается тем же, чем и вы, пан Янек. Вам вдвоем предстоит собрать модель секретной машины. Кстати,

детали ее уже отправлены во Францию. Отец ваш на днях выедет в Англию. И остальные обещания будут

выполнены.

Пани Зося встала из-за стола. Поднялся и Ян. Подошел к женщине, положил руки ей на плечи.

— Ну, что ж, Зося, — сказал тихо, — поскольку ты теперь моя законная жена…

— Не надо, Янек, — мягко сняла с себя его руки пани Зося. — С собой в дорогу надо брать лишь самое

необходимое.

— Что же ты собираешься взять? — смутился Ян, думая о том, что в этой женщине все непредсказуемо.

— Я лично возьму с собой только пана Марека, — улыбнулась Зося.

●

Ч а с т ь III

Битва за тайну

●

Фред Саммербэг страстно желал, чтобы на смену главе Интеллидженс сервис адмиралу Хью Синклеру,

1 которого все больше одолевала болезнь, пришел полковник Стюарт Мензис. Не только потому, что Фред

около десяти лет знал полковника, сотрудничал с ним и был, как говорится, на короткой ноге. Всесильное

военное ведомство считало, что в Англии существуют две незыблемые вещи: адмирал Нельсон, венчающий

высокую колонну на Трафальгарской площади, и пост главы имперской службы разведки, возглавляемый

высшим офицером флота.

У Фреда на сей счет были иные соображения. Он отлично улавливал изоляционистские тенденции штаба

военно-морских сил, не желавшего делиться лаврами и информацией с другими родами войск. Фред предвидел,

что в новых условиях надвигающейся войны подобная тактика принесет значительный ущерб главному делу.

Консерватизм морского командования отражал устаревшие взгляды на роль боевого флота в грядущих

операциях. Увы, многие адмиралы не понимали, что при возрастающей роли авиации действия военных

кораблей вблизи от вражеских берегов и в узких морских заливах обречены на провал. Но Фред недаром

неоднократно колесил по нацистской Германии и выслушивал планы ее заправил, касавшиеся будущей войны.

Ставка делалась на массированное применение авиации и танков. Стремительность войскового маневра

предполагала необходимость надежной связи. Телефон уже не мог обеспечить ее. Не голубями же, в конце

концов, будут пользоваться германские генералы! Все указывало на то, что особо важную роль приобретает

радиосвязь.

Эти соображения Фред не раз выкладывал Мензису. И видел, что его идеи постепенно овладевают

полковником. Вообще-то, Мензис был баловнем судьбы. Даже в его походке проглядывала самоуверенность.

“Конечно, он может себе это позволить, — думал Фред. — Я тоже учился в Итоне вместе с сыновьями

лордов и пэров. Но у меня нет предков в Шотландии, которые выгнали из ячменя столько миллионов галлонов

виски, что они могли бы заполнить Темзу… Если у тебя есть такие доходы, как у Мензиса, ты можешь

улыбаться даже перед вратами ада”. Тем не менее внешняя самоуверенность не мешала Мензису

прислушиваться к дельным мыслям.

— Послушай, Фред, — заметил Мензис, выслушав очередной раз убежденный монолог Саммербэга в

пользу необходимости рассекречивания немецкого шифра, — ты так страстно и так долго (при этом полковник

как бы невзначай взглянул на часы) расписываешь красотку, что я, черт возьми, готов жениться на этой

проклятой машине! Но где она? Покажи мне ее — и я поведу ее в церковь.

— Стюарт, ты прекрасно знаешь, что ореха еще нет. Но это вовсе не значит, что не надо готовить щипцы

для его раскалывания.

— Что ты имеешь в виду?

— Добыть машину — полдела. Надо научиться с ней разговаривать. Она по-английски не понимает.

Поверь, Стюарт: эту войну будут выигрывать не только и не столько пушки. Нам нужно более мощное оружие.

Пора создать группу ученых. Нужны лучшие математические умы. Сегодня они отсиживаются в своих

университетских кельях. Свежий воздух им не повредит. И хочешь знать? Я убежден, что их участие в нашем

деле приведет ко многим полезным открытиям.

