Прикосновение

Э л ь д а р — научный работник, 32 лет.

М а т ь — пенсионерка, 62 лет.

О т е ц — пенсионер, 72 лет.

С е с т р а — стенографистка, 35 лет.

В а л я — студентка, 22 лет.

А л и к — аспирант, 25 лет.

Г у л а м — сосед по даче, 45 лет.

А д а — его жена, 33 лет.

А г а м е й т и — сторож, 72 лет.

С о с е д — научный работник, 36 лет.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Небольшой участок песчаной земли с несколькими стелющимися по песку виноградными лозами, легким навесом из фанеры и тонких железных труб. Посреди участка торчит из песка остроконечный обломок скалы, похожий на метеорит. Рядом свалена груда строительного камня-кубика. Вторая груда — у калитки. Время от времени участок медленно пересекает седая грузная женщина в черной выцветшей мужской рубахе навыпуск поверх платья — она по одному перетаскивает камни от калитки к скале. Это м а т ь. Под навесом на переносной газовой плите варит обед о т е ц. Одновременно он читает книгу. Серый парусиновый пиджак отца висит на спинке железной кровати, расположенной под навесом, худые руки загорели по локоть; выше, до рукавов сетчатой майки, бросаются в глаза белые, совершенно не тронутые загаром полоски кожи. На крючках деревянной вешалки, грубо прибитой к навесу, висят четыре охотничьих ружья с патронташами. Мать, перетащив на несколько метров очередной камень, вынуждена сделать передышку; откинув назад свое грузное, выпирающее из рубашки тело, она тяжело переводит дыхание. В глубине, там, где за невысоким заборчиком начинаются участки соседей (справа — двухэтажный дом из железобетонных конструкций, слева — игрушечно маленький и ярко раскрашенный), видна квартира Эльдара.

Большой облезлый письменный стол и пол вокруг него заставлены стопками книг и папок с рукописями. Кожаный диван в углу комнаты тоже занят бумагами. Вдоль заляпанной огромными черными пятнами стены стоят четыре разных по форме стула. На противоположной стене висят на гвоздях часы и маленькое круглое зеркало. Перед ними старое кожаное кресло, в котором сидит Э л ь д а р. Он в майке, потому что жарко и потому еще, что вид собственного тела, в меру загорелого и крепкого, пока не тяготит его. Он бреется; от бритвы к электрической розетке тянется белый шнур, косо пересекая темный прямоугольник дверного проема, ведущего в спальню. Там темно из-за того, что завешены окна. Такое ощущение, что, бреясь, Эльдар и видит и слышит все, что происходит у родителей, преодолев пространство, отделяющее его от них; это, конечно, невозможно, но может быть объяснено, например, чуткостью встревоженного сыновьего сердца…

О т е ц. Отдохни немного, надорвешься.

М а т ь. Я прекрасно себя чувствую.

О т е ц. Да, выглядишь ты неплохо.

М а т ь. Удивительное дело — здесь я просто оживаю. Воздух тут другой, что ли? В городе я чахну.

О т е ц. Да, воздух здесь отличный.

М а т ь. Ты обратил внимание — у меня уже почти нет одышки.

О т е ц. Да, да, конечно. И все же тебе перенапрягаться не стоит. Ребята приедут и все сделают.

М а т ь. Я не перенапрягаюсь. (Дотащив камень до скалы.) Вот и еще один… Глядишь, в сентябре и дом будет готов. Меня только эта скала волнует, на все остальное у меня сил хватит.

О т е ц. Да, скала оказалась трудным орешком.

М а т ь. Взорвать ее, что ли?

О т е ц. Чем взорвать?

М а т ь. Взрывчаткой какой-нибудь.

О т е ц. Только этого не хватало.

М а т ь. Взорвать я смогу. Главное — взрывчатки достать.

О т е ц. Даже и не думай. В результате и сами погибнем, и всех кругом подорвем.

М а т ь. Десять взрывпакетов на нее хватило бы.

О т е ц. Каких еще взрывпакетов?! Надо дождаться ребят. Рано или поздно они же приедут.

Мать молча идет за следующим камнем.

Я уверен, сегодня они обязательно приедут… Они же знают, что мы их ждем… Может, ты все же передохнешь?

М а т ь. Я не устала.

О т е ц. Их тоже понять можно — у них дела, работа.

М а т ь. По-моему, я никого не упрекаю.

О т е ц. Раз они не приезжают, то у них какие-то уважительные причины.

М а т ь. Наверное.

О т е ц (вздохнув). Жаль, от меня толку мало.

М а т ь. Не хватало еще, чтобы ты тут камни таскал.

О т е ц. Ты же таскаешь.

М а т ь. Во-первых, я моложе, а во-вторых, физически сильнее.

О т е ц. Зато у меня одышки нет.

М а т ь. А грыжа? И не старайся — не уговоришь. (Тащит камень.)

О т е ц. В конце концов, мы ведь можем вдвоем это делать, ты с одной стороны, я — с другой, и камень в два раза легче станет.

М а т ь (передвинувшись на несколько метров, опускается на песок, тяжело дышит). Даже если в четыре, все равно не позволю. Вари обед и ни о чем не думай. Это моя затея, и я сама доведу ее до конца. А захочется в город — езжай, нечего тут из-за меня торчать, небось тоскуешь по своим друзьям-приятелям.

О т е ц. А как же я тебя одну оставлю?

М а т ь. Обойдусь как-нибудь.

О т е ц. А вдруг приступ?

М а т ь. А что приступ? Лекарство под рукой, глотну — и все в порядке.

О т е ц (мечтательно). Я бы, конечно, махнул в город ненадолго. На денек. И сразу назад.

М а т ь. Тем более. Ничего со мной не случится.

О т е ц. Сходил бы в гости, сыграл бы в преферанс, и недельки на две мне этого хватило бы.

М а т ь. Ну, вот видишь. А я как раз простыню твою постираю.

О т е ц (спохватившись). Нет, нет, я тебя одну не оставлю.

М а т ь. Ничего со мной не случится.

О т е ц. Вот когда ребята приедут, тогда другое дело. Тогда, может, на денек махну…

Мать тащит камень дальше.

Не может быть, чтобы они не приехали… Рубашка чистая у меня есть?

М а т ь. Есть.

О т е ц. Где она лежит?

М а т ь. В чемодане.

О т е ц. Но это потом, сразу я не поеду. А то ребята обидятся. Надо на охоту с ними сходить. Ты не беспокойся, работе это не помешает. К шести утра мы уже вернемся.

М а т ь. Я не беспокоюсь.

Мать тащит камень дальше. Она уже почти у скалы. В калитке появляется А г а м е й т и. За плечами у него двустволка. Подходит к навесу. Садится на краешек кровати. Выглядит свежо, видимо, хорошо выспался.

А г а м е й т и. Я сон сейчас видел интересный. Будто сплю я не днем, а ночью, и кто-то меня будит. Просыпаюсь — смотрю: ангел смерти Азраил. Трясет меня за плечо. «Вставай, говорит, Агамейти, хватит дрыхнуть, идем со мной, засиделся ты на этом свете». У меня душа в пятки ушла. Ну, думаю, все, пришел твой конец, Агамейти. Руки-ноги у меня отнялись, лежу, как труп, и вдруг, — сам не знаю, откуда у меня сила взялась, — как закричу: «Да здравствует Советская Армия!» — прямо Азраилу в лицо. Он как вскочил — и к двери, как пуля, вылетел. Так торопился, что головой о притолоку ударился, сильный такой стук получился! И я проснулся.

М а т ь. Слава богу, что проснулся, а то половину камней у меня украли, пока ты спал.

А г а м е й т и. Не может быть! Вот мерзавцы!

М а т ь. С таким сторожем, как ты, хорошо, что нас самих не утащили.

А г а м е й т и. Этого я не допущу. Без вас мне здесь совсем тоскливо будет. (Смотрит на ружья, висящие на вешалке.) А ты что, опять на охоту собрался?

О т е ц. Да. Ребята должны приехать. Я обещал им…

А г а м е й т и. Сходил бы со мной разок.

О т е ц. Как-то без ребят не хочется. Вот приедут — пойдем все вместе.

А г а м е й т и. Хорошо, что я не обидчивый.

О т е ц. Я как-то привык к ребятам. И они тоже без меня не охотятся.

А г а м е й т и. Все трое приедут?

О т е ц. Да… должны втроем… обещали…

А г а м е й т и. Хорошо, если приедут… Наконец уберете ее. (Показывает на скалу.)

М а т ь. Это не твоя забота. Ты лучше спи поменьше и охрану свою неси добросовестно. (Тащит камень.)

А г а м е й т и. Я что говорю? Я, как говорится, гнутое дерево. Разрешат — скажу, не разрешат — промолчу.

М а т ь (не выпуская камень из рук). Вот и хорошо.

А г а м е й т и. Я Дадашу сказал, чтобы он тоже пришел помочь.

М а т ь. Кто тебя просил?

А г а м е й т и. А что тут такого? Все равно он, как крот, целый день на своем участке роется — пусть и вам помогает. На то и сосед.

М а т ь. И тебе не стыдно?

А г а м е й т и. А чего мне стыдиться? Я — бездельник, он — труженик. Вот пусть и поможет. Не все же только на себя работать, пусть и соседям пользу принесет.

О т е ц. Я вчера смотрел, какой он колодец себе отрыл — просто чудо!

А г а м е й т и. Несчастный!

М а т ь. Кто?

А г а м е й т и. Он.

М а т ь. Это еще почему?

А г а м е й т и. Здоровый молодой человек вместо того, чтобы жизнью наслаждаться, в земле копается. Ну ладно, вы старики, к земле вас потянуло, а он что?

М а т ь. Тебе этого не понять.

А г а м е й т и. Что правда, то правда, я этого понять не могу и никогда не понимал. Если найдется человек, который хоть раз видел, чтобы я когда-нибудь где-нибудь физическую работу выполнял — плюньте мне в лицо. Клянусь честью, никогда этого не было. Да по рукам видно. (Показывает.) Вот, пожалуйста, ни одной мозоли. В жизни в руках лопату не держал, ни топор, ни пилу. Ружье ношу, и то плечо болит.

М а т ь (останавливается, чтобы перевести дыхание). Нашел чем хвастаться!

А г а м е й т и. Милиционером работал два года, это было, а так все время сторожем, всю жизнь.

М а т ь. Где это ты работал милиционером?

А г а м е й т и. Да здесь же. До войны. На белой лошади ездил. Все меня как огня боялись.

О т е ц. А как тебя в милицию взяли с твоей биографией?

А г а м е й т и. А я скрыл все. Мог бы по сегодняшний день работать. Сам ушел.

М а т ь. Почему?

А г а м е й т и. Надоело язык за зубами держать. Молчать надо было. Что про себя ни расскажу, с анкетами не сходится. Ну, я терпел-терпел, а потом собрал все отделение и рассказал про публичный дом в Марселе. (Отцу.) Помнишь, я тебе рассказывал?

О т е ц (бросив взгляд на мать). Помню, помню…

А г а м е й т и. Ну, меня и поперли.

О т е ц. Легко отделался.

А г а м е й т и. А что мне могли сделать? Я же в девятнадцатом году эмигрировал, когда еще здесь советской власти не было. И добровольно вернулся. В тридцать третьем. Причем вернулся по идейным соображениям. Так и сказал: не люблю капитализм, там работать надо, хочу жить на родине.

М а т ь (негромко). Бедная родина.

А г а м е й т и. Я из-за вас с Дадашем поругался…

Мать останавливается с камнем в руках.

«Почему, говорит, я должен им помогать, если собственные дети им не помогают?» Так прямо и сказал. «У меня, говорит, у самого дел полно, почему это я должен за их детей работать?»

М а т ь. Что-то ты разболтался сегодня, помолчи немного. И впредь прошу — ни с кем разговоров о помощи не вести. (Тащит камень.)

О т е ц (огорченно). Странно, что у Дадаша такое представление о наших ребятах. Просто непонятно. Они нас очень любят.

А г а м е й т и. А я их не осуждаю. Кому охота в такую пору вкалывать!

О т е ц (матери). Я абсолютно уверен, что сегодня они приедут.

А г а м е й т и. Я что говорю? Я разве настаиваю? Может, и приедут. Я только считаю, что обижаться на них не надо, если не приедут.

М а т ь. Слушай! Я тебе сказала — помолчи! Это не твоего ума дело, обижаться нам или нет, как-нибудь сами разберемся. Если ты уж такой большой специалист по воспитанию детей, надо было своих заиметь.

А г а м е й т и (вздохнув). Рассердилась… Вечно я лезу не в свои дела.

О т е ц (громко). И все же я уверен, что они сегодня приедут.

Сперва он, а за ним невольно и мать смотрят в глубину сцены, откуда начинает приближаться городская квартира Эльдара, постоянно вытесняя дачу, которая теперь на втором плане. Мать продолжает таскать камни. Отец варит обед.

Э л ь д а р (преодолевая шум бритвы). Я ничего не слышу. Что? (Прислушиваясь к ответу из спальни.) Все равно не слышу. Говори внятно… (Усмехнувшись.) Нельзя беседовать и спать одновременно… Что? Давно пора… А хочешь, полежи еще, я схожу куплю что-нибудь поесть… Хотя нет, не успею… Мне надо поехать на дачу… Сегодня все там собираемся. Вся семья. Как в старые добрые времена. (Прислушивается.) Раньше очень… Сейчас тоже, но, к сожалению, реже видимся… Мать у меня великий человек. Отец тоже, конечно, но мать просто уникальная личность. Всю жизнь кого-то спасает. То отца, то меня, то соседскую жену… У меня? Называлось менее тяжкое телесное повреждение и обещало от двух до четырех лет тюрьмы… За что? Из-за одного идиота. Его так крепко били, что пришлось вмешаться… Мы учились вместе. Задира был страшный. Обидел ни за что ни про что людей, а они оказались суровыми ребятами… Мы с занятий с ним шли. Ну, и пришлось разделить его участь… Что?.. Да, наверное… Но я довольно часто делаю не то, что хотелось бы, а то, что должен сделать. Почему должен? (Усмехнувшись.) Ну, как тебе сказать? Так мне каждый раз кажется… (С еще большей иронией.) Ну, скажем, совесть подсказывает. Или какие-то обязательства вынуждают… А что это тебя так заинтересовало? Ты смотри, встала даже. (Улыбаясь, наблюдает за тем, что делается в спальне.)

В двери, смешно кутаясь в длинную пижамную куртку Эльдара, появляется В а л я.

И глазки разгорелись… Какое слово привлекло твое замутненное сном внимание — тюрьма или телесное повреждение?

В а л я (сонно улыбаясь, обнимает его). И то, и другое… Ты брейся и рассказывай, а я посижу рядом. (Усаживается на спинку кресла.)

Э л ь д а р (отложив бритву). Про что?

В а л я. Про тюрьму.

Э л ь д а р (шутливо качает головой). Какой вдруг интерес к моим словам! Обычно и не заставишь слушать.

В а л я. Неправда. Я всегда тебя с интересом слушаю. (Целует его в макушку.) Расскажи про тюрьму, это жутко интересно.

Э л ь д а р. А телесные повреждения?

В а л я. Тоже.

Э л ь д а р. А вычислительная техника, которой ты собираешься посвятить свою жизнь?

В а л я. Муть.

Э л ь д а р. Ты же способный человек.

В а л я. Не начинай с утра. Давай про тюрьму… Знаешь, о чем я думала, когда лежала, а ты брился?

Э л ь д а р. Нет, не знаю.

В а л я. Придумывала какой-нибудь верный способ удержать тебя навсегда.

Э л ь д а р. Придумала?

