Привычка убивать

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Федор теперь вставал вместе с Клавдией. Во всяком случае, порывался. С вечера еще просил:

— Ты же знаешь, я будильника не слышу, толкни меня, а?

— Ладно, толкну, — говорила Клавдия и каждое утро честно толкала мужа в бок.

Он заполошно вскакивал, смотрел на часы, вертел головой.

— А?! Что?

— Ты просил разбудить, — напоминала Клавдия.

— Ванная свободна?

— Свободна.

— А ты?

— Я могу после тебя.

— Нет-нет, уступаю, — галантно говорил он и тут же валился на подушку. — Помоешься, толкни.

По-настоящему он просыпался, когда Клавдия уже успевала помыться, одеться и даже приготовить завтрак.

Она пыталась мужа будить, но он каждый раз говорил:

— Щас-щас, еще минутку.

Федор устроился на работу. Только это была не обычная служба, на которую приходят к девяти, а уходят в пять. Федор нашел-таки применение своим золотым рукам. Оказалось, что слесарь с высоким разрядом еще как нужен. Правда, не на родном заводе, который так и не выкарабкался из банкротства, а в службе автосервиса, который бурно стал развиваться в столице.

Федор ремонтировал иномарки. У него уже появилась своя клиентура, состоятельные нувориши и среднего достатка интеллигенты. Интеллигенты поддерживали жизнь в подержанных «фольксвагенах» и «опелях», а нувориши норовили к своим новехоньким «мерседесам» и «бентли» присобачить какую-нибудь престижную штуковину — встроенный холодильник или телевизор, сигнализацию или электролюк. А то вот недавно человечек захотел установить в креслах массажер. Пришлось помучиться. Но получилось на славу — едет человек, а кресло ему спинку ласкает.

Целыми днями Федор мотался по городу на своем стареньком «Москвиче», но каждый день приносил в клювике.

Жить стало лучше, жить стало веселее.

— Вставай, вставай, кровати заправляй! — по пионерской памяти пела Клавдия, распахивая дверь в Ленкину комнату.

Дочка волчонком сквозь сон смотрела на мать и говорила:

— Ма, твой энтузиазм уже доста-ал.

— Моя Ленуська не выспалась? — присаживалась на край кровати Клавдия, — моя дочурка спа-ать хочет? А что нам снилось такое сладкое?

— Сю-сю-сю, — дразнила дочь обычно, но уже с улыбкой, уже весело.

Но сегодня она укуталась одеялом по самое горло и, сжав губы, молчала.

— Вставай, Ленусь, — поторопила Клавдия.

— Я в школу не пойду, — буркнула дочь.

— Как это? Почему?

— Я больная.

Клавдия приложила ладонь к дочкиному лбу. Потом губами коснулась век. Нет, вроде температуры нет.

— А что такое?

— Ничего. Отстань. — И вдруг всхлипнула.

Клавдина строгость слетела вопреки педагогической трезвости.

— Что с тобой, Ленусь, что случилось, — сама того не замечая, действительно засюсюкала она.

— Ничего, отстань, — Ленка отвернулась к стене.

— Ну давай я вызову врача…

— Нет! Ни за что! — закричала дочка.

На заглянувшего было отца она гаркнула так, что он, захлопнув дверь, чуть не прищемил себе голову.

Клавдия решила ждать, хотя времени у нее было в обрез. И дождалась. Ленка разрыдалась в голос.

Клавдия снова обняла ее и побыстрее успокоила.

— Ну мне, по секрету, что случилось?

— Да, ты смеяться будешь…

— Никогда.

— Будешь-будешь.

— Я вообще смеяться не умею, — серьезно сказала Клавдия.

Дочь внимательно посмотрела в ее глаза и произнесла, снова всхлипнув:

— Теперь меня никто… замуж не возьмет.

Вот тут смеяться или плакать — Клавдия не знала.

