Призрачные воины

КАК У БЛЕДНОЛИЦЫХ ПОЯВИЛИСЬ РУЖЬЯ

Рассказывают, что давным-давно жила Женщина, Окрашенная Белым, и ее сын, Убийца Врагов, а больше людей на свете не было. Окрашенная Белым очень хотела, чтобы у нее родился еще один ребенок, и потому она много молилась. Однажды во время молитвы дух велел ей раздеться донага и возлечь на спину под дождем. Вода вошла в ее сокровенное место, и так она понесла. Родив второго сына, она назвала его Дитя Воды.

Когда Юсэн, Даритель Жизни, решил привести в этот мир людей, он возжелал, чтобы люди были двух видов. Он положил на землю лук со стрелами и ружье, после чего позвал Убийцу Врагов и Дитя Воды, велев им выбрать оружие по нраву. Убийца Врагов был отчаянным трусом, ну а кроме того, он был старшим из братьев, так что ему выпало выбирать первым. Он взял ружье, и потому Дитя Воды получил лук со стрелами. Люди, что пошли от Убийцы Врагов, стали пинда, то есть бледнолицыми. А Дитя Воды стал первым вождем у нас — у индейцев.

Убийца Врагов не просто был трусом, он еще и умом не блистал. Говорят, он чуть не выбрал лук со стрелами. Если бы он взял лук, тогда у нас были бы ружья. Ну, и что вы на это скажете?

ГЛАВА 1 ЦОКОТ КОПЫТ

Сестра понятия не имела, что имеет над лошадьми колдовскую власть, но об этом знал ее брат Утренняя Звезда. Именно поэтому он взял ее с собой на фиесту в мексиканский поселок Ханое, хотя друзья его отнеслись к этому неодобрительно. Колченогому минуло сорок, и он вдобавок хромал. Его уже не беспокоило, как они будут смотреться со стороны. А вот Двоюродного Брата и Зевающего, которым было по двадцать четыре, это еще как волновало. Они не обращали внимания на Сестру, но при этом у них все равно был такой вид, будто они вляпались в какую-то вонючую дрянь, которую теперь никак не оттереть с мокасин.

Края их набедренных повязок доходили спереди до колен, а сзади — до икр. Большие серебряные диски под названием кончос украшали их широкие кожаные ремни. Высокие мокасины были густо расшиты бисером, а их задранные носки друзья выкрасили алым. Распущенные волосы апачей доходили до бедер. В ушах покачивались серьги с бирюзой. Изначально друзья собирались произвести впечатление в Ханосе буквально на всех и каждого, но, увы, теперь их мечты рухнули, ведь с ними увязалась девчонка.

Присутствие Сестры возмущало парней. Когда на окраине поселка она попросила их остаться сторожить лошадей, ребята закидали ее желудями. Утренняя Звезда не сомневался, что позже приятели поплатятся. Так происходило всегда.

Скорее всего, женщины, оставшиеся в лагере выше по течению реки, сейчас судачили о Сестре. Среди апачей было не принято, чтобы тринадцатилетние девушки проводили время в обществе юношей или мужчин. Впрочем, когда речь заходила о его младшей сестре, Утренней Звезде было абсолютно все равно, что там говорят люди. Они всегда найдут повод посплетничать о ней, — разговоры пошли с того самого момента, как она выбралась из колыбельки и сделала первые неуверенные шаги. И конца-края этим сплетням не было видно.

Сестра впервые увидела мексиканскую фиесту. Когда она шла через рыночную площадь, создавалось впечатление, что ее нисколько не тревожит ни гам, царящий вокруг, ни разложенные на прилавках товары. Юная девушка была одета в отделанную бахромой тунику из оленьей кожи и кожаную юбку, неровный подол которой доходил до верха высоких мокасин. Лук и колчан из лисьей кожи Сестра закинула за спину. На шее у нее покачивались ожерелье из стеклянных бусин и маленький мешочек со священной камышовой пыльцой — ходентен.

