Прикосновение

Ф а р и д С а л а е в — 42 лет.

А н я Б е к е т о в а — геолог, 26 лет.

И г о р ь — геолог, 26 лет.

А н д р е й — бурильщик, 30 лет.

С а ш а — бурильщик, 20 лет.

У л а н о в П е т р М а т в е е в и ч — буровой мастер, 54 лет.

З о я — его жена, повариха, 36 лет

В е р м и ш е в Г р и г о р и й А л е к с а н д р о в и ч — главбух, 56 лет.

К а н т е й — дизелист, 35 лет.

С а в к у н и н — охотник, местный житель, 47 лет.

С в е т а — его дочь, 18 лет.

Г а л и м з я н К у р м а н а е в — помбура, 38 лет.

Ж у р н а л и с т — 33 лет.

Г о л у б о й — главный геолог экспедиции, в Мулкасе, затем начальник отдела геологического главка, 55 лет.

Т и м а н о в с к и й — начальник экспедиции, 45 лет.

Ж у р а в л е в — начальник нефтедобывающего главка, 60 лет.

Ч е р к и з о в — начальник вычислительной машины, 28 лет.

Л ю с я — секретарь Салаева.

О т е ц С а л а е в а.

П л а н о в и к.

И н ж е н е р ы и р а б о ч и е геологической экспедиции.

С л у ж а щ и е управления, п о с е т и т е л и.

Действие происходит в 1958—1968 годах.

Ж у р н а л и с т записывает на диктофон рассказ о т ц а С а л а е в а.

О т е ц С а л а е в а (показывает на диктофон). А это что?

Ж у р н а л и с т. А это ничего, не обращайте внимания. Это я на радио обещал, если получится, и для них передачу сделать.

О т е ц (продолжает коситься на диктофон). А мне все равно для кого… Мне бояться нечего. Фарид, мой старший сын, чуть не умер до своего рождения. Я тогда работал начальником милиции в сельском районе. Однажды еду домой с работы, смотрю — мать Фарида, она тогда в положении была, на крыше дома стоит. Я задворками ехал — враги постреливали в меня иногда, — поэтому она меня не видит. Смотрю — вот такие (показывает) здоровенные камни над головой поднимает и на землю сбрасывает. Я кричу ей: «Что ты делаешь, несчастная? Ты что, с ума сошла?» А она мне в ответ: «От ребенка нашего хочу освободиться, осквернен он, не увидит счастья в жизни». — «Как осквернен, — кричу я, — кто тебе такую глупость сказал?» Соскакиваю с лошади — и к ней. Еле стащил с крыши. Оказывается, подсчитала она, что зачат наш ребенок в траурный месяц «магеррам», а по мусульманским обычаям это грех, и, значит, не может наш ребенок быть счастливым. Тут я совсем разозлился, я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. «К черту, кричу, твои обычаи, ты из-за них моего первого сына загубить можешь!» (Усмехается.) Почему-то я уверен был, что сын у меня родится. Так и получилось — родился Фарид. И вырос, вопреки мусульманским обычаям, счастливым. Всю жизнь ему везло: дом родной покинул, к черту на кулички, в Сибирь, уехал, и то повезло… Честно говоря, сперва против Сибири был. Вернее, не против Сибири, а вообще против того, чтобы он из дома уезжал: что, мало у нас в Азербайджане нефти, что ли? Но он и меня не послушался, уехал. Сперва в Мулкас попал, там ничего не удалось найти, потом, через три года, в Тургут перебрался. Здесь ему повезло — нашел нефть. Много нефти. Очень много… А потом ему везде везло, где бы ни работал. Везучим он у меня оказался. Очень везучим. (Усмехается.) А жена, глупая, боялась, что он несчастливым вырастет. Чуть не погубила его. Хорошо, что я атеист. Я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. Ни во что не верю — ни в бога, ни в черта. Живу себе своим умом. (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Кабинет Салаева в геологическом главке — обитая дерматином дверь, Т-образный стол с радиотелефонным пультом.

Одновременно с телефонным разговором С а л а е в слушает Г о л у б о г о, очень взволнованного своим сообщением.

С а л а е в (в трубку). Да, слушаю… давай… Алло… алло…

Г о л у б о й. Обсуждение плана перенесли на четыре часа!

С а л а е в (спокойно). Завтра?

Г о л у б о й. Сегодня! Якобы потому, что Журавлев утром в Москву улетает.

С а л а е в (в трубку). Алло… Олег Иванович? Говори, я слышу тебя. (Снимает вторую трубку.) Люся, вызови мне Черкизова. (Вешает трубку.)

Г о л у б о й (в полном отчаянии). Две телефонограммы подряд пришли, такая паника, специально сделано…

В кабинет заглядывает ж у р н а л и с т. Голубой машет на него руками.

Ж у р н а л и с т (растерянно). Мне было назначено на три.

Г о л у б о й (надрывным шепотом). Сегодня нельзя, нельзя… Потом…

С а л а е в (в трубку). Так… так… (Жестом предлагает журналисту войти, сесть.) А как себя тринадцатая ведет? В каком виде отмечались нефтепроявления? Она у тебя через буфер работает или через затрубное пространство?.. Что?..

Журналист, обойдя Голубого, укоризненно качающего головой, садится.

Что значит «черт его знает»? Ты со мной так не разговаривай! Ты там рядом сидишь… И потом — что за радиограммы ты даешь? Что значит «вышла нефть»? Ты же инженер все-таки… Вот так и пиши… открой до конца… А воду отобрали? Давай… давай… (Вешает трубку. Журналисту.) Извини. (Поднимает другую трубку.) Люся, принеси радиограммы за сегодняшний день. (Вешает трубку, улыбается журналисту.)

Г о л у б о й. Специально перенесли на сегодня. Чтобы начальники экспедиций не успели приехать. Поняли, что сейчас их поддержка, — самое главное…

Дверь открывается, входит Л ю с я с радиограммами, за ней — Т и м а н о в с к и й.

С а л а е в (улыбаясь, показывает на Тимановского). Один уже здесь. (Люсе.) Спасибо. (Журналисту.) Извини. (Начинает просматривать радиограммы.)

Люся уходит.

Г о л у б о й. Коробов тоже сегодня прилетит, остальные — завтра утром. Мы же всех на завтра вызвали. Откуда мы могли знать, что так получится…

С а л а е в. Ничего, не паникуй. Подготовишь к четырем часам все расчеты по всем месторождениям и все рапорты начальников экспедиций, какие есть.

Г о л у б о й. Слушаюсь. (Уходит.)

С а л а е в (Тимановскому). Садись, что стоишь?

Т и м а н о в с к и й. Правда, что ты телеграмму в Москву дал?

С а л а е в. Правда.

Т и м а н о в с к и й. Только этого не хватало.

С а л а е в (журналисту). Это начальник нашей самой северной экспедиции, хозяин тундры, неутомимый борец с кляузниками и волокитчиками товарищ Тимановский. (Тимановскому.) А это товарищ из Москвы.

Т и м а н о в с к и й (Салаеву). Что же теперь будет?

С а л а е в (улыбаясь). Поживем — увидим. Сегодня в четыре часа все выяснится… Твои дела обстоят неважно.

Т и м а н о в с к и й. Что он сказал?

С а л а е в. Только матом не ругался, и то потому, что партийным работникам это делать не полагается. А все остальное сказал… Да ты садись…

Т и м а н о в с к и й (продолжая стоять, озабоченно крутит головой). Да… а ты чего ему сказал?

С а л а е в. Я тоже много разного сказал. Сейчас еще раз позвоню. (Поднимает трубку, начинает набирать номер. Улыбается Тимановскому.) Очень он на тебя злится. Давно так не злился. (В трубку.) Алло, алло…

Слышен голос секретарши в трубке.

Г о л о с с е к р е т а р ш и. Да… Слушаю…

С а л а е в. Тоня, здравствуй, это Салаев.

Г о л о с с е к р е т а р ш и (много приветливее). А-а, здравствуйте, Фарид Керимович.

С а л а е в. Андрей Николаевич у себя?

Г о л о с с е к р е т а р ш и. С Москвой говорит по ВЧ. Как раз по вашему вопросу, по-моему… (Смеется.) Паника тут из-за вас, звонки непрерывные…

С а л а е в (серьезно). Знаю. Ну ладно. Я позвоню через полчаса.

Г о л о с с е к р е т а р ш и. Он уехать должен. Я позвоню сама, как он закончит разговор.

С а л а е в. Жду. (Вешает трубку, продолжает просматривать радиограммы.)

Т и м а н о в с к и й. Это из-за телеграммы такая паника?

С а л а е в. Да. (Журналисту.) Ну, рассказывай, что тебе от меня надо?

Ж у р н а л и с т. Честно говоря, меня интересует все про вас. Но как минимум мне нужно, чтобы вы ответили мне на несколько вопросов.

С а л а е в (улыбаясь). Все ты не напишешь — испугаешься. Да и не получится — времени нет. На вопросы постараюсь ответить сегодня, с завтрашнего дня здесь такая заваруха начнется, что не до вопросов будет. Статью собираешься большую писать?

Ж у р н а л и с т. Среднюю, страниц пять-шесть.

С а л а е в. Ну ладно, валяй, на среднюю, может быть, и успеем наговорить.

Дверь открывается. Появляется взволнованная Л ю с я.

Л ю с я. Фарид Керимович, Журавлев…

Вслед за Люсей в кабинет входит Ж у р а в л е в. Салаев встает, все здороваются.

Ж у р а в л е в (Салаеву). Я решил, что нам следует поговорить… до совещания. Там это уже может быть поздно.

С а л а е в. Пожалуйста.

Ж у р а в л е в. Но ты занят, я вижу?

С а л а е в. Да, у нас разговор. Но мы прервемся, ребята, да? Зайдите чуть попозже.

Все уходят. Журавлев садится. На груди у него Звезда Героя Социалистического Труда. Держится бодро, хотя лет ему много. Салаев выходит из-за стола и садится рядом с ним.

Ж у р а в л е в. Ты должен признать свою телеграмму ошибочной. Я говорил со всеми — это единственный способ ликвидировать ее последствия без особых для тебя неприятностей.

С а л а е в. С кем со всеми?

Ж у р а в л е в (резко). Со всеми, кого твоя телеграмма ставит под удар… Ты должен отказаться от нее до начала обсуждения — там это будет уже поздно.

С а л а е в (улыбаясь). А если я не откажусь?

Ж у р а в л е в. Телеграмму все равно признают ошибочной, но… сам понимаешь, с другими последствиями.

С а л а е в (продолжая улыбаться). То есть?

Ж у р а в л е в (сердито). Слушай, ты станешь когда-нибудь серьезным человеком? Ты что, не понимаешь, чем для тебя может кончиться эта история?

С а л а е в (после паузы, серьезно). Понимаю.

Ж у р а в л е в. Формулировка уже готова.

С а л а е в. Какая?

Ж у р а в л е в. Плохая. Полжизни отмываться будешь. (Смотрит на часы.) Ну, что ты мне ответишь?

С а л а е в. А что я могу ответить? Телеграмма послана после долгой подготовительной работы и расчетов. Я убежден, что мы можем дать триста миллионов в восьмидесятом году. А раз так, то, значит, отказаться от этой телеграммы я не могу. (Разводит руками.)

Ж у р а в л е в (неодобрительно). Не можешь?

С а л а е в. Не могу.

Ж у р а в л е в. А ошибаться ты тоже не можешь?

С а л а е в. Ошибаться могу.

Ж у р а в л е в. Так вот потому я и пришел сюда, что ты ошибаешься. И тебе надо признать эту ошибку, пока не поздно.

С а л а е в. Как же я могу признать ошибку, если не считаю, что совершил ее?

Ж у р а в л е в. А тебе не достаточно того, что все твердят об этом в один голос?

С а л а е в. Нет, не достаточно.

Ж у р а в л е в. А о том, в какое положение ты ставишь всех нас, ты подумал? Ведь что получается? Получается, что мы обманываем государство, занижаем планы по непонятным соображениям и только ты один среди нас такой честный и принципиальный, что сообщил об этом прямо в Москву.

С а л а е в. Я вынужден был дать эту телеграмму. Если бы я не послал ее, ваш вариант плана был бы утвержден и изменять что-либо было бы поздно.

Ж у р а в л е в. Не «ваш вариант», а общий. Ты тоже принимал участие в обсуждении плана.

С а л а е в. Я тогда еще не мог обосновать свои сомнения, не были закончены необходимые расчеты.

Ж у р а в л е в. Ты имеешь в виду то, что Черкизов считал для тебя на своей вычислительной машине?

С а л а е в. Да… Он предложил новый метод подсчета запасов, и оказалось, что возможности наших месторождений намного выше предполагаемых. Но когда мы закончили вычисления, план по области уже пошел на утверждение в Москву.

Ж у р а в л е в. И тогда ты додумался до того, что шарахнул в Москву телеграмму о том, что область послала на утверждение план, обманывающий государство.

С а л а е в. А что бы вы сделали на моем месте?

Ж у р а в л е в. На твоем месте я бы признал эту телеграмму ошибочной. Мы еще раз произвели подсчеты запасов по всем месторождениям, и действующим, и планируемым, и опять получилось, что вариант плана, направленный областью в Госплан, в целом поставлен правильно и соответствует реальному положению дел. Выдвигаемые тобой новые цифры оказываются примерно вдвое завышенными по сравнению с предложенными нами ранее. Я знаю твоего гения, этого Черкизова, он у нас тоже ошивался некоторое время. Я знаю, что ты один из лучших специалистов по геологии Сибири. В конце концов, я знаю, что ты очень везучий человек. Но мы не можем дать триста миллионов тонн нефти в восьмидесятом году. Не можем! А дать их надо будет нам, нефтяникам. Мой главк будет нести за все ответственность!

С а л а е в (спокойно). Чтобы вы, нефтяники, дали эти триста миллионов, мы, геологи, должны разведать и открыть примерно в два раза больше месторождений. И за это несет ответственность наш главк. Так эта общая ответственность делится поровну. Что же касается Черкизова, то очень жаль, что вы в свое время не создали ему нормальные условия для работы, потому что он действительно выдающийся человек, а не болтун и прожектер.

Ж у р а в л е в. Черт с ним, с Черкизовым. Не в нем дело. Пойми: мы не сможем поднять на поверхность триста миллионов тонн, даже если будут разведаны те новые месторождения, которые ты обещаешь, потому что к этому должны быть готовы не только мы, но и все смежные отрасли промышленности. Это в том случае, если ты прав. Но ты ведь можешь и ошибиться? Ты же не святой.

С а л а е в. Да, я не святой.

Ж у р а в л е в (взрывается). Так какого же ты черта прешь вперед с этими своими тремястами миллионами, как танк? Ведь и ты не один здесь работаешь. Есть же люди, которые не меньше тебя смыслят в деле и говорят тебе: «Ошибаешься ты, дорогой товарищ, ошибаешься. Поспешны твои выводы и необоснованны». (Помолчав.) И дай бог, чтобы твои действия диктовались только заблуждениями. Обидно будет, если вдруг окажется, что есть еще и другие причины.

С а л а е в. Что вы имеете в виду?

Ж у р а в л е в. А то, что ты прекрасно знаешь: что если удастся пробить через Москву новый вариант плана, то человек, под началом которого ты работаешь и с именем которого связаны все или почти все нефтяные открытия в Сибири, и твои в том числе тоже, он человек пожилой и, в отличие от тебя, ответственный и поэтому никогда не возьмется за осуществление программы, которая кажется ему нереальной. И тогда, естественно, выполнение этого плана будет возложено на тебя, потому что, во-первых, ты его предложил, а во-вторых, действительно если кто-то и сможет довести до конца эту авантюру, то только ты… И жаль, если то, что я тебе сказал сейчас, соответствует истине. Уж лучше, если бы ты искренне ошибался.

С а л а е в (спокойно). Я действительно знаю, что новый вариант плана придется выполнять мне. Это неизбежно. Руководить главком должен тот, кто может дать к восьмидесятому году триста миллионов нефти, потому что это предел, которого мы пока можем достичь. А если найдется человек, который может дать к этому сроку больше, чем триста миллионов, то надо назначать начальником главка именно этого человека. И я не вижу в этом ничего несправедливого. Рано или поздно все мы устаем, и на смену нам должны приходить новые люди. Человек, которого вы пытаетесь защищать от меня, вошел в историю нефтеразведки, он признанный лидер геологов Сибири. И каждый из нас многим ему обязан. Но ведь и он в свое время заменил кого-то, заменил не потому, что хотел обогнать и стать первым, а потому, что этого требовали интересы дела. Я понимаю, это звучит жестоко, но это правда. Так было и будет всегда.