Ленке четырнадцать лет. И замужество еще в далекой перспективе. Но дочка рыдает, значит…

— Что это значит? — спросила Клавдия.

— Да?! Что значит? А вот то и значит, смотри. — Ленка приподняла край одеяла, и Клавдия увидела кровь. Чуть-чуть, маленькое пятнышко. Но — кровь. — Мама, — заныла Ленка, — я и сама не заметила, я, наверное, во сне…

— Да что случилось? Что — не заметила? — запаниковала Клавдия.

— Я не знаю, ты будешь смеяться…

— Да не буду я смеяться!!! — загремела мать. — Говори, что случилось.

— Мне Витька снился. И мы с ним… ну, целовались, — всхлипнула Ленка протяжно. — А потом стало так хорошо… А теперь смотрю — кровь.

Клавдия уже, кажется, стала понимать. Но дальше дочь выговорила такое, что Клавдия обомлела.

— Я, наверное… пальчиком… Теперь меня никто замуж не возьмет, — отрыдала дочь последние слова и скрылась с головой под одеялом.

— А-а-а… э-э-э… ну-у-у… о… — сказала Клавдия.

Это всегда кажется, что не с тобой. Это всегда думаешь — с другими. И еще возмущаешься: что ж они такие темные? Почему же не введут взрослеющих детей в курс дела? А потом вдруг оказывается, что вся эта банальность зрела у тебя под боком. И это ты темная, и это ты не ввела в курс дела собственное дитя. Ну верно, она же еще такая маленькая. Всего четырнадцать. Так ты думала вчера. А сейчас думаешь: Господи! Какая я идиотка, ей уже четырнадцать! И это же чудо, что первая менструация началась так поздно. Мамочки, убила бы себя за дурость!

Постепенно обретая членораздельность в речи, Клавдия, как могла, утешила дочь, успокоила, растолковала ей все, даже развеселила, но себя ругала на все корки.

«Дура, дура, дура! — била побольнее. — Слепая, глухая, самодовольная дура! Прости меня, доченька, прости! Надо же — на самом примитивном! Век себе не прощу!»

В школу Ленку она не пустила. Хоть так отмыла свой грех перед ней.

— Ты меня до метро добросишь? — каждое утро спрашивала Клавдия Федора.

— Само собой! — каждое утро отвечал муж.

Но и сегодня, как всегда, Клавдии уже пора было уходить, а он все говорил по телефону и делал умоляющую мину, мол, подожди минутку, важный клиент.

Клавдия так и не смогла его дождаться, опаздывала.

День начинался муторно. Хорошо, что конец недели. Завтра можно будет отдохнуть.

Наверное, если человек проработал двадцать лет следователем по особо важным делам горпрокуратуры, мир начинает из цветного постепенно становиться черно-белым. Так кажется со стороны. Ну скажите на милость, может радовать вас просто весна, красивая женщина или чудная музыка из открытого окна, если вы точно знаете, что музыка эта звучит с пиратского диска, на котором заработали бешеные деньги темные людишки, попросту обворовавшие музыкантов и композитора, что красивые женщины чаще всего становятся объектами сексуальных преступлений, а по весне из-под снега показываются почерневшие трупы. Их так и называют — «подснежники».

В своем «ягодном» возрасте Клавдия ухитрялась каким-то чудом избегать этих мрачных ассоциаций и радоваться обычным вещам.

«Сегодня двадцать третье февраля, — думала она, глядя в троллейбусное окно. — А я забыла поздравить Федора. Он так болезненно к этому относится. Странно, как это он сегодня забыл упрекнуть. Надо будет обязательно прикупить ему хороший одеколон. Впрочем, нет, одеколонов у него полно. Что тоже странно. Чего это он вдруг начал так пристально следить за собой? А, ну да, важные клиенты…»

Этот ответ что-то не утешил Клавдию. Станут ли принюхиваться к автослесарю эти малиновые пиджаки? Хотя, с другой стороны, — кто их знает…

«А Ленке надо купить «Тампакс». И поздравить. Да-да, именно поздравить. Девчонка стала девушкой. Как-то хоть сгладится…»

Она снова подумала о Федоре, и теперь мысль ее стала смелее, а Клавдия улыбнулась:

«Неужели муженек на старости лет начал поглядывать на молоденьких? Ах, старый кобель! Надо же, прорвало…»

Впрочем, вывод этот был скорее умозрительный, юмористический, не всерьез. Представить себе Федора в роли любовника Клавдия при всем своем богатом воображении не могла.

