Приключения Шуры

6

Зубков исчез. Ловкость, с которой он преодолел высоченный забор, вновь пробудила в Шуре подозрения. Как ни подыскивала она оправданий поступку Зубкова, не могла найти. Надо проверить, убедиться: что это на самом деле? Игра? Не похоже на товарищескую шутку-пари Зубков, скорее всего, попросту вор. Он полез в чужую квартиру поживиться, а одураченные его краснобайством Андрей, Виталий и она, Шура, обеспечивают ему безопасность. Ой-ой-ой… Убедиться, немедленно убедиться в намерениях Зубкова. Но как это сделать? Как?! Пробраться следом во двор? Нет. Подсмотреть? Пожалуй, это хорошая мысль.

Шура принялась отыскивать в заборе щель. И — бывает же так! — в любом заборе — пропасть всевозможных щелей и отверстий, а в этом… Доски сбиты одна к другой, будто автогеном сварены — ни просвета, ни зазора.

Повинуясь непреодолимому желанию во что бы то ни стало уличить Зубкова, застать его на месте преступления, Шура обежала вокруг квартала, по телевизионной антенне нашла нужный дом и остановилась у высоких, крашенных охрой ворот. Попыталась повернуть металлическое кольцо щеколды — не поддается: заперта изнутри. «Ага, значит, в доме никого нет! Значит, Зубков знал, что с этой стороны ему не грозит опасность: он увидит входящих в калитку хозяев. А чтобы обеспечить тылы, он поставил Андрея, Шуру и Виталия охранять зады усадьбы? Хитер!» Шура стояла в раздумье. Мимо проходили люди, много людей. Она смотрела на их веселые лица, как бы говоря: «И никто из вас не подозревает даже, что вот за этими самыми воротами, в этом доме под номером двадцать два, хозяйничает преспокойно непрошенный гость. Посоветуйте же, посоветуйте, как быть?»

Войти во двор через калитку — обнаружить себя, спугнуть вора. Так поступать не годится. А как?

Когда человеку нельзя терять времени, мысль работает напряженно и быстро, решение приходит неожиданное, дерзкое. И успех его почти всегда зависит от самого человека. Если он не будет колебаться, если он ни на один миг не усомнится в том, что поступает правильно, — победа обеспечена!

Шура осмотрелась и вдруг за крышами мелких строений этой окраинной части заводского района увидела свой многоэтажный дом. Он возвышался, оказывается, неподалеку, в следующем квартале — это сто метров до угла, проулок и — все!

Шура помчалась домой.

В эту минуту она забыла об Андрее с Виталием, она решила действовать дерзко, рискованно. Переодеться девочкой! Да, да! Сейчас Шура возьмет какое-нибудь бабушкино платье, повяжет косынку и… Что будет делать Зубков, когда перед ним появится незнакомая девчонка, не робкая, а смелая?

Скорее, скорее! Шура метеором пронеслась по двору, рассыпала по лестнице звонкую дробь каблуков, распахнула дверь и, сдерживая стремительный порыв, крадучись, подошла к дверям бабушкиной комнаты. В замочной скважине матово поблескивала головка ключа. Тихо. По всей вероятности, дома или одна бабушка, или одна Марья Даниловна: когда обе старушки дома, в комнате словно филиал колхозного рынка.

Шура послушала секундочку. Тихо. «Кто же, интересно, дома? Если бабушка, то… Ах, да в конце концов все равно кто!» Она порывисто вошла и сразу же прикинулась усталой, медлительной, будто вовсе никуда и не спешила.

— Фу-ух! Ох, и жара на улице! Такая жара-а.

У окна, за столом, сидела Марья Даниловна. В ответ на эту реплику она буркнула что-то, но не подняла головы, не оторвалась от чтения новой «приключенческой» повести, герой которой как раз убивал невиданнейшим способом четвертое по счету действующее лицо.

— В третьем подъезде народу тьма, — безразличным голосом произнесла Шура и, покраснев, отвернулась: обманывать она не привыкла. — Милиционеры приехали… А толпа шумит, шумит. Не разберешь, что произошло.

