Принадлежу всем вам

XXVII

Она уже давно, по слабости здоровья, должна была отказаться от общей трапезы, однако, по праздничным дням обедала с сестрами, к великой их радости. В трапезной зале, где она садилась хозяйкой дома и матерью семейства, можно видеть и теперь написанный масляными красками портрет покойной игуменьи. Наморщенные ее черты поражают необыкновенной худобой; развивающаяся водяная, которая свела ее в могилу, придала глазам стеклянный оттенок; цвет лица безжизненный. Одна рука держит посох, с другой ниспадают четки. На той же стене поясной портрет Александра Алексеевича, который напоминает своей красотой героев романов его времени. Шинель наброшена на мундирный сюртук, георгиевский крест блестит в петлице, золотистые волосы оттеняют открытый лоб, голова задумчиво склонилась на руку, и грустная дума светится в карих глазах.

У входа в трапезную крупными буквами, по приказанию матери Марии, написаны два стиха из Апостола. В их выборе резко высказывается ее характер:

"Послушанием истине чрез Духа, очистив души ваши к нелицемерному братолюбию, постоянно любите друг друга от чистого сердца" (1Петра, гл.1, ст. 22).

"И если я раздам все имение мое и отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы" (IKop., гл. 13, ст. 3).

Зимние кельи игуменьи обители состояли из трех комнат, выходящих в коридор: столовая, маленькая спальня и небольшая гостиная или Красная комната, так называемая потому, что около стен стояли диваны, обтянутые красной шерстяной материей. Сюда собирались поочередно после вечерних правил около двадцати монахинь: большого числа посетителей красная комната вместить не могла. Старшим уступали диваны и кресла, а для младших был разостлан на полу ковер, и они оспаривали друг у дружки право сидеть "около матушкиных ног". Иногда одна из сестер читала вслух книгу духовного содержания, и чтение было часто прерываемо замечаниями или вопросами, на которые возражала игуменья. Но когда посетительницы были мало расположены к духовным прениям, завязывался разговор, иногда веселый, иногда более или менее серьезный. Мать Мария любила эти беседы, которые сближали сестер друг с другом и с ней, и где каждая говорила, не стесняясь, всё, что ей приходило на ум. Одна рассказывала сон, приснившийся ей, другая содержание письма, полученного из дома. Все работали, болтая; игуменья вязала шелковый шнурочек, предназначенный для образков, которыми оделяла бородинских посетителей. Она увлекалась иногда собственными воспоминаниями и рассказывала какое-нибудь событие из своей жизни. Тогда водворялась в комнате ненарушимая тишина, замедлялись в руках спицы и иглы, работницы опускали на колени шитье и вязанье и слушали с возрастающим вниманием.

Вдруг показывалось в дверях доброе, смугловатое лицо монахини, которой было поручено хозяйство после кончины мадам Бувье. Все звали ее в монастыре "Маша одесская". Она приносила моченые яблоки или пряники или, наконец, за неимением другого угощения, нарезанные ломти белого хлеба. И при этом незатейливом угощении скоро проходили долгие зимние вечера в маленькой келейке, скромно освещенной двумя стеариновыми свечами. Много сладких впечатлений оставили в памяти сестер эти семейные беседы.