«А куплю-ка я ему теплые тапочки, — почти мстительно подумала она. — Газетка, телевизор и тапочки — пусть помнит свое место».

Эта идея развеселила Клавдию еще больше. Она даже хихикнула, от чего сидящая рядом женщина обернулась и спросила:

— А? Что вы сказали?

— Весна! — весело ответила Клавдия.

— Ой, что вы! — махнула рукой соседка. — Когда еще…

— Скоро!

— Дежкина, за январь! — встретил Клавдию зычный голос Патищевой у самого входа.

Когда-то Клавдия просто вздрагивала от одного вида профсоюзного босса — денег не хватало всегда. Теперь она широким жестом вынула из кармана стотысячную купюру и подала Патищевой.

— Ой, — растерялась та, — а у меня сдачи нет.

— Потом отдашь, — успокоила Клавдия.

— Вы слышали? — Семенов уже теребил Клавдин рукав. — Чубаристов в Америку собрался.

— Очень за него рада, — сухо ответила Клавдия. — А вы?

— А меня вот в Луховицы посылают, — язвительно ответил Семенов.

— Здорово, — сказала Клавдия. Настроение у нее улучшалось.

— Чего ж здорово?

— Народ говорит: есть в России три столицы — Москва, Рязань и Луховицы. Слышали?

— Господи, Клавдия Васильевна, откуда у вас столько народного творчества?

— А я сама народ! — лучезарно улыбнулась Клавдия. И успела поймать за рукав проскальзывающего мимо нее Веню Локшина из технического отдела.

— А, Клавдия Васильевна?! — очень «удивился» Вениамин.

— Узнал? — поддержала его тон Клавдия. — А вот на твоих снимках вообще ничего невозможно узнать! Меня эксперты просто на смех поднимают.

— Темные, ничтожные личности, — пробурчал Веня.

— Что-что? Твоя фамилия случайно не Паниковский?

Веня надул губы.

Клавдия еще поговорила бы с Локшиным, но увидела вдруг идущую ей навстречу Люсю-секретаршу и очень пожалела, что не скрылась в кабинете за минуту до этой встречи.

— Дежкина, к Малютову! — торжествующе пропела Люся, словно наслаждаясь тяжелым впечатлением, произведенным на Клавдию этими словами.

— Иду! — мрачно выдохнула Клавдия и поспешила к своему кабинету.

Прямо на полу расстелив кусок ватмана с нарисованными дорожками, увлеченно катали игрушечные машины Виктор Сергеевич Чубаристов и Игорь Порогин.

Клавдию эта картина уже не удивляла. Игорь, который когда-то был инспектором уголовного розыска, а теперь работал прокурором-криминалистом, месяц назад пошел на курсы вождения. Правила дорожного движения давались ему с трудом. Утро Игорь начинал с того, что ловил какого-нибудь опытного водителя и умолял:

— Проверьте меня, а?

Чаще всего проверяющим был Чубаристов.

— А, привет, госпожа следователь! — поднял от пола красивую голову старший следователь.

— Привет-привет… Здравствуй, Игорек.

— Здравствуйте, Клавдия Васильевна… — смутился Порогин, отряхивая колени. — Вы простите, мы…

— Ничего-ничего… Меня все равно на ковер зовут… А ты, я слышала, в Америку навострился? — обратилась она к Чубаристову.

— Навострился, — довольно улыбнулся Чубаристов. — Гольфмана буду брать.

