Приглашение в ад

вы даже не известили их…

— Какое это имеет значение?! — вскочил один из подпольщиков. — Люди горят желанием бить немцев!

Было бы преступно их останавливать. Нас поддержат англичане, наконец!..

— Англичане нас уже поддержали однажды, — так же спокойно, не повышая тона, сказал Збышек. —

Мы вовсе не собираемся охлаждать героический порыв людей. Но бессмысленно пробивать головой кирпичную

стену… Мы не хотим брать на себя ответственность за возможный провал восстания.

— Если вы струсили, обойдемся без вас! — крикнул майор, поднимаясь. — В конце концов, у нас уже

сейчас свыше пятнадцати тысяч бойцов…

— Из которых только треть имеет оружие, — вставил Збышек. — Лондон даже об оружии не

позаботился.

— Ну и что? — вызывающе воскликнул майор. — У немцев добудем. Впервые, что ли?!

Подпольщики за столом одобрительно загудели.

— Итак, ваше последнее слово, пан Збышек? — майор чувствовал себя победителем.

Збышек и еще двое поляков поднялись.

— Мы стараемся предотвратить ненужное кровопролитие. Принести пользу восстание могло бы позже…

Но если вы все же выступите — мы не останемся в стороне. Мы расходимся во взглядах, но родина у нас общая.

— Ну, так-то лучше, — удовлетворенно резюмировал майор и повернулся к Яну. — Пан представитель

желает что-нибудь сказать?

Ян встретился взглядом со Збышеком. Отрицательно покачал головой.

Уходя, Збышек на миг задержался. Видимо, хотел что-то сказать Яну. Но передумал, молча покинул

подвал.

Восстание началось на следующий день. Загремела, задрожала, запылала древняя Варшава. На

полуразрушенный город снова обрушились бомбовые удары, тысячи снарядов и мин. Варшавяне дрались

героически, не щадя себя.

Фашисты быстро стянули к Варшаве боеспособные силы, стали методично и беспощадно подавлять

очаги восстания. Попутно гитлеровцы с той же методичностью разрушали город…

Черчилль попытался обвинить Сталина в том, что Советская Армия бросила Варшавское восстание на

произвол судьбы. Чувствуя, что восстание проваливается, Уинстон заметал следы. Он-то знал, что Советское

правительство не предупреждали о восстании, не сообщали даты.

Однако Сталин безошибочно разгадал неуклюжий ход Черчилля. Ответил гневным письмом с железной

логикой фактов. Уинстон понял, что проиграл и можно лишь просить о помощи. И Сталин, несмотря на все свое

возмущение, постарался помочь.

6 сентября войска 2-го Белорусского фронта в кровавой битве овладели городом и крепостью

Остроленка. Эта крепость прикрывала подступы к Варшаве с северо-востока. 10 сентября 1-й Белорусский

фронт начал наступление на центральном участке. Вместе с ним продвигались части Войска Польского. 15

сентября они ворвались в Прагу и форсировали в нескольких местах Вислу в пределах Варшавы.

Конечно, о том, что происходило в высших сферах, Яну не было известно. Зато он на собственной шкуре

испытал все тяготы неравной битвы. Гитлеровцы выбивали восставших артиллерией, выжигали целые кварталы

огнеметами, засыпали минами. Варшавяне не сдавались, стояли насмерть — и гибли, гибли, гибли…

Ян давно оброс щетиной, забыл, когда умывался. Он оглох от бесконечного грохота взрывов, падающих

стен, острого звона лопающихся в адской температуре стекол. Вместе с другими членами отряда совершал

боевые вылазки. Отражал атаки немцев. И стрелял, стрелял, стрелял.

Коблица встретил лишь однажды, и то, как говорится, на бегу. Коблиц, правда, успел удивиться, что Ян

еще жив. Ян, в свою очередь, крикнул, что не удивляется живучести Коблица.

Много смертей видел Ян и привык принимать их как неизбежное. Порой ему чудилось, что он и сам уже

находится по ту сторону добра и зла, наблюдает происходящее отстранение Инструкций начальства он

практически не выполнял, не устранял “колеблющихся”. Много дней подряд бок о бок сражались бойцы Армии

Крайовой и бойцы Армии Людовой. И те, и другие творили чудеса мужества и стойкости. И тех, и других

одинаково находили фашистские пули. И тех, и других зарывали в общие могилы.

Рыжий майор по кличке “Козырь”, командир отряда, оставался невредимым так же, как Ян. Правда, у

него была перевязана кисть левой руки. Но немцы тут ни при чем — майор обжег руку крутым кипятком…

Утром сентябрьского дня в развалины бывшего многоэтажного магазина, куда немцы оттеснили их

накануне, пробрался чумазый здоровяк с перевязанной бинтом головой. Ян с трудом угадал в нем бывшего

шкипера.

В развалины только что протянули телефонную связь, и майор Козырь кричал в трубку:

— Да, да, отводите! Отводите от Вислы, говорю! Что? Знаю, что заняли плацдарм, знаю… Выводите

наших парней на запад, за пределы города. Таков приказ генерала! Выполняйте!..

Подбежавший Збышек вырвал трубку из руки майора.

— Что вы делаете, пан майор? Что все это значит?!

— Не командуйте! Здесь я старший! — закричал майор, снова завладевая телефонной трубкой.

— Тогда объясните… Кто мог отдать такой идиотский приказ? Жолнеры Войска Польского с трудом

зацепились за наш берег Вислы. А вы отводите повстанцев…

— Мы получили приказ генерала! И обязаны выполнять!

— Знаете, чем этот приказ пахнет?! — продолжал возмущаться Збышек. — Да если я сейчас доложу

своему руководству…

— Убирайтесь и не мешайте мне командовать! — закричал Козырь.

Збышек резко повернулся и вышел. Козырь положил трубку на аппарат; вдруг что-то тихо сказал своему

адъютанту. Тот сорвался с места и выбежал вслед за Збышеком.

— А что случилось? — поинтересовался Ян, подходя к майору.

— Просоветские поляки кое-где переправились через Вислу. Наш Бур приказал избежать контактов с

ними. А эта красная крыса… — Козырь не договорил, схватился за ручку аппарата и начал яростно ее

накручивать.

Где-то далеко гремела канонада. Здесь было сравнительно спокойно. Изредка доносились отдельные

выстрелы.

В штаб вернулся адъютант, молча кивнул Козырю.

