Приглашение в ад

времени. Так же как предвидеть, что шея древней царицы, ставшей эталоном красоты, окажется похожей на

шею молодой польки Кристины, совсем недавно таинственно и непонятно ушедшей из жизни.

Ян держал в руке очередную дешевую копию головы египетской царицы, покорившей время не великими

делами, в которых, без сомнения, проступал бы цвет крови, а просто женским обаянием, женской красотой,

способной преодолевать столетия наряду с пирамидами.

“А ты, Кристя, лежишь в земле, — думал Ян, — никому не желавшая зла, никем не узнанная до конца.

Ты никогда не станешь знаменитой. И не потому, что не была царицей. Просто не успел найтись твой Тутмос,

умевший мять глину для того, чтобы она затвердела и передала потомкам черты, которые вдохновили мастера.

Тутмос думал о вечном. Я — о сиюминутном. Вот почему ты останешься неведомой…”

— Вам нравится эта поделка? — спросил Фарук.

— Нет, что вы! — Яну сделалось неудобно. — Просто на хлынули воспоминания…

— Я знаю, — сказал Фарук.

Ян уже стал привыкать к постоянной фразе египтянина Но сейчас не выдержал, подозрительно глянул на

него Что он знает? Что-либо конкретное о Кристине? Но откуда? Маловероятно. Что-то о Яне? Может быть.

Однако скорее всего он знает о людях и временах…

— Я знаю, — повторил египтянин. — На вас нахлынули воспоминания. А на нас нахлынули дельцы,

спекулянты Ян, я привел вас на базар еще затем, чтобы вы увидели конгломерат торговых связей. В Лондоне это

увидеть невозможно. А тут… Знаете, кто самый популярный сегодня человек в Каире? Интендант британских

войск. В связи с подготовкой к борьбе с корпусом Роммеля у английской армии много заказов. Один мой

приятель за двое суток нажил состояние…

Фарук поправил на голове свою красную феску. Было непонятно, кого он осуждал, кем восхищался.

Можно подумать, что он дает рекомендации гостю, как лучше использовать свое пребывание в Египте.

У Яна уже гудели ноги от усталости — он не привык столько передвигаться пешком. Но выбраться с

базара было не так-то просто. Они медленно пробирались сквозь пеструю толпу. Кто-то смачно причмокнул у

Яна над ухом. Он повернул голову — и отшатнулся: прямо над его головок, отвесив гуттаперчевую губу, скалил

желтые зубы верблюд. Рядом что-то выкрикивал высокий араб в белом халате, в пыльной фетровой феске.

— Не бойтесь, — неожиданно улыбнулся Фарук. — Встреча с верблюдом всегда к счастью.

— О чем он кричит? — спросил Ян, кивая на араба.

— Он хвалит своего верблюда. Он говорит, что такого красавца земля еще не рождала. А насчет ума…

умнее только король. И, конечно, аллах.

— Здесь умеют преподносить товар.

— Этот араб ненамного преувеличивает! Заметьте: моя фамилия тоже означает “верблюд”. И я этим гор-

жусь. Ян, если бы вы знали арабский язык, то легко бы выяснили, что понятия “верблюд” и “красота”

происходят от одного и того же корня.

— Никогда бы не подумал.

— Я знаю. Но верблюд в самом деле очень красив. На мой взгляд, он близок к совершенству. Людей,

умеющих обнаруживать под землей воду, считают святыми. А верблюды всегда находят путь к воде. Они

чрезвычайно привязаны к людям. Мне рассказывали, что когда появляются самолеты, начинают бомбить и

стрелять, верблюды ложатся, образуя кольцо вокруг людей, словно силятся защитить их своими телами…

Впрочем, легенда гласит, что бог создал бедуина и верблюда одновременно.

“Вот он, Восток, во всем своем своеобразии, в своей неповторимости, — думал Ян. — Всего несколько

слов, а я начинаю уважать это странное животное с такими уродливыми горбами, войлочной шкурой,

узловатыми ногами. Завтра оно может показаться мне прекрасным…”

Неизвестно, куда бы завели Яна раздумья о прелестях и загадках Востока, если бы на выходе из тесного

ряда ремесленных лавчонок он лицом к лицу не столкнулся с поручиком Губаньским.

Губаньский был одет почти так же, как Фарук: пиджак, бриджи, гольфы с башмаками. А голову венчала

красная феска!

Пожалуй, феска поразила Яна больше всего. Еще один мусульманин! Впрочем, этому человеку, вероятно,

совершенно безразлично, под какую веру подделываться. Надо — он станет зулусом или индийским брамином.

А пока можно подработать и у фашистов… Именно феска оказалась тем звеном, которое связало в единую цепь

умозаключения Яна. Теперь он не сомневался, что Губаньский сыграл зловещую роль в гибели Кристины. А его

присутствие в самолете… появление в Каире… Ян внезапно ощутил в себе холодную беспощадность. Надо

было действовать. Сейчас. Немедленно. Случай может не повториться.

— Я приветствую вас, пап поручик, — с нескрываемой насмешкой сказал Ян.

— Ах, это вы, пан… пан… Мортон, если не ошибаюсь? Такая неожиданная встреча!

— Почему — неожиданная? Не следует кривить душой, пан поручик…

— Кстати, я уже не поручик. Я — капитан.

— Мои поздравления, пан капитан. Я даже догадываюсь, за какие заслуги вы повышены в звании.

— Вот как? Ваша осведомленность просто поражает…

— Нам надо поговорить, пан капитан.

— К сожалению, не располагаю сейчас временем.

— Временем располагаю я, — тихо, жестко сказал Ян. — И вы пойдете со мной.

Он на мгновение обернулся — и поразился: Фарука нигде не было видно. Что это должно было значить?

Встретил случайного знакомого, задержался? Не пожелал вмешиваться в конфликт?

— Послушайте, Мортон, Крункель или как там вас… не воображайте себя хозяином здесь, — развязно

повысил голос Губаньский. — Я пойду туда, куда мне нужно.

Губаньский собрался шагнуть в сторону. Ян схватил его за руку.

— Я не шучу, Губаньский.

Поляк рванул руку, собираясь силой проложить себе путь. Но тут же Губаньский оказался зажатым по

бокам двумя здоровенными арабами. Рядом с Яном, словно из-под земли, возник Фарук.

— В какую-нибудь дыру, — коротко бросил Ян.

Фарук, не говоря ни слова, пошел вперед. Арабы подтолкнули за ним Губаньского. Поняв, что он в

ловушке, Губаньский побледнел.

— Куда мы идем? Что это значит? — обернулся он к Яну.

— Выпить по чашке кофе.

— Я сейчас закричу, — пригрозил Губаньский. И тут же умолк: в бок ему уперлось что-то холодное,

острое.

Все произошло быстро. Толпа сомкнулась над тем местом, где они еще минуту назад стояли. Теснота

скрыла происходящее.

Через несколько минут они оказались в маленькой кофейне. Фарук что-то сказал хозяину. Тот кивнул

головой. Они прошли мимо стойки в комнату, сплошь завешанную ловцами. В комнате царил полумрак. Вход не

имел двери. Вместо нее висел ковер. Но такой плотный, что звуки базара почти не проникали в помещение.

Губаньского толкнули на низенький топчан в углу комнаты.

— Обыщите его, — велел Ян.

Арабы ловко и быстро извлекли из пиджака и бриджей Губаньского два пистолета — немецкий вальтер и

маленький бельгийский браунинг, несколько документов и бумаг. Бумаги и оружие положили на низенький

столик перед Яном. Затем арабы стали у ковра, закрывающего вход, и, скрестив руки на груди, замерли. Фарук

слегка подкрутил фитиль на старинной керосиновой лампе, чтобы Ян мог рассмотреть документы.

— По какому праву… что вам от меня надо? — хрипло запротестовал Губаньский. Но уверенности в его

голосе не было.

— Губаньский, — сказал Ян, — когда мы последний раз расставались, вы не преминули заметить, что

при новой встрече будем вести себя по обстоятельствам. Вы были правы. Обстоятельства требуют ответа на два

вопроса: на кого вы работаете и кто убил Кристину? От ваших ответов зависит ваша судьба.

— Вы прекрасно знаете, что в Лондоне находится эмиграционное правительство генерала Сикорского! Я

продолжаю служить своей родине! — почти патетически воскликнул Губаньский.

— Что касается правительства, мне это известно, — спокойно согласился Ян. — Но меня не интересуют

ваши лозунги. Я хочу знать — вам платят рейхсмарками?..

— Вы оскорбляете меня! — Губаньский попытался вскочить с топчана, однако, заметив движение арабов,

снова уселся на место.

— Вацлав, у меня нет времени на игру в кошки-мышки. — Ян внимательно рассматривал документы. —

Польская разведка едва ли пошла бы на похищение Кристины. Зачем ей портить отношения с приютившими ее

правительство англичанами? Кто-то собирался через Кристину шантажировать меня. Шла охота за тайнами.

Только вы могли знать о моих отношениях с Кристиной. Кому вы подсказали ход?

Губаньский молчал.

Ян перебрал документы. В них ничего особенного не было. Они удостоверяли, что Вацлав Губаньский

является сотрудником польского правительства. Внимание Яна привлекла голубая ленточка, вынутая вместе с

бумагами из внутреннего кармана Губаньского. Ян провел пальцами по ленте и насторожился.

— Есть острый нож? — повернулся к Фаруку.

Тот молча подошел к стене, сиял с ковра узкий кинжал с серебряной насечкой. Уловил сомнение в глазах

Яна.

— Рассекает волос, — заверил.

— Губаньский, если вы работаете на фашистов, я убью вас, — сказал Ян.

Он взял кинжал и не без труда, слегка порезав палец, вскрыл ленту. Из нее выпала узкая полоска

тончайшей рисовой бумаги, удостоверявшая на двух языках — на французском и английском, — что

предъявитель сего является…

Капитан рукавом пиджака вытер вспотевший лоб, хрипло сказал:

— Ладно, терять уже нечего, я все объясню… С немцами я дела не имею. Это было бы предательством…

— Губаньский, избавьте меня от ваших благородных сентенций. Иначе не выдержу и испорчу вам

физиономию…

В голосе Яна звучало такое презрение, что капитан поежился. Дальнейшее он излагал без эмоций, с

долей деловитого цинизма.

— Вы знаете, в Лондоне обосновался комитет свободных французов “Сражающаяся Франция”. Он

возглавляется генералом де Голлем. В Виши существует правительство генерала Петэна, но Англия его не

признала. Между двумя группировками идет борьба. Впрочем, грызутся между собой и Черчилль с де Голлем.

Понятно, что в Виши многое хотят знать. Я согласился помочь. В конце концов, французы все равно будущие

союзники…

— Поэтому они так интересуются английскими радиолокаторами? — бросил пробный камень Ян.

Ему было важно удостовериться, что именно интересовало чужую разведку. Не вышла ли она на секрет

“Ультра”?

Вопрос, видимо, застал Губаньского врасплох. Он не смог скрыть удивления и растерянности. “Кажется,

я попал в точку”, — подумал Ян.

— Да, это был главный вопрос, — признался поляк. — Считалось, что вы в курсе дела. Надо было

заставить вас говорить…

— И вы похитили и убили ни в чем неповинную Кристину?..

— Похитили — верно, а что касается убийства… тут какое-то недоразумение… я об этом ничего не

знаю…

— Врете, Губаньский!

— Слово чести польского офицера!

— Оставьте торговать хотя бы честью.

Внезапно Ян будто споткнулся — его осенила догадка.

— Так это вы, Губаньский, сидели за рулем машины, сбившей Робеспьера!

Капитан вздрогнул. Мотнул головой, словно защищаясь от удара.

— Вам очень хотелось бросить тень на пани Зосю. И отвести подозрение от себя.

Капитан молчал. Но Яну уже не требовался его ответ.

— Ну, вот что, Губаньский. Вы, конечно, мерзавец. Ничего святого…

“Кому я это объясняю?” — мелькнуло в уме Яна. Ему стало стыдно.

— Впрочем, слова ни к чему. Вот вам листок из блокнота и ручка. Напишите список агентов французской

секретной службы, с которыми сотрудничали в Лондоне. Конечно, вас надо пристукнуть. Но я не люблю крови.

Даю вам сутки, чтобы вы убрались из Африки. Через двадцать четыре часа, если не покинете континент,

считайте себя мертвецом. То же самое, если попытаетесь обмануть со списком. Вам ясно, Губаньский?

— Ясно, — буркнул капитан и написал на листе четыре фамилии.

Ян прочел их, положил в карман.

— А теперь… — начал было.

Ему показалось, что Фарук пошевелился.

Ян обернулся. Фарук смотрел на него своими длинными фараоньими глазами, выразительными даже в

полумгле. В них читалось осуждение. Фарук явно не одобрял решения отпустить Губаньского. Но Ян не мог

преодолеть себя. У него не имелось прямых доказательств виновности Губаньского в смерти Кристины.

— А теперь, — повторил он, — поднимайтесь — и чтобы завтра духу вашего тут не было! Поклянитесь!

— Клянусь! — почти весело воскликнул Губаньский и вскочил на ноги.

Арабы у входа вопросительно взглянули на Фарука. Тот слегка пожал плечами.

Капитан понял этот жест и шагнул к выходу.

— Минутку, — сказал Ян.

Он не планировал действий заранее. Им на миг овладела импульсивность — то, что внезапно обретает

над нами власть, когда мы меньше всего ждем.

Ян вложил в удар всю боль и всю ненависть. Капитан отлетел к стене, глухо бухнулся в нее головой.

Долго не поднимался. Арабы спокойно смотрели на лежащего. Фарук чему-то загадочно улыбался.