Ж у р а в л е в (мрачно). Никого я не собираюсь защищать. В этом нет никакой необходимости. Мы не можем добыть триста миллионов тонн нефти к восьмидесятому году. Понимаешь? Не можем. И я пришел сюда, чтобы попытаться убедить тебя в этом до начала совещания, потому что после него ты уже долго не сможешь выдвигать и отстаивать какие-либо планы. И совсем не потому, что кто-то ставит перед собой цель специально угробить тебя. Но это получится само собой, как только будет доказана несостоятельность твоих проектов. Не только тебя волнуют интересы дела. А они, эти интересы, требуют беспощадности по отношению к тебе. (Встает.)

С а л а е в (тоже поднимается). Константин Георгиевич, может быть, мне действительно не удастся доказать свою правоту, но отказаться от того, в чем я убежден, я не могу. Вы должны понять меня.

Ж у р а в л е в (после долгой паузы). Да, я понимаю… Жалко только тебя… Ну ладно, до встречи. (Смотрит на часы.) У тебя есть еще время. Подумай. Я буду ждать твоего звонка.

С а л а е в. Спасибо, что пришли.

Жмут друг другу руки. Журавлев уходит. Салаев идет к своему месту у пульта. Садится. Задумывается. Свет в кабинете гаснет.

Окраина маленького таежного поселка: два жилых вагончика — балка — с длинным дощатым столом и такой же скамейкой между ними, дальше несколько старых, потемневших от времени изб, еще дальше вышка буровой, за ней тайга.

Вечереет. За столом сидят К а н т е й и З о я. Он ест, она чистит картошку.

К а н т е й. Мне ехать некуда. В станице никого из родни не осталось… Пятнадцать лет прошло. Мать померла, сестра померла. Племянница есть, так она меня и знать не знает, три года ей было, когда я уехал… Ты чего молчишь?

З о я (устало). Слушаю тебя.

К а н т е й. А что ты без меня делать будешь?

З о я. Проживу как-нибудь.

К а н т е й. Все вы проживете. (Ест.)

З о я. Мой-то чего сказал?

К а н т е й. Твой молчал.

З о я. Каши тебе добавить?

К а н т е й. Давай. (Обнимает Зою, когда она ставит перед ним тарелку.) Проживешь, значит, без меня?

З о я (безразлично принимая его ласки). Кофту испачкаешь.

К а н т е й. Тебе что, меня не жалко?

З о я. Себя жалко.

К а н т е й (усмехается). А тебе-то чего? У тебя полный порядок: муж при тебе, а мне замену найдешь.

З о я. Почему же ты такой подлый? Пусти, картошку дочистить надо… Пусти, люди же голодные придут.

К а н т е й. Успеешь. Идем в балок.

З о я. Не дури.

К а н т е й. Идем, идем. На прощанье.

З о я. Придут же все.

К а н т е й. И пусть.

З о я. Ты что, нарочно?

К а н т е й. Мне все равно уезжать.

З о я. Пусти. Игорь идет.

Кантей разжимает руки не сразу, уже после того, как появляется И г о р ь. Зоя отходит к котлу с картошкой.

И г о р ь (Кантею). Тебя Карев вызывает. (Зое.) Аня не приходила?

З о я. Приходила.

Игорь останавливается.

Ушла.

И г о р ь (подходит ближе к Зое). Мне ничего не просила передать?

З о я. Нет.

И г о р ь. Долго ждала?

З о я. Нет.

И г о р ь (надевает пиджак). А куда пошла?

З о я. К пристани.

Игорь уходит. Зоя, проводив его взглядом, прислушивается к шумам, доносящимся со стороны буровой.

Идут…

К а н т е й (встает). Сходить, что ль, в контору?

Некоторое время ждет ответа Зои, которая молча чистит картошку, потом, набравшись злости, сильно бьет по столу ногой и уходит. Зоя продолжает чистить картошку. Появляются У л а н о в, А н д р е й, К у р м а н а е в. Поздоровавшись с Зоей, по очереди становятся в круглый жестяной тазик с водой, чтобы смыть грязь с сапог, снимают с себя брезентовые куртки.

К у р м а н а е в. Что-то его не видно.

А н д р е й (Зое). Где Кантей?

З о я. В контору пошел.

К у р м а н а е в (поднимает с земли стеклянную баночку). А почему мой медвежий жир на земле лежит?

А н д р е й. Только при мне его не пей. И так тошно. Или отвернись.

К у р м а н а е в. Я отвернусь. (Пьет жир.)

У л а н о в (мрачно). Он хоть помогает тебе?

К у р м а н а е в. А как же? Если не он, давно бы я умер.

А н д р е й. Темный же ты человек, Галимзян. Неужели ты думаешь, что против твоего туберкулеза только одно средство — медвежий жир?

К у р м а н а е в. Мне только медвежий жир помогает.

А н д р е й. Слушай, Галимзян, что же вы, татары, с Ермаком такого маху дали, а? Опозорились, можно сказать, на всю историю.

К у р м а н а е в (встревоженно). А что случилось?

А н д р е й. Как что? Историю надо изучать в свободное время, а не жир медвежий лакать. Разбил он вас в пух и прах. Причем ваших полно было, а у него народу не больше, чем в одной геологической экспедиции.

К у р м а н а е в (успокоившись). А-а-а… Это давно было.

А н д р е й. Это точно.

Зоя подает тарелку с борщом. Андрей передаст ее Уланову.

На этот раз я Кантея не прощу. Давно надо было его выгнать, на этот раз прощения не будет.

З о я (подавая тарелку Андрею). Савкунин пришел за продуктами.

К у р м а н а е в. Один или с дочкой?

А н д р е й (передавая тарелку). А тебе какое дело? Ермак не для того вас, татар, победил, чтобы ты за русскими девушками ухаживал.

К у р м а н а е в. Какая же она русская?

А н д р е й. Не будь расистом, Галимзян. Если ее отец местный житель, это еще не означает, что за ней татарин может ухаживать.

К у р м а н а е в (обижаясь). А что, татарин хуже русского?

А н д р е й. Хуже не хуже, а Ермак вас победил.

К у р м а н а е в (вдруг рассердившись). А что твой Ермак, что твой Ермак? Утопили его и стали жить спокойно.

А н д р е й (смеется). Молодец, Галимзян, хорошо сказал, знаешь историю все-таки. (Начинает есть.)

Уланов, доев свой борщ, встает из-за стола.

З о я. А гуляш?

У л а н о в. Наелся. (Уходит в балок.)

А н д р е й (смотрит ему вслед). Галимзян, как считаешь, прав я насчет Кантея или нет?

К у р м а н а е в (бросив быстрый взгляд на Зою). А я не знаю! Это не мое дело.

А н д р е й. Ну, как не твое? Ты же всю смену за двоих работал.

К у р м а н а е в (опять оглядывается на Зою). Мне не привыкать, я и за троих могу.

А н д р е й. А что у тебя глазки по сторонам бегают? Боишься, что ли, кого-то?

К у р м а н а е в (уставившись в тарелку). Я не боюсь. Я не люблю, когда в контору жалуются.

А н д р е й. Ах, вот оно что — не любишь! А я, значит, люблю?.. Совесть у тебя есть, Галимзян? Ты что, не знаешь, почему я это сделал? Ради какого человека? (Показывает пальцем на балок, в который зашел Уланов.) Он ничего не знает, но вы-то все знаете, какую эта сволочь Кантей здесь общественную деятельность развивает, пока мы на буровой вкалываем.

Зоя со стуком ставит перед Андреем тарелку с гуляшом и уходит в балок.

(Ей вслед.) Не понравилось… Да если бы Матвеич хоть что-то про них узнал, давно бы духу этого Кантея на буровой не было. (Ест.) Но мы-то, товарищи его, знаем все и терпим. Вот ты, например, Галимзян! Хорош мусульманин, ничего не скажешь! Свинину не ешь, брезгуешь, а свинство, которое на глазах творится, терпишь.

К у р м а н а е в. Тише… (Кивком показывает на появившегося со стороны поселка Савкунина с мешком на плече.)

С а в к у н и н. Добрый день.

А н д р е й. Не день, а вечер. (Показывает на мешок.) Что же ты так мало набрал на этот раз?

С а в к у н и н. Другой мешок дочка несет.

А н д р е й (оживляясь). Ты с ней?! Скажи, Савкунин, не надоело тебе в тайге жить? Кругом же тебя и твоей семьи за сто километров живой души нет. Неужели не скучно?

С а в к у н и н. Почему скучно? Охотники приходят, геологи приходят, делом занимаюсь.

А н д р е й. Хоть бы дочку пожалел. Пропадает же она в тайге, красавица такая.

С а в к у н и н. Нравится тебе — возьми.

А н д р е й. Это ты всем ее предлагаешь или только мне?

С а в к у н и н. Ты хороший человек, я тебя знаю.

Появляется С в е т а с таким же, как у отца, мешком на спине.

А н д р е й. Савкунин, ты поди погуляй, а я тут с дочкой твоей побеседую.

К у р м а н а е в (с надеждою в голосе). А мне остаться?

А н д р е й. А ты тут при чем? Вместе погуляйте.

С в е т а. Здравствуйте!

К у р м а н а е в (уходя). Здравствуй, Света.

С в е т а. Куда же ты уходишь, Галимзян?

К у р м а н а е в (опасливо поглядывая на Андрея). Дело есть небольшое… Скоро приду.

С а в к у н и н (дочери). Я тебя у конторы буду ждать. (Уходит.)

С в е т а (пожимая плечами, на Андрея не смотрит). Странно. Что это с ними?

А н д р е й. Я им сказал, чтобы оставили нас наедине. (Идет к ней.)

С в е т а (улыбаясь, отступает). Это еще зачем?

А н д р е й. Все равно ведь догоню, лучше стой.

С в е т а. Всю жизнь будешь догонять.

Кружат вокруг стола.

А н д р е й. Смешно же.

С в е т а. Что?

А н д р е й. То, что ты делаешь.

С в е т а. А то, что ты делаешь? Может, мне кто-нибудь другой нравится.

А н д р е й. Кто?

С в е т а. Или ты мне не нравишься…

А н д р е й (убежденно). Нравлюсь…

С в е т а. Нравишься, но мало. У тебя одни глупости на уме.

А н д р е й. Вот перевезу тебя из тайги поближе к людям, поймешь мне цену.

С в е т а. Я без тебя перееду.

А н д р е й (делает еще одну попытку поймать Свету). Да подожди же… Стой. Я жениться на тебе хочу.

С в е т а (смеется). Догонишь — женишься.

Андрей готовится к решающему броску, но появление С а л а е в а, С а ш и и К у р м а н а е в а вынуждает его остановиться. В руках у Саши чемодан.

А н д р е й. Здорово!

С а л а е в. Здорово, Андрюха!

Обнимаются.

А н д р е й (показывает на Сашу). А это кто такой?

С а л а е в. О, это замечательный человек! Соберите-ка наших, есть новости. (Саше.) Чемодан положи в балок… Идем, я покажу.

Саша идет за Салаевым. Курманаев подходит к балку Улановых.

К у р м а н а е в. Матвеич, Фарид приехал.

С в е т а (Андрею). Ну, я пошла, отец ждет.

А н д р е й. Когда придешь опять?

С в е т а. Приезжай ты. (Уходит.)

Из балка выходят У л а н о в и З о я.

У л а н о в. А где Фарид?

К у р м а н а е в. К тебе пошел.

Уланов, Зоя, Курманаев и Андрей идут к балку Салаева. Появляются И г о р ь и А н я. На плечи ее накинут пиджак.

И г о р ь. Обидней всего то, что нами руководят люди, ничего в геологии не смыслящие…

А н я. Где же Фарид?

И г о р ь. В балке, наверное, сейчас выйдет… Ясно же, как божий день, что здесь нефти нет.

А н я. А ты убежден, что она есть в Тургуте?

И г о р ь. Аня, ты меня удивляешь… Конечно, убежден.

А н я. Боже, как я завидую вашей убежденности, твоей и Фарида, в правильности и необходимости всего, что вы делаете! У женщин все-таки мозги устроены как-то иначе.

И г о р ь. Ты сомневаешься в тургутской нефти?

А н я. Нет… Не в этом дело.

И г о р ь. А в чем?

А н я. Ты считаешь, что нефть, которую мы там найдем, сделает нас счастливыми?

И г о р ь. Аня, что с тобой сегодня? Я тебя не понимаю. Ты во всем сомневаешься.

А н я. Действительно, какое-то дурацкое состояние. Где же он? (Направляется к балку Фарида.)

И г о р ь (останавливает ее). Аня, я хочу сказать тебе. Умный человек, конечно, сделал бы это в другое время, при другом твоем настроении, но я и так слишком долго решался. Ты догадываешься, о чем я хочу тебе сказать?

А н я. Да, догадываюсь.

И г о р ь. И что ты мне скажешь в ответ?

А н я (после паузы). Мне очень приятны твои слова. Это ведь давно уже, да?

И г о р ь. Да.

А н я. Приятно быть кому-то нужной. Это чисто женская черта — женщине обязательно надо, чтобы кому-то ее существование в этом мире казалось необходимым.

Из балка выходят С а л а е в, У л а н о в ы, А н д р е й, К у р м а н а е в и С а ш а. В руках у Саши толстая канцелярская папка.

И г о р ь. Мне твое существование не только необходимо. (Оглядывается на идущих к ним.) Мы потом продолжим этот разговор, хорошо?

А н я. Хорошо.

С а л а е в (улыбаясь). Что это вы там шепчетесь?

Игорь и Аня идут навстречу ему.

И г о р ь (обнимая Салаева). Есть из-за чего. Дело большой важности. Для меня, во всяком случае. Как ты съездил?

С а л а е в. Прекрасно. Аня, ты, как всегда, хороша.

А н я. Спасибо. А ты, как всегда, добр ко мне.

С а л а е в. Я привез кучу новостей.

И г о р ь. Что сказал Смоленцев?

С а л а е в. Сейчас все расскажу. (Показывает на скамейку.) Займите свои места.

Все рассаживаются.

(С шутливо-торжественной серьезностью.) Ты проявляешь нетерпение, обижающее этих почтенных людей. (Плавным жестом обводит рукой всех присутствующих.) Саша, папку! (С шумом опускает на стол папку, подчеркнуто почтительно поданную Сашей.) Рад сообщить глубокоуважаемым членам тайного общества ОИВНС, что, Саша, означает «Общество искренне верующих в нефть Сибири», о том, что в этой папке прибавилось несколько весьма любопытных документов, не только подтверждающих нашу с вами гипотезу о тургутском месторождении, но делающих ее неоспоримой.

И г о р ь (Салаеву). Ну, брось дурачиться, прошу тебя. Что сказал Смоленцев?

С а л а е в. Не торопись, нам еще предстоит принять нового члена в наше общество… Дорогие единомышленники, в соответствии с уставом общества я коротко расскажу вам, почему счел возможным рекомендовать в наши ряды этого юношу. Полгода назад на пересечении главных улиц одного из близлежащих сибирских городов я увидел молодого человека, лежащего посредине мостовой на снегу. Был сильный мороз, градусов под сорок. Молодой человек лежал на спине, раскинув руки, рядом лежала его кепочка. Я очень торопился, но, понимая, чем кончится в Сибири такой отдых на привале, вынужден был остановиться и помочь юному алкоголику встать на ноги. К своему удивлению, обнаружил, что юноша не пьян. Часа через два, закончив дела, возвращаюсь назад, смотрю — на том же месте, в той же позе лежит тот же молодой человек. А рядом кепочка. Подхожу, беру его за шиворот, ставлю на ноги и спрашиваю: «Что это с тобой, юноша, уж не псих ли ты?» А он смотрит на меня с презрением, и в глазах его я вижу слезы обиды. «Эх, вы, романтики, — отвечает он мне. — Герои! Люди будущего! Сорок минут специально лежу на самом людном месте, замерзаю среди бела дня, и хоть бы кто-нибудь помог бы! Никто!» — «Как, говорю, никто? А я?» — «Ты, — отвечает он мне, — не в счет: раз оба раза подошел, значит, ты нетипичный случай. А где, говорит, остальные романтики, про которых в газетах пишут?» — «Едем, — говорю ему, — со мной, и я тебе покажу таких романтиков, что тебе страшно станет». Но не получилось тогда. Не смог он со мной поехать. Но сейчас я его все же привез. Зовут его Саша. Он помбурильщика, закончил профтехучилище. Ну как, примем его в наше тайное общество? В конторе его уже оформили.

В с е. Примем.

С а л а е в (Саше). Тогда клянись! Повторяй за мной: «Клянусь искренне верить в нефть Сибири и сделать все от меня зависящее, чтобы ее найти».

Саша клянется.

И г о р ь. Что сказал Смоленцев?

С а л а е в. Перехожу к волнующему Игоря, да и всех нас вопросу. Друзья, профессор Ростислав Николаевич Смоленцев, ознакомившись с этой папкой, сказал, что собранный материал дает все основания считать наше предположение о существовании в Тургуте крупного нефтяного месторождения правильным.