— О! Поздравляю, — искренне обрадовалась Клавдия. Но, увидев кислую физиономию Игоря, утешила: — Ничего, Игорек, тебя когда-нибудь тоже за границу пошлют.

— Ага… Счас… Как с сосисками разберусь, так сразу и пошлют…

Про те громкие дела теперь уже никто почти и не помнит. А когда-то шумела пресса, дня не проходило, чтобы по телевизору не устроили какое-нибудь шоу, журналистские расследования, домыслы, сплетни… Забыли.

Теперь вел эти дела Виктор Сергеевич Чубаристов, шли они туго, каждая мелочь тащила за собой горы топких подробностей, каждую из которых надо было проверить и перепроверить. Как Чубаристов во всем этом окончательно не увяз — тайна.

А Клавдия знала — продвигается. По шажочку, по сантиметрику, по микрону.

Долишвили был очень крупной фигурой. Президент фонда «Олимпиец», меценат, бизнесмен, кое-кто говорил — подвижник российского спорта. Действительно, пенсии установил сошедшим с арены спортсменам, игры спонсировал, команды целые в люди выводил. Говорят, к Президенту был вхож, к премьеру…

И вдруг среди бела дня его убили выстрелом в голову.

И тогда совсем другие слухи поползли по Москве.

Что Резо Долишвили был, дескать, крупнейшим мафиозным авторитетом, паханом из паханов, хозяином, что только благодаря ему в столице не начиналась самая настоящая преступная война. И вот кто-то решился со властью хозяина покончить однозначно и кардинально.

Это надо понимать, какие серьезные люди попали в поле зрения следствия. Это надо догадываться, как давили на Чубаристова со всех сторон. Это можно только представить, какой опасности подвергалась его жизнь. А он ничего — входил в любые кабинеты, задавал самые прямые вопросы, пер, как танк.

Один раз признался Клавдии, что все концы ему уже понятны. Да, они далеко ведут, на самые верхи. Впрочем, он этого не боится. А вот только позвал его к себе один очень умный, очень важный человек и сказал по-дружески:

— Понимаете, Виктор Сергеевич, не время сейчас для всей правды.

И очень так убедительно доказал, что да, действительно не время.

— Вы дело-то не останавливайте, продолжайте. Час нужный все равно придет, — сказал.

А Чубаристов и не останавливался. Но двигался уже как-то по инерции, что ли…

Игорь Иванович Малютов был на Клавдиной памяти уже четвертым или пятым горпрокурором. Что-то не засиживались подолгу на этом месте люди. То проворуются, то кому-то там наверху не угодят, то в политику вляпаются по самые уши. Наверное, понимали вновь пришедшие, что век их здесь недолог, поэтому особенных телодвижений не производили, новой метлой не мели, но иногда устраивали такие себе общие разносы и проповеди, которые тут же все забывали и продолжали свои дела — кто-то преступников должен наказывать.

— Так-так! Клава! Опаздываешь? — полупанибратски-полуотцовски начал Малютов.

Одергивать было бесполезно, Клавдия просто широко улыбнулась. Очаровательная женская улыбка многое оправдывает.

— Садись. В ногах правды нет… Но правды нет и выше! — гоготнул прокурор. — Читала?

Малютов помахал свежим номером «Московского комсомольца». От этой газеты Клавдия ничего хорошего не ожидала.

— Так-так… Политинформации, что ли, с вами устраивать? — развел руками Малютов. — Газеты вам читать вслух? Пожалуй. — Прокурор склонился над заметкой. — «Вчера в баре гостиницы «Орленок» неизвестные избили депутата Государственной Думы, председателя фракции НДПР Иосифа Владимировича Худовского. Пострадавший утверждает, что это было политическое покушение накануне выборов…»

Малютов поднял на Клавдию глаза и строго спросил:

— А?

— Да-а-а, — покачала головой Клавдия, но не по поводу заметки, а в предчувствии последующих слов Малютова.