Сам не зная зачем, Ян вышел из штаба. Тем же путем, что и Збышек. Гитлеровцев тут не было. Они

находились но другую сторону развалин. Тропинка вела между зазубренных глыб, по битому кирпичу, по

россыпям искрошенного стекла. В одном месте она ныряла в провал. Именно там, в полутемном провале, Ян

заметил Анджея Збышека. Бывший шкипер лежал ничком, припав к руинам всей тяжестью тела. Много раз

стиранная рубаха цвета хаки в двух местах на спине набухла кровью.

Ян наклонился, чтобы послушать сердце шкипера. И сразу понял, что тот мертв. “Колеблющихся

устранять”, — вспомнил Ян инструкцию начальства.

Внезапно Ян обернулся. Почудилось: кто-то направил ствол в спину. Ян поднялся с корточек, торопливо

зашагал обратно. Когда вернулся в штаб, майора там не оказалось. “Слава богу, — подумал Ян, — слава богу.

Кажется, я сейчас мог бы выполнить приказ руководства…”

Ян уселся в уголке штаба, глядя прямо перед собой и ничего не видя.

Ну, хорошо. Допустим, он пристрелит майора. Еще одна смерть. Что от этого изменится? Одной могилой

на земле станет больше. А кто-то посчитает Яна предателем. Нет, если уж стрелять, то не в исполнителей. А в

тех, кто отдает приказы и для кого тысячи человеческих жизней не более чем пустой звук…

Из состояния отупения Яна вывел внезапно появившийся Коблиц. Потный, перепачканный пылью и

копотью, он умудрялся сохранять спортивный вид. На груди автомат, за спиной горбится туго набитый

вещмешок.

— Вставайте, мой талисман, — с обычной насмешливостью велел Коблиц. Даже эти сумасшедшие дни

не могли изменить его манер. — Вставайте, нам предстоит нелегкий путь.

— Что там еще? — проворчал Ян, с трудом поднимаясь. — Полет на Луну? Экспедиция в ставку

Гитлера?..

— Я застал вас почти живым. Считайте это невероятной удачей. А теперь — за мной, и не отставайте.

Они шли тон же тропинкой. Когда поравнялись с мертвым Збышеком, Ян сказал Коблицу:

— Это из Армии Людовой. Его час назад свои же в спину… Черт знает что!

Коблиц на ходу обернулся, чтобы мельком взглянуть на Збышека.

— Свои… не свои… Здесь могли бы лежать и вы, Ян.

Ян ничего не ответил. Он, видимо, слишком устал. Не физически. Запас энергии был еще основателен.

Он устал думать. Он начинал пугаться собственных мыслей. В нем зрело желание посмотреть на лицо Черчилля

через прорезь прицела…

Коблиц быстро вел за собой Яна. Он двигался по развалинам столь ловко, привычно, что Ян едва

поспевал за ним. Видимо, за время восстания он так набегался здесь, что чувствовал себя в родной стихии.

Ян почему-то не думал над тем, куда ведет его Коблиц. Было ясно лишь, что они уходили подальше от

Вислы, от мест, где еще выли немецкие мины, хлестали фиолетово-желтые огнеметные струи.

“Ну, вот, — иронизировал Ян, — я опять гуляю по Варшаве. И опять стоит осень. Только тогда, помнится,

падали листья с кленов. Красота и очарование той осени казались незыблемыми. Сейчас под моими подошвами

хрустят осколки разбитых вдребезги представлений…”

Шли они довольно долго. Наконец Коблиц остановился. Внимательно осмотрелся. Они попали в какой-то

внутренний двор. Посреди двора чудом уцелело старое дерево. На нем еще держалась неосыпавшаяся листва.

Однако, покрытая пылью, она выглядела не желтой, а седой. Вокруг лежало вздыбленное море развалин.

— Ну что ж, отдохнем в саду, — предложил Коблиц, снимая с плеча вещмешок. — Присаживайтесь, Ян.

Нам остается совершить последнюю акцию. Надеюсь, тут нам никто не помешает.

Ян присел на обломок стены. Сорвал с головы берет, вытер потное лицо. Когда отнял берет от лица,

чтобы помахать им вместо веера, увидел, что присевший напротив Коблиц держит в руке большой черный

пистолет. Снятый с плеча вещмешок стоял рядом.

— Прежде всего нам надо рассчитаться, — сказал Коблиц.

Рука Яна с зажатым беретом замерла в воздухе.

Коблиц нажал на рукоятке кнопку. Щелкнув, выдвинулась обойма. Коблиц оттянул затвор со стволом, на

лету поймал выскочивший патрон с тупой золотистой пулей. Взвесил патрон на ладони. Протянул Яну.

— Возьмите, Ян.

— Это еще что за подарок?

— Берите, берите. Пригодится для воспоминаний.

— Обыкновенный патрон, ничего больше.

— Это ваша смерть, Ян, — усмехнулся Коблиц. — Скажем так: несостоявшаяся.

Ян держал на ладони поблескивающий патрон, переводил взгляд с него на Коблица и обратно. Коблиц

уже загнал новый патрон в ствол, привел пистолет в порядок, положил в куртку. И принялся развязывать

вещмешок.

— Вы хотите сказать, Артур…

— Да, Ян. Когда нас отправляли сюда, мне дали понять, что вам необязательно возвращаться. Там, куда

вы летите, сказали, идут жестокие бои. И если человека не настигнет смерть на баррикадах, пусть его найдет

случайная пуля… Поэтому возьмите эту пулю на память.

— Спасибо, — Ян подбросил патрон на ладони, поймал, спрятал в карман.

— Ян, — Коблиц подцепил на острие кинжала кусок колбасы и отправил в рот, — я считаю, вам пора

выходить из игры. Как бы то ни было, война близится к концу. Какой смысл нарываться на глупую пулю? Не

исключено, что мое задание продублировано.

— Вы предлагаете мне покинуть восставших?

— Покинуть восставших… Их давно покинули! Неужели, Ян, вы до сих пор не поняли? С нами играют

краплеными картами! Очередная авантюра нашего премьера. То он изо всех сил упирался, не желал открывать

второй фронт в Европе, не желал помочь русским. А теперь из кожи вон лезет, хочет их везде опередить. Все это

восстание устроено лишь для того, чтобы посадить на трон пана Миколайчика. О цене, как видите, не

торговались. Десятки тысяч мертвых поляков? Уничтоженная столица? Какое это имеет значение! Была бы

наша сфера влияния…

— Ого, Артур! Эта ветчина такая розовая… Не делает ли она вас красным внутри?

