Пришелец

4

В фольклоре многих народов мира встречается пословица, в тех или иных вариантах утверждающая: что ты, человече, посеешь, то и пожнешь. Мы же в своем небольшом повествовании, пожалуй, поступим правильнее, если перевернем эту пословицу, как говорится, с ног на голову. До сих пор молодому человеку посеять ничего не удалось (если не считать нескольких философских зернышек из области этики, по поводу которых мы не взяли бы на себя смелость утверждать, будто они упали на благодатную почву), непосредственно он также ничего не пожинал — ножницами не срезал и косой не косил, — но сила его слова, как выяснилось однажды вечером несколько недель спустя, все же дала результаты, превосходившие заурядную жатву. А именно, заговаривая гривку, то есть производя ее условную жатву, он все-таки кое-что посеял. Во всяком случае, в доме яростно, буквально захлебываясь, зазвенел звонок, и, стоило молодому человеку приоткрыть дверь, как, навалившись на нее плечом, в переднюю влетело солидное зернышко — косвенный плод его умственной деятельности — крайне разгневанный пожилой господин сомнительной наружности: засаленный костюм сидел на нем мешком. Он был не один — следом за собой тащил упирающуюся девушку, с которой мы достаточно близко познакомились в предыдущей главе. На сей раз бедняжку трудно было узнать: лицо ее было в синяках и ссадинах. Очевидно, ее молотили по чему попало чугунными кулаками. Не скроем, молодого человека ужаснул не столько ее испуганный вид, сколько взгляд — бегающий и бездумный, истерический и тупой одновременно. Короче говоря, ее вид следует признать характерным для человека тронувшегося рассудком, чуть ли не помешанного.

Нечисто выбритый господин, позже представившийся Себастьяном, уперев руки в бока, остановился посреди передней.

— Так, так… — зашипел он. — Вот он, значит, каков! Этот сладострастник. Соблазнитель. Осквернитель. Ну что ж, м-да… — Он гневно покачал головой, и тут обнаружилось, что его потускневшие рыжеватые волосы (по-видимому, их первоначальный цвет слегка напоминал ту шерстку, вернее гривку, которую заговаривали в этом доме) обладают необыкновенной особенностью исключительно обильно трусить мельчайшую перхоть. Стоило ему повести головой, и уже плечи выгоревшего пиджака оказывались белыми, как у мельника.

Молодому человеку, по натуре воспитанному, не оставалось ничего другого, как пригласить нежданных гостей в апартаменты.

Пожилой господин ворвался в комнату как ураган, переполошив птичек, которые стали биться о стенки клетки. Он и девушку притащил за собой, пихнув ее на стул в уголке, и зашагал в раздражении туда-сюда по диагонали.

— Может быть, желаете кофе? — спросил молодой человек, наверное, чувствовавший себя далеко не в своей тарелке.

— Еще чего! — взвился Себастьян. — Ни единого глоточка не сделаю в доме, где честь моей дочери… — Подняв руку к глазам, он прервал фразу сухим натужным всхлипом, точно таким, какой возникает, когда открывают плотно закупоренную бутылку. На какой-то миг он застыл посреди комнаты, будто воплощенное несчастье, будто библейский Иов, строго наказанный Господом нашим Саваофом. Затем рука его безвольно упала. — Ну, да ладно… Тащи! И не худо было бы добавить туда капельку рома или коньяка — довели меня до крайности…

У молодого человека был заварен полный термос кофе, однако желание раздраженного гостя получить добавку в виде коньяка или рома поставило его в несколько затруднительное положение. После недолгих размышлений он робко признался, что сам указанных напитков не употребляет, а потому и предложить их не в состоянии. Но, может быть, годится спирт, чистый спирт, в достатке имеющийся для нужд дезинфекции?

— Сойдет… Кнорр тоже сойдет.

— Кнорр? — не понял молодой человек, и несколько угомонившийся Себастьян объяснил, что в респектабельных кругах кофе с добавкой спирта называют кнорром.