И г о р ь (возбужденно). Кроме него еще кто-нибудь читал материалы?

С а л а е в. А тебе мало Смоленцева?

И г о р ь. Нет, я не к тому… Фарид, Аня, ребята, поздравляю… Это здорово!.. Есть тургутская нефть!!

У л а н о в. А толк-то какой? Она там, а мы здесь.

И г о р ь. Петр Матвеевич, ничего ты не понимаешь. Теперь этой папке цены нет! Уже за то, что мы ее собрали, нам должны памятники поставить.

У л а н о в. За папки памятники не ставят.

А н д р е й. Да и за нефть тоже. Сколько мы ее нашли по стране, а что-то памятников не вижу.

И г о р ь. Будут памятники, помяните мое слово, и в газетах о нас писать будут, и еще много чего произойдет.

С а л а е в. Ну, а какие у нас новости?

А н д р е й. Кантея прогнали. Опять на работу не вышел. Вроде в тайге заблудился. А как мы на буровую ушли, так он сразу появился. Я сказал Кареву: «Все, хватит, гнать его надо, а не то я сам уволюсь».

У л а н о в (мрачно). Ну что, кончаем митинг?

С а л а е в. Ты что-то не в настроении, Матвеич.

Уланов и Зоя встают и уходят в свой балок.

И г о р ь (Андрею и Курманаеву). Ознакомьте Сашу с местными условиями, чтобы знал человек, где у нас что находится.

А н д р е й. А что тут показывать, ничего интересного.

И г о р ь (настойчиво). Ну, с народом познакомьте. Идите, идите, а то темнеет уже.

Андрей, Курманаев и Саша уходят.

И г о р ь. Ну, теперь, когда мы одни, можно поговорить серьезно.

Салаев садится рядом с Аней. Игорь стоит перед ними.

Я вас не понимаю, ребята… Наступил решающий момент!

Салаев, как бы следуя его призыву, обнимает Аню за плечи.

Ну, перестань ломать комедию. Ребята, надо действовать немедленно. Я очень волнуюсь сегодня. Начинается совершенно новый этап нашей жизни. Я верю Смоленцеву безоговорочно. Поэтому нам следует пораскинуть мозгами и решить, что мы конкретно должны предпринять в ближайшее время, чтобы оказаться поближе к Тургуту.

С а л а е в. Ничего.

И г о р ь. То есть как это ничего?

С а л а е в. Никуда перебираться мы не должны. Это бесполезно.

И г о р ь. Почему?

С а л а е в. Территориально Тургут подчиняется другому геологическому управлению, которое в ближайшие годы не планирует изыскания в районе Тургута. Если мы поедем туда сейчас, нас всех разбросают по действующим партиям, а это хуже, чем когда мы все вместе здесь.

И г о р ь. И что ты предлагаешь?

С а л а е в. Мне кажется, надо продолжать работу, как прежде, и искать возможность перебраться в Тургут всем вместе.

И г о р ь. А откуда появится такая возможность?

С а л а е в. Я думаю, когда-нибудь и мы будем что-то решать здесь.

И г о р ь. Когда это будет?

С а л а е в. Не скоро, наверно, но другого выхода нет.

А н я. Вчера Голубой опять целый час проверял карту.

С а л а е в (улыбается). Он считает, что подчиненный обязательно должен ошибаться.

А н я. Проверял-проверял, потом смотрит на меня растерянно. Я ему говорю: «Ну что, нет ошибки?» А он аж перекосился весь и говорит: «Ничего, в следующий раз ошибетесь».

И г о р ь (Салаеву). Ты знаешь, мне кажется, надо прекратить эти твои шуточки с ОИВНСом. Смысла никакого, а вред может быть большой. Ты знаешь, что сегодня сказал Кантей в конторе, объясняя причину своего прогула? «А чего надрываться, все равно здесь нефти нет». А когда Карев начал выяснять, откуда у него такие сведения, он заявил, что это ты ему сказал.

С а л а е в. Ему я этого не говорил.

И г о р ь. Вот именно. Значит, он услышал от кого-нибудь из членов твоего ОИВНСа. И получается, что ты им говоришь одно, а они понимают другое.

С а л а е в. Кому «им»? Для тебя что, Уланов и Кантей одно и то же?

И г о р ь. Нет, конечно. Но есть вещи, которые они одинаково не понимают и понять не могут в силу интеллектуальной ограниченности.

С а л а е в. Что-что? В силу чего?

И г о р ь. Интеллектуальной ограниченности.

С а л а е в. Понятно. (Ане.) Ты не огорчайся, это его высшее образование подсекло. Не может оправиться от потрясения, полученного в день вручения диплома. А раньше был нормальным парнем. Честное слово.

И г о р ь. Странная у тебя манера появилась — переходить на оскорбления, когда не хватает аргументов в споре. Я ведь, наверное, тоже могу посмеяться кое над чем в тебе…

С а л а е в. Ради бога. Если это действительно смешно.

И г о р ь. Но ты знаешь, что я этого никогда не сделаю, потому что ты мой друг. (Резко повернувшись, направляется в сторону поселка.)

С а л а е в. Подожди. Куда ты?

И г о р ь. Мне надо зайти в контору. Аня, ты не идешь к себе?

А н я. Нет, я еще побуду здесь.

И г о р ь. Ну ладно. Просто я хотел поговорить с тобой.

А н я. Но это же не срочно?

И г о р ь. Нет. (Уходит.)

С а л а е в. Глупо получилось. Что-то он очень обидчивым стал.

А н я. Он сегодня объяснился мне в любви.

С а л а е в. Ну, тогда все понятно. Я был неправ.

А н я. А тебя не интересует, что я ему ответила?

С а л а е в. Нет.

А н я. Почему?

С а л а е в. Потому, что твой ответ в любом случае не доставит мне радости.

А н я. Почему?

С а л а е в. Долго объяснять.

А н я. А ты все же потрудись.

С а л а е в. Давай не надо, а?

А н я. Ну, тогда я объясню.

С а л а е в. Как хочешь.

А н я. Если я сказала ему «нет», это не должно тебя радовать, потому что он твой друг. А если я сказала ему «да», это не доставит тебе радости, потому что… я тебе тоже нравлюсь. Правильно я объяснила?

С а л а е в. Да.

А н я. Больше ты ничего не хочешь мне сказать?

С а л а е в. Нет.

А н я. Почему?

С а л а е в (ласково). Слушай, ну что ты придуриваешься? Ты же знаешь, почему!

А н я (спокойно, не обращая внимания на его грубость). Из-за того, что у тебя жена и сын?

С а л а е в. Из-за этого тоже.

А н я. А еще из-за чего?

С а л а е в. Из-за тебя.

А н я. Не понимаю.

С а л а е в. А что тут понимать? Мне ясно давно, что я совершил ошибку когда-то, женившись. Но все равно я никогда не оставлю их, потому что за свои ошибки надо расплачиваться. Ясно?

А н я. А при чем тут я?

С а л а е в. А при том, что тебе пора замуж, пора рожать детей. Будь ты чуть легкомысленней, все было бы проще. Ну, а поскольку ты человек серьезный, то держись от меня подальше. Я не то, что тебе нужно.

А н я. Это точно.

С а л а е в. Ну вот и договорились.

А н я. Дело не в жене и не в ребенке. Меня не это останавливает.

С а л а е в. А что?

А н я. Тебе никто не нужен. Никто. Вот если бы ты был послабей. Или заболел сильно. Или руку тебе отрезало. Тогда бы у тебя возникла необходимость в сострадании и ласке, и тогда бы я пришла к тебе.

С а л а е в. А зачем я тебе без руки?

А н я. Чтобы я могла тебя жалеть.

С а л а е в. А тебе обязательно нужно жалеть, чтобы любить?

А н я. Да.

С а л а е в. Это чисто русская черта. У женщин других национальностей наоборот: начинается жалость — кончается любовь.

А н я. Почему ты так уверенно говоришь о женщинах разных национальностей? Ты хорошо их знаешь?

С а л а е в (улыбаясь). Мы живем в многонациональном государстве.

А н я. Но я тебе нравлюсь или мне это только кажется?

С а л а е в. Зачем тебе об этом знать?

А н я (задумчиво). Впрочем, я и сама вижу, что я тебе нравлюсь. Может быть, ты даже любишь меня. Тебе не кажется?

С а л а е в. Мне кажется, что тебя любит Игорь. Мало того — я в этом уверен. И я считаю, что вы можете стать прекрасной супружеской парой.

А н я. Я хочу признаться тебе в одной вещи. Ты знаешь, как это ни стыдно, но хоть я и имею высшее образование, я в вашу тургутскую затею верю совсем не потому, что я верю в материал, который собран в этой папке, хотя он и вполне убедительный. А потому, что верю в тебя и Игоря. Конечно, хорошо, если мы найдем нефть. Я очень хочу, чтобы она нашлась. Но еще больше я хочу этого из-за вас. Потому что вижу, как она вам нужна.

С а л а е в. А тебе?

А н я. Конечно, и мне тоже. Но вам она нужна как-то по-другому. Это как любовь, как первое увлечение. Я о мальчике одном так мечтала в шестом классе. Целых два года день и ночь только о нем и думала.

С а л а е в. И чем это кончилось?

А н я. Ничем. Само собой прошло. Потом я поняла, что не в нем дело было, а просто пришла пора любить. Возникла потребность в этом. И тут уже неважно, кого любить, лишь бы любить. Можно и в статую влюбиться. В вас, мужчинах, то же самое. В лучших из вас, конечно, сидит потребность любить дело, которым вы занимаетесь. Не важно, нефть это, или руда, или стихи, но обязательно есть страсть, способность отдать всего себя, от начала до конца, до самой последней клеточки.

С а л а е в. А что, у женщин так не бывает?

А н я. Бывает. Но не всегда их красит. Иногда это даже смешно. А в мужчине всегда вызывает уважение. Даже… если он изобретает вечный двигатель. И это одно из основных ваших качеств, которое нас, женщин, увлекает. Меня, во всяком случае. Я потому за вами и увязалась тогда в Новосибирске. Как увидела вас в тресте, возбужденных, злых, куда-то рвущихся, у меня сердце так и оборвалось: «Вот они, мои фанатики, вот что мне нужно». И прицепилась к вам.

С а л а е в. А нам казалось, что это мы к тебе прицепились.

А н я. Это вам только казалось. Вы были моим спасением. Я очень неуютно себя здесь чувствовала, пока вас с Игорем не увидела. А теперь эта сибирская нефть приобрела для меня дополнительный смысл. Теперь это не просто нефть. А и вы тоже. Я имею в виду не какие-то свои женские интересы, а именно — вы, как люди, которым я верю. И каждый раз, когда ты, дурачась, собираешь эти собрания общества верящих, мне так радостно, будто на выпускной вечер иду, и каждый раз я боюсь, что вдруг однажды тебе все это надоест. Серьезно боюсь, потому что очень хочется верить, очень. Я имею в виду искренне верить, а не говорить пустые слова. Мы ведь так много пустых слов говорим, просто страшно становится. Все вроде правильно, но пусто как-то, бесчувственно, привычно. И безостановочно. Будто сами себя уговариваем в чем-то. Талдычим одно и то же. А ведь этого нельзя делать ни в коем случае. Ты не обращал внимания: если о самых высоких и святых вещах говорить часто, они начинают что-то утрачивать от этого? И то же самое, когда приходится говорить вслух о вещах, о которых не хочется говорить громко… О любви, например. Не важно, к чему эта любовь — к человеку ли, к вещи, к идее. Одного моего знакомого в любви к своей жене заставили поклясться на заседании месткома, иначе путевки в международный молодежный лагерь не давали, проверяли моральную устойчивость. Он взял путевку, пришел домой, обнял жену и говорит: «Ну, дорогая, наконец, после стольких лет совместной жизни, признался я в любви к тебе на заседании месткома».

Таинственно оглядываясь по сторонам, появляется В е р м и ш е в.

Кто это? А-а-а… Сочувствующий… Не нравится он мне.

Салаев смеется.

В е р м и ш е в. Добрый вечер, Фарид. У меня к вам конфиденциальный разговор.

А н я. Я пошла. (Уходит.)

В е р м и ш е в. Очень милая девушка… Как вы съездили?

С а л а е в. Прекрасно.

В е р м и ш е в. Прибавилось материалов в вашей папочке?

С а л а е в. Прибавилось.

В е р м и ш е в. Восхищаюсь вашей целеустремленностью. Это редкое качество среди современной молодежи. А знаете, почему вы такой целеустремленный?

С а л а е в. Нет.

В е р м и ш е в. Потому что вы талант. Это видно невооруженным глазом. И поэтому вас не любят. Посредственность не терпит таланта и пользуется любым случаем, чтобы его уничтожить.

С а л а е в (улыбаясь). Кто это меня так не любит? Что-то вы преувеличиваете, Григорий Александрович.

В е р м и ш е в. Ни в коем случае! Я говорю только на основании фактов, железных фактов. Я бухгалтер и давно знаю, как могут пострадать за любое преувеличение. Но вы правы, человек я горячий, очень горячий — что есть, то есть — и всю жизнь из-за этого страдаю. Мы с вами похожи в этом смысле.

С а л а е в (продолжая улыбаться). С той только разницей, что мне не пришлось за это страдать.

В е р м и ш е в. Это потому, что вы молоды. Ох, как вы молоды! Вы сами этого не знаете, как вы молоды и талантливы. А я знаю, я вижу, я чувствую это сердцем, потому что наши сердца бьются с одинаковой частотой. Вы улыбаетесь! Конечно, вам смешно, что старик Вермишев, которого все считают подхалимом перед начальством, говорит вам такие вещи. А кто сделал меня подхалимом? Кто сделал из орла сороку? Они. Если бы вы увидели в жизни, сколько видел я, — не дай вам бог, — вы бы тоже своей тени боялись. Вы не знаете, что за люди сидят в нашей конторе и руководят нами! Разве это люди, которые должны возглавлять разведку сибирской нефти? Что они понимают в геологии? Ничего. Я простой бухгалтер и то понимаю, что ничего. И все понимают. Но молчат, потому что боятся. И я тоже боюсь. А что делать? Я маленький человек. А вы не молчите, и за это я вас люблю. Вы говорите громко то, что я говорю в своей душе. И когда я слышу ваш голос, который говорит правду, я радуюсь, что вы есть, и я думаю: какой это прекрасный молодой человек! Ему еще не подрезали крылья, и потому он парит в воздухе, как орел, и смотрит на этих маленьких людей и их неразумные дела сверху. Но он не знает, бедный, что с ним могут сделать за то, что он умней других и не скрывает этого, какие опасности его ждут в жизни. Поэтому тебе, старый, надо держаться подальше от этого молодого человека, если хочешь дожить свой век спокойно. Так я себе говорю, так я себе внушаю, но, как видите, я здесь, с вами. (Оглядывается.) Хотя я должен откровенно признаться вам — я очень боюсь.

С а л а е в (смеется). Чего вы боитесь, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в. Всего.

С а л а е в. Это я знаю. Чего вы боитесь сейчас, здесь, в эту минуту?

В е р м и ш е в. Вы знаете, что сказал Кантей сегодня в конторе?

С а л а е в. Знаю.

В е р м и ш е в (разочарованно). Так вы знаете? Кто же это меня опередил? Невозможно жить среди этих людей, такие все сплетники. А я бежал через весь поселок, чтобы вы услышали об этом из первых уст. Я присутствовал при первом разговоре. Хотите, перескажу вам все слово в слово, вы же знаете, что у меня память лучше любого магнитофона.

С а л а е в. Нет. Спасибо.

В е р м и ш е в. Жаль… Что же вам тогда рассказать? Вы были в отъезде двадцать один день?

С а л а е в. Да.

В е р м и ш е в. Хотите, я вам расскажу все, что произошло здесь за время вашего отсутствия, чтобы вы были в курсе дела?

С а л а е в (улыбаясь). Спасибо. Но это займет слишком много времени.

В е р м и ш е в (умоляюще заломив руки). Я отберу только самые интересные для вас факты.

С а л а е в. Спасибо, не надо.

В е р м и ш е в. Ну, прошу вас, не откажите мне, это единственно, чем я могу быть вам полезен. Не лишайте меня такой возможности.

С а л а е в. Ну ладно. Рассказывайте, но только то, что впрямую связано с делом, без сплетен.

В е р м и ш е в. Хорошо. О том, что они поругались, вы знаете?

С а л а е в. Это мне неинтересно. Дальше!

В е р м и ш е в. Кареву срезали военную пенсию.

С а л а е в (прерывает). Это тоже неинтересно. Дальше.

В е р м и ш е в. Пришел приказ Главгеологии о реорганизации нашего треста.

С а л а е в. Это интересно.

В е р м и ш е в (оживляясь). Теперь мы будем подчиняться территориальному геологическому управлению. Повысятся соответственно ставки в аппарате управления, и Карев будет…

С а л а е в. Это неинтересно.