— Абсолютно согласен с тобой, — широко улыбнулся Мензис. — И даже сам совершил полезное

открытие. Вернее — бесполезное. Кто этим умам будет платить? Где взять средства?

— Пора потрясти военное ведомство, Стюарт!

— С таким же успехом можно трясти Биг Бэн.

— Мне кажется, надо начинать заранее.

— Ты возлагаешь на меня слишком большие надежды, Фред. Во-первых, я не главный босс. Во-вторых,

без влиятельных людей в правящем кабинете мы нашими предложениями можем лишь попусту сотрясать

воздух.

— Во-первых, мы все надеемся, что главным ты скоро станешь. Не смотри на меня так — это необходимо

для успеха дела. Во-вторых, если подумать, то и на кабинет министров можно оказать влияние.

— Ты положительно сегодня в ударе, — снова широко улыбнулся Мензис — Даже при своей вхожести в

трижды закрытый для многих Уайт-клуб, я не вижу, на кого воздействовать. С нашим Чемберленом можно есть

манную кашу, но не раскалывать орехи. И ты это знаешь.

Фред встал, прошелся по кабинету. За окном моросил тусклый дождь. Фред снова повернулся к Мензису.

— Послушай, Стюарт, а если я снова попробую подключить человека с челюстями?

— Ты имеешь в виду Черчилля? Идея, черт возьми, неплохая. Но насколько я разбираюсь в тонкостях

собаководства, ему сейчас невыгодно рычать на Чемберлена. Он стремится попасть в правительство и хочет

убедить премьера в своей лояльности. В этих случаях больше виляют хвостом, чем показывают зубы.

— И все же… Если Уинстон думает о будущем и связывает его с первыми ролями в правительство, то

должен оцепить перспективу наших предложений.

Фред умышленно употребил слово “наши”, том самым автоматически подключая Мензиса к своим

проектам. Но за широкой улыбкой полковника стоял быстрый ум и богатый опыт.

— Что ж, если ты можешь говорить от своего имени… попробуй, а там посмотрим.

“Ловко он ушел от меня, — восхитился Фред. — Если я добьюсь успеха, он от лавров не откажется. А в

случае неудачи останется в стороне. Ну что ж, на его месте, пожалуй, иначе нельзя”.

— Хорошо, Стюарт, я попробую переговорить с Черчиллем. Ты разрешишь тебя информировать? —

нанес тонкий укол Фред.

— Обязательно информируй, Фред. Ты ведь знаешь, что я начинаю скучать, если долго не слышу твоей

информации…

— И еще одно, Стюарт. В Париже один толковый поляк колдует над немецкой шифровальной машиной.

Там у него мастерская, где он пытается воссоздать макет ореха. Естественно, за ним присматривают. В силу

известных тебе обстоятельств, мы вынуждены пока делиться предполагаемой игрушкой с французами. Найди

повод отправить меня в Париж. Ненадолго.

— Ну, вот и весь английский патриотизм, — шире обычного улыбнулся Мензис. — Живу в Лондоне,

здесь получаю содержание, уверяю шефа в преданности. А больше всего на свете люблю Париж… Полагаю, ты

прав, Фред. Необходимо съездить. Это я тебе обещаю. Даже без кабинета министров.

Фред вышел от Мензиса ободренный и озадаченный. “Хорошенькое дело, я наболтал о возможности

повлиять на Уинстона, а как это осуществить? В конце концов, я не пью с ним каждый день кофе и не курю

вонючие сигары. Тем более что я вообще не курю. Вот ведь интересная штука: любое положительное качество

при определенной ситуации может превратиться в недостаток — и наоборот!”

Всю ночь Фред размышлял, как обратиться к Черчиллю. Один раз ему удалось сыграть на склонности

политика к театральным жестам. Теперь прежние кнопки не годились. Следовало искать иные пружины. И если

в первом случае Фред нащупывал стороны слабые, то теперь ему предстояло сыграть на сильных. А это, как

правило, ничуть не проще.

Фред навел справки, где сейчас находится Черчилль — в Чартвелле — усадьбе, когда-то купленной на

литературные гонорары за два тома “Мирового кризиса”, или же в Лондоне. Оказалось, что в Лондоне. Фреду

был знаком тихий переулок и дом под номером двадцать восемь неподалеку от Хайд-парка, где располагалась

уютная лондонская квартира Уинстона.

