Приключения бриллиантового менеджера

Глава 6

Вот уже с пол часа, лежа на брюхе, в вершины холма на наблюдал за фермой, пытаясь решить для себя что к чему и что почем. В центре фермы росла большая раздвоенная акация, между стволами которой для каких то неведомых мне целей были прибиты доски. От акации слева находилось два строения и одно сбоку справа. Лишь у одного из строений рядом с акацией наблюдалось сложенная и из камней, но по большей части из самодельных кирпичей печная труба. Сами домики были построены без особой любви и заботы, фанерный летный домик обычной базы отдыха казался бы на их фоне настоящим дворцом. Видно было, что стены состоят из тонких дощечек, а у одного домика пару стен, неведомый архитектор, и вовсе составил связок какого то камыша. Крыши домиков держались на распорках из палок, к которым были подвязаны натянутый или брезент, или парусина. У жилища с находящегося справа от акации перед входом был пристроен навес, наверное являющимся любимым местом отдыха его обитателей. Еще кое где виднелись вкопанные в землю большие палки, к которым наверное привязывали животных и и наконец венчал все это великолепие забор или загон для скота. Неведомый архитектор сильно не стараясь – вкопал как можно чаще большие палки от стволов небольших деревьев а поскольку тут с деревьями явный дефицит, то внизу были во множестве вкопаны были колючие кустарники, голые ветви которых переплетались с друг другом и создавали неприятный барьер, но отнюдь не непроходимый. Сверху между палками для усиления эффекта были натянуты веревки, а кое-где и проволока. Такая классическая фазенда Папы Карлы, где все просто, дешево и сердито. При этом земля на ферме и вокруг нее была вытоптана местной скотиной, и на ней не было не заметно не травинки. Желто-красная почва была щедро залита африканским солнцем, и роскошный слой пыли покрывал все и вся. Обитатели фазенды были как белые, так и черные, но у меня сложилось стойкое убеждение, что владельцы этой роскоши все таки белые. Ну что ж пора идти сдаваться, подумал я, так как до вечера уже недалеко, а кушать хочется очень и очень сильно.

По пути на ферму, я нагнал возвращающееся стадо коров и лошадей, находившееся под присмотром двух негритянских подростков, почти голых, за исключением крошечных набедренных повязок из грязной ткани. Они лениво посмотрели на меня и заулыбались. В глаза мне сразу бросились выглядывающие из под повязок непропорционально большие гениталии африканцев. Однако, подумал я, чем это они здесь постоянно занимаются? Вероятно, пастухам надо было, как и всегда в этот вечерний час, пригнать домой коров и лошадей, пасшихся на дальних лугах, потому что в Южной Африке приходится запирать на ночь стада, чтобы защитить их от хищных животных. Для этого строятся загоны с высокими заборами, которые, если я не ошибаюсь, называются – краали. Слово "крааль" однозначно с испанским "кораль", и я подумал, что оно ввезено в Африку португальцами; во всяком случае, это слово не туземное. Подойдя к ферме, я мог рассмотреть встречающих меня и ее белых обитателей.

Главный из них, видимо сам хозяин был мужчина за пятьдесят, меньше меня ростом на полголовы, но зато намного более грубого и крепкого телосложения. На грубом и немного глуповатом лице было излишне много растительности – рыжие косматые брови, усы и борода лопатой, последняя впрочем, была относительно короткой, длиной всего полторы ладони, лицо его было почти коричневым от покрывающего его загара и пыли.

На нем были широкие кожаные штаны, длинный, просторный сюртук из когда то зеленого сукна с глубокими наружными карманами, жилет из шкуры какого то животного, белая шляпа с широченными полями, а на ногах – полусапожки некрашеной кожи, которые я бы смело назвал – "деревенские башмаки". На плечо фермер небрежно повесил свой верный карамультук – старинное большое ружье чуть ли не в сажень длиной, с замком старинного образца, – наверное с таким еще Соколиный глаз бегал в свое время среди девственных американских лесов, вместе в верным Чунгачгуком. На это ружье фермер видимо возлагал все свои надежды.