У нее был еще совсем детский рот с полной верхней губой, изгибом похожей на лук со впадинкой, куда вкладывают стрелу, но при этом темные глаза смотрели уже по-взрослому. Темно-красный оттенок ее кожи напоминал цветом горы, среди которых жил ее народ. Этим утром Сестра растолкала молодую супругу Утренней Звезды, звавшуюся Текучая Вода, чтобы та расчесала ей длинные, до колен, волосы, а потом завязала их в узел на затылке, скрепив его изогнутым куском сыромятной кожи в знак статуса незамужней девы. Текучая Вода попыталась объяснить Сестре, как себя нужно вести в дороге, но Утренняя Звезда знал, что жена тратит время понапрасну.

— Ола, амигос![1] — Трое конных мексиканцев, пустив лошадей в легкий галоп, подъехали к четырем апачам. Один из всадников протянул Утренней Звезде бутыль из тыквы-горлянки. в которой плескался пульке[2], но тот передал ее Двоюродному Брату.

Утренняя Звезда, как и половина явившихся в поселок индейцев, пить не собирался: нужны были трезвые, чтобы позаботиться о пьяных. Впрочем, он в любом случае отказался бы от пульке. Утренняя Звезда предпочитал оставаться трезвым, если поблизости находились мексиканцы. Он шел по поселку и смотрел, как толпы апачей и мексиканцев смешиваются друг с другом, как они пьют и играют в азартные игры. Внимательным взором индеец окидывал плоские крыши приземистых глинобитных домиков — не сверкнет ли солнце на стали ружья? Когда где-то защелкали взрывающиеся хлопушки, он положил ладонь на рукоять кинжала и поискал взглядом Сестру.

Жители Ханоса пригласили апачей на совет и обмен подарками, при этом полагая, что индейцы запросто могут устроить в поселке резню. Впрочем, они и сами с удовольствием перебили бы гостей, подвернись такая возможность. Апачи воевали с мексиканцами со столь давних времен, что уже никто и не помнил, с чего именно началась вражда. Впрочем, никто и не верил, что этой вражде когда-нибудь придет конец.

Утренняя Звезда почувствовал облегчение, когда они миновали последнюю крытую соломой хижину на окраине деревни. На пустыре, за которым начиналась равнина, располагался загон с плетеными стенами из ветвей мескитового дерева, где глухо стучали копытами кони.

— Симарронес, — негромко произнесла Сестра. — Дикие.

Да, верно, мустанги были дикими, но вдобавок мексиканцы и апачи тыкали в них палками и громко хлопали одеялами, отчего лошади ярились еще больше. Утренняя Звезда не заметил и тени страха в глазах Сестры. Впрочем, он и не рассчитывал его увидеть. Девушка, будто бы не замечая царящего вокруг шума, стояла у стены загона и оценивающим взглядом рассматривала лошадей.

— Мне вон того. — Она кивнула на малорослого коренастого коня цвета запекшейся крови. Мустанга отличали длинная шея, крупная голова и хитрые глаза. Он прядал изящными ушами и раздувал широкие ноздри, будто силился понять, что происходит.

Утренняя Звезда пошел перемолвиться словом с хозяином — приземистым мексиканцем в соломенных сандалиях и чистых белых хлопковых брюках и рубашке. Хозяин кивнул и вошел в загон. В руках он держал моток веревки и крепкую дубину.

Некоторое время мексиканец стоял на крохотном пятачке, где царило относительное спокойствие, тогда как вокруг бушевал настоящий ураган мелькающих копыт и оскаленных в ржании зубов. Скрутив из веревки лассо, хозяин накинул его на шею выбранного Сестрой коня и резким движением затянул петлю. Тут же прибежали помощники: одному человеку вытащить лошадь из загона было не под силу. В царящем вокруг хаосе мужчины, которые сражались с упирающимся, силящимся вырваться мустангом, напоминали куски мяса в бурлящей на огне похлебке. Наконец им удалось совладать с животным, накинуть еще одну веревку под нижнюю челюсть, затянуть подпругу и привязать трясущегося, с дикими, выпученными глазами коня к одному из вбитых в ряд столбов. Затем мужчины отправились за следующим скакуном.

Сестра протянула животному на ладони кусочек сахара и стала что-то вкрадчиво говорить. Конь подозрительно покосился на нее.

— Ты поскачешь на этом? — спросил Двоюродный Брат Утреннюю Звезду.

— Нет.