В а л я. Хорошо бы, конечно, если бы ты был похуже…

Э л ь д а р. Внешностью?

В а л я. Хотя бы…

Э л ь д а р. Будь я похуже, ты бы просто не обратила на меня внимание.

В а л я. Ничего ты не понимаешь. Внешность мужчины не имеет для меня никакого значения.

Э л ь д а р. Ну, тогда ум! Из-за чего-то я же тебе понравился?

В а л я. Знаешь, что я подумала, когда мы с тобой познакомились?

Э л ь д а р. Нет.

В а л я. Как жаль, что он такой умный, подумала я. И тут же потеряла к тебе всякий интерес.

Э л ь д а р. И что же меня спасло?

В а л я. Когда стало известно, что ты на двух лекциях заменишь Бармалея, наши все чуть с ума не посходили от восторга. Особенно девчонки.

Э л ь д а р. Теперь все ясно — ты пала жертвой моей славы!

В а л я. Я очень огорчилась, когда мне объяснили, какой ты знаменитый.

Э л ь д а р. Это еще почему?

В а л я. Я видела тебя пару раз в коридоре и обратила внимание на твое лицо.

Э л ь д а р. Еще бы!.. Значит, все же внешность сработала? Женщина есть женщина. Не ум, не слава, а именно внешность!

В а л я. Какое странное лицо, подумала я. Взрослое, умное и… совершенно беспомощное, как у заблудившегося ребенка.

Э л ь д а р. Ты это брось. У меня сильная, волевая внешность.

В а л я. Да, конечно. Но где-то там, в глубине, сидит ребенок. А потом, когда ты вошел в аудиторию, такой снисходительно-уверенный, как… популярный конферансье в сельском клубе…

Э л ь д а р. Почему конферансье? Могла бы подыскать более приятное сравнение.

В а л я. Популярный баритон тебя устраивает?

Э л ь д а р. Ну, это еще куда ни шло.

В а л я. Даже голос у тебя вначале был такой…

Э л ь д а р. Какой такой?

В а л я. Ну, такой… вполне профессионально-обаятельный… Нотки в нем проскальзывали такие противные… чтобы всем понравиться.

Э л ь д а р (шутливо-категорически). Это ревность! Ты меня ревновала, даже не успев полюбить!

В а л я. Может быть.

Э л ь д а р. За что же ты все-таки меня полюбила?

В а л я. Откуда я знаю?

Э л ь д а р. Могла бы подумать на досуге.

В а л я. А ты знаешь?

Э л ь д а р. Конечно.

В а л я. Скажи.

Э л ь д а р. Только после того, как позавтракаем.

Раздался короткий, нерешительный звонок в дверь, затем тихий стук, почти поскребывание, словно кто-то, начав звонить, испугался звука звонка.

Э л ь д а р. Кто там?

В а л я (встает). Надо одеться.

Неторопливо уходит в спальню. Эльдар открывает дверь. Появляется г о л о в а с о с е д а.

С о с е д (приятно улыбаясь). Доброе утро… Я не помешал?

Э л ь д а р (сухо, но вежливо). Нет… пожалуйста… (Идет к креслу, берется за бритву.)

Голова соседа исчезает, за дверью слышен невнятный торопливый шепот, потом с о с е д возникает опять, на этот раз весь целиком, с головы до ног…

Вы что, не один?

С о с е д. Один, один…

Э л ь д а р. С кем же вы шепчетесь?

С о с е д. Разве?.. (Растерянно оглядывается на дверь.) А-а-а… Это… вы же знаете… наш председатель… Он не решается войти.

Э л ь д а р (спокойно). Правильно делает.

С о с е д (бросает на дверь испуганный взгляд). Вернее, ему неудобно… (Тихо.) Может быть, вы все-таки разрешите?.. Прошу вас…

Э л ь д а р. Нет.

С о с е д (приблизившись к Эльдару, шепотом). Это в ваших интересах, поверьте… Разрешите ему войти…

Э л ь д а р (продолжая бриться). Нет.

С о с е д (еще раз взглянув на дверь, громко и преданно). Как обидно, что вы так относитесь к столь уважаемому человеку!

Э л ь д а р. Вы что-то хотели мне сообщить?

С о с е д. Да… да… Я к вам по поручению правления… (Паузой и выражением лица подчеркивает значительность своего сообщения.) Освобождается трехкомнатная квартира.

Э л ь д а р. Ну и что?

С о с е д (смешавшись). Нет… ничего… Просто… мы думали… Вы ведь собираетесь жениться?

Э л ь д а р. Есть такие сведения?

С о с е д. Да… Я не помню, кто именно сказал, но такой разговор был… И мы подумали: может, у вас есть желание поменять ваши две комнаты на три… Вы же собирались строить трехкомнатную квартиру?

Э л ь д а р. Собирался, но у меня ее отняли.

С о с е д. Да, да, мы помним эту неприятную для всех нас историю. Именно поэтому я и пришел… вернее, мы пришли. (Показывает на дверь.) Справедливость должна быть восстановлена… Вчера на правлении все сказали об этом в один голос… И первым выступил наш председатель…

Э л ь д а р. Что это за квартира?

С о с е д. Та же самая. Та, которую вы строили…

Э л ь д а р. Ее же отдали.

С о с е д. Вот именно…

Э л ь д а р. А теперь что?

С о с е д. А теперь… Ну разве это справедливо, что вы, научный работник, известный математик, живете в двух комнатах, а какая-то стюардесса одна занимает трехкомнатную квартиру?!

Э л ь д а р. Вы же сами три года назад мне доказывали, что именно потому, что я математик, а кооператив геологов, мою квартиру надо отдать стюардессе…

С о с е д (укоризненно). Разве вы не знаете, почему я так говорил? Вспомните, какие были обстоятельства…

Э л ь д а р. Какие?

С о с е д. За нее очень просили. (Идет к двери, заглядывает в коридор.) Ушел… (Говорит громче, свободнее.) На нас давили.

Э л ь д а р (спокойно). Никто на вас не давил.

С о с е д (укоризненно). Вы знаете, от кого это исходит. (Показывает на дверь.) Ах, как мне все это надоело!

Э л ь д а р. Что?

С о с е д. Все. Правление, квартиры, перемещения, ремонты, скандалы…

Э л ь д а р. А кто вас заставляет? Бросьте все, если надоело.

С о с е д. А мой институт? Здесь он председатель, а там директор. Все в его руках. Вам хорошо, вы не геолог. А мне жить надо. Попробуйте только возразить ему в чем-то. Он же уничтожить может. Мстительный, коварный, жестокий, деспотичный человек… омерзительная личность. И геолог бездарный… А вы думаете, вам это сойдет, что вы с ним так обращаетесь? Это он пока терпит, а при любой возможности сделает все, чтобы угробить вас раз и навсегда. Чтобы ничего от вас не осталось… (Опять заглядывает за дверь.) Ах, как я мечтаю в один прекрасный день плюнуть ему в рожу и сказать все, что думаю о нем… (Выглядывает за дверь.) Ах, как я жду этого дня, как я жду! Все скажу! Все!..

Э л ь д а р (прерывает его, поморщившись). Ну ладно! Хватит! Что вам от меня надо?

С о с е д (обиженно). А почему вы говорите со мной таким, тоном?

Э л ь д а р. Потому что вы мне малоприятны.

С о с е д. Посмотрел бы я, как вы запели, попади в мое положение.

Э л ь д а р. В вашем положении я бы застрелился.

С о с е д. Да бросьте… (Встретившись взглядом с Эльдаром, поспешно переходит к делу.) В общем, вчера правление приняло решение выселить эту стюардессу за нарушение правил социалистического общежития. На нее поступило достаточное количество жалоб. У нее вечные скандалы, дебоши по ночам, несколько раз вызывали милицию… Ну, это вы знаете…

Э л ь д а р. Да, знаю.

С о с е д. Вот письмо в горсовет о ее выселении. Многие подписали. Осталось несколько человек, и вы в том числе.

Э л ь д а р. Вы, конечно, тоже подписали?

С о с е д. Да. Но она же действительно черт знает что вытворяет.

Э л ь д а р. Она ведет себя так три года, с первого дня, как поселилась здесь. Что это вы вдруг именно сейчас спохватились? Сняли покровителя?

С о с е д. Я не знаю. Мне сказали, чтобы я собрал подписи, и я это делаю. (Протягивая письмо.)

Э л ь д а р (вдруг). Идите-ка вы отсюда со своими письмами.

С о с е д (обиженно). Мы же для вас стараемся.

Э л ь д а р. Идите, идите, прошу вас… Квартира, полученная таким способом, мне не нужна. (Ведет соседа к двери, выпроваживает его.)

Слышен смех, из спальни, все так же кутаясь в пижамную куртку Эльдара, появляется В а л я.

В а л я (продолжая смеяться, обнимает Эльдара). Нет, ты, конечно, невозможный человек… (Целует его.) А за что ты этого председателя третируешь?

Э л ь д а р. Я не третирую… просто предупредил, чтобы держался от меня подальше… Очень уж противный…

В а л я. А что это за стюардесса? Почему ты никогда не говорил о ней? Хорошенькая?

Э л ь д а р. Ничего…

В а л я. У тебя с ней что-нибудь было?

Э л ь д а р. Нет, конечно.

В а л я (с шутливой недоверчивостью). Что-то ты слишком активно отрицаешь…

Э л ь д а р. Перестань…

В а л я. Знаю я вас… Под боком хорошенькая стюардесса… да еще не прочь повеселиться.

Э л ь д а р. Ну и что?

В а л я. Я тебя жутко ревную. (Прячет лицо у него на груди.)

Э л ь д а р (улыбаясь). Это не так уж плохо. Значит, любишь.

В а л я. Страшно люблю.

Целуются.

Э л ь д а р. Бомбу бросишь?

В а л я. Куда?

Э л ь д а р. Куда скажу.

В а л я (смеется). Брошу.

Э л ь д а р. За это я тебя и люблю, ты тот тип женщины, о котором я мечтал всю жизнь.

В а л я. Да уж, всю жизнь.

Э л ь д а р. Я даже отчаиваться начал… У меня же мерзкий характер. Ты заметила? Меня мало кто любит.

В а л я (после паузы; вдруг очень серьезно). Может быть, потому, что ты слишком требователен к людям… И к себе тоже?

Э л ь д а р. Не знаю… Наверное… Но ведь ничего особенного я ни от кого не требую. Элементарной порядочности.

В а л я (все так же серьезно, как бы высказывая то, что давно собиралась сказать). Порядочность, конечно, хорошее качество. Но все же было бы лучше, если бы ты не так строго судил людей.

Э л ь д а р. Почему?

В а л я. Ну… мне, например, было бы легче, свободнее.

Э л ь д а р (ласково усмехнувшись). А что, очень приходится напрягаться?

В а л я. Просто страшно: а вдруг что-то во мне окажется недостаточно хорошим по твоим представлениям и ты меня бросишь.

Э л ь д а р. Ну как я тебя брошу? Я же останусь наедине со своей порядочностью… Нет уж, милая, хватит. Очень прошу тебя, будь хорошей. Мне ведь многого не надо — только чтобы ты меня любила. А это ты можешь: я сразу это понял, как увидел тебя.

В а л я. Мы так мало знаем друг друга. Я очень боюсь…

Э л ь д а р. Месяц — не так уж мало…

В а л я (задумчиво). А я могла бы полюбить тебя, даже если бы был намного хуже. (Пауза.) Нет, конечно, очень хорошо, что ты такой… Я так благодарна за это… Ты даже представить себе не можешь, как много значит для меня встреча с тобой. Но я действительно могла бы полюбить тебя, даже если бы ты не был таким умным и благородным.

Э л ь д а р (улыбаясь). Даже если бы я был способен на какую-нибудь явную низость?

В а л я. Конечно… Я смогла бы тебя любить… если бы даже узнала о тебе что-нибудь страшное…

Э л ь д а р. Даже если узнаешь, что я негодяй?

В а л я (очень серьезно). Да.

Э л ь д а р (смеется). Жаль, что проверить невозможно. Я так дорожу возможностью спокойно смотреть в зеркало, когда бреюсь, что вряд ли когда-нибудь дам тебе возможность проявить широту твоей натуры. (Встает.)

В а л я. И очень хорошо.

Э л ь д а р (с заметной самоиронией). Я тоже так думаю. Порядочность, конечно, довольно тяжкое бремя, приходится из-за нее отказываться от некоторых дополнительных возможностей в жизни, но не мы ведь ее изобрели, груз получен от предков, и тут ничего не поделаешь, хочешь, не хочешь — тащи… (Складывает бритву в коробку.) У моих стариков это вечная история — всю жизнь отстаивали свои принципы и представления!.. Все усилия направлены на то, чтобы пройти через жизнь, полностью сохранив себя, свои убеждения, ни грамма не растерять. Не дай бог скатиться на гладкую дорожку компромиссов и удобных решений! Не дай бог получить чуть больше, чем заслужил!

В а л я (любуется им). Как здорово все-таки, что ты меня любишь.

Э л ь д а р. Я же сказал тебе — я уже просто отчаялся. Барышни нашего города исчерпываются через два часа общения. Удивительно однообразны. Очень стойкий стереотип. У меня даже тест выработался, по которому я его определяю.

В а л я. Научи.

Э л ь д а р. Первый вопрос: «Умеете ли вы плавать?» Большинство не умеют. Это очень важный показатель.

В а л я. Ну, с этим вопросом у меня вроде все благополучно. А какой следующий?

Э л ь д а р. Следующий — это не вопрос, а действие. Проверяется реакция на желание их поцеловать. (Привлекает ее к себе и несколько раз картинно целует.) Прекрасно! И тогда, в первый раз, тоже было прекрасно. Было как-то иначе, но так же естественно — без жеманства. Первое, что удивило меня в тебе, — это полное отсутствие жеманства.

В а л я. Мне было не до жеманства.

Э л ь д а р. Это было удивительно. Я специально при всех спросил: «Мы не могли бы с вами встретиться?» Никогда я раньше не назначал свиданий студенткам. Да еще при свидетелях и через две минуты после знакомства. Все посмотрели на тебя, а ты как-то очень просто и серьезно сказала: «Могли бы».

В а л я. Я уже любила тебя в этот момент.

Э л ь д а р. «Когда?» — спросил я. «Когда скажете», — ответила ты, и меня покорил твой ответ. Это было прекрасно сказано — так не говорят женщины в нашем городе. Все смутились, потому что уловили в твоих глазах гораздо больше согласия, чем требовал вопрос. В них прозвучала готовность на все. «Я твоя, — послышалось мне, — и можешь распоряжаться мною, как тебе угодно».

В а л я. Именно это я и сказала.

Э л ь д а р. И прекрасно сказала. И голос был удивительный.

В а л я. Когда ты спросил меня, я уже знала, что люблю тебя. И действительно готова была на все!

Э л ь д а р. Это меня и поразило. Я посмотрел на смущенные рожи окружающих и спросил тебя: «А где мы встретимся?» И ты ответила…

В а л я. «Где скажешь».

Э л ь д а р. Именно: «Где скажешь», а не «Где скажете». Легкость, с которой ты мне, преподавателю своего института, сказала «ты», окончательно всех доконала. Просто было видно по их лицам, как им хочется разбежаться от неловкости.

В а л я. Они и разбежались, как только ты ушел.

Э л ь д а р. А Дима?

В а л я. Остался.

Э л ь д а р. Он производит приятное впечатление.

В а л я. Дима? Он прекрасный парень.

Э л ь д а р. Почему же все-таки ты его разлюбила?

В а л я. Не знаю.

Э л ь д а р. Что-то произошло?

В а л я. Нет.

Э л ь д а р. Вы поругались?