— Ян, вы никогда не устаете от того, что вас считают идиотом?

— Артур, как вам удается служить сатане и избегать его когтей?

На этот раз Коблиц отвечал серьезно:

— Целая наука… Стараюсь так много знать, чтобы вовремя сориентироваться в том, чего мпе знать не

надо…

Ян не без горечи улыбнулся.

— Неужели это единственный способ существования?

— Не знаю. Иного не изобрел. Может быть, по скудости мозгов.

— Артур, не перейти ли нам на “ты”? Мы столько времени знакомы…

— Я категорически против!

— Почему?

— На “вы” легче убивать. Вдруг все же придется?..

“А он все же боится расслабиться, — думал Ян, вглядываясь в Коблица. — Можно только представить,

сколько испытаний выпало на его долю! А как много смертей на его совести? И что совесть говорит? Неужели

дала обет молчания?..”

— Я догадываюсь, о чем вы думаете, Ян, — сказал Коблиц. — Не ломайте себе голову. Все в мире

относительно. Мои родители были музыкантами. С детства приучили меня к музыке. А я научился нажимать

другие клавиши. Ну и что? Возможно, я стал бы бездарным пианистом. Кому это нужно? А так в моей душе

порой звучит настоящая музыка…

Небо наполнилось ревом. Над ними, не очень высоко, пронеслись две эскадрильи “юнкерсов”. Они

пошли на восток. Разведчики проводили их задумчивыми взглядами.

— Я знал одного гестаповца, — продолжил разговор Коблиц. — Он прекрасно играл на скрипке. По

вечерам. А по ночам бил молотком. По пальцам подследственных…

— Мне иногда не по себе, когда вспоминаю, сколько общих привычек у Гитлера и у нашего главы, —

заметил Ян. — По ночам работают, по утрам спят. Склонность к театральности жестов. Резкий переход от

импульсивности к депрессии. Страсть к фильмам. Нелюбовь к людям. Но зато безудержная тяга к власти над

людьми…

— Вас что-то удивляет, Ян? Наш мог бы в любое время переквалифицироваться в диктаторы. Он,

наверное, не стал бы насаждать концлагеря, смотреть через глазок в газовые камеры. Но бросить поляков на

гибель ради политического каприза… ничего не стоит. Вам представляется это более изящным?

— Меня все время мучает одна мысль, — признался Ян. — Эта информация “Ультра”… Как много мы

знаем п как бездарно используем знания! Достаточно вспомнить Африку. Зато мы начисто лишили информации

русских. Почему? Ведь они несут главную тяжесть войны. Чуть где-то нам туго — мы к русским: помогите,

выручите! А остальное — врозь. Я лично нередко чувствую себя предателем…

Они помолчали. Ветер тронул седую листву на дереве. Листва зашевелилась с жестяным звуком.

— Скоро стемнеет, пора двигаться дальше, — Коблиц взглянул на небо, хотел подняться.

Ян положил руку ему на плечо.

— Минутку, Артур. Только честно… Саммербэг знал о… ну, о вашем спецзадании?

Коблиц отрицательно мотнул головой.

— Полагаю, нет. О таких вещах может знать лишь главный шеф.

— Значит, Мензис в курсе?

Коблиц не ответил. Ян представил широкую улыбку шотландца. Его бледно-голубые холодные глаза. И

почему-то сразу ощутил в кармане необычную тяжесть пистолетного патрона. Как сказал Артур: “Ваша

несостоявшаяся смерть”.

Кто-то где-то по непонятному праву распоряжался судьбой Яна как дешевой, ничего не значащей

игрушкой.

Интересно: на каком уровне люди перестают быть игрушками? Только на вершине государственной

пирамиды? Или когда переселяются на кладбище?

Неожиданно Коблиц заговорил снова.

— А знаете, Ян, во многом из того, что сегодня происходит со мной, виноваты вы. Да-да, виноваты, и

никакие оправдания не помогут! — Коблиц как-то невесело усмехнулся. — Когда я пришел в наше ведомство,

то долгие годы верил, что защищаю демократию. Я никогда не был чистоплюем, я понимал, что драка требует

кулаков, а не улыбок. Да-да, я убивал, пан Крункель, убивал и не испытывал жалости! Не скажу, что у меня

были слишком высокие идеалы. Возможно, я убивал не из-за денег. Все же во что-то или в кого-то я верил. Но

когда приходит настоящее землетрясение, идолы начинают падать с пьедесталов. И знаете что? Я убедился:

никто не может низвергнуть богов так, как делают это они сами! Возьмите нашего красавчика. Сколько высоких

слов! А тратит сотни тысяч людских жизней, как пьяный мот. Ради сомнительных амбиций… И я, и вы — всего

лишь разменная монета в кармане прожженного политика. Ян, мне надоело быть сдачей с фунта. И осознал я

эго, пожалуй, в связи с вами. Когда понял, какую цену назначили вам в базарный день…

Неподалеку грохнул залетный снаряд. Дрогнули развалины. С листьев одинокого дерева посыпалась

седая пыль.

— В общем, пошли они все к черту, — резюмировал свое откровение Коблиц.

На этот раз зубы его весело сверкнули.

— Кстати, Артур, куда мы все-таки направляемся? И почему именно сегодня? Раз уж вы подарили мне

мою пулю…

— Я же объяснил! Надоело быть идиотом. Я тоже временно выхожу из игры. Дело в том, что Бур-Комо-

ровский не сегодня-завтра подпишет перемирие с немцами. Их он, по-моему, страшится меньше, чем советских

солдат. Однако меня лично перспектива гнить в концлагере мало привлекает. Нам с вами надо добраться до

Закопане. Возле озера Зелено Око перейдем границу. Там, в чешских Татрах, есть одно неплохое гнездышко…

Документами на дорогу я запасся. Отдохнем, отмоемся, а дальше видно будет. Так или иначе, вам до конца

войны в Англии появляться не стоит.

— Зачем вы решили меня сберечь?

Коблиц завязал вещмешок, поднялся, закинул его за спину.

— Знаете, после войны все равно захочется заняться воспоминаниями. Я на этот случай присмотрел вас.

Не потому, что вы — чистый, а я нечистый. Все мы в поисках сатаны где-нибудь мараемся. Главное в том, что,

обнаружив дьявола, вы не станете ему служить. И я, кажется, тоже. А ото уже что-то… Ну, двинем, Ян?