Когда же Себастьян увидел бутылку — по меньшей мере четверть литра чистого медицинского спирта, — то отреагировал с явно радостной ноткой:

— А что, кнорр — респектабельный напиток. — Однако тут же счел нужным принять серьезную мину: — Терпеть не могу алкоголь! Но ежели ты вынужден слышать, хуже того — видеть, что с твоей дорогой дочкой… — Он долил в кофе порядочную порцию чистого продукта и осушил чашку залпом. Тотчас приготовил себе новую смесь в прежней пропорции. Перехватив вопросительный взгляд молодого человека, адресованный девушке, Себастьян заметил, что никогда не позволит спаивать дочь. Она и без того не в меру нахлебалась в этом доме вредоносного пойла.

— Ни единой капли! — бурно запротестовал молодой человек, но на его утверждение, вообще-то всецело соответствовавшее истине, Себастьян ответил презрительной усмешкой. Кстати, уголки его рта вполне могли быть усыпаны мелкими красными прыщиками, и, когда его губы искривились в усмешке, скорее походившей на мучительную презрительно-недоверчивую гримасу, молодому человеку представилось, будто на пожилом господине маска из папье-маше, и она вот-вот пойдет трещинами.

— Которую заманили сюда и…

— Вашу дочь? Отнюдь, она пришла сама, — поспешил внести ясность молодой человек. — В первый раз я встретил ее в столовой возле станции…

— Грязная дыра, — прокомментировал Себастьян.

— …а затем между нами произошел пустячный инцидент в торфяном сарае.

— Инцидент… — простонал пожилой господин. — Как сухо это звучит! Значит, нынешняя молодежь называет определенные отношения "инцидентом"! М-да… И к тому же "пустячным"… Чего только не приходится слышать седому отцу.

Весь вспыхнув, молодой человек пытался заверить, что инцидент, имевший место между ним и девушкой, в самом деле был чепуховый и вообще слово "инцидент", если коснуться этимологии, пришло к нам из латинского языка, где оно имеет строго определенное значение, и не стоит толковать его расширительно.

— Хватит забивать баки, государь мой! — рявкнул пегий папаша, обильно посыпая пиджак белой трухой. — Мы прекрасно понимаем, что знание латыни никого еще не спасало от французской болезни!

Бурное словоизлияние несколько утомило его, и, переведя дух, он продолжал уже плаксивым тоном:

— Сколько я затратил трудов на обучение своей дочери! Она два года провела в привилегированном пансионе: языки, литература, вышивание, кулинария и bеl саntо. Вы представить не можете, во что мне это влетело. А теперь… теперь она почти каждый месяц подхватывает триппер! Что вы знаете о стоимости лекарств?! Бесконечные расходы. Вы и вам подобные погубили мою дочь. А каким она была великолепным ребенком: в пять лет научилась читать, в шесть бойко тараторила по-английски. У меня слезы подступают к горлу, когда вспоминаю, как она с розовым бантом в волосах пела эту чудесную песенку:

затянул Себастьян, причем молодому человеку волей-неволей пришлось отстраниться, ибо его музыкально искушенное ухо ощутило буквально физическую боль от чудовищной фальши. Но тут к отцу присоединилась девушка и продолжила тонким серебристым голоском:

На глазах Себастьяна при упоминании его имени вместо имени Джона выступили слезы умиления, и он попросил разрешения плеснуть себе еще капельку тонизирующего напитка.

— Да, а теперь вот одна гонорея за другой… — вздохнул он, вытирая губы и некоторым образом повторяясь.

При упоминании дурной болезни молодой человек заерзал от смущения.

— Наверное, ваша дочь слишком часто влюбляется. И не всегда в достойных людей, — попытался он оправдать девушку.

— А где нынче достойные-то? Где они? Кто они? Вы, что ли? — И мучительная гримаса вновь исказила потрескавшиеся губы Себастьяна. — А наше правительство… — Тут несчастный отец счел необходимым сделать паузу, дабы перестроиться на почтительный тон. — Наше милое правительство, которое я слишком уважаю, платит мне за каждый триппер, увы, так мало, так ничтожно мало. Почему же не считаются с моими страданиями?