Рядом стояла видимо его супруга, изображая из себя классическую фрау из села, времен Петра Первого. При взгляде на ее грубое краснощекое лицо, почему-то сразу вспомнились типичные торговки рыбой на рынке. На ней была зеленая шерстяная юбка, корсаж со шнуровкой облегал ее могучую грудь, при этом корсаж был искусно расшит по голландской моде, а ее волосы цвета перезрелой соломы защищала от солнца легкая соломенная шляпа с бантом и на ленте. Двое детей – девочки десяти и двенадцати лет были одеты очень просто – в грубый домотканый холст; голова же у них оставалась и вовсе непокрытой.

Рядом стоял коричневый невысокий худощавый черный слуга, вероятно вполне довольный жизнью. Он вырядился в пару пара старых кожаных деревенских башмаков, старую полосатую рубашку, подпоясанную веревкой, на которую он накинул безрукавку из овчины.

Я вежливо поздоровался и осведомился, кого я имею счастье лицезреть. Естественно проделал это на международном языке общения – английском. Конечно же сей язык я учил шесть лет в школе и два года в университете после чего по большей части многое позабыл, но затем года четыре пришлось поработать в паре компаний хозяева которых были иностранцы – греки и американцы, где пришлось срочно вспоминать уже как мне казалось надежно позабытое. К счастью в современной России англицизмы постоянно окружают нас в быту и на телеэкране, так что позабыть все не удалось. Конечно, не скажу, что я владею языком в совершенстве, тем более над произношением я никогда не работал, но разговаривать более или менее могу. Правда при общении между людьми у которых данный язык не родной могут возникать забавные казусы из за акцента у каждого – так однажды заказав яичницу из трех яиц на стол я получил три яичницы из двух яиц, поэтому с этих пор щедро помогаю себе еще и жестами. Если уж заговорили о языках, то закрывая тему скажу, что еще я худо бедно могу объясниться на итальянском, то есть итальянцы меня понимают, а я же к сожалению теряюсь выслушивая их пулеметные очереди из слов.

Но к счастью фермер знал и английский, только похоже не лучше меня. Выяснилось, что зовут его минеер Николас Ван Дик – ну точно голландец! Все россияне скормлены на фильмах о гениальном Петре Первом, который этих голландцев очень любил и уважал настолько, что в фильмах его верный соратник Алексашка Меньшиков, всегда называет "Минхерц", правда тут слышится скорее минхер или минеер, но пусть будет последнее из за его благозвучности. Жену фермера звали Фроу (наверное искаженное Фрау) Труди, а дочек Эльза и Трейя. Негра звали – "Черный". Я же представившись, сказал что я русский отстал от своей группы и пару дней бродил в дикой местности без еды и воды. На что мне ответили, что во время войны всякое может случиться, поэтому лучше быть готовым ко всяким неприятностям изначально. Услышав это я навострил уши и решил поменьше говорить и побольше слушать и сказал, что очень устал и хочу есть. После чего хозяйка пошла собирать на стол, хозяин с работниками стал загонять скотину за ограду и заниматься еще какими то непонятными мне хозяйственными делами. Я же в сопровождении чернокожего помощника, пошел к местному источнику искупаться. Пока чернокожий лил на меня воду, и я мылся, а затем пытался почистить свою одежду, которая несколько пострадала из-за двух ночевок на голой земле, наступил конец дня. Закат пламенел, и уже ночь готовилась окутать своим черным одеялом землю. Вернувшись на ферму, я получил приглашение разделить трапезу. После долгой и непонятной молитвы, над столом освещаемым коптилками с жиром, наконец таки мы сели за стол, и я смог впервые нормально поесть за два дня.