Яна всегда поражала способность Коблица ходить быстро и бесшумно. Но его умение ориентироваться в

руинах казалось фантастическим. Примерно через час они вышли к заваленному кирпичной осыпью люку. С

трудом подняли крышку. Дальше их путь пролегал по подземным туннелям канализационного хозяйства.

Вышли далеко за Варшавой.

Им пришлось пережить несколько нелегких дней. Двигались пешком, иногда подъезжали на попутных

машинах. На пути был Краков. Они его обогнули: в городе гитлеровцы ввели особо строгий режим. Остался в

стороне от их пути и мрачный Освенцим, где печи топили человеческими телами.

Наконец добрались до Закопане. Безо всяких осложнений перешли границу. Теперь Коблиц сверялся с

имевшейся у него картой. Начался подъем в горы. Татры тут были высокие и крутые. Смешанные лиственно-

хвойные леса напоминали тулуп, пошитый из разноцветных лоскутков. Осень окунала свою кисть то в

киноварь, то в охру. Среди пестроты густо зеленели целые материки сосен.

Они шли по распадкам, переходили через говорливые ручьи, поднимались все выше. Становилось

прохладнее. Видимо, война обошла эти места стороной. Природа казалась первозданной. Ночевали в лесу по-

спартански: костер не разжигали, замерзли.

Наконец поутру вышли к большой, лежавшей на склоне холма поляне. В конце ее, под развесистыми

кронами сосен, высился деревянный дом.

— Ну, вот, Ян, здесь мы, пожалуй, и приземлимся, — весело сказал Коблиц.

Он трижды коротко свистнул.

Из домика показались двое мужчин в крестьянской одежде.

К ним через поляну вела узенькая дуга тропинки.

Коблиц подпрыгнул, как молодой олень, выкрикнул что-то радостное и побежал по тропинке вперед.

Вышедшие из дома мужчины стали отчаянно кричать, махать руками.

Ян уже хотел пуститься вслед за Коблицом, как вдруг на тропинке выросло ржавое облако — и Коблиц

исчез.

И лишь потом Ян услышал взрыв…

Ян где стоял, там и опустился на землю. У него дрожали колени. Двигаться он не мог.

Облако рассеивалось невероятно долго.

Когда оно наконец опало, Ян увидел, что двое мужчин осторожно приблизились к тропинке с двух

сторон. Один из них сделал знак Яну оставаться на месте. Второй наклонился над чем-то темным и красным.

Потом он выпрямился. Слова были бесполезны.

Как сказал совсем недавно Коблиц? “После войны все равно захочется с кем-нибудь заняться

воспоминаниями. Я на этот случай присмотрел вас…”

“Нет, война не обошла эти места стороной, — подумал Ян. — Потому что нет на земле мест, которые

война обходит”.

Один из мужчин подошел к сидящему на земле Яну. У человека было дубленое морщинистое лицо

крестьянина. На шляпе с короткими полями торчало темное перо. Он что-то сказал по-чешски. Ян языка не

понимал, по безошибочно угадал смысл.

— Ну, как же он так?.. — горестно произнес человек. — Не догадаться, что тропинку мы заминировали…

У Яна не было сил отвечать. Он просто отчетливо осознал, что Коблица больше нет, нащупал в кармане

пистолетный патрон — и зло, по-мужски, заплакал.

Чем явственнее обозначался конец войны, тем больше раздражался и приходил в бешенство Уинстон.

7 Война принесла ему ореол военного лидера, дала почти неограниченную власть. Его поддерживали справа

и критиковали слева. Но первые побаивались, вторые были бессильны. Уинстон стремился извлечь из своего

авторитета наибольшие преимущества для Британской империи. Однако бесили его не только русские, которые

оказались куда более проворными и сильными, чем он мог предположить. Немалую часть энергии премьер

тратил, как это ни странно, на подспудную и все же ощутимую борьбу с американцами.

В свое время благосклонность Черчилля к Соединенным Штатам кое-кто объяснял тем, что в его жилах

текла и американская кровь. Кто знает, может, в этом была доля правды. Тем более что отдаленное родство

восходило, если верить дотошным исследователям, именно к президенту Рузвельту.

Франклин Рузвельт относился к Черчиллю уважительно. Но, как любят выражаться англичане, “со

щепоткой соли”. В кабинете американского президента, на рабочем столе. стояла деревянная статуэтка —

голова британского премьера с сигарой во рту. Рукой Рузвельта к ней была приколота записка: “Не убирать!

Штраф 250 долларов!” Означала ли сумма штрафа цену за голову Уинстона несколько большую, чем предлагали

в свое время буры, или шутка просто подчеркивала привязанность Рузвельта к английскому лидеру, сказать

сложно. Однако в последнее время Рузвельт все чаще неодобрительно отзывался об экстравагантных выходках

Черчилля, о его слепом упрямстве, называл его выступления болтовней.

Недовольство друг другом отражало борьбу за сферы влияния. Черчилль старался не допустить

американского проникновения в Европу. Американцы, в свою очередь, довольно активно вытесняли англичан из

Азии, в частности, из Индии.

Уинстон исповедывал лишь одно правило: “Мне это выгодно сейчас — значит это допустимо”. Еще

трезвонили по Англии колокола в честь победы, еще ликовали толпы англичан, а Черчилль уже отдал приказ

фельдмаршалу Монтгомери собирать немецкое оружие на тот случай, если надо будет снова вручить его

разоруженным частям вермахта для удара по красным.

В то же время генерал Дуайт Эйзенхауэр отдал приказ не принимать сепаратной капитуляции фашистов.

Не принимать, несмотря на то, что преемник Гитлера адмирал Дениц делал все для сдачи вермахта западным

союзникам.

Война и победа вознесли Черчилля на вершину власти и славы. Однако его поступки на пике

политической карьеры были порождением его прежних заскорузлых взглядов на общество. Он прозрел при

вспышках опасности. Власть его ослепила снова. Спуск с горы был не почетным возвращением покорителя

вершин, а стремительным падением человека, который самонадеянно отказался от разумной политической

связки.

Самый страшный удар Уинстону нанесли не планы Москвы. Не американцы. А собственные избиратели.

12 апреля 1945 года в штате Джорджия в маленьком Уорм-Спрингсе неожиданно скончался Франклин

Рузвельт, когда художница завершала работу над его портретом. Эта смерть автоматически поставила во главе

Соединенных Штатов Гарри Трумэна, набожного католика со льдистым отблеском пенсне и змеиной улыбкой.

