Пришелец

5

Допустим, в то утро, когда молодой человек возвращался из служебной поездки, о которой помянул в предыдущей главе, солнышко сияет уже по-весеннему. Положим, он поддевает носком штиблеты льдинку, сколотую с тротуара ломом рачительного домохозяина, положим, жмурится на солнце, открывая красивую пластмассовую коробочку для бутербродов, которые берет с собой в дорогу, и крошит голубям белый хлеб.

Миновали холода, вновь идет весна-красна!

Но радость и удовлетворение от работы, надо полагать, благополучно завершенной, а иначе чего бы ему так беззаботно улыбаться, увы, длились недолго, ибо, едва переступив порог своего любимого дома, он невольно сморщил нос: это еще что такое — вроде бы трупный запах в передней?! От Себастьяна несет? Совершенно невероятно, поскольку его телесная оболочка покоится в холодильнике, а та красная ручка, что регулирует температуру, повернута в крайнее положение, благодаря чему жидкость, таинственно циркулирующая в трубках и удивительным образом нагнетающая холод, должна бы гарантировать по крайней мере вечную мерзлоту, так что в соответствии с законами физики господин, некогда обильно посыпанный перхотью, ныне, словно Дед Мороз, не менее щедро опушен инеем и ледяными кристалликами. К тому же холодильный шкаф абсолютно герметичен! Откуда тогда вонь?

Этого мертвеца, в сердцах подумал молодой человек, провонявшего все вокруг наперекор здравому смыслу, мертвеца, от которого по совершенно непонятным причинам одни лишь неприятности, надо сегодня же ночью свезти на свалку.

…О голубка моя…

Что за напасть? Словно где-то пластинку крутят. Да ведь это "Ла Палома".

Желая все выяснить, молодой человек поспешил дальше. Он толкнул с размаху дверь и был потрясен открывшимся зрелищем: почивший Себастьян развалился в его любимом кресле, курил сигару, закинув ногу на ногу, и наслаждался, слегка прижмуриваясь, одной из любимых пластинок хозяина.

— Это что такое?! — воскликнул молодой человек в раздражении.

Окрик возымел действие: Себастьян проворно вскочил на ноги и застыл по стойке "смирно", отдавая честь поднятой рукой.

— Я… великодушно прошу прощения, — запинаясь, начал он. — Но я, учтите, в некотором отношении невиновен, ведь я… да, я уже не совсем я, а, по всей вероятности, астральное тело или, проще говоря, выходец с того света. Странно, конечно, что от меня, извините за выражение, воняет… На мой взгляд, астральным телам не пристало поступать столь предосудительно. Но нет ни малейших сомнений — я умер, так как господин изволил раскокать мой кумпол, как кокосовый орех.

Молодой человек пребывал в смятении, а что ему, собственно, оставалось? Себастьян совершенно определенно испустил дух, он уже остывал, когда они с Магдалиной запихивали его в холодильник. В существовании астральных тел наш молодой человек, имея спиритические наклонности, естественно, не сомневался, но чтоб они воняли?.. Об этом в специальной литературе упоминаний не было. Отнюдь! Пусть Себастьян тут же докладывает о своих переживаниях post mortem. И ничего не утаивая!

— Э-э, да чего тут много говорить-то… Разве лишь одно чудно — я все очень ясно помню. Ну, перво-наперво молодой господин раскроил мне башку. И она лопнула с резким треском, я его сам хорошо слышал. Потом как бы опустилась темнота, но длилась недолго. И я вдруг оказался в роли наблюдателя. Видел все, что тут делалось…

— Откуда видели? — спросил молодой человек весьма настоятельно.

— Откуда?.. Вроде бы сверху. Сверху и слева.

— Определенно слева? — Молодой человек был по-прежнему требователен, точно судебный следователь.

— Ну да. Совершенно определенно. Как бы с потолка и слева.

— Это согласуется с литературными данными, — успокоился наконец молодой человек. — А дальше?

— Я был наверху и знал, что меня еще можно спасти. Наступила клиническая смерть, или как ее там называют? Одним словом, полусмерть. Надо было позвонить доктору Дубельману по телефону 666–439. Не пойму только — откуда я это знал, никогда прежде не слышал о таком докторе. Но вам-то, конечно, я ничего передать не мог, да и какой был резон: вы ведь меньше всего хотели вернуть меня к жизни. Потом вы изволили немножко поразмышлять и стали бедного Себастьяна силой заталкивать в холодильник. Потом… потом я надолго отключился. Но со временем появилось некое чувство туннеля, будто меня куда-то всасывает, аж в ушах свистит… В конце туннеля меня ждал человек, совершенно на меня похожий, как бы моя копия, он шагнул ко мне и поманил, дескать, иди за мной. Жутковато было, что и говорить… Он оставил меня возле каких-то ворот. Я видел за ними людей, людей в белых одеждах, вроде бы совсем живых. Один — извините за выражение — смачно харкнул, что, на мой взгляд, уж вовсе некультурно! Особенно в таком святом месте. Немного погодя похожий на меня человек вернулся и произнес одно лишь слово. Но я его не понял.