В а л я. Нет. Я же говорю — все было хорошо до последнего дня. Я вдруг поняла, что не люблю его больше.

Э л ь д а р. Странно.

В а л я. Да. Он тоже не мог ничего понять.

Э л ь д а р. Но не могло же это произойти так внезапно. Ты же что-то должна была чувствовать раньше.

В а л я. Ничего я не чувствовала. Еще вечером, накануне, все было прекрасно. А утром поняла, что не люблю его больше. Мне было очень стыдно, когда я сказала ему.

Э л ь д а р. Может, причиной разрыва было что-то… чисто физиологическое?

В а л я. Нет. (Обнимает его.) Не надо говорить об этом.

Э л ь д а р. Я хочу разобраться в тебе… А заодно чтобы ты и сама разобралась.

В а л я (ласково). А мне кажется, что ты просто мучаешься…

Э л ь д а р. Мучаюсь, конечно… Но это пройдет.

В а л я. Мне сейчас кажется, что до тебя у меня ничего не было. Мне так хочется… чтобы ничего не было.

Э л ь д а р. Скажи, а вы продолжали встречаться после того, как ты сказала ему, что больше не любишь его?

В а л я. Да…

Э л ь д а р. Почему?

В а л я. Он очень просил… А мне было все равно… И родителей не хотелось огорчать… Они так надеялись, что мы поженимся.

Э л ь д а р. А если бы ты не встретила меня? Что было бы?

В а л я. Не знаю.

Э л ь д а р. Ты смогла бы выйти за него замуж?

В а л я. Нет… не думаю… хотя он очень хороший…

Э л ь д а р. Вы прекрасно смотрелись вместе. И знаешь, первое время, пока я еще многого не знал, это очень льстило моему мужскому самолюбию, что ты из-за меня бросила такого парня… Я же не знал, что ты его уже не любила тогда…

В а л я. Но я действительно бросила его из-за тебя. Неизвестно, как бы все кончилось. Но после того, как мы познакомились с тобой, я уже не могла никого видеть, кроме тебя. И я изменилась очень… Хочется всем сделать или сказать приятное. А раньше я отчаянная спорщица была…

Э л ь д а р. Будем надеяться, что и у меня характер изменится к лучшему…

В а л я (целует его, с ласковой усмешкой). Тебя-то уже ничто не изменит. (Вздрагивает от резкого звука дверного звонка.) Кто это?

Э л ь д а р (смотрит на часы). Сестра…

Валя встает.

Куда ты? Сиди.

В а л я. Надо одеться…

Эльдар открывает дверь. В комнату входит с е с т р а. На ней затейливая, отделанная цветочками шляпка, в руках перчатки и сумочка с щелкающим, как кастаньеты, замком.

С е с т р а. Еле дошла. Ужас. Все так и пялят глаза.

Э л ь д а р. Садись.

С е с т р а. Приличной девушке просто невозможно выйти на улицу — мужчины стали так откровенны в своих желаниях. Еле сдерживаются. (Трудно понять, шутит она над собой или говорит всерьез.)

Э л ь д а р. Надеюсь, никто не пытался тебя похитить?

С е с т р а (садится). Жара страшная… Из-за того, что вам лень поехать и убрать этот камень, каменщик не может начать фундамент.

Э л ь д а р. Сегодня уберем.

С е с т р а. В прошлое воскресенье вы то же самое говорили.

Э л ь д а р. В двенадцать мы все будем там и уберем наконец этот чертов камень.

С е с т р а. Акиф не поедет.

Э л ь д а р. Кто сказал?

С е с т р а. Он сам. Только что. Ему в институте надо быть.

Э л ь д а р. Он еще дома? (Идет к телефону.)

С е с т р а. Ушел.

Э л ь д а р (снимает трубку, набирает номер телефона). Алло… Это я… Ничего, нормально… Слушай, этот тип куда-то смылся… Она у меня… Это исключено… Как не можешь? Ты тоже не можешь?.. Не понимаю… Мы же договорились. Они же ждут… Да что ты мне объясняешь… Ты им объясни… Для нее эта дача — все!.. Не знаю, может быть, и не нужна. Ну, а что делать? Ты, как врач, знаешь ситуацию лучше меня… Конечно. А нельзя перенести твою встречу на завтра? Просто стыдно перед ними. Значит, никак нельзя?.. Да, поеду… (Вешает трубку. Сестре.) Он тоже сегодня не может поехать.

С е с т р а. Бедная мама!

Э л ь д а р. У него очень важная встреча.

С е с т р а (грустно). Уж лучше бы вы ничего не добились в жизни. Все время куда-то спешите. На какие-то встречи, совещания, ученые советы.

Э л ь д а р (обнимает ее за плечи). Ну что ты говоришь?

С е с т р а. Честное слово. Вы стали совсем другими…

Э л ь д а р. Да нет же. Все то же самое, ничего не изменилось. Мы очень вас любим. И тебя, и папу, и маму. Как твой Алтай?

С е с т р а. Ничего. Спасибо.

Э л ь д а р. Работает?

С е с т р а. Нет.

Э л ь д а р. Что-то твои женихи, как только с тобой знакомятся, перестают трудиться.

С е с т р а. Там сменная работа.

Э л ь д а р. А что он собирается делать?

С е с т р а. Он уже подыскал место, только не может устроиться.

Э л ь д а р. Где это?

С е с т р а. Он хочет диспетчером. Это такая будочка деревянная в садике, а в ней человек сидит — диспетчер называется. И шоферы всех автобусов, которые мимо проезжают, все ему по одному рублю дают. У них так полагается. За день рублей двадцать — двадцать пять можно набрать.

Э л ь д а р. Прекрасная работа. Я бы сам на нее пошел, если бы меня кто-нибудь устроил.

Сестра обиженно щелкает замком сумки.

Не обижайся, я пошутил. (Звонит телефон. Берет трубку.) Да… да… Это я… Здравствуй… Я занят… Не раньше вторника… Не могу… В десять минут ты не уложишься…

С е с т р а (шепотом). Кто это?

Э л ь д а р. Аспирант. (В трубку.) Я же тебе все объяснил. Напряги немного свой мозг… Это не вредно… Не бойся… Там все написано…

С е с т р а (шепотом). Молодой?

Э л ь д а р (в трубку). А где ты?

С е с т р а (очень заинтересованно). Холостой?

Э л ь д а р. Две жены… (В трубку.) Что же ты заранее меня не предупредил?

С е с т р а (высокомерно). Я пошла. Мне Алтай будет звонить.

Э л ь д а р (в трубку). Ну ладно, приходи. (Вешает трубку.) Ты уходишь?

С е с т р а. А зачем мне женатый? У вас столько товарищей, а вы мне все время женатых подсовываете. Я честная девушка.

Э л ь д а р (ласково улыбаясь). Это очень хорошо. Мы гордимся твоей честностью.

С е с т р а. Была бы я из другой семьи, не такой уважаемой и такой известной…

Э л ь д а р. Что бы ты сказала?

С е с т р а. Мне тоже хочется пожить весело, как другие. Но я из такой семьи, мне нельзя… (Гордо.) Нас все знают. Я не могу уронить семейную честь.

Э л ь д а р. Конечно.

С е с т р а. Мужчины просто невозможны, так и едят глазами. Ты замечаешь, как они на меня смотрят? Просто неприлично. Я иногда боюсь — вдруг кто-нибудь не выдержит и набросится прямо где-нибудь на улице. Бр-р! Не дай бог… Надо быть осторожной…

Э л ь д а р (подходит к сестре, обнимает ее). Все будет хорошо, не волнуйся.

С е с т р а. У тебя кто-нибудь есть?

Э л ь д а р. Да как тебе сказать… Есть, наверное…

С е с т р а. Тебе надо жениться… Я слышала, ты много гуляешь.

Э л ь д а р. Не верь слухам.

С е с т р а (вздрогнув). Идет!

Э л ь д а р (удивленно). Кто?

С е с т р а. Аспирант. Я чувствую. Высокого роста?

Э л ь д а р. Да.

С е с т р а. Я побежала. Зачем мне лишние встречи? Вдруг захочет меня проводить, а у вас дела… Я побежала.

Э л ь д а р. Да, ты права. Беги. (Целует сестру.) И не волнуйся, в двенадцать я буду у родителей.

С е с т р а. А разве ты один сможешь сдвинуть этот камень?

Э л ь д а р. Поехать все равно надо.

С е с т р а. Да. Хотя бы ты поезжай. (Идет к двери.)

Э л ь д а р (следуя за ней). И с работой для твоего Алтая тоже что-нибудь придумаем. Не на эту, так на какую-нибудь другую устроим.

С е с т р а. Он очень хочет с вами дружить.

Э л ь д а р. Приведи его как-нибудь…

С е с т р а (преодолев смущение). Только этому… аспиранту ничего о нем не говори, об Алтае. На всякий случай — вдруг он разведется…

Э л ь д а р. Кто?

С е с т р а. Аспирант. (Заметив недоумение брата.) Боже, опять я глупости говорю! Не обращай внимания. Я совсем свихнулась. (Вдруг всхлипывает, прижимается к груди Эльдара.) Я такая одинокая… Думаешь, я не понимаю ничего… Мне так стыдно… так стыдно…

Э л ь д а р (гладя ее голову, нарочно бодро). А чего тебе стыдиться? Не говори глупости… У тебя все впереди… Ты еще встретишь хорошего человека.

С е с т р а. Правда? Ты веришь в это?

Э л ь д а р. Конечно.

С е с т р а. Я тоже надеюсь. Я же еще молодая.

Э л ь д а р. Ты обязательно встретишь хорошего человека.

С е с т р а (улыбаясь сквозь слезы). Скорей бы… Я так хочу иметь ребенка, как все… Где у тебя зеркало? Хотя у меня есть. (Раскрыла сумочку, прихорашивается.) Ну, я побежала.

Э л ь д а р. Привет.

С е с т р а (улыбается). Поплакала, и на душе легче стало. (Поспешно уходит.)

Эльдар закрывает за ней дверь, стоит в задумчивости. Из спальни выходит В а л я. Она уже в платье. Подходит к нему. Обнимает.

В а л я. Жалко ее…

Э л ь д а р. Очень жалко… И ужасно то, что невозможно ничего сделать, помочь…

В а л я. А что это за камень?

Э л ь д а р. Скала целая, а не камень. Торчит посреди участка. Там, где дом должен стоять. Из-за него фундамент не могут заложить… Никак не соберемся все вместе, чтобы убрать его. Каждый раз кто-нибудь не приезжает — то Акиф, то я, то Расим.

В а л я. Давно вы строите?

Э л ь д а р. Года два. Поставили забор, колодец вырыли, а с домом ничего не получается. Дороги там ужасные, пески кругом, не подъедешь, все на себе приходится таскать… Мамина затея. Всю жизнь обходилась без дачи, и вдруг загорелось на старости лет. А если уж ей что-нибудь взбредет на ум — не остановишь… И мы тоже, честно говоря, первое время увлекались. Она как пришла из Дачтреста, села под картой мира — у нас на старой квартире, где мы вместе жили, такая большая политическая карта висела — и как начала расписывать, как все здорово будет: белый домик на берегу моря, виноградник, деревья… Мы и поверили… Ну ладно, надо собираться… (Вспомнив, с досадой.) Да, еще этот аспирант должен прийти. Надо было, конечно, отшить его, но уж очень липучий.

В а л я. Ну его к черту. Скажи-ка, а сколько лет твоей сестре?

Э л ь д а р. Тридцать пять. Она всегда была немного странной.

В а л я. Прошло бы с возрастом, если бы вовремя вышла замуж.

Э л ь д а р. Вовремя — это когда?

В а л я. Лет в двадцать — двадцать пять.

Э л ь д а р. К сожалению, в этом возрасте желающих уже не было. Она нравилась одному нашему соседу, но раньше, когда ей было лет восемнадцать. Он даже сватался.

В а л я. И что же помешало?

Э л ь д а р. Он был часовщиком.

В а л я. Ну и что?

Э л ь д а р. Сейчас она за гробовщика пошла бы. А тогда, видимо, хотелось мужа поинтеллигентней.

В а л я. Вам хотелось или ей?

Э л ь д а р. Да и нам, и ей… Хотя, как я сейчас вспоминаю, она вообще была не прочь. Больше мы возражали.

В а л я. Снобы.

Э л ь д а р. Часовщики, знаешь, тоже разные бывают. Этот был не из самых умных. А она у нас с запросами, так что вряд ли они ужились бы.

В а л я. Не ужились бы — разошлись.

Э л ь д а р. У нас в семье обычно женятся один раз.

В а л я (улыбаясь). Это, конечно, важное обстоятельство, но зато она сейчас была бы здоровой.

Э л ь д а р. Неизвестно, как она пережила бы развод.

В дверь звонят.

В а л я. А вот и аспирант. (Встает.) Я готовлю завтрак, а ты вправляешь ему мозги. И на то, и на другое — полчаса.

Э л ь д а р. Да, не больше. Мне пора ехать на дачу. (Направляясь к двери.) Посиди с нами.

В а л я. А завтрак?

Э л ь д а р. Потом вместе приготовим. Без тебя мне будет одиноко.

Открывается дверь. В комнату, смущенно улыбаясь, входит с е с т р а, а за ней коренастый м у ж ч и н а, нагруженный магнитофоном и несколькими бутылками шампанского.

С е с т р а (мужчине). Можете положить вон туда, у стенки. (Эльдару.) Он сейчас придет… Такой смешной. «Я, говорит, вас знаю, вы сестра Эльдара». Представляешь? И действительно высокий. Я просто чувствовала. (Увидев Валю, умолкает.)

Мужчина, поставив все, что было в руках, на пол, вытаскивает из кармана шесть фужеров для шампанского и идет к двери.

М у ж ч и н а. До свидания.

Э л ь д а р. Вы уходите?

М у ж ч и н а. Мавр сделал свое дело. (Выходит.)

Э л ь д а р (несколько растерянно). До свидания. (Смотрит на сестру, на Валю.) Познакомьтесь.

Валя подходит к сестре, протягивает руку. Та не сразу пожимает ее. В прихожей дважды хлопает шампанское, затем на пороге появляется а с п и р а н т А л и к с двумя бутылками фонтанирующего шампанского.

А л и к (весело). Шеф, извините за вторжение. Сегодня день моего рождения. Четверть века. Хочу выпить с вами бокал шампанского… Приветствую всех и приглашаю. Интурист, банкетный зал, в семь тридцать вечера. (Сестре.) И вас тоже прошу… Буду счастлив… (Смотрит на Валю.) Кого я вижу! (Искренне рад.) Сколько лет! Сколько зим! Здравствуй…

В а л я (спокойно). Здравствуй…

А л и к. Страшно рад тебя видеть… Молодец, совсем не изменилась… А у Нельки уже второй мальчик родился.

В а л я. Знаю. Я видела ее.

А л и к. А мне она ничего не сказала… Извините, шеф, Валя школьная подружка моей сестры… Ну, давайте выпьем. (Разливает шампанское по бокалам и подает их Вале, сестре, Эльдару.)

Э л ь д а р. А это зачем? (Показывает на магнитофон.)

А л и к. Не могу пить без музыки. Оркестр устал за ночь, пришлось отправить домой. (Высоко поднимает бокал.) Шеф, с вашего позволения, за дам. Я не был знаком с вашей сестрой, но волею судьбы это произошло именно сегодня. (Сестре, лукаво.) А как я вас узнал?!

С е с т р а. Поразительно. Я до сих пор прийти в себя не могу. Из машины на полном ходу!