Больше всего этот человек любил органную музыку и покер. Третий его страстью стала атомная бомба.

С приходом к власти Гарри Трумэна Черчилль воспрянул духом. Он чувствовал в нем единомышленника

в ненависти к коммунизму. Он полагал, что с Трумэном легче будет договориться о глобальной перестройке

мира.

В свое время американцы перехватили у англичан разработку атомного оружия. Они мотивировали это

опасностью нацистского вторжения в Англию. Позже они переманили многих виднейших физиков, что

послужило началом знаменитой утечки мозгов. Уинстон был недоволен тем, что американцы полностью

монополизировали эту работу и фактически отсекли от нее англичан. Но он так был завален проблемами и так

зависел от американских поставок, что в конце концов махнул рукой. Теперь он только ждал сообщений.

Сообщений из района Аламагордо, с территории военной авиабазы в штате Нью-Мексико, ждал как

манны небесной и набожный католик Гарри Трумэн, когда плыл на тяжелом крейсере “Аугусто” в Европу.

Американский президент направлялся на Потсдамскую конференцию держав-победительниц для

выработки статуса Послевоенного мира.

Всякий раз, когда начинался покер, Трумэн с надеждой смотрел на командира крейсера Джеймса

Фоскета. Не принес ли тот шифровки от генерала Лесли Гровса, руководителя Манхэттенского проекта? Трумэн

знал, что вот-вот на высокой металлической мачте в краснопесчаной пустыне у Лос-Аламоса должны изорвать

первое экспериментальное ядерное устройство. А это означало, что со Сталиным можно будет разговаривать на

языке диктата.

Глав государств разместили в Бабельсберге, неподалеку от Потсдама.

Для Черчилля подобрали особняк по Рингштрассе, 23, специально обставляли ампирной мебелью. Из

окон открывался вид на очаровательное голубое озеро. В центре озера стояли три военных катера с

национальными флагами.

Но Уинстона не радовали пейзажи. Его раздражало, что Трумэн ничего не сообщает об успешном

испытании на секретном полигоне. Раздражали предстоящие переговоры со Сталиным. Начинали тревожить и

окончательные результаты выборов в Англии. Нет, конечно, он ни на минуту не сомневался в своей победе. Но

слишком медленно собирались данные о голосовании в воинских частях, находившихся за пределами острова.

Личный врач Черчилля лорд Моран был не на шутку обеспокоен. Его старый пациент по ночам не спал,

вместо таблеток то и дело тянул коньяк, всех посылал к черту. Однажды накинулся на начальника охраны.

— Послушайте, кто это там так стучит каблуками за окном?!

— Солдаты, охраняющие ваш покой, сэр.

— Вы что — ничего умнее не придумали? Велите им немедленно надеть обувь на резиновой подошве!..

Солдаты стали ходить бесшумно. Но в душе Уинстона грозы не стихали.

Переговоры затягивались. Наконец Трумэн сообщил Черчиллю радостную весть: состоялось! Западные

союзники обрели оружие невиданной разрушительной силы. Уинстон повеселел. Однако ненадолго. Когда, по

договоренности, сообщили Сталину, предвкушая его растерянность, их ожидало полное разочарование. Сталин

так равнодушно произнес: “Да? Хорошо”, — словно ему сообщили не о появлении супербомбы, а о том, что с

дерева упал апельсин.

Трумэн и Черчилль разошлись по своим резиденциям и стали гадать — что бы это значило?

Но Уинстону необходимо было взять тайм-аут на переговорах и помчаться на сутки в Англию. Он обязан

присутствовать при объявлении результатов выборов. Зато потом он вернется в Потсдам с чувством упроченной

власти. Уинстон и лидер лейбористской партии Эттли, которого Черчилль пригласил в Потсдам из тактических

соображений, полетели в Лондон. Кстати, дипломатичный жест по отношению к Эттли не помешал Черчиллю

во время предвыборной кампании выкрикнуть на одном из выступлений:

— Если вы отдадите голоса лейбористам, то увидите в Англии гестапо!..

Дома Уинстона ждал самый сокрушительный удар за всю политическую карьеру. Большинство

избирателей отдали голоса лейбористам. Черчилль был потрясен. Узнав о результатах выборов, он долгое время

не мог произнести ни слова. Губы дрожали, в глазах стояли слезы. Плакали дочери. А его верная, тактичная

Клемми с горечью сказала врачу Чарлзу Морану:

— Чего вы от него хотели? При взгляде на мир он не снимает шоры. Его глаза целиком сфокусированы

на точке, к достижению которой он стремится, Уинстон никогда не ездил в автобусе. Он ничего не знает о жизни

простых людей…

Придя в себя, Уинстон отыскал и всем цитировал слова Плутарха: “Неблагодарность по отношению к

своим великим людям есть характерная черта сильных народов”.

И только тому же доктору Морану, который служил ему и чем-то вроде исповедника, Уинстон через

некоторое время признался:

— Чарлз, можете забросить все ваши таблетки на шкаф. Мне они не помогут. Я чувствую себя очень

больным без войны…

На продолжение переговоров в Потсдам полетел Эттли. Он, в свою очередь, вежливо предложил

Черчиллю сопровождать его в качестве лидера оппозиции. Уинстон с яростью отказался.

Друзья советовали Уинстону уйти от политической деятельности и заняться написанием истории второй

мировой войны. Однако они забыли о родовом упрямстве герцогов Мальборо. Уинстон лишь несколько недель

пребывал в депрессии, ходил шаркающей, старческой походкой. Затем воинственно вскинул подбородок и

уселся за рабочий стол. Но не для того, чтобы писать историю. А для того, чтобы попытаться перекроить ее по-

своему…

Мир уже был осведомлен о появлении чудовищного оружия уничтожения. Он узнал об этом из

потрясающей трагедии японских городов Хиросимы и Нагасаки. Мир наполнялся ужасом при мысли о

возможности повой бойни.

А грузный, массивный человек с высоким лбом философа думал о другом.

Он яростно сосал сигару, энергично расхаживая по кабинету. Жаль, что Трумэн, в конечном счете, тоже

оказался мямлей. Осторожничает, не поддался на уговоры Черчилля. Впрочем, Гарри тоже неспроста в

Америке: там еще в силе рузвельтовские симпатии к России. Трумэну надо помочь! Эта идея озарила Уинстона,

как осветительная ракета ночную тьму. Теперь он точно определил, что ему делать.