— Какое слово?

— Пур-га-ториум!

Молодой человек задумчиво кивнул.

— А что оно значит? — несколько испуганно спросил Себастьян.

— Пургаториум означает очистительный огонь. Так что вас, Себастьян, ждет чистилище.

— Это ужасно, да? — спросил Себастьян, передернув плечами.

— Я не знаю, — усмехнулся молодой человек. — Во всяком случае, многие прошли через него. Между прочим, удивительно, почему они вас не спустили прямой дорогой в ад.

— Выходит, я не попаду в ад? — в свою очередь чистосердечно удивился Себастьян. — В аду ведь, кажется, вечный огонь, а этот пургаториум, надо полагать, короче. Уж не знаете ли вы, насколько?

— Писали о сорока днях, видимо, так oно и есть, потому что в подобных вещах весьма консервативны.

— Ну, стало быть, этот пургаториум продолжается столько же, сколько приличный санаториум. Как-то раз я получил путевку точно на сорок дней.

Молодой человек нахмурил брови: с такими вещами не шутят, но Себастьян представлялся ему столь комичным, что на него и обижаться-то не стоило. К тому же он не шутил.

— Но сейчас я определенно не в пургаториуме. Может, и там своя очередь, — размышлял Себастьян совершенно серьезно, и наш молодой человек опять усмехнулся. Раз уж такого подлеца, что и представить трудно, уберегли от ада, подумал он, то, наверное, учли его умственную отсталость, ибо это покусывающее сигарету, посыпанное пеплом и перхотью существо было в высшей степени недоразвитым. Как бы даже невменяемым.

— Откройте окно, Себастьян! От вас ужасно воняет!

Себастьян немедленно исполнил приказ и признался, что даже сам чует свой запах, а что уж тут говорить о хозяине.

— Ведь вы по натуре куда чувствительнее.

— Ну, зловонный Себастьян Семимортуус, что же мне с вами делать? Чтоб вам пусто было… — размышлял вслух чувствительнейшая натура.

— Как вы сказали? Себастьян Семимортуус? Звучит здорово!.. Себастьян Семимортуус Первый. Я требую называть меня отныне только так! А… что это значит?

— "Мортуус" по-латыни значит "мертвый". А "семи" — "наполовину". Конечно, "полумертвый" не совсем корректное словосочетание, потому что вы мертвы окончательно и бесповоротно, однако, с другой стороны, пока вы находитесь в фазе ожидания, так сказать, в предвариловке, представляете собой предпургаториумного, — пояснил молодой человек, которому эта странная ситуация, если не брать в расчет запаха, пожалуй, даже нравилась.

— Мне очень-очень мила ваша песенка про голубку… Молодость вспоминается. И моя первая жена, между прочим, известнейшая в свое время карманная воровка. Сто очков вперед давала большинству коллег мужского пола. Ox, какие у нее были ловкие, нежные ручки. Ее прикосновение было совершенно воздушным, будто легкий ветерок. Всякий раз, когда я ее целовал, ну, в первую пору нашей любви, она обчищала мои карманы. Внутренние тоже, — с умилением вспоминал Себастьян. — Да-а, может, позволите мне еще разок послушать вашу песенку? — чуть не клянчил он.

Молодой человек кивнул. Правда, эта идея — наслаждаться пением в компании со зловонным астральным существом — показалась ему несколько сюрреалистической, но ведь принято удовлетворять последнюю просьбу присужденного к смерти, а раньше, как известно, Себастьян с такой просьбой обратиться не успел.

Вновь зазвучала песенка о синем море, надо полагать, Средиземном, и о голубке, которая так красиво парила над волнами, что кто-нибудь неизбежно сочинил бы о ней стишок…

— Позвольте заметить, я весьма счастлив, что вы меня кокнули. Таким образом, я не нарушил извечной традиции нашего рода, — пустился в объяснения Себастьян. И поведал, что почти все мужчины в роду умерли насильственной смертью. Одного из дальних предков Александр Македонский лично отправил на тот свет, трахнув своим святым кавалерийским сапогом, и тоже, видать, по голове. Во всяком случае, Себастьян считает это большой честью. Основанием послужили мерзкие рассказы и похабные выдумки предка, столь непотребные, что даже видавший виды вояка не смог их вынести. Вообще генеалогическое древо Себастьяна повидало целый ряд казней. Предков вешали, четвертовали, топили в бочке с дерьмом и так далее. За самые разные преступления — насилия, ограбление церквей, осквернение святых мощей, убийства, предательства, не говоря уж о лжесвидетельствах. Но никого не сражали столь драгоценной реликвией. Подумать только — золото и брильянты! Предшественникам Себастьяна приходилось довольствоваться камнями и дубинками.