Фред знал, что Черчилль не очень любил гулять по столице. Больше того, он плохо ориентировался в

городе. А однажды, решив самостоятельно поехать на метро, даже заблудился. Так что шансов встретить его на

прогулке было мало. Придется набраться нахальства и позвонить. “Надо просить аудиенции. Повод есть.

Памятуя об услуге, оказанной этим человеком в начале операции с шифровальной машиной, я могу

информировать его о ходе дела. Конечно, это несомненное нарушение наших правил. Уинстон сегодня не

занимает никакой официальной должности. И я, по сути, не имею права делиться с ним секретами

государственной важности. Но он всегда поддерживал хорошие отношения с разведкой, жадно впитывал в себя

любую нашу информацию. И таким образом можно перекинуть мост к цели, ради которой я все это затеял”.

Фред позвонил. Через некоторое время трубку взял Черчилль. Фред представился, напомнил об их

встрече во франции и сказал, что хотел бы лично посетить его. Наступила пауза, во время которой Фред слышал

только тяжелое дыхание Черчилля и еще какие-то чавкающие звуки — видимо, собеседник жевал сигару. Затем

последовало всего одно слово:

— Приезжайте.

Когда Фред прибыл, слуга проводил его в спальню, предупредив, что хозяин чувствует легкое

недомогание и поэтому примет посетителя, не покидая постели. Впрочем, Черчилль так часто встречал

визитеров в спальне, что это давно не являлось новостью.

Войдя в спальню, Фред с любопытством огляделся.

Черчилль в пестром восточном халате полулежал на широченной кровати. В левом уголке рта торчала

неизменная сигара. Рядом, на кровати и на полу, валялось несколько книг; одна была раскрыта посредине. В

убранстве спальни было что-то помпезное. На мраморном камине — тяжелые бронзовые статуэтки; на стенах

— большие картины в золоченых рамах. Все здесь было массивным, устоявшимся, не подлежавшим

изменению. И даже пожелтевший листок в скромной рамке под стеклом, висевший на стене над кроватью

хозяина — объявление буров о том, что за голову опасного преступника У. Черчилля назначена награда в

двадцать пять фунтов стерлингов, — не разрушал, а скорее дополнял ощущение устойчивости этого быта.

Но центром этой консервативной стабильности был сам Черчилль. Даже экстравагантность халата,

привычка выводить себя за рамки привычного этикета, не извиняясь перед гостями — все это тоже было частью

его бунтарского постоянства претендовать на исключительность.

— Добрый день, сэр, — произнес Фред. — Я сразу должен извиниться за вторжение…

— Оставим условности, мистер Саммербэг. Мы ведь с вами старые знакомые, — энергично прервал

Черчилль. — Что будете пить? Виски? Джин с тоником?

— Что предпочитаете вы? — вежливо осведомился Фред.

— Президент Рузвельт любезно прислал мне американский “Бурбон”. Не желаете ли попробовать

американского виски? Я лично уже к нему приложился и пока остался в живых. Кроме того, нам всем, кажется,

пора привыкать к американским напиткам…

— От “Бурбона” не откажусь, — вступая в игру подтекстов, объявил Фред.

Черчилль взглянул на дверь, на пороге которой уже вырос его давний лакей Сайерс. Это был высокий

мужчина неопределенного возраста с благородным лицом и седыми баками. Он сочетал в себе такую

безукоризненность манер, такую невозмутимость, что трудно было понять, с него ли писался традиционный

характер английского слуги или он сам был порождением литературных трафаретов?

— Да, сэр?

— Сайерс, друг мой, подайте нам “Бурбон” и все остальное.

Уже через минуту Сайерс невозмутимо подкатил к постели Черчилля небольшой столик на колесах, где

было все необходимое.

Черчилль отхлебнул приличную дозу и сказал:

— Мистер Саммербэг, иду на пари, что вас привело ко мне не только доброе отношение, — за что

искренне благодарю! — но, по всей видимости, и дело.