Начало 1946 года Черчилль провел с Соединенных Штатах. Ожидалось, что он выступит в американских

университетах с лекциями о второй мировой войне.

На самом же деле Уинстон готовил первую бомбу “холодной войны”. Ею должна была стать

поджигательская речь. Он не мог произнести ее в Англии. Он боялся там своих слушателей. Это они отказали

ему в доверии. Ну что ж! Он начнет издалека. Он поможет президенту в Америке. И, кроме всего прочего, снова

привлечет внимание мировой общественности к своей личности… Уинстона охватывало бешенство, когда

думал о том, что Советский Союз вышел из войны, неизмеримо умножив свой социальный престиж в мире.

Несмотря на то, что Уинстон собирался произнести речь в Америке, он получил одобрение премьера

Эттли и министра иностранных дел Бевина. А 10 февраля Черчилль встретился с Трумэном и согласовал с ним

основную линию.

Потом чуть ли не месяц Уинстон нежился на курорте во Флориде, где шлифовал и репетировал свою

речь. Он опять был полон амбиций. Он распускал хвост, как павлин.

Наконец он позвонил Трумэну и сообщил, что все готово. Если раньше Трумэн с нетерпением ждал

появления на свет атомной бомбы, то ныне с не меньшей пылкостью жаждал выступления Черчилля. Президент

не пожалел времени на тысячемильный вояж, чтобы лично представить аудитории британского политика.

Бомба Уинстона взорвалась в городе Фултоне, в штате Миссури, 5 марта 1946 года. Взорвалась перед

учащимися и преподавателями Вестминстерского колледжа, которые с величайшим удивлением узнали, что им

угрожает новая мировая война и агрессия со стороны Советского Союза. Что надо немедленно готовиться к

борьбе против тирании. Что надо спешить, поскольку времени очень мало. Что только нации, говорящие на

английском языке, способны объединиться и противостоять “большевистской опасности”. Что все

происходящее за “железным занавесом”, как выразился Черчилль, вызывает его неудовольствие и тревогу. И

говорить с коммунистами можно только “с позиции силы”.

Потом Черчилль произнесет еще несколько речей — в Цюрихе и в других городах. В марте 1947 года

основные положения его выступлений выльются в пресловутую “доктрину Трумэна”…

И мир, только что вышедший из величайшей в истории войны, окажется на краю новой, еще более

страшной пропасти.

Конечно, Уинстон Черчилль и думать не думал, и гадать не гадал (да и не собирался), как воспримет его

8 фултонское выступление некий Ян Крункель. Он просто не помнил о его существовании. Да если бы и

помнил — что бы это изменило?

Ян пережил тяжелое время. Гибель Коблица вышибла из колеи. Чешские друзья приняли Яна хорошо.

Заботились, выправили документы на имя смотрителя соседнего замка. Ян не остался в долгу, помогал как мог.

Когда война кончилась, Ян поехал в Варшаву. Но не нашел себя там. Его угнетали руины. Ему казалось,

что столицу не восстановят никогда. Он был очень замкнут и одинок.

Ян написал Фреду Саммербэгу. Сообщил, что случайно остался жив. Спросил, не может ли вернуться в

Англию.

Фред ответил немедленно и категорично: “Приезжайте!”

И вот Ян снова — в который раз! — очутился в Лондоне. Фред встретил его так, словно не было Африки,

отправки в горящую Варшаву, словно они всегда преданно дружили.

Но в кармане Яна лежал патрон, подаренный Коблицом.

— Ян, — сказал Фред. — Чем вы собираетесь заняться?

— Прежде всего тем, чтобы не возвращаться в любимое ведомство, — хмуро улыбнулся Ян. — Прежний

Ян умер. Новый не родился.

— Конечно, — согласился Фред. — Но надо рождаться. Что вас влечет?

— Не знаю, — горько признался Ян. — Не знаю… Хотя порой…

Он взял в руки газету. Щелкнул пальцем по напечатанной речи Черчилля.

— Порой меня охватывает непреодолимое желание отхлестать нашего бульдога. Надеть на него

намордник… Ведь то, что он здесь говорит, это… это предательство, Фред! Предательство! Еще вчера мне

твердили, что для спасения нации надо уничтожить фашистского дьявола. А теперь спешат найти для меня

нового сатану, снова приглашают в ад войны… Ради чего? Я не вижу причины. Я не верю в аргументы. Я не

желаю быть пустой консервной банкой, которую можно футболить, куда заблагорассудится…

Ян отшвырнул газету, схватил другую.

— А цвет его речи? Вам не кажется, Фред, что речь окрашена в коричневые тона? А фразеология? Она же

взята напрокат! Даже лондонские газеты возмутились. Вот послушайте, что пишут: “Железный занавес”, “с

позиции силы” — это отнюдь не изобретение гениального сэра Уинстона Черчилля, как могут предположить

многие. На самом деле, эти фразы употребил, не к ночи будь помянут, доктор Геббельс в передовой статье

газеты “Дас рейх” 25 февраля 1945 года. Так что мистера Черчилля можно обвинить лишь в прилежном

изучении нацистских проповедей…” Но это еще не все, Фред. Стоит обратить внимание на вывод: “Если бы за

каждое употребление этих слов западные публицисты и политики платили гонорар подлинному автору, тень

Геббельса была бы теперь самой богатой тенью в аду!” Вот что самое страшное, Фред!

— Послушайте, Ян, — сказал Фред, — а не заняться ли вам журналистикой?

— По правде говоря, эта мыслишка приходила в голову.

— У меня тут есть несколько знакомых издателей. Люди влиятельные. Я, пожалуй, поговорю с ними.

Сочините что-нибудь для начала…

Первый же предложенный Яном материал нашел место на страницах популярной лондонской газеты. Ян

рассказывал о Каире, о Мертвом городе, о приключениях в нем. Но, конечно, завуалировано. Перед этим он дал

слово Фреду, что никогда и нигде не станет упоминать о секретах “Ультра”. Во-первых, не пропустила бы

военная цензура. Во-вторых, Ян сразу бы опять сделался персоной “нон грата” в Англии.

Чем больше вращался Ян в журналистских кругах, чем больше узнавал о политических интригах, тем

чаще мрачнел. Им начинала овладевать навязчивая идея. С особой силой она вспыхнула, когда Ян прочел

призыв Черчилля, брошенный им во время выступления в Цюрихском университете.

