Привычка убивать

ДЕНЬ ДЕВЯТЫЙ

— Ну все, я поскакал. — Федор воздушно чмокнул Клаву и стал натягивать туфли.

— А не жалко тебе в этих на работу? — спросила она, сидя за туалетным столиком и наблюдая в зеркало, как он завязывает шнурки. — Испачкаешь ведь.

— Ну конечно. Мне что, как чмо какое-то, всю жизнь ходить?

— Нет. — Она закрутила тушь для ресниц и тоже стала одеваться. — Может, подвезешь меня до рынка? А то я уже сто лет в нашей машине не сидела. — Клава сделала особое ударение на «нашей».

— Не могу. Я опаздываю. Раньше надо было сказать.

Дети еще спали. Сегодня выходной — пусть понежатся.

— К ужину ждать? — безо всякой надежды спросила Клава, когда он открыл дверь.

— Да… Э… Нет. Не знаю. Оставь на плите, — пробормотал он невнятно и убежал.

Клава сама себе удивлялась. Другая бы на ее месте давно уже закатила скандал и устроила бы этому кобелю такое, что он на других баб только с испугом бы смотрел. А она терпела. Копила в себе обиду и терпела. Ей даже иногда самой становилось интересно, на сколько этого терпения хватит.

— Ма, ты куда? — позевывая выглянул из своей комнаты Макс.

— На рынок. А ты что так рано?

— Ма, Витька у нас останется?

— А ты бы хотел?

— Ма, дай я тебя поцелую! — распахнул объятья сын.

— Нечего-нечего, уже взрослый парень, а все к мамке целоваться… — Она застегнула пальто и сунула ногу в сапог. — Что такое?

В сапоге что-то было. Клава сняла его и вытряхнула. На пол со звоном упали ключи. От машины.

— Батя потерял. — Макс нырнул в ванную.

— Ага, есть справедливость на свете! — засмеялась Клавдия и быстро сунула ключи в карман. Видно, муж выронил их, когда обувался. Сейчас вернется.

Закрыв дверь на ключ, Клава побежала вниз по пожарной лестнице, чтоб не столкнуться с Федором у лифта…

…Он вышел из подъезда минут через пятнадцать после Клавдии. Злой был, как собака. Пнул «Москвич» ногой и заспешил к метро.

Клава чувствовала себя так, будто что-то ворует. От стыда готова была провалиться сквозь землю. Но остановиться не могла.

Он проехал до «Тверской», там перешел на «Пушкинскую» и поднялся по эскалатору.

Клава сама не знала, зачем она делает это. Просто вдруг очень захотелось посмотреть. Посмотрит и сразу уйдет.

Как уже достала ее вся эта неизвестность, вся эта тягучая молчанка. Клавдия чувствовала, что теряет самое себя. Становится дерганой, мрачной, обреченной. Так больше продолжаться не могло. Клавдия, может, потому и стала следователем, что во всем ценила превыше всего ясность. И часто эта ясность оказывалась вовсе не страшной. Клавдия надеялась, что и сейчас будет то же самое. Вдруг все окажется совсем не так, как она себе представляет? Ведь может же быть такое. Ну ведь может быть!

…Женщина ждала его на бульваре. Сидела на скамейке и аккуратно ела шоколадку.

— Привет. — Федор присел рядом и чмокнул ее в щечку. — Прости, я опоздал маленько. Ключи от машины куда-то засунул.

— Ничего. — Она нежно улыбнулась, завернула шоколадку в фольгу, расстегнула сумочку, положила шоколадку туда, застегнула сумочку, достала из кармана шубки носовой платочек, развернула, вытерла краешки губ, опять свернула, опять спрятала, и только потом, после всех этих манипуляций, повернулась к Федору и нежно поцеловала его в губы. — Ну здравствуй, милый.

— Здравствуй. — Лицо его расплылось в довольной улыбке. — Куда сегодня пойдем?

Они сидели среди людской толчеи, и до всех им не было никакого дела. Клавдия даже восхитилась. Так романтично…

— Ко мне пойдем, конечно. — Женщина нежно притянула Федора к себе за рукав. — Твоя благоверная ничего не пронюхала, а?..

Они поцеловались. Но нить разговора не потеряли.

— Моя благоверная совсем уже… — начал было Федор после поцелуя.

— Его благоверная — это я, — сказала Клавдия. — Здравствуйте.

От неожиданности женщина аж вскрикнула и вскочила на ноги, словно скамейка вдруг раскалилась добела.

