Принцип кентавра (СИ)

Глава 11. Тусовка на набережной Изара

Хью, стараясь выглядеть солиднее, медленно подошёл к фрёкен Голл и её спутнице. Голл уже разложила мольберт, краски и укрепила кусок холста. На ней была уже другая шляпка, широкополая, украшенная маками. Соломка местами поистрепалась. Обширное тело художницы было облечено в заляпанный балахон: фрёкен всем своим видом показывала, что она на работе. На асфальте лежала пухлая истерзанная папка с рисунками. Куски картона торчали там и сям — это фрёкен приготовилась к встрече с журналистом. Но всё внимание Барбера было сосредоточено на Лауре Бергер. Это была именно она, сомнений не оставалось. Лаура стояла, скрестив руки на груди. Она была одета в элегантное платье из тонкой голубой шерсти, а на стройных ножках красовались новомодные балетки. Казалось, что девушка вспорхнёт над мостовой и закружится как мотылёк. Если бы не скрещённые руки на груди, так бы, несомненно, и произошло. Хью беззастенчиво рассматривал Лауру, вскользь поздоровавшись с фрёкен Голл. Милее милее и прекраснее девушки он не видывал отродясь, и к тому же он пытался найти сходство Лауры и Лилиан Майер, а также Лауры и девочки с газетных фотографий.

— Познакомься, Лаура, — сказал бодро фрёкен Голл, — это Петер Петерс, журналист берлинской газеты «Как-то-там-не-помнюназвание», — фрёкен расхохоталась своей забывчивости.

— Здравствуйте, — тихо и настороженно сказала Лаура.

— Очень рад встрече, — Хью легонько пожал ладошку, и она тут же отправилась подмышку. Девушка явно была встревожена и не рада знакомству. Хью решил разрядить обстановку. Он показал пальцем на синяк под глазом и сказал весело:

— Я понимаю, что вы тоже друг Бориса Казарина, но прошу больше меня не бить, мне это не очень нравится.

Лаура, как и ожидал Хью, засмеялась. У неё был тихий и удивительно мелодичный смех.

— О, узнаю почерк Виктора, — Лаура покачала головой, — в своих подозрениях он иной раз слишком далеко заходит.

— Так он вам рассказал, как измочалил меня в каком-то заброшенном готическом особняке с привидениями? — удивился Хью Барбер.

— Нет, он рассказал мне, что поймал агента КГБ. Это вы чуть не лишили его жизни и заманили в полуразрушенную сторожку смотрителя церкви?

Вся троица весело рассмеялась. Хью Барбер спросил Лауру:

— Могу я с вами поговорить о художнике Борисе Казарине, я согласен даже на небольшое интервью прямо здесь — Хью указал на скамейку неподалёку.

— Да, я не возражаю. Вы так настойчиво ищете Бориса, что это не может не вызвать уважения. — Лаура улыбнулась.

— Эй, друзья, — сказала фрёкен Голл, — вы тогда идите поболтайте, а я поработаю.

— Фрёкен Голл, я к вам обязательно вернусь, так как интервью с вами для меня тоже очень важно. — Хью почувствовал себя неуютно, так как ему приходилось обманывать простодушную и глуповатую немолодую женщину. Бриджит закивала головой и, проводив взглядом Лауру с Барбером, принялась за холст.

Лаура двигалась очень грациозно и ступала почти неслышно. Присаживаясь на скамейку, она аккуратным и машинальным жестом расправила широкую юбку. Хью сел рядом. В позе Лауры скользило напряжение. И Барбер понимал, что перед ним стоит нелёгкая задача — войти к ней в доверие и продолжить знакомство.

— Лаура, я сразу скажу, что мало что смыслю в живописи, — начал излагать свою легенду Барбер. — не буду вводить вас в заблуждение, но это моё первое подобное задание. В «Юнге Вельт» работают такие мэтры и зубры, что съедят меня с потрохами за одно неверное слово в очерке или надуманную подробность. Для меня это задание как проверка на профпригодность.

Лаура покивала головой.

— Вы уже имеете план статьи? — спросила она.

— Да, более или менее понятный план. — Хью заливался соловьём. — Я пять раз посетил выставку и поговорил уже с директрисой Гольберг, встретился с Себастьяном Кохом. Собрал кое-какой материал о художниках из открытых источников. Большего мне пока не удалось. Мне бы очень хотелось вставить в статью большой текст о Борисе Казарине, как наиболее ярком портретисте.