Марья Даниловна относилась к тем людям, которые считают, что они давно все-все узнали и уже ничто в окружающей жизни для них не интересно. Одно лишь заслуживало ее внимания — это шпионы, загадочные убийства и острые ощущения, связанные, на ее взгляд, только с незримой для непосвященных работой органов безопасности или уголовного сыска.

Поэтому, когда Шура сказала о милиционерах в третьем подъезде, Марья Даниловна немедленно сняла очки, насторожилась, прижала руки к груди:

— Может, убили кого-нибудь?..

Не получив ответа, она в миг обулась и выбежала из комнаты.

Шура, пользуясь моментом, быстро переоделась. Бабушкино простенькое платье, синее, в мелкую горошинку, оказалось впору. И косынка нашлась из такого же лоскута: бабушка, видать, была модницей.

На секунду задержалась у зеркала, посмотрела на себя. Девочка как девочка. Только маленькие волосики, что едва успели отрасти, убого торчали из-под косынки, немного портили девичье лицо. «Не надо было остригаться наголо. Правильно говорил Василий Васильевич», — подумала Шура. Снова почувствовав себя девочкой, она разволновалась и очертя голову побежала на окраинную улицу в дом номер двадцать два.

С ноги свалилась тапочка. Но это не задержало Шуру. Она подхватила ее с земли, делая огромные скачки на одной ноге, надела и через минуту была уже у цели.

На улице — ни души. Не раздумывая, забыв, что она снова в девичьем платье, Шура, как самый заправский мальчишка, перемахнула через забор прямо в сад. Маскируясь за кустами еще не осыпавшейся смородины, пробралась во двор, подошла к крыльцу.

Дверь в дом полуоткрыта. Взбежав по ступенькам, девушка остановилась справиться с учащенным дыханием. Кругом — это показалось Шуре — стояла такая тишина, что было слышно, как тревожно пульсирует в висках кровь.

Застекленные сени — просторные, светлые. Толстые домотканые половики-дорожки скрадывают шаги. Дверь. Еще одна. Следующая дверь — настежь. Шура зашла на кухню и увидела Зубкова. Он жадно пил воду. Маленькая кепка еле держалась на затылке над взмокшими волосами, пальто тяжело обвисло на нем — карманы нагружены до отказа. Стоя над ведром, он пил прямо из ковша, вода капала ему на грудь, на шелковый шарф.

Не зная, что делать, с чего начать, Шура ждала, когда он напьется. Ее округлившиеся глаза уставились на преступника, она боялась хоть на миг отвести их в сторону. Но все-таки заметила, что кухонный столик раскрыт и сдвинут с места, занавеска на окне оборвана и подполье не закрыто, — всюду успел пошарить Зубков, успел оставить, как он говорил, «дружеское послание». Но когда же напьется? Шуре казалось, что он глотает, глотает и глотает бесконечно, что прошло много-много времени.

Наконец, тихо крякнув и отдуваясь, Зубков бросил ковш в ведро.

— Зачем воду расплескиваете? — шепотом сказала Шура.

Зубков чуть не упал. Если бы сейчас раздался крик: «Стой!», или «Руки вверх!», или еще что-нибудь в этом роде, он, наверное, испугался бы меньше. Совершенно неожиданное замечание, да еще и — шепотом. И перед ним не хозяин дома, не милиционер, а большеглазая, бледная девочка. Платьице в горошинку. Стоит прямая, смелая и даже какая-то гордая. Чем она гордится? Руки спрятаны за спиной. Что там у нее? Кто она? Зубков много дней высматривал, тщательно следил за домом двадцать два — никаких девушек вроде не замечал.

— Что надо тебе? — спросил он, придвинулся к Шуре почти вплотную и, вытянув шею, попытался заглянуть ей за спину.

Шура перевела руки вперед, крепко стиснула переплетенные пальцы и сказала опять шепотком первое пришедшее на ум:

— Тимофей Иванович Останин здесь живет?

Убедившись, что девушка безоружна, Зубков заговорил смело:

— Кто, кто? Говори громче! Чего шипишь? Спящих в доме не имеется.

— Не могу громко: горло застудила, — быстро придумала Шура и, словно для того, чтобы говорить ближе к уху Зубкова, шагнула к воришке. — Вы давно здесь живете?

— Всю жизнь! — фальшиво воскликнул Зубков, чуть пятясь. — Что за дурацкие вопросы? Кого тебе надо?