Между тем разглагольствования Себастьяна, его душевный эксгибиционизм, сладострастный и в то же время раболепный, поднадоели молодому человеку.

— Придержите-ка язык до вечера! — вмешался он. — Неровен час, вернется жизненная сила, потому что я еще не слышал о трупах, наслаждающихся "Ла Паломой"!

— Да я уж пятнами пошел, — запальчиво возразил Себастьян. — Государь мой хороший, я же разлагаюсь по мере возможности и сверх того! — И правда, на левом его виске, по которому пришелся удар булавой, зеленело и смердило трупное пятно. А вокруг него расползались паутинки плесени, наполовину покрывая хитро прищуренный глаз. — Один запах чего стоит! За свою долгую жизнь мне пришлось выслушать немало нареканий по поводу вони от ног, да только та вонь не чета этой. Так, пустячок, цветочки!

— А может быть, это всего лишь сильнейшее самовнушение? — Молодой человек продолжал поддразнивать полумертвого Себастьяна, отстаивавшего свое право на смерть. — Если в душе человек очень-очень во что-то поверит, то вера и его бренному телу может передаться. Такое и раньше случалось.

Ни он сам и никто из его многочисленной родни никогда не имели дела с какой-то там аутосуггестией — он даже не знает, что это за штука такая. Аутодафе — да, совсем другой коленкор, его прапрадед в шестом колене, а может, в шестнадцатом, однажды в Мадриде полыхал смоляным факелом, если так можно сказать, доставив народу большую радость. Это еще во времена приснопамятного Томаса де Торквемадо.

— Вот на память от него осталась цепочка от часов, — вздохнул Себастьян, потрясая серебряным сувениром, свисающим из жилетного кармашка. Он вынул часы, и лицо его вытянулось. А когда проверил завод, недоумение сменилось мучительной гримасой.

— Накрылись часики! — застонал он. И поведал молодому человеку, что они были ему особенно милы, тaк кaк иx удалось стибрить у брата уважаемого главы нашего государства.

— Они даже лунные фазы показывали… Какого черта вы так небрежно запихивали меня в холодильник, государь мой? Я требую возмещения убытков!

— Мертвые не могут требовать возмещения убытков! — сурово отрезал молодой человек. — Да и на что вам часы в подземном царстве?! Есть основания полагать, что в загробном мире господствует совсем другое, отличное от земного исчисление времени. — И он вполне справедливо заметил, что достаточно хорошо знаком с живописью старых мастеров. В ней великое множество сцен в аду, в пургаториуме, а также самых разных dаnsе maсаbrе, по-нашему говоря, плясок смерти, но нигде, ни у одного персонажа нет карманных часов. А вот песочные часы — совсем другое дело…

Однако никакие аргументы не возымели действия — Себастьян Семимортуус Первый был безутешен.

Возникла пауза. Молодой человек смотрел в окно.

По небу безмятежно плыли облака, в спокойной самоуверенности лило свой свет солнце, а на равнодушных деревьях, пребывающих в счастливом неведении, набухали почки. Почки набухали, и их нисколько не интересовало, зачем они это делают.

Весна зевоту навевает. Но сколько можно зевать: с этим Семимортуусом надо предпринять что-то радикальное. Избавиться от него. Прикончить еще раз? Астральное тело прикончить?.. Нет, это уже полный абсурд!

Между тем Себастьян тоже подошел к окну. Здесь от него не так сильно пахло. Они помолчали. За окном на железный скат капала талая вода, ветерок шевелил занавески, и Земля вращалась вокруг своей оси с таким уклоном, что они медленно, но верно продвигались к весне.

И тут вдруг молодой человек заметил, что Себастьян плачет. В полном смятении он поинтересовался причиной.

— Ox, я так несчастен, — всхлипнул Себастьян, и из его левого глаза, подернутого паутинообразной патиной, покатились крупные слезинки, они текли по щеке и исчезали в реденьких усиках. — Я жил как свинья, как грязный шакал, ой — на всей нашей земле, кажется, нет твари, с которой я мог бы себя сравнить. Я доносил на людей, я торговал своей кровной дочерью, которая так прелестно поет "Are you sleeping?", подставлял ее, чтобы заработать на триппере. Ну почему я был такой скотиной? И вот я мертв, но даже душа моя смердит. Меня ждет пургаториум. Я уже не смогу исправиться. Поздно! Какая невозместимая потеря! В этом прекрасном мире мне следовало вести более достойную человека жизнь! — Себастьян оперся о подоконник, его голос креп: — Всмотритесь в этот мир! Он же одухотворен! Всмотритесь и вслушайтесь!