А л и к (Вале). Твое здоровье. Ваше здоровье, дамы. (Залпом выпивает бокал.) Шеф, еще раз извините за вторжение. Но я не мог не навестить вас в такой день. Буду рад видеть вас сегодня вечером. Приглашены только приятные люди.

Э л ь д а р. Исключено. Вечером я занят.

А л и к. Вот видите, я так и знал. (Всем.) У меня самый строгий шеф… Почему вы не пьете?

Э л ь д а р (сестре и Вале). Будьте здоровы. (Пьет.)

Аспирант наполняет бокалы и идет к магнитофону.

А с п и р а н т. Шеф, вы только послушайте эту музыку… Фантастика! Гениальная музыка! На прошлой неделе из Штатов прибыла! (Не выпуская из рук бокала, лихо включает магнитофон ногой.) Невозможно поверить, что это сочинил человек, такое под силу только богам. Одну вещь прослушаете, и я исчезну. (Покачиваясь в такт музыке, напоминающей негритянские псалмы-спиричуэлс, возвращается к столу.) Я могу выпить за вас, шеф? Имею я такое право — в день рождения выпить за своего любимого шефа?

Э л ь д а р. Давай уж за тебя выпьем, если пить. Твой праздник сегодня.

А с п и р а н т. За меня — в финале. Будьте здоровы, шеф, на радость своим аспирантам. И можете делать из нас столько кандидатов наук, сколько вашей душе угодно. Не стесняйтесь. Мы не возражаем, лишь бы вам было приятно. (Пьет.)

В а л я. Будь здоров, Эльдар.

С е с т р а. Будь здоров, братик.

Э л ь д а р. Будьте здоровы.

А с п и р а н т. А музыка какая! Музыка! Я с ума схожу! (Сестре.) Вы танцуете?

С е с т р а (преодолев соблазн). Танцую… Но сейчас я как-то не готова, я не знала…

А с п и р а н т. Жаль. Шеф, вы не возражаете?

Э л ь д а р. Ты что, меня хочешь пригласить?

А с п и р а н т. Нет. (Расшаркивается перед Валей.) Ты позволишь?

В а л я. Что-то неохота.

А с п и р а н т (укоризненно). Человеку впервые в жизни четверть века! Он ведь от огорчения и застрелиться может.

В а л я. Не застрелишься… Ну ладно.

Выйдя на середину, начинают танцевать. Оба хорошо чувствуют музыку. Валя сперва чуть скованна, но постепенно танцует все более увлеченно. Сестра подходит к Эльдару.

С е с т р а. Кто это такая?

Э л ь д а р. Знакомая.

С е с т р а. Интересно, где она воспитывалась?

Э л ь д а р. В детском доме. А что?

С е с т р а. Приличная девушка так, сразу, не бросится танцевать. Я тоже могла бы пойти с ним, ты же видел, он меня пригласил, но я не согласилась.

Э л ь д а р. Напрасно.

С е с т р а. Ты смотри, что она делает!

Э л ь д а р. Что?

С е с т р а. Она глаза закрывает.

Э л ь д а р (не глядя на танцующих). Ну и что?

С е с т р а. Как в экстазе. Это неприлично.

Э л ь д а р. Ты отстала от жизни, сестренка. Сейчас все так танцуют.

С е с т р а. Я знаю, как сейчас танцуют. Глаза закрывать совсем не обязательно.

Валя и аспирант танцуют на расстоянии друг от друга, каждый сам по себе, будто позабыв о партнере.

Э л ь д а р. Вода в колодце прибывает?

С е с т р а. Мама сказала, что очень медленно.

Э л ь д а р. А у соседа?

С е с т р а. Они качалку поставили. Теперь у них полно воды будет.

Э л ь д а р. А нам к ним нельзя подключиться?

С е с т р а. Они предлагали, но это очень дорого. А бесплатно мама ни за что не согласится. Теперь что, они до вечера танцевать будут?

Э л ь д а р. Должна же музыка кончиться… Как себя мама чувствует?

С е с т р а. Плохо. Ноги опухли. Совсем ходить не может. Камни ползком перетаскивает.

Э л ь д а р. Как ползком?

С е с т р а. Я даже заплакала, когда увидела первый раз. А папа сказал, что она уже давно так делает: садится на песок и боком так ползет, а камень на коленях.

Э л ь д а р. Это уже что-то новое.

С е с т р а. Камни за забором лежат, и по ночам их воруют.

Э л ь д а р. Черт с ними, с камнями, она же надорваться может. (Поворачивается к танцующим, грубовато.) Ну ладно, потанцевали, и хватит.

Валя, словно очнувшись, останавливается, удивленно смотрит на Эльдара.

Э л ь д а р (подходит к ней). Я должен ехать, меня ждут родители.

Аспирант, продолжая танцевать, приближается к магнитофону и выключает его ногой.

На даче м а т ь и о т е ц, занимаясь своими делами, наблюдают за развитием событий в квартире Эльдара.

Мне надо ехать.

А с п и р а н т. Извините, шеф, еще один бокал, и я исчезаю. (Разливает шампанское по бокалам.)

С е с т р а (отодвигает свой бокал). У меня уже есть.

А с п и р а н т. Предлагаю последний тост за виновника сегодняшнего торжества. В день двадцатипятилетия у него появилось странное желание жениться. Пожелаем ему успеха. Будьте здоровы.

Э л ь д а р. Будь здоров.

А с п и р а н т (сестре и Вале.) А вы не хотите выпить за мое здоровье?

С е с т р а. У меня уже голова кружится.

А с п и р а н т. Не беспокойтесь, я вас провожу. Шеф, пусть эта штука останется у вас. (Показывает на магнитофон.) Я потом заберу. Можно?

Э л ь д а р. Можно.

А с п и р а н т (Вале). Понравилась музыка?

В а л я. Да.

А с п и р а н т. Гениальная музыка. Еще раз простите за нашествие. Оривидерчи! Валюша, надеюсь, еще увидимся. (Сестре.) А вас я похищаю. Прошу.

С е с т р а. Благодарю.

А с п и р а н т (направляясь к двери, сестре). Вы правы, мужчины совсем с ума посходили…

Аспирант и сестра уходят. Эльдар садится в кресло. Валя подходит к нему и обнимает.

В а л я (огорченно). У тебя испортилось настроение.

Э л ь д а р (сухо). Немного. (Помолчав.) Надеюсь, ты понимаешь, что дело не в том, что я тебя приревновал?

В а л я. Конечно. (Целует его.)

Э л ь д а р. Я даже люблю смотреть, когда ты танцуешь… Но всему свое время… Это же нелепо: утро, времени у нас в обрез, мне надо ехать на дачу, ты знаешь мое отношение к этому балбесу — и вдруг пускаешься с ним в пляс…

В а л я. Извини, родной, я не подумала обо всем этом…

Э л ь д а р. Но танцевала с таким упоением, будто никого вокруг тебя нет и не было.

В а л я (виновато). Музыка очень хорошая.

Э л ь д а р (вдруг грустно улыбнувшись). Дело не в музыке, а в тебе. Все, что тебе нравится, ты делаешь как-то безудержно…

В а л я. Да, это правда.

Э л ь д а р. Я уже говорил тебе об этом…

В а л я. Там было совсем другое…

Э л ь д а р. То же самое. Здесь музыка, а там море.

В а л я. Я не думала купаться. Я хотела погулять на берегу.

Э л ь д а р. Ну ладно, кончим эти глупые разговоры. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что иногда все же надо сдерживать свои желания. Десять человек сидят, ждут, волнуются, наконец ты являешься мокрая и заявляешь, что в три часа ночи ходила на море купаться…

В а л я (виновато). Вода была такая теплая! Итак захотелось покупаться! Я заплыла далеко и потом долго добиралась до берега. (Целует его.) Я так тебя люблю. Я так хочу, чтобы все у нас было хорошо. Я буду стараться…

Некоторое время сидят, прижавшись друг к другу.

Э л ь д а р. Все будет хорошо.

В а л я. Я так надеюсь.

Э л ь д а р. Мы любим друг друга… И поэтому все будет хорошо.

В а л я. Я гадала на картах… Ты не смейся… Ездила к женщине одной… И знаешь, очень хорошо карты легли… Она сказала, что редко так выходит. Я вообще-то не верю, но успокаивает.

Э л ь д а р. Я абсолютно убежден, что все будет хорошо… Самое трудно было — найти друг друга. А теперь уже проще. Теперь надо жить вместе, рожать детей, растить их… Старикам моим ты понравишься… Я в этом не сомневаюсь… И с твоими тоже договоримся как-нибудь… Разница в возрасте заметна только сейчас, лет через десять это и видно не будет…

В а л я. Да, конечно, ты понравишься моим. Ты не можешь не понравиться… Они всегда мечтали, чтобы я встретила такого человека. Доброго, благородного. Они очень обрадуются тебе, потому что боялись за меня… что я плохо кончу… Отец даже бил меня.

Э л ь д а р. За что?

В а л я. Я потом долго с ним не разговаривала… И он тоже очень мучился. Он страшно любит меня и всю жизнь баловал, а теперь вот страдает из-за этого.

Э л ь д а р. А за что все-таки он тебя бил?

В а л я (грустно). Он многого не понимает и поэтому сердится. И прав, наверное… Ну хорошо, что у нас с тобой так все прекрасно… А если бы нет?.. Если бы мы нравились друг другу, но это было бы не так серьезно?.. Я же ночую у тебя… Я, конечно, каждый раз придумываю что-то, но он же чувствует.

Э л ь д а р. Он что, из-за меня тебя бил?!

В а л я. Нет, это было раньше… (Продолжает, не глядя на Эльдара, с горечью.) Ты меня не очень хорошо знаешь. Я же тебе говорила, у меня странный характер… Когда люди делают что-то плохое, ну, не плохое, а то, чего нельзя делать, они часто даже не догадываются об этом. А я все понимаю, когда поступаю дурно, знаю, что так нельзя, что неприлично, а все равно делаю.

Э л ь д а р. Кто, собственно, знает, что прилично, а что нет?

В а л я. Но чувствуешь же…

Э л ь д а р. Нет никаких единых правил… Каждый раз все по-разному. То, что в одном случае любовь, в другом — похоть. Один ест много, и это ему только на пользу, а другой от такого количества пищи жиреет.

В а л я. Да, это так. (С грустной усмешкой.) Когда рассуждаешь… А в жизни все сложнее. Иногда ведь понимаешь, что жиреешь, но все равно продолжаешь есть. Ничего не можешь с собой поделать.

Э л ь д а р (удивлен ее тоном). Но почему не можешь?

В а л я. Не можешь — и все. А потом сама себе противна… (Голос ее срывается.)

Э л ь д а р. По-моему, ты преувеличиваешь.

В а л я (с какой-то глубокой внутренней болью). Если бы. (Встретившись взглядом с Эльдаром, сдерживается и пытается его успокоить.) Ну, хотя бы тогда, на море. Я же знала, что вы меня ждете, но все равно полезла в воду.

Э л ь д а р. Да… (Чувствует, что ее что-то мучает, но, не понимая пока причины, слушает с внимательным сочувствием.)

В а л я. Но теперь я буду сдерживать себя во всем. Теперь мне будет легко, потому что ты рядом. Я готова навсегда отказаться от чего угодно, от любых своих привычек. Мне даже приятно это делать. Я теперь на все смотрю твоими глазами, и мне просто принять любое, самое трудное, решение. Я командую собой от твоего имени, и все становится ясно и легко… Если бы ты знал, как я счастлива, что встретила тебя, как это мне облегчило жизнь. (Умолкает, потому что чувствует, что может заплакать.)

Э л ь д а р (удивленно, но ласково). Что с тобой, милая? Что ты разволновалась вдруг? О каких трудностях ты говоришь? Какие у тебя могут быть трудности?! Не драматизируй, пожалуйста, свои маленькие сложности и горести, если они у тебя и были… Ты же совсем маленькая… Ну, иди ко мне. (Обнимает ее.) Ну, что у тебя было, наивное ты создание? Ну, любила сперва одного, потом другого, ну, ошиблась. С кем это не бывает… Ты же любила его, — значит, все, что между вами было, и должно было быть: какие уж тут приличия, условности, если любишь человека. Нашла из-за чего переживать…

В а л я (глядя в сторону). Мне стыдно перед тобой.

Э л ь д а р. Ну, перестань. Можно подумать, что я монстр какой-то. Что было, то сплыло, и нечего об этом говорить…

В а л я. Ты просто многого не знаешь.

Э л ь д а р (удивленно). Ну, предположим… Что это ты вдруг именно сегодня решила об этом заговорить?

В а л я. Я давно хотела… Но сегодня… (Умолкает.)

Э л ь д а р (после довольно продолжительной паузы). Ну?!

В а л я. Я должна тебе сказать…

Э л ь д а р (еще более удивленно). Ну, давай выкладывай, если должна…

В а л я (все еще не глядя на него). Я обязательно должна это сделать… Можно я закурю?

Э л ь д а р. Кури.

В а л я (закуривает). Тебе надо ехать на дачу.

Э л ь д а р. Скоро поеду…

В а л я. Я, конечно, совершаю ошибку сейчас… Но я не могу не рассказать. Я должна. Это гложет меня с первого дня. Хотя все было давно… И сейчас уже не имеет никакого значения… Ты мне веришь?

Э л ь д а р. Верю.

В а л я (вдруг с отчаянием). Зачем я рассказываю тебе это?

Э л ь д а р. Не знаю… Наверное, потому, что я тебя очень люблю.

В а л я. Это не нужно никому… ни тебе, ни мне.

Э л ь д а р. Если люди любят, то они, наверное, должны знать все друг о друге.

В а л я. А если все уже позади и потеряло смысл, но может причинить боль человеку, которого любишь?..

Э л ь д а р. Не знаю. Но, по-моему, лучше боль, чем обман…

В а л я. Это не обман. Просто ведь не обо всем расскажешь…

Э л ь д а р. Обо всем. Если, конечно, любишь человека. Иначе что-то все время будет мешать.

В а л я. Ну, а если он об этом ничего не знает и узнать не может?

Э л ь д а р. Он может почувствовать.

В а л я. Ты уверен?

Э л ь д а р. Абсолютно.

В а л я. И все-таки я убеждена, что есть вещи, о которых лучше не говорить, даже любимому человеку. У каждого в жизни есть или было что-то, чего никто не должен знать. Но тебе я все расскажу… Если у нас все так серьезно, может быть, на всю жизнь, то надо, чтобы ты любил меня такую, какая я есть, а не какую-то придуманную. Все равно ведь рано или поздно это обнаружится… (Усмехнувшись.) К сожалению… я не столь наивна и невинна, как тебе кажется. До тебя у меня было все гораздо сложнее, чем хотелось бы… (После паузы, сделав над собой усилие.) В общем, первым мужчиной у меня был не Дима…

Э л ь д а р (с недоумением). Ты что, до него уже с кем-нибудь встречалась?

В а л я. Нет.

Э л ь д а р. Ничего не понимаю… У вас же с ним в восьмом классе все началось.

В а л я (ей трудно говорить). Да… Но ничего не было… Никогда…

Э л ь д а р (стараясь говорить спокойно). И ты хочешь сказать, что у тебя был кто-то другой…

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Я знаю его?

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Знаю?

В а л я. Да, знаешь.

Э л ь д а р. Кто это?

В а л я (еще одно усилие). Это Алик… который был здесь сейчас.

Э л ь д а р. Алик? Мой аспирант?

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Ты же с его сестрой дружила?

В а л я. Да. Мы учились в одном классе.

Э л ь д а р. Вместе с Димой?

В а л я. Да.

Э л ь д а р. А что же Алик? При чем тут он?

В а л я. Он был братом моей подруги…

Э л ь д а р. Это я уже слышал. Он что, нравился тебе?