— Вам понравился портрет «Ангел»? — спросила напрямую Лаура, и Хью с улыбкой закивал. — Не буду скрывать, я сама люблю эту работу, я считаю её большой удачей Бориса. — Девушка скрестила ножки и приобняла колено руками. Поза также оставалась закрытой, но уже менее враждебной. — Этот портрет писался три года, он подвергался постоянным изменениям. Казалось, работе не будет конца.

Хью стал делать пометки в блокноте, чтобы не выглядеть обманщиком.

— В один прекрасный день я просто запретила Борису работать над ним, — продолжила девушка, — и поэтому некоторым критикам кажется, что «Ангел» — неоконченная работа. Но это не так. Хочу добавить, что некоторые идеи, например, оттенки фона и наклон головы предложила я. Я хотела, чтобы зритель почувствовал, что ангелу неуютно в этом мире, что он здесь гость. Поэтому и поза на картине такова, словно ангел сейчас встанет и уйдёт… Растворится в воздухе

Лаура мечтательно развела руками. И её поза стала открытой и непринуждённой.

— А вы не испытываете смущения, когда говорите о себе как об ангеле? — спросил Хью, чувствуя, что в разговор стоит добавить перцу.

— Нет-нет, — засмеялась Лаура, и посмотрела Барберу прямо в глаза, — я никогда не отождествляла себя с портретом. Ну, какой я ангел?

«Это уж точно», — сказал Барбер.

— Расскажите о замысле картины, я ведь понимаю, что это не просто портрет, — попросил Хью, чтобы потянуть время и поближе познакомиться с Лаурой.

— Да, это непростой портрет. У Бориса много моих портретных работ, он, видимо, считает меня идеальной моделью, — без тени смущения спокойно сказала Лаура.

Хью отметил про себя, что девушка склонна говорить без жеманства, без стеснения, что очень подкупало его. Хью практически забыл о характеристиках профессора Бреццеля и «дуры» Зельден.

— Наверное, идеальная модель должна быть терпеливой и спокойной. А я именно такая. Мы долго думали, каким должен быть "Ангел". Ведь пора христианских чудес позади, и ангелу нечего делать в нашем бренном и суетном мире. Он лишний здесь, и задача художника это передать. Разумеется, ангел должен быть физическим совершенством, чтобы подчеркнуть контраст между окружающим миром и небесным созданием. Поэтому Борис наделил портрет качествами, неприсущими мне. Слишком утонченные черты, слишком ясный взор, слишком хрупкая фигура, эфемерность образа.

Хью заворожено смотрел на Лауру, и его карандаш застыл над блокнотом. Лаура остановилась и посмотрела на детектива. Спохватившись, Барбер, сделал несколько пометок в блокноте.

— Что же до самого Бориса, то он не любит общаться с прессой. Но если я прочту черновик вашего очерка, и мне он понравится, то я смогу договориться о встрече с Борисом у него дома.

— Да-да, Лаура, это было бы замечательно. Через пару дней я мог бы представить вам этот очерк, — заторопился Барбер. — видимо, Борис вам очень доверяет.

— Да, мы с ним просто как одна семья, — сказала Лаура с улыбкой, и по спине Хью Барбера пробежал лёгкий холодок. — к тому же Борис сейчас очень болен. Он передвигается в инвалидной коляске, и потому лишнее беспокойство совершенно ни к чему.

— Спасибо, Лаура, я буду спешить с очерком, — сказал Барбер.

— Только, пожалуйста, оставьте свои шпионские штучки, вы и так сильно напугали Виктора, — сказала Лаура с укоризной.

— О, разумеется. — засмеялся Барбер. И, видя, что Лаура уже собирается уходить, он испытал щемящее чувство расставания, которое ему раньше не было знакомо. Лихорадочно соображая, как бы продлить общение, Барбер выпалил:

— Не могли бы вы составить мне компанию и выпить чашечку кофе поблизости? — спросил Барбер, не надеясь на удачу, но, видимо, имел такой несчастный вид, что Лаура кивнула головой и ответила:

— Только давайте возьмём с собой Бриджит, я думаю, она сегодня ничего не ела.

Хью было всё равно, хоть десять Бриджит, лишь бы пойти в кафе с Лаурой. А злобный «я» внутри Барбера шепнул: «Может, тебе удастся откатать её пальчики с чашки кофе».

Хью Барбер предложил фрёкен Голл составить им компанию и посетить ближайшую кофейню. Художница и не думала отказываться. Она метнулась в сторону Себастьяна Коха и попросила его присмотреть за мольбертом, затем подхватила папку с рисунками и ринулась за удаляющимися фигурами Лауры и Хью.