По такому случаю вместо навевающей дрему весны как нельзя лучше подошла бы августовская ночь, что уже было однажды, тихая ночь позднего лета, напоенная запахами тучной зрелости и близкой осени. Молодая луна, такая теплая, ощутимо податливая, отливала оранжевым цветом, казалось, сожми ее в кулаке, и потечет нечто вроде апельсинового сока. Легкий ветерок клонил к окну ветку клена, зелень листьев ярко сверкала в направленном свете лампы. Себастьян сорвал листочек и рассматривал жилки, несущие Жизнь. Пальцы покрылись легким клейким слоем, и он понюхал их с жадной нежностью. Тут на подоконник вполне мог опуститься золотисто-желтый жук. Его крошечные щупальца напоминали проволочные прутики на метле трубочиста — непременном атрибуте всех старых бородачей, жизнерадостных борцов с сажей, какими их изображали на рождественских открытках былых лет.

Порой жук останавливался, навастривал свои щупальца-антенны, очевидно, с целью рекогносцировки, чтобы затем поспешить дальше, снова остановиться или закрутиться на месте, словно танк с подбитой гусеницей. Нам не дано было постичь его намерения, хотя едва ли стоило начисто их отрицать.

— А если еще закрыть глаза и капельку подождать, то возникнет ощущение, словно в тебя что-то вливается. Вы ведь тоже чувствуете, не так ли?

Склонив голову набок, молодой человек взглянул на Себастьяна Семимортууса Первого, который стоял возле окна побелевший и счастливый.

И тут пожилого господина слегка повело, впрочем, за подоконник он все же не ухватился. Уж коли дойдет до излияний, так хоть ведро подставляй. И нашего молодого человека подхватил прилив сочувствия, умиления.

— С радостью отмечаю, господин Себастьян, что удар булавой пошел на пользу — вроде бы что-то встало на место. И вы теперь чувствуете одухотворенность мира. У вас вид ребенка, попавшего в волшебное царство. Вы вдруг начали воспринимать красоту.

— Ox, я и без того всю свою жизнь кое-что воспринимал. Только я задавил в себе лучшие чуства. Как же хорошо, что я уже мертв, — по крайней мере уже никому не смогу подложить мину. И, надо полагать, у меня теперь хватит времени подумать о жизненной философии. Я буду стремиться к духовному совершенству на том свете, — с глубоким убеждением изрек Себастьян.

— Дорогой перерождающийся или уже переродившийся Себастьян, как отрадно видеть в вас перемены. Не позволите ли… угостить вас чашечкой кофе? И мы могли бы еще раз послушать "Ла Палома".

— Не имею возражений, Ваша Высокочтимость. Только… только я не знаю, как в моем положении насчет пожрать…

— Не называйте меня Высокочтимым! Мы с вами оба самые простые люди, обыкновенные жуки в том чудо-творении, которое именуют природой и которое, по существу, не что иное, как одна из форм выражения абсолюта.

Они сели за стол, у обоих голос дрожал от волнения.

Молодой человек позвонил в колокольчик.

— Ноrs d'oeuvre, [6]соки, ананас и кофе по-бразильски!

Себастьян осмелился заказать еще сыра. Вообще-то сыр и без того входит в первую перемену hors d'oeuvre, но Себастьян признался, что питает особую слабость к сорту "Вlеu Dаnоis", в переводе означающем "Синий датчанин". Разумеется, его пожелание было учтено.

Стол накрыли удивительно быстро. Двое представителей "одной из форм выражения абсолюта" молитвенно сложили руки перед трапезой, между прочим, в полном молчании, после чего посланец высших сил, созидатель гармонии и порядка в мире и жертва созидаемой гармонии приступили к завтраку.

Чуть погодя Себастьян рискнул поинтересоваться, не владеет ли молодой человек таитянским языком. Последний вынужден был огорчить его отрицательным ответом.

— Я человек простой, но малость кумекаю по-таитянски, так как… — Себастьян стыдливо опустил очи долу, — целый год своей непотребной жизни провел на острове, занимаясь организацией проституционного сервиса. Ox, как худо вспоминать об этом!.. Да, зато я поднаторел в таитянском языке. Кстати, весьма поэтичном. Особенно хороши названия застольных ритуалов, а их там великое множество. Я знал около двух дюжин. Видите ли, природные условия благоприятные, таитяне не надрываются сверх меры — растянутся под деревцем, и плод падает им в рот, поэтому они куда больше времени посвящают гастрономическим церемониям, чем мы, прилежные трудяги-мураши… — Молодой человек кашлянул после "трудяг-мурашей", но Себастьян даже не заметил этого. — Жаль, посетовал Себастьян, он никак не вспомнит названия этой трапезы. Чрезвычайно своеобразное, лакомосочное словцо со многими гласными, звучащее будто вздох. — Я имею в виду застольный ритуал, который следует передать примерно так: "Таинственная трапеза не слишком жаркой ночью, когда луна что спелая дыня, лианы пошевеливаются, лотос дышит и в отдалении подает голос ночная птица". А на таитянском языке выражается одним словом.