Наконец Губаньский пошевелился и, не застонав, начал подниматься. Ян отвернулся.

Капитан встал на ноги, достал носовой платок. Вытер с лица кровь и, ни слова не произнеся, пошел к

выходу, опасливо косясь на арабов. Но они стояли неподвижно, как сфинксы.

Когда Губаньский исчез за ковром, арабы быстро и

горячо заговорили. Фарук им ответил.

— О чем они, если не секрет? — поинтересовался Ян.

— Они говорят, Ян, что тут был очень плохой человек

И что напрасно его отпустили. Плохой человек всегда даст о

себе знать. А еще они говорят, что вы — слишком хороший

человек. И это тоже плохо…

— Дорогой Фарук, — сказал Ян. — Я вам очень благо-

дарен. Я не знаю местных обычаев, по всех вас хочу пригла-

сить пообедать в ресторан.

Фарук заговорил со спутниками по-арабски. Они вы-

слушали и, глядя на Яна, сложили ладони перед грудью, по-

клонились и вышли.

— Они стесняются вас? — спросил Ян.

— Коран запрещает мусульманину спиртные напитки.

Мои друзья благодарят вас, Ян. Но в ресторане им делать не-

чего.

— Надеюсь, хоть вы составите мне компанию?

— Я тоже исповедую ислам, — сказал Фарук и вдруг

улыбнулся. — Но ведь я еще служу и фирме. И аллах об этом

знает…

— Тогда ведите, Фарук. Нам нужно место поприличнее

— Все лучшие заведения на набережной Нила, — то-

ном экскурсовода объявил Фарук.

Ян вручил солидные чаевые хозяину кофейни. Ему по-

казалось, что больше всего остался доволен этим жестом Фа-

рук.

Через несколько минут они сидели в такси. А еще че-

рез полчаса им на стол подавали закуски и кушанья. Ян зака-

зал седло барашка с финиками.

Из огромного окна, возле которого они устроились,

открывался вид на величественный Нил. Солнце уже садилось. Лучи его были кроваво-красными. Воды реки

голубели под чистым, как протертое стекло, небом.

По задумчивой глади Нила медленно скользили остроносые фелюги с белыми, желтыми и багровыми

парусами. Фелюги почему-то напомнили Яну двухкозырьковый шлем “здравствуй-прощай”, подаренный

Фредом.

— Я видел изображения нильских судов на снимках захоронений ваших фараонов, — сказал Ян. — Мир

кажется, Фарук, что за прошедшие тысячелетия эти лодки не изменили формы.

— Я знаю, — отозвался египтянин. — А для чего что-то изменять? Жизнь и смерть тождественны по

содержанию. Жизнь означает начало смерти, смерть — начало иной жизни…

— Вы считаете, что философию можно выразить даже в фелюге? — поинтересовался Ян.

Он хотел добавить — “и в пробковом шлеме?” — но воздержался.

— Вам еще предстоит познать Египет. — Фарук не отрывал взгляда от Нила. — Мы несем в себе

тысячелетия. Видите ли, Ян, египтяне — не совсем арабы. Конечно, мы подверглись многим влияниям. Арабы

оставили нам свою культуру, язык, поэзию. Османы тоже тщились… но от них остались, пожалуй, только

фески… Немало, не так ли?.. Нет, конечно, есть и мечети — вы их уже видели. Но на наших душах покоится

тень пирамид. А пирамиды настолько устойчивы, что даже тени от них не торопятся в земном круговороте.

— Но мы с вами суетимся вокруг пирамид, — усмехнулся Ян.

Они еще долго сидели с Фаруком в ресторане, наблюдая, как темнеет Нил, как зажигаются редкие огни

(Каир ощущал близость фронта). Смотрели танец живота на высокой эстраде. Слушали заунывно-грустные

восточные мелодии оркестра, в котором играли только пожилые мужчины.

Расплатившись, вышли на набережную. Ночь несла спасительную, ощутимую прохладу. Яну хотелось

остаться наедине с Каиром. Но Фарук сказал, что не покинет Яна, пока не доведет до улочки, где находится

гостиница. В конце концов, в таком огромном городе недолго и заблудиться

По улицам время от времени проходили военные английские патрули. Они просто следили за порядком.

Комендантский час установлен не был.

Было, наверное, за полночь, когда добрели до улицы, где находилась гостиница Яна. Ян тепло

распрощался с Фаруком, договорился о встрече через два дня. Оставшись наконец один, вдохнул полной грудью

сухой и уже холодный воздух остывшей пустыни, двинулся не спеша по темной, тихой улице к отелю.

Невысокое здание отеля было погружено во тьму, хотя откуда-то сбоку пробивался тусклый рассеянный

свет В этом свете смутно вырисовывался силуэт зазубренного пальмового ствола. Ян миновал высокую пальму.

И вдруг уловил какое-то движение за спиной. Инстинктивно обернулся. Услышал громкий щелчок. Ощутил

удар в спину — словно с размаху грохнули молотком. Перед глазами вспыхнуло что-то радужное, жаркое. Мир

покачнулся и стал переворачиваться. Но прежде чем Ян окончательно упал, в сознании успел запечатлеться

силуэт капитана Губаньского, который, как почудилось Яну, тоже падал. И еще в темноте расплылось какое-то

знакомое очертание. Однако его Ян уже узнать не смог. Он рухнул на асфальт, сознание погасло.

Когда Ян с трудом разлепил веки, все вокруг было таким белым и ослепительным, что он тут же

2 зажмурился. Он постепенно привыкал к тому, что мир может быть невероятно ярким. Пришли первые

ощущения. Поташнивало. Ян слегка скосил взгляд и обнаружил встречный: на него тревожно-выжидательно

смотрели глаза молодой женщины в белом халате, в белом колпаке с красным крестиком посередине.

Ян хотел вздохнуть — и закашлялся от режущей боли в спине.

— Хорошо… очень хорошо… — прохрипел он.

Сестра не смогла сдержать любопытства.

— Что так хорошо, больной?

Ян собрался с силами. Еле слышно произнес:

— Что я попал в рай… В аду ведь совсем темно, верно? И нет красивых сестричек…

— Молчите, больной, вам рано вести разговоры, — строго повелела сестра. Но глаза ее смеялись.

Ян еще несколько раз впадал в забытье. Наконец однажды проснулся и почувствовал, что вселенная

обретает устойчивость. Миром правил солнечный свет. Окно в палате было распахнуто. В него вливался

ровный, освежающий шум моря.

Ян слегка повернул голову и увидел вторую койку. На Яна с интересом смотрел мужчина лет тридцати

пяти. У него было курносое лицо, рыжеватые, цвета спелой кукурузы волосы, очень голубые добродушные

глаза. В лоб, щеки, подбородок въелись черные точки, какие бывают у шахтеров, долго работающих в угольной

шахте. На груди, под расстегнутой курткой больничной пижамы, виднелись перетянутые крест-накрест бинты.

Заметив движение Яна, сосед подмигнул и улыбнулся.

— Ну, даешь, приятель! — не без восхищения сообщил он. — Вторую неделю дрыхнешь. И поговорить

не с кем… Кто тебя так продырявил?

— А черт его знает, — слабо отозвался Ян, но ему почему-то стало весело. — А где мы находимся?

— На пляже! — сосед захохотал. — Курорт! Только мне сюда направление немцы выписали. Слушай,

тебя как зовут?

— Ян. Ян Мортон.

— Ладно, Яна вполне достаточно. Зови меня Джо. И не рассматривай меня, как невесту после церкви.

Мне эту косметику на роже тоже немцы приделали. Устроили парикмахерскую в танке…

— Послушай, — Ян с удовольствием вглядывался в соседа, он устал от молчания, ему хотелось

общаться. — А ты ведь не англичанин?

— Да уж слава богу! — откровенно хохотнул Джо. — Я из Техаса.

— Какого же черта ввязался в драку? Ведь ваш президент еще раздумывает?..

— Вот я и решил помочь президенту! Добровольно записался в английский корпус.

— А что же тебе это даст?

— Да ничего особенного! Немного долларов, много трещин на коже и сознание, что я хоть слегка

приличный парень, потому что не люблю Гитлера.

— Ну, и как ты воюешь?

— Я тебе скажу: моя английская “матильда” слаба оказалась перед их броней. Сильны, черти! А во мне

теперь пороха больше, чем в немецком снаряде. Так что я взрывоопасный! — и Джо захохотал.

— Ладно, я возле тебя курить не буду, — пообещал Ян. — Ты вот что скажи: ко мне тут никто не

приходил, пока я изучал тот свет?

— Приходили. Военные из штаба и какой-то в феске. По-моему, заместитель фараона. Он тебе газету

оставил, фрукты. Фрукты мы с сестрой пустили в ход. Чтобы не испортились. А газета там, в тумбочке. Хотя

газеты тоже портятся…

У Яна не было сил заниматься газетой. Он добрался до нее лишь через день. Это было каирское издание

на английском языке. В нем нашел снимок лежащего на тротуаре мужчины. Не без труда узнал капитана

Губаньского. В спине поляка торчало узкое лезвие клинка. Текст под фотографией сообщал, что неизвестными

лицами убит польский офицер. Полиция считает, что убийство — результат сведения счетов между

враждующими группировками иностранцев, которых так много нынче в египетской столице…

Ян долго рассматривал мутноватый снимок. Конечно, Ян сам во всем виноват. Нельзя было отпускать

Губаньского. Мягкотелость на войне нередко оплачивается лишней кровью. Фарук умышленно принес Яну

газету. Так сказать, в назидание. Пока что Ян только побродил по темным коридорам между жизнью и смертью.

Могло кончиться хуже. Ну что же, теперь главная задача — быстрее выздоравливать. Ян испытал чувство

глубокой признательности Фреду. Что бы он, Ян, делал тут без Фарука?

То, что Яна привезли в курортную зону неподалеку от Александрии, являлось обстоятельством

приятным. Вместе с тем это затрудняло связь с Фаруком.

Впрочем, Ян был еще так слаб, что его утомляли даже разговоры с общительным, добродушно-грубова-

тым американцем. Хотя в этих беседах стал проступать новый для Яна смысл. Джо откровенно говорил о

вещах, о которых другие предпочитали помалкивать. Ян спросил американца, что тот думает о положении на

африканском фронте.

— Положение аховое, — без малейшего сомнения объявил Макдональд. — Я тебе скажу, приятель:

английские генералы… по-моему, их производят в генеральское звание только при наличии справки о том, что

предъявитель — полный идиот. Эта немецкая лисица пустыни, этот Роммель, передавит их, — и нас с ними

заодно! — как жалких мышей… Ведь воевать надо уметь. Иначе приходится лишь зарывать убитых.

Представляешь: дело дошло до того, что воюем против Роммеля, а наши парни так им восхищаются, что

таскают в ранцах его фотографии. Нет, Ян, если Роммель ворвется в Египет и возьмет Каир, сразу начнутся

восстания против англичан в соседних странах.

— Ты полагаешь, что нет выхода? — спросил Ян.

— Выход один: мистер Черчилль каждый день должен молиться на неверующих русских! — захохотал

Джо.

Он приложился к фляге, завинтил колпачок, сунул сосуд под подушку.

— Вот что еще я тебе скажу, приятель. Если политики предают целые страны, что им стоит предать нас?

Вот тебя и меня, скажем. Не думал? А ты пораскинь мозгами. Пока их не вышибли…

Такие разговоры с Джо будоражили, щекотали нервы. Ян стал все чаще возвращаться мыслями к истории

с Ковентри. Тысячи погибших под фашистскими бомбами в Ночь варварского налета — разве они не были

фактически преданы? Конечно, можно найти много высоких слов. Во имя сохранения военной тайны. Во имя

победы. Во имя нации. Однако суть остается страшной: население целого города отдали на откуп врагу. Там

погиб человек, которым в прошлом спас жизнь другому человеку. Тому, кто распорядился принести Ковентри в

жертву дьяволу войны. А завтра ради так называемых высших интересов кто-то решит растопить льды

Северного полюса или Антарктиды. И на земле начнется всемирный потоп…

Постепенно душа Яна начинала восставать против хитросплетений политики, которые причиняли зло

людям, несли им горе и несчастья. Здесь, в госпитале, устроенном англичанами на лазурном

средиземноморском побережье, у Яна было время для основательных, неспешных раздумий.

Ян потерял много крови. Пуля задела легкое. Выздоровление шло медленно. Джо Макдональд уже

ковылял с костылем по палате, а Ян поднимался с трудом. Надо отдать должное: врачи тут были

профессиональные, сестры — внимательны, в лекарствах недостаток не ощущался. Но вместе с возвратом

физических сил возникали новые тревоги. И таблеток против лих не было.

От Фреда Саммербэга пришло письмо. Он, естественно, был в курсе дела, выражал всяческое

сочувствие, желал скорейшего выздоровления. Яна порадовала весть от Фреда. Но по содержанию письма

понял, что его не собираются возвращать в Англию. Во всяком случае, в ближайшее время. В принципе, в этом

была своя логика: Ян пока что И выполнил порученной миссии. Но он теперь не мог освободиться от

ощущения, что его решили подержать на длинном поводке.

Все последние события, все мысли и сомнения рождал в Яне другого, нового Яна — более зрелого и,

значит, менее веселого, более жесткого.

В начале четвертой недели пребывания Яна в царств эскулапов появился Фарук. Он был в сером

элегантном костюме и в неизменной феске.

Фарук привез пакет со свежими фруктами и букет орхидей от Альвии.