Апачи обычно не лезут с расспросами — человек все расскажет сам, когда и если сочтет нужным, — но сейчас был особый случай: речь шла о ставках.

— А на каком поскачешь? — поинтересовался Зевающий.

— Ни на каком.

Колченогий вообще ни о чем не спрашивал. Он смотрел на коня, который вытянул шею и взял губами кусок сахара с ладони Сестры. Затем девушка достала из мешочка на шее щепотку пыльцы и нарисовала ею на лбу скакуна крест, после чего вдула остатки ему в ноздри. Прихрамывая, Колченогий отправился делать ставку на выбранного Сестрой мустанга.

— Так, значит, вместо тебя поскачет девчонка? — Двоюродный Брат явно решил, что Утренняя Звезда тронулся умом.

— Да, — ответил Утренняя Звезда и тоже пошел делать ставку.

Груда вещей, которые ставили индейцы, росла на глазах: там были и ожерелья, и серебряные браслеты, и ремни кончо. В залог шли седла, уздечки, одеяла — одним словом, все, что стоило хотя бы медный грош. Ставки делали не только на ту или иную лошадь, но и на то, кто из всадников к концу скачки все еще будет сидеть в седле, кто выживет, кто погибнет, а кто останется калекой.

Пока привязали к столбам остальные десять лошадей, прошло добрых полдня — а сколько сил на это потратили, сколько пота пролили! К тому моменту, когда все скакуны выстроились в ряд, брюки и рубаха хозяина загона утратили былую белоснежность. Сестра поглаживала коня, нашептывая ему что-то успокаивающее. Затем она положила руки ему на спину и привстала на камень, чтобы взобраться на скакуна. Тот переступил с ноги на ногу, посмотрел на Сестру вытаращенными глазами, но даже не попытался стряхнуть ее ладони.

— Листос, мучачос! — прокричал усатый распорядитель. — А кабальо[3].

Мужчины, державшие мустангов, взялись за веревки покрепче, тогда как наездники изо всех сил пытались оседлать коней. Сестра заткнула края юбки за пояс, после чего отошла на несколько шагов, разбежалась, вскочила на скакуна, уселась поудобнее, ухватилась за веревку, которой была отведена роль поводьев, обхватила ногами бока коня и принялась ждать. По телу животного прошла судорога. Сестра прекрасно понимала, в чем причина его испуга. Наверное, такие же ощущения скакун испытал бы, если бы на него запрыгнула пума. Конь выгнул спину, поставив ноги вместе, словно стебли в букете полевых цветов, и принялся ждать, что будет дальше.

Раздался удар гонга. На краткий миг наступила тишина — мустанги соображали, как правильнее всего сейчас поступить. Лошадь рядом с Сестрой повалилась на землю и перекатилась, силясь подмять под себя седока. Другие скакуны принялись метаться и брыкаться, распугивая зевак и сшибая некоторых с ног.

Конь Сестры и еще две лошади бросились к высокому столбу, обозначающему финишную линию, с такой скоростью, словно их преследовала стая волков, готовых вот-вот вцепиться им в ноги. Жеребец Сестры вырвался вперед, и она уже была готова встать ногами ему на спину, чтобы покрасоваться, но тут грянул выстрел. Скакун споткнулся и упал, пропахав мордой землю. Круп его, продолжая двигаться по инерции, взметнулся вверх. Сестра полетела вверх тормашками, но приземлилась на обе ноги, после чего ей пришлось пробежать еще несколько метров, чтобы восстановить равновесие и не упасть.

Конь засучил ногами и закатил глаза. Сестра присела возле него на корточки и принялась шарить пальцами по телу скакуна, пока наконец не нашла пулевое отверстие. Ни у одного из апачей, которые собрались на скачки, не нашлось бы палки, которая плевалась огнем и темными металлическими шариками. Значит, коня убил мексиканец.

— Видимо, кто-то поставил на другую лошадь, — предположил Утренняя Звезда.

— Я чуть не выиграла скачки! — в ярости бросила Сестра.

— Не показывай виду, что им удалось тебя разозлить. Иначе они получат над тобой власть. Былое не изменишь, но оно может многому тебя научить. Какой урок ты сегодня усвоила?

— Мексиканцам нельзя доверять.

— Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

Сестра устремила полыхающий от гнева взор на Кукурузную Муку — На’танха, который лежал ничком, подтянув к животу колени, в луже дешевого пойла и полупереваренных бобов. Он был настолько пьян, что, если бы она сейчас насыпала ему под набедренную повязку толченый перец чили, На’танх бы ничего не заметил. Он показался бы мертвым, если бы не храпел, словно ревущий медведь. Опять На’танх выставил себя дураком, напившись пульке, который вонял хуже старых мокасин.

Сестра пнула соплеменника по пятке заостренным носком своего мокасина, но пьяный в ответ лишь что-то невнятно проворчал. Тогда она кинула в него камешек, отскочивший от его голой ягодицы — упругой, словно кожа на барабане. На’танх будто ничего не заметил, но Сестре стало немного легче.

Улюлюкая, раскачиваясь в седлах — так покидали пьяные индейцы Ханое прошлым вечером. Их окружали кольцом те, кто остался трезвым. Утренняя Звезда усадил Сестру на коня перед собой, и девчушка уснула, прижавшись щекой к гриве скакуна и обхватив его за шею.

Когда они добрались до лагеря, большинство пьяных спешились и, едва переставляя ноги, отправились спать. Однако кое-кто из них привез с собой пульке, чтобы угостить жен, и многие из тех, кто пока оставался трезвым, решили наверстать упущенное. Гульба продолжалась до рассвета.

Некоторые, вроде Кукурузной Муки, вообще не собирались назавтра возвращаться в поселок. Отец Сестры был одним из тех, кто предпочел остаться в лагере. Проходя мимо его шалаша, девушка услышала доносившийся оттуда храп.

Отец никак не мог унять тоску по покойной жене, которую убили и скальпировали мексиканские охотники за головами, когда Сестра была еще крохой. С тех пор уже никто не вспомнит, сколько Утренняя Звезда раздарил лошадей, одеял и седел шаманам в надежде, что хоть один из них поможет унять отцовскую скорбь. Сестра молилась каждый день, упрашивая всемогущего духа, Дарителя Жизни, помочь родителю.

Когда женщины варили из забродившей кукурузы священное вино тисвин и в лагере устраивали пирушку, отец приходил на нее первым, а уходил последним. Сестра терпеливо ждала, пока он плясал в компании других гуляк. Женщины, которых она раньше считала целомудренными, пошатываясь, удалялись с ее отцом в кусты. Щеки Сестры горели от стыда, когда она слышала смех и звуки возни, доносившиеся из темноты. Несчетное количество раз в бледном свете зари она помогала отцу добраться до дома.

Впрочем, сегодня утро выдалось такое, что Сестра просто не могла печалиться. Небосвод поражал ослепительной глубины синевой. Бабочки порхали среди ветвей пало-верде у пересохшего речного русла. В мекситовых деревьях страстно курлыкали голуби. Негромко перекрикивались женщины, которые мололи кукурузу и чинили прохудившиеся мокасины.

Добравшись до мескитовой рощи, Сестра сняла со лба повязку из сыромятной кожи, положила ее на землю и принялась собирать сухие сучья, укладывая их в вязанку. В поисках хвороста девушка удалялась от лагеря все дальше. Оторвав взгляд от земли, она увидела бочкообразный приземистый кактус, росший на солнечной стороне пересохшего русла. Самую его верхушку венчиком окружали блестящие на солнце желтые плоды, оставшиеся с прошлой осени.

Сестра спустилась по склону неглубокой лощины и пошла вдоль русла — в том направлении, куда когда-то бежала вода. Наконец девушка оказалась в некоем подобии ущелья, которое неуклонно сужалось. Нависшие сверху уступы отрезали ее от солнечного света, отбрасывая сулящую прохладу тень.

Потянувшись, Сестра сорвала один из плодов и, присев на корточки, принялась им лакомиться. Положив руки на колени, она смаковала терпкий сок. Хрустели на зубах черные семечки, скрывавшиеся внутри плода.

Вдруг она озадаченно замерла, ощутив порыв холодного ветра. Откуда ему взяться посреди жаркого лета? Ветер растрепал пряди волос, ниспадавшие ей на лицо. От затылка вниз по позвоночнику пробежала волна мурашек. Голова наполнилась ревом, гвалтом голосов. Сестра вскочила и подняла подбородок, приоткрыв рот и зажмурившись.