И тут где-то за чертой города могла бы подать голос ночная птица, после чего Себастьян блаженно улыбнулся бы и полакомился своим "Bleu Danois".

Затем отведал ананаса. Он оказался очень сочным. И наверняка напомнил Себастьяну его милое Таити. Трапеза складывалась и впрямь восхитительно, так что молодому человеку неловко было касаться серьезных тем. Конечно, он извинился, прежде чем перейти к разговору о Магдалине, а перейти следовало по вполне понятной причине — кто знает, когда они встретятся вновь, ведь Себастьяна ждет облагораживающий пургаториум. И кроме разговора о Магдалине есть другие, например, о похоронах Себастьяна Семимортууса… ("Себастьяна Семимортууса Первого", — уточнил любитель сыра с душком.) Теперь, после перерождения, естественно, и речи не может быть о свалке. Похороны должны остаться в памяти всех, кто примет в них участие. Но прежде, так сказать, во имя достижения окончательного взаимопонимания хотелось бы немного порассуждать на тему прожитой Себастьяном Семимортуусом Первым жизни.

— Да чего тут судить-рядить… Дерьмо оно и есть дерьмо. В самом чистом виде. А сколько я еще наворотил дерьма другим людям, — тяжело вздохнул Себастьян. Oн приканчивал свой сыр, тщательно выскребывая упаковку. Молодой человек следил за ним с некоторой брезгливостью, поскольку тот пустил в ход длинный ноготь безымянного пальца правой руки, ловко действуя им как лопаточкой, — кто его знает, зачем он отрастил такой длинный ноготь? И плесневелый сыр "Синий датчанин" со своими отталкивающими ядовито-синими мрамороподобными разводами вызывал некоторое отвращение, которое он, разумеется, старался заглушить: идеалисты не вправе поддаваться несущественным мелочам быта. А все-таки молодой человек предпочел бы, чтобы сотрапезник вместо этого сыра, по запаху напоминающего danse macabre, наслаждался каким-нибудь иным — хотя бы столь высоко ценимым в англосаксонском мире девственно-свежим чеддером, где молочный жир сохраняется в целости и не подвержен никаким темным силам… Но хватит о сырах. Последуем дальше. Что и будет незамедлительно сделано.

Конечно, в жизни Себастьяна были ужасающие оплошности, прегрешения против этики, начал молодой человек, конечно, были, но он не намерен подробно на них останавливаться, к тому же, несмотря на все это, в сurriсulum vitае, то есть в биографии его сотрапезника, есть грани, которые он, сотрапезник, осуждает напрасно.

— Да неужели? — Себастьян был так удивлен, что чуть не подавился долькой ананаса, вполне возможного пришельца с острова Таити. И весьма решительно заявил протест молодому человеку, пытающемуся идеализировать милую его сердцу биографию, пакостнее которой едва ли вообще сыщешь.

Молодой человек напомнил Себастьяну о его недавних сетованиях по поводу рапортов, поданных на некоторых лиц в полицейское управление, которое стоит на страже порядка в нашем государстве, а при необходимости поднимает карающий меч. Подобные действия, обеспечивающие сохранение гармонии и не дающие плесневым бактериям — конечно, говоря образно, — разлагать наше общество, следует только приветствовать. Что бы не болтали об этом плебеи, всякие там Станционные Графы! Отцам отечества необходима точная информация, причем ее далеко не всегда используют для непосредственного наказания виновных — к этому прибегают лишь в отношении особо опасных преступников, совершивших тяжкие антигосударственные действия. Что вполне естественно! Вообще же каждодневный кропотливый труд многих прилежных осведомителей рисует истинное положение в нашей священной отчизне. А ведь такая информация чрезвычайно нужна! Она необходима для будущих реформ, она необходима для преобразований, порой, ничего не поделаешь, она и впрямь необходима для прополки злостных сорняков в изобильном саду нашего государства. Если Себастьян эту сторону своей деятельности считает достойной осуждения, то он на ложном пути. Абсолютно ложном! Важнейшую информационную работу только тот может счесть скверной, кто и само наше государство считает скверным.

Переживания человека, его душа — потемки, и порой тут очень трудно прийти к определенному решению. Внимательно ли слушает его Себастьян? Хорошо! Когда-то он лично знал человека, прилежно возделывавшего наш общий виноградник, но столь любвеобильного, что в сердце его закралась искренняя симпатия к соседнему государству. Он знал о тамошних прогрессивных проявлениях и всеобщем стремлении граждан к светлому будущему. Он полюбил соседнюю страну почти так же сильно, как свою, и переправлял туда, надо полагать, не без укоров совести, собранные крохи информации.

