Приговор без суда

ГЛАВА 17

Дом Федорова они узнали издали. Трудно не узнать дом, в котором хоронят человека.

У подъезда толпились сумрачные люди, стоял автобус с черной полосой вдоль борта, даже дети были тихи и печальны.

Клавдия посмотрела на Ирину — ничего, ее костюм вполне мог сойти за строго-официальный. Слава Богу, сегодня Калашникова оделась неброско.

Они поднялись по лестнице на второй этаж и вошли в дом.

Дверь была распахнута, на них никто не обратил внимания, да и немудрено — в квартире было полно народу.

На столе стоял гроб, а в нем лежал человек с длинными седыми волосами.

Клавдия уже пожалела, что они пришли в этот скорбный час. Ирина тоже чуть заметно кивнула Клавдии, дескать, пойдемте отсюда.

Но в этот момент к гробу подошел человек и ровным голосом произнес:

— Господа, прошу внимания. К сожалению, не все смогут поехать на кладбище. Но сказать прощальные слова можно и здесь.

Клавдия вдруг узнала этого человека. Она не раз видела его по телевизору. Это был очень известный театральный режиссер.

— Прошу вас, Виктор Николаевич, — сказал режиссер, и к гробу подошел маленький, кругленький старичок.

И его Клавдия узнала тоже. Когда-то этот старичок был молодым и снимался чуть ли не во всех комедиях. Сейчас у него было траурное лицо.

— Сердце не выдерживает больше, — проникновенно сказал комический старичок. — Кто-то верно заметил: смерть бьет уже совсем близко. Но Вадик… Никогда не думал, что мне придется его хоронить. Как страшно и как безысходно. Что я буду вам говорить о его жизни? Она вся вам хорошо известна. Это был настоящий человек и большой художник.

«Ничего себе, — подумала Клавдия. — А я думала — так, околокиношный дядечка».

— Нет в этой комнате человека, да что в этой комнате, в театрах и на киностудиях Москвы не найдешь такого, кому бы Вадим не помог добрым словом, советом, а чаще всего — настоящей поддержкой. Я понимаю, что это не совсем по-русски звучит. Но неловко как-то у гроба дорогого человека говорить о деньгах. А впрочем, почему неловко? Советами нас пичкали с утра до вечера — у нас же была страна советов. А вот просто не дать умереть человеку с голода — таких что-то не видно было. А Вадик ничего не жалел. Мог отдать последнюю рубаху.

Но я не об этом вообще хотел сказать. Вы знаете, что Вадим начал новую картину. В наше тяжелое время, без гигантских бюджетов, на одном энтузиазме он снимал историю о нас, о нашей жизни, о наших болях и бедах. Я всегда говорил вслед за Тютчевым — «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется». Те, кто не снимался у него, читали наверняка сценарий. Вы знаете, что главный герой в картине погибает. Вы знаете, что это был во многом автобиографический замысел. Вот так страшно он аукнулся в жизни.

Прощай, дорогой друг, мы тебя не забудем. И это не дежурные слова. Это боль моего старого сердца. Я так тебя люблю, Вадик, что ты с нами со всеми сделал?

У старичка задрожали губы, он наклонился к покойному и поцеловал его в лоб.

Клавдия и сама чувствовала, как на глаза ее набежали слезы.

Потом были другие выступающие, и все говорили о Федорове только самое хорошее, самое нежное и доброе. Клавдия понимала, что на похоронах другого и не говорят. Но здесь слова были настоящие, искренние, больные.

Потом гроб стали выносить. Клавдия смотрела по сторонам и внутренне ахала — что ни лицо — знаменитость.

Когда вышли на улицу, у Ирины снова запиликал телефон.

Она раздраженно нажала кнопку и отошла в сторонку.

Клавдия не слышала, о чем она разговаривала, но когда Ирина вернулась, поняла: что-то важное.

— Потом, — тем не менее сказала Клавдия.

Ирина кивнула. Она тоже понимала, что бывают моменты, когда даже о самых важных делах нужно забыть.