Она вскинула руки на высоту плеч, развернув ладони вверх. Она видела, что именно так делают ди-йин, шаманы. Застыв, девушка стала ждать, когда к ней обратится Дух Ветра. Когда же это наконец произошло, голос, который на самом деле не был голосом, отразился от каждой клеточки ее лица, и она затрепетала, словно лист на ветке сейбы[4]. Она обратила лицо к надвигающемуся злу и представила, как Призрачный Филин обрушивается на нее из поднебесья, чтобы похитить душу. По позвоночнику пробежал холодок, а сердце бешено забилось в груди.

Когда послышался рокот, девушка подумала, что это снова Дух Ветра, однако неожиданно вместе с воздухом затряслась и земля. Сверху на плечи и расставленные руки Сестры посыпались мелкие комья земли. Рокот распался на перестук копыт. Она раскрыла глаза в тот самый момент, когда первая лошадь домчалась до края ущелья и перепрыгнула через него. За первой последовали и другие. Девушка задрала голову: снизу она могла разглядеть и заляпанные пеной ноги, и широкие подпруги, опоясывающие мощные тела скакунов, перемахивающих через ущелье. Она почувствовала, как на нее падают брызги конского пота; увидела грубые деревянные стремена, а в них — покрытые грязью черные сапоги.

Солдаты. Мексиканцы. Скорее всего, уланы. Она насчитала как минимум полсотни, а то и все шестьдесят бойцов. В лагере осталось не так уж много воинов, и все они были пьяны — совсем как ее отец и Кукурузная Мука.

Едва последний конь с всадником перемахнул через ущелье и топот копыт стал стихать, Сестра, гонимая желанием поскорее предупредить брата, отца и всех остальных, попыталась вскарабкаться по крутому склону, покрытому песком и мелкими камешками, забивающимися под ногти. Подошвы мокасин то и дело соскальзывали, и вскоре девушка вновь оказалась на самом дне ущелья.

Она села, подтянув колени к подбородку, и съежилась, крепко сцепив пальцы, чтобы те не дрожали. Сейчас ей хотелось стать как можно меньше. Солдаты уже открыли огонь. Они стреляли и смеялись. Сестра услышала, как стальное острие пики лязгнуло о камень. Услышала крики женщин и детей.

К горлу подступил страх, но девушка не позволила ему взять власть над собой. Страх — всегда помеха. Он не дает думать. Не дает действовать. Этой мудрости ее научил брат, как только она стала понимать людскую речь.

По неслаженному перестуку копыт и шелесту кустов Сестра догадалась, что солдаты теперь гоняются за теми, кто пытается укрыться в подлеске. Она услышала, как к ущелью приближается лошадь: всадник явно искал в кустарнике беглецов, переживших налет. Сестра ползком на животе попятилась в заросли. Ее окружали кактусы и креозотовые кусты, шипы впивались в кожу, цеплялись за одежду и волосы. Острые камни царапали колени и локти, но девушка не чувствовала боли. Из-за узости ущелья она быстро добралась до его края и обнаружила, что дальше отступать некуда. К счастью, в склоне нашлась нора — логово койота. Сестра на одном дыхании произнесла благодарственную молитву Дарителю Жизни, хотя предпочла бы помощь любого другого животного. От койотов одни беды — так всегда было и всегда будет.

Она сорвала стебель юкки и, сунув его в отверстие, пошуровала там — вдруг в логове обосновались гремучие змеи? Затем она просунула в нору ноги и заерзала, силясь протиснуться внутрь. Наконец где-то там, в глубине, ступни коснулись твердой почвы. Дальше хода не было, но из норы по-прежнему торчали ее плечи и голова. Сестра схватила сухой полукруглый стебель окоишмо, испещренный дырочками в тех местах, где когда-то торчали шипы. Прижав левую щеку к теплой земле, она вставила стебель в рот, чтобы дышать, закидала голову и плечи песком и зарылась в него руками.