— Возьмешь это дело, — оправдал Клавдину интуицию прокурор. — И чтоб быстро, качественно, надежно… А если затянешь…

Прокурор не закончил, но Клавдии в таких случаях всякий раз представлялось, что она новобранец, а Малютов «старик» и запросто пошлет ее за провинность чистить иголкой сортир.

— Есть! — ответила Клавдия.

— Через неделю прихожу и удивляюсь — негодяи пойманы, признались, Худовский доволен, газеты хвалят, — дал последние наставления Малютов и отпустил Дежкину с миром.

А второе громкое дело, о котором тоже забыли за грудами других, не менее шумных, — убийство певца и композитора Шальнова.

К Чубаристову оно попало, когда сменилось уже несколько следственных бригад, отработано было множество версий от самых простых до самых экзотических, а конца расследованию так и не видно было.

Шальнов взлетел на перестроечной волне гласности. Затосковавшая без Владимира Высоцкого публика увидела в Шальнове нового правдоискателя. Успех его был оглушителен. Он пел о России, о тяжкой ее истории, о Боге и любви.

На Клавдин вкус песни эти были слегка сусальными, с показным надрывом, но певца любили и почитали, как это принято на Руси, за пророка.

А потом случилась бессмысленная перестрелка, в которой трудно было теперь найти правых или виноватых, но певец погиб. Как выяснил Чубаристов, была это случайная пуля. И выпустил ее не кто другой, как менеджер певца — Гольфман. Случайно, конечно, в общей суматохе.

Может быть, Гольфман и сам не знал, что он убил своего друга. Но через какое-то время менеджер уехал жить в Израиль. И вытащить его оттуда не представлялось возможным. Чубаристов несколько раз ездил в землю обетованную, но возвращался ни с чем, израильские власти Гольфмана не выдавали, потому что с Россией у Израиля нет соглашения о выдаче преступников.

— Вот теперь поворачивай! — азартно кричал Чубаристов, двигая по ватману игрушечный грузовичок.

— Ага! Нельзя! — победительно орал Порогин. — Помеха справа!

— Ну что там? — обернулся Чубаристов к Клавдии.

— Да Худовского избили.

— Ну, мать, к твоему берегу что ни щепка, то дерьмо, — расхохотался Чубаристов.

— Худовского?! — Игоря заинтересовала известная фамилия. — Что вы! Это же шанс! — заволновался он. — В газеты попадете!

— Не дай Бог, — отмахнулась Клавдия. — Лучше бы я опять собаку искала.

— А у меня и того лучше — церковь грабанули, — грустно сказал Игорь.

— А что за сравнение? — не поняла Клавдия.

— Ох, не люблю я этих священников. Дурят народ.

Клавдия внимательно посмотрела на Игоря. Под ее взглядом он как-то сник.

— Вот запомни, Игорек, — сказала Клавдия строго, — если кому из нас и досталось важное дело, так это тебе.

— Да там украли-то всего три иконы…

— А ты что, госпожа следователь, верующей стала? — иронично спросил Чубаристов.

— К сожалению, нет, — сказала Клавдия.

До вечера она занималась делом Худовского, звонила в отделение милиции, в которое обратился депутат, писала бумажки по другим делам. Так за суетой прошел день.

Чубаристов собрался в командировку, попрощался, пообещал привезти подарки.

Игорь уехал осматривать ограбленную церковь.

А когда в шесть часов Клавдия стала собираться домой, влетел Левинсон.

— Так-так! Потеем на почве борьбы с преступностью?

Клавдия поняла, что домой торопиться не стоит, пока зам прокурора по связи с общественностью, или, как он сам себя именовал — пресс-секретарь, не вывалит очередную сенсационную историю, он Клавдию не отпустит.