В е р м и ш е в (закатив глаза, роется в памяти). Письмо о лимитах на автомобили пришло после вашего отъезда?

С а л а е в. Это меня не интересует.

В е р м и ш е в. Ожидается комиссия из Москвы.

С а л а е в. Какая комиссия?

В е р м и ш е в. По решению экспертно-геологического совета Министерства геологии. Голубой забил панику. Его брат…

С а л а е в. Это неинтересно.

В е р м и ш е в (хватает его за рубашку). Умоляю, разрешите, расскажу, это очень интересно.

С а л а е в. Мне это неинтересно. Я не хочу слушать ничего, что впрямую не связано с делами экспедиции.

В е р м и ш е в. Но это мне интересно. Прошу вас. Хоть раз разрешите рассказать вам то, что мне интересно.

С а л а е в (смеется). Я понимаю, что поступаю с вами жестоко, Григорий Александрович, но разрешить не могу.

В е р м и ш е в (очень огорченно). Жаль. Вот вы отказываетесь, а они выслушивают все, их все интересует, кто чем занят. Вы, конечно, благородный человек…

С а л а е в. Какое уж тут благородство, просто спать пора.

В е р м и ш е в. Намек понял, убегаю. Но вы верите, что я им ничего про вас не рассказываю?

С а л а е в. Верю.

В е р м и ш е в (оглядываясь). Не исключено, что они еще сегодня зайдут к вам. Из-за болтовни Кантея. Карев — не знаю, а Голубой — точно, зайдет. Прошу вас, будьте сдержанны. Не горячитесь.

С а л а е в. Хорошо.

В е р м и ш е в. Вы думаете, наверное, что я просто сплетник, да? Поэтому я к вам прибегаю. Вы так думаете, да? Это неправда, клянусь вам, мне есть кому рассказывать. Но душа толкает меня в вашу сторону. Я маленький человек и боюсь всего, но я хочу, чтобы у вас в жизни был успех. Большой успех. Потому что вы этого заслуживаете. Вы талант, и мне хочется принести вам хоть какую-нибудь пользу. Вы мне верите?

С а л а е в. Верю, Григорий Александрович.

В е р м и ш е в. Я никогда не сплетничал во вред хорошим людям. Честное слово. Ну, я побежал. (Озираясь по сторонам, идет по направлению к поселку. Увидев А н д р е я, К у р м а н а е в а и С а ш у, шарахается и хочет спрятаться, потом, поняв, что уже замечен, останавливается.)

Салаев, взяв со стола папку, идет к своему балку.

А н д р е й. Ты от кого прячешься, Вермишев?

В е р м и ш е в. Я не прячусь. Зачем мне прятаться, споткнулся просто. (Саше.) Ну как, понравился вам наш поселок?

А н д р е й. Это не твое дело. Ты лучше скажи, что сказали Голубой и Карев. Уволят Кантея или нет?

В е р м и ш е в (шепотом). Тише говори. Уволят. С тобой не хотят связываться.

А н д р е й. И правильно делают… Ну, беги, беги… Я вижу, ты торопишься.

В е р м и ш е в. Да… Спокойной ночи. (Поспешно уходит.)

К у р м а н а е в (берет со стола баночку). Надо медвежий жир попить.

Саша с интересом наблюдает за ним.

А н д р е й (Курманаеву). Отвернись.

Из балка выходит У л а н о в.

У л а н о в. Андрей, поди-ка сюда.

А н д р е й. Ты чего дома засел, Матвеич? Может, козла забьем? (Подходит к Уланову.)

У л а н о в (глядя в сторону). Вот что, Андрюха, кончай эту историю… ну, эту, с Кантеем… пусть работает.

А н д р е й. То есть как это?

У л а н о в. Ну, прогулял день… Черт с ним. Всякое бывает. Может, и вправду заблудился.

А н д р е й. Да что ты говоришь, Матвеич? Что это, первый случай, что ли? Вспомни, что он на буровой откалывает.

У л а н о в. Помню я все. (Через силу заставляет себя сказать.) Короче — нельзя, чтобы он уехал отсюда.

А н д р е й. Почему нельзя? Да ты не знаешь, какая это гнида! Поверь, нету другого выхода, Матвеич. Должен он уехать. И не надо его жалеть. Не стоит он того. Ты просто многое не знаешь.

У л а н о в (после долгой паузы). Знаю я все… Уедет она с ним, понимаешь?

А н д р е й (растерянно). Как уедет?

У л а н о в. Сейчас сказала: «Если прогоните, брошу тебя и уеду с ним». А я не могу без нее, Андрюха… Сходи в контору, прошу тебя. Скажи там, что ничего против него не имеешь, или что-нибудь другое придумай. Ну, в общем, чтобы не увольняли его. Понял?

А н д р е й. Понял.

Уланов уходит в балок. Курманаев, разинув рот, ждет, когда из банки, которую он держит над головой, потечет наконец струйка загустевшего жира. В своем балке Салаев рассматривает куски битума.

(Курманаеву.) Кончай свои процедуры. Пошли. Мне в контору надо.

С а ш а. Я тоже с вами.

Появляются Г о л у б о й и А н я; она несет перевязанную веревкой картонную коробку.

Г о л у б о й. Что же все-таки в этой коробке, Бекетова?

А н я. Вы бы вместо того, чтобы вопросы задавать, помогли мне.

Г о л у б о й. Она что, тяжелая?

А н я. Уже не имеет значения. (Опускает коробку на землю.)

Г о л у б о й (Андрею и остальным). Добрый вечер, товарищи.

А н д р е й. Добрый. А я как раз в контору собрался. Дело к вам есть.

Г о л у б о й. Собрался, так иди.

А н д р е й. Может быть, мы здесь с вами поговорим?

Г о л у б о й. Пора бы знать, Краснов, что я о делах на улице не разговариваю.

А н д р е й. А Карев в конторе?

Г о л у б о й. Этого я не знаю.

А н д р е й. Ну ладно, проверим на месте. (Уходит.)

Саша и Курманаев следуют за ним. Курманаев продолжает на ходу пить жир. Голубой провожает его осуждающим взглядом.

Г о л у б о й (показывая на коробку). И что вы с ней здесь будете делать?

А н я. Скоро узнаете. Не старайтесь опережать события.

Г о л у б о й. Я не опережаю, не волнуйтесь. Салаев! Салаев!

Салаев выходит из балка.

С а л а е в (сухо). Чем могу служить?

Г о л у б о й. К вам гостья. (Показывает на Аню.)

А н я (Салаеву). Я подожду тебя в балке, только не задерживайся. (Уходит в балок.)

Г о л у б о й. У меня к вам разговор.

С а л а е в. Слушаю вас.

Г о л у б о й. Стало известно, что вы занимаетесь с рабочими экспедиции нежелательными разговорами.

С а л а е в. Можно конкретнее?

Г о л у б о й. Вы, как человек образованный, должны понимать, насколько вредны разговоры, мешающие нормальному течению работы экспедиции и деморализующие персонал.

С а л а е в. Нельзя ли конкретнее?

Г о л у б о й. Почему вы убеждаете рабочих в том, что здесь нет нефти?

С а л а е в. Потому что я считаю, что ее здесь нет.

Г о л у б о й. Ваше мнение никого не интересует, Салаев. И держите его при себе.

С а л а е в. Я привык говорить то, что думаю.

Г о л у б о й. Напрасно. Я к вам хорошо отношусь, Карев тоже. Поэтому мы решили на этот раз не придавать значения вашим словам, тем более что сообщил нам их человек достаточно скомпрометированный, но в будущем вам следует быть более осторожным в своих высказываниях.

С а л а е в. Я добросовестно выполняю свою работу. Но не считаю нужным скрывать свои сомнения по поводу результатов этой работы. Я действительно не верю в то, что в этом районе есть нефть.

Г о л у б о й (снисходительно усмехаясь). А где она есть? Может быть, в вашем Тургуте?

С а л а е в. Хотя бы.

Г о л у б о й. Вы что, действительно уверены в том, что она там есть?

С а л а е в. Да, уверен.

Г о л у б о й. Интересно. А почему именно там, а не где-нибудь в другом месте?

С а л а е в. Я был там в двух экспедициях.

Г о л у б о й. Студентом?

С а л а е в. Да.

Г о л у б о й (смеется). А может быть, в Сибири вообще нет нефти? Что тогда? Я лично далеко не убежден в том, что она есть. Но работа есть работа. Мы государственные служащие и должны выполнять возложенные на нас обязанности независимо от наших настроений и мнений.

С а л а е в. Я придерживаюсь другой точки зрения.

Г о л у б о й. На что?

С а л а е в. На все.

Г о л у б о й. Салаев, я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать чьи-то мнения. Еще раз повторяю: это ваше глубоко личное дело — ваши точки зрения. Запрячьте их поглубже и поменьше высказывайтесь, чтобы не очень обращать на себя внимание…

С а л а е в (подчеркивая каждое слово). В этом районе, где сейчас ведет разведочные работы наша экспедиция, нефти нет. Что же касается Сибири вообще, то, в отличие от вас и многих людей, я абсолютно убежден в том, что нефтяные запасы ее огромны и рано или поздно будут обнаружены. Я в это верю. А если бы не верил, то дня лишнего здесь не прожил бы.

Г о л у б о й. Слушайте, Салаев, не стройте из себя Зою Космодемьянскую. Сейчас не война. Работайте, как все, и нечего выпендриваться. Это не вашего ума дело, есть в Сибири нефть или нет. Еще раз повторяю: ваше или даже мое мнение никого не интересует, для этого существуют государственные органы. Они решают эти вопросы, а наше с вами дело — выполнять их решения независимо от того, нравятся они нам или нет. Что же касается тайных собраний, которые вы здесь проводите с рабочими и служащими экспедиции, то это уже выходит за рамки вашего личного мнения или точки зрения и похоже на прямой саботаж. Насколько мне известно, революция у нас в стране уже совершена, так что вы лучше бросьте ваши штучки и не стройте из себя вождя пролетариата и гения какого-то, а не то все это может для вас плохо кончиться. Очень плохо. Предупреждаю вас в последний раз.

С а л а е в (приближается к Голубому). Я думал, ты просто дурак, а ты, оказывается, еще и… А ну, пошел отсюда!

Голубой пятится от идущего на него Салаева. Аня из балка с тревогой наблюдает за происходящим.

Г о л у б о й. Спокойней, спокойней!

С а л а е в. Жаль, что избить тебя нельзя. В тюрьму посадишь. С каким удовольствием расквасил бы я твою рожу, чтобы поняли наконец ты и тебе подобные, что угрозами и страхом ничего хорошего от людей не добьешься.

Аня выскакивает из балка и бежит к Салаеву.

А н я. Фарид, остановись! (Хватает его за руку.)

Г о л у б о й. Успокойте его, Бекетова. Он нервный, оказывается.

С а л а е в. Пошел отсюда, я тебе говорю!

Г о л у б о й. Иду, иду. Успокойтесь. Психопат какой-то. (Поспешно уходит.)

А н я. Ну, успокойся, пожалуйста. Ну что ты так бесишься? Из-за какого-то дурака.

С а л а е в. Да не дурак он, поймите же вы! И не в нем одном дело! Сотни тысяч таких во всем мире, сотни тысяч… И всегда будут…

А н я (улыбаясь). Ну зачем же так обреченно? На тебя это не похоже. А перевоспитание?

С а л а е в. Если бы можно было так легко формировать человека, он давно исчез бы как вид, так же, как исчезли мамонты и другие ископаемые существа. В том-то и дело, что человек стоек во всех своих качествах, и в самых прекрасных, и в самых низменных. И всегда были и будут Юлиусы Фучики, Зои Космодемьянские и Коперники. И толкает их на подвиг любовь к людям. Любовь к людям, накапливаемая из поколения в поколение. Но такие, как Голубой, тоже сложившийся и определенный тип. Тип — что прикажут, то и сделаю. Буду гуманным, если так принято вокруг, если выгодно, буду убежденным, если есть на это спрос, буду жестоким, если это требуется. Буду, буду, буду всем, кем угодно, лишь бы выжить, лишь бы преуспевать, лишь бы обогнать других.

А н я. Да успокойся ты, возьми коробку.

Салаев послушно поднимает с земли коробку.

С а л а е в. Что это за коробка?

А н я. В ней мои вещи.

С а л а е в. Какие вещи?

А н я (спокойно). Внизу посуда кое-какая и книги. Сверху белье… В общем, то, что нужно на первое время… Я решила остаться у тебя.

Салаев кладет коробку на землю.

Не знаю, как ты к этому отнесешься, но я больше не могу без тебя.

С а л а е в (после паузы). Ты, очевидно, не очень представляешь себе, что означает твое решение.

А н я. Мне все равно, что означает.

С а л а е в (подходит к Ане, берет ее за руку). Слушай, ты и вправду не понимаешь, что значит жить с таким человеком, как я. Голубой ведь не первый и не последний, кто говорит мне слова предосторожности. И как это ни грустно, кое-что из того, что говорят эти люди, соответствует истине. Тебя действительно ждет со мной трудная жизнь. И начнется она с завтрашнего утра, когда ты выйдешь из этого балка. Наш поселок как маленькая деревня, и завтра утром уже все будут знать и горячо и долго обсуждать тот факт, что ты стала моей любовницей. Называться это будет именно так и никак иначе, потому что всем здесь известно, что у меня есть семья.

А н я. Мне абсолютно все равно, как я буду называться.

С а л а е в. И мне тоже. И прости меня за то, что я веду сейчас эти разговоры. Но мой долг — предостеречь тебя, потому что, еще раз повторяю, я не собираюсь прожить тихую, мирную жизнь и буду наверняка в будущем не однажды сильно бит. Я это знаю сейчас, заранее, и потому не могу не предупредить тебя.

А н я. Спасибо.

С а л а е в. Ты не испугалась?

А н я. Нет. (Обнимает его.)

С а л а е в. Ты храбрый человек…

З а н а в е с.

Ж у р н а л и с т записывает на диктофон рассказ П л а н о в и к а.

П л а н о в и к (с пафосом). Я работал с Фаридом Керимовичем Салаевым еще в Верхне-Правдинской экспедиции с октября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года — три года и четыре месяца, — пока он не перешел на работу в главк. Он был начальником экспедиции, я — заместителем начальника планового отдела. Я очень хорошо помню, как все происходило… Фарид Керимович в Верхне-Правдинск сразу после Тургута приехал. В октябре тысяча девятьсот шестьдесят четвертого это было. У меня фотография есть, как первые три десятка человек на берег высаживаются там, где сейчас Верхне-Правдинск стоит. И я вместе с ними. Тогда это только название было — Верхне-Правдинск, — голое место, ничего нет, лес да холмы. А через два года там уже двадцать шестнадцатиквартирных домов стояли с паровым отоплением, водой и газом. Фарид Керимович сразу добился, чтобы Бобровский лесоучасток нашей экспедиции подчинили, после этого, конечно, вырубку леса с двенадцати тысяч кубов в год до двадцати довели и проблему леса раз и навсегда решили. И пошла стройка. У меня все фотографии сохранились, все до одной. Специально храню как документ для будущего, со временем им цены не будет. А еще две зимы подряд мы чужие барки со стройматериалами конфисковали. Фарид Керимович договаривался с пароходством, чтобы транспорт, который по Иртышу мимо нас идет, на зимовку поближе к нашей пристани ставили. И мы, значит, налетали, составляли акт-опись, чтобы нам потом лишнего не приписали, весь стройматериал конфисковывали и пускали на свое строительство — все равно ему без пользы стоять, пока река не тронется, а нам строить надо. Два раза Фарида Керимовича министерства, чьи грузы были, под суд отдавали. Но к концу года другие экспедиции всегда план по строительству не выполняли, и лишние деньги у них оставались. А чтобы эти деньги не пропали, главк их нам отдавал. Вот мы ими расплачивались. И строили больше, чем все экспедиции, вместе взятые. Рисковали, правда, здорово, но зато городок отгрохали — второго такого нет. Потом, правда, Фарида Керимовича еще раз под суд отдали за вертолеты. Но это уже позже было, года через три, когда мы стадион построили. Фарид Керимович договорился там, в обкоме, или еще где, чтобы финал первенства области по футболу у нас в Верхне-Правдинске провели. А тут, как назло, зарядил дождь. А поле у нас, конечно, не травяное и раскисло, огромные лужи образовались, по самое колено, в футбол играть невозможно. Но Фарид Керимович говорит: «Этот матч отменить нельзя, это первый футбольный матч в нашем городе, и он должен состояться». И отдает приказ, чтобы на стадион два вертолета «МИ-8» послали — поле сушить. Чтобы они там, над полем, летали и своими крыльями воду разгоняли. Ну, конечно, приказ Салаева — закон. Три часа они там летали, сушили-сушили — высушили. И матч состоялся. Но кто-то написал в прокуратуру. (Вдруг все с бо́льшим злорадством.) И там решение вынесли, что это незаконно и, значит, Фарид Керимович должен оплатить всю работу вертолетов из своего кармана, потому что вертолеты не для сушки стадиона предназначены, а совсем для других дел. И нарушать никому не положено. Даже если для пользы людей. Потому что если каждый для пользы людей начнет законы нарушать, что же получится? Зачем же тогда нормы всякие существуют, инструкции или положения? А для того, чтобы их соблюдать! А кто не соблюдает, тот должен понести наказание. Вот Фарид Керимович эти деньги и выплачивал. Один оборот винта «МИ-8» стоит шесть копеек, а их там было два, и три часа они там крутились и, может, миллион оборотов сделали — вот и подсчитайте, какая сумма получается! (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Геологический главк. С а л а е в сидит за своим столом. Без стука входят Т и м а н о в с к и й и ж у р н а л и с т.