— Все мы должны повернуться спиной к ужасам прошлого! — кричал Черчилль. — Мы должны

обратить свой взор в будущее… Европейская семья должна совершить акт веры и предать забвению все

преступления и ужасы прошлого!

“Как же так? — мучительно думал Ян. — Мне велят забыть руины Ковентри и печи Майданека?

Наплевать на убийство Кристины, на гибель отца? На пролитую мною кровь? Ради чего же тогда люди

приносили жертвы? Не ради же того, чтобы меня и мне подобных привели к новой кровавой бойне…”

Однажды в состоянии депрессии Ян решил рассчитаться с виновником нового напряжения в мире. Сунул

пистолет в карман плаща и поехал в Чертвэлл.

Ян не мог бы объяснить, что с ним происходило в эти минуты. Он лишь был убежден, что обязан

избавить человечество от поджигателя не такого уж обширного земного дома. Если не сейчас, то когда-нибудь

люди будут ему благодарны.

Стоял сырой, но довольно теплый весенний день. Такие дни всегда радуют англичан.

Ян позвонил. Калитку открыл телохранитель Черчилли сержант Томпсон. Сержант уже был далеко не

молод, как и хозяин. Однако от его крупной фигуры все еще веяло незаурядной силой. Томпсон скользнул по

Яну тренированным взглядом.

— Что вам угодно, мистер?

— Мне надо повидать мистера Черчилля.

— Кто вы и по какому делу?

— Я сын его хорошего знакомого… вот моя визитная карточка. Я из газеты.

— Мистер Черчилль не очень здоров и не принимает.

— Я прошу доложить обо мне.

Сержант еще раз не очень одобрительно оглядел посетителя.

— Хорошо, я доложу. Но вам придется подождать здесь.

Он захлопнул калитку у Яна перед носом. “Не примет, — решил Ян. — Напрасно я сюда притащился.

Видно, его хранит провидение…”

Уинстон действительно не очень хорошо себя чувствовал. Никаких признаков болезни не было. Просто

напала хандра. Опять изменилась походка, резче обозначилась сутулость. С утра, вместо того чтобы заняться

кирпичной кладкой, Уинстон в бордовом восточном халате бесцельно расхаживал по спальне.

Томпсон остановился в дверях спальни.

— Сэр, вас хочет видеть какой-то журналист. Вот его карточка.

Уинстон пробежал по визитке глазами. Какой-то Людвиг Янковский. Карточка ни о чем не говорила.

Уинстон уже открыл рот, чтобы послать посетителя к черту, по тут некстати вмешался сержант.

— Сэр, если позволите… я хотел посоветовать… не принимайте этого человека.

Томпсон забыл, что с утра в патрона вселился дух противоречия.

— Почему, Томпсон? — воинственно вскинул подбородок хозяин.

— Не нравится он мне что-то… глаза у него стеклянные, сэр.

— Ну, вот еще… — недовольно проворчал Черчилль. — Если мы по этим признакам начнем отказывать

журналистам… Зовите!

Сержант потоптался на пороге, но возразить не решился. Проклиная себя за несвоевременную реплику,

отправился ко входу и впустил Яна.

— Только недолго, мистер, — предупредил.

“Это как получится”, — зло решил про себя Ян. Плащ ему предложили снять в прихожей. Однако Ян

заблаговременно успел переложить оружие в пиджак.

— Чем могу служить? — петушино выпрямился Черчилль, завидев Яна на пороге спальни.

— У меня для вас необычное сообщение, сэр, — удивляясь собственному спокойствию, сказал Ян.

Уинстон кивнул сержанту. Тот закрыл дверь. Черчилль и Ян остались в спальне вдвоем. Впрочем, втроем:

на Яна настороженно смотрел мохнатый белый пудель.

Перед Яном стоял властелин миллионов людских судеб. Даже в домашнем халате он выглядел

респектабельно. Вообразить его сатаной было нелегко.

— Итак… — сказал Уинстон, всматриваясь в посетителя.

— Я пришел вас убить, сэр.

Ян произнес это твердо и убедительно. Он находился в двух шагах от закрытой двери спальни. До

Черчилля было рукой подать. Ян не делал никаких попыток достать оружие, приблизиться к Уинстону. Ян

ожидал вспышки, попытки действовать или пойти на хитрость. Уинстон более внимательно вгляделся в Яна.

Пудель ворчал. Но ворчал из-под кровати.

— Я вас откуда-то знаю.

— Естественно, — усмехнулся Ян. — Я принимал участие в поминках по Ковентри я в спасении вашей

жизни в Лиссабоне.

— А-а… — сказал Черчилль. — Теперь вспомнил. Тихо, Руфус! — крикнул пуделю.

Повернулся к Яну спиной, пошел к столику, на котором стояла бутылка коньяка, фрукты, бокалы. Налит

себе.

— Вам? — повернулся.

— Спасибо, сэр

Уинстон сам принес Яну бокал. Тот принял. Оба стояли

— Что же вас привело? — насмешливо спросил Черчилль

В Яне бесшумно полыхнул гнев. Трудно сказать, почему именно в тот миг он не выхватил пистолет Он

мог разрядить всю обойму до конца. И все же что-то Яна остановило

Перед ним стоял человек, сломленный тяжестью лет или тяжестью грехов и ошибок

— Скажите, сэр: вы удовлетворены тем, что вы предлагаете человечеству?

Уинстон с некоторым изумлением поглядел на Яна.

— Что вы имеете в виду?

— Фултон, Цюрих и другие речи.

Уинстон погрел в ладонях бокал, отпил глоток.

— У вас имеется альтернатива?

— Конечно! Иначе я бы не пришел

И тут Уинстон взорвался. Его понесло:

— Вы… вы щенок! Вас еще кормили из блюдечка молоком, когда я уже ворочал мировой политикой! Что

вы в ней понимаете?! И вы пришли поучать меня… Ни один человек до вас… просто не позволял себе такого!

Руфус высунул мохнатую морду из-под кровати и недовольно заворчал.

— Вот! — торжествующе воскликнул Уинстон. — Даже собака понимает…

“Что же это? — пытался уяснить Ян. — Снова театр? Или он действительно не в состоянии реально

понять, куда толкает человечество?”

— Я не знаю, что понимает ваш пудель, сэр, — с какой-то холодной, убийственной насмешливостью

сказал Ян. — Я даже не знаю, что понимают наши министры… Но я хотел спросить вас, человека, которому

многое богом дано. Почему вы всю жизнь стараетесь играть в войну? И ни разу не постарались поиграть в мир?