А Федор так широко раскрыл рот, что стало видно отсутствие нескольких коренных зубов.

— Вы позволите?

Клава вежливо улыбнулась и присела на скамейку, рядом с мужем. Присела и стала разглядывать женщину бесцеремонно, но доброжелательно. Женщина глаз поднять не смела.

Неловкая пауза затянулась, но Клавдия наслаждалась этой неловкостью. Понимала, что в наиболее неловком положении сейчас она сама, но что-то безоглядное несло ее.

— Ну что ж ты, Федя, представь нас, — улыбнулась она как ни в чем не бывало. — Какой ты, право, неловкий.

— Я… Ты… Жанна, это Клава, моя жена, — пробормотал Федор, одновременно и краснея, и бледнея. — Клава, это Жанна, моя… заказчица.

— Очень приятно, Жанна! — Клава протянула открытую ладонь для рукопожатия. — Ну что, будем знакомы?

Жанна не шевельнулась. Только глаза ее бегали обезумевшим маятником, а ноздри нервно подрагивали.

— Ну успокойтесь, Жанночка! — Клава даже засмеялась. — Я не собираюсь вцепляться вам в волосы или устраивать истерику. Мы ведь современные люди, правда?.. Да вы садитесь, не стойте.

Жанна аккуратно присела на самый краешек скамьи, в любой момент готовая вскочить и броситься наутек.

— Федя не сказал вашего отчества, так что я уж вас Жанной звать буду…

— Да-да! — только сейчас подала голос женщина.

— Ну и отлично. Значит, так, трое современных людей могут спокойно обо всем договориться. Ну в самом деле, не устраивать же нам скандалы с битьем посуды и уничтожением мебели. Суда, я так понимаю, вы тоже не хотите?

— Ты имеешь в виду… — опешил от такого поворота Федор.

— Я имею в виду, что отпускаю тебя к этой женщине, — как можно великодушнее сказала Клавдия.

Теперь и Федор и Жанна оба раскрыли рты.

— Я, собственно, вот по какому поводу пришла, — Клава теперь обращалась к Жанне, Федора словно и не замечая. — Вы, наверное, в курсе, что за профессия у меня?

— Да, — настороженно сказала женщина.

— И нас, знаете, приучают к дисциплине. Получил дело, закончил, сдал в полном порядке. Вот я и хочу вам, так сказать, сдать дело. Федор ведь человек скромный, жаловаться не станет. А это очень важно. Я бы на вашем месте записывала. — Женщина не шевельнулась.

— Ну, тогда запоминайте. Во-первых, у него, знаете ли, желудок больной. Так что он нуждается в специальной диете. И таблетки должен пить три раза в день. Иначе у него, пардон, понос будет.

Жанна с интересом поглядела на Федора.

— Клава, что ты несешь? — зашипел тот, краснея от стыда и нервно дергая жену за рукав.

— Во-вторых, он храпит по ночам. Очень сильно храпит. Но вы не волнуйтесь. Вы ему просто скажите: на бочок, — он повернется и сразу перестанет. Только непременно сказать надо: на бочок, Федя. Иначе он, — Клавдия снисходительно хмыкнула, — дерется со сна.

— Неправда! — взорвался Федор. — Жанночка, не слушай ее. Я совсем не храплю. И не дерусь!

Жанна ошарашенно переводила взгляд с него на Клавдию и решительно ничего не понимала.

— Федя! — Клава строго посмотрела на мужа. — Не надо. Пусть лучше она сразу все узнает. Правда, Жанночка? Вам жить да жить…

— Я вас не понимаю, — нервно выдавила из себя Жанна. — Зачем вы мне все это рассказываете?

— Как — зачем?! — удивленно воскликнула Клава. — Я ведь пока за него отвечаю. И должна быть спокойна, когда передам его в ваши руки.

— В какие руки, я…

— Так вот, в-третьих, — Дежкина загнула палец. — Носки ему нужно менять каждый день. А то у него грибок постоянно появляется. И не думайте, что он сам это сделает. Он, как ребенок, будет носить, пока пальцы из дырок вылезать не начнут.

Со стороны, наверно, все выглядело очень благопристойно. Трое хороших знакомых беседуют о чем-то важном и интересном.

— Еще, мой вам совет, внимательно следите за программой телепередач. Он большой футбольный болельщик, но все время забывает, когда матчи, и ему нужно постоянно напоминать. А во время матча ему все время нужно жевать, так что лучше заранее начистите ему морковки или еще чего-нибудь — ему абсолютно безразлично. Он во время матча может хоть ножку стула съесть — и не заметит. Правда, Федя?