С а л а е в (Тимановскому). Слушай, Олег Тимофеевич, рассказал бы ты товарищу журналисту о своих подвигах…

Т и м а н о в с к и й (косится на журналиста). Каких подвигах?

С а л а е в (улыбается). Да хотя бы последних…

Т и м а н о в с к и й. Зачем? Не надо. (Незаметно для журналиста делает предостерегающие жесты.)

С а л а е в. Ничего, ничего! (Журналисту.) Только ты, если будешь писать, обязательно фамилии измени, а то неудобно — все же человек орден Ленина имеет. (Тимановскому.) Заодно объясни: зачем собрание хотел сорвать? Неужели так струсил?

Т и м а н о в с к и й (огорченно). Думал, народ не соберется.

С а л а е в. Ну, мне хотя бы этого не говори…

Т и м а н о в с к и й. Воскресенье же было…

С а л а е в. Ну и что?

Т и м а н о в с к и й. Откуда я знал, что полный зал наберется?

С а л а е в. Все ты знал. Просто пытался глупо схитрить.

Т и м а н о в с к и й (вздохнув). Пытался…

С а л а е в. И напрасно. Зачем же хитрить, если прав? (Журналисту.) Олег Тимофеевич, как я уже тебе говорил, начальник самой северной нашей экспедиции. Условия там тяжелые: тундра, метели, морозы. Но они ничего, работают неплохо… И вообще все было в порядке, пока там кляузник один не объявился, экономист, и не начал писать везде и всюду жалобы. Обо всем: о беззаконии, неполадках, аморалке, финансовых нарушениях — обо всем.

Т и м а н о в с к и й (жалобно). Работать стало невозможно. Комиссия за комиссией едет. Жалобы не подтверждаются — все равно едут…

С а л а е в (улыбаясь). Они вначале добром просили кляузника, чтобы перестал писать…

Т и м а н о в с к и й. Полгода уговаривали…

С а л а е в. Ну, а потом, бедные, не выдержали, связали его, собрали вещички, посадили в вертолет и отвезли в Салехард. Там высадили, перечеркнули в паспорте пограничную отметку, чтобы назад не смог вернуться, — экспедиция в погранзоне находится, — и, оставив товарища кляузника в Салехарде, улетели к себе домой.

Ж у р н а л и с т. Связанного?

Т и м а н о в с к и й (обеспокоенно). Зачем связанного? Развязали. И денег много оставили — полный расчет произвели. Все как полагается.

С а л а е в. Но товарища кляузника даже полный расчет не удовлетворил. И как развязали ему руки, дал он тут же телеграмму в Ялту, секретарю ЦК КПСС, — он как раз там, в Ореанде, главу какого-то государства принимал: так, мол, и так, прошу принять по делу особой государственной важности… Кто его в результате принял и принял ли вообще, неизвестно…

Т и м а н о в с к и й. Помощник с ним говорил.

С а л а е в. Но факт то, что позвонили из ЦК КПСС в обком и попросили принять меры против анархиста Тимановского, который самосуды над советскими людьми устраивает…

Т и м а н о в с к и й. А я даже не знал, что они его увезти хотят. Общественность от меня тайком сделала. Дружинники.

С а л а е в. Все ты знал.

Т и м а н о в с к и й. Но приказа такого не давал. Сами придумали… Надоело, в конце концов.

С а л а е в (журналисту). После звонка к ним секретарь обкома вылетел и потребовал, чтобы срочно общее собрание созвали. А товарищ Тимановский начал финтить…

Т и м а н о в с к и й. Боялся, что народ не соберется.

С а л а е в. Но народ собрался.

Т и м а н о в с к и й. Как назло, полный зал набился.

С а л а е в. И все как один выступили в его защиту. (Показывает на Тимановского, смущенно потупившего глаза.)

Ж у р н а л и с т (восхищенно). Прекрасный материал! Да!.. Такое можно было бы написать.

С а л а е в. Вот и напиши.

Ж у р н а л и с т. Ну, что вы! Никогда не напечатают. Вы нашего редактора не знаете…

Т и м а н о в с к и й. И слава богу. Мне сейчас только газеты и не хватает.

Зажигается лампочка на пульте. Салаев берет трубку. Слышен голос секретарши.

Г о л о с с е к р е т а р ш и. Фарид Керимович, он освободился. Соединяю.

С а л а е в. Давай.

Все напряжены. Пауза. Тимановский пытается что-то напомнить Салаеву, но понять его невозможно.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. Да… Слушаю…

С а л а е в. Андрей Николаевич, здравствуйте. Салаев вас беспокоит…

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а (строго). Здравствуйте…

С а л а е в. Андрей Николаевич, я опять по поводу Тимановского. Я понимаю, он виноват, конечно, но все же слишком сурово с ним обошлись. Он же лучший наш начальник экспедиции… Смешно — из-за какого-то кляузника потерять хорошего работника.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. Тимановский исключен из партии решением бюро райкома. И это решение не тема для телефонных разговоров. Свою точку зрения выскажешь на бюро обкома, когда этот вопрос будет стоять в повестке дня.

С а л а е в. Понимаю…

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. Вот и хорошо, что понимаешь. Еще вопросы есть?

С а л а е в. Нет.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. А как обстоят дела с обоснованием плана?

С а л а е в. Мы получили телефонограмму, что обсуждение перенесено на сегодня на четыре часа. Это плохо, потому что мы не успеваем закончить необходимую подготовку.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. Плохо, что ты поднимаешь вопрос большой, государственной важности, недостаточно к нему подготовившись. Показуха и самореклама, которые отличают стиль твоей работы в последнее время, могут принести большой вред делу.

С а л а е в. Андрей Николаевич, если вы имеете в виду телеграмму в Госплан, то… (Срывается и начинает говорить быстро и возбужденно.) Вы же понимаете, что это был единственный выход… Если бы я не дал ее, утвердили бы первый вариант плана, и было бы поздно…

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. Что значит поздно? Что за мальчишеские штучки?! Какие варианты? Речь идет о государственном плане, который разрабатывается и обсуждается в течение нескольких месяцев и под которым в числе других стоит и твоя подпись. Какое ты имеешь право, не поставив в известность организации, отвечающие за этот план, давать телеграмму в Москву! Ты понимаешь, в какое положение ты ставишь область, всех нас? Откуда ты взял эти новые цифры?

С а л а е в. Они не новые. Я уже давно говорил, что у нас заниженные планы. Помните, я же вам тоже говорил. Но конкретно доказать не мог. А сейчас у меня есть полные расчеты. Мы действительно можем дать в восьмидесятом году триста миллионов. Я ручаюсь за это!

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. А почему Журавлев и другие категорически возражают против этой цифры?

С а л а е в. Потому, что они не знают того, что знаю я.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. Это еще надо доказать. И не забывай, что нефть добывает главк Журавлева, а не ваш. Ему давать эти триста миллионов.

С а л а е в. Наш главк занимается разведкой. И мы отвечаем за то, что к восьмидесятому году мы разведаем необходимое для этой цифры количество запасов.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а (звучит мягче). Мне рассказали, как ты там на своей вычислительной машине все рассчитываешь. Но учти — машина машиной, а решать твой вопрос будут люди. Заручись лучше поддержкой начальников экспедиций. Надоел ты всем своими фокусами. Это слишком серьезный вопрос, чтобы поддаваться эмоции. Все специалисты в один голос считают, что твои цифры авантюра.

С а л а е в. Они ошибаются.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. А они считают, что ошибаешься ты… До свидания.

Слышны отбойные гудки. Салаев вешает трубку.

Свет в кабинете гаснет.

Изба, в которой размещается контора геологоразведочной экспедиции. Н е с к о л ь к о ч е л о в е к, и среди них К а н т е й, ждут, когда их примет председатель разведкома.

Между посетителями и тремя столами, за одним из которых сидит В е р м и ш е в, невысокая перегородка. Над Вермишевым висит табличка: «Председатель разведкома». Два других стола свободны. Видна дверь в боковую комнату, где живет начальник экспедиции. Над второй дверью, напротив, надпись: «Радиоузел». Неторопливо перебрав жиденькую стопку бумаг, лежащих на столе, Вермишев поправляет галстук и прическу, придает лицу строгое выражение и начинает прием.

В е р м и ш е в (важно, с нотками усталости). Пожалуйста, прошу, кто первый.

В приемной переглядываются. Кантей идет первым.

А-а-а… Кантеев… Прошу, садись. (Широким жестом указывает на табуретку по другую сторону своего стола.)

Кантей садится. Хмуро молчит.

Ну… Слушаю тебя… Говори, зачем пришел?

К а н т е й (после паузы). Ты что, не знаешь, что ли?

В е р м и ш е в (делает вид, что только сейчас догадывается). А, ты об этом… Понимаю, понимаю… Да-а… (Озабоченно качает головой, вздыхает.) Сложная ситуация… Хоть я и председатель разведкома, но тут помочь тебе не могу… Если бы не Саша, давно бы тебя уволили. Последний раз кто тебя спас?

С а ш а. Поручился за тебя, упросил, чтобы не уволили, взял в свою бригаду. А чем ты отблагодарил? Довел человека до того, что теперь сам требуешь своего увольнения.

К а н т е й. А кто он такой? Такой же помбура, как и я был… Я сколько лет работаю? А он трех лет не работает, а уже давно бурильщиком его сделали. Скоро и мастером сделаете. А я как был помбура, так и остался.

В е р м и ш е в. А кто тебе виноват? Работал бы, как он, тоже рос бы. (Важно.) С тех пор, как сменилось руководство и во главе нашей экспедиции встал Салаев Фарид Керимович, никто не может жаловаться на то, что хороших работников мы не поощряем. И вообще у нас в стране хорошему работнику везде дорога. Вот посмотри. (Роется в стопке бумаг.)

В приемную входят З о я и У л а н о в. На руках Уланова грудной ребенок.

З о я. Ты иди, иди, Петя. Я сама. (Берет у него ребенка.) Народу мало.

Уланов заботливо поправляет одеяльце ребенка, мнется.

(Улыбаясь.) Да иди ты, не беспокойся. Смена скоро, не успеешь.

У л а н о в. Если долго, то ты не жди, хорошо?

З о я. Хорошо. Да меня без очереди пустят. Я же с ребенком.

Уланов уходит, на пороге оглядывается на Зою и ребенка.

В е р м и ш е в (так и не найдя нужную бумагу). Куда подевал, не знаю. (С пафосом.) У нас в стране… ну что тебе объяснять, сам понимаешь, не ребенок. А что касается Саши, то он всего добился своим трудом, голова у него светлая. Он далеко пойдет. Талант.

К а н т е й (с ненавистью). Блат у него. Салаев его толкает, вот весь талант. Подобрал в снегу, а теперь карьеру помогает сделать.

В е р м и ш е в. Но-но-но, ты полегче с такими обвинениями! Поверь моему опыту, один выход у тебя — проси Сашу. Оставит он тебя — оставит, нет — никто с тобой работать не будет.

К а н т е й. А Салаев может ему приказать?

В е р м и ш е в (важно). Салаев теперь все может. Как начальник экспедиции, он обладает всей полнотой власти! Но не захочет. Потому что если уж Саша от тебя отказался…

К а н т е й (встает). Ладно, посмотрим. (Входит в приемную. Видит Зою. Делает шаг к ней. Останавливается.)

Она встает со своего места и, обойдя его, проходит за перегородку. Кантей продолжает стоять посреди приемной.

В е р м и ш е в. А-а-а, Зоечка, здравствуй! Садись, путевочка твоя готова. А ну-ка, а ну-ка, дай взглянуть на этого чудо-ребеночка.

Зоя садится, Вермишев, перегнувшись через стол, разглядывает ребеночка. Кантей продолжает стоять посреди приемной. Посетители смотрят на него. Открывается дверь радиоузла, выглядывает р а д и с т.

Р а д и с т. Фарида Керимовича нет? (Опять скрывается за дверью.)

В е р м и ш е в. На буровой… (Зое.) Вылитый отец, то есть, извини, наоборот, вылитая мать… Очень на тебя похож, Зоечка. А ты как считаешь?

З о я (с любовью глядя на ребенка). Не знаю даже. Глаза мои вроде.

В е р м и ш е в. Твои… И губы твои, а нос отца, то есть, извини, я хотел сказать — не твой… Так. (Садится на свое место, начинает рыться в бумагах.) Сейчас найдем твою путевочку. Шикарное время для отдыха. Бархатный сезон. Море. Воздух. Не жарко. Получишь полное удовлетворение. Вот она. Так… (Что-то пишет.) Пожалуйста. (Протягивает путевку Зое.) Деньги внесла в кассу?

З о я. Вчера еще.

В е р м и ш е в. Да, да, правильно. Света мне сказала.

З о я. Спасибо. (Оглядывается на соседний стол.) А где Света?

В е р м и ш е в. За дровами поехала. Андрей за ней приходил, бегали-бегали тут вокруг столов, потом за дровами поехали.

З о я. Все бегает она от него. (Улыбается.)

В е р м и ш е в. Она девушка с характером. Дитя тайги.

Кантей поворачивается и идет назад, за перегородку. Вермишев смотрит на него с подчеркнутым недоумением.

В чем дело, Кантей? Мы с тобой все выяснили, по-моему? Входишь без стука. Я же занят. У меня посетитель, прием идет.

К а н т е й (глядя на Зою). Выйди отсюда.

В е р м и ш е в. Что?

К а н т е й. Выйди отсюда, говорю. Мне поговорить с ней надо.

В е р м и ш е в. Не понимаю…

Кантей, продолжая смотреть на Зою, берет Вермишева за плечо и стаскивает со стула.

Осторожно, осторожно! Что за странная манера?.. (Поспешно пройдя через приемную, выскакивает за дверь.)

Посетители провожают его удивленными взглядами. Кантей подходит к Зое.

К а н т е й. Ну, что скажешь?

З о я. А что тебя интересует?

К а н т е й. Как ты живешь?

З о я (спокойно). Спасибо, живу понемножку. А как ты?

К а н т е й (показывая на ребенка). Мой?

З о я. Мой.

К а н т е й. Понятно. Что же ты прячешься от меня? Вроде ничего плохого я тебе не сделал? Жили-жили — и вдруг все, будто и не было меня.

З о я. Ребенок у меня родился.

К а н т е й. Это я знаю. В больницу к тебе ездил.

З о я (искренне). Спасибо. Передавали мне и передачи, и записки.

К а н т е й. Я думал: выйдешь — вместе жить будем. А ты опять к нему пошла.

З о я. Я от него не уходила.

К а н т е й. Но со мной-то жила?

З о я. Жила.

К а н т е й. А теперь что?

З о я. А теперь не буду.

К а н т е й. Почему не будешь?

З о я. Ребенок у меня… Неужели не понимаешь? Много я глупостей наделала в жизни, а теперь нельзя. Ребеночка надо растить. (Встает, хочет пройти мимо Кантея.)

К а н т е й. Стой.

З о я. Что тебе надо?

К а н т е й. Этот ребенок мой, потому нам теперь надо вместе жить. Едем со мной. Все будет, как ты хочешь.

З о я. Что, опять гонят?

К а н т е й. Да.

З о я (мягко, после паузы). Не поеду я с тобой никуда. Мне ребеночка моего растить надо. А здесь мне легче всего. Здесь мне люди помогут.

К а н т е й. Значит, не поедешь?

З о я. Нет.

К а н т е й. Ну, смотри! Пожалеешь еще… все пожалеете! (Круто повернувшись, уходит.)

Чуть погодя, перепеленав ребенка, уходит Зоя. Навстречу ей входят С а л а е в, В е р м и ш е в и С а ш а. Здороваются.

В е р м и ш е в (на ходу). Товарищи, не ждите, сегодня приема не будет.

П о ж и л о й п о с е т и т е л ь. И после обеда не будет?

В е р м и ш е в. Я, по-моему, по-русски сказал.