— Странно вот так гулять по незнакомому городу да ещё с прекрасной спутницей, — сказал Хью, памятуя уроки матери. Мать Хью говаривала, что нет женщин, которые могли бы устоять перед прямой и даже грубой лестью.

— Так уж и прекрасной? — переспросила с лукавой улыбкой Лаура.

— Да, уж поверьте мне, Лаура. Я в Мюнхене уже немногим более недели, но убедился, что красивых девушек тут не так много, как в Берлине.

— Может, это оттого, что я не мюнхенка, — просто сказала Лаура, и Хью обмер. Он ходил по краешку бритвы. Но поскольку Лаура замолчала, он рискнул продолжить.

— Да и я не берлинец. — улыбнулся Барбер.

— Откуда же вы? — спросила Лаура, явно чтобы поддержать разговор.

— О, я издалека. Родился я в Брюсселе, жил в Антверпене, потом перебрался в Берлин.

— Я тоже много путешествовала, — уклончиво ответила Лаура. — Можно посчитать, в скольких городах хотела осесть моя семья. Пожалуй, Антверпен был тоже в их списке.

— У нас много общего, — сказал дежурную фразу Хью, открывая дверь кафе «Веселая Устрица».

— И что же, по — вашему? — спросила Лаура.

— Мы оба — в Мюнхене, бывали в Антверпене, любим живопись и кофе.

— О, тут вы ошибаетесь, — с деланной серьёзностью сообщила Лаура. — в этом кафе делают потрясающе вкусный глинтвейн. Я закажу именно его.

Фрёкен Голл, запыхавшись, догнала Хью и Лауру. Она начала трещать о том, что ей бы тоже хотелось глинтвейна. И вообще побывав в Мюнхене, стоит попробовать вариант именно этого напитка, хотя он не исконно немецкий и так далее и тому подобное. Хью терпеливо слушал словесный поток и листал пухлую папку, искоса поглядывая то на Бриджит, то на Лауру. На взгляд Хью, это были не наброски, а мазня. Невыразительные, неконтрастные, однообразные. Все листы изобиловали пятнами пальцев, испачканных тушью, краской и ещё бог знает чем. Лаура ничего не комментировала и рассматривала рисунки, слегка наклонившись к Хью.

Когда официант принёс заказ — три глинтвейна, запечённый сыр и порцию сосисок для фрёкен Голл, беседа оживилась. Хью нашёл наброски портрета пожилого мужчины с кустистыми бровями и мясистым носом. Насупленный взгляд, руки, сжавшие ручки инвалидного кресла.

— Это Борис Казарин? — спросил Хью у фрёкен Голл.

— Да, — отвечала она с набитым ртом.

— Похож? — спросил Хью у Лауры, а та прыснула и отрицательно покачала головой.

— Чем же не похож? — удивлённо спросила фрёкен Голл.

— У него совсем другой характер, он добрый и светлый человек, у него лучистые глаза, — спокойно ответила Лаура.

— Ну да, ну да! — с недоверием воскликнула фрёкен Голл, — он типичный злодей из сказки. Лицо вечно всем недовольное, просто гном какой-то.

— Бриджит, ты просто запечатлела не самый лучший период в его жизни. — и, уже обращаясь к Хью, Лаура продолжила. — Борис два года назад перенес обширный инсульт, я думала, что потеряю его. …. Не верила, что врачам удастся что-то сделать. Но, слава богу, он потихоньку восстанавливается. По крайней мере, он может работать и как-то передвигаться, пусть и на коляске.

Хью постепенно всё больше узнавал о жизни Лауры

— Лаура, а ты сама-то, чем занимаешься? — спросил Хью.

— Учусь в художественном колледже при Мюнхенском университете.

— Лаура у нас тоже художница, — с гордостью сказала фрёкен Голл, — но ей ещё не хватает мастерства, со временем — получится.

— Да, — смущенно сказала Лаура, — Борис очень часто и помногу со мной занимается, и я сама усердно тружусь.

— Можно ли будет посмотреть и на ваши работы? — спросил Хью.

— Да, конечно, я могу завтра вечером принести альбом. — улыбнулась Лаура. И это означало, что они увидятся и завтра.

По окончании этого лёгкого ужина Лаура категорически запретила Хью провожать её, и они с Бриджит покинули «Веселую устрицу», а Хью, обрадованный тем, что он может беспрепятственно стащить стакан, из которого пила Лаура, остался в кафе. Официанту он сказал, что стакан разбился, уплатил за порчу и с трофеем в кармане отправился в гостиницу.