— Вы абсолютно правы, сэр, — отозвался Фред. — И все же я не посмел бы оторвать вас от ваших

занятий, если бы вопрос, с которым я пришел, не касался будущего. Однако прежде всего, если позволите, сэр, я

хотел бы сказать несколько слов о прошлом и настоящем.

— Прошлое — наши кандалы, — усмехнулся Черчилль. — Но это к слову. Итак, мистер Саммербэг…

Фред лаконично и без лишних подробностей информировал Черчилля об операции с немецкой

шифровальной машиной. Особо упомянул об участии в этом деле сына Арчибальда Коллинза.

— Понял. Мое бессмертие обеспечено, — махнул рукой Черчилль. — Давайте о главном.

О необходимости создания “интеллектуальной бомбы” Фред говорил напористо и страстно. Он

аргументировал необходимость, обрисовал перспективы такого секретного объединения.

— Мы иногда видим выгоду только от продажи энного количества бутылок, если это выражено в

конкретной сумме фунтов стерлингов. Но я убежден, сэр, что в наших обстоятельствах есть и другие измерения

выгоды. Даже если на первый взгляд, они характеризуются очевидными затратами денег без каждодневного

поступления валюты в казну. Существует другая валюта. Оценить ее пока никому не дано. Но завтра на эту

валюту может быть куплена победа.

Черчилль слушал Фреда и попыхивал сигарой, перекидывая ее из угла в угол рта. Взгляд его был

устремлен вдаль, сквозь стены. Он словно вглядывался в грядущее.

— Мистер Саммербэг, — сказал Черчилль, выслушав ходатая, — я сегодня лишен возможности отдать

распоряжение и помочь вам безоговорочно. Но ваши идеи созвучны моему пониманию момента. Я не знаю

сейчас, что я смогу для вас предпринять. И все же заверяю вас в полной своей поддержке. Конечно, лучше

распечатать сундуки министерства ради перспективной работы, нежели ради безнадежных речей. Попробую

убедить кое-кого, а вы не теряйте надежды. И спасибо за полезную информацию.

— Не знаю, как вас благодарить, сэр, — поднялся Фред. — Даже нашему ведомству необходим

моральный импульс…

— Ну, моральной поддержкой я располагаю в неограниченном количестве! — рассмеялся Черчилль. —

Звоните, когда потребуется. Да, вот о чем еще хотел спросить… что этот Арчибальд Коллинз? Где он?

— Насколько мне известно от коллег, мистера Коллинза, в связи с тем что гестапо рыщет в поисках его

сына, на всякий случай собираются переправить к нам, в Англию.

— А-а, — сказал Черчилль и отвлеченно пожевал сигару.

Сайерс проводил Фреда до выхода и наклонил голову с безукоризненным пробором.

Стюарт Мензис обещание свое сдержал. Через несколько дней Фред отправился во Францию. Полковник

2 был прав, посмеиваясь над своим сотрудником: больше всех городов на свете Фред любил Париж. Для

Фреда Париж, его облик, его архитектурные ансамбли являлись зримым воплощением человеческого гения.

Стоя на площади Звезды перед Триумфальной аркой или на острове Ситэ перед Дворцом Правосудия, Фред не

только любовался творением Рук людских. Здесь он черпал надежду на победу добра над злом. Фред упоенно

бродил по неповторимым улочкам и крутым лестницам Монмартра. Особое удовольствие испытывал в тихих,

старинных уголках. Он мог буквально часами разглядывать стрельчатые башенки древнего отеля “Де Сане”;

отель был заложен еще в пятнадцатом столетии и своими глухими стенами больше напоминал крепость.

Каждый раз, когда Фред попадал в Париж, в обаяние его неповторимых красот, еще нелепее начинала

казаться война с ее слепыми, черными силами разрушения. Он не мог представить себе мир без Елисейских

Полей или без собора Парижской богоматери. А ведь вся эта потрясающая гармония мысли, страсти, камня и

труда в одно мгновение могла превратиться в бессмысленный хаос! Фреду казалось унизительным для человека

отдавать плоды гения безумному неистовству войны.

Между тем здесь, в Париже, по соседству с прекрасным, за окнами официальных и неофициальных

учреждений зрели, копошились, сталкивались темные военные силы.