Салаев, Саша и Вермишев заходят за перегородку. Садятся. Посетители расходятся.

С а л а е в (Вермишеву). Аня не приходила?

В е р м и ш е в. Нет.

С а л а е в. А Света где?

В е р м и ш е в. За дровами поехала с Андреем. Он тут опять бегал за ней. Саша, я тебе совет хочу дать. Может быть, простишь Кантея? Год ты с ним возился — прости еще раз.

С а ш а. Тут дело не в прощении. Работать с ним невозможно. Бригаду разлагает.

С а л а е в. Значит, ты твердо решил выгнать его?

С а ш а. Да.

С а л а е в. Придется уволить. Больше ему не с кем работать. Ты был последним.

С а ш а (усмехнувшись). Угрожает мне.

В е р м и ш е в (возмущенно). И это после того, что ты для него сделал! (С любопытством.) А как он угрожает? Что говорит?

С а ш а. Глупости разные. «Плакать по тебе будут», — говорит и еще другую чепуху.

Из радиоузла выходит р а д и с т.

Р а д и с т (Салаеву). Радиограмма от главного геолога.

С а л а е в. Когда пришла? (Читает радиограмму, даже при его умении владеть собой заметно, что он взволнован.)

Р а д и с т. Только что.

В е р м и ш е в. Саша, тебе надо жениться.

С а ш а. Собираюсь.

В е р м и ш е в. А мне собрание надо провести.

С а ш а. Это посложней, чем жениться.

Разговаривая с Вермишевым, Саша пытается по выражению лица Салаева что-либо понять про содержание радиограммы. Видно, что он, как и Салаев, очень ждал ее. Спокойствие Вермишева можно объяснить лишь тем, что Салаев и Саша что-то от него скрывают.

В е р м и ш е в. Вот ты смеешься, а я уже месяц голову ломаю, не могу тему придумать.

С а ш а. Какую тему?

В е р м и ш е в. Собрания. Повестку дня. Чтобы интересно было и вместе с тем значительно. Я же потом протоколы в местком управления отправляю. Надо произвести там хорошее впечатление.

Салаев возвращает радиограмму радисту. Тот уходит.

С а л а е в (улыбаясь, Саше). А на ком ты собираешься жениться? (Легким кивком головы дает Саше понять, что доволен радиограммой.)

В е р м и ш е в. У него невеста в Москве есть.

С а л а е в (Саше). Правда?

С а ш а (улыбаясь, Салаеву). Да… Скоро должна приехать.

В е р м и ш е в. Что пишет главный геолог?

С а л а е в. А вам все надо знать?

В е р м и ш е в (обижаясь). Если это секрет, то не надо. Пожалуйста. От меня все здесь скрывают. Можно подумать, что я враг.

С а л а е в (улыбаясь). Ну ладно, не обижайтесь. (Саше.) Теперь можно всем об этом объявить. Тимановский был послан мною в Тургут для предварительного выбора места нашей будущей базы. В радиограмме он сообщает, что уже отбил точки для буровых и вернулся в управление.

В е р м и ш е в (поражен). Как в Тургут? А я ничего не знал…

С а л а е в. Вот и узнали! Когда в Тургуте стало известно, зачем приехал Тимановский, сбежался весь поселок. Сам секретарь райкома сопровождал его везде и убеждал в том, что мы обязательно найдем там нефть. Для них это означает новую жизнь.

С а ш а. И для нас тоже.

В е р м и ш е в (растерянно). А что в управлении?

С а л а е в. Пока нормально. Подробностей не знаю. Жду Тимановского. Он уже доложил им о результатах поездки. Их пугает расстояние — тысяча двести километров действительно не шутка. Но то, что район, в котором мы сейчас ведем разведку, малоперспективный, это они уже поняли.

С а ш а. Значит, скоро переезжаем?

С а л а е в. Я думаю, что да.

С а ш а. Наконец-то! Три года ждали этого дня.

С а л а е в (улыбаясь). Кто три, а кто и больше.

В е р м и ш е в (испуганно). А вдруг там нет нефти?

В контору входит К а н т е й, проходит за перегородку.

С а л а е в (Кантею). Ты ко мне?

К а н т е й. Да.

С а л а е в. Слушаю тебя.

К а н т е й (хмуро). Меня нельзя увольнять. Мне ехать некуда.

С а л а е в. Это уж пеняй на себя. Кто виноват, что никто с тобой работать не хочет? В другую бригаду я тебя направить не могу, а в этой… не знаю… (Смотрит на Сашу.) Может, оставят тебя?

С а ш а (жестко). Это исключено. Бригада знает о моем решении, и отменять его я не могу.

С а л а е в (Кантею). Ну вот, видишь.

С а ш а. Еще месяц назад было не поздно. Я предупреждал, что подожду еще один месяц, не больше: будет работать, как все, — оставлю в бригаде, нет — выгоню.

К а н т е й (взрывается). А кто ты такой, чтобы судьбу мою решать? «Свечи» со мной таскал, а теперь начальника из себя строишь?

С а ш а (Салаеву). Мое решение окончательно, а там как знаете. (Уходит.)

С а л а е в (Кантею). Придется уволить — больше тебе работать не с кем.

К а н т е й. Мне ехать некуда.

С а л а е в. В Сибири работы навалом, куда угодно можешь поехать.

К а н т е й. Мне здесь надо быть, у меня причина есть.

С а л а е в. А есть причина, работать надо было нормально…

К а н т е й. Значит, увольняете?

С а л а е в. Да.

К а н т е й (сквозь зубы). Ладно. (Уходит.)

В е р м и ш е в. Вот пристал, как банный лист. Это он из-за Зои уезжать не хочет.

С а л а е в. Жалко его, хоть и подонок.

В е р м и ш е в. Еще какой… Фарид Керимович, что же все-таки с собранием делать?

С а л а е в. В каком смысле?

В е р м и ш е в. Надо же собрание провести, месяц уже, как я председатель разведкома, а собрания еще не было.

С а л а е в. Ну, проводите, кто вам мешает?

В е р м и ш е в (уныло). А тема? Я же не могу просто собрание собрать? (С пафосом.) Первое собрание! Оно должно быть на уровне. Чтобы и здесь, и там (показывает на потолок) поняли, с кем имеют дело. Я по ночам плохо сплю, все думаю. Ничего не могу придумать.

С а л а е в (улыбаясь). Следите за жизнью, Григорий Александрович. Жизнь сама подскажет вам тему.

В е р м и ш е в. Правда?

С а л а е в. Абсолютно.

В е р м и ш е в. Знаете, что я еще хотел сказать вам?

С а л а е в. Нет, не знаю.

В е р м и ш е в. Как старший по возрасту, хочу дать совет. Мне кажется, вы себя неправильно держите с людьми. Не как начальник экспедиции. Вот Саша… хороший парень… Я знаю, вы его любите, я тоже к нему прилично отношусь, но как он с вами разговаривает? Как будто вы не начальник его, а товарищ. То, что он подражает вам во всем, может, даже это неплохо, когда с другими, но он и с вами так же держится — второй Салаев, смешно даже. Я давно хотел сказать вам. Вы не смейтесь. У меня большой опыт. Я всю жизнь с начальством имел дело. Это все не просто. Тут целая наука, как себя вести с людьми, как держаться, как приказывать, как благодарить. Люди быстро наглеют, если быть с ними на равных; они дистанцию должны чувствовать. Вот с Игорем вы правильно поступили. Это мудро.

С а л а е в (удивленно). А как я с ним поступил?

В е р м и ш е в (увлеченно). Я знаю историю всяких дворцовых переворотов очень хорошо. Часто кое-кто из ближайших сподвижников того, кто пришел к власти, оказывается обойденным. Их никуда не назначали, не повышали, не награждали, и даже наоборот — очень часто они впадали в немилость. Почему? Или потому, что они сделали уже свое дело и теперь не нужны. Или потому, что не могли идти в ногу со временем и оказывались, как говорится, не на уровне современных требований. Или, что самое худшее, из-за того, что становились опасными! Слишком много знали.

С а л а е в. Это все интересно, Григорий Александрович, но какое это все имеет отношение к нам, к нашей экспедиции, ко мне, к Игорю?

В е р м и ш е в (торжественно). Самое прямое. Вы правильно сделали, что, став начальником экспедиции, не назначили его главным геологом! На этой должности нужен хороший исполнитель, а Игорь на правах друга оспаривал бы каждый ваш приказ.

С а л а е в. Слушайте, Вермишев, если бы я не знал, что вы по сути своей хороший и добрый человек, то, слушая вашу болтовню, мог бы подумать, что вы мерзавец.

В е р м и ш е в (наивно). Но почему? Я же считаю, что вы правильно поступили. Здесь вы проявили себя как мудрый политик. А с Сашей — нет. И с многими другими тоже. Вы слишком с ними миндальничаете.

С а л а е в. А с вами?

В е р м и ш е в (увлечен и не замечает злости в голосе Салаева). Ну, я особый случай! Я абсолютно не опасен для вас. И вы знаете, что я предан вам душой и сердцем! (Вдруг понимает, что Салаеву не нравится то, что он говорит.)

С а л а е в. Вы кончили, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в. Да, пожалуйста.

С а л а е в. Я с интересом выслушал вашу теорию переворотов. Но должен огорчить вас — она не всегда соответствует истине. Я назначил главным геологом не Игоря, а Тимановского только потому, что он гораздо более опытный геолог-практик. Только поэтому! Понятно вам?

В е р м и ш е в (упавшим голосом). Понятно.

С а л а е в. Что же касается вас, то ваша должность, как вам, наверное, известно, выборная. И не забывайте о том, что после выборов бывают перевыборы. И тут уж никакие государственные перевороты не помогут, если окажется, что вы плохой председатель разведкома. Это вам тоже понятно?

В е р м и ш е в. Да.

С улицы слышен голос Ани.

Г о л о с А н и. Тащи машинку. Я буду дома. (Входит в контору.)

В е р м и ш е в. Я пойду.

А н я. Что вы такой унылый, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в. Жизнь сложная штука, Анечка. (Уходит.)

А н я (Салаеву). Что это с ним?

С а л а е в. Да ну его, чушь мелет. (Встает, подходит к Ане, обнимает ее.) Глупые теории излагает, по которым получается, что я намеренно не назначил Игоря главным геологом, чтобы он мне конкуренции не оказывал. Представляешь?

А н я. Есть новости от Тимановского?

С а л а е в. Радиограмма. Пока все нормально. Должен скоро приехать.

А н я. Ты поел?

С а л а е в. Да.

А н я. Пусти, я пойду умоюсь. (Уходит в их комнату.)

С а л а е в (громко). Слушай… Я сейчас подумал: а вдруг и у Игоря могут быть какие-нибудь сомнения в связи с назначением Тимановского?

Г о л о с А н и (после паузы). Не знаю. Не думаю. (Появляется в дверях с полотенцем в руке.) Да Игорю и не до этого сейчас. Он весь в диссертации.

С а л а е в. Это точно. С ним и говорить уже трудно — весь набит эрудицией и информацией.

А н я. Он много читает.

С а л а е в. Это хорошо. Это как раз то, чего нам не хватает.

А н я. Он сейчас придет. Печатать будем на машинке.

С а л а е в. При одной мысли, что рано или поздно и мне придется этим заниматься, тошно становится. Эти введения, обзор литературы, обоснования, описания, выводы — жуть.

А н я. А ему это нравится.

С а л а е в. Я тоже обратил внимание. Все-таки по духу он больше ученый, чем практик.

А н я. И неизвестно, что лучше.

С а л а е в. Лучше — что больше нравится. Что ты так рано вернулась?

А н я. Тебя это интересует как начальника экспедиции?

С а л а е в. Просто рад. Мы так мало общаемся, хотя и рядом все время… Ну ничего, вот махнем летом куда-нибудь и ничего не будем делать, только друг на друга смотреть. Времени будет уйма — три отпуска, представляешь?

А н я (устало). Не фантазируй.

С а л а е в. Почему? Хотя да… Ну, дней на десять — пятнадцать мы же сможем махнуть?

А н я. Не знаю.

С а л а е в. Махнем обязательно. И мне родителей надо проведать. Знаешь, как хорошо у нас на даче! Песок, солнце, скалы, море рядом. Представляешь?

А н я. Представляю.

В контору входит И г о р ь. В руках у него пишущая машинка и несколько папок.

А вот и Игорь.

И г о р ь (Салаеву). Не нервничай, печатать мы будем после окончания рабочего дня.

С а л а е в. Да хоть весь день. Все равно переезжаем.

И г о р ь. Тимановский приехал?

С а л а е в. Жду с минуты на минуту.

А н я (Игорю). Поставь сюда.

И г о р ь (опустив машинку на один из столов). От Смоленцева письмо пришло.

С а л а е в. Что пишет?

И г о р ь. Членкором его избрали. Я послал ему пару статей.

С а л а е в. Ну и как?

И г о р ь. Очень понравилось.

С а л а е в. Поздравляю.

И г о р ь. Ориентировочно назначили защиту на ноябрь.

С а л а е в. Да, тебе этот переезд осложнит жизнь.

И г о р ь. Осложнит — не то слово.

А н я. Я уже говорила Фариду.

С а л а е в. Да я и сам понимаю. Ничего, поможем тебе как-нибудь выкрутиться.

И г о р ь. Не уверен.

С а л а е в. А я уверен. (Смотрит на часы.) Ну, я пойду послушаю радио. (Уходит в радиоузел.)

И г о р ь (негромко). А почему ты сказала, чтобы я принес ее сюда? (Показывает на машинку.)

А н я. Нельзя же каждый вечер торчать у тебя… Ничего, он собирается поехать в пароходство.

И г о р ь. Во сколько?

А н я. Не знаю… На весь вечер, по-моему…

И г о р ь. Тимановский что-нибудь сообщил новое?

А н я. Вроде все там в порядке.

Она возится с машинкой. Игорь обнимает ее за плечи.

(Как и все, что было сказано ею в этой сцене, ровным, будничным тоном.) Не надо. Здесь не надо.

Игорь отходит от нее.

(Безразлично.) Ты обиделся?

И г о р ь. Ну что ты? Как я могу на тебя обидеться?

А н я. Я не могла и сегодня уйти из дома.

И г о р ь. Я понимаю.

А н я (после паузы). Если хочешь, потом пойдем погуляем, когда он уедет.

И г о р ь. Конечно, хочу… Ты знаешь, мне очень трудно с ним общаться.

А н я. Не будем говорить на эту тему.

И г о р ь. Хорошо.

Дверь в контору с шумом распахивается, вбегает запыхавшийся В е р м и ш е в.

В е р м и ш е в (кричит). Есть тема! Есть тема!

И г о р ь. Какая тема?

В е р м и ш е в. Для собрания. Знаете, что случилось? Кошмар!

С а л а е в (выходит из радиоузла). Что случилось?

В е р м и ш е в. Кошмар! Кошмар! Кто бы мог подумать… Если бы я своими глазами не увидел, не поверил бы.

С а л а е в (резко). Да говорите же толком! Что случилось?

В е р м и ш е в. Он бегал-бегал за ней, она бегала-бегала от него… А сейчас въезжает в поселок телега, а вместо дров они в ней лежат. Уговорил-таки. Настолько устали, что не заметили, как лошадь их тихо-тихо из леса в поселок привезла. Люди смотрят — посреди площади телега стоит, а они спят в обнимку. Плащом укрытые.

А н я. Кто это?

В е р м и ш е в. Андрей и Света. Вот тебе и дочь тайги. Типичная аморалка.

Салаев и Игорь смеются.

С а л а е в. А сейчас они где?

В е р м и ш е в. Дома у него. И еще такая наглость. Андрей проснулся, смотрит — люди вокруг — и даже не смутился. «Чего, говорит, уставились?.. А ну, пошли отсюда». Пришлось уйти.

И г о р ь. Вы тоже там были?

В е р м и ш е в. Ну конечно. Я хотел сделать ему замечание, но он и меня прогнал. Я считаю, что мы обязательно должны обсудить этот вопрос на собрании. Это типичная аморалка.

С а л а е в (продолжая смеяться). И что напишете в повестку дня? В протокол? Над вами же смеяться будут в управлении.

В е р м и ш е в. Правда?

С а л а е в. Конечно. Ничего себе тема для первого профсоюзного собрания! Даже не думайте.

В е р м и ш е в (уныло). Да, вы, пожалуй, правы. А я обрадовался… (Хлопает себя по лбу.) Да, я забыл вам сказать — Тимановский приехал. Я обогнал его, вот он.

Входит Т и м а н о в с к и й. Садится, сняв кепку.

С а л а е в. Ну, что ты молчишь?

Т и м а н о в с к и й. Все погорело.

С а л а е в. Как погорело?

Т и м а н о в с к и й. Вчера еще было нормально. А утром они запросили Москву, и в министерстве им сказали, что ни в коем случае не имеют права так сильно менять географию поисков. Это не в их компетенции. И даже министерство не имеет права решать этот вопрос. Это только через Госплан можно решить. Чтобы они включили Тургут в план разведок на семилетку. Короче, это вопрос не одного года.

