Принадлежу всем вам

XX

С тех пор ее жизнь, разделенная между воспоминаниями прошлого и деятельностью игуменской, потекла ровно и однообразно. Мирно жилось матери Мелании среди обширной семьи сестер, и их любовь согревала ее сердце и привязывала ее все теснее к обители. Но замечательно, что под своей камилавкой и монашеской мантией она сохранила до конца жизни тип одинаково симпатичный и в молодой женщине и в старухе. Когда она покидала на время монастырь, чтобы явиться ко двору или в аристократическую гостиную, где встречала давно знакомые лица, то пленяла всех, как и в прежние годы, своей блестящей речью и изяществом своих приемов. Она была когда-то слишком тесно связана с заботами и вопросами, волнующими общество, чтобы сделаться им чуждой, и пользовалась всегда с удовольствием редкой возможностью удовлетворить те умственные способности, которые не находили пищи в стенах ее обители.

Одно из ее путешествий в Петербург памятно крестьянам деревни Семеновской.

"Дорога-то была просто бедовая, - рассказывал мне мужичок, - сугроб на сугробе, а уж у нас, как есть, проезда нет никакого. Матушкин шестерик как к нам выехал, тут и засел с возком. Мы все сбежались; а она, родимая, опустила стекло и говорит:

- Помогите, детушки, вытащите возок, а я бы в ваших санях на дорогу выехала.

- Сбыточное ли, - говорим, - дело, голубушка наша, кормилица наша, чтоб мы тебя до-пустили в наши сани пересесть? Уж ты дай нам только волю, мы все справим.

Побежали, кто за лопатой, кто за веревками, - ведь всякому тоже лестно было ей послужить, - и живо принялись мы за дело. Отложили лошадей, дорогу кое-где расчистили, вытащили возок, да сами в него впряглись и вывезли ее на себе, мою матушку, уж что она там ни говорила. А как заложили опять лошадей, и отъехала она, так долго мы тут стояли да крестились, и Бога молили, чтобы дал Он ей путь-дороженьку"

Не даром внушала матушка Мелания такую привязанность. В минуту вспыльчивости она могла сказать много лишнего, но старалась немедленно это загладить. И никогда не оскорбляла она хладнокровно кого бы то ни было. Несмотря на все свои усилия, она не могла преодолеть в себе брезгливость, за которую ее бранили еще в молодости. Но эту слабость она старалась подавить в присутствии людей, которых могла оскорбить. Если являлись к ней больные за медицинским пособием, она принуждала себя смотреть на отвратительные раны или заставляла крестьянку развязывать при ней грязные пеленки, чтобы взглянуть на сыпь, от которой страдал ребенок. "Ведь вот какая я негодная, - укоряла себя мать Мелания, - они, бедные, обращаются ко мне от доброго сердца, и как любят меня, а я смею ими брезговать!"

"Иной раз, - рассказывают монахини, - мы видим, что матушке невтерпеж, а доказать не смеем, знаем, что она за это гневаться будет, скажет:

- За что ты бедного человека обидела?"