— Анекдот знаешь? Утром «новый русский» подходит к своему «мерседесу», только за ручку взялся, а «мерседес» ка-ак рванет — в мелкие кусочки. Тот стоит — прямо воет:

— У меня же там три шубы было по двадцать штук! Компьютеров штук на пятьдесят. Бриллиантов в бардачке штук на сто!..

Бабка подходит:

— Ой, милый, у тебя же руку оторвало!

— А-а-а! Еще и «Роллекс» золотой!!!

— Ужас какой, — сказала Клавдия.

— Это не ужас, это анекдот! — расхохотался Левинсон. — А вот я тебе расскажу ужас. У мужика машину угнали. Он, естественно, идет в милицию. Там дело заводят. Ну, мурыжат, как принято, а мужик настырный. Ходит и ходит. Ему уже даже стали грозить: придешь еще раз, в каталажку засадим. За мелкое хулиганство. А ему — хоть бы хны. Жалобы строчит, в прокуратуру бегает. Ну, склочник. А один раз приходит в это самое отделение милиции, а его машина во дворе стоит.

Он обрадовался несказанно, за руль сел, завел и уехал.

А вечером к нему домой — наряд. Ты тачку украл! Как? Это моя! Это не твоя, а начальника отделения. Вот и все документы налицо!

— Ужас, — снова сказала Клавдия.

— Да? — удивился Левинсон. — А мне показалось — смешно…

Левинсон просидел у Клавдии часа полтора.

Но не успела Клавдия открыть дверь, как в кабинет ворвался Игорь Порогин.

— С ума сойти, Клавдия Васильевна, — начал он прямо с порога. — Такая непруха!

— Что случилось, Игорек?

— Из-под носа гадов упустил! Из-под самого носа, — хлопнул о стол шапкой Порогин.

Оказалось, что Игорь до вечера искал церковного сторожа. Тот завеялся куда-то, а куда — никто не знал. И пока Игорь бродил вокруг церкви, преступники ухитрились снова в нее забраться и опять стащили иконы.

— Я же на полчаса только отлучился, пошел бутерброд перехватить! — сокрушался парень.

Еще часа два Клавдия подробно обсуждала с Игорем все детали церковного ограбления.

Когда глянула на часы — ахнула.

— Все-все! Домой! — заторопилась она. — Мои там, поди, извелись уже!

По дороге Клавдия обошла несколько магазинчиков, купила подарки и хотела уже сесть в троллейбус, но кто-то взял ее вдруг за полу пальто и спросил:

— Тетя, усъугу хочешь?

— Чего? — не поняла Клавдия.

— Усъугу.

— Услугу? — наконец поняла Клавдия.

Это был мальчишка — года четыре, не больше. Пальтецо, шапочка вязаная, руки глубоко в карманах.

— И какую же услугу? — улыбнулась Клавдия.

— А какую скажешь. Мне деньги нужны.

— Зачем же тебе деньги?

— Надо, — серьезно сказал мальчишка.

— А не поздно ли ты тут услуги оказываешь? — мягко спросила Клавдия.

— А скоко въемени?

— Время позднее, дети уже в постелях спят. А ты почему не в постели?

— Мамку жду.

— Где? Здесь?

Мальчик оглянулся, пожал плечами.

— Нет, здесь ее, навеэное, нету. Я, навеэное, потеялся, — сказал он спокойно.

Клавдия взяла мальчика за руку.

— А куда твоя мама пошла?

— На ааботу.

— Куда, на работу? — заволновалась Клавдия.

Мальчик долго молчал, а потом вдруг скривил губы и всхлипнул.

— Та-ак! — У Клавдии сжалось сердце. — А давно она ушла?

— Утвом… Я в садике быу, — заплакал мальчик уже в голос. — А мама на ааботу пошуа — и нету-у-у!..

Они стояли возле остановки троллейбуса. Мимо бежали люди, никто мальчишку не искал.

— А где ты живешь?

— Я кушать хочу! — плакал мальчик.