Пауза.

С а л а е в (громко). Костя!

Из радиоузла выглядывает р а д и с т.

Костя, отключи рацию!

Р а д и с т. Что?

С а л а е в (спокойно). Отключи рацию. (Тимановскому.) А ты меня не видел. Не знаю, что с тобой произошло, ты заболел, неожиданно ушел в отпуск, запил — придумай сам, но ты меня не видел, ничего мне не говорил, и я ничего об этих переговорах с Москвой не знаю. Ничего!

Затемнение.

Геологический главк. В кабинете Салаева продолжается сцена, прерванная воспоминанием.

С а л а е в говорит по телефону. Т и м а н о в с к и й и ж у р н а л и с т с волнением слушают.

С а л а е в. Они ошибаются.

Г о л о с с е к р е т а р я о б к о м а. А они считают, что ошибаешься ты… До свидания.

Слышны отбойные гудки. Салаев вешает трубку.

Тимановский огорченно вздыхает.

С а л а е в (спокойно журналисту). Ты знаешь, я до сих пор газету «Бакинский рабочий» выписываю. И вот однажды, в шестьдесят первом году это было, я в Тургуте еще тогда работал, как раз шла подготовка к Двадцать второму, по-моему, партийному съезду, да, к Двадцать второму, ну, когда план народного хозяйства на двадцать лет рассматривали… Так вот, получаю очередной номер «Бакинского рабочего», смотрю — он очень красочно оформлен, весь в цвете, на одной странице написано красными цифрами: «1961 год», на другой, напротив, — «1981»; тут написано, что на сегодняшний день в Баку делается, а тут — что будет через двадцать лет: что построят, сколько нефти добудут, что в городе нового появится, какие достижения в науке планируются и так далее. А я тогда членом бюро райкома был. Звоню редактору нашей районной газеты и говорю ему: «Слушай, я газету из Баку получил, очень интересно они номер оформили, почему бы тебе не выпустить такой?» Он, конечно, обрадовался, поблагодарил меня. «Давайте, говорит, вместе оформим, вы факты лучше знаете». Ну, я согласился. Сели мы с ним и начали сочинять. Целую неделю работали. Написали, сколько нефти будет в Тургуте через двадцать лет, о том, что он из поселка превратится в город, что нефтепроводы будут построены по всей Сибири, институты научно-исследовательские откроются и вообще Сибирь станет нефтяной кладовой страны и даже какой-нибудь хант, или мансиец, или другой местный житель в космос полетит. Прекрасный получился номер.

В комнату заглядывает Л ю с я.

Л ю с я (обиженно). Фарид Керимович, Черкизов говорит, что занят и прийти не может… И опять грубит…

С а л а е в (улыбаясь). Ничего, Люся, не обижайтесь. Великим людям надо прощать их слабости. Я сам позвоню ему.

Люся уходит.

(Журналисту.) Извини, пожалуйста. (Набирает номер телефона.) Черкизова мне… Ничего, позовите… Поднимитесь ко мне… Да, сию минуту, да, срочно… но не позже. (Вешает трубку.) Выходит газета. Все рады, все довольны, я горжусь. Вдруг звонит мне редактор и плачет: «Что же вы со мной сделали, Фарид Керимович? Меня с работы снимают за прожектерство». Я туда, сюда — действительно снимают. Хорошо, Андрей Николаевич выручил, этот вот, с которым я сейчас говорил. Как раз только назначили к нам… (Улыбается.) Ну, а потом прошло время, и вдруг выясняется, что уже сейчас все, что мы там написали, перевыполнено раз в пять. Не в восьмидесятом году, а сейчас, сегодня. И Тургут городом стал, и Сибирь вышла на одно из первых мест в стране по добыче нефти, и все остальное свершилось. Только хант еще в космос не полетел. Ну, так до восемьдесят первого года есть еще время. Может, еще полетит, правда ведь? (Улыбается.)

Тимановский вздыхает.

Ж у р н а л и с т. Потрясающая история! Вот это материал!

С а л а е в. Так напиши.

Ж у р н а л и с т. Ну, что вы?! Вы не знаете нашего редактора. Никогда не напечатает.

С а л а е в (Тимановскому). А ты что приуныл?

Т и м а н о в с к и й. А чему радоваться?

С а л а е в. Жизни радуйся. Тому, что жив, здоров, работаешь. Остальное, дай бог, устроится.

Ж у р н а л и с т. Я понимаю, сейчас не та ситуация, но если можно, ответьте мне на один вопрос.

С а л а е в. Да, пожалуйста.

Начинает мигать лампочка на радиотелефонном пульте.

(Берет трубку.) Извини… Да, слушаю… Алло… Да, да, так, так. (Что-то записывает.) Замеряйте общий суточный дебит и пластовое давление, чтобы выяснить, есть там аномальное давление или нет… По той программе, которую мы составили, все выполнили?.. Обязательно делайте все по программе, пункт в пункт до конца. Понятно? А не то разгоню вашу комиссию. (Улыбается.) На черта она там сидит, если самодеятельностью занимается! Вот так вот… Ну привет. (Вешает трубку, журналисту.) Так какой у тебя вопрос?

Ж у р н а л и с т. По поводу вертолетов.

С а л а е в. Каких вертолетов? А-а-а… это со стадионом, что ли, история?

Ж у р н а л и с т. Да. Вот вы послали туда три вертолета…

С а л а е в. Два.

Ж у р н а л и с т. …два вертолета, чтобы они высушили поле на стадионе. Вы меня извините, вы сделали это только потому, что «раз матч назначен, значит, должен состояться»? Или у вас были другие причины?

С а л а е в. Других причин не было. Матч должен был состояться. Это был первый матч в городе, построенном руками самих жителей. И мне важно было, чтобы он состоялся именно у них в городе, не где-нибудь в Москве, Тюмени или Новосибирске. Чтобы люди поверили в то, что они живут в настоящем городе, в котором футбольные матчи из-за дождя не отменяются. Когда в экспедиции несколько тысяч человек, и в основном это люди приезжие, и из ста человек за год пятьдесят уезжают, приходится прибегать к самым разным способам воздействия, чтобы удержать их на месте. Вопросы есть?

Свет гаснет.

Контора геологоразведочной экспедиции. А н я, И г о р ь, В е р м и ш е в и Т и м а н о в с к и й смотрят на Салаева. Дверь в радиоузел открыта. На пороге стоит р а д и с т.

С а л а е в (радисту). Ты отключил рацию?

Р а д и с т (растерянно). Да.

А н я (Салаеву). Что ты собираешься делать?

С а л а е в (почти весело). Тимановский мог не успеть сообщить мне о переговорах с Москвой. В управлении нам разрешили выбрать место. Я делаю вид, что неправильно понял их. Мы нанимаем несколько барж в пароходстве и грузимся. Я плыву с вами до Тобольска. Оттуда лечу в Тургут, договариваюсь обо всем на месте. Потом встречаю вас, устраиваю, лечу в управление. Они на меня набрасываются: «В чем дело? Почему не выходишь на связь? Почему молчит рация?» А я удивленно отвечаю: «Какая связь? Какая рация? Вы же мне разрешили выбрать место, вот я и выбрал, а теперь переезжаю». Они, естественно, продолжают кричать: «Как переезжаешь? Кто тебе разрешил? На это решение Госплана нужно, приказ министерства нужен, это анархия!» Я соглашаюсь. Но тем не менее говорю: «Дело сделано, факт налицо, экспедиция уже находится в Тургуте». (Спрашивает у пораженных его рассказом сослуживцев.) Что они могут сделать? Вернуть экспедицию? По-моему, не решатся. А это сейчас самое главное.

А н я. Бред какой-то.

С а л а е в. Что — бред?

А н я. То, что ты говоришь. (Смотрит на Игоря.)

И г о р ь. По-моему тоже, это авантюра. В результате нас просто всех разгонят.

Т и м а н о в с к и й (Салаеву). Не знаю, как нас всех, но тебя точно снимут.

С а л а е в. Черт с ним. Зато переедем. Другого выхода нет. Мы ждали три года возможности действовать. Сейчас эта возможность наступила. Я немного переоценил права начальника экспедиции, но председателем Госплана из нас в ближайшие годы никто не станет. И поэтому если мы сейчас не используем единственный имеющийся у нас шанс, то затея с тургутским месторождением на многие годы опять станет для нас нереальной. Мое мнение — надо действовать, чего бы это ни стоило! Пора! (Ане и Игорю.) Ваше мнение?

И г о р ь. Три года назад на этот же призыв «надо действовать» ты сказал: «Нет, надо ждать».

С а л а е в. Не ждать, а работать! Чтобы добиться права принимать решения хотя бы на уровне руководства экспедицией.

И г о р ь. А что дало это право?

С а л а е в. Дало, не дало… Но в ближайшие годы у нас не будет другой возможности начать разведку в Тургуте.

И г о р ь. Ее нет и сейчас. То, что ты предлагаешь, безнадежная авантюра.

С а л а е в. Если мы доберемся до места, не так-то просто будет нас вернуть. На это тоже нужен приказ министерства. А поскольку дело будет уже сделано, мы их уговорим.

И г о р ь. Я в это не верю.

С а л а е в. И что ты предлагаешь?

И г о р ь. То, что ты предложил три года назад, — работать. Через год выйдет моя книжка о тургутском месторождении. Она не может не обратить на себя внимание. Я думаю, что и защита диссертации сделает свое дело. Я вам не говорил, что Смоленцев считает, что у меня есть все основания защитить сразу докторскую. Таким образом, не позже, чем через год, существование тургутского месторождения станет научным фактом. Не дерзкой гипотезой молодых специалистов, а фактом, подтвержденным авторитетнейшими учеными страны.

С а л а е в (Ане). А как ты считаешь?

А н я. Игорь прав. Это бессмысленный риск.

С а л а е в. Тимановский, твое мнение?

Т и м а н о в с к и й. Не знаю. Тут же еще и другие сложности есть: семья, дом. Это же надо сниматься с места, ехать черт знает куда, а что будет потом? Ну что я скажу жене? Дети же в школе учатся.

С а л а е в. Понятно.

Т и м а н о в с к и й. Потом назад возвращаться?

С а л а е в. Ты можешь поехать один вначале.

Т и м а н о в с к и й. Надо подумать. Зима на носу. Я не могу сам решить. Дома поговорить надо.

С а л а е в (смотрит на Вермишева). Вермишев!

В е р м и ш е в (после паузы, сглотнув слюну). Мне страшно, но я с вами. Как вы решите, так и я.

С а л а е в (бодро подводит результаты опроса). Два голоса против, два за, один воздержался. (Игорю.) Но ты ведь после защиты диссертации все равно бы уехал из экспедиции. Даже если бы нам разрешили переезд.

И г о р ь. Да. И, кажется, ты собираешься упрекнуть меня в этом?

С а л а е в. Нет, не собираюсь.

И г о р ь. Значит, мне показалось. Но раз уж зашел разговор о моем отъезде из экспедиции, я бы хотел поставить все точки над «и». Чтобы не было неясностей и разговоров о том, что я не выдержал трудностей, бросил товарищей в тяжелую минуту и так далее и тому подобное. Я не хочу, чтобы обо мне думали то, что обычно думают в таких случаях.

С а л а е в. Никто о тебе ничего плохого не думает.

И г о р ь. Это еще не известно. Но ты-то знаешь, почему я уезжаю. Ты знаешь, что я никуда бы не уехал из экспедиции, если бы меня не вынудили. Да, да, вынудили, и не думай, что я это понял только сейчас. Фактически я уже давно отстранен от участия в решении всех мало-мальски важных вопросов управления экспедицией. Но назначение Тимановского было последней каплей. Я ничего не имею против Тимановского, и мне не нужна должность главного геолога, но это стало еще одним подтверждением того, что я не нужен экспедиции. Вспомни, что ты сам сказал мне тогда…

С а л а е в (спокойно). Я сказал тебе, что ты хороший геолог, но этого мало, чтобы стать главным геологом экспедиции, потому что ты лишен многих других необходимых качеств.

И г о р ь. Например?

С а л а е в. Например, у тебя сложились такие отношения с людьми, что они по возможности не выполняют твои распоряжения.

И г о р ь. Не по моей вине сложились такие отношения, я был прав в своих требованиях.

С а л а е в. Дело не в требованиях, а в том, как ты добивался их выполнения. У тебя плохо это получалось, и в результате страдало дело.

И г о р ь (упрямо). Если бы ты дал мне возможность настоять на своем до конца, рано или поздно дело пошло бы.

С а л а е в. Я не имею права дать тебе такую возможность. Ни тебе, ни кому-нибудь другому. Это кончилось бы тем, что люди разбежались из экспедиции.

И г о р ь. Вместо них нашлись бы другие. Не в этом дело, просто ты стал на их сторону, а не на мою.

С а л а е в. Я стал на сторону интересов дела. Нужно было сохранить экспедицию, и я сделал все, что для этого требовалось.

И г о р ь. Да, ты сделал все! И именно поэтому я уезжаю. Но мне не хотелось бы, чтобы меня еще осуждали за это.

С а л а е в. Никто тебя не осуждает. Все знают, что ты продолжал торчать здесь с нами несколько лет, хотя это мешало твоей работе. То, что ты делаешь, действительно нужно Тургуту, и твоя помощь именно в этом, где бы ты ни работал.

И г о р ь (после паузы). А ты что же, все-таки собираешься ехать туда?

С а л а е в. Да.

А н я. Это безумие… (Пауза.) Я с тобой не поеду.

С а л а е в (улыбаясь). Поедешь. Все обойдется, Аня. Отступать поздно.

В е р м и ш е в (умоляюще смотрит на Аню). Это все так сложно, нельзя решать так, сплеча, Аня, я прошу вас, поверьте мне, я старый человек. Все еще может уладиться.

Салаев удивленно смотрит на Вермишева.

Т и м а н о в с к и й (хмуро). Я пойду. Завтра утром я дам ответ. (Уходит.)

С а л а е в (Ане). Неужели ты не понимаешь, что другой возможности у нас не будет? Я не осуждаю Игоря, он прав по-своему, но как ты можешь меня отговаривать? Да еще прибегая к таким крайним мерам.

А н я. Я никуда с тобой не поеду.

Вермишев продолжает смотреть на нее умоляющими глазами. Салаев только сейчас начинает понимать, что слова, сказанные Аней, не случайны.

Я не поехала бы с тобой, даже если нам разрешили бы переезд.

В е р м и ш е в (суетливо). Прошу прощения, мне надо идти. (Выскакивает за дверь.)

Салаев подходит к Ане, берет ее за плечи и, повернув лицом к себе, ждет, что она скажет. Аня молчит.

С а л а е в. В чем дело? Что случилось?

А н я (спокойно выдерживает его взгляд). Что случилось, ты знаешь: нам не разрешили переезд в Тургут. Но дело не в этом.

С а л а е в. А в чем?

А н я. Я хочу уйти от тебя.

С а л а е в (Игорю). Игорь, будь другом, оставь нас одних.

Игорь смотрит на Аню.

А н я. Да, Игорь, нам нужно поговорить.

Игорь выходит.

С а л а е в. Слушаю тебя.

А н я. Я решила расстаться с тобой.

С а л а е в (после паузы). Ты что, не любишь меня уже?

А н я. Это не имеет значения.

С а л а е в. Аня, милая, что случилось? Что произошло? Почему ты говоришь таким тоном? Я же вижу, что ты любишь меня… Только не говори, что ты устала быть доброй, что ты тоже человек и тебе нужно то, что нужно всем, какие-то гарантии, уверенность в будущем, что тебе надо заняться устройством личной жизни. Если ты это скажешь, это будут справедливые слова, но не твои. Прошу тебя, не говори их, не лишай меня веры в тебя.

А н я (устало). Перестань. Вся экспедиция знает о моей связи с Игорем, а ты говоришь еще о какой-то вере. Ты что, не видел, как убежали отсюда Тимановский и Вермишев? Все об этом знают. Все, кроме тебя…

Салаев не верит ей.

Потому что ты весь поглощен собой и видишь только то, что тебе хочется видеть. А все остальные люди должны выполнять обязанности, которые ты на них возложил, у каждого есть своя функция, чтобы у тебя было все, что тебе хочется иметь. И семья, и любовь, и работа, и друзья, и последователи, и подражатели. И все должно вертеться вокруг тебя. Я тебе нужна как пример, как образец человеческой доброты. Тебе нужна вера в людей, и это поручено мне. От семьи, которую ты не видишь годами, ты не можешь отказаться потому, что это, видите ли, твои принципы. Я должна любить тебя бескорыстно и беззаветно потому, что это приятно твоему мужскому самолюбию, люди должны следовать за тобой потому, что у тебя есть цель.