Молодой человек не очень-то понял, о чем тут речь и кто больше пострадал — дочь или папаша? — вынужден был признаться, что за ходом мысли собеседника трудно уследить.

— Передо мной ужасная дилемма, — тяжело вздохнул удрученный Себастьян. — Я ведь обязан информировать власти о каждом заболевании — я имею в виду нашу уважаемую санитарно-эпидемиологическую службу. И в том случае, конечно, если зараза исходит от моей кровной дочери… За это мне немножко платят, но я ведь понимаю, что это Иудины сребреники… Правда, иногда я вступаю в сделку с заразными господами и не сообщаю властям о их болезни, застарелой или вновь приобретенной. Подобные сделки для меня, честного гражданина, особенно мучительны, прямо-таки невыносимы, поскольку приходится наступать на горло собственной совести, хотя порой господа, опасающиеся скомпрометировать себя, сулят мне, разумеется совершенно добровольно, такую плату за молчание, которая приглушает мои страдания. Несколько золотых — ну что это по сравнению с моими душевными муками?!. Да, а как вы на это смотрите? — закончил он и, склонив голову набок, злосчастный и лукавый одновременно, стал ждать ответа.

Молодой человек, неискушенный в подобных делах, все еще не раскусивший скрытой угрозы Себастьяна, наивно заметил, что такие промашки, нет, вернее сказать, оплошности не следует скрывать. Сокрытие преступления ведет к соучастию.

— Вот как? Так-так-так! — с напором выпалил внештатный информатор государственной санитарно-эпидемиологической службы. — Гляди, куда хитрюга клонит! С парой паршивых золотых не желает расстаться. А сам, — он красноречивым взглядом окинул убранство комнаты, — живет весьма завидной жизнью. Оскорбительной для простого человека! Откуда появились все эти ценности? А?! — И он обозвал молодого человека гнусной жадиной, с чем едва ли согласится непредвзятый читатель, не имевший ни единого на то намека.

— Это я-то?! — искренне удивился тот. — Вы правда считаете, что я вступил в интимные отношения с вашей дочерью?! — И в его голосе уже появились свирепые нотки. — Между нами ничего подобного не было!

— Мхх… Так-так… Да-да… Уж не собираетесь ли вы меня уверить, будто говорили о бессмертии душ? — спросил папаша не без иронии.

— Вы угадали. В какой-то степени и о бессмертии душ, — подтвердил молодой человек и обратил свой ясный уязвленный взгляд на Себастьяна, старавшегося изобразить обиду.

— Да, это святой господин, он говорил мне о душе и о чертях с ведьмами, у которых под коленками мохнато, — донеслось из угла и было подкреплено утверждением: "Это человек благородный!"

— Шерстинки, мохнатки! Ну конечно! — возликовал верноподданный гражданин, страдающий раздвоением личности, и пошел чеканить прокурорским тоном: пригревшийся здесь подозрительно богатый субъект с явными извращениями психики, субъект, с которым ему рядом стоять неприятно, одним воздухом дышать противно, этот субъект не только сам ударился в разврат, но и своими предумышленными действиями нанес ущерб объекту — милой девушке, лишив ее состоятельных клиентов, а вместе с тем части доходов, хоть и добываемых несколько сомнительным образом, но, как ни печально, являвшихся основным источником семейного бюджета. Неужто молодой человек еще не понял, что натворил: некоторые высокопоставленные представители власти, в том числе один уважаемый юрист, личный советник Его Величества Моноцетти по борьбе с проституцией, после известного "инцидента" (ox, с каким отвращением он произнес это слово!) напрочь отказались от услуг его дочери.

— Что вы на это скажете, а?!

Действительно, что было сказать молодому человеку? Разве только от внимательного наблюдателя не укрылась зловеще пульсирующая жилка на его лбу.

"Объект амор-ти-зи-ро-ван, — будто бы холодно заявил Себастьяну тот достославный господин. — Мне это больше не нужно!" И бедный папаша объяснил молодому человеку, что именно пышная растительность на спине его дочери вызывала особый интерес достопочтенного юриста.