— Это же тяжкое преступление! — воскликнул Себастьян, не спуская с молодого человека настороженного взгляда, а что если… Но нет, честный взгляд хозяина был лишь слегка задумчив. — Это измена родине! — с жаром добавил Себастьян и высказал уверенность, что молодой человек незамедлительно сообщил о ренегате куда следует.

— Нет, я этого не делал, — мягко промолвил тот. — Сам я в своих политических воззрениях моногам, но не настолько зашоренный, чтобы требовать того же от других. Тем более, что если бы я в самом деле "сообщил куда следует", судьба того симпатичного человека сложилась бы весьма печально; н-да, государства весьма ревниво относятся к своим подданным. И уж конечно, тут нечего обижаться, потому что ревность всегда производное от любви. Пожалуй, государство можно сравнить с замужней женщиной, которая любит своего супруга, любит всей душой, и ни в коем случае не позволяет ему баловать своим вниманием прочих особ.

Итак, после долгих колебаний — молодой человек не отрицает, что весьма серьезных, — он оставил все эти факты при себе. Принимая решение, он опирался на античную мифологию: ведь древние римляне очень чтили своего бога Януса. Ах, кто он такой? Янус — божество дверей, ворот и всяких начал, между прочим, в его честь первый месяц года называют январем. У него два лица — одно обращено вперед, в будущее, другое назад, в прошлое. Однако, несмотря на двуликость, Янус котировался высоко.

Тут Себастьян счел уместным вежливо подивиться обширным знаниям собеседника. Он сделал это, слизывая с рук липкий ананасный сок, причем молодого человека вновь покоробил чрезмерно длинный ноготь на его безымянном пальце.

— Янус… божество о двух лицах, — размышлял молодой человек, пропуская мимо ушей похвалу Себастьяна. — Но еще ведь в брахманизме и индуизме есть всемогущий Шива. На санскрите это означает "милосердный". По существу это еще более путаное, еще более полифоническое божество, но только на первый, поверхностный взгляд. В его задачи входит уничтожение и разрушение, но вместе с тем — оздоровление и созидание. Если посмотреть на вещи "филохсофски" — а у Себастьяна Семимортууса Первого, как видно, есть для того все предпосылки, — то в сокрушении и созидании воистину много общего. Дабы что-нибудь создать, надо что-то сокрушить, одному лишь Господу удавалось что-то создавать из ничего. Во всяком случае, единство сокрушения и созидания — это тема, над которой Себастьяну следует задуматься в загробной жизни.

— Признайтесь уж, девчонка проболталась о жестяной коробочке! — не выдержал больше Себастьян.

— Ну конечно, — последовал спокойный ответ.

— И теперь вы пойдете и доложите, — его голос дрогнул.

— Дорогой Себастьян, во-первых, вы умерли, во-вторых, на мой взгляд, я достаточно ясно объяснил, как уже поступил в аналогичном случае, — весьма холодно заметил молодой человек и добавил, что Себастьяну разумнее всего держать язык за зубами и слушать дальше.

— Дело в тех людях, которые хотят только крушить. Дело в анархистах и террористах. По моим сведениям, тот самый Станционный Граф — один из них. — Вообще-то упоминать об этом типе не хочется, но ведь для Себастьяна тут целая проблема, поскольку его потенциальным зятем стал заурядный убийца. И довольно скоро из потенциального превратится в законного, ибо, судя по всему, Магдалина увлеклась им до полного ослепления. Лично он не возражал против желания Магдалины выйти замуж, ибо нынешняя ее порочная жизнь представляется во много раз хуже. И все же ему кажется, что они обязаны каким-нибудь образом повлиять на Графа. Не возьмет ли Себастьян на себя этот труд, так как есть основания полагать, что Граф кое-что знает о связях Себастьяна и в какой-то степени его побаивается.

— Я предоставляю им пpистанище, — сказал молодой человек тихо, без патетики, и взгляд его стал мягким и добрым, — а вы позаботьтесь о том, чтобы в сердце потенциального ниспровергателя нашли пристанище лучшие чувства. Судьба вашей дочери в опасности, поверьте мне.

И тут молодой человек вдруг признался, что сам вознамерился было просить руки Магдалины — эта испорченная девушка показалась ему простой и красивой.

— Государь мой! Что за сумасбродство! — воскликнул Себастьян, хватая ртом воздух, но молодой человек успокоил его многозначительным жестом, и тот послушно умолк.