Прежде всего Фред отправился к своему давнему приятелю Жоржу Ронену, сотруднику французского

Второго бюро. Жорж был обладателем тонких пикообразных усиков, стройной фигуры, выразительных черных

глаз и живого ума, сдобренного провансальским остроумием. Фред освоил французский язык, еще будучи

лесорубом в Канаде, поэтому говорил и понимал без труда.

— Великолепно, что ты приехал, Фред, — воскликнул Жорж, обнимая англичанина. — Я так хочу

обругать наших военных, а моим коллегам уже осточертело об этом слушать… Ты для меня — находка! Нет-

нет, серьезно: если ты думаешь, что у нас есть генералы, то совершаешь непоправимую ошибку: это просто

общество слепых!.. Никогда не видел такого количества людей, которым бы платили высокое жалованье только

за то, что они не желают открывать глаза…

То, что рассказал Жорж, подтверждало опасения Фреда. Особенно надеяться на Францию как на боевую

союзницу, способную сдержать фашистские полчища на рубежах, далеких от Англии, не приходилось. Жорж

пожаловался на низкий моральный дух армии, на некомпетентность офицеров.

— Многие убеждены, что воевать с нацистами нет смысла, потому что политики все равно продадут

наши интересы. Тактика насаждается старая, вооружение старое, и только любовницы у генштаба новые. Но

этого, милый Фред, может оказаться недостаточно для разгрома противника!..

— Я вижу, ты нервничаешь, дружище Жорж, — заметил Фред.

— Что за радость петь песни глухим… надоело! Хочу вернуться в авиацию и летать, пока хватит сил и

горючего. Ну да ладно, бог с ними, с генералами. Ты какими судьбами? Небось, не терпится собственноручно

пощупать новую машину?

— Ты в курсе дела?

— Ну, мы же мучаемся, так сказать, на паритетных началах. Я был в мастерской. Они там творят вдвоем

— ваш поляк и наш хромой. Но пока эта штука напоминает верхнюю часть пианино без клавишей и ножек. На

таком инструменте не сыграл бы ни Шопен, ни Бетховен… Слушай, а что если по поводу встречи перенести

беседу в один прелестный ресторанчик?..

— Я бы с преогромным удовольствием, дружище. И мы это обязательно сделаем. Но сейчас мне надо

разыскать нашего человека.

— Неужели ты променяешь маринованные патиссоны на своего пройдоху?

Фред только улыбнулся и развел руками.

Коблица Фред нашел в условленном месте. Видимо, у того была своя связь с Лондоном, и его заранее

3 известили о прибытии Саммербэга. В принципе, Коблиц не числился подчиненным у Фреда, он входил в

другой отдел. Если Саммербэг олицетворял мозг организации, то Коблиц относился к ее рукам. Но, как

известно, эти части организма всегда связаны, и зачастую мозг без рук — как без рук!..

И все же, в силу занимаемого положения, Фред стоял неизмеримо выше Коблица по служебной лестнице,

и Артур не мог этого не понимать.

Хотя по календарю значилась зима, планета боком уже поворачивалась к весеннему солнцу. В Париже

стоял прохладный, однако насквозь пронизанный светом день. Когда Фред пригласил Коблица погулять по

мостам через Сену, тот охотно согласился. Ему не нужно было объяснять, почему Фред предложил прогулку

именно по мостам.

— Артур, — сказал Фред, когда они очутились на мосту Понт-О-Шанж и двинулись ко Дворцу

Правосудия, — из тех сведений, которыми мы располагаем, ясно одно: у нас с вами времени в обрез. Как

говорят охотники, я уже слышу топот кабана. Не сегодня-завтра может грянуть гром. Я не приехал подгонять. Я

просто делюсь с вами тревогами. Каково истинное положение вещей?

Коблиц потер свой приплюснутый нос, пригладил волосы на непокрытой голове — он любил даже зимой

ходить без головного убора.

— Мистер Саммербэг, мое руководство велело посоветоваться с вами. Поэтому буду предельно

откровенен. Поверьте, я предпринял немало усилий, чтобы проклятая машина из видения бессонницы

превратилась в реальность.

— В ваших умении и энергии ничуть не сомневаюсь, — вставил Фред.