— Да, он ее поскребывал. Дальше-то он не заходил, — уточнила девица. — А его друг, толстобрюхий нотариус, эти волосики выщипывал. И он тоже послал меня куда подальше. А все из-за того, что спина теперь гладкая, гривки больше нет.

— Какой удар! — тяжело вздохнул Себастьян. — Но ты, дочка, преувеличиваешь, ты же сама говорила, что хоть выщипывал волосики, да не усердствовал… И что главное — всегда вырастали новые. А теперь?! Теперь никакой надежды не осталось, теперь спина голая, да, беспросветно голая, безвыходно голая… Вы должны нам выплатить компенсацию, государь мой! Тем более, что в тот отныне и на веки веков проклятый день, когда вы докатились до такого свинства, моей дочери ломаного гроша не перепало. И у нее возникли большие неприятности. С ее поклонником, Станционным Графом, который обычно получал свою долю — между прочим, на устройство их будущего дома — и никак не мог поверить, будто новый клиент такой бессовестный и жадный… Он изволтузил мою дочь! — И, набрав полные легкие воздуха (того самого, которым ему противно было дышать), он выпалил в лицо молодому человеку: — Сто золотых монет! И без промедления!

— Граф сказал, что между нами все кончено, — тихонько всхлипнула девушка. — Кажись, ничего мне другого не остается, как сунуть голову в петлю. Всему конец и баста! — Однако, едва произнеся роковой вердикт, она остановила взгляд на стеклянной полусфере, служившей прессом для бумаг, когда проветривали комнату. — Ой, какое прелестное яичко! — воскликнула она в восхищении. — Вот бы мне такое…

— Заткнись! — напустился Себастьян. И девушка опять сникла, впрочем, не в силах отвести взгляд от усеченного яичка, которое отбрасывало на письменный стол переливающиеся концентрические круги.

— Этот самый Граф — а я с трудом его терплю, поскольку он без достаточного почтения относится к нашим правителям, — измордовал девочку. После этого Магдалина скрылась в кустах за железнодорожной станцией. Прихватила с собой пять бутылок авиационного бензина и дышала им под большим платком. Целых три штуки опорожнила, когда ее нашли.

— Бензин клевый, кайф дает, — радостно хихикнула девушка.

— Ну да, ее нашли еле живой. И один уважаемый доктор сказал, что у Магдалины, судя по всему, размягчение мозгов… Еще пяток, нет, десяток золотых придется накинуть! Прежде мы шагу отсюда не сделаем! И вся недолга!

По всей вероятности, молодой человек немало удивился тому, что разжижение мозгов котируется гораздо ниже венерических напастей, только едва ли он поделился с присутствующими своим открытием — был слишком потрясен: выходит, в их благословенном государстве есть семьи, где источником дохода служит проституция и даже непристойные болезни. Возмутительно! До чего же гнусен мир, в который его подкинули, закутав в талар!

Во тьму обратил свой взор молодой человек, стоя на своем любимом месте возле окна, и, конечно, Себастьян не упустил благоприятной возможности — сунул в карман ножик с перламутровой ручкой.

Мрак. Мрак.

За маленькими сосенками проступали контуры нового городского района. В домах еще светились окна, хотя, наверное, далеко не все. И молодому человеку почудилось, будто там обозначились два ряда зубов — желтых, редких, с пробелами. Окна лестничных пролетов как длинные, острые клыки, витрины магазинов — тупые и широкие коренные зубы. А из темного провала, между двух рядов, вероятно, шибало солоноватым тошнотворным мраком. И внезапно в вышине над домами ему померещились черные дыры — глубокие глазницы воображаемого желтозубого черепа и в них злой, все всасывающий в себя вакуум.

— Эта булава, удивительная индейская булава, что висит у вас на стене… — донесся до молодого человека вдруг заметно сникший голос Себастьяна, — могу я на нее взглянуть?

Молодой человек кивнул, продолжая смотреть в ночь.