Федя молчал, опустив голову, как нашкодивший школьник.

— И ни в коем случае не старайтесь никого хвалить из игроков. Там ведь не разберешь, кто в какой команде, а Феденька у нас за ЦСКА болеет и может даже стукнуть, если не того похвалите. Лучше вообще уйдите в другую комнату и сидите тихо, пока матч не кончится.

— Как вы можете так говорить? — напыщенно процедила сквозь зубы Жанна.

— А что тут такого? — удивилась Клава. — Это же правда. Я только ему и вам лучше делаю. А то сам он не скажет, мучиться будете оба. Ах да, вот еще что! — Она хлопнула себя по лбу. — Он у меня трикотажных трусов не носит. Любит только семейные. Помните, раньше продавались во всех галантереях, такие цветастые. Так вот, теперь таких не найдешь. Но ничего, на первое время там у него есть несколько пар. А потом вам шить придется. Вы мне тогда позвоните, я вам выкройку дам.

— Какая выкройка? Какие трусы? — Жанна беспомощно посмотрела на Федора.

— И самое главное: ни в коем случае не ругайте при нем коммунистов — можете серьезно поссориться. И вообще, о политике с ним лучше не говорить, особенно когда он выпьет.

— Как?! — воскликнула Жанна с ужасом в голосе. — Так ты не за Явлинского?!

— За Явлинского, за Явлинского! — застонал Федор. — Не слушай ее, Жанна.

— Это он только сейчас так говорит. Потом сами увидите. — Клава встала. — Ну вот, пожалуй, и все. Вы не стесняйтесь, звоните, если что. Я вам расскажу, что он любит, чего не любит. Дело житейское, правда? — Она повернулась к мужу: — Феденька, свои вещи можешь в любой момент забрать.

— Нет, подождите, — остановила ее женщина. — Я уже в каком-то фильме это видела. Вы хитрая, да? Вы хотите нас с Федей поссорить? Вы специально так говорите! Так вот — вы нас не поссорите! Потому что все это ложь от первого до последнего слова.

— Очень жаль, — спокойно ответила Клавдия. — Очень жаль, что вы мне не поверили. А, вот в чем дело — я не перечислила его достоинства. Но ведь вы их и так знаете. Мне показалось, что это будет бестактно. И потом, любят ведь не за достоинства, правда?

Жанна не ответила.

— Всего вам хорошего. Рада была познакомиться. — Клава еще раз улыбнулась и бодро зашагала прочь. Потом вдруг остановилась. — Да, кстати, чуть не забыла. Вот. Упали мне в сапог. Держи. — Она протянула Федору ключи от машины. Не дожидаясь, пока он возьмет, уронила в снег и быстро пошла к метро.

— Как ты мог с ней жить? Точно — прокурор! Расстреляет и не поморщится!

Клавдия не могла остановиться. Ей совали под нос какие-то пузырьки, стаканы с водой, еще что-то, успокаивали как могли, даже хотели отвезти в больницу.

А она сидела на лавке и громко ревела, никого и ничего не видя вокруг. Слезы текли ручьем, рыдания вырывались из груди, и постепенно становилось легче.

Только одного она не могла вспомнить потом — где это происходило. То ли в вагоне метро, то ли в каком-то гастрономе…

…Это она!

Даже в толпе ее не трудно было узнать. Меня так и ударило — она! Ах, как же долго пришлось ждать этой встречи! Какое терпение понадобилось! Но, милая, сколько веревочке ни виться…

А она красивая. Теперь это видно. Теперь понятно… Она красивая. Как там говорилось? — в человеке все должно быть прекрасно — и душа, и одежда, и лицо…

Как странно устроены люди — лицо и одежда прекрасны, а душа…

Нет, не буду торопиться. Торопиться не стоит. Во всем должна быть справедливость. Надо посмотреть ей в глаза. Внимательно и серьезно посмотреть в глаза — тогда и про душу все будет ясно.

Жаль, что сейчас так рано темнеет. Глаз почти не видно. Даже цвет трудно различить.

— Этот автобус куда идет, не подскажете?

— До «Университета». А вам что нужно?

Это уже ближе — глаза серые…

— А вы где выходите?

— На Ленинских горах… Теперь Воробьевы…

— Живете там?

— Да.

Это она! Это точно она!

— Сейчас все домой едут, — говорю я.