В а л я. Нет.

Э л ь д а р. Тогда в чем же дело? Сколько тебе лет было?

В а л я. Восемнадцать. Я была на первом курсе. Он мне не нравился. Честное слово. И я ему тоже. Он знал, что я люблю Диму… Но так случилось… Он встречался с одной женщиной, которая была старше его. Все об этом знали. Сестра мне ее показывала, когда мы еще учились в школе. Я у них часто бывала. Но потом, когда поступила в институт, мы виделись реже… У нее день рождения в феврале, на зимних каникулах. Дима был в Москве с отцом. Я пришла одна. Это было на первом курсе, сразу после сессии. Шел очень сильный снег. Я перепила немного, совсем чуть-чуть… Позвонила домой и сказала, что останусь у них, я и раньше иногда у них ночевала… Родителей дома не было. Мне постелили на диване в кабинете их отца… А ночью я проснулась от какого-то шума. Мне показалось, что кто-то плачет. Я зажгла свет и увидела Алика. Он почему-то был в военной шинели и сидел за столом спиной ко мне и громко плакал. Он даже не заметил, что я зажгла свет… Я побежала за водой, потому что ему было очень плохо. Он весь дрожал… Оказывается, когда его забрали на военные сборы, эта женщина, которую он любил, бросила его и вышла замуж за какого-то другого мужчину. Мне стало так его жалко, что я сама заплакала. Какое-то было чувство, как будто я виновата в том, что эта женщина его бросила… Я начала его успокаивать… И это произошло…

Э л ь д а р. Что значит произошло? (Не сразу.) А что было потом?

В а л я. Потом? Рано утром он опять уехал на эти сборы, а потом он несколько раз звонил… приходил в институт. Через год примерно, а может, даже больше… Он считал, что виноват передо мной. И хотел как-то искупить свою вину. Я сказала, что ни в чем его не виню, а встречаться не могу, потому что люблю Диму… А потом… я встречалась с Димой.

Э л ь д а р. Это все?

В а л я (с решимостью отчаяния). Нет… Потом, после Димы, когда я поняла, что больше не люблю его, и сказала ему об этом, все началось опять… опять появился Алик… Я не хотела его видеть, но он… Да что оправдываться сейчас, я сама во всем виновата… Но было очень тоскливо, а он не отвязывался и как-то подчинил меня себе… Я же говорила тебе, я все понимала, но ничего не могла с собой поделать… Отец бил меня несколько раз, но я все равно продолжала с ним встречаться… Пока не познакомилась с тобой… После этого я его ни разу не видела… Честное слово… Только сегодня… Ты веришь мне?

Э л ь д а р. Да.

В а л я. Прости меня… Я рассказывала и сама понимала, как это ужасно все…

Э л ь д а р. Наверное, ничего ужасного… если бы это была не ты.

В а л я. Да.

Э л ь д а р. Но это ты.

В а л я. Да… Тебе надо ехать на дачу…

Э л ь д а р. Да, надо.

В а л я. Мы потом поговорим.

Э л ь д а р. Да.

В а л я. Очень стыдно…

Долго сидят молча. За дверью слышны шаги. Входит А л и к.

А л и к (бодро). Шеф, сестренка доставлена по назначению…

Э л ь д а р (будто не слыша его, не меняя позы). Опять этот ублюдок… Он что, специально пришел сюда сегодня?

В а л я (растерянно). Нет… Я не знаю…

Э л ь д а р. Но сейчас-то он специально вернулся. Выждал нужное время, чтобы я уехал, и вернулся. Как вор… Его маленькая, безмозглая голова способна только на воровство. (Встает. Устало Вале.) Я должен бы выгнать его сейчас, но ведь он был твоим любовником. (Махнув рукой.) Ну ладно, мне надо ехать на дачу… А вы решайте ваши проблемы…

В а л я (тихо). Какие проблемы? Я же тебе все рассказала.

Э л ь д а р. Значит, можно ему сказать, чтобы он убрался отсюда?

В а л я. Делай что хочешь…

Э л ь д а р (подходит к Алику). Может, все-таки у тебя хватит достоинства уйти самому… или ты привык к оскорблениям?

А л и к (спокойно). Я бы ушел, шеф. Но мне нужно поговорить с ней…

Эльдар заносит руку и не оборачиваясь ждет, что скажет Валя.

В а л я. Алик, уйди, пожалуйста.

А л и к. Мне нужно с тобой поговорить.

В а л я. Но не здесь же…

А л и к. Мы можем выйти с тобой…

В а л я. Уйди, пожалуйста, мы потом поговорим…

А л и к (Эльдару). Ну что вы так смотрите на меня? Хотите ударить — бейте! Только ведь ничего этим не изменишь… (Вале.) Я подожду тебя внизу… (Неторопливо повернувшись, уходит.)

Валя опускается в кресло. Эльдар некоторое время продолжает стоять на месте, потом идет к письменному столу, вытаскивает портфель.

В а л я (наблюдает за ним). Может быть, ты не поедешь?

Э л ь д а р. Меня ждут.

В а л я. Это так важно?

Э л ь д а р. Да.

В а л я (после паузы). Неужели это важнее, чем мы, чем наши отношения?

Э л ь д а р. Нет, конечно… Но я обещал им приехать… Они ждут меня…

В а л я. Понятно.

Э л ь д а р. Я не могу не поехать… Если бы хоть кто-нибудь из братьев был там…

В а л я. Я понимаю. Просто… Неужели после того, что сейчас произошло, ты можешь оставить меня одну и уехать?..

Э л ь д а р (вдруг яростно кричит). Да! Могу! Они ждут меня! Неужели это не понятно?! Разве трудно понять то, что я говорю? Разве это так странно? Мои старые родители сидят на этой проклятой даче и ждут, что к ним приедет их сын! И я поеду! Я не могу не поехать! Не могу!

В а л я. Да, конечно, поезжай. (Плачет.)

Э л ь д а р (не сразу, тихо). Я постараюсь быстро вернуться. Только скажу, чтобы не ждали, и сразу же вернусь… Дождись меня…

Выходит из комнаты. Валя плачет долго и горько, как обиженный ребенок, потом, успокоившись, затихает в кресле.

На даче м а т ь продолжает таскать камни, о т е ц варит обед. Занимаясь своим делом, родители с напряжением следят за всем, что происходило в доме Эльдара. И опять, как в начале этой истории, когда Эльдар, вопреки реальным представлениям, наблюдал за событиями на даче, это можно объяснить, к примеру, чуткостью обиженных родительских сердец или чем-нибудь более убедительным.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

На даче, которая теперь на первом плане, м а т ь тащит к скале очередной камень. О т е ц, сняв с вешалки одно из ружей, чистит ствол шомполом. А г а м е й т и развлекает их болтовней.

В а л я продолжает оставаться в кресле. Можно подумать, что она уснула…

А г а м е й т и. Жена нашего уважаемого соседа Гулама опять голая ходит.

М а т ь. В купальнике, ты хочешь сказать?

А г а м е й т и. Ну, в купальнике. Мне-то все равно, я в Париже не такое видел. В Фолибержер их сразу по сто штук в чем мать родила на сцену выходит, а здесь народ обижается. Неуважение, говорят, телеса свои напоказ выставлять, хотя, должен сказать, фигура у нее в общем ничего.

О т е ц. А они что сами, на пляже не раздеваются?

А г а м е й т и. На пляже одно, а здесь другое. Весь день на балконе торчит, отовсюду ее видно. Мне-то что, я и не такое видел, а людям не нравится…

М а т ь. Оставьте человека в покое. На то и дача, чтобы на балконе загорать…

А г а м е й т и. Такой дом отмахали, что за сто километров ее видно. Хотя бы внизу сидела, а то на втором этаже. Рабочие тоже жалуются.

М а т ь. Какие рабочие?

А г а м е й т и. Которые работают у них. Там же целая бригада трудится. Бетонщики и слесари уже ушли, только маляр и паркетчик остались… Очень жалуются… Отвлекает, говорят, хозяйка своим видом, работать трудно… И ленивая очень, целый день валяется. А этот Гулам только деньгами интересуется… Где он их загребает, понять не могу. (Умолкает, потому что видит в калитке Гулама. Под нос.) Легок на помине.

Г у л а м (очень доброжелательно). День добрый, соседи! Как живете? Как здоровье? Соскучился по вас. (Замечает Агамейти.) А этот бездельник опять здесь торчит, вместо того чтобы народное добро караулить? Удивляюсь я вам, честное слово: такие просвещенные, умные люди, а с кем дружите? Я, например, сразу его гоню, как появляется.

А г а м е й т и (негромко). Потому что недостаточно просвещенный.

Г у л а м. Что?

А г а м е й т и. Культуры, говорю, у тебя маловато.

Г у л а м. Ну конечно. Я же эмигрантом не был.

А г а м е й т и. Ничего, будешь еще.

Г у л а м. Ну, ты, ты… Говори, да не заговаривайся. За такие слова я тебе голову оторвать могу, причем здесь же, не отходя от кассы.

Идет к Агамейти. Тот на всякий случай проворно отбегает в сторону.

М а т ь. Гулам, не дури. Он пошутил.

Г у л а м (останавливается). Ничего себе шуточки. Пусть бога благодарит, что в вашем присутствии это произошло, а то бы я ему такой Париж устроил, что он имя свое забыл бы.

А г а м е й т и (направляется к калитке). Ты уже устроил, в Фолибержер ехать не надо, — все селение любуется.

Г у л а м (не понял). Что-что? Что он сказал?

О т е ц. Да не обращай внимания.

Г у л а м (встревоженно). Нет, он что-то плохое сказал. Опять оскорбил меня?

О т е ц. Это варьете такое в Париже, ну, как эстрадный театр. С полуголыми женщинами…

Г у л а м. А я тут при чем?

О т е ц. Да ты ни при чем, ты же знаешь, он любит про Париж вспоминать.

Г у л а м. Еще бы. Он же до мозга костей отравлен буржуазной идеологией. Что с нами произошло, я понять не могу. Враг ходит между нами, дышит с нами одним воздухом, кормится на наши деньги, а мы все терпим…

М а т ь. Да брось ты…

Г у л а м. Честное слово. Особенно обидно, что вы с ним общаетесь. Такие люди! Всю жизнь отдали Советскому государству, можно сказать, в революции участвовали, а вынуждены знаться со шпаной какой-то… (Отцу.) Как вы можете, дядя Гамид?! Когда Адочка писала диссертацию, то, говорит, ваше имя в таких материалах встречала, что сейчас просто обидно за вас. Честное слово, обидно… Вы меня извините, что я вам такие вещи говорю, я вам в сыновья гожусь, но дома наши рядом стоят, и я почитаю вас как очень близких и старших товарищей. А Адочка просто в восторге от вас. Я ей говорю: «Адочка, я счастлив буду, если смогу хоть чем-нибудь быть полезным нашим соседям. Это мой долг. Они все сделали, чтобы наша жизнь была счастливой, и наш долг — как можно больше помогать им. Дети их не имеют такой возможности, но мы-то, соседи, рядом живем. Пусть только намекнут…»

М а т ь. Спасибо, Гулам, нам ничего не нужно.

Г у л а м. Конечно. Я то же самое сказал Адочке: «Они такие заслуженные люди, зачем им моя помощь?» Конечно, вы ни в чем не нуждаетесь, я даже не сомневаюсь в этом. Я другое имел в виду, не материальную помощь. Что вы! Об этом я даже подумать не мог. Хотя, к слову сказать, готов в любое время любую сумму на любой срок. Зачем же нужны соседи, если не для того, чтобы помогать друг другу? Но я другое имел в виду, совсем другое. Например, попросить пару друзей перебросить эти камни, которые вы, Халида-ханум, сами сейчас таскаете. У меня просто сердце кровью обливается, когда я это вижу.

М а т ь. Напрасно. Я делаю это по совету врача. Мне полезна физическая нагрузка.

Г у л а м. Да, да, конечно… Я просто к примеру сказал о камнях, это совсем не обязательно. Можно что-нибудь другое. Просто я хочу, чтобы вы знали, что стоит мне свистнуть — и пара человек к вашим услугам. Выполнят любую работу…

М а т ь. Спасибо, Гулам…

К калитке подходит жена Гулама А д а. Она в пестром купальнике с открытой спиной и глубоким вырезом на груди.

Г у л а м. Это мой долг. А вот и Адочка… (Жене.) Иди скорей сюда, очень интересный разговор.

А д а. Не могу же я в таком виде. Извините, но такая жара. (Матери.) Не надоел он вам своей болтовней? Я всегда волнуюсь, когда он идет к вам: вдруг ляпнет что-нибудь не то, а я так дорожу вашими отношениями.

Г у л а м. Ну что ты, Адочка, я ничего лишнего не сказал. (Просительно смотрит на мать, как бы ждет подтверждения своим словам.)

М а т ь. Входите, Ада.

А д а (минует калитку). Неудобно, я в таком виде, но жуткая жара… Еще раз здравствуйте.

О т е ц. Мое почтение.

Г у л а м. Я говорю, Адочка: правда мы с удовольствием поделились бы с нашими дорогими соседями водой? У нас насос целыми дням качает, а в их колодце воды нет…

А д а. Правда, тетя Халида, как-то неудобно даже: у нас же артезианская скважина, на полсела воды хватит.

М а т ь. Спасибо, Ада, но я надеюсь, что мы приведем в порядок свой колодец.

Г у л а м. Это безнадежное дело, поверьте мне, Халида-ханум. Тут нужно скважину бурить. У нас та же история была…

А д а. Подожди, Гулам. Ты вечно что-нибудь не то скажешь. Дай лучше стул.

Гулам дает стул. Ада садится.

Ты собирался ехать в город, по-моему?

Г у л а м. Да, через час поеду. В машине есть место. (Отцу.) Вы не едете в город? Могу подвезти.

О т е ц. Спасибо, пока не еду.

Г у л а м. На охоту собираетесь?

О т е ц. Да вот ребята должны приехать. Все вместе пойдем.

Г у л а м. Вы, говорят, хорошо стреляете?

О т е ц (похвала ему приятна). Когда-то ничего стрелял. А сейчас ребята меня уже обскакали. Они отличные стрелки.

Г у л а м. Хочу кондиционеры в спальне поставить. Я считаю, если уж взялся за что-то, делай на высоком уровне.

М а т ь. Да, у вас, Гулам, размах большой. В общем, это правильно, если иметь возможность. А мы вот третий месяц эту скалу убрать не можем, чтобы фундамент начать.

Г у л а м. Какую? Что же вы мне не сказали, когда у меня экскаватор работал? И трактор был. В две минуты убрали бы.

М а т ь. Неудобно как-то было.

Г у л а м. Ай-яй-яй! Как не стыдно! Ну, ничего, что-нибудь придумаем. Хотите, я привезу из города людей?

М а т ь. Нет, нет, спасибо.

Г у л а м. Тут нужно пять-шесть человек, не больше.

М а т ь. Даже меньше.

Г у л а м. Я беру это на себя. К концу дня этой скалы не будет.

М а т ь. Спасибо, Гулам, но мне как-то неудобно.

Г у л а м. О чем вы говорите? Я бы сейчас ею занялся, если бы меня не ждали в городе.

А д а. Ничего, подождут.

М а т ь. Нет, нет, не надо никого подводить из-за нас. Поезжайте, Гулам, по своим делам. У нас здесь ничего срочного нет.

Г у л а м (обрадованно). Конечно. Через часок поеду и быстро вернусь, и к вечеру скалы не будет.

А д а. Ну, ладно, ты иди, дай поговорить с людьми.

Г у л а м. Иду, иду, Адочка. Ты про то, как я дом отца назад выбиваю, расскажи. Интересная история.