— Она… ого, черт возьми! — какая тяжелая. Уж не золотая ли?.. Конечно, золотая! — воскликнул потрясенный Себастьян.

И молодой человек опять кивнул, ибо булава, которую мы не заметили при первом (разумеется, умозрительном), да и при втором визите в этот дом, в самом деле вполне могла быть золотой.

Открыв рот, Себастьян восхищался сувенирной, хотя притом весьма порядочной и увесистой булавой.

— А три камушка на ручке… это же настоящие брильянты… Меня не проведешь! Иначе эти чертовы ювелиры быстро вкрутят тебе баки. Особенно в том случае, ежели догадаются, что ты товарец где-то…

— …стибрил, — докончила за него дочь.

— Попала в точку! — подтвердил Себастьян, но, спохватившись, тут же добавил с упреком: — Что у тебя за выражения! — Вообще же несчастный отец заметно приободрился: для человека, имеющего такую золотую булавку, выложить сто или сто десять, а может, и сто пятнадцать монет, право, ничего не стоит. — Кхм… я нисколько не сомневаюсь, что мы прекрасно договоримся, — промолвил он мягко, многозначительно прищелкнув языком: — Паренек вы утонченный, что и говорить, да и со вкусом к тому же… Да, но вот не могу я понять, на кой черт вы лишили девицу привлекательности? Мне и самому ее шерстка нравилась. Конечно, в былые годы, когда я был в полной силе…

— Что?! — задохнулся молодой человек. — Не хотите ли вы сказать… — и он не докончил, столь ошеломляющая картина возникла в его воображении.

— Должны же дети уступать родительским прихотям. Как же иначе, государь мой хороший. К тому же бывает обоюдное влечение…

— Это правда? — обратился к Магдалине потрясенный молодой человек — искатель мировой гармонии, любитель музыки и птичек.

— А то нет. Себашка раньше-то жуть какой заводной был. Тот еще жеребец! Да и сейчас норовит полапать, хотя у самого не маячит…

Нечто вроде сдавленного стона исторгла грудь легко ранимого молодого человека. Он побледнел, и та самая жилка на лбу стала уже толщиною в палец.

— Инцест! Кровосмешение! Карается смертью… — бормотал он.

— Хе-хе-е… Нет состава преступления. Кто посмеет утверждать, что активной стороной выступал я, а не эта молодая дама с такой отныне гладенькой спинкой. Даже в Библии говорится о старом Лоте и двух дочерях, переспавших с ним. Так что…

— Булаву! — требовательно гаркнул молодой человек, белый, как мел.

— Прежде деньги! — не менее запальчиво грохнул в ответ Себастьян. — И доплату за молчание, так как… — Но тут фраза прервалась, и ей не суждено было возобновиться, ибо молодой человек — нам трудно поверить своим глазам! — взял, вернее, вырвал из рук гостя золотую булаву, с легким вздохом замахнулся, и в тот же миг кумпол Себастьяна лопнул с сухим треском, снова напугав и без того потревоженных птичек.

— Приговор приведен в исполнение, — спокойно молвил молодой человек и повесил булаву за маленькую петельку на старое место. — Потом я отвезу этого человека на свалку. А пока… — он ненадолго задумался. — Наверное, самое разумное перетащить его в большой холодильник на кухне. Он должен поместиться, если вытащить полочки. Ничего, запихнем, — хозяин проявил неожиданную деловитость.

— Заморозим Себашку, и баста! — пронзительно взвизгнула девица, в поведении которой, пожалуй, и впрямь обнаружились признаки размягчения мозга. Она запела звонким голосом, можно даже сказать, залилась серебристым колокольчиком и ткнула туфелькой своего посыпанного перхотью папашку.

Они запихнули труп в холодильник, большого труда это не составило — мужичишко был худенький, а вынимать из шкафа почти ничего не пришлось, разве немного хлеба и увесистый шматок свежей печенки, которую молодой человек, как он объяснил девушке, режет на кусочки для своих невесомых, но весьма прожорливых пернатых, а те обычно самым несносным образом прячут их, насаживая на специально предусмотренные проволочки. Про запас. Он признался, что сие не очень ему нравится, но ничего не поделаешь — у птичек этого вида глубоко укоренившиеся привычки, выработанные в процессе эволюции.

