Привет, святой отец!

Глава III, в которой мы прибываем в Афины!

В полицейском управлении греческой столицы нас ждал комиссар Келекимос. Это был озабоченный молодой человек, коротко стриженный, облаченный в костюм в сиреневую и голубую полоску, который бегло говорил по-французски с помощью переводчика. Этот же типчик был бы совсем лилипутом, если бы с завидным упорством не носил каблуков. Это был-таки карлик, но, если ему когда-нибудь случится облысеть и горе мыкать, он легко найдет себе работу: коротышка в совершенстве, гибко владел нашим языком, говорил неутомимо и без малейшего акцента.

— Комиссар Келекимос приветствует вас и всецело поступает в ваше распоряжение! — объявил он.

Нормальное начало. Представляемся, обмениваемся приветствиями и новостями Парфенона и Эйфелевой башни. С удовлетворением констатируем, что эти два произведения искусства пока еще не похищены, потом входим в существо дела. Делом занимается именно Келекимос. Я тут же задаю ему Пинушевский вопрос о характере груза, перевозившегося на «Кавуломе-Кавулосе». Ответ нас разочаровывает: автомобили. Помимо Ники, корабль перевозил «рено», они-то и были выгружены в Афинах. Нет, они не были упакованы! Да, выгружены были только автомобили. У Келекимоса тоже была эта идея, что и у нас, по поводу остановки в Пирее. Но его расследование определенно показало, что безголовая дама здесь на землю не ступала.

Согласно Келекимосу подмена имела место во Франции, и на борт «Кавулома-Кавулоса» была поднята уже фальшивая упаковка. Таким образом, для него проблем нет: он перебрасывает всю ответственность.

Я взглянул на него. Он ответил обезоруживающей улыбкой.

— Нам кажется странной попытка самоубийства капитана, — сказал я переводчику, — Мы бы хотели иметь сведения об этом офицере.

Лицо нашего собрата несколько омрачилось. Он разглагольствовал еще добрую толику времени, избегая смотреть на нас. Лилипут-переводчик, казалось, был смущен.

— Комиссар говорит, что речь идет о старом офицере с безупречной репутацией, чья блестящая и честная карьера близится к концу. Кроме того, не следует не доверять капитану греческого судна.

— Не вследствие ли продолжительного допроса вышеупомянутый капитан впал в такую депрессию?

Наши партнеры обменялись целой серией своих «кси» и «пси», «омикронов» и «ипсилонов». Наконец последовал ответ:

— Капитан не мог примириться с тем, что доверенное ему произведение искусства исчезло; его чувство чести таково, что он полагал, что не переживет этого скандала.

Старый хрен потянул меня за рукав.

— С этими людьми мы только теряем время, Сан-Антонио, — предупредил он. — Этот комиссар — страшный гордец. Доказательство: он близорук, но снял очки, чтобы нас встретить, у него до сих пор след на переносице. А очки торчат из его верхнего кармана. Ты заметишь, что он собирался сменить их на очки от солнца, но на самом деле они с двойными стеклами. Он решил поиграть в Понтия Пилата и хочет убедить нас, что похищение совершено во Франции. Переводчик его — только прием остранения, ибо он сам прекрасно понимает французский, это видно у него по глазам, когда ты задаешь вопросы. Он реагирует раньше, чем коротышка успевает перевести.

Умопомрачительная мудрость старого хрена только подтвердила мое собственное ощущение. Забавно, насколько люди всегда чувствительны к соперничеству. Как только встречается пара парней, занимающихся одним и тем же, они начинают дуться друг на друга и подставлять ножки.

— Где находится капитан?

— В госпитале в Салониках.

— Я бы хотел сначала встретиться с ним, а потом отправиться в Самофракию, чтобы посетить корабль.

Возобновилась пантомима ревностного переводчика и этого эллинского петуха-полицейского.

— Комиссар Келекимос предоставляет специальный самолет для ваших передвижений, а также меня в ваше распоряжение, — заявил коротышка.

Иными словами, на карлика возлагались слежка за моим поведением и отчеты перед своим шефом.

Салоники — современный город с элегантными зданиями и широкими проспектами. Apriori, — это все, что можно сказать об этом городе, откуда наш экспедиционный корпус 14—18 гг. вывез столько прекрасных сувениров, не считая малярии!

— Это здесь! — объявил наш маленький гид (назвавшийся, как я чуть не забыл вам сказать, Кессаклу).