Американец прихватил свой костыль, которым практически уже не пользовался, сказал, что ему

осточертело сидеть в палате, как в танке, и он отправляется дышать морским воздухом. Когда Джо вышел,

египтянин всмотрелся в Яна своими длинными глазами, извлек из пиджака большую плоскую бутылку темного

стекла с яркой красной этикеткой.

— Наш местный бальзам, — объяснил. — Очищает кровь, придает силы.

“Если бы эта штука очищала и мозги!” — подумал Ян, а вслух сказал:

— Ну, вот, Фарук, вы решили меня забальзамировать. А ведь я еще не построил себе пирамиду…

Яну показалось, что Фарук вздрогнул, едва заметно оглянулся, словно испугался незримого присутствия

таинственных духов. “Господи, нельзя с ним так шутить, — упрекнул себя Ян. — Европейский костюм и

европейские манеры не защищают его от тысячелетних предрассудков”.

— Не сердитесь на меня, дорогой Фарук. Видимо, я еще не пришел в себя. Болтаю что попало. А мне

прежде всего следует благодарить вас. Если бы не вы… тот человек добил бы меня.

— Я знаю. Я еще там, на базаре, понял, что он постарается убить вас, — признался Фарук. — Мои друзья

были уверены в этом. Я не послал их по следу шакала. И допустил ошибку.

— Какие могут быть упреки! Я вам обязан жизнью…

В темных фараоньих глазах египтянина отразилось какое-то движение — словно шелохнулась вода в

пропасти глубокого колодца.

— Когда поправитесь, Ян, я обязательно покажу вам Мертвый город. Там легче понять паше отношение к

жизни и смерти… А пока… пока, Ян, вам нужен бальзам. И, по-моему, хорошая женщина.

— Ну, бальзам уже есть, — усмехнулся Ян.

Вскоре Фарук, сославшись на дела, уехал.

Когда Джо вернулся с прогулки, Ян вытащил пробку, понюхал подаренный напиток и почувствовал, что

он пахнет какими-то неведомыми травами. Ян подмигнул американцу.

— Джо, тут мне притащили какую-то отраву. Я решил испытать ее сначала на тебе.

— Валяй, приятель. Я пью все, кроме танковой смазки. И лишь потому, что пока не ржавею. А начну

ржавчиной покрываться — и смазка пойдет в ход…

Они пропустили по полстаканчика смеси, которая оказалась очень крепкой.

Джо подвигал языком во рту, смакуя напиток.

— Черт подери! — воскликнул. — Я себя чувствую пьяной коровой.

— Почему — коровой? — не понял Ян.

— Корова сдуру хлебнула спирта и закусила на лугу цветами…

Ян расхохотался.

В палату на звуки смеха заглянула медсестра Рут. Т самая, чье лицо увидел Ян, впервые раскрыв глаза

после забытья.

— Что-то у вас слишком весело, — Рут заметила бутылку. — Ага, все понятно!.. Вот чем вы лечитесь!

Мне что же — доложить врачу?..

— Рут, не играй на волынке! Иди к нам, — махнул рукой американец.

— Сестричка, не надо… шуметь, — у Яна от слабости заплетался язык. — У меня сегодня… этот… день

ангела… Пожалуйста, попробуйте… это божий нектар…

Рут можно было назвать симпатичной. Несколько портили впечатление крупные, слегка выдающиеся

вперед зубы. Но в белом госпитальном одеянии она походила на ангела.

Рут поколебалась, но все же вошла в палату и прикрыла за собой дверь. Ян торопливо раскрыл пакет с

фруктами, налил Рут немного бальзама.

— Заставляете брать грех на душу, — Рут не без кокетства глянула на Яна слегка выпуклыми глазами.

— Это не грех. Это бальзам. Кто пригубит… будет вечен, как царица… ну, как там ее… Нефертити.

Выпейте, Рут!

— Черт побери, скверно, что я не могу стать царем, — пожаловался американец.

Рут пригубила бальзам, закашлялась. Но допила до конца. И тут же поднялась.

— Сейчас найду вазу для цветов. Я вижу, женщины вас не забывают…

— Зато я их, кажется, забыл, — отозвался Ян.

Когда Рут вышла, Макдональд ткнул Яна костылем в бок, посоветовал:

— Слушай, я тут к ней клинья подбивал. Но ей нравишься ты, это точно. Так что не теряйся, приятель! А

то ведь когда забальзамируют… Кстати, давай хлопнем еще по глотку. Что-то мне начинают нравиться

фараоны…

Рут стала чаще появляться в палате. Особенно если Ян оставался там один. Через несколько дней врачи

разрешили Яну прогулки. Как-то вечером Рут пригласила Яна заглянуть к ней. Она жила неподалеку, в комнате

с отдельным входом. Ян подождал, пока стемнело, и отправился к медсестре. Дорога вела вдоль моря. Из

безлунной мглы на песчаный берег упруго накатывались волны. Вспыхивали белые лезвия пены. Где-то

бушевал шторм. Сюда долетали только его отголоски. Пахло солоноватой свежестью прибоя.

Ян шел не спеша и думал о том, как прекрасна жизнь. Он вернулся к ее цветам и запахам из черной

бездны небытия. И теперь ощущал ее дыхание по-новому, с особой пронзительностью. Он шел по древней

земле к молодой женщине. Он все еще был молод, и можно было хотя бы сегодня не думать о будущем.

Рут бесшумно впустила Яна в коридор. Ян наклонился, чмокнул Рут в щеку. Она приложила палец к

губам, провела его в большую комнату, тщательно затворила дверь. Деловито взяла пакет, принесенный Яном.

— Пригодится.

Рут ждала Яна. Был накрыт небольшой мол в углу комнаты. В приглушенном свете бра, прикрытом синей

материей, все выглядело интимно и аппетитно.

Они выпили по бокалу вина, поцеловались. Рут деловито положила Яну на тарелку закуску, заговорила.

— Знаешь, милый, я на войну смотрю по-своему. Если она неизбежна, то вздохи ни к чему. Изо всего

надо извлекать пользу, правда?

Ян машинально кивнул головой. Ему не хотелось касаться высоких материй.

— Если не терять голову, то и война пригодится, — продолжала Рут. — Ведь глупцов на земле больше,

чем умных,

— Что ты имеешь в виду? — неохотно спросил Ян.

— Не надо теряться. И не надо жалеть тупоголовых. Они все равно это не оценят, — засмеялась Рут.

“У нее все же слишком крупные зубы. Они ей не идут, — подумал Ян. — Или, может быть, просто

неудачно падает свет?..”

— Я знаю, у тебя большие возможности, милый, — сказала Рут, наливая Яну вино. — Ими нужно

пользоваться. Даже я на своем маленьком шесточке и то кое-что могу. Местным так необходимы лекарства… Но

ведь это капля в море, правда, милый? Почему ты не ешь? Давай выпьем! За нас!

“Ну вот, — поморщился Ян. — Жизнь прекрасна и удивительна. Сейчас я лягу с этой женщиной в

постель, и все будет, как тысячелетия назад. Кроме одного: никогда, даже на мгновение, эта женщина не станет

близкой. Ну и что из этого? Разве ты шел сюда в надежде, что придешь одиноким, а выйдешь, развеяв

одиночество, как пепел на ветру?..”

— Мой муж погиб в первый день войны, — тихо сказала Рут. — Знаешь, я его не очень любила. И все

же… А теперь бывает так неуютно, так одиноко… Но ведь сегодня так не будет, правда, милый?

Рут заглянула Яну в глаза, поднялась, откинула покрывало на кровати. Шепнула:

— Ты, наверное, устал… Я скоро…

И Рут вышла в ванную. Сбросила шелковый халат С удовлетворением выгнулась перед зеркалом

крепким, гибким телом. Набросила прозрачный пеньюар. Занялась косметикой. Наконец, улыбнувшись своему

отражению, шагнула в комнату.

В комнате никого не было. Полуоткрытая дверь в коридор тихонько скрипнула, словно жаловалась.

Рут постояла, присела к столу. Крупные, злые слезы обожгли щеки.

А Ян, засунув руки в карманы, шагал обратно тем же путем. Волны, набегающие из темноты, шипели

хищно а злобно, как ядовитые змеи. От запаха йода было почему-то больно. Словно йод лили на свежую рапу…

В палате Ян растолкал спящего американца.

— А, это ты, приятель. Ну, как — погулял?

— Нормально, — отозвался Ян. — Слушай, что ты ей про меня сказал?

Джо откуда-то из-под кровати вытащил флягу.

— Да ничего особенного, приятель. Сказал, что ты — интендант. У них теперь это знаешь как модно?!

Рут появилась в палате через сутки. Вела себя сухо, деловито. Ничем не напоминала о случившемся.

А через несколько дней Джо Макдональд не ночевал в палате. Появился только под утро, разбудил Яна.

— Ну, приятель, доложу я тебе… Не женщина, а пылающая нефтебаза!..

Ян не испытал ни досады, ни сожаления. Между женщинами, которые были в его жизни, и теми, кто мог

возникнуть в будущем, стояла Кристина.

Настала пора выписываться. Забрав документы, Ян поспешил в палату. Американец бросился ему

навстречу, стал тискать в объятиях.

— Ну, поздравляю, приятель! Как — с чем? Ты ничего не слышал? Германия напала на Россию! Теперь

Англия спасена!.. Прыгай, танцуй и закажи богу свечку выше Вестминстерского аббатства!

Ян распрощался с бравым танкистом и вернулся в Каир.

Ян Мортон попал в Северную Африку в период, когда чаша военных весов драматически склонялась то в

3 одну, то в другую сторону. Поначалу маршал Грациани бросил в наступление двести тысяч итальянских

войск вдоль автострады, тянувшейся по побережью от Туниса до Египта. (Кстати, все последующие боевые

действия в Северной Африке велись только вдоль этой тысячекилометровой дороги!) Маршал предполагал

одним ударом подорвать имперские устои Великобритании в обозначенном районе. Тем более что у англичан

едва насчитывалось пятьдесят тысяч солдат, не хватало вооружения, страдала организация управления частями.

Поначалу итальянцы быстро продвинулись вперед и вступили на территорию Египта. И тут англичанам

повезло. Между Муссолини и Грациани начались разногласия. Итальянская армия дальше успех не развила.

Англичане воспользовались трехмесячной передышкой, перебросили в Египет новые части и оружие. К

февралю 1941 года они вышибли итальянцев из Египта и оттеснили их к Бенгази. Наступление оказалось

успешным не только в тактическом плане: восстали Абиссиния, Эритрея, Сомали. Практически рухнула

“Восточно-Африканская империя” дуче.

Гитлер, всячески рекламируя необходимость “спасти союзника и друга”, а на деле опасаясь потерять

африканскую нефть и африканское сырье, стал спешно перебрасывать в этот район немецкий Африканский

корпус.

Командование было поручено любимцу фюрера генералу Роммёлю. Роммель был энергичным

организатором, хитрым, изобретательным тактиком. Он быстро навел поря-рок в разболтанных итальянских

частях. На узловые посты назначил своих людей. Объединенные германо-итальянские войска ударили по

английским частям и загнали их в крепость Тобрук. Затем военные действия снова утихли, причем на много

месяцев.

Основная причина была в трудностях снабжения горючим, боеприпасами, запчастями немецкого

Африканского корпуса. Роммель постоянно жаловался командующему силами вермахта в Италии Альберту

Кессельрингу, а при случае и Гитлеру, на глупость итальянских штабов. Итальянцы выгружали боеснабжение,

горючее и тапки не в Бенгази, а в Триполи. До передовых частей Роммеля танкам приходилось преодолевать

семьсот-восемьсот километров. Горючего хватало только на переход, техника сразу требовала ремонта.

Но и в этих условиях Роммель взял крепость Тобрук и гнал английские войска до Эль-Аламейна. Там он

выдохся и остановился в какой-то сотне километров от Александрии. Английская армия стала торопливо

окапываться под Эль-Аламейном. Над английским пребыванием в Северной Африке нависла смертельная

угроза.

Первой половины этих событий — “игры в поддавки” с итальянцами — Ян не застал. Вторая половина

разыгрывалась у пего на глазах.

Оправившись после ранения, Ян энергично инспектировал штабы различных родов войск. Прилагал все

усилия чтобы немцы не догадались, что об их замыслах, как правило, известно загодя.

К счастью, Роммель в бесконечных переговорах с Кессельрингом и Берлином пользовался услугами

“Энигмы”. Ее “теневая сестричка” так послушно и охотно поставляла информацию, что английские штабы

порой больше знали о конвоях, их грузах, времени выхода из портов отправления, чем многие немецкие

генералы.

Обычно фашистов дурачили весьма нехитрым, но оправдывающим себя способом. Получив данные

“Ультра” о выходе очередного конвоя с грузами для Роммеля, поднимали в воздух самолет. В задачу летчика

входило “обнаружить” суда конвоя. Но, главным образом, “показать” себя. Только убедившись, что он замечен,

пилот имел право скрыться. Ну, а затем появлялись крейсеры, эсминцы или подводные лодки. И безжалостно

пускали транспорты на дно. От многих не оставалось даже следа… Между тем, немцы ничего не подозревали.

Было потоплено около трети всех конвоев, когда в системе пользования секретной информацией

случился, как говорится, прокол.

Для усиления Роммеля был подготовлен большой караван судов со свежей танковой бригадой, с важным

грузом снабжения. “Ультра”, словно о близком знакомом, подробно поведала штабам о новом конвое. Конвой в

назначенное время вышел из Неаполя и взял курс на Бенгази. Англичанам все было известно — вплоть до

предполагаемых курсов каравана. Одно “Ультра” не смогла предусмотреть: на море возник густой туман.