Магдалину не слишком интересовали вопросы, связанные с эволюционным процессом, ее занимало другое.

— А что… со мной теперь станет? — спросила она с несколько неожиданной логичностью, во всяком случае, явно недобирая на кандидата в дом умалишенных. — На что я буду жить? — Вместе с тем она подумала и о молодом человеке. — А вы? Вас ведь посадят в тюрьму, шпики Монока…

— Полицейские Моноцетти, — сурово поправил молодой человек и попросил не коверкать в его доме имя великого вождя.

— Ведь полицейские Моноцетти все вынюхают, — послушно договорила девушка. Затем, немного подумав, подсказала выход: — Вы должны сказать, что убили его при самообороне. Я могу подтвердить. А если потребуется, Граф тоже засвидетельствует…

— Предоставьте это мне! Я не намерен лгать. Наш кодекс предусматривает смертную казнь за некоторые нарушения закона, совершенные при особо отягчающих обстоятельствах. И отцу, который не смущается… собственную дочь… — молодой человек подыскивал слова.

— …поставить раком, — невинно улыбнувшись, помогла ему Магдалина.

— О небеса! — тяжело вздохнул молодой человек. — Право же, как вы, Магдалина, выражаетесь!

— Я придерживаюсь свободных взглядов! — сообщила девушка. — Я сочувствую движению, которое рекомендует все называть своими именами. Долой ложный стыд! Да здравствует простонародный язык! Фокс попули — фокс по полу! — лихо провозгласила она.

Молодому человеку показалось, что он уже где-то слышал эти лозунги. В том числе и "фокс по полу", то есть, конечно, "Vох рорuli — vох Dеi!", что означает: "Глас народа — глас Божий". Уж не Его ли Величество провозглашало их?

— Отец, насилующий собственную дочь, не достоин жить в нашем обществе. И я уверен, что он втихомолку презирал это общество.

— А вот об этом лучше не распространяться!.. Ну, о презрении к обществу. Себашка сам был на жалованье у людей Моно…цетти. Он даже был старшим стукачом в чине подполковника. Ведь мы жили не только на гонорары от моих гонорей.

— Вот как… — нахмурился молодой человек. — Значит, старший стукач… Ну, и это еще не велика шишка…

Однако мы вынуждены констатировать, что он все-таки встревожился.

— Но у нас есть еще один козырь! — улыбнулась Магдалина. — Несмотря на все это, Себастьян изменял родине. Он работал еще на одно государство. Так-то вот!.. Он составлял картотеку на тех, кого выдавал, и сообщал за рубеж, будто они борцы за свободу. Ну, оттуда ему опять же поступали деньги как защитнику борцов за свободу и распорядителю некоего фонда. Какую-то часть он, конечно, отдавал нашему государству, но и себя не обижал — кое-что утаивал. Кстати, он на Графа тоже настучал, чего я ему никогда не прощу! — и тут Магдалина вновь напомнила готового к прыжку хищного зверька, как некогда в торфяном сарае.

— Ах, и этого тоже выдал? — изумился молодой человек, однако добавил затем с презрением: — Ну, знаете… какой же он борец за свободу…

— Он-то как раз и борется за свободу! — горячо заступилась Магдалина и заявила, что если Моноку, то есть Его Величеству, и подложат когда-нибудь бомбу под зад, то она, Магдалина, точно будет знать, кого за это благодарить.

— Ну что вы несете! — рассердился молодой человек. — У вас и впрямь ум за разум зашел от трех бутылок бензина.

— Кто его знает. Может, и так, — не стала возражать Магдалина.

— А как мы докажем, что Себастьян поставлял сведения за границу, — это ведь надо чем-то подкрепить, нельзя голословно…

— Эка! Нет ничего проще. Надо только в нужник заглянуть. У него списки в жестяной коробке в выгребной яме. Я могу их когда угодно из дерьма выудить, — весело выложила девушка. Но тут же поинтересовалась, чего это молодой человек сбледнул: — Никак замутило?