Салаев растерянно слушает. Он все еще не может поверить ее словам.

А ты не подумал ни разу, что мне обидно быть символом каким-то, олицетворять нужные тебе человеческие качества, быть только такой, какой ты меня вообразил?! Ведь я живой человек. Не знак, тебе угодный, не произведение, радующее глаз и сердце твое, а живой человек со всеми слабостями, капризами, глупыми желаниями. И я не хочу, чтобы только я была для тебя, но чтобы и ты был для меня. Чтобы ты руководствовался в жизни не только своими принципами, желаниями, устремлениями, но и моими тоже. И чтобы ты не был так уверен в себе. Я никогда не стремилась замуж, но когда я вижу, что мы не можем пожениться только потому, что ты не хочешь отказаться ради меня от прихоти, которую ты назвал принципом, то день и ночь только об этом и думаю. Вернее, думала. И плакала, как дура. Ради дела ты можешь пожертвовать всем, ради меня — ничем. Жертвовать — это моя функция. Это ты поручил мне…

С а л а е в. То, что ты говоришь сейчас, правда?

А н я. Еще какая! Год я хочу тебе сказать ее. Год! И не могу. Но сегодня, когда я опять увидела на твоем лице абсолютную убежденность в своем праве распоряжаться собой и всеми остальными людьми, я не выдержала. О, как я ненавижу твою улыбку, твою эту невозмутимость, упрямство, уверенность в себе! Как я тебя ненавижу!

Снаружи раздается гулкий звук, напоминающий преувеличенно громкий выстрел.

Но теперь все! Со всем этим покончено. Я специально тебе изменила, чтобы освободиться от тебя. Я не испытывала никаких угрызений совести, когда это происходило. Я только злорадствовала, думая о том, как тебе будет больно, когда ты все узнаешь. И я выйду замуж за Игоря не потому, что люблю его, а потому, что он любит меня. И буду жить прямо наоборот тому, что ты хотел навязать мне. И откажусь от всего в себе, что нравится тебе, даже если это мое собственное, а не придуманное тобой, потому что я хочу забыть тебя. Забыть! Забыть! (Плачет.)

Салаев не сразу подходит к Ане, поворачивает лицом к себе. Она делает попытку освободиться, но он держит ее крепко.

С а л а е в (негромко, с яростным спокойствием). Я не знал, что тебе так плохо. Мне казалось, что ты счастлива со мной, — ты ведь никогда ни на что не жаловалась… Жаль, что это выяснилось так поздно… Ну ладно, сделанного не поправишь. Не плачь! И слушай меня внимательно. Забыть меня не так сложно, как тебе кажется. И не надо для этого экспериментировать со своей дальнейшей жизнью. Незачем. Теперь все будет гораздо проще, чем тебе кажется… Наверное, нам и вправду надо расстаться, раз так получилось. Я же говорил тебе тогда, что будет трудно. Я же предупреждал тебя. Не плачь! Ты своего добилась: мне больно. Очень больно. Так больно, как никогда не было. И, наверное, я заслужил это. Нельзя было так верить. Я же знал, как трудно тебе придется, и должен был помнить, что рано или поздно ты не выдержишь… Но все равно во мне нет злости. Ни к тебе, ни к нему. Ты совершила глупость. И ты плачешь сейчас именно потому, что понимаешь бессмысленность своего поступка. Ты никогда не сможешь жить с человеком, которого не любишь. У тебя это никогда не получалось и никогда не получится. Для этого надо было родиться другим человеком… Я всегда тебя любил. Может быть, я не очень старался доказать тебе это, но другим я быть не могу, я никогда не пытался казаться лучше, чем я есть. И я был счастлив оттого, что ты любила меня именно таким, каким знала. Знала и все равно любила. Я всегда чувствовал, что нужно сказать или сделать, чтобы понравиться тебе больше, чем нравился. И сейчас тоже я могу удержать тебя, я знаю, что надо сделать для этого. Но я никогда этого не сделаю. Я ничего не сделаю специально для того, чтобы сохранить тебя! Ничего! Потому что тогда это буду не я. А мне нужно, чтобы ты любила меня… И я перееду в Тургут, что бы вы тут все ни говорили или ни делали. Я выполню свой долг так, как я его понимаю. Я не осуждаю ни тебя, ни Игоря, ни всех остальных, кто не поедет со мной. Никого. И никого не принуждаю поступать так же, как я. У каждого своя дорога в этом мире, и никто никого не вправе осуждать за это. Но то, что я считаю обязательным для себя, я сделаю, что бы мне за это ни грозило… А теперь иди. Ты мне неприятна сейчас…

Снаружи слышны шаги, голоса. Дверь открывается. Первым входит В е р м и ш е в. За ним видны еще л ю д и.

В е р м и ш е в. Фарид Керимович… Саша…

С а л а е в. Что — Саша?

В е р м и ш е в (всхлипывая). Нету Саши…

Салаев медленно приближается к Вермишеву.

С а л а е в. Кантей?

В е р м и ш е в (продолжая плакать). Да…

Салаев идет к двери. Вермишев следует за ним. Аня остается одна. Плачет.

Постепенно гаснет свет.

Когда же опять становится светло, в конторе те же.

Салаев сидит за одним из столов. Все смотрят на него. Ждут, что он скажет. Вбегает А н д р е й.

А н д р е й. Где Кантей?

У л а н о в. Связали.

С а л а е в (Вермишеву). Знаете адрес Сашиной невесты?

В е р м и ш е в. Да.

С а л а е в. Дайте телеграмму, чтобы срочно вылетела.

В е р м и ш е в (плачет). У него еще дядя есть в Москве.

С а л а е в. Сообщите и дяде.

А н д р е й (в отчаянии кружа по комнате). Как же это?.. А?.. Ребята? Как же это? (Останавливается перед Вермишевым.)

В е р м и ш е в. Подошел к нему и говорит: «Значит, не возьмешь меня назад в бригаду?» А у самого ружье через плечо висит. Саша говорит: «Нет». Тогда он снял ружье и говорит: «А если не возьмешь, я тебя убью». Саша ничего не сказал, повернулся и пошел к буровой. А он, подлый, с пяти метров прямо в спину, наповал. Ребята недалеко стояли, все видели, но помешать не успели…

Салаев довольно долго молчит, опустив голову.

С а л а е в. Через три дня, сразу же после похорон Саши, мы переезжаем в Тургут. Галимзян и ты, Петр Матвеевич, обойдите всех и сообщите об этом. Те, кто поедут, должны сегодня же освободить свои дома и разобрать их для погрузки. Андрей, ты поезжай в пароходство. Я уже договорился с ними — обещали семь барж. Завтра утром они должны быть здесь. Я займусь демонтажем оборудования. Григорий Александрович, поезжай в банк и получи сто тысяч рублей. Чтобы было чем платить людям зарплату первое время, пока не оформимся на новом месте. Ты меня понял?

В е р м и ш е в (неуверенно). Да.

С а л а е в. А сейчас идите, я хочу побыть один.

Все направляются к двери. Вермишев мнется на пороге.

Что тебе, Григорий Александрович?

В е р м и ш е в (дрожащим голосом). Такая сумма… Я получу, конечно… Но держать их при себе я не буду. Я боюсь.

С а л а е в. Сдашь мне под расписку.

В е р м и ш е в. Спасибо. (Уходит.)

Салаев остается один.

Свет гаснет.

Геологический главк. Продолжается сцена в кабинете Салаева.

Т и м а н о в с к и й. Теперь мне крышка.

С а л а е в (улыбаясь). Почему?

Т и м а н о в с к и й. Они припомнят мне план, когда мой партийный вопрос на бюро решаться будет. И правильно сделают. У самого рыло в пуху, кругом виноват, а я еще лезу планы пересматривать.

С а л а е в. А ты не лезь.

Т и м а н о в с к и й. То есть как?

С а л а е в. А очень просто. Откажись — и все. Скажи: ошибался, переоценил свои возможности, попал под влияние, а на самом деле дать двадцать восемь миллионов тонн не могу. А могу столько, сколько раньше планировали.

Т и м а н о в с к и й (не понимает). И что будет?

С а л а е в. Шансы твои на бюро увеличатся.

Т и м а н о в с к и й. А ты?

С а л а е в. Что — я?

Т и м а н о в с к и й (с надеждой). А ты тоже откажешься?

С а л а е в (улыбаясь). Я — нет.

Т и м а н о в с к и й (огорченно). Тогда что же получится? Не-е-ет, если отказываться, так вместе.

С а л а е в. Я не отказываюсь.

Т и м а н о в с к и й (мрачно, после паузы). Тогда и я нет.

С а л а е в (дразнит). Погоришь же на бюро. Я не обижусь на тебя, если откажешься. Правда, не обижусь.

Т и м а н о в с к и й. Или — вместе, или — нет.

С а л а е в. Я — нет.

Т и м а н о в с к и й. Значит, и я нет… Только я одного понять не могу: что, эти проклятые триста миллионов пропадут, что ли, под землей? Рано или поздно все равно же их достанем.

С а л а е в (улыбаясь). Зачем же позже, когда можно раньше.

Тимановский горестно вздыхает. Дверь открывается, в сопровождении Г о л у б о г о входит Ч е р к и з о в.

Г о л у б о й. Вот, привел…

С а л а е в. Наконец-то.

Ч е р к и з о в (презрительно). А что за спешка? Что вы все время суетитесь!

С а л а е в (улыбаясь). Характер такой.

Г о л у б о й. Расчеты по месторождениям и рапорты начальников экспедиций готовы.

С а л а е в. Спасибо. Скажите, чтобы их отнесли в машину. Через десять минут выезжаем.

Г о л у б о й. Слушаюсь. (Уходит.)

С а л а е в (улыбаясь, Тимановскому). Что это ты с ним так суров? Поздоровался хотя бы. Все же начальником твоим был.

Т и м а н о в с к и й (мрачно). С подлецами не здороваюсь. И тебе удивляюсь, что ты его еще не выгнал.

С а л а е в (улыбаясь). А если бы его не сняли?

Т и м а н о в с к и й (не понимает). Ну…

С а л а е в. И он оставался бы твоим начальником? Ты, я думаю, не стал бы отворачиваться от него при встречах?

Т и м а н о в с к и й. Ну…

С а л а е в. И подлецом бы его громко не называл…

Т и м а н о в с к и й. Ну…

С а л а е в (без улыбки). А если так, то и сейчас не надо. Он добросовестно выполняет свои обязанности… А если у тебя были претензии к нему в прошлом, то тогда и надо было их предъявлять… (Черкизову.) Ты что стоишь? Садись.

Ч е р к и з о в. Времени нет. В чем дело?

С а л а е в. Совещание, на котором должен обсуждаться новый вариант плана, перенесли с завтрашнего дня на сегодня.

Ч е р к и з о в. Ну и что?

С а л а е в. Придется тебе тоже выступить. Завтра бы в этом необходимости не было — успели бы приехать начальники экспедиций. А сейчас в основном будем ссылаться на твои результаты.

Ч е р к и з о в (безразлично). Ну, если надо, то выступлю.

С а л а е в (смотрит на часы). Скоро едем. Только ты понятней говори там, заумничать не надо.

Ч е р к и з о в. Я говорю так, как считаю нужным. А не поймут — не надо.

С а л а е в. Мне это надо. План могут не утвердить?

Ч е р к и з о в. Меня это не интересует.

С а л а е в (подмигивает журналисту). Как не интересует? Ты же его рассчитал по своей теории.

Ч е р к и з о в. Результат получен, а утвердят его или нет, мне до лампочки. Если бы не вы, я вообще бы туда не поехал.

С а л а е в. Ты что ж, только из-за меня едешь?

Ч е р к и з о в. Конечно… Жалко вас.

С а л а е в. Почему это жалко?

Ч е р к и з о в (с усмешкой). У вас же ничего другого в жизни нет, кроме этого плана. Поэтому и суетитесь.

С а л а е в. Это ты прав.

Ч е р к и з о в. Мозги у вас неплохо работают, но на очень элементарном уровне. А вы еще один из лучших.

С а л а е в. Значит, ты, бездушный человек, все же относишься ко мне лучше, чем к другим?

Ч е р к и з о в (не сразу). Вообще да.

С а л а е в. Что это так?

Ч е р к и з о в (не хочет отвечать). Не знаю.

С а л а е в. А все-таки?

Ч е р к и з о в. Ну что вы пристаете? Сами же знаете. (Отворачивается.)

С а л а е в. Откуда же мне знать? Мы с тобой на такие темы не говорили. Ну, скажи…

Ч е р к и з о в (подумав). В вас вера есть.

С а л а е в (смотрит на часы). Какая еще вера?

Ч е р к и з о в. В то, что вы делаете. Если бы поумней были бы, могли бы стать настоящим ученым. Не таким, каких сейчас много, а настоящим.

С а л а е в. Надо ехать. (Встает.) К сожалению, Черкизов, ты прав: единственное, что я могу делать, — это выполнять план. (Журналисту, показывая на Черкизова.) Написал бы о нем. Второго такого нет.

Журналист разводит руками. Салаев смеется.

Ч е р к и з о в. Я пойду за бумагами.

С а л а е в. Только быстро. Ждем тебя внизу.

Черкизов уходит не торопясь.

Ж у р н а л и с т (Салаеву). Я понимаю, что вы торопитесь. Но я буквально еще две минуты вас задержу. У меня самолет вечером. А я бы хотел, чтобы вы послушали на всякий случай… Тут я набросал примерно для газеты. (Роется в блокноте.)

С а л а е в (смотрит на часы). Давай. Только поскорей.

Ж у р н а л и с т (начинает читать). «Недра зовут». Название пока условное… «Почти двадцать лет назад приехал Фарид Салаев на поиски нефти в Сибирь из солнечного Азербайджана. Он был одним из той славной когорты первооткрывателей, которая прибыла в богатейший край сразу же после окончания института. Начинал Фарид простым коллектором в геологической экспедиции, а ныне он Герой Социалистического Труда, главный геолог большого управления. За плечами известного разведчика недр несколько крупнейших месторождений, счет которым открыл знаменитый Тургут. Тургут — название, теперь известное многим. Но мало кто знает, что это месторождение, открытое в типичных для Сибири меловых отложениях, подвело итоги многолетнему спору о том, есть ли нефть в Сибири в промышленных масштабах. Своим двухсотсорокатонным фонтаном маслянистой жидкости, ударившим в основание буровой, Тургут подтвердил гениальную гипотезу академика Губкина о великом нефтяном будущем Сибири. То, что называется профессиональной удачей, всегда сопутствовало геологу Фариду Салаеву. Попав по распределению в Мулкас, он затем перебирается в район Тургута, где и начинается наиболее плодотворный этап его деятельности. Вслед за Тургутом последовали Усть-Шалам, Самотлор и другие месторождения, принесшие Салаеву заслуженную славу…» Все. (Закрывает блокнот.) Примерно так. В целом вы не возражаете?

С а л а е в. А это твой главный редактор напечатает?

Ж у р н а л и с т. Да.

С а л а е в. Ну, раз он напечатает, тогда и я не возражаю. Особенно насчет профессиональной удачи мне понравилось. (Тимановскому.) Ну, пошли.

Т и м а н о в с к и й. Пошли.

Свет в кабинете гаснет.

Ночь. Небольшая площадка перед конторой экспедиции освещена кострами. В неверном свете их пламени смутно видны очертания конторы, ступени, ведущие к входной двери, сама дверь. Она открыта настежь. Видно, как из нее выходит С а л а е в. Сделав несколько шагов, он опускает стол, который тащит на себе, у высокой кучи конторского имущества, сложенного посередине площади. Вытирает пот и опять уходит в контору. Выносит два чемодана, ставит их рядом с остальными вещами и оглядывается на контору.

Из темноты появляются А н д р е й, К у р м а н а е в, У л а н о в и Т и м а н о в с к и й. Все с топорами. В е р м и ш е в с веревкой. Уланов вытаскивает из кармана лист бумаги.

У л а н о в (заглядывает в бумагу). Из двухсот сорока шести человек едут сто шестьдесят два. На каждую бригаду три дома получается. Как раз за ночь разберем.

А н д р е й. Баржи будут к шести утра.

С а л а е в (Вермишеву). А где же деньги?

В е р м и ш е в (оглядывается). Спрятаны. Я утром передам вам. Когда светло будет.

С а л а е в. Ладно, начнем с конторы.

Т и м а н о в с к и й (Салаеву). Жена не возражает.

С а л а е в. Я в ней не сомневался. (Андрею.) Как Света?

А н д р е й (лихо). А что Света? Куда я, туда и она.

Салаев идет к конторе, за ним остальные. Становятся по углам дома.

С а л а е в (после паузы). Ну, начнем.

В е р м и ш е в. Страшно, Фарид Керимович. Ох как страшно!

Свет гаснет. Слышен стук топора.

З а н а в е с.