Да, были такие намерения, но по зрелому размышлению он пришел к выводу, что обязан сохранить чистоту и подчиниться, так сказать, правилам целибата. Он должен целиком посвятить себя идее гармонии. (Между прочим, целибат, или обет безбрачия, требует одиночества до конца дней своих, объяснил он Себастьяну.) Зачем оставаться в одиночестве? Ну, история показала, что супружество вредит инспирации не в смысле наущения, подстрекательства, как произвольно трактуется это латинское слово в некоторых языках, а в первоначальном смысле — не способствует свободному вдоху, ясности ума, творческому вдохновению, одним словом, озарению: он же ощущает на себе бремя некоторых обязанностей почти религиозного свойства.

Себастьян сочувственно кивнул головой, однако молодой человек попросил не проявлять к нему снисхождения: отказ от физических радостей возмещается духовными радостями, о которых простые люди даже представления не имеют. Ощущать себя посвященным, отмеченным свыше — это нечто никак несопоставимое с мимолетными постельными утехами. Правда, он понятия о них не имеет, но находит поддержку своей позиции в трудах Фомы Аквинского.

Да, беспокойство о судьбе Магдалины воистину велико, тем более что у молодого человека сложилось впечатление — Станционный Граф от безумных слов вскоре может перейти к безумным действиям. Даже попытку государственного переворота нельзя сбросить со счетов. А ведь она поведет к гражданской войне — ужасной при нынешнем состоянии вооружения, к войне, которую не только наше правительство не допустит, но и другие обитатели необъятной вселенной, как известно, время от времени наблюдающие за нами с весьма необычных летающих экипажей.

Себастьян подтвердил: попытка мятежа не исключается. Во всяком случае, распространяются какие-то листовки, и, кроме того, есть сведения, будто некоторые люди планируют сорвать традиционный праздник по случаю годовщины нашего государства.

— Неужели? Неужели можно пасть так низко? — Возмущение молодого человека было неподдельным. — Они решили плюнуть в свой же колодец…

И он попытался узнать кое-какие подробности. Однако Себастьян на уговоры не поддавался. Возможно, ничего больше не знал, и все же у молодого человека сложилось впечатление, будто от него что-то скрывают.

— Смею надеяться, вы сообщили о своих подозрениях куда следует?

— Разные бывают обстоятельства… — начал Себастьян, но так и не закончил, из чего молодой человек заключил — на сей раз усердному старшему стукачу что-то помешало выполнить свои обязанности.

— Я вижу, вы что-то утаиваете! — возмутился он. — Неужели тот мерзкий венерологический промысел связывает вас по рукам и ногам? Теперь-то он никак не может вам повредить!

Себастьян молчал. Себастьян беспокойно ерзал на стуле.

— Неужели вы, человек практического склада, полагаете, что подобным типам удастся нарушить гармонию в нашем государстве?

И молодой человек пояснил — весьма горячо и возбужденно: разумеется, в некоторых странах так-таки удалось осуществить захват власти. Но для этого должен быть целый ряд объективных и субъективных предпосылок: например, нерушимый союз рабочего класса и крестьянства, при котором существенное значение имеет руководящая роль пролетариата да еще наличие закаленного и идейно убежденного авангарда.

— Разве Граф и его дружки принадлежат к закаленному и идейно убежденному авангарду? — Молодой человек усмехнулся. — Позвольте глубоко усомниться. Жалкий пьяный сброд, не более того!.. Конечно, в мире существует возможность других гармонических систем, если привести пример из области музыки, в которой я считаю себя некоторым образом компетентным, то там и впрямь известно обращение аккордов. Мы можем любой аккорд, так сказать, перевернуть вверх ногами, и в новом виде он зазвучит по-другому и все же весьма мелодично. Если удается безболезненно создавать подобные варианты гармонии, то, может быть, не следует так уж противиться таким попыткам, да только несомненно одно — глупые потуги несведущих людей поведут к жуткой дисгармонии. Может быть, прольется кровь стариков и малых детей. — Он вздохнул. — И в большинстве случаев подобные метаморфозы ведут к зарождению вульгарно материалистических форм жизни, духовный приоритет уступит место материальному. А этому следует противодействовать!

Во всяком случае, молодой человек считает, что святая обязанность Себастьяна попытаться обуздать Станционного Графа и только после этого отдать ему руку милой Магдалины, нежной, но такой беспомощной и сбитой с толку, или… еще лучше, прежде все-таки предупредить власти. Ведь сообщение можно сделать в письменной форме. Даже анонимно, тем более что Себастьян Семимортуус Первый и сам, находясь в предпургаторном периоде, представляет собой нечто вполне анонимное.

— Дело в том, Высокочтимость, что я давно уже все изложил нашим правителям, да, правителям Божией милостью…

— И что же?

— Станционный Граф — одна из немногих опор моей тяжкой старости…

В замешательстве Себастьян начал перебирать свои редкие пряди, вновь подняв облака перхоти. У мертвых растут ногти и волосы, подумал молодой человек, как видно, и перхоть мелется, что мука на мельнице.