— Обойдется… — пробормотал наш чувствительный герой, но его и правда подташнивало: венерические болезни, стукачи, кровосмешение да еще выгребная яма с жестяной коробкой — явный перебор… Он попросил прощения, сказав, что должен сменить воду у птичек, и отправился в аналогичное помянутому выше местечко, разумеется, выложенное чистым кафелем и опрыснутое дезодорантом. Конечно, мы не знаем, о чем он думал, освежая лицо холодной водой, но когда вернулся обратно, внес предложение почтить павшего минутой молчания.

Затем он сел за орган, и в его чистом, аккуратно убранном доме после траурного хорала прозвучал бравурный государственный гимн.

Когда молодой человек поднялся от инструмента, твердое решение озарило его чело.

— Отныне вы с Графом будете жить под моей крышей. Я обязан позаботиться о том, чтобы ваша жизнь снова наладилась!

Он сказал, что в другом крыле дома есть две маленькие комнаты, правда, одна из них кладовка, но ее можно освободить и привести в порядок. Если девушка пожелает, то на следующей неделе — на этой он уезжает в служебную командировку — они могут вселиться в свои покои. Только бражничать в этом доме он не позволит. И вести антиправительственные разговоры тоже. И еще одно предварительное условие: Магдалина должна вступить в христианский брак с человеком, к которому он, правда, особого уважения не питает, н-да, заключить брак с так называемым Станционным Графом. Может быть, это в конце концов приведет их на путь благоразумия.

Ox, как засияли радостью глаза девушки! Даже кровоподтеки на ее лице как бы несколько стушевались, уступив место самому натуральному румянцу, выступившему от счастья и весьма ее преобразившему.

— А у вас много мебели и прочего имущества? — проявил интерес молодой человек.

— Какое там имущество… — ответила Магдалина, не удержавшись от смеха. — Разве три пары трусишек, шприцы для лечения моих недугов да всякие разные щеточки… на потеху особливо привередливым клиентам.

Тут молодой человек опять вздохнул и подчеркнул, что отныне у Магдалины должен начаться новый период в жизни. Никогда не поздно встать на правильный путь. Бесконечно велика милость творца высшей гармонии, которого мы называем Господом.

Магдалина собралась уходить.

Они прошли через кухню и на миг задержались возле холодильника, работавшего с тихим дребезжанием.

— Все-таки он был моим отцом… — вздохнула Магдалина. — После того, как он меня в первый раз… — Она запнулась, и на глазах ее выступили слезы умиления. — Он мне подарил тряпичную куколку. Я назвала ее Лолитой.

Но Магдалина, тезка той библейской девы, что в Святом Писании умывала ноги нашему Спасителю, быстро справилась с собой и деловито добавила:

— Да, с деньгами будут трудности. Пришел конец нашей лавочке. Я стану домовитой хозяйкой. Люди всегда хвалили мою лапшичку… Да, лавочке конец, потому что я ведь здорова, и от кого бы мне теперь… — Она смутилась, но молодой человек все же логически разгадал ход ее мыслей: как ни печально, как ни тягостно, но рассадником гонококков был несчастный папаша, от которого поступали все новые заражения, а вместе с ними и новые денежки. И тут вдруг молодому человеку явилась мысль, которую он живо прогнал, — она касалась великого Моноцетти и его государства, где самым странным образом еще возможны столь драматические истории… Но он скрестил руки на груди и заметил:

— Все меняется. Все идет к лучшему, любезная Магдалина. Надо лишь самим стараться жить достойно.

— В спальню я куплю розовые занавески, — сказала Магдалина, в которой уже пробудилась деятельная хозяйка. — И большие часы. С кукушкой. И цветочек в горшке, хотя бы пеларгония, должен стоять у нас на окне.

— Право же, право, все так и будет, — изрек молодой человек столь уверенно, что и сам в это поверил.