Но впрочем, не скажу, что стол был роскошным. Бог послал фермеру в этот день кукурузную кашу, толстые ломти домашнего хлеба, правда, не сосем белого, да и похоже вовсе не из пшеницы, а из каких то других злаков. Сыр, домашняя сметана и простокваша – представляли молочную группу продуктов. Мясо, несмотря на явное занятие, скотоводством было, сосем немного, и оно представляло собой завяленные твердые полоски каменной твердости. Не смотря на голод мне мясо не понравилось, оно слишком тяжело для желудка – да и вообще это было что то непонятное – то ли это буйволятина, то ли дикий кабан, то ли ищак. Кашу же с хлебом я ел с удовольствием, лишь за ушами т решало. Запивали все это чем-то похожим на компот из фруктов. Но главный гвоздем программы был домашний самогон, который с гордостью фермер поставил на стол в глиняном кувшине. Выпив по первой кружечке, Никалас заметно оживился.

По его словам, он в молодости был отличным охотником, и для него нет большего удовольствия, чем рассказывать разные интересные случаи и приключения из своей охотничьей жизни, но я же как говорил он, страдаю одним недостатком: уж очень они мало пью его хваленого виски. Мне же совсем не хотелось напиваться в кругу незнакомых людей, которых я видел впервые в жизни, поэтому я только делал вид что пью и старался побольше слушать, пытаясь набрать побольше необходимой мне для анализа информации.

Николас же был явно человек общительный и считал, что нет в жизни ничего лучше, чем, как он выразился, "клюкнуть" в компании с друзьями после долгого дня работы. Он заявил, что терпеть не может пить в одиночестве – нет ничего хуже этого, разве только что вид человека, который отказывается отдать должное его радушию. Пришлось всецело и всячески поддерживать его призывы.

Если верить ему, он целый день без устали работал под палящим солнцем у себя на ферме. Почему бы ему и не повеселиться, в таком случае? А водка для этого самое подходящее дело. Он рад предоставить мне все лучшее, что есть у него на ферме, и единственное вознаграждение, которого он ждет за свое гостеприимство, – это удовольствие видеть, что я чувствуют себя у него как дома.

Здесь все было хорошо, если не считать, что за охотничьими рассказами, я получил мало толковой информации. За вечер удалось узнать только то, что у хозяина есть еще два взрослых сына но сейчас они на войне с басутами, в отряде коммандос. При этом в Кейптауне сидят англичане, плохие люди и угнетают бедных голландцев. Сам хозяин лет тридцать назад бежал из Капской Колонии от англичан, сюда на свободные оранжевые земли. А в этом году англичане окончательно покорили землю кафров и теперь хотят присоединить и земли басутов, а все хорошие буры в свою очередь пытаются опередить англичан и присоединить земли басутов к себе, из за чего и идет война которая уже принесла всем много неприятностей.

Вероятно, хозяину так редко выпадало счастье принимать у себя гостей, что с моей стороны было бы свинством лишить Николаса этой радости, и, уступая его просьбам, я уже засыпая за столом просидел до поздней ночи. Только когда антикварные голландские часы в уголке кухни пробили два, мне, ссылавшемуся на усталость после долгого пути, разрешили наконец отправиться на покой. Но покой мне сегодня ночью явно не грозил, получив место ночлега – матрас набитый соломой в углу такой же валик вместо подушки и шерстяное одеяло. Я подготовился к бессонной ночи, судя по своему окружению и разговорам, я как минимум провалился в прошлое вероятно на полтораста лет и пока навсегда не разрядился смартфон мне следовало извлечь оттуда всю полезную информацию, так как другой возможности уже вероятно не будет.

Выйдя перед сном и посетив местный туалет, я возвращаясь набрал на кухне несколько плоских щепочек и позаимствовал кухонный ножик, а затем укрывшись под одеялом, и настроив экран смарфона на минимум яркости я провел ночь, пытаясь извлечь из него все информацию из сохранившихся скаченных книг, автономных статей и прочего мусора скопившегося там за почти два года. Кое-что для памяти я вырезал ножом на дощечках. Наконец уже под утро экран мигнул и окончательно угас, полностью разрядившись. Теперь это простой кусок пластика, если электричество еще где то и возможно найти, то зарядки к смарфону уже не подобрать, скорее всего, при попытках оживить его просто сожжешь.

С чувством выполненного долга мне удалось, наконец таки заснуть и проспать пару часов, пока радушные хозяева меня не разбудили завтракать.