А д а. Ладно, расскажу. Иди уж.

Гулам уходит.

(Матери.) Вы напрасно его не используете. У него энергии на десять домов хватит. Вы знаете, что он придумал?

М а т ь. Нет.

А д а. Умора просто! Дядя Гамид, это вам особенно интересно должно быть: он на вашу помощь рассчитывает.

О т е ц. Буду рад помочь, если смогу.

А д а. Он задумал получить назад дачу своего отца в Пиршагах, которую в двадцать девятом году государство конфисковало как излишки.

М а т ь. Но у него же есть уже одна дача.

А д а. Эту он на имя своего брата построил, Тофика, тот тоже диссертацию защитил…

М а т ь. А дача отца большая?

А д а. Дом в восемь комнат, но запущенный. До войны сельсовет там был, а с сорок седьмого года он пустой стоит. Конечно, все растащили — окна, двери, полы… Но все равно очень красивый…

М а т ь. Участок большой?

А д а. Был большой. А сейчас только двор остался, все остальное роздали под дачи.

М а т ь. А зачем Гуламу два дома?

А д а. Если у него будет возможность, он десять построит.

О т е ц. А чем я ему могу быть полезен?

А д а. У него есть документ, что отец его в семнадцатом году был посажен в тюрьму Временным правительством. А вы ведь в это время тоже были в Москве?

О т е ц. Да, был.

А д а. Это я ему сказала. У меня же в диссертации есть глава об азербайджанцах, участвующих в революционных событиях в России. Вот он и хочет, чтобы вы написали пару слов о его отце.

О т е ц (чуть растерянно). А что я могу написать?

А д а. Ну, что-нибудь в подтверждение того, что отец его жертва Временного правительства.

О т е ц. Но как же я могу? Я же не знал его отца.

А д а. А вы и не пишите ничего. Обойдется без второй дачи.

О т е ц (волнуется). Нет, вы поймите меня правильно. Я бы написал, но я действительно ничего не знаю об этой истории с арестом. Я же не занимал никаких постов, просто воевал, как все, а после ранения попал в Отдельный Самарский кавалерийский полк и уже в Москву так и не вернулся.

А д а. Я знаю.

О т е ц. Я всегда был простым красноармейцем…

А д а. Я все про вас знаю. Я про вас знаю то, что даже вы сами о себе не знаете.

О т е ц. Неужели?

А д а. И догадаться не сможете.

О т е ц. Что же это такое?

А д а (отцу). Это мой сюрприз. Я так благодарна судьбе за то, что наши дачи рядом. О вас же никому не было известно. Даже о том, что вы прибыли сюда в составе Одиннадцатой армии, освободившей Баку от мусаватистов, никто не знал.

О т е ц. А почему, собственно, об этом должны знать?

А д а. Вы поразительный человек! Да любой другой трубил бы об этом на каждом углу.

О т е ц. Выдумаете?

А д а. Уверена. Гулам на одном несчастном аресте своего отца целый дом отхватить хочет. А на вашем месте он сейчас в правительстве сидел бы…

О т е ц. Вы что-то, по-моему, сильно преувеличиваете, Ада.

А д а. Ничего я не преувеличиваю. Вся моя диссертация на вас построена. (Улыбается.) Подождите, еще не то будет! Я еще займусь вашим участием в Великой Отечественной войне!

О т е ц. Что вы! Что вы! (Машет руками.) Зачем это нужно? Миллионы воевали, и я, как все… Смешно даже говорить об этом. (Смотрит на жену.)

М а т ь. Действительно, Ада, о войне писать не стоит. Ну, что он был военным журналистом, работал в армейской газете… Что об этом писать?

А д а. Как что? Участник революции, прошел все пять лет войны, был в керченском окружении, дошел до Берлина. И вы считаете, что об этом не надо писать?

О т е ц. Но я даже ранен не был.

А д а. Это не обязательно. Есть Герои Советского Союза, не получившие ни одной царапины.

О т е ц. Мне даже выстрелить не пришлось ни разу.

А д а. У вас были другие обязанности. Маршалы тоже не стреляли.

М а т ь. Если уж писать, то лучше о революции. Тогда он хоть по-настоящему воевал.

А д а. Тетя Халида, это не важно, стрелял дядя Гамид или нет. Важно то, что он участвовал и в революции, и в Великой Отечественной войне.

О т е ц. Таких много было.

А д а. Может быть. Но я знаю вас. И страшно рада этому. Для меня вы просто клад. Только, честно говоря, я одного понять не могла, когда раскопала ваши документы, и спросить как-то неудобно было… У вас что-то случилось в двадцатом году, после установления советской власти в Азербайджане? Что-то произошло с вами?

О т е ц. Нет, ничего не произошло. А почему вы решили?

А д а. Слава богу… Значит, я ошиблась. Просто я не встречала больше вашего имени ни в архивных документах того времени, ни в газетах… Вы как будто исчезли.

О т е ц. Я не исчез. Кончилась революция, и я пошел работать по специальности.

А д а. Куда?

О т е ц. Преподавателем в школу, потом в университет. Я же историк.

А д а. И все время работали преподавателем? Все годы?

О т е ц. Да. До сорок первого, пока не началась война.

А д а. А после войны?

О т е ц. И после войны тоже.

А д а. Там же?

О т е ц. Да, в университете.

А д а. Невероятно. (Непонятно, восхищается она или недоумевает.)

О т е ц. Что?

А д а. Ну вот это все, ваша жизнь.

О т е ц. Извините, Адочка, но я не понимаю вас…

А д а. Мне трудно объяснить, но это как-то не укладывается в наши нынешние представления. Вы участвовали в революции, победили, а потом… пошли работать учителем…

О т е ц. А что я должен был делать?

А д а (наивность вопроса несколько смущает ее, но желание выяснить все до конца берет верх). Не знаю… Но ведь другие занимают какие-то должности. А вы остались простым учителем. Вы меня понимаете?

О т е ц (не сразу). А-а-а… Но ведь, Адочка, я воевал не потому, что мне нравилось это или из-за выгоды какой-то. Так сложилась жизнь. Надо было… возникла необходимость. Если бы революция не победила бы, я все равно был бы историком, но тут ведь дело было не только во мне… Ну, а в сорок первом, как вы сами понимаете, вопросов вообще не было, надо было защищать свой дом, своих детей, страну…

А д а. Да, да, конечно. Это понятно. Я не войну имела в виду… а самое начало. Когда вы были молодым, перед вами открылись такие возможности… Вы могли бы стать кем угодно, занять любой пост.

О т е ц (улыбнувшись). Я не честолюбивый человек, Адочка.

А д а. Вот об этом я и говорю…

М а т ь. Скажите, Ада… но отец Гулама был все-таки в семнадцатом году в Москве?

А д а. Да, был… Продавать туда что-то повез. Он же до революции магазин свой имел… Ой! (Прислушивается.) Кто-то идет… Я побежала… (Спешит к калитке.) Ради бога, простите меня за глупые вопросы…

Навстречу Аде в калитку входит Э л ь д а р.

Здравствуйте, Эльдар… Ой… Не смотрите на меня…

Э л ь д а р. Здравствуйте… (Уступает дорогу, не обратив внимания на наряд Ады, причину ее смущения и поспешного ухода.)

О т е ц (радостно матери). Я же говорил, что они приедут!

Мать стоит посреди участка с камнем в руках. Эльдар, поздоровавшись с родителями, проходит под навес и устало опускается на кровать.

О т е ц. А где Акиф и Расим?

Э л ь д а р. Они не смогли приехать. У Расима ученый совет.

О т е ц (упавшим голосом). А почему Акиф не приехал?

Э л ь д а р. Не знаю, наверное, и у него какие-то причины…

Молчание. Мать несет камень к скале.

(Провожает ее взглядом.) Они обязательно приехали бы, если могли, ты же знаешь… К сожалению, не все зависит от нас. (Негромко отцу.) Я тоже должен буду скоро уехать…

О т е ц (невольно оглянувшись на мать и тоже понизив голос). Ты что, совсем не останешься?

Э л ь д а р. Не могу. Я приехал предупредить, чтобы вы не ждали… Мне обязательно надо быть в городе сейчас…

О т е ц (умоляюще). Может быть, хоть ненадолго задержишься? Часа на два, на три хотя бы?

Э л ь д а р. Папа, неужели ты думаешь, я бы не остался, если мог?

О т е ц. Да, да, конечно… Просто она так ждала… Я даже не знаю, как ей об этом сказать.

Мать, дотащив камень до скалы, идет за следующим. Эльдар подходит к ней.

Э л ь д а р (устало, ласково). Мама, ну что ты делаешь? Тебе же нельзя.

М а т ь (переведя дыхание, спокойно). Ну кто-то же должен это делать?

Э л ь д а р. Ты что, собираешься сама перетаскать шесть машин камня?

М а т ь. Да, собираюсь. Нам стоило больших трудов купить эти камни, и я не могу сидеть сложа руки и смотреть на то, как их разворовывают.

Э л ь д а р. Но это невозможно, мама.

М а т ь. Может быть.

Э л ь д а р. Их же несколько тысяч штук.

М а т ь. Я знаю.

Э л ь д а р. А ты очень больной человек.

М а т ь. Да.

Э л ь д а р. В результате все это может плохо кончиться.

М а т ь. И что ты предлагаешь?

Э л ь д а р (устало). А что я могу предложить, мама? Я обшарил весь поселок, когда ехал сюда, но там нет желающих таскать по такой жаре чужие камни. Не хотят люди зарабатывать деньги таким способом. Что я еще могу сделать?

М а т ь. Ничего.

Э л ь д а р. В следующее воскресенье я приеду пораньше и найду рабочих. Или братья со мной приедут, и сами все перетаскаем.

М а т ь. Я не могу ждать следующего воскресенья. Это продолжается уже два месяца. Половина камней пропала.

Э л ь д а р. Ну что делать? Купим еще.

М а т ь. У меня нет лишних денег. Если мы опять купим камни, мне нечем будет платить за работу каменщику. (Смотрит на скалу.)

Э л ь д а р (заметив ее взгляд). И скалу мы, точно, уберем. Соберемся все вместе и уберем.

М а т ь. Это я тоже слышу второй месяц. Но теперь я уже ждать не буду.

Идет за следующим камнем. Эльдар догоняет ее.

Э л ь д а р. Мама, пойми: то, что ты делаешь сейчас, бессмысленно. (Показывает на камни.) Каждый из них весит около пуда. Их несколько тысяч штук. Это не под силу даже здоровому человеку.

М а т ь. Почему? Вон сколько уже перетаскала.

Э л ь д а р. Ну, предположим, эти ты перетаскаешь. Тут расстояние небольшое. А что ты будешь делать с теми, что лежат у дороги? Там же их намного больше.

М а т ь. Кончу эти — возьмусь за те.

Некоторое время молча, в упор смотрят друг на друга. В упрямых карих глазах матери такая убежденность в правильности и необходимости всего, что она делает, что Эльдар первым отворачивается и идет под навес, к отцу. Мать направляется к камням.

О т е ц. Чаю выпьешь?

Э л ь д а р. Нет… Если я даже буду таскать эти камни с утра до вечера, не отдыхая ни минуты, то все равно на это уйдет минимум три дня…

О т е ц. Да, пожалуй…

Э л ь д а р. А у меня нет такой возможности. Я не могу таскать здесь три дня камни. Не могу.

О т е ц. У тебя что-нибудь случилось?

Э л ь д а р. Да, случилось.

О т е ц. Что-то серьезное?

Э л ь д а р. Для меня — да.

О т е ц. Я могу чем-нибудь помочь?

Э л ь д а р. Нет… Как она себя чувствует?

О т е ц. Пока ничего.

Э л ь д а р. Ужасно то, что рано или поздно она обо всем узнает. Но будет поздно.

О т е ц (вздохнув). Это произойдет в любом случае.

Э л ь д а р. Обидно, что последние месяцы ее жизни уходят на какие-то камни.

О т е ц. Она хочет, чтобы после нее что-то осталось.

Э л ь д а р. Папа, неужели ты думаешь, что кто-нибудь из нас сможет здесь жить после того, как это случится?

Мать несет очередной камень.

Но даже если бы не это. Мы же говорили ей, нам вообще не нужна эта дача — ни мне, ни Акифу, ни Расиму… Ни у кого из нас нет ни времени, ни желания ей заниматься…

О т е ц (вздохнув). Я понимаю. Жаль только, что слишком поздно это обнаружилось.

Э л ь д а р. Какая разница, когда это обнаружилось, папа? Надо же исходить из реального положения вещей. Нам просто не до дачи сейчас.

Мать, дотащив камень до скалы, идет за следующим.

(Смотрит на часы.) Если бы ты знал, чего мне стоило приехать сюда сегодня! Ты же знаешь, я бы никогда не стал вести эти разговоры и безропотно таскал бы любые камни, но я действительно должен быть в городе сейчас.

О т е ц. Я понимаю… Конечно.

Сидят молча. Мать тащит очередной камень.

Э л ь д а р. У нее просто какой-то сдвиг из-за этой дачи. Иначе это фантастическое упрямство никак не объяснишь… И откуда только возникла эта проклятая идея?!

О т е ц. Ты же знаешь, она не может сидеть без дела.

Э л ь д а р. Но не все же пенсионеры строят дачи, папа!

О т е ц (понизив голос). Мне иногда кажется, что она начинает догадываться.

Э л ь д а р. А почему ты решил?

О т е ц. Не знаю… Очень часто она говорит о том, что после нее останется… Я пытался уговорить ее поехать куда-нибудь отдохнуть, хотя бы пару недель. Ничего не получается.

Э л ь д а р (с болью). Страшно смотреть на нее.

О т е ц. По вечерам она выглядит лучше.

Э л ь д а р (смотрит на часы). Мне надо ехать, папа. Честное слово, мне очень надо ехать.

О т е ц. Поезжай. Я объясню ей… (Жалобно.) А я думал, мы с утра на охоту сходим.

Э л ь д а р. Как-нибудь в другой раз, папа.

О т е ц. Да, да, конечно.

Эльдар встает. Мать, положив у скалы камень, идет к навесу.

М а т ь (отцу). Он уезжает, что ли?

О т е ц. Да. У него срочное дело.

М а т ь. Понимаю.

О т е ц. Нет, на этот раз действительно очень важное.

М а т ь. Я понимаю. У братьев его тоже очень важные дела. Я знаю, мои дети очень занятые люди. (Отцу.) Чай есть?

О т е ц. Да. Сейчас налью.

М а т ь. Но те двое хоть честнее.

О т е ц. Халида!

М а т ь. Наплевали, уехали — и дело с концом. По крайней мере не строят из себя заботливых детей. (Садится.)

О т е ц (наливает матери чаю. Эльдару). Может быть, тебе тоже налить?

Э л ь д а р. Не надо.

М а т ь. Выпей уж. Легче будет до станции дойти.

Э л ь д а р. Ты что, правда считаешь, что мне не нужно было приезжать сюда?

М а т ь. А как ты сам думаешь, есть ли какой-нибудь смысл в таком десятиминутном наезде?

Э л ь д а р. Если бы ты знала, чего может мне стоить этот десятиминутный, как ты его называешь, наезд!

М а т ь. А я и не хочу знать, что у вас там происходит, у каждого в отдельности. Я знаю, что мы все вместе начали общее дело и вы, столкнувшись с первыми же трудностями, сдались и бросили меня здесь одну. И теперь у каждого из вас есть свои причины не приезжать сюда. Ну что ж, это дело вашей совести, поступайте как хотите. Но уж в таком случае позвольте и мне поступать так, как я считаю нужным: я начала строить этот дом, и я его построю, как бы мне трудно ни было.