Естественно, ни один самолет не мог “показать себя” в таких условиях. Он бы просто не нашел каравана.

Ян попросил Мальту не торопиться с операцией в надежде, что туман рассеется. Адмирал согласился.

Шло время. Конвой приближался к берегам Африки. А мутная пелена висела над морем, как приклеенная.

Ян нервничал. Нервничали и на Мальте. В довершение ко всему вдруг нарушилась связь с метрополией.

Наконец, Каннингхэм дал знать:

— Допустить подкрепления к Роммелю не могу. Беру ответственность на себя.

Англичане сделали все, чтобы нанести удар внезапно Туман стал редеть, когда они ударили с моря и с

воздуха Море закипело и разверзло глубины, поглощая транспорты. И все же один из радистов успел доложить

о странной осведомленности англичан.

Та же “Ультра” принесла информацию о том, что Кессельринг пришел в бешенство. Стал бомбить абвер

требованиями провести расследование. Но адмирал Канарис, если и заподозрил что-либо сам, то вовсе не

собирался принимать удар на свое ведомство военной разведки. Кессельрингу вежливо пояснили, что нет

никаких указаний на возможность утечки информации. И объяснили происшедшее действиями английской

агентуры или роковой случайностью.

Однако эта история вызвала в Лондоне переполох. Черчилль даже собирался отчитать адмирала

Каннингхэма. А Ян получил от Мензиса взбучку. Но шотландец тут же сменил гнев на милость. Ян, хоть и

нанервничался, предложил контрход. Мензис и Фред мгновенно его одобрили.

Одна из коротковолновых радиостанций Интеллидженс сервис передала в эфир благодарственную

радиограмму мифическому агенту в Неаполе. Радиограмма была передана шифром, который, по данным

англичан, был раскрыт немцами. Агента поздравили с ценным сообщением и повышением жалованья…

Постепенно напряжение в связи с “проколом” уменьшилось. В конце концов стало известно, что немцы

устранили начальника Неаполитанского порта по подозрению в симпатии к англичанам. Мензис успокоился.

Конечно, все треволнения не проходили для Яна даром. К тому же мучил вопрос: почему, обладая такими

бесценными данными, англичане не могут сбросить Роммеля в море? Почему они проиграли битву за остров

Крит и позволили потопить там чуть ли не треть своего военного флота? Стоило ли платить десятками тысяч

жизней за тайну, которая не приносит желанных плодов? Правильно ли этой тайной распоряжаются? Если нет

— кто виноват?

Немало вопросов возникло в связи с Россией. Россия вела титаническую битву с отлаженной военной

машиной Германии. Вела на невиданном по ширине фронте. Было ясно, что на первых порах фашистская армия

лучше вооружена и лучше организована. Ей противопоставлен героический дух людей. И этот дух зачастую

оказывается сильнее любой брони. Любых пушек и бомб. Но русские несли огромные потери. Они теряли не

только солдат. Они оставляли города и большие территории. Гитлер сосредоточил на Востоке две трети своей

военной мощи. Россия нуждалась в Действенной поддержке. Ян представил, что произошло бы, если бы лишь

половина из двухсот дивизий освободилась…

Временами Ян чувствовал одиночество, ему явно недоставало Фреда Саммербэга. Ян мог с ним делиться

тревогами и сомнениями. Здесь, в Африке, находясь практически днем и ночью среди людей, Ян оставался

изолированным от них словно отделенный стеклянной оболочкой. Однако, видимо, и Фреду порой не хватало

общения с Яном. Вдохновитель “бронзовой богини” изредка слал письма. В них на слова и информацию был

обычно скуп, но Ян почти всегда ощущал симпатию Саммербэга к нему.

Вот и в эти дни Ян получил от Фреда большой конверт. Из него выпала лондонская газета “Дейли

миррор”. Ян развернул ее. Сначала ничего особенного не обнаружил. По хотя Фред ни словом в письме не

обмолвился, ради чего шлет газету, не станет же он присылать без повода!

На третьей странице Ян под заголовком “Зверства современных гуннов” и ниже — “Что творят

оккупанты но территории Украины” нашел фотографию. Она, хотя и не очень четко, запечатлела развалины

украинского села Тополи. Подозревая жителей в связи с партизанами, гитлеровцы согнали стариков, женщин и

детей в коровник и подожгли его из огнеметов. Затем спалили село.

Словно восклицательные знаки скорби и гнева, торчали обожженные остовы печных труб на пепелищах.

“Ведь это место рождения бати, — с болью и горечью вспомнил Ян. — По сути, и моя родина. Фред и

здесь проявил осведомленность. Он подстегивает мою решимость вести борьбу до конца. Что ж, его расчет

верен. Этот газетный снимок — словно шрам от вражеской пули. Сколько раз мечтал я побывать в этом селе.

Порою реки текут по разным странам, но ведь где-то они начинаются. Фашисты постарались уничтожить мое

начало. Стреляя в прошлое, они стремятся лишить меня грядущего. И я обязан сражаться с ними. Так же, как

сражаются в отчаянной битве советские люди. Не на жизнь, а на смерть, ничего не жалея для победы…

А тут Роммель из-за отсутствия горючего в отчаянии закапывает свои танки в песок, превращая их

просто в огневые точки. Его можно одним ударом раздавить. Но английские генералы осторожничают. Больше

думают о том, как бы не испортить карьеру, чем о том, как одержать победу…”

Шел август 1942 года. Чувствовалось, что назревают события, что дальше так продолжаться не может.

Впрочем, ситуация не радовала. Фашисты рвались к великой русской реке Волге. В сводках все чаще звучало

название “Сталинград”,

Бесконечные поездки на фронт, в штабы изматывали Яна. Он редко виделся с Фаруком. Но когда

становилось невмоготу, посещал приветливый дом египтянина. Альвия видела, что он отдыхает у них душой,

всегда радовалась ого приходу.

С трудом выкроив свободный день, Ян решил навестить гостеприимных друзей. Предварительно

позвонил. Ему повезло: он застал Фарука на работе.

— Альвия уехала в Хелуан проведать мать. А еще принять серные ванны, — сказал Фарук. — Но у меня

есть время, можем посетить Мертвый город. Помните, Ял, я когда-то предлагал…

— С удовольствием поброжу, — обрадовался Ян.

Они договорились о месте встречи.

Стоял солнечный летний день. Август — жаркий месяц в Каире. Но сухое дыхание пустыни позволяет

легче переносить жару. Меньше всего каирцы любят весенние месяцы апрель, май. Ян вспомнил, как в этот

период года начинает дуть “хамсин”. Падают показания барометров. Мутнеет небо. Солнце с трудом

пробивается сквозь темную пелену к земле. Тучи мелкой песчаной пыли вздымаются ввысь на несколько

километров. Пыль проникает повсюду, от нее спасения нет. Жара поднимается до сорока градусов. Даже в

полдень автомашины движутся по городу с включенными фарами… Иногда проклятый ветер дует до

пятидесяти суток подряд. Отсюда и арабское “хамсин” — пятьдесят. Так что просто солнечный летний день в

Каире — сплошное удовольствие.

На этот раз Фарук заехал за Яном на машине. Обменялись приветствиями.

— Что говорят сегодня на базаре? — поинтересовался Ян. Они давно начинали встречи с этой фразы.

Фарук взглянул на Яна вполне серьезно.

— Говорят, скоро нас посетит мистер Черчилль.

Ян уже не раз сталкивался с невероятной информированностью каирского базара. Однажды ему в голову

пришла мысль — нет ли у тайных заправил рынка своей уникальной “Ультра”? Но сейчас не поверил Фаруку,

хотя и попытался скрыть недоверие. Откуда они могут знать столь секретные планы? Ведь такое даже в

спецслужбах доверяется единицам.

— Понимаете, Ян, — сказал Фарук, внимательно ведя машину, — истинные тайны хранятся только в

гробницах. А мелкие, сегодняшние… они вообще не достойны слова “тайна”… Настоящие загадки похожи на

сфинксов. Губы у них не раскрываются.

“Интересно, можно ли сравнить нашу “Ультра” со сфинксом? — подумал Ян. — Скорее всего, нельзя.

“Ультра”-загадка для непосвященных. Сфинкс — для всех В том числе и для Фарука”.

— Фарук, вы меня пугаете, — сказал Ян. — Если в сегодняшнем мире не осталось секретов, скучно

жить.

— Ян, через несколько минут я вам покажу то, что можно встретить только в Египте. — Фарук

неторопливо вел машину по тесным улочкам старой части Каира. — Я вам открою город. Там все как в любом

другом. Дома, дворы, комнаты. Только в нем живут мертвые. А ссорятся из-за него живые…

Вскоре Фарук прижал машину к узкому тротуару. Друзья покинули автомобиль, пошли пешком. На Яна

нахлынуло неведомое доселе ощущение нереальности. Вокруг них был настоящий, может быть, не очень

современный, но очень восточный город. Переулки, улицы, площади, дома с плоскими крышами. Названия улиц

на дощечках. На перекрестках столбы с фонарями. Дома богатых. Дома бедноты. Обычный водораздел между

имущими и неимущими. Кое-где за низкими заборами — мраморные фонтаны. Мертвые.

А город реальный. Из камня. Его можно пощупать. Однако в этом городе перестаешь ощущать дыхание

жизни. В нем тишина, нет прохожих. Его окутала неподвижность…

Ян ощущал смутное беспокойство. Из царства живых он попадал в надземное королевство мертвых.

— Неужели тут в самом деле никто не живет? — невольно переходя на шепот, спросил Ян.

— Почему же… тут живут, — так же тихо отозвался Фарук.

Он неторопливо и почти благоговейно вел Яна от одной улочки к другой. Наконец остановился перед

постройкой среднего достатка. Подергал за деревянную руку, висевшую на проволоке перед резными

воротцами. Где-то в глубине дома раздался глухой звонок. Ждать пришлось вечность. Но Фарук обладал

завидным терпением. Наконец входная дверь отворилась. Из дому показался хромоножка-араб. Он припадал на

правую ногу, отчего казалось, все время подгребал себе веслом. Открыл воротца, молча сложил ладони,

приветствуя Фарука. Тот что-то сказал по-арабски и жестом пригласил Яна за собой в дом.

— Сторож, — пояснил, показывая на хромого.

Они вошли в помещение. Три входа вели в разные комнаты.

— Ян, — голос Фарука прерывался от священного трепета, — мы в могильном доме моих родственников.

— Фарук, что я должен делать? Извините, я не знаю местных обычаев.

— Я знаю, — Фарук поправил феску на голове. — Ничего не надо делать. Только понимать. “Город

мертвых”, наверное, переводится на европейский лад словом “кладбище”.

Ян понимающе кивнул головой. Но фараоньи глаза Фарука надолго задержались на лице Яна.

— Ян, по египетским верованиям, земная жизнь — только миг в подлинной жизни человека. Сюда

человек пришел затем, чтобы убедиться в неудобствах и противоречиях существования на земле. Но это всего-

навсего — промежуточная фаза. Настоящая жизнь начинается после смерти. Поэтому каждый должен

обеспечить себя надежным жильем. Естественно, в соответствии с наличным капиталом. Здесь тоже есть

дворцы и есть лачуги. Из-за домов в этом городе у пас происходят убийства…

— Послушайте, друг, — весь вид Яна выражал недоумение, — я не все понимаю. Ведь вы исповедуете

ислам? Что-то не сходится…

— Ян, идите сюда, — предложил Фарук.

Они вошли в одну из комнат. Ее устилал деревянный пол. Посредине лежал черный отполированный

камень. На нем — египетская надпись.

— Могила отца, — произнес Фарук таким бесстрастным тоном, что Ян поежился: в тоне звучала

беспощадность приговора, холодность факта.

В каждой из комнат, устланных деревянным настилом, под похожим камнем покоился кто-то из

родственников. Комнат оказалось больше, чем дверей в прихожей. Наконец попали в небольшое помещение, где

не было надгробного камня. Зато в центре пола темнела глубокая яма.

Ян почтительно молчал. Не из вежливости. Он был потрясен сочетанием эпохи ревущих “Спитфайеров”

с тишиной могильных склепов, предназначенных для бессмертия.

— Видите, Ян? — не без затаенной гордости сказал Фарук. — Вроде бы просто дыра в земле. Но тут

когда-нибудь будут покоиться и мои бренные останки… А соседнюю могилу я подарил Альвии.

Яну следовало сдержаться. Он не сумел. Хотя и завернул иронию в подобающую обертку.

— Я бы, конечно, не спешил, Фарук. Кто знает — где самый короткий отрезок жизни? Впрочем, я так

мало об этом осведомлен… Просто думаю — неужели Египет времен Магомета остался, а Египет предыдущий

исчез?..

Фарук, не отвечая, вывел Яна в прихожую с небольшим бассейном. Вокруг стояли невысокие, мягкие и,

видимо пыльные диваны.

Двое мужчин присели на них. Фарук без эмоций сообщил:

— Здесь мы встречаемся в день поминания усопших. Раз в год. Все члены семьи.

— Совершаете какие-нибудь обряды?

— Молимся. Надо ведь заботиться о благополучии покинувших нас…

“Как странно устроены люди, — подумал Ян. — Они истово заботятся об усопших. А в это время тысячи

умирают от голода и болезней. Респектабельный английский магнат печется о могиле предков не меньше, чем

полный древних предрассудков египтянин”.