Топот копыт становился все громче. Девушка искренне надеялась, что ей удалось полностью замаскировать песком черные как смоль волосы. Всадник остановил коня аккурат над ней. Вниз по склону, прямо ей на голову, посыпался песок. Сестра чувствовала взгляд солдата, внимательно осматривающего кусты и тени, залегшие в ущелье. Она застыла, ожидая, что вот-вот грохнет выстрел и ей в голову вопьется пуля. Девушка гадала, успеет ли почувствовать жар, исходящий от свинцового шарика, несущего смерть, а потом стала думать, встретится ли она после смерти с матерью в Счастливой Земле.

Тут девушка услышала, как всадник поскакал прочь, но все равно продолжала сохранять неподвижность. Она дышала через стебель, вслушиваясь в гнетущую тишину. Солнце взбиралось по небосклону все выше, пока не достигло зенита, после чего принялось спускаться к горизонту. Сестра лежала в укрытии, дожидаясь, когда в ущелье начнет меркнуть солнечный свет. Она не пошевелилась, даже когда ее руку случайно задела ползшая мимо гремучая змея.

В точности как учили Бабушка и Утренняя Звезда, она взмолилась про себя: «Повелитель Юсэн, мне и так досталось. Не мучай меня, избавь от змеиной хвори».

Когда змея уползла, девушка, заерзав, выбралась из норы, вытряхнула песок из волос и ушей, вытерла глаза. Горло саднило, и она едва разлепила пересохшие губы, чтобы их облизать.

Небо окрасилось розовым, но на западе уже багровело кроваво-красным. Тени, что отбрасывали камни, деревья и кусты, сделались длиннее, будто собираясь наброситься из засады на уходящий день. Печально завывал в ветвях ветер, а над останками лагеря все еще курился дым.

Сестра знала дорогу к потайному схрону, где ее племя прятало провизию, кувшины с водой, оружие и домашнюю утварь. Все дети старше пяти лет твердо усвоили: именно туда надо пробираться, если на лагерь нападут. Девушка также прекрасно понимала, что задерживаться у схрона нельзя: даже если солдаты не вернутся, души тех, кого они убили, еще не обрели покой. Сестра представила, как души соплеменников ранеными птицами мечутся вокруг лагеря, напуганные внезапным переходом в мир теней и осознанием того, что им предстоит отправиться в дальний путь.

Близилась ночь — время нечистой силы, которая запросто может околдовать и запутать неосторожного путника. В небе наверняка парит Призрачный Филин в поисках душ, которые можно похитить. После наступления тьмы отправиться в дорогу может либо безумец, либо человек, у которого нет иного выхода.

Беззвучно, словно змея, Сестра, извиваясь, проползла на животе через кустарник. Время от времени она застывала под тем или иным кустом и, прижав ухо к земле, вслушивалась, не дрогнет ли едва заметно почва от людских шагов или конских копыт.

Вознеся молитву духам-помощникам, девушка сгребла золу из лагерного кострища и натерла ею руки и лицо, чтобы отвадить призраков. Зола оказалась все еще теплой. Трупы старухи и молодой женщины лежали на телах трех маленьких девочек, которых они отчаянно попытались защитить. Увы, солдаты все равно застрелили малышек и сняли со всех жертв скальпы. В последних лучах догорающего дня Сестра узнала мать, жену и дочерей Зевающего.

Это были первые трупы, которыми она воспользовалась в качестве укрытия, но дальше тел нашлось больше чем достаточно. Практически у каждого из них солдаты сняли скальп и отрезали правое ухо. Ради правительственной награды мексиканские уланы обрекли души апачей до скончания веков скитаться обезображенными — преступление столь же тяжкое, как и само убийство.

Сестра ползла на животе, пока не добралась до обугленных останков шалаша, в котором жил ее отец. Сам он лежал навзничь у входа. В руке у него всего еще был лук с вложенной в тетиву стрелой. Выпустить ее он не успел: мексиканский улан пробил ему грудь пикой и пригвоздил к земле. Голова отца была повернута к девушке, и его лицо оказалось на одном уровне с лицом дочери. Глаза отца оставались открытыми: казалось, он вот-вот раскроет рот и потребует выдернуть у него из груди копье, чтобы он смог встать.

Одеяла, принадлежавшие отцу, могли бы пригодиться — ночи в горах холодные, — но Сестра и пальцем не притронулась к вещам покойного. Она не сняла у него с пояса кинжал