Э л ь д а р. Зачем?

М а т ь. Это уж мое дело. Я бы ответила на твой вопрос два года назад, когда мы начинали строительство и вы обещали мне вашу помощь. А сейчас уже поздно задавать такие вопросы и отвечать на них.

Э л ь д а р. Мама, но это же не что-то решающее нашу судьбу, жизнь. Это — дача, которую мы хотели построить для нашего же удобства, для себя. А теперь передумали, потому что оказалось, что это сложно, трудно, дорого… Это же наше право: сперва хотели, а теперь передумали.

М а т ь (спокойно). А я не передумала! (Залпом выпив чай, встает и идет к камням.)

Э л ь д а р (идет следом). Мама, ты же больной человек.

М а т ь. Я уже много лет больной человек.

Э л ь д а р. Эти камни просто доконают тебя.

М а т ь. Спасибо за заботу. Мне приходилось выполнять работу и потяжелей, чтобы вырастить своих детей.

Э л ь д а р. Мама, ты действительно сделала все возможное и невозможное, чтобы поставить нас на ноги. Но тогда в этом была необходимость. А сейчас совсем другое… Послушай меня. Да, мы хотели иметь дачу, да, мы мечтали о ней и начали ее строить. Но теперь ведь ясно, что нам не под силу эта семейная дача… А может быть, она и вообще не нужна, даже если мы ее построим. У каждого возникло столько своих проблем, что наши наивные мечты о коллективном семейном счастье просто потеряли смысл. Ну что поделаешь, если жизнь оказалась сложней, чем мы думали? И все так переменилось за эти годы…

М а т ь. Не знаю… Может быть, и переменилось… Но я всю жизнь делала то, что нужно было другим людям, а теперь (усмехнувшись) мне хочется один раз поработать для себя… Имею на это право? (Идет за камнем.)

Э л ь д а р (в отчаянии отцу). Ну что делать? Она опять пошла… Что делать, папа? Мне же надо ехать, меня ждут в городе. Неужели вы не понимаете, я не могу не поехать? Меня ждут там! Ну, ты-то хоть меня понимаешь? Все равно от моей помощи никакого смысла, это же ничего не меняет…

О т е ц. Я понимаю.

Мать нагибается, чтобы поднять камень.

Э л ь д а р (кричит). Не трогай его, я тебе говорю…

Мать поднимает камень, Эльдар идет к ней.

Ты слышишь меня? Брось его… (Тянет камень из рук матери.)

М а т ь. Пусти.

Опять мать и Эльдар встречаются взглядами, и становится ясно, что упрямство ее ничуть не поколеблено.

Э л ь д а р (почти злым шепотом). Ты же не понимаешь ничего. Потом ты жалеть меня будешь. И обо всем этом жалеть будешь. Но будет поздно. (Дергает камень.)

Мать разжимает руки. Круто повернувшись, Эльдар идет от нее. Через несколько шагов понимает, что несет камень не в ту сторону, и поворачивается с ним к скале… Потом идет за следующим камнем… Потом еще за одним… Мать продолжает стоять посреди участка…

В квартире Эльдара отворяется дверь, и в комнату входит А л и к. В а л я открывает глаза… Сердцем любящего человека Эльдар видит все, что происходит в его городской квартире.

А л и к (очень непринужденно). Что же ты не идешь? Я уже два часа жду…

В а л я. Прошу тебя — уйди.

А л и к. Куда?

В а л я. Не знаю…

А л и к. Только вместе…

В а л я. Я никуда не пойду… Неужели ты не понимаешь? Я люблю его.

А л и к. Тогда необходимо выпить. (Открывает шампанское.) Это, по-моему, твой бокал… Это мой… Держи. Будь здорова. (Вложив бокал в Валину ладонь, звонко чокается.) Ну, рассказывай…

В а л я. О чем?

А л и к. Обо всем. Почему плачешь? Ты что, рассказала ему все?

В а л я. Да.

А л и к. Зачем?

В а л я. Так получилось.

А л и к. Я бы ничего ему не сказал.

В а л я. Знаю.

А л и к. Таким, как он, нельзя ничего говорить.

В а л я. Я не могла не сказать.

А л и к. А ты что, так все ему и выложила?

В а л я. Да…

А л и к. То-то он так взбесился…

В а л я. Я дрянь последняя, Алик… Как все ужасно… И ничего не объяснишь…

А л и к. А что бы ты хотела объяснить?

В а л я. Как все было.

А л и к. А как все было?

В а л я. Никак. Ничего ведь не было. Правда, Алик?

А л и к. Ты так думаешь?

В а л я. Да.

А л и к. Ну ладно, не было, так не было. Не в том дело.

В а л я. Нет, ты меня не понял. Я не имела в виду, что вообще ничего не было. Но ты же помнишь, как это случилось?

А л и к. Я хорошо все помню.

В а л я. Мы же не нравились друг другу даже…

А л и к. Ты так считаешь?

В а л я. Ну конечно. Ты что, не помнишь, как все было? Я совершенно случайно осталась у вас. И ты случайно приехал. Ты же был на каких-то сборах.

А л и к. Да.

В а л я. Когда я проснулась, ты плакал из-за этой женщины. Правильно?

А л и к. Да.

В а л я. Я принесла тебе воды. И ты начал мне рассказывать о том, как ты ее любишь. И что убьешь и себя, и ее… Ты помнишь?

А л и к. Да.

В а л я. Я тебя уговаривала не делать этого?

А л и к. Да.

В а л я. И это произошло… потому, что мне стало так жалко тебя…

А л и к. Только поэтому?

В а л я. Да. Только поэтому…

А л и к. Ты правда так думаешь?

В а л я. Да.

А л и к. И я тебе совсем не нравился?

В а л я. По-моему, нет. Конечно, что-то было, но…

А л и к. А ты вспомни, что ты мне говорила в ту ночь…

В а л я (растерянно). А что я говорила?

А л и к. Разве из жалости так любят, Валя? Ты мне такие слова шептала… о том, что давно влюблена в меня… Ну, вспомни. Какая там жалость?! Это была одна из самых лучших моих ночей, а ты говоришь — из жалости.

В а л я (жалобно). Я тебя не любила тогда, Алик. Я точно знаю… А то, о чем я тебе рассказывала, — это было давно, когда мы еще совсем маленькими девчонками были… Мы тогда всем классом в тебя влюбились, все девчонки… Это было очень давно, когда нам лет по четырнадцать было… Мы поэтому к вам домой все время бегали.

А л и к. Может быть, я не спорю… Но ты просто многого не помнишь. Ты как в бреду была и все время говорила о любви.

В а л я (беспомощно). Я Диму любила тогда.

А л и к. Почему же ты пряталась потом от меня? Ты же целый год от меня пряталась. Вспомни…

В а л я. Я не пряталась. Я любила Диму и не хотела тебя видеть.

А л и к. Ты и Диму своего не хотела видеть.

В а л я. Мне было стыдно перед ним после того, что у нас с тобой произошло.

А л и к. Я точно знаю: от меня ты пряталась потому, что я тебе нравился и ты меня боялась. А вот почему ты Диму не хотела видеть, этого я не знаю. Но в конце концов он тебя уломал.

В а л я. Но потом же у нас с ним все было хорошо. Целых три года. Значит, я любила его?

А л и к. Потом, может, и любила. Но в ту ночь дело было не в жалости. Ничего себе жалость! Да на мне места живого не было утром… Ну, вспомни.

В а л я (беспомощно, устало). Это была не любовь… Я точно знаю. Это было что-то другое. И возникло потом… А вначале мне тебя было только жалко. Честное слово.

А л и к. Да что ты меня убеждаешь? Я не знаю, почему ты была со мной и тогда, и потом, когда расстались с Димой. Может, из жалости, а может, потому, что я тебе все-таки нравился. Не знаю. И знать не хочу. Мне все равно. Главное, что мне с тобой было хорошо. (Отпивает глоток шампанского, ставит бокал на стол. Пауза.) У меня есть один хороший загс, он работает по субботам.

В а л я. Ну и что?

А л и к. Может, зарегистрируемся?

В а л я. Перестань дурачиться, Алик.

А л и к. Я не дурачусь. Мне сегодня исполнилось четверть века, и я серьезен, как никогда в жизни. И я точно знаю, что мне нужно для счастья. Ну, спроси у меня, спроси: «Алик, что тебе нужно для полного счастья?»

В а л я. У меня не то настроение, Алик.

А л и к. А я отвечу: «Мне нужна ты, Валечка».

В а л я. И когда ты это решил?

А л и к. Когда ты в очередной раз исчезла… Ты мне нужна как единственный свидетель. А то ведь никто не верит, что я был хорошим мальчиком когда-то, что я, например, умел плакать…

В а л я. А тебе это так важно?

А л и к. Иногда очень.

В а л я. Ты изменился за это время, Алик.

А л и к. Глаза стали тоскливыми. Это от слишком веселого образа жизни. Я много веселился этот месяц, после того, как ты исчезла. Я все ждал, ждал, когда ты вернешься… А потом решил сам тебя поискать. Ну, что будем делать?

В а л я. В каком смысле?

А л и к. Может, все-таки поженимся?

В а л я. Ну, что ты говоришь, Алик? Я же тебе все объяснила. Я люблю его.

А л и к. Внизу машина. Туда час езды.

В а л я. Куда?

А л и к. В загс. К четырем часам возвращаемся, заезжаем за твоими родителями, едем в «Интурист», там уже накрыты столы. Все сидят, мы входим и объявляем свадьбу вместо дня рождения. Все обалдевают. Представляешь, как будет здорово?!

В а л я. Представляю.

А л и к. Нет, я серьезно. И не думай, что это так уж глупо. Никто ведь не знает, как все должно быть, чтобы люди были счастливы… Я давно хотел тебе предложить… Но как-то не получалось. Но я все время говорил себе: «Ничего, ничего, повертишься еще немного и позвонишь Вальке. И все будет хорошо. Она то, что тебе нужно». А когда ты исчезла, понял — все, больше откладывать нельзя.

В а л я. Поздно ты понял.

А л и к. Это всегда так бывает. Закон падающего бутерброда. Ну, ничего, у тебя все равно с ним ничего не получится.

В а л я. Я очень люблю его, Алик.

А л и к. Это ничего. Это обойдется. Я понимаю, что я не ахти что, но я перестану пить, брошу эту дурацкую аспирантуру, пойду работать, и прекрасно заживем. А то я уже до точки стал доходить.

В а л я. Я люблю другого человека, Алик. Неужели ты не понимаешь?

А л и к. Я все понимаю, я старый, мудрый и усталый человек. И я все понимаю. Именно поэтому я и хочу на тебе жениться. А он ничего не понимает, мой научный руководитель. Он весь состоит из правил: можно, нельзя, надо, обязан, хорошо, плохо… Он высокоморальный человек. И по его правилам то, что у тебя было со мной, — это плохо. И он никогда этого не переживет. Умрет, но не простит. Я знаю таких… Уж лучше бы ты ему ничего не говорила.

В а л я. Я не могла не сказать… Я же люблю его… Если бы ты знал, как я его люблю!

А л и к. Именно поэтому ничего не надо было говорить.

В а л я (сквозь слезы). Я так его люблю! Ты веришь мне, Алик? А с тобой так получилось потому, что мне было жалко тебя… честное слово… Потом, правда, мне это понравилось, я не отрицаю… но вначале было только жалко, больше ничего.

А л и к. Да ладно, что ты меня уверяешь? Жалко так жалко. Все равно ты молодец. И не надо плакать. Я же говорю, ты то, что мне нужно… Я люблю добрых. (Гладит ее волосы.) А он не любит… Он любит порядочных, высокоморальных. Он сам такой и таких любит. Отец Сергий… Ну, не плачь. А то ведь все повторится — из жалости… А у нас времени нет. Нам в загс надо ехать.

В а л я. Никуда я не поеду.

А л и к. Ну, ничего. Пусть он скажет свое веское высокоморальное слово, а потом мы уж как-нибудь наладим свою жизнь. А где он сейчас?

В а л я. На дачу уехал.

А л и к. Зачем?

В а л я. Он не мог не поехать. Они всей семьей там собираются.

А л и к. Ну конечно, не мог. Традиция! Семейные обязательства! Он же человек слова. Раз обещал мамочке и папочке, то обязательно должен поехать! Что бы ни случилось. Долг — выше всего!

В а л я. Он обещал им.

А л и к. Я и говорю.

В а л я. Он скоро вернется. Он только скажет им, чтобы они не ждали, и сразу же приедет.

А л и к. Будем надеяться… Подождем. Но он, конечно, не приедет.

В а л я. Почему?

А л и к. Потому, что для таких, как он, папочка и мамочка важнее всего.

В а л я. Не надо говорить о нем таким тоном.

А л и к. Ладно, не буду… Но это ничего не меняет.

В а л я. Он обязательно приедет. Я знаю, что он приедет.

А л и к. Посмотрим. Но я-то точно знаю, что он не приедет. Уж я-то хорошо его знаю… И вообще у вас ничего не получится… Поздновато вы встретились… Он и сам мучиться будет, и тебя замучает. Только жизнь друг другу попортите. Ты хочешь испортить ему жизнь?

В а л я. Нет.

А л и к. Ну вот, видишь… А меня ты спасешь. С тобой я буду в полном порядке. Меня отмыть, почистить, отремонтировать — я как новый буду… Ну, не плачь. Давай лучше выпьем. (Наливает в бокалы шампанское.) На, держи… Выпей, выпей… Это помогает… Будь здорова…

В а л я (всхлипывает). Будь здоров…

А л и к. Вот молодец… Все будет хорошо… Я тебе обещаю.

На даче Эльдар стоит неподалеку от матери с камнем в руках.

Э л ь д а р (матери). Ну, а теперь ты довольна?

М а т ь. Чем?

Э л ь д а р (устало). Ты еще спрашиваешь?

М а т ь. Я не заставляю тебя. Ты можешь уехать в любую минуту.

Э л ь д а р. Могу?.. А кто будет таскать эти камни?

М а т ь. Я.

Э л ь д а р. Как же я уеду?

М а т ь. Не знаю.

Э л ь д а р. Ты ничего не знаешь, мама. И ничего не хочешь знать, кроме этой дачи…

Идет с камнем к скале. Мать еще несколько мгновений стоит посреди своего участка, на том месте, где Эльдар вырвал из ее рук первый камень, потом медленно движется к навесу и, видимо чтобы не упасть, хватается обеими руками за трубу, служащую опорой.

О т е ц (испуганно). Что с тобой? Тебе плохо?

М а т ь. Все в порядке. Сейчас пройдет.

О т е ц. Где лекарство?

М а т ь. В сумке.

Отец поспешно достает из сумки пакетик с лекарством. Помогает матери проглотить таблетку и запить ее водой.

Э л ь д а р (бросив камень у скалы). Что случилось?

О т е ц. Приступ.

М а т ь. Ничего, ничего… Сейчас пройдет.

Э л ь д а р (идет к навесу, помогает матери сесть на кровать). У тебя озноб…

М а т ь. Это пройдет… (Начинает задыхаться, озноб сменяется мышечными судорогами по всему ее большому, грузному телу.)

Э л ь д а р (в отчаянии). Я же просил тебя!.. Я же просил тебя не трогать эти камни!

М а т ь. Ничего, ничего, все обойдется… Ты напрасно сердишься… Я прекрасно себя чувствую, когда работаю.

Э л ь д а р. Я не сержусь.