— Благодарю. Помимо того, что мне нравится получать деньги там, где я их получаю, у меня личные

счеты с нацистами. В общем, чем им хуже, тем лучше мне. Буквально через несколько дней должна быть

проведена операция, в результате которой… вы не суеверны?.. В общем, если все пойдет по плану, мы получим

не макет, а самую настоящую машину.

— Плюньте через левое плечо в Сену, — чуть ли не благоговейно произнес Фред. — Да благословит вас

святой Павел!

— Ладно, если у старика есть время, я не возражаю, — скупо улыбнулся Коблиц. — Тем более когда идет

все слишком хорошо, то это уже плохо. Возникают кое-какие обстоятельства. Вы знаете, что наш молодой поляк

и хромой француз трудятся над макетом. Должен вам сказать, что у поляка котелок работает получше

пароходного. Хромой французик ему под стать. Но до нашего ему далеко. А поляк быстро двигается к финишу.

Если завтра нам удастся заполучить машину живьем, зачем нам делить победу с французами? Я боюсь, что пап

Янек вот-вот соберет конструкцию, так сказать, эмпирическим путем, и Второе бюро получит бесценное

наследство, хотя ни один из дядюшек не вписывал его в завещание…

Некоторое время шли молча. Фред раздумывал.

— Вы намекали поляку, чтобы не спешил?

— За кого вы меня принимаете? — усмехнулся Коблиц. — Я и себе не намекал, пока не встретил вас.

Всего лишь опасения.

— Понимаю, — отозвался Фред. — Мне кажется, нужно оставить статус-кво до окончания намеченной

операции.

— Все верно, — гнул свое Коблиц. — Поляк, естественно, о втором варианте ничего не знает. Но хорошо

бы все же притормозить парня. И сделать это как-то поестественнее.

— Ну что ж, — спрятал под усами усмешку Фред, — насколько я понимаю, вы не прочь использовать

мой приезд для невинной уловки.

— Видите ли, мистер Саммербэг, с вами это будет выглядеть закономерно. Вы приехали, захотели

познакомиться… — ну и так далее. Я не хочу, чтобы поляк что-то заподозрил. Он толковый парень, но, боюсь,

набит идеалами, как бочка сельдью. Эта сельдь была ходовым товаром в минувшем веке. Сегодня она загнила,

от нее портятся желудки. Фред с любопытством взглянул на спутника. Оп слышал, что Коблиц смелый,

изобретательный, решительный разведчик. Ему доверяли ответственные задания. Умеет схитрить, может пойти

напролом. “Интересно, а есть ли у него идеалы? — подумал Фред. — Впрочем, похоже, он верит в

необходимость борьбы с нацистами. Совсем немало, совсем немало…”

— Вы любите Париж? — внезапно спросил Фред. Вопрос вырвался неожиданно даже для него самого.

Коблиц поежился и сплюнул в Сену.

— Когда я представляю, что самая отвратительная накипь в истории может завладеть всем, что нас

окружает, меня охватывает ярость. Можете вообразить, что Гитлер молится в соборе Парижской богоматери?!

Впрочем, едва ли он молится вообще. Но хотя бы для рекламы…

— Вы посещаете церковь?

— Что вы! Я заменяю ее хорошими ресторанами…

Они пообедали вместе, скрашивая еду воспоминаниями о различных событиях, участниками которых

довелось быть.

На следующий день Фред с Коблицом отправились в мастерскую. Мастерская находилась в подвале

небольшого особняка. Вход в нее был замаскирован. Дневной свет сюда не проникал. Однако электрических

лампочек не жалели, тут было светлее, чем на улице.

Посетителей встретила пани Зося. Помогла раздеться, предложила кофе. Ее безупречные манеры

произвели впечатление даже на Фреда.

Потом она спустилась к месту производства. Пожимая руку Яна, Фред подумал, что представлял его

более молодым. Ржаного цвета бородка не только прибавила Яну лет. Она скрывала раздвоенность подбородка.

Ямочки на щеках и добродушный нос обманчиво уверяли в излишней податливости характера. А вот улыбка по-

прежнему брала в плен.

— Рад встретиться с вами, мистер Саммербэг, — сказал Ян. — Вы, насколько я понимаю, прибыли

проверить, не забыл ли я английский язык?