Вы — человек удивительной энергии, большого ума и огромных возможностей. Зачем вы меня приглашаете в

ад?!

Уинстона буквально затрясло.

— Вы… вы… вы — сумасшедший! Вы ничего не соображаете… Мир не готов к этому вашему… миру.

Не готов, понимаете?!

— Что вы кричите, сэр! — вдруг улыбнулся Ян. — А вы — пробовали?. Для того чтобы продлить жизнь,

ее надо хотя бы не укорачивать…

Черчилль внезапно обмяк. Его поразила какая-то мысль. Из разгневанного льва он вдруг превратился в

старого, больного, уставшего человека.

Пудель Руфус уже не ворчал. Он с испугом смотрел из-под кровати на повелителя.

“Какой я идиот, — подумал Ян. — Ну, вот я сейчас его застрелю. Что изменится? Разве

правительственный кабинет Англии начнет от этого проводить иную политику? Нет, менять что-то нужно не

здесь. Не таким способом. Если я выстрелю — это от бессилия… Не желаю унижаться до уровня

беспомощных”.

— Спасибо за коньяк, сэр, — сказал Ян. — Я просто хотел сказать, что презираю вас. Прощайте.

Он круто повернулся и вышел из спальни. Сержант Томпсон проводил его неодобрительным взглядом…

Через несколько дней Ян покинул Англию и вернулся в Варшаву. Нашел знакомых. Сказал, что хочет

9 участвовать в возрождении Польши. Руины больше не угнетали его, а вызывали желание бороться с ними.

Город шаг за шагом, здание за зданием поднимался из праха. И вместе с городом возрождалось что-то в

разрушенной душе Яна.

Он стал известным журналистом. Личная

жизнь не складывалась. Женился, но жена вскоре

бросила его и уехала с преуспевающим

инженером металлургического комбината в

Зелену Гуру…

В семидесятых годах Яну Крункелю предо-

ставилась возможность еще раз посетить Англию.

Фреда Саммербэга он не застал — Фред с Джейн

отдыхали где-то на юге. Ян ходил по Лондону —

такому знакомому, такому близкому — и такому

чужому. Зашел и на окраинное кладбище. Увы! —

ему не суждено уже было найти могилу Кристины

Шармах. Кладбище пришло в запустение, порядок

не поддерживался, многие могилы были

разграблены.

За день до отъезда Ян решил прогуляться

по набережной Темзы.

Он понаблюдал за красочной сменой

караула у Букингемского дворца. Подумал о

живучести традиций. С одной стороны, они

вызывали уважение. С другой — приходила в

голову мысль об упрямой приверженности людей

решать свои споры с помощью оружия.

Ян долго бродил пешком по британской

столице. Наконец оказался перед стенами

Вестминстера. За ними угадывалась Темза, цель

его прогулки. Но не она привлекла внимание.

Среди пустынной каменной площади Ян

увидел памятник. На невысоком — высотой с

домашний холодильник — светлом постаменте

высился Уинстон Черчилль. Фигура его была

отлита из темного металла. Лицо обращено к

парламенту.

Ян приблизился. Перед ним стоял

невероятно утомленный жизнью старик в тяжелом

пальто. Он грузно опирался на толстую палку. В его глазах не было вдохновения. Он о чем-то скорбел. Он не

сумел пронести свои годы, как награду…

— Ну вот мы и встретились, Ян, — послышался за спиной до боли знакомый голос.

Ян обернулся. Перед ним стояла пани Зося. Брови все так же были подтянуты к вискам. Фигура

оставалась тугой и стройной. Но, конечно, время не минуло бесследно. Косметика уже не скрывала морщин.

У ног пани Зоей замер спаниель. Он вопросительно смотрел на Яна.

— Не ожидал? — улыбнулась пани Зося. — А ведь я предупреждала: когда-нибудь встретимся, но будем

старыми-старыми…

— Знаешь, — сказал Ян таким тоном, как будто они не расставались, — а я ведь когда-то хотел его убить.

— Его? — Зося кивнула в сторону Черчилля. — Зачем?

— Кому-то очень хочется, чтобы все мы были всего лишь хворостом для костра. Надоело.

— Помнишь сказку о борьбе с драконом? Сколько голов ему ни рубишь, они вырастают опять. Погуляем

по набережной?

Ян пропустил Зосю вперед. И усмехнулся. Он узнал походку. Зося по-прежнему, казалось, танцевала на

натянутом канате.

— Ну, как ты? — спросил Ян.

— Как все, — улыбнулась Зося. — А ты — одинок?

— Не знаю, — сказал Ян. — Я вступил в рабочую партию. У нас, в Польше. Впервые мне кажется, что я

в комнате не один. Неплохое ощущение, правда?

Зося ничего не ответила. Может быть, не знала, что сказать.

И только спаниель слушал Яна внимательно, склонив голову набок. Словно силился понять все то, чего

не могут понять люди.

●

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Ч а с т ь I.

ДОЛГИ ПРОШЛОГО

4

Ч а с т ь II.

ПОХИЩЕНИЕ

38

Ч а с т ь III.

БИТВА ЗА ТАЙНУ

91

Ч а с т ь IV.

ТЮЛЬПАНЫ НА РУИНАХ

137

Ч а с т ь V.

ПОИСКИ САТАНЫ

194

Литературно-художественное издание

Иван Иванович Рядченко

ПРИГЛАШЕНИЕ В АД

Р о м а н

Киев. Издательство ЦК ЛКСМУ “Молодь”

●

Редактор Ю.Н.НАБОКА

Художественный редактор П.А.КРИСАЧЕНКО

Технический редактор С.Г.ОРЛОВА

Корректоры О.В.КОМАРНИЦКАЯ, Р.А.КОНДРАЦКАЯ

●

ИБ 2665

Сдано в набор 18.06.86. Подписано к печати 15.09.86. БФ 32528.

Формат 84108 1/32. Бумага тип. № 2. Гарнитура обыкн. новая. Печать

высокая. Усл. печ. л. 14,28. Усл. краскоотт. 14,91. Учетн.-изд. л 16,87.

Тираж 50 000 экз. Зак. 6–190. Цена 1 р. 20 к.

Ордена “Знак Почета” издательство ЦК ЛКСМУ “Молодь”. Адрес изда-

тельства и полиграфкомбината: 252119, Пархоменко, 38-44.