— Какая еще опора? Что вы плетете, астральный пустозвон? — Молодой человек не на шутку разозлился.

— Видите ли, я должен был держать его в поле зрения. Сперва они хотели сразу его засадить, а у меня был иной план и свои соображения: понаблюдаем за голубчиком, посмотрим, с кем он общается, прихватить всегда успеем… Ну, и мое предложение одобрили. Теперь я не спускаю с него глаз, регистрирую контакты и… получаю за это вознаграждение, плевое, конечно.

— Вознаграждение!.. Высшая степень подлости! — непроизвольно воскликнул молодой человек, даже бросил взгляд на знакомую нам индейскую булаву, хотя подобное поведение как будто бы находилось в противоречии с логикой после рассуждений о двуличности богов Древнего Рима и Индии.

— Конечно, подлость! — неожиданная поддержка пришла с порога.

От кого же? Разумеется, от Магдалины, дорогой дочери Себастьяна.

— Какая… еще… подлость? — стал запинаться тот.

— А та, что ты еще не помер!

Подобный упрек мог бы прозвучать комично, если бы дело не обстояло столь серьезно.

— Я умер, — покаянно признался Себастьян. — Я не совсем я, а астральный Себастьян Семимортуус Первый…

— Какой еще там астральный?! Может, вроде того Вечного Жида, который и после смерти не находил покоя?

— Да кто ж его знает, — в смятении молвил Себастьян. — А вдруг и правда… Но это ужасно! Хотя… — Его неуверенное "хотя", по-видимому, свидетельствовало о возникшей надежде — а вдруг и впредь удастся продолжать свой бизнес, оказавшись на положении Вечного Жида. И тогда все не так уж скверно…

— У того, кто намерен бродить по свету в виде духа, должна быть душа. А у тебя, паразита, и намека на нее нет! — очень сердито выпалила Магдалина.

— А тут полагали, что вроде бы есть. Я, так сказать, изменился и довольно хорошо стал разбираться во всей этой гармонии. Ну, в равновесии, что существует в мире, — я уж кумекаю в нем. — И Себастьян торжественно провозгласил: — Мир, дорогая моя дочь, весьма даже прекрасная штука! Ты и не подозреваешь, какая прекрасная!

— Ни хрена ты не изменился! Такие, как ты, не меняются. Никакой ты не астральный, просто ты живуч, как угорь, и снова вернулся к жизни, вот и все тут! Хотя ты еще недавно откинул копыта и был мертв, как чурка.

— Магдалина, как ты выражаешься?! Кто ж так говорит о своем отце, о своем единственном отце?

— Отец у всех единственный. А мне вот выпал кощунственный. Постойте! Я загляну в холодильник! — Девушка бросилась на кухню.

После долгих раздумий, раз-другой обменявшись с Себастьяном взглядами, в которых сквозили как надежда, так и недоверие, молодой человек вышел вслед за Магдалиной. Печально вздохнув, с опаской и неохотой Себастьян последовал за ними. Холодильник был пуст!

Пуст, и все тут. Магдалина и молодой человек застыли в недоумении перед безучастным шкафом, который брюзгливо заурчал всем своим нутром.

— Ну, что ты теперь скажешь, порожденье сатаны?!

— Нету… Нет как нет, — запыхтел Себастьян, чей титул — Семимортуус — оказался под серьезной угрозой. — А вы его, старого стервеца, еще куда-нибудь не запихнули? — И злобно прокаркал: — Я обвиняю вас в преступном хищении моего трупа!

Однако достаточно было взглянуть на Магдалину и молодого человека, как эти подозрения сами собой отпали. И у Себастьяна опять навернулись на глаза слезы. Голос его зазвучал весьма жалобно и плаксиво, когда он был вынужден констатировать:

— Выходит, все то, что имело место — мое приобщение к красотам мира и поворот к лучшему в ожидании пургаториума, — все это сплошная чушь… Нет! — вскричал он. — Мое бедное сердце этого не вынесет! Ни за что! Никоим образом! — Он и вправду схватился рукой за сердце. А потом обеими руками за голову. Тут он пошатнулся… пошатнулся и упал.

Он был мертв. Мертв окончательно и бесповоротно.

Бедный Себастьян лежал плашмя на кухонном полу, раскинув ноги врозь и напоминая двадцатую букву греческого алфавита, которую мы называем то игреком, то ипсилоном.

Молодой человек наклонился и закрыл ему глаза. Он что-то тихо бормотал себе под нос.

— А теперь что? Снова запихнем его в шкаф? — спросила Магдалина.

— Нет, я полагаю, надо вызвать судебного врачa и машину из морга, — решил молодой человек.