— Вы угадали, мистер Крункель… впрочем, теперь — мистер Эванс?

— Совершенно верно, но вот об этом я частенько забываю…

Француз Эжен Жиро оказался худеньким человечком с острым маленьким лицом. Казалось, он был

живым макетом в половину натуральной величины. Вдобавок он хромал и тянул за собой ногу, отчего

напоминал раненого и ощипанного птенца. Он тоже сунул крохотную свою ручку Фреду и неожиданно густым

голосом сказал:

— Я сегодня не выспался, поэтому не очень хорошо с утра выгляжу. Но вы не огорчайтесь, сэр: мадам,

которую мы тут одеваем, будет принадлежать к обществу избранных красавиц!

Фред и Коблиц рассмеялись.

— Да-да, месье, старая истина гласит: нельзя разглядывать женщину, когда она полураздета или

полуодета. Вам должны ее представить или голой, или в бальном платье!

Посреди подвала на специальной подставке высилось хитроумное деревянное сооружение. Оно и в

самом деле напоминало верхнюю часть незаконченного пианино. Макет был огромных размеров, по меньшей

мере вдвое превосходивших оригинал. На длинных столах, поставленных у противоположной стены, лежали

инструменты, детали, чертежи.

— Насколько мы можем предполагать, месье, принцип действия машины такой… — начал было Жиро,

но Фред умоляюще поднял руку.

— Месье Жиро, ради бога, не тратьте понапрасну усилий! Я не специалист и все равно ничего не пойму.

Если вы сообщите, как продвигается работа и каковы перспективы, этого будет достаточно.

Француз, не желая брать на себя роль ведущего, вопросительно оглянулся на Яна.

— Пожалуйста, Эжен, я все равно не обладаю вашим красноречием, — улыбнулся Ян.

— Так же, как я — вашими способностями, — галантно вернул любезность француз и продолжил, —

видите ли, месье, никогда еще мне не приходилось выступать в должности бога: тебе дают ребро, — и будь добр

создать из него Еву… Но благодаря тому, что в нарушение всех церковных догм, у нас тут двоебожие, мы с

Яном надеемся на быстрый успех. Еще пять–шесть деталей или столько же догадок — и к Еве можно будет

приглашать Адама. Полагаю, это дело двух–трех недель.

— А к чему такие крупные масштабы? — поинтересовался Фред.

— Подбираю себе пару, — под общий смех сообщил Жиро. — Просто на крупном макете легче

соображать.

В этот день обедала все вместе — там же, в особняке. Обед получился довольно веселый. Фред

размышлял, под каким предлогом удобнее забрать на прогулку Яна, но тот сам облегчил ему задачу.

— Мистер Саммербэг, много слышал о вас из уст отца.

— Как раз о нем хотел с вами поговорить. Не возражаете, если немного покатаемся по Парижу? Хотя этот

город заслуживает пеших прогулок.

Фред позвонил Жоржу, и тот прислал черный тяжелый “ситроен”.

— Господа, надеюсь, вы не обидетесь, если я на время похищу мистера Эванса? Боюсь, что в первую

очередь этот вопрос обращен к пани Зосе…

— Ну что вы, мистер Саммербэг, мы к похищениям

привыкли, — ничто не изменилось в привычной улыбке

женщины.

Едва автомобиль тронулся и Фред опустил стекло, от-

деляющее их от шофера, Ян произнес тихо, но с той твер-

достью, что не оставляет сомнений у собеседника:

— Мистер Саммербэг, я больше палец о палец не уда-

рю, чтобы продолжить работу над машиной.

“Если бы он только знал, как это сейчас нас устраива-

ет”, — невольно подумал Фред. Однако ничем не выдал сво-

их мыслей и лишь вопросительно молчал.

Ян продолжал, не обращая внимания на немой вопрос

Фреда:

— Отец так сказал мне о вас: “Приди другой человек

— я бы не стал втягивать тебя в авантюру, по мне показа-

лось, что он честен и благороден”. Вот почему, мистер Сам-

мербэг, буду откровенен. Когда я согласился сотрудничать с

вашей службой, я поставил некоторые условия. Они каса-

лись отца и моей невесты. Было обещано условия испол-