Клавдия решала всего секунду. Потом решительно подхватила мальчишку на руки и вошла в троллейбус. Благо, свободные места были, и до дому они ехали сидя. Мальчик жевал пирожки, весело болтал, безбожно коверкая слова, а Клава соображала, как поступить дальше. И еще ей почему-то в конце этого муторного дня было хорошо.

Первое, что кольнуло Клавдию смутной тревогой, — Федор еще не возвращался.

— А это кто? — опешила Ленка, увидев рядом с матерью смышленую мордочку мальчишки.

— Витя Кокошин, четые года, — ответил гость, по-хозяйски снимая пальто и сапожки. — А где у вас тут ууки моют?

— Ма, это кто такой? — спросил Максим, выглянув из своей комнаты.

— Потом-потом, — сказала Клавдия. — Надо сначала мальчишку накормить.

Она метнулась на кухню.

— Помогите мне! — позвала она детей.

И стала метать на стол все, что было в холодильнике.

— У нас что, праздник сегодня? — опешил сын.

— И не один. Ну-ка вот это разогрейте, это порежьте, накройте красиво, а я сейчас.

Витя уже помыл руки и теперь внимательно осматривал квартиру.

Клавдия проводила его в Ленкину комнату, дала старые детские книжки, а сама уселась к телефону.

— Алло, дежурный МВД по Москве слушает.

— Здравствуйте, Петр Иванович, Дежкина, помните?

— А! Госпоже следовательнице! Что в такой час тревожит прокуратуру?

— Петр Иванович, посмотри там, никто сегодня не заявлял о пропаже ребенка? Витя Кокошин четырех лет. Светлые волосы, голубые глаза. Рост примерно сантиметров восемьдесят.

— Я перезвоню, вы дома?

— Дома.

Не успела положить трубку, как дверь растворилась.

— Федя, ну наконец-то! — обрадовалась Клавдия.

— А что такое?! — возмутился муж, бросая в угол сумку с инструментами. — Я у клиента задержался.

— А мы как раз ужинать собрались. Мой руки. И потом — у нас гость.

— Какой еще гость? — все еще мрачно спросил муж.

Ужинали торжественно. В тишине. Клавдия смотрела на свою семью и радовалась. Правда, ни Максим, ни Ленка, ни Федор торжественности момента не понимали.

— Так по какому случаю? — наконец поинтересовался Макс. — Может, пояснишь?

— Конечно. Секундочку.

Она выбежала в прихожую и достала из сумки подарки.

— Ну, во-первых, — вернулась она к столу, — дети, давайте поздравим нашего папу с днем защитника Родины.

— О! — хлопнул себя по лбу Федор. — А я и забыл!

Клавдия подарила ему тапочки, как и задумала.

— А еще сегодня праздник у нашей Ленуськи, — сказала Клавдия. — Только это секретный праздник. И подарок она свой рассмотрит в одиночестве.

— Поздавъяю, — поднялся из-за стола Витя. — Ты очень къасивая.

Ленка вспыхнула, схватила пакет и унеслась в свою комнату.

— А с пацаном что? — спросил Макс.

— Сейчас позвонит дежурный, мальчишку наверняка ищут. Вот он поест, и повезем его домой, да, Федя?

— Запросто, — ответил муж. Он таки оттаял.

— Ну, ма, ну ты даешь! — влетела опять на кухню Ленка. — Спасибо тебе!

— Господи, тайны, тайны! — рассмеялся Макс. — Прямо мадридский двор какой-то!

Зазвонил телефон.

— Дежкина? Это дежурный. Сколько лет?

— Четыре.

— Как зовут девочку?

— Это мальчик. Витя зовут, — напомнила Клавдия.

— Нет, мальчиков не ищут. Ни вчера, ни сегодня…

Клавдия опустила трубку на рычаг и растерянно уставилась в пустоту.

Что за ерунда? Странно…

— Лена, я когда выасту, ты станешь моей женой? — услышала она из кухни.

Витя делал Клавдиной дочке предложение.