Фарук поведал Яну о Мертвом городе, о его непростых взаимоотношениях с живыми. Когда мужчины

собрались покпнуть семейную усыпальницу, начинало темнеть. Фарук открыл входную дверь. Ян еще оставался

в прихожей. В этот момент мимо дома по улице торопливо прошли двое арабов. Один высокий, сутуловатый,

второй пониже. Оба были одеты в галабии — длинные, до колен, темно-синие рубахи, в короткие штаны, не

доходившие до щиколоток. Кроме сторожа, это были первые живые существа, замеченные Яном в Мертвом

городе. Возможно, он бы нпчего не заподозрил, если бы не реплика Фарука.

— Странно… зачем это они лица прикрыли… ни ветра, ни солнца…

В самом деле, частью намотанной на головы в виде тюрбана материи прохожие прикрывали лица.

Ян выглянул из дверей. Высокий араб на миг обернулся. От резкого движения покрывало отошло в

сторону. Что-то до жути знакомое в его лице поразило Яна. Прохожий запахнул на подбородке материю,

заторопился дальше.

Ян стоял, как вкопанный, соображая, что же так удивило его. Прежде всего — какое-то несоответствие.

Оно, безусловно, было. Ну, конечно же! У арабов не бывает белесых ресниц. А эта походка… нет, Ян не мог

ошибиться!

— Фарук, — быстро шепнул Ян, — у вас оружие с собой?

Египтянин кивнул.

— Тогда не будем мешкать. Нельзя упускать этих людей. Фарук, один из них — гестаповец.

Фарук не произнес ни слова. Наскоро запер дверь и жестом пригласил Яна следовать за ним. У ворот

остановились. Шаги шедших впереди гулко отдавались среди пустынных улиц.

Фарук бесшумно выскользнул из ворот и вывел Яна на параллельную улочку.

Ян знал, что, в отличие от своего короля, который недавно сам в собственном дворце готовил

профашистский переворот, Фарук принадлежал к группе конгресса “Вафда”. Вафдисты были решительно

настроены против Гитлера и нацистских элементов в стране. Под энергичным нажимом Англии и лично

Черчилля король был вынужден в феврале 1942 года вернуть власть кабинету вафдистов. Поэтому не было

никаких сомнений, что Фарук будет верным союзником в борьбе с гитлеровцами.

Фарук четко ориентировался в путанице этого странного города и без колебаний вел Яна. К счастью,

собираясь на прогулку, Ян надел легкие туфли и сейчас шел почти бесшумно.

Внезапно Фарук тронул Яна за рукав. Остановился, прислушался. Затем ловко вскарабкался на

ближайшую крышу и исчез. Ян стоял не шевелясь и смотрел, как на темнеющем небе проявляются первые

зеленоватые звезды. Не было слышно ни шагов, ни собачьего лая. Где-то что-то шуршало, а иногда, чудилось,

вздыхало не по-человечески, длинно и утробно. И все же вокруг густела тишина. Яну казалось, что его

погрузили в эту тишину, как в жидкий раствор цемента. И скоро тишина скует его навеки каменной хваткой…

Наконец послышался шорох. Над срезом крыши показалась голова Фарука. Даже в вечерней мгле

чернели его глаза. Фарук полежал несколько секунд не то отдыхая, но то размышляя. Легко, беззвучно спрыгнул

на землю. Отряхнул брюки, сказал шепотом:

— Я знаю, где они. Пойдем.

Мужчины заскользили погруженными в темное молчание переулками.

Внезапно раздался душераздирающий вопль. Ян вздрогнул, но не остановился.

— Это шакал, — шепнул Фарук.

На углу предупредительно поднял руку и выставил указательный палец вперед, намекая на пистолет. Ян

достал черный бельгийский браунинг, с которым не расставался даже в дни отдыха. Что-то смутно блеснуло и в

руке Фарука.

— Я знаю, куда они вошли, — наклонился Фарук к уху Яна. — Мне известно расположение дома. Я не

знаю, сколько их там и что им там нужно… Но одно могу сказать с Уверенностью: туда вошли не хозяева.

“Значит, чутье не подвело, — соображал Ян. — Так или иначе, здесь что-то нечисто. Тем более, я опознал

человека. Он или выдвинулся по службе, или проштрафился, если попал в Африку. Ясно, он здесь не на

курорте. Скорее всего, эти звери что-то прячут среди могил. Плохо, конечно что нас всего двое. Но кто мог

предвидеть, что прогулка приведет нас сюда…”

— Фарук, конечно, неизвестно, сколько их там. Но это ядовитые пауки. Если они расползутся…

— Я знаю, — сказал Фарук.

— Все же на нашей стороне фактор внезапности. Можем подобраться скрытно?

— Похоже, дом с внешней стороны не охраняется.

— Полагаете, мы не насторожили их?

— Мы не шумели. Едва ли они опасаются. Здесь редко кто бывает в это время.

— Что ж, тогда — вперед. А там — будем действовать по обстоятельствам.

Фарук двинулся первым. Остановился у забора выше человеческого роста. Ян подсадил спутника. Фарук

взобрался на гребень ограды. Огляделся. Подал Яну руку. Через полминуты они оказались в темном дворе.

Перед ними маячил силуэт дома. Дом явно был побольше и побогаче того, который принадлежал Фаруку.

Египтянин прислушался. Снова где-то тонко завыл шакал. Неясный звук донесся из глубины дома. Фарук

нагнулся и стал снимать туфли. Яна не надо было приглашать. Он сделал то же самое. Обувь положили под куст

тамариска. В одних носках подкрались ко входу в дом. Фарук кивком головы позвал за собой. Он собирался

обойти здание с тыла. “Все ясно, — усмехнулся Ян. — Если усопшие предполагают проводить здесь

наибольший отрезок жизни, им не обойтись без черного хода”. Вместе с этой иронической мыслью Ян осознал,

что не чувствует страха, а испытывает лишь азарт охотника.

Вход с обратной стороны дома оказался незапертым. Видимо, о покое мертвых заботились больше, чем о

живых, потому что дверь открылась без единого скрипа. Предусмотрительность Фарука могла вызвать

восхищение: в его руке оказался фонарик с узким, как стилет, лучом. (Безусловно, Фарук знал, что именно

может пригодиться в Мертвом городе…) Лучик помог им продвинуться по коридору. Фарук потушил фонарик.

Осторожно шагнул вперед. Слева из-за неплотно прикрытой двери пробивался неровный, пляшущий свет.

Вероятно, там горели свечи или факелы. Некоторое время разведчики прислушивались. Из освещенной комнаты

доносились неразборчивые голоса. Один раз послышалось не то мычание, не то стон. Его заглушил хриплый

смех. Потом прозвучало что-то резкое, похожее на команду.

Ян коснулся плеча Фарука. Тот понимающе кивнул головой. Толчком распахнул дверь. Они почти

одновременно ворвались внутрь.

В комнате без окон находилось трое. Высокий сутуловатый мужчина, которого они видели на улице, в

одной руке держал большой факел, во второй пистолет. Двое арабов — один в темной галабии, второй в белом

одеянии — с трудом пододвигали к зияющей черноте могилы тяжелую каменную плиту. В углу на низком

столике горело несколько свечей.

На мгновение все окаменели. Только в темной могильной пропасти почудилось какое-то движение.

Фарук и Ян инстинктивно ощутили: высокий швыряет в них факел. Они выстрелили одновременно, и

выстрелы слились в единый звук; оба стреляли с бедра, только Ян с правой руки, Фарук — с левой.

Длинный дернулся всем телом, выронил оружие. Рухнул на пол, но факела не выпустил. Араб в темном

выхватил пистолет, направил в полуприкрытую могилу. Но Ян опередил его выстрелом. Араб схватился за грудь

и с гортанным возгласом упал на могильный камень. Третий из группы, араб в белом, выпрямился и поднял

руки. В тот же миг Фарук выбросил правую руку вперед. Араб схватился за горло, страшно захрипел и

повалился на спину. Из рукава выпал и звонко ударился об пол узкий клинок.

— Кинжал, — с некоторым удивлением констатировал Ян.

— Я знаю, — сказал Фарук. — Еще бы миг — и… Но теперь он не опасен.

Ян никогда не видел, чтобы так бросали ножи — с ладони, снизу, резким движением вперед.

Фарук вырвал факел из руки длинного, бросился к могиле. Посветил внутрь.

— Скорее, — позвал Яна.

Они с огромным усилием сдвинули в сторону плиту. На дне усыпальницы лежал человек с кляпом во рту.

Он был весь перевязан веревками, как сверток. Лицо залито кровью.

— Негодяи, — шепнул Фарук. — Да падет на их головы гнев богов.

Двое из группы не подавали признаков жизни. Третий, араб в белом, плевался кровью на полу комнаты.

Не обращая на него внимания, Ян и Фарук с большим трудом вытащили из могильной ямы измученного

узника. Положили в стороне, поближе к столику со свечами. Ян вынул кляп изо рта бедняги, стал развязывать

веревки. Человек ничего не говорил. Только кашлял и постанывал.

— Здесь должна быть вода, я сейчас, — Фарук выбежал из комнаты.

Узлы были затянуты так плотно, что Яну пришлось взять клинок, который выронил араб, и перерезать

многочисленные сплетения. Человека буквально запеленали ц веревки.

Фарук возвратился с кувшином воды и чистой тряпкой. Они смочили тряпку. Ян осторожно протер лицо

пленника. В этот момент Фарук поднял факел, чтобы Яну было легче работать. Все лицо человека было в

ссадинах и кровоподтеках. Один глаз заплыл. Из рассеченного лба продолжала сочиться кровь. Но Ян вдруг, как

загипнотизированный, уставился на перебитый приплюснутый нос. В этот момент человек, видимо, стал

приходить в себя. Он глубоко вздохнул, всмотрелся в Яна. И вдруг слабо, но явственно подмигнул здоровым

глазом.

— Матка боска… пан Крункель?.. — он почти шипел.

— Будь я проклят! Пан Коблиц?! — не веря себе, воскликнул Ян.

Даже в немигающих фараоньих глазах Фарука отразилось удивление.

Коблиц задвигал онемевшими руками, стал ощупывать себя.

— Конечно… можно было бы придумать местечко получше для встречи… Я еще плохо переношу

могильную сырость… — пробормотал Коблиц.

— Ну, и отделали они вас, — качнул головой Ян.

Он смотрел на прожженную рубаху Коблица. В прорехе виднелась обугленная кожа…

— За неимением костра… жгли факелом… — усмехнулся Коблиц. — Но самое страшное… подыхать

живым там… в яме… Кстати, нет ли чего-нибудь для воскрешения?..

Ян виновато развел руками. Оглянулся на Фарука. Египтянин с невозмутимым видом протягивал

плоскую флягу из темного стекла.

Коблиц хотел приподняться. Застонал и снова откинулся навзничь.

— Лежите, я помогу, — Ян осторожно приподнял голову Коблица, бережно влил ему в рот немного

бальзама.

Коблиц глотнул, долго кашлял. Потом заметно ожил.

— Ничего… напиток… такой и фараона поднимет.

Фарук сделал вид, что не слышал реплики Коблица.

В другом углу комнаты хрипел раненый араб.

— Как с ним дальше? — Ян спрашивал Фарука.

— Наступите ему каблуком на горло… — вмешался Коблиц. — Это не люди… гиены…

Он начинал задыхаться. Ян принялся успокаивать Коблица. Пришлось дать ему еще глоток бальзама.

Когда Ян отвлекся от разведчика, он уже не слышал хрипа раненого араба. Фарук в стороне вытирал кинжал

куском белой материи.

Ян поднялся, подошел к длинному. Посветил факелом. На него с пола смотрело белесо-мертвое лицо

Гельмута Фриче. Ян не испытал ни радости, ни жалости. Вернулся к лежащему Коблицу.

— Ну, что — приходим в себя?

— Дьявол меня побери… Выходит, я вам задолжал целую жизнь, пан Янек?

— Давайте без болтовни, — поморщился Ян. — Как самочувствие?

— Еще глоток… минут через тридцать поднимусь, — пообещал Коблиц. — В смысле — встану. Потому

что на Монблан мне еще не вскарабкаться…

— У нас тут не очень далеко машина, — сказал Ян. — Лишь бы добраться до нее.

Он повернулся к египтянину.

— Фарук, что будем делать с этими?.. Побросаем в яму?..

Фарук покачал головой.

— Оставим здесь. За ними придут. Пожалуйста, помогите мне, Ян.

Они принялись закрывать плитой чью-то усыпальницу. Фарук не желал осквернять ее трупами врагов.

Возились минут пятнадцать, пока удалось поставить камень на место. Когда, обливаясь потом, закончили

невеселый труд, Коблиц уже стоял на ногах, держась за стену, и засовывал себе в карман пистолет Фриче.

— Вы рано взбираетесь на коня, Артур.

— Надо спешить. Если бы вы знали, как надо спешить! Друзья, вы полагаете, что спасли меня. Но вы

оба, возможно, сохранили жизнь Уинстону Черчиллю… Пойдемте, друзья. Только разрешите мне опираться на

вас…

Путь до машины был далеко не простым. Через каждые пять–шесть шагов Коблиц обмякал. Его

приходилось тащить на себе. Но едва ему становилось лучше, он снова устремлялся вперед. Воле этого

человека можно было позавидовать…

Наконец добрались до лимузина. Когда устроились с Яном на заднем сиденье, Коблиц сказал ему на ухо:

— Завтра прибывает Черчилль. Он в Москве, у Сталина. Надо предупредить возможное покушение.

— Понятно, — сказал Ян. — Значит, базарам всегда нужно верить…

— Базарам? — переспросил Коблиц. И вдруг понял. — Ах, каирскому рынку… Конечно, надо верить!

Базар — самое популярное разведывательное бюро…

— Вы мне расскажете о Фриче?