— Родственников просим в автобус. Остальным придется подождать, сейчас подъедет «Икарус», — объявил театральный режиссер. Видно, его попросили быть распорядителем на похоронах.

Клавдия все искала глазами мать Федорова, была уверена, что узнает ее.

Но в автобус село сразу несколько женщин в черном. И какая из них мать, Дежкина так и не узнала.

— Вы с киностудии? — спросила женщина, стоявшая рядом. И не дав Клавдии ответить, сама ответила: — Я вас видела у Бондарчука, кажется. У старшего, не у младшего. Правильно?

Клавдия не успела ни кивнуть, ни покачать головой.

— Тоже был великой души человек. Как вы думаете, этих негодяев найдут?

На этот раз Клавдия успела кивнуть.

— Ох, не знаю, не знаю, — усомнилась женщина. — Я бы, если б их нашли, потребовала у Европейского союза разрешить нам в порядке исключения один раз применить смертную казнь. Ненавижу этих нуворишей.

Женщина достала платок и промокнула глаза.

Кто-то позвал ее, она отвернулась, а Ирина успела шепнуть Клавдии:

— Игорь звонил. Эксперты проверили гильзы. Из трех были сделаны холостые выстрелы. Из четвертой — боевой.

«Ну вот, — сказала сама себе Клавдия, — еще чуть-чуть и все станет на свои места. И окажется, что никакого чуда не было».

— Я всегда знала, мне еще мать говорила — смерть троих берет. Вы же слышали, что Севастьянова убили тоже?

— Да, — ответила Клавдия.

— Какая глупая смерть.

«Это новое определение, — подумала Клавдия. — Ну же, милая. Еще говори».

— Теперь и Дюков в тюрьме погиб. Вы слышали?

— Да.

— О, Господи, мне сразу все это не понравилось. Я говорила Вадику — не экспериментируй так рискованно. Он не послушал. Ну, вы понимаете?

И женщина выразительно посмотрела на Клавдию.

«Нет! Я не понимаю! Скажите мне, ради Бога, чего я не понимаю!» — хотела закричать Клавдия, но вместо этого только печально склонила голову.

Она молила всех святых, чтобы словоохотливая спутница не замолчала.

Но спутницу снова позвали, и она отвернулась.

Клавдия от нетерпения и напряжения чуть не свалилась в обморок.

— Простите, — не выдержала она и тронула женщину за рукав. — Вы когда в последний раз видели Вадима?

— Как раз накануне. Он был в шоке. Вы можете себе представить! Он места себе не находил. Все говорил — я трус, я испугался. Меня надо казнить. Вот и накликал смерть.

Клавдия мысленно гипнотизировала женщину, чтобы та не остановилась, чтобы в конце концов рассказала все.

Но в этот момент подъехал автобус.

Толпа двинулась, и Клавдия поняла, что сейчас все кончится. Женщина сядет в автобус и, конечно, забудет этот разговор. А выспрашивать нельзя. У этих людей вообще нельзя ничего выспрашивать. Они или расскажут сами, или будут молчать всю жизнь.

— Вы поедете этим? — нашлась Клавдия.

Женщина оценивающе посмотрела на толпу.

— А что, будет еще?

— Да, обещали, — соврала Клавдия. «В крайнем случае, — подумала она, — мы довезем эту женщину на машине Ирины. Только бы она не молчала».

— Ну тогда и я подожду, — согласилась женщина.

— Вы рассказывали про Вадима, — мягко напомнила Клавдия.

— Да… Он себя просто истерзал. «Мне жить не хочется», — говорил. Знаете, если человеку жить не хочется — это к печальному финалу.

— Это он так из-за Дюкова? — осмелилась спросить Клавдия.

— Конечно. Надо было, говорит, сто раз проверить. Тысячу раз. Но разве там можно было проверить? Это ж не на площадке, там пиротехников не было.

«Ну, вот и все, — подумала Клавдия. — И никакого чуда».

В этот момент как раз подошел второй автобус. Вот это было чудо.