М а т ь. Мне не тяжело… Я тихо-тихо все сама перетаскаю… Это даже полезно… И силы у меня еще есть. Ты не думай… Спроси у отца. Он видел, сколько я за один день сделать могу…

О т е ц. Да, да, ты много работаешь…

Э л ь д а р. Мама, тебе нужно полежать сейчас… Ну, прошу тебя. Папа, дай подушку… вот так… (Укладывает мать на кровать.) Лучше на спине…

М а т ь. Да. Так легче дышать… (Закрывает глаза.) Сейчас все пройдет… Это недолго… Устала… А раньше цемент мешками таскала… Кажется, что совсем недавно было. А уже тридцать лет прошло. (Эльдару.) Ты помнишь, как я детский дом строила?

Э л ь д а р. Помню, мама.

М а т ь. Крыши не было, дверей тоже… одни стены торчали, да и то не все… А у меня двести ребят под открытым небом. И мои трое с ними… Акифа еще не было. Ты помнишь, Эльдар?

Э л ь д а р. Помню.

М а т ь. И все равно к Седьмому ноября все было готово… Да, тогда у меня были силы.

О т е ц. Ты и сейчас молодцом.

М а т ь. Я не жалуюсь… Куда-то сестра твоя запропастилась.

Э л ь д а р. Она была у меня сегодня.

М а т ь. Я очень тебя прошу — будь повнимательнее к ней, она такая одинокая.

Э л ь д а р. Хорошо, мама.

М а т ь (не открывая глаз). А помнишь, как я вам читала? Вы очень любили слушать, когда я вам читала. Больше всего вы любили «Оливера Твиста»… Света не было… Ты все время хотел дотронуться до керосиновой лампы. Пока не обжегся. Помнишь?

Э л ь д а р. Да, мама.

М а т ь. Но это было раньше… А потом я выбросила ваши пирожные. До сих пор не могу простить себе… (Отцу.) Ты этого не знаешь… Это было без тебя… Ты был на фронте.

О т е ц. Я знаю. Ты много раз рассказывала.

М а т ь. Разве? Я не помню… Я выбросила эти пирожные. Они начали спорить из-за них, мои дети. А я рассердилась… Я очень не любила, когда они что-нибудь жалели друг для друга. Я заплатила за них треть зарплаты, как сейчас помню, сто двадцать рублей каждое… все три почему-то были разные… И дети чуть не подрались из-за них. Я так испугалась… Я так хотела, чтобы они любили друг друга… И вдруг из-за пирожных столько злости… Даже когда я попросила их, они не хотели уступить друг другу… И тогда я выбросила эти пирожные. Все три… Они плакали… Они были очень голодные. Им даже хлеба досыта не доставалось тогда… Мне так было их жалко, моих маленьких деток…

Э л ь д а р. Но зато мы никогда больше не спорили из-за еды.

М а т ь. Я так хотела, чтобы они выросли дружными.

О т е ц. Они очень дружат. Напрасно ты сомневаешься в этом. Правда, Эльдар?

Э л ь д а р. Да, папа.

М а т ь. Я очень хочу, чтобы здесь был дом, — тогда они хоть летом будут жить все вместе… как раньше… Они так редко видятся… Это будет их общий дом… (Сделав усилие, открывает глаза, смотрит на Эльдара.) Вы обещаете мне, что вы будете приезжать сюда каждое лето?

Э л ь д а р. Да, мама.

М а т ь (отцу). Ты тоже?

О т е ц. Конечно. Как же они смогут без тебя и без меня? Мы будем приезжать сюда вместе.

М а т ь (глаза опять закрываются). Они как будто чужие люди… Каждый занялся своим делом и забыл о других… И с каждым годом все хуже и хуже…

О т е ц. Это временно. Поверь мне… Они любят друг друга по-прежнему… Так же, как и мы их. Правда, Эльдар?

Э л ь д а р. Да, папа.

М а т ь. Я так хочу, чтобы у них был общий дом…

За забором возникает тарахтенье трактора, приближающегося к даче. Мать, вздрогнув, открывает глаза. Прислушивается… В калитке появляется Г у л а м. Он, пятясь спиной, направляет движения трактора. Мать, ахнув, тяжело садится на кровати. Отец обеспокоенно на нее смотрит.

М а т ь. Ничего, ничего… Я лучше себя чувствую.

В калитку, опередив трактор, проскальзывает А г а м е й т и.

Г у л а м. Так… Разворачивайся… Стоп… Сейчас откроем ворота… (Агамейти.) А ты, бездельник, опять здесь?! Смотри, дождешься ты у меня — выселю за тунеядство. Это тебе не Франция… Кто не работает, тот не ест… (Подходит к навесу.) Халида-ханум, я человек слова — трактор «ЧТЗ» в вашем распоряжении, можете использовать сколько хотите и для чего хотите: и скалу вам уберет, и камень перебросит… Эльдар, приветствую. Я говорю: разве это подходящее занятие для интеллигентного человека — камни таскать! И это, как говорит Адочка, в эпоху, так сказать, научно-технической революции! Ну, Халида-ханум, с чего начнем?

Мать медлит с ответом. Отец уткнулся в книгу. Эльдар сидит, опустив голову.

М а т ь. Спасибо, Гулам, но мы, пожалуй, не сможем воспользоваться вашей помощью.

Г у л а м (не придав значения ее словам, идет к калитке). О чем вы говорите, Халида-ханум? Мой долг вам помочь. Какое может быть спасибо, когда еще ничего не сделано?! (Распахивает ворота. Трактористу.) Давай!

О т е ц (отложив книгу, встает). Прошу вас, Гулам, закройте ворота. И никаких «давай».

Г у л а м (обескураженно). Не понимаю. Что случилось? Почему вы против? Что в этом плохого, если я вам помогу? А вы мне в чем-нибудь другом поможете… Что в этом обидного? Вы мне, я вам… Как все, так и мы…

М а т ь. Спасибо, но мы как-нибудь сами. Не обижайтесь…

Г у л а м. Я не обижаюсь, я просто не понимаю…

А г а м е й т и. Ты этого не поймешь — не из той породы…

Г у л а м (словно не услышав его, обиженно). Как хотите, конечно. Каждый, как говорится, кузнец своего счастья. Я же хотел, чтобы вам лучше было. (Кричит трактористу.) Куда прешь?! Давай назад. (Выходит за калитку.)

А г а м е й т и. Молодцы, соседи. Мне бы ваш характер — горы бы свернул.

М а т ь (устало опускается на кровать). Помоги немного, Агамейти.

О т е ц (матери). Ничего, ничего… все будет хорошо… Не беспокойся, все правильно. Ребята тебе помогут. В следующее воскресенье они обязательно приедут и уберут эту скалу.

Эльдар идет к калитке, кладет два камня один на другой и несет их к скале.

А г а м е й т и. Один раз я с этим Гуламом очень сильно подрался. Если бы не Дадаш, здорово бы ему от меня влетело, плохо бы все кончилось. Первый он начал. Я ему говорю: «Доброе утро. Гулам». А он мне — раз пощечину. Я спрашиваю: «За что, Гулам?». Он мне еще пощечину. Я ничего понять не могу. А он говорит: «Давно я тебя без свидетелей хотел встретить». И опять ударил. Кулаком. Тут я разозлился и окончательно решил вздуть его. Вы на мой возраст не смотрите, у меня рука тяжелая. Но тут Дадаш прибежал и остановил меня. Ни разу не дал ударить, а то бы плохо ему пришлось. Ну, ничего, я потом ему два кило сахарного песку в бензобак новой «Волги» подсыпал.

М а т ь (встает). Это еще зачем?

А г а м е й т и. Я свободный человек, меня нельзя обижать… (Тоже встает.) Спасибо за чай, пойду-ка службу нести.

М а т ь. Сиди уж.

А г а м е й т и. Я ненадолго… Круг сделаю и вернусь… (Уходит.)

Мать медленно подходит к Эльдару, не сразу решается заговорить.

М а т ь. У тебя что-то случилось?

Э л ь д а р. Да.

М а т ь. Мне сказали, что ты с молоденькой девушкой встречаешься.

Э л ь д а р. Да.

М а т ь. Это та, с которой я тебя видела тогда?

Э л ь д а р. Да.

М а т ь. Это очень серьезно?

Э л ь д а р (усмехнувшись, горько). Все, что делают члены нашей семьи, — всегда серьезно, мама… Независимо от результата.

М а т ь (бодро). А ты знаешь, она мне понравилась. В ней чистота чувствуется… И красивая. А то у тебя девушки то заумные и засушенные какие-то были, то, наоборот, из вертихвосток современных. Не поймешь, что с ними делать. А эта то, что нужно, хоть сейчас женись…

Э л ь д а р. Ты всегда прекрасно разбиралась в людях, мама.

Несет камень к скале. В калитку входит с е с т р а с огромным букетом белых гладиолусов.

М а т ь. Явилась наконец!

С е с т р а. Ах мама, мама, с каким я человеком познакомилась! (Подходит к матери.) Наконец я встретила того, о ком мы мечтали с тобой столько лет… Высокого роста… из хорошей семьи! Аспирант! А манеры какие! (Обнимает мать.) Я так счастлива! Это тебе, мама. (Отдает цветы, идет к навесу.) Папочка, я тебя и не заметила. (Целует отца.) Тебе тоже понравится. Эльдар сказал, что он женат, а он, оказывается, уже давно развелся.

Эльдар несет к скале два камня.

Мать опять подходит к нему.

М а т ь. Если вы действительно приедете в следующее воскресенье и мы уберем эту скалу, то дальше все пойдет легче. Гораздо легче… Ты согласен со мной?

Эльдар с тревогой смотрит на мать. В лице ее и голосе ощущается странное возбуждение, возникнув иногда у больных людей, оно легко и быстро тратит их последние силы.

Я просто не понимаю, почему вы решили, что мы не справимся. Странное дело! Главное же сделано. Стройматериал почти весь завезен, забор есть. С каменщиками я договорилась. Осталось совсем не много. Уверяю тебя, к Седьмому ноября дом будет готов! И все здесь изменится неузнаваемо! Вы не узнаете эту дачу! Вот тут, на этом месте (показывает на скалу), будет стоять белый пятикомнатный дом — каждому по комнате — с верандой, кухней, шиферной крышей, там, у забора, — сарай и курятник, тут — бассейн… Весь участок засадим деревьями и новыми кустами винограда — эти совсем засохли. Кругом будет зелень и тень. А рядом — море. Вы будете приезжать после работы. Или на субботу и воскресенье… в отпуск. И мы будем все вместе, как когда-то, когда вы были маленькими! А для детей ваших это будет блаженство: солнце, песок и море, свой виноград! О себе я уже не говорю. Я здесь просто оживаю. Ах, как обидно, что вы вдруг заколебались! Как обидно! Так хорошо начали и вдруг почему-то заколебались. Ну ничего, я убеждена, что это временно.

Э л ь д а р. Да, мама.

М а т ь. Конечно, временно! Я и не сомневаюсь. У вас там свои дела, какие-то сложности. Я разве не понимаю? Но, как говорится, общее дело от этого не должно страдать! А ты молодец, что приехал!

Эльдар идет к калитке за новыми камнями.

Мать идет следом.

Сейчас главное — не сбавлять темпа. Если сейчас выдержать и преодолеть трудности, то победа обеспечена. Мы с отцом прожили трудную жизнь. Вам тоже пришлось немало хлебнуть. Но я очень хочу, чтобы у ваших детей все было устроено. Мы должны сделать все, чтобы им жилось хорошо. Когда ты женишься на своей девушке, и у вас родится ребенок, и вы приедете с ним сюда, ты поймешь, зачем твоя мать строила этот дом! Тогда ты поймешь цену и смысл труда, который мы сейчас вкладываем. Вам будет прекрасно здесь — и тебе, и ей, и вашему ребенку! И братья будут с тобой рядом. Как я мечтаю об этом дне! Ах, как я мечтаю увидеть всех вас здесь вместе…

Э л ь д а р (тихо). Все будет хорошо, мама. Я тебе обещаю. Мы построим этот дом. Не беспокойся. Все будет так, как ты хочешь.

М а т ь. Спасибо, сынок. Я так надеюсь… Я очень ждала вас… Я так вас ждала… (Умолкает, опустив голову, чтобы скрыть слезы, появившиеся на ее глазах впервые за многие годы, может быть, впервые за всю жизнь.)

Э л ь д а р. Ну что ты, мама! Все будет хорошо! Мы же договорились… Все будет так, как ты хочешь… Я же остался здесь, с вами, приедут братья, мы построим этот дом, каждое лето будем жить все вместе…

Умолкает, потому что от слов, которыми он надеялся успокоить мать, она плачет еще горше, уже не пытаясь скрыть слезы.

Эльдар растерянно оглядывается по сторонам, словно надеясь увидеть кого-то или что-то, что помогло бы ему успокоить мать… Видит отца, беспомощно застывшего у навеса, и вдруг ощущает такую необходимость сделать все возможное и невозможное, чтобы мать не плакала сейчас, что неожиданно для себя идет к скале.

Отец и плачущая мать следят за ним.

Э л ь д а р (решительно). Надо убрать эту скалу.

О т е ц (растерянно). Сейчас?

Э л ь д а р. Да, сейчас…

О т е ц (неуверенно приближаясь). А как же ты один ее уберешь?

Э л ь д а р. Не такая уж она большая. Что-нибудь придумаем… Конечно, хорошо было бы взорвать ее. Но где взрывчатку достанешь?

О т е ц (машинально). Десять взрывпакетов хватило бы. (Смотрит на мать.)

Э л ь д а р. Ничего, и без взрывчатки обойдемся. Как ты считаешь, мама?

М а т ь (сдерживая слезы, кивает; не сразу). Я тоже думала про взрывчатку…

Э л ь д а р (бодро). Обойдемся… Сейчас подкопаю ее, и все будет в порядке. Где лопатка?

М а т ь. Под кроватью… Стой… (Пауза.) Если всем сразу навалиться, то можно и не подкапывать… Не волнуйся, я хорошо себя чувствую.

Эльдар хочет возразить матери, но она уже так увлечена неожиданной возможностью осуществить наконец свой давний замысел, что никто и ничто не может остановить ее порыва.

Э л ь д а р (растерянно). Как ты считаешь, папа?

О т е ц (встретившись с умоляющим взглядом матери). Можно попробовать. (Неожиданно для себя начинает стаскивать с себя свой парусиновый пиджак.)

М а т ь (Эльдару). Ничего, ничего, пусть поможет… В таком деле даже маленький толчок может решить успех. (Сестре.) Иди сюда. Встань вот здесь…

С е с т р а. А зачем, мама?

М а т ь (решительно и с воодушевлением). Надо. Когда Эльдар скажет: «Три», мы все навалимся на эту скалу.

Отец, сняв наконец пиджак, тоже занимает место у скалы.

Валя и Алик все еще в квартире Эльдара.

А л и к. Я же сказал тебе, что он не приедет.

В а л я (потерянно). И все равно я люблю его…

А л и к (со спокойным сочувствием). Это ничего… Это пройдет… И мы прекрасно заживем… Это не так трудно, как ты думаешь… Ну, вставай, вставай, нам пора идти…

Валя обреченно плачет. Алик гладит ее волосы. Возникает музыка, под которую недавно танцевали Алик и Валя. Одновременно нарастает гул работающего трактора. Слышен бодрый голос Гулама, уверенно направляющего его движения. Становится темно. Теперь видна только скала и окружившие ее люди.

М а т ь (Эльдару). Ну, давай, сынок, начинай… Мы готовы…

Э л ь д а р. Раз-два-три…

И вся семья — отец, мать, дочь и сын — одновременно наваливаются на скалу в надежде сдвинуть ее с места. Четыре человеческие фигуры застывают в напряженном усилии, противоречащем нормальной житейской логике…

З а н а в е с.