Греческий-прегреческий флаг, синий с белым, трепетал на фронтоне синего с белым здания. Мы поднялись на крыльцо госпиталя Келбопубис, и бронзовый санитар провел нас до палаты капитана. Этот последний оказался человеком лет пятидесяти двух, жирный, как каплун, с носом, покрытым черными точками, и с набрякшими веками. У него была серая щетина; он ютился на кровати с повязкой на шее.

— Вот французские полицейские, которые хотели бы задать вам несколько вопросов, капитан!

Офицер поднял голову. Говорить он мог только очень тихо, потому что, пытаясь проглотить свое пресс-папье, он повредил горло.

— Вы говорите по-французски? — спросил я у старой калоши.

— Немного, — прошептал капитан «Кавулома-Кавулоса».

Переводчик, казалось, несколько огорчен. Я повернулся к нему.

— Прекрасно, — сказал я. — Тогда вы можете подождать нас в коридоре, почитать себе «Грес Суар».

Слегка негодуя, он посмотрел на дверь, которую старый хрыч с отеческой заботой открыл перед ним. Немного поколебавшись, он вышел. Пино спокойно прикрыл дверь, потом, опытный человек, он снял шляпу и повесил ее на щеколду, чтобы завесить замочную скважину. Удовлетворенный, я занял место у изголовья капитана, которого, как я чуть не забыл сказать, звали Комтулагросом.

— Капитан, — начал я, — не переживайте из-за нашего визита. Я убежден, что тайна этого исчезновения скоро прояснится, но, хотя вы вне всякого подозрения, нам надо уточнить некоторые моменты...

— Капитан, сколько времени вы провели в Марселе?

— Три дня, — ответил он. — А что?

Я воздержался от ответа. Если я начну объяснять ему каждый свой вопрос, мы здесь застрянем до завтра!

— Ваши матросы сходили на берег?

— Два дня подряд, да, а что?

— А вы?

— Я поехал в Ниццу повидаться с родными.

— Таким образом, в течение этой остановки на борту оставался только сокращенный личный состав?

— Выходит, так. А что?

Тут я притворился, что раскрываю ему все карты.

— Предположим, что кого-то из ваших людей могли подкупить.

Негодующий жест Комтулагроса. Я вновь успокаиваю его улыбкой, вкрадчивой и сладкой, как пирожное.

— Я сказал: предположим, капитан, ибо я здесь для того, чтобы предполагать. Наше ремесло требует этого... Итак, предположим, что некоторых членов вашего экипажа могли бы подкупить и они могли погрузить упаковку, похожую на упаковку Ники?

— Трудно!

— Но возможно?

— При условии, что в деле участвовало много человек, о чем я запрещаю вам и думать! — прорычал Комтулагрос.

Я зажег сигарету, поскольку табличка, запрещающая курить, была на греческом и я не был в состоянии ее прочесть...

— Я вам сейчас предложу одну гипотезу, капитан. Я рассчитываю на вашу честь моряка: вы мне скажете, возможно такое или нет. Можно ли было погрузить в трюм в Марселе двойник того ящика, в котором была Ника, и выгрузить настоящий ящик в Пирее? Поразмышляйте, приглушите ваше негодование и ответьте мне со всей прямотой.

Тут его средиземноморская кровь прямо закипела в жилах, нос посинел. Вот когда он стал похожим на эллинский флаг, этот Комтулагрос! Однако он сдержался и долго шевелил мозгами, углубляясь взглядом в трещины на потолке.

— Нет, — сказал он наконец. — По крайней мере даже если можно было загрузить ложный ящик в Марселе, выгрузить настоящий в Пирее было невозможно, поскольку я лично наблюдал за разгрузкой. В Пирее на берег не было спущено ничего, кроме машин...

— А в Самофракии, капитан?

Он покачал головой.

— Конечно, нет. Доступ к острову очень трудный, и поэтому был выбран именно мой корабль... Чтобы спустить ящик, надо было использовать бортовые средства, поскольку на острове нет никакого подъемного крана. Там практически и порта нет, а так, только якорная стоянка...

Он приподнялся на подушке и помахал указательным пальцем у меня перед носом.

— Вы теряете время, комиссар! Клянусь честью, выгрузить эту статую с тех пор, как она была водружена на борт моего корабля, было невозможно! Следовательно, в Марселе был погружен именно фальшивый ящик и подмена произошла во Франции.

Я понял, что теперь вырвать у него что-либо иное будет невозможно.

— Примите мои пожелания скорейшего и полного выздоровления, капитан, — сказал я, вежливо кланяясь.