— Я охотился за ним. Но он меня перехитрил и выследил. В самый неподходящий момент. Захотел

добиться информации о времени прибытия нашего бульдога. А я дал маху. Недооценил возможностей немцев в

Каире. Не подстраховался. И чуть не сыграл в ящик. Если бы не вы… Но каким образом?!

— Я узнал Фриче. И прежде всего — по походке. Это было в Мертвом городе. Мы с Фаруком

заподозрили неладное…

Помолчали. Машина катила уже по современному Каиру.

— Да, на этом свете все же приятнее, — вздохнул Коблиц.

Ян, естественно, и предположить не мог, как неожиданно и странно отзовется в его судьбе происшествие

с непредвиденным вызволением Коблица из темноты загробного мира.

Уинстон был раздражен до предела. Весь малоприятный путь от Москвы до Тегерана и от Тегерана до

4 Каира он сидел, с трудом втиснувшись в авиационное кресло, воинственно выставив вперед подбородок,

что было сигналом для многочисленных советников не попадаться под горячую руку. Самые осведомленные

знали, что означает поза премьер-министра. Несмотря на “домашнюю” встречу со Сталиным, значительно

ослабившую напряженность их отношений, Черчилль в душе продолжал бушевать. Сталин пригласил “на

огонек”. “Огонек” затянулся практически до утра. Два руководителя двух великих народов открывали друг

друга не только как политики, но и как люди. Разговор, конечно, касался и государственных аспектов. Однако

Сталин был радушным хозяином и не выказывал упорства, несгибаемости, свойственных ему на переговорах

официальных.

Черчилль не любил, когда его слишком хорошо понимали. Вернее, когда с ним соглашались

единомышленники, оп радовался. Однако терпеть не мог, когда его просматривали насквозь.

Сейчас, сидя в самолете, под монотонный гул оставляющим внизу желто-зеленые, серовато-бурые

возвышенности и равнины Малой Азии, Уинстон с молчаливой яростью вспоминал эпизод за столом.

Он потратил столько душевной энергии, столько дипломатической изворотливости, столько личного

обаяния, вновь и вновь объясняя Сталину невозможность открыть второй фронт в 1942 году нехваткой

десантных судов, что казалось, вполне убедил последнего. Сталин успокоился и, похоже, принял аргументы

Черчилля. Высадка союзников в Северной Африке компенсирует отсутствие вторжения непосредственно в

Европу.

Прошло уже добрых пятнадцать минут, как собеседники сменили тему. Уинстон успел рассказать

любимую притчу о двух лягушках. Тем более что притча тоже, как говорится, работала на тему. Две лягушки

прыгали по улице. Владелец лавки забыл на ночь спустить жалюзи. У окна стоял бидон со сметаной. Лягушкам

захотелось полакомиться. Они прыгнули в бидон. Сметаны хлебнули, по выбраться не смогли. Первая лягушка,

смирившись с неизбежностью, сложила ланки и пошла ко дну. Вторая продолжала барахтаться. И через

несколько часов ее усилия были вознаграждены: образовался комочек масла, на который она взобралась и

спаслась…

Притча Сталину понравилась. Уинстон был доволен. Но через некоторое время Сталин, как бы невзначай

и вроде не к месту, сказал:

— Я только не совсем понимаю… Если не хватает десантных средств для высадки в Европе, как же наши

уважаемые союзники станут высаживаться в Африке?..

У Черчилля засосало под ложечкой. Лицо побагровело. Сталин вернулся на свое место и, казалось,

позабыл о заданном вопросе. Он вежливо осведомился, какое впечатление на премьера производят советские

солдаты…

Для успокоения русских, для поднятия собственного престижа Уинстону сейчас нужна была победа.

Победа в Африке, поскольку это был единственный серьезный фронт, где англичане воевали.

Между тем, военная ситуация в этом районе действия оставалась угрожающей. Войска Роммеля прижали

англичан к Эль-Аламейну. Всего один стокилометровый рывок отделял лисицу пустыни от Каира и

Александрии. И, значит, от полного падения Египта.

По пути из Лондона в Москву Черчилль решительно поменял британское военное командование.

Конечно, прекрасно, что генерал Уэйвелл пишет стихи, а генерал Окинлек может часами рассуждать о

преимуществах британского солдата перед остальными. Но лучше бы они докладывали о победах над

Роммелем.

Теперь во главе ближневосточного командования Черчилль утвердил генерала Александера, а 8-ю

английскую армию, противостоящую Роммелю, доверил генералу Бернарду Монтгомери.

Массивный, медлительный Монтгомери встретил Черчилля на военном аэродроме и тотчас увез на берег

моря Он знал, что больше всего на свете премьер любит купаться. Еще в период первой мировой войны

Черчилль совершил поездку на поезде по единственной ветке в район пустыни. Во время остановки потребовал,

чтобы ему доставили горячей воды из паровоза. Прямо возле вагона устроил баню. Когда поглазеть на диво

сбежались арабы, Черчилль воскликнул:

— Они что — никогда голого человека не видели?!

Генерал предоставил в распоряжение Черчилля свои автофургон, стоявший на самом берегу. Монтгомери,

или, как звали его между собой солдаты и офицеры, Монти, готов был катать премьер-министра верхом на льве,

лишь бы тот не вмешивался в дела военные. Монти был упрям, своенравен, заносчив. И в то же время весьма

осторожен. Больше всего не любил делить лавры. Когда ему впервые доложили о дарах бронзовой богини, он

потребовал, чтобы информация предоставлялась только ему одному. Узнав, что это невыполнимо, поскольку в

первую очередь ее получает Черчилль, Монти не просто охладел к богине. Он стал игнорировать все, что

сообщала “Ультра”.

Уинстон же, наоборот, буквально истосковался по данным, поставляемым “Оракулом Блечли”. Перед

поездкой в Москву он долго колебался. В конце концов, велел информацию “Ультра” туда не передавать.

Черчилль не желал делиться с большевистскими союзниками даже блеском драгоценной жемчужины! С

истовостью породистого бульдога он охранял свою тайну. Хотя информация “Ультра” смогла бы сберечь не

одну тысячу русских жизней…

Теперь, сидя в плетеном кресле под маскировочным грибом наспех сооруженного зонтика, завернувшись

в большое махровое полотенце и не выпуская из зубов сигару, Уинстон буквально упивался расшифрованными

сообщениями. Для него настоящей музыкой звучали отчаянные призывы Эрвина Роммеля наладить снабжение

горючим. Прислать новые танки. Пополнить личный состав обученными танкистами. Обеспечить прикрытие с

воздуха. В противном случае Роммель не ручался за успех наступления. Информация содержала не только

номера частей, находившихся в распоряжении немецкого генерала, но и численность личного состава, и полный

план операции…

— Бернард, — говорил Черчилль командующему, — судя до всему, лисицу пустыни довольно легко

можно превратить в зайца. Надеюсь, вы ознакомились со всем, что находится в этой папке?

Массивный, крупнотелый валлиец, в трусах и в своем армейском берете (он не снимал его даже, когда

купался), презрительно глянул на толстую папку.

— Сэр, если вы имеете в виду наше наступление, я не сдвинусь с места, пока не получу перевес в

технике на земле и в воздухе, по крайней мере, два к одному.

— У меня нет времени ждать, пока вы создадите новую математику! — вскипел Черчилль. — Союзникам

необходима победа. Я не знаю, чем кончится сражение на Волге. Но если русские победят… поймите, генерал,

наш успех окажется еще необходимее!

— Я не хочу повторять ошибки предшественников, — упрямо набычился Монтгомери.

— Больше месяца я вам дать на подготовку не могу, — воинственно вскинул подбородок Черчилль.

Монти промолчал. “Скорее бы он убирался в Лондон, — подумал. — Терпеть не могу, когда политики

стоят над душой…”

Но Черчилль убираться не собирался. Вволю накупавшись в густо-синих теплых водах Арабского залива,

Уинстон, несмотря на все ухищрения генерала, помчался на фронт. Оп хотел лично побывать в частях,

осмотреть укрепления.

Наконец инспекционные поездки завершились. Черчилль вернулся в автофургон. Сказал, что сегодня

накупался на весь год. А завтра — в Лондон.

В тот же день Яна в штабе разыскал Коблиц. Врачи заметно потрудились над его внешностью. И, надо

признать, преуспели. Если не считать синяка под глазом, Коблиц выглядел довольно презентабельно.

— Да, да, подремонтировали, — заметив изучающий взгляд Яна, подмигнул Коблиц. — Можно

заподозрить мелкое дебоширство. Но, мистер Мортон, — буду называть вас официально! — я опять нуждаюсь в

вашей помощи.

— Чем могу быть полезен? — подыграл “официальности” Ян.

— Вы нужны империи как дипломат, — провозгласил Коблиц, невольно ощупывая синяк под глазом. —

Не пугайтесь, на короткое время. С начальством согласовано. Оно изволило дать санкцию.

— Какой я, к черту, дипломат? — возмутился Ян. — у вас что, голова разболелась?

— Вот именно, Ян! У меня давно болит голова. От нашего премьера. Мне, видите ли, необходимо, чтобы

он благополучно добрался до Лондона. Мне! А он каждые полчаса закусывает удила, как необъезженный

мустанг. Я не могу с ним разговаривать. Да еще в этой боевой раскраске… Для переговоров с ним выбрана ваша

кандидатура. Через два часа вы должны быть на военном аэродроме. Есть шанс долететь до почтенной Англии.

Впрочем, такие же шансы и не долететь… Надеюсь, перспективы устраивают?

— Всю жизнь вы задаете мне задачки, пан Коблиц. — Ян и вправду был ошарашен.

— Кто-то сунул наши гороскопы в один мешок. Порой приходится зарыться в землю, чтобы лучше

понять ход небесных светил, — сказал Коблиц и весело подмигнул Яну.

— Вещички-то хоть брать? — почти жалобно поинтересовался Ян.

— Если среди них найдется бутылка хорошего виски — обязательно! — живо отозвался Коблиц. — Что

касается остального… будь я проклят, если я знаю.

Ян глянул на часы.

— Черт бы вас побрал, Артур! Я ведь не успею попрощаться даже с Фаруком…

— И ни к чему! Что за скверные привычки, Ян? Расставаться и встречаться надо неожиданно. У вас мать

— полька? Нет, вы никогда не станете настоящим англичанином!

Через два часа армейский автомобиль доставил Яна на указанный аэродром. Там его уже дожидался

Коблиц.

— Сейчас привезут подопечного. И с этой минуты мы с вами будем отвечать за его драгоценную жизнь,

— сообщил Коблиц, потягивая кока-колу прямо из бутылки.

Вскоре прибыли машина Черчилля и машина охраны. Премьера никто не провожал.

— Генералы рыдают отдельно, — пояснил Коблиц. — Чтобы меньше привлекать внимания.

Начальник охраны представил Черчиллю сопровождающих и откланялся. Премьер вежливо поздоровался

с новым сопровождением, безошибочно остановил взор на лице Яна. Спросил:

— Теперь я у вас должен проситься на горшочек?

Ян смущенно пожал плечами.

— Ничего, порядок есть порядок.

Уинстон хлопнул Яна по плечу и пошел к трапу самолета. Премьер явно был в хорошем расположении

духа. Еще бы! Генералы Александер и Монтгомери обещали ускорить подготовку удара по Роммелю…

До Гибралтара добрались без приключений. Только когда заходили на посадку, Яну показалось, что

гибралтарская гора резко накренилась и падает на самолет. В Гибралтаре не задерживались долго. Из самолета

никто, кроме Коблица, не выходил. Он вскоре вернулся, сообщил, что полет продолжается.

После взлета взяли курс на голубеющую бесконечную Атлантику. В Португалию летели по большой дуге.

Почти всю дорогу Уинстон дремал.

В Лиссабон прибыли перед вечером. И тут произошел первый инцидент. Черчилль захотел выйти,

подышать свежим воздухом.

— Уговорите его, Ян, ни в коем случае не покидать самолет, — взмолился Коблиц. — Именно здесь

неприятное место…

— Сэр, — сказал Ян, вырастая на пути Черчилля к двери с трапом, — сэр, я вынужден просить вас

остаться в самолете…

— К черту! — проворчал Черчилль. — Что еще за новости?

— Сэр, я взываю к вашему благоразумию, — настойчиво вел Ян. — Мы прекрасно понимаем, как

надоело находиться в этой коробке… Однако обстоятельства таковы, что вам лучше…

— Не сомневаюсь, что вы преувеличиваете! — распалял себя Уинстон.

Но Ян не зря брал уроки обхождения с великими у Фреда Саммербэга.

— Сэр, — сказал он смиренно, — вы принадлежите не только себе, вы принадлежите Англии. За вами

охотятся враги. Подумайте о нации…

Черчилль сердито запыхтел сигарой. Однако лесть сработала.

— Все вы — великие перестраховщики, — буркнул. — Ладно, слово джентльмена…

У трапа оставили на дежурстве двух охранников.

Пока самолет заправляли и экипаж осматривал технику, Коблиц взял Яна под руку, и они, словно гуляя,

отошли в сторону, к зарослям маслины. Едва очутились в гуще посадки, Коблиц достал сильный бинокль,

направил его на приземистое здание аэропорта.

На площадке перед зданием стояло несколько самолетов. К одному из них направлялась

немногочисленная труппа пассажиров. В лучах заходящего солнца сверкали металлические части чемоданов.

— Взгляните, — Коблиц протянул Яну бинокль.

Ян поднес окуляры к глазам и едва не ахнул: в группе пассажиров к стоявшему в стороне самолету того

же типа в котором летели они, шел Черчилль с громадной сигарой во рту… Его массивная сутуловатая фигура с

длинными руками выделялась среди остальных. Ян уже открыл было рот для вопроса, но так ничего и не

произнес: он вовремя вспомнил уроки пана Марека.

Ян вернул бинокль Коблицу. Тот еще раз вгляделся в группу пассажиров, спрятал бинокль.

— Боюсь, Ян, что наблюдаем за посадкой не только мы, — очень серьезно сказал Коблиц. — Что ж,

вернемся ил борт.

Их самолет взлетел минут через сорок.

А еще через полчаса Коблиц прошел в кабину экипажа и долго не возвращался. Монотонно, мощно

ревели моторы. “Либерейтор” уверенно плыл в ночных глубинах неба. За иллюминаторами покачивались синие

звезды.

Минуло не менее часа, пока вернулся Коблиц. Плюхнулся рядом с Яном на сиденье и тихо сказал:

— Пришла шифровка. Тот самолет сбили. Экипаж и все тринадцать пассажиров на дне…

“Ну вот, — отметил про себя Ян. — Я участвую еще в одной драме. Конечно, постановка не моя. Я скорее

обыкновенный статист. Но в подобных спектаклях льется не подкрашенная водичка, а настоящая кровь. И,

несомненно, один из режиссеров сидит со мной рядом”.

Коблиц, отклонившись в сторону, поглядел на Черчилля. Премьер, мирно посапывая, дремал.

— Я знал, что нацисты попытаются где-то нас найти, — вздохнул Коблиц. — А Лиссабон буквально

кишит ими.

— Вам хоть известно имя того двойника? — набрался смелости Ян.

Коблиц задумчиво глядел прямо перед собой.

— Услышите — и тотчас забудьте, Ян. Англичанин, фамилия Чинколс.

— Он хоть… догадывался?

Коблиц усмехнулся.

— Догадывался? Он сразу понял, в чем дело. А дело пахло хорошенькой суммой… Если уж хотите

начистоту, не знал только экипаж… Но, кажется, мы сберегли здоровье нашему божеству…

Вихри войны швыряли людей, словно осенний ветер — листву. Яну, видимо, на роду были уготованы

5 нежданные повороты судьбы.

Лондон встретил его без оркестров. Но Ян на музыку и не рассчитывал. Вместе с тем, он не мог

пожаловаться на невнимание. Его наградили боевым орденом. Прибавили жалованье. Ян догадывался, что во

всем этом играет главную роль Фред Саммербэг. В его отсутствие Фред стал отцом очаровательной крошки,

которую назвали Кристи. Ян был тронут до глубины души.

Однако в Блечли Яна не возвратили. Стюарт Мензис был последователен в своих решениях. Некоторое

время Ян выполнял отдельные поручения ведомства. Но однажды Фред сказал, что хочет побеседовать с Яном

от имени начальства.

Ян сразу понял, что беседа не из приятных и что босс, по привычке, поручил щекотливую миссию

подчиненному,

Фред тоже не изменил себе. Обставил разговор с присущей ему тонкостью. Первый вспомнил о

печальной дате и предложил Яну посетить кладбище. Они купили цветы, поехали на окраину Лондона, где, как

тогда уверили Яна, похоронили Кристину. Отыскали скромную плиту, на которой значилось: “Кристина

Шармах”, даты короткой жизни, Яну нередко приходило в голову, что под этой плитой никто по лежит. Или

лежит незнакомый человек. Что эту плиту установили ради того, чтобы хоть как-то успокоить его больную

память. Но не мог Ян вскрывать могилу, докапываться до истины. В конце концов, что такое покойники? Лишь

символ, которому мы приносим дань своего уважения. Надпись на плите была символом. В загробную жизнь

Ян, в отличие от Фарука, не верил. Впрочем, иногда об этом жалел.

Когда они в молчании постояли перед могилой и опустили на плиту букеты, Фред взял Яна под руку,

повел к выходу с кладбища.

— Пообедаем у меня, — предложил Фред. — Но. если не возражаете, пусть машина катит за нами. Мы

немного прогуляемся пешком. Тем более пока тихо…

Лондон теперь бомбили очень редко. Нет, Гитлер не забыл о мести. Ныне на английскую столицу падали

страшные ракеты ФАУ-1 и ФАУ-2. Каждый взрыв сносил полквартала. Локаторщики пытались сбивать ракеты с

цели, менять их курс. Увы, это удавалось редко. Конечно, в первую очередь жертвами бессмысленных обстрелов

становились мирные жители. Гитлера это совершенно не трогало. Какое ему было дело до каких-то безымянных

англичан?..

— Ян, — начал разговор Фред, когда они очутились Па улице. — Полковник очень хорошо относится к

вам. Он ценит ваш опыт, вашу преданность делу. В Блечли сегодня полно различных специалистов. В то же

время война ставит перед нами все новые проблемы. И, честно говоря, верных людей не хватает.

Фред помолчал, давая Яну осмыслить сказанное.

— Вы знаете, Ян, фашисты выгнали из Европы многие законные власти. Эмиграционные правительства

осели в Лондоне. Просто в толк не возьму, что бы они делали без Лондона…

Это была чистейшая правда. Английская столица распахнула двери изгнанным, но не свергнутым

правительствам Европы.

— Особо сложные взаимоотношения у нас складываются с польским правительством. Вы знаете, что не

так давно погиб генерал Сикорский. Его самолет поднялся с аэродрома в Гибралтаре и тут же камнем упал в

море… Глубины там очень большие, поднять самолет нельзя. И, значит, установить причину гибели… Во главе

эмиграционного правительства стал Станислав Миколайчик. Польша должна возродиться. Но какой? Этот

вопрос очень волнует Уинстона. Короче говоря, нам необходимы толковые связи с эмигрантами. Учитывая ваше

польское происхождение, полковник хотел просить вас, Ян…

Дальше Фред мог не продолжать. Яну стало ясно.

Потом они обедали у Фреда дома и Ян откровенно дивился тому, как похорошела Джейн. Часто женщины

после родов полнеют, прибавляют в теле. Джейн опровергала эту аксиому: полноватая прежде, она сбавила в

весе, стала стройнее. Отчего, конечно, ее решительность не уменьшилась. Сердечность, с которой она

принимала Яна, едва ли распространялась на других. Джейн ни словом не упомянула о Кристине. Она умела

быть тактичной.

Через несколько дней Ян получил новый статус в Интеллидженс сервис. Отныне его работа заключалась

в установлении контактов с лондонскими поляками, а также в изучении их образа жизни, их настроений,

планов, привязанностей и, конечно, связей с остальными, так сказать, “европейскими” поляками.

Поначалу Ян выполнял свои обязанности формально, оправдывал финансовое содержание. Однако

постепенно увлекся: перед ним открывался новый, неведомый доселе круг жизни. Это был круг постоянных

интриг. Зависти. Лицемерия и прямых предательств, прикрытых маской благовоспитанности и любезного

обхождения. За редким исключением, его собеседники говорили о великой Польше, но думали о себе. Не было

недостатка в красивых фразах, в громких клятвах, в доверительных обещаниях.

Ян общался с различными слоями эмигрантов. Среди осевших в Лондоне поляков встречались люди

честные. Однако мир виделся им только через узкие окна родовых замков. Ян вспоминал Рудольфа Шармаха,

тех простых рабочих парней, с которыми ему довелось вступить на опасную стезю подполья. Он и сейчас

испытывал ощущение их надежности, человеческой порядочности.

В один из дней Ян должен был встретить пассажирский лайнер, прибывавший в Тильбери. На судне

находился влиятельный польский генерал, с которым следовало установить контакт. В распоряжение Яна

предоставили небольшой катер. Шкипером на нем оказался плотный, лет сорока пяти мужчина, с крутыми

плечами и тяжелой походкой. На нем был грубой вязки свитер, вязаная шапочка.

Предстояло пройти около двадцати миль вниз по Темзе. Ян давно не путешествовал по воде. Он с

любопытством занял место рядом со шкипером. Внимательно вгляделся в хозяина катера.

— Вы не поляк случайно?

— Случайно — поляк, — засмеялся шкипер.

Ян заговорил с моряком по-польски. Через несколько минут он знал о нем многое.

Анджей плавал боцманом на польском грузовом пароходе. Немцы торпедировали судно в Ла-Манше. Ан-

джею Збышеку удалось добраться до берега. Он остался в Англии. Поначалу мыкался, перебивался с хлеба на

воду. Наконец повезло: устроился шкипером на катер. Радость относительная: прежний шкипер сбежал.

Надоело день и ночь плавать под немецкими бомбами.

— Ну, а я закаляюсь, — со смехом сказал Анджей. — Все равно еще придется драться за Польшу.

— Вы собираетесь вернуться?

— При первой возможности.

— Вы знаете, какой она будет, Польша, после войны?

— Меня никто не спрашивает! “Похоже, вас — также. Потому и хочу сказать свое слово.

— Существовала же государственная структура до нападения Гитлера.

— Ну что вы! После войны обязательно все изменится. Не хочу обращать вас в свою веру… однако

убежден, что и сама Германия, и другие европейские страны многое почерпнут у Советского Союза.

— Вы католик, Анджей?

— Нет, я коммунист.

— Вы хотите установить в Польше диктатуру пролетариата?

— Я хочу, чтобы моя страна была свободной в выборе социального строя. И независимой.

— Но в Лондоне существует законное правительство,

— Законное? А кто его выбирал? Вы?

— Я не выбирал.

— Я тоже. Кстати, вы не знаете, почему погиб генерал Сикорский?

— Есть основания подозревать фашистскую диверсию.

— А вам не кажется, что гибель самолета удобно свалить на немцев?..

— Что вы имеете в виду?

— А то, что Сикорский не руководствовался слепой ненавистью к Москве. Он смотрел на вещи более или

менее реально. Кое-кому в Лондоне это очень не нравилось…

Ян задумался. Встречный ветер хлестал в лицо, порой осыпал мелкими брызгами.

“А ведь Анджей, возможно, прав, — размышлял Ян. — Не стану биться об заклад, что Сикорского не

убрали наши. Наши… Что, в сущности, означает для меня это слово? Вероятно, самое трудное, в чем предстоит

разобраться”.

— Да, за Польшу еще доведется повоевать. — Збышек ловко вертел штурвал, огибая встречный катер. —

А Миколайчика лондонцы постараются при первой возможности протолкнуть в Варшаву, вот увидите. Все

ниточки от его рук и ног давно в кулаке у Черчилля. Только мне лично Миколайчик не нужен. Я хочу быть

частицей судьбы своей родины. А не пустой консервной банкой, которую всякий может зафутболить, куда ему

заблагорассудится…

“Я тоже не хочу быть пустой консервной банкой, — усмехнулся Ян. — Но как это сделать?” От Збышека

веяло уверенностью. Однако Ян вовсе не был убежден, что шкипер — обладатель волшебной палочки, по

мановению, которой образуется идеальное общество.

Ян выполнил миссию по встрече польского генерала. А в сердце запал диалог с моряком. В диалоге была

откровенность. Обнажались истины, которые прежде смутно маячили где-то на дне души. “Какую роль я играю

в жизни? — спрашивал себя Ян. — Моей судьбой распоряжаются чужие люди, словно собственным

чемоданом… Я никогда не был равным с власть имущими. А ведь коммунисты правы — всех должен

уравнивать труд…”

Перед глазами Яна как бы рассеивался туман. Человек начинал различать предметы. Однако это еще не

означало, что он понимает, как их лучше расставить.

Все это время Ян жил как бы наскоро, ожидая, что однажды придет срок, и он, Ян, перепишет свою

жизнь, словно торопливый черновик, набело. Порой казалось, что он идет по самой кромке песчаного берега и

набегающая волна зализывает отпечаток его подошв.

Потом началась лихорадочная подготовка вторжения во Францию. Долгое время Черчилль всячески

оттягивал этот заветный час. Но теперь, в связи с мощным продвижением советских армий к Берлину, он

заторопился: похоже, русские сломали все его расчеты. Надо было спешить.

Яна подхватила и понесла новая волна забот и суеты. Времени для себя не оставалось. Прибывали все

новые американские дивизии, самолеты, танки, артиллерийское вооружение. В портах сосредотачивались суда

десанта. Вырабатывались меры для обмана противника. Однако гитлеровцы были поглощены битвами и

неудачами на Восточном фронте. Кроме того, видимо, не очень верили в высадку союзников. С другой стороны,

не имели сил серьезно противостоять вторжению.

Естественно, усилилась активность эмигрантских правительств. Они спешили создать новую агентуру в

столицах, получить надежную информацию о положении на местах. Им надо было появиться в своих кабинетах

не раньше и не позже счастливой минуты — это могло стать одинаково опасным…

Первые дни хорошо подготовленного вторжения оказались успешными. Англия ликовала. Англичане

столько ждали этой великой минуты.

Однажды Ян попал в центр Лондона. Знойный день уходящего июня напоил улицы духотой. Ян был в

гражданском и с удовольствием расслабил узел галстука, воротник рубашки. Невдалеке от Трафальгарской

площади заметил паб. Яну захотелось пива. У самых дверей столкнулся с инвалидом: какой-то бывший вояка

прыгал на одной ноге навстречу, энергично помогая себе костылями. Вторая штанина армейских брюк была

подвязана к колену.

Ян остановился, пропуская вперед ветерана. И вдруг последний кинулся на Яна с восторженным воплем,

который не посрамил бы воинственных команчей.

— Разрази меня гром, да ведь это Ян! Ну, ты даешь, приятель! Только я подумал, что неплохо бы

очутиться в приличной компании — ты тут как тут!..

Они так стиснули друг друга в объятиях, что надолго закупорили вход в заведение.