— Мгм, — кивает она и отворачивается.

— А вы с работы?

Она вежливо кивнула. Но даже не повернулась в мою сторону. Мы молчим так довольно долго. Я лихорадочно придумываю, о чем бы ей сказать.

— Темно уже, — говорю наконец.

Она снова кивает.

Нет, ничего не получается. Я даже начинаю на себя злиться. Даже представить было нельзя, что вот как раз в этот момент, когда я встречу ее, мне вдруг станет так скучно. Прямо хочется все бросить и бежать. Что за чепуха?! Мы уже должны были весело болтать, словно старые друзья. Уже должна была между нами протянуться какая-то связь, нить, напряжение.

Но она смотрит в окно, а я не знаю, что бы еще сказать.

Это просто моя ошибка. Это не она. Это совсем другая.

Я просто доеду до следующей остановки и выйду.

Автобус стал притормаживать, люди стали пробиваться к выходу — вот так всегда в последнюю секунду, — я тоже собираюсь встать…

— Вы так и не сказали, куда вам нужно? — повернулась она ко мне.

А-ах, милая моя! Ты тоже это почувствовала? Тебе тоже пусто, тоже неловко молчать? Ты тоже поняла, что так не должно быть? Молодец!

Нет, это все-таки она! Она!

— А мне тоже на Воробьевы горы…

— Ну тогда нам вместе выходить…

До нужной остановки мы почти подружились. И вышли, весело болтая о разных пустяках.

В этот день все было необычно. Никакого волнения, никакой дрожи в руках и ногах. Связь наша была прочной и неразрывной. Можно было делать сейчас все что угодно. Она бы не испугалась. Она уже была привязана ко мне намертво.

Снег был рыхлым, но снежок из него слепить получилось.

Она взвизгнула от неожиданности. От полной неожиданности.

А мне даже было интересно — испугается или нет?

Только секунду сомневалась, а потом наклонилась к земле и тоже слепила снежок.

Ах, как я люблю эти секунды. Потом вспоминаю их и только диву даюсь — как это могло случиться? Даже представить себе смешно. Ерунда, так не бывает. Наблюдай кто-нибудь за нами со стороны, решил бы, что мы с ума сошли. И это действительно какое-то безумие.

Она уже попадает в ту зону, где нет места обыкновенному. Это я ее туда привожу. Если бы ей тоже удалось потом вспомнить эти секунды, она решила бы, что было минутное помрачение рассудка. Но она не вспомнит.

Потому что опять ко мне приходит та самая сила, которая все решит и за меня, и за нее. Но я за всем наблюдаю как бы со стороны.

А она закрывается от моих снежков яркой сумкой, прячется за деревьями. Она безумно хохочет. Ей безумно весело…

Первый удар только срезал ей кожу со лба. Промах. Страшная ошибка…

Сейчас она закричит и бросится бежать — тогда все пропало.

У меня ком подступает к горлу — промах!

Но она не кричит, она только выкатывает глаза и застывает.

Второй удар пробивает кость.

Она скашивает глаза на лезвие, торчащее из ее лба, роняет сумку и шевелит губами. Я жду, когда она схватится за меня руками и начнет падать. Но она стоит.

Ах вот в чем дело, ей дается время все понять. Ей трудно понять, поэтому времени ей дается больше…

Мы вместе опускаемся на снег. Да, глаза серые.

Как пепел, как грязь, как грех и блуд. И похотливый рот открыт так, что поблескивают оскаленные зубы.

Нет-нет, она не успела понять. Она не все поняла.

Но именно для этого у меня кое-что приготовлено.

Я заталкиваю ей в рот страницу, пусть почитает на досуге.

И тут мне становится страшно — она же может проглотить, так и не прочитав! Нет-нет, не проглотишь…

А против греха и блуда — это здорово.

Вот здесь нам никто не помешает. Еще теплая. Еще кажется, что дышит.

Да она некрещеная! Это непорядок. Это надо исправить. Вот так — чик-чик, вжик, вжик…

В эту секунду скрипнул снег.

И послышалось чье-то близкое дыхание…

Сила ушла, оставив меня наедине с собой.

Темно… Кто там? Куда-то пропал нож. Куда-то задевался…

Это была собака. Большая, но бестолковая. От взмаха руки — бросилась прочь. Убежала.

А, вот и нож.

Его потом надо будет выбросить по дороге.

А сейчас домой, быстрее, быстрее…

На остановке никого не было. И мне снова стало скучно и пусто.

Это была не она…