Шура сделала еще шажок на него и снова прошептала:

— Тимофея Ивановича Останина я ищу. Дядя мой. Не знаете?

Зубков опять немного попятился. С опаской глядя на дверь, он злобно закричал, боясь, что назойливая девчонка затянет его пребывание в этом доме:

— Никаких Останиных не знаю! В кузнечном цехе завода искать надо! Там есть один знатный кузнец Останин. Проваливай, давай! Нечего тут по квартирам лазить, выглядывать!..

Шура хотела потеснить его еще, но Зубков больше уже не сдавал назад. Она почувствовала, что у нее спадывает тапочка, и скорей незаметно сбросила ее. Потом нагнулась, чтобы надеть, и…

Тут ей удалось схитрить. Зубков стоял, гневно взирая на девчонку, а позади зияло подполье. Шура неожиданно толкнула жулика обеими руками в коленки — он резко отпрянул и оступился.

Провалился по грудь, задержался на руках и начал выкарабкиваться обратно. А Шура вскочила, схватила ведро и выплеснула воду ему на голову.

Внезапный холодный душ на некоторое время может сломить сопротивление любого человека, обескуражить его. Зубков беспомощно взмахнул руками и ухнул под пол.

Шура захлопнула крышку, села на нее.

Снизу понеслись проклятия, трехэтажная отборная ругань. Зубков в ярости тряс крышку, пытался открыть ее.

— Не дури, не дури… Слышишь?

— Слышу, Зубков. Подождешь, не велик барин. Придут хозяева — откроют…

Услышав свою фамилию, Зубков утроил натиск. Шура, не сходя с крышки, перетащила на нее кухонный стол, на него составила все, до чего можно было дотянуться руками: скамью, огромный розан в тяжелом горшке и даже утюг с печки. Крышка перестала подниматься. Теперь Зубков колотил по ней чем-то твердым. В паузах между, ударами слышались всхлипывания, будто девчонка плакала навзрыд. Отчаявшись пробудить сочувствие слезами, Зубков стал ругаться:

— Проклятая, попадешься ты мне на узенькой дорожке, попадешься!.. Открывай немедленно, дура!

Шура ждала хозяев дома, но никто не появлялся. Ей стало не по себе. Она девчонка! Да, да, девчонка! Окончилось ее мальчишество. Сейчас кто-нибудь придет и будет расспрашивать ее, зачем она здесь, кто такая? Став мальчишкой, Шура сделала впервые в жизни нечто примечательное, героическое — поймала вора на месте преступления. Но сделала она это в своем настоящем обличье, в обличье девушки.

Эти мысли внесли в душу такое смятение, что Шура, так и не дождавшись хозяев дома, убежала.

День клонился к ночи. Улицы заводского района стали многолюдными. Засверкали гроздья белых электрических шаров на чугунных столбах… Окна в домах зажглись разноцветными огнями, бросая желтый, зеленый, розовый, голубой свет на бронзовую листву деревьев в газонах. А Шура выбирала дорожку потемнее: вдруг встретятся ребята из группы кузнецов и увидят своего Шурку Белых в девичьем платьице. Идти к бабушке и Марье Дмитриевне тоже нельзя: надо дождаться, пока старушки лягут спать, погасят свет. Шура бродила, мерзла: осенние вечера прохладны. Все неотступнее и неотступнее преследовала ее мысль: «Зачем я стала парнем?»

Но вскоре она отбросила эти рассуждения. Надо же как-то сообщить, что в доме номер двадцать два, на окраинной улице, сидит пойманный воришка.

Пойти заявить в милицию? Нет! Там придется назвать себя, а она — в девичьем платье.

Шура начала искать патруль комсомольцев своего ремесленного училища — бригаду помощи милиции, она знала их всех в лицо. Ей повезло. Нашла довольно быстро. Рассказала, объяснила. Ребята из группы токарей и не подумали, что это Белых, из кузнецов: стало совсем темно, и говорила Шура все еще шепотом:

— Скорее, скорее! А то хозяева вернутся — испугаться могут.

— Да кто вы, девушка?

— Из вашего… то есть нашего ремесленного училища… Ой… Да скорей идите, ребята, скорей!.. Номер двадцать два…