Посетители с двух сторон доброжелательно ждали.

Ян все держал американца в объятиях, словно боялся отпустить и увидеть пустоту штанины…

Наконец они разомкнули объятия. Ян подобрал упавшие костыли, вручил Макдональду. Джо с

невероятной быстротой запрыгал к свободному столику.

— Сюда, приятель! Сейчас мы зададим такую трепку бутылкам, что Англия снова зазвонит в колокола!

Как в честь победы под Эль-Аламейном!

Ян смотрел на танкиста, ощущая одновременно радость и горечь. И еще — стыд. Джо снова сражался,

бил гитлеровцев, потерял ногу. А Ян возился с надушенными политиками в накрахмаленных рубашках. И

зачастую даже дорогие одеколоны не могли перекрыть запах гнили.

— Слушай, как я рад, что ты цел! — с прежней экспансивностью воскликнул Джо. — А у меня одна

деталь оказалась лишней. Пришлось оставить.

Американец вгляделся в помрачневшее лицо Яна, хлопнул его по плечу.

— Да не грусти, приятель! Давай посплетничаем! Джо достал пачку “Кэмела”, ловко выщелкнул из пачки

сигарету. Раньше он не курил.

— Вот, значит, встретились, — сказал, пуская голубоватый дым к потолку. — Ты, конечно, приятель,

думаешь, какой герой Дню Макдональд. Верно? Да только я тебе скажу: вовремя ты удрал из того госпиталя.

Кто-то немцам стукнул, что там военные. Через несколько дней после того, как ты выписался, прилетели два

красавчика. Прямо днем. А там пи зенитки — одни пальмы. Ну, немцы и натешились, как хотели. Так что бегать

мне далеко не пришлось, ногу на месте сдал! — захохотал вдруг Джо, но тут же смял сигарету в пепельнице,

нахмурился. — Ты сестричку не забыл, приятель?

— Рут? Конечно, не забыл. Как там она?

— Неплохая женщина. Научилась бы жить… Не повезло. Почти прямое попадание. Два дня по частям

собирали, прежде чем уложили в гроб. Вот так, приятель! Помянем.

Война еще раз поворачивалась к Яну своей отвратительной гранью. В ее безжалостных глазницах зияли

пустота и хаос. Она сминала все, что попадалось на пути.

— Ладно! Погрустили — и хватит, — сказал Джо. — Верно, приятель? Давай, рассказывай, как прыгаешь

по земле.

— Понимаешь, Джо, — Ян непривычно растягивал слова. — Мне надоели тайны. Они — словно мины

замедленного действия… Все равно когда-нибудь взорвешься

— Ты только не выкладывай секретов мне! Я — ужасный болтун! — захохотал Джо. — Я не умею

хранить тайны. Я тебя взорву!

— А-а, ерунда, — отмахнулся Ян. — Уж тебе-то кое-что могу сказать…

— Валяй, приятель, мне не жалко!

Яну действительно хотелось поделиться сомнениями. Пет, он не выдавал секретов “Ультра”. Его

возмущало, почему так слабо и порой бездарно используется уникальная информация? Он упомянул о своем

начальстве. Вспомнил Черчилля и сказал, что с каждым днем все меньше ему верит. Он заявил, что не хочет

жить после воины в ожидании новой бойни. В конце концов заявил, что он за тех, кто создает мир, а не

разрушает его.

— Ну, ты даешь, приятель! — восхитился Макдональд. — В госпитале ты мне показался башмаком, на

котором все шнурки завязаны. Я ошибся. Гип-гип, ура! Ты, оказывается, парень-молоток!

Потом Ян пил за Джо. За его замечательную ногу. За его храбрость. За его будущих детей. Потом Ян

кричал, что убьет любого, кто помешает Джо выращивать апельсины в Калифорнии…

Ян проснулся в комнате, которую снимал на окраине Лондона американец. Болела голова. Во рту

ощущался металлический привкус. Но наиболее неприятными были муки совести. Ян совершенно не помнил,

как закончилась встреча в кабачке и как он попал в обиталище Макдональда.

С трудом добрался до крана. Подставил голову под струю холодной воды. Выпрямился, затряс головой,

разбрызгивая вокруг капли, словно выбежавший из воды пес.

— Ну что, приятель? — засмеялся проснувшийся Джо. — Ты, небось, уже в прокурорской мантии и

судишь одного славного пария по имени Ян? Только не сажай его на электрический стул! Будь я проклят, он

заслуживает более приятного местечка.

— На меня вчера что-то нашло, — сказал Ян, вытирая полотенцем лицо. — Как с цепи сорвался.

Представляю, что наболтал.

— Да ничего особенного! Ну, обещал, правда, Черчилля пристукнуть… подумаешь, большое дело! Мы у

себя в Штатах каждый день предаем президента анафеме. Это, говорят, лишний пар выходит. Так что не засоряй

мозги! Они у тебя правильные и в правильном месте…

Расстались в полдень. Не хотелось покидать веселого, мужественного Джо. Американец собирался

домой, обещал писать. И все же Яну было не по себе. Нет, он не опасался головомойки от начальства — своим

рабочим временем он распоряжался в основном сам. Однако на Яна напала тоска и еще какое-то тревожное

чувство, которое он даже не мог определить.

Американец на прощанье хлопнул Яна по плечу, сказал:

— Давай держись, приятель! И не позволяй никому забивать тебе голову всякой паскудной дребеденью…

Дальше дни потекли в привычном русле. Ян постепенно стал забывать об охватившей его тревоге.

Недели через полторы после встречи с американцем Яна разыскал Коблиц.

— Слушайте, Ян, вы мне просто осточертели, — сообщил он для начала. — Я нигде от вас не могу

отвязаться. Вы гоняетесь за мной по всем континентам.

— Неправда! Я вас не искал.

— Вас ищу я, и не по своей воле. Но что от этого меняется?

Ян ждал, какой поворот судьбы за этим последует.

Коблиц на миг задержался возле витрины, мимо которой они проходили. Полюбовался отражением своей

спортивной фигуры. (“А может, по привычке проверял — нет ли слежки?”-подумал Ян). Видимо, остался

доволен: все на нем сидело аккуратно и ладно.

— Дело в том, пан Янек, — догнал Яна Коблиц, — что нам с вами, как это ни прискорбно, предстоит

совместная прогулка. На этот раз — в Польшу…

Уже в самолете, летевшем без сигнальных огней над ночной Европой, Ян как бы проснулся. До этого

6 момента, казалось, им владел тяжелый, хотя и стремительно чередующий события сон. Теперь Ян от сна

избавился, и сон оказался явью. Во всяком случае, во сне нельзя было прислониться к вибрирующей стенке

самолетного фюзеляжа и ощутить спиной плотную выпуклость парашютного ранца. На плечах лежали белые

лямки. Они словно прочно привязывали Яна к неизбежности того, что должно было произойти.

Рядом на скамейке, приделанной вдоль корпуса бомбардировщика, сидел Коблиц. За ним еще двое

незнакомых поляков.

Коблиц дремал. Однако стоило Яну пошевелиться, как разведчик заговорил. Собственно, не заговорил, а

почти закричал в самое ухо, поскольку гул моторов густо заполнял сигарообразное помещение.

— По-моему, вас повесили на меня вместо талисмана! — доносился до Яна крик, похожий на шепот. —

Если приземлимся удачно, я в это окончательно поверю…

Ян и Коблиц целую неделю прыгали с парашютами по ночам. Все сходило благополучно. Но то было на

севере, в Шотландии. Конечно, под крылом самолета таились острые ветки деревьев, скалы, провода

электролиний. Однако там не было перспективы натолкнуться на гитлеровский патруль. Теперь внизу их

ожидала — вернее, не ожидала! — измученная растерзанная врагом и, вполне вероятно, враждебная земля.

— Я для талисмана слишком тяжел, — прокричал в ответ Ян. — Иначе на кой дьявол таскаю на себе

сразу два парашюта…

Коблиц засмеялся. Глянул на фосфоресцирующий циферблат наручных часов.

— Скоро проверим, — крикнул.

Ян, чтобы отвлечься от мыслей о предстоящем прыжке, стал думать о задании. Впервые почувствовал,

насколько оно было расплывчатым.

Ему предлагалось принять участие в восстании варшавян, которое начнется по кодовому сигналу “Буря”.

Восстание поднимут части Армии Крайовой под командованием генерала Бур-Коморовского. Эта армия и сам

генерал подчинялись польскому правительству в Лондоне. В восстании должны принять участие и

подразделения Армии Людовой, возглавляемые генералом Жимерским. Эта армия и ее генерал представляли

политические силы, которые эмиграционному правительству не подчинялись. Поэтому следовало, не

отказываясь от участия Армии Людовой в борьбе, после овладения Варшавой изолировать отряды Жимерского,

при возможности разоружить. И главное — не допустить их слияния с частями Войска Польского, которое

воевало в составе 1-го Белорусского фронта.

Яну Крункелю (он теперь снова стал Крункелем!) строго предписывалось всячески поддерживать

действия руководителей Армии Крайовой, выявлять колеблющихся и противников, в случае необходимости —

устранять. Каждая армия была создана на основе многих подпольных организаций. Их насчитывалось столько,

что и запомнить нелегко. Некоторые, как, например, “Батальоны хлопски”, представлявшие молодежную

крестьянскую организацию “Вици”, входили и в ту, и в другую армию. В этой неразберихе следовало, как в

старом анекдоте, сначала отрезать зайцу пятую ногу, а потом считать — была ли у него пятая нога…

Все эти невеселые думы сопровождали Яна в полете над затемненной Европой.

Несколько раз самолет пытались обстреливать с земли, но цель оказывалась слишком высокой.

Наконец самолет стал снижаться. Поступила команда прыгать. Ян коснулся плеча Коблица и первым

вывалился в жуткую свистящую пустоту. Прыжок был затяжным. Стучало в висках. Ян считал секунды. Потом

рванул кольцо.

Тряхнуло так, что, казалось, вылетят зубы. Потом звезды стали на место. Ян мирно покачивался под

спасительным куполом парашюта. Невдалеке от него смутно угадывались парашюты спутников.

Они приземлились в поле. Без приключений, как на тренировке. На кромке поля призывно чернел лес.

Вскоре все четверо вступили под его защитную мглу. Тут закопали парашюты и разделились: Ян и Коблиц

пошли в одном направлении, двое поляков — в другом.

К утру вышли к лесничеству. Там после обмена паролями им дали проводника. Через сутки разведчики

благополучно добрались до одного из подпольных штабов Армии Крайовой в Старом Мясте Варшавы. Было 31

июля 1944 года…

Хмурый, заросший рыжей щетиной майор прочел предъявленные предписания, кивнул.

— Кто из вас останется при штабе?

— Пан Крункель, — сказал Коблиц. — Я должен связаться с вашим командованием.

— Добже, — отозвался майор. — Тут как раз должен прибыть представитель Армии Людовой. Если пан

Крункель желает присутствовать…

Коблиц на прощанье сказал Яну:

— Держитесь при этом штабе. Так мне легче будет вас разыскать.

— Зачем? Я же вам осточертел…

— Что делать… душа человека — потемки. В пей живет вера в талисманы…

Коблиц вдруг сделался серьезным.

— Ян, вы не очень доверяйте… в общем, будьте начеку.

— Не пропадайте надолго, Артур.

— Как получится, Ян.

Штаб размещался в глубоком подвале под развалинами, неподалеку от Вислы. На противоположном

берегу виднелись измененные войной очертания предместья Варшавы — Праги.

Яну показали угол, где он может устроиться: железную койку с матрасом.

Вскоре его пригласили на заседание штаба.

Дневной свет проникал в помещение по наклонному желобу, устроенному для вентиляции. За простым

деревянным столом сидело человек восемь подпольщиков. Когда Ян вошел, хмурый майор прервал разговор,

представил его присутствующим. Ян слегка поклонился и присел на скамью возле стола. Разговор

возобновился.

— Приказ о выступлении получен. Поэтому мы хотим знать безо всяких оговорок: поддержит нас Армия

Людова или нет? Мы хотим услышать ясный ответ, пан Збышек!

Плотный мужчина с крутыми плечами, в котором Ян лишь теперь узнал недавнего шкипера, повернул

голову в сторону майора.

— Пан майор, я еще раз повторяю своп вопрос: считаете ли вы, что восстание подготовлено? Достаточно

ли у нас оружия? Согласован ли срок выступления с командованием советских войск?

— Мы получили приказ из Лондона. И мы хотим гнать — поддержите вы нас или будете отсиживаться в

своих порах? — упрямо повторил майор.

— Из Лондона не все хорошо видно. Даже в подзорную трубу. Уж я — то это хорошо знаю. Сам недавно

оттуда… — сказал с усмешкой Збышек и посмотрел в сторону Яна.

“Ну, конечно, он узнал меня, — решил Ян. — Но виду не подает. Ничего удивительного. Трудно

определить линию поведения, не располагая данными о человеке. Да еще в условиях подполья”.

— Пан майор, — продолжил Збышек. — Мы не меньше вас ненавидим фашистов и готовы их бить где

угодно. Но мы дорожим жизнями наших бойцов. И не хотим, чтобы они умирали зря. Немцы в Варшаве очень

сильны. Где повод для восстания? Объясните, пожалуйста.

— В Праге появились советские танки! — раздраженно выкрикнул майор.

— Кто их видел? — спокойно спросил Збышек. — Мы проверили ваше сообщение. Никто не смог

подтвердить. Более того, нам известно, что армии 1-го и 2-го Белорусских фронтов после многокилометрового

наступательного броска остановились, ждут пополнения боеприпасами и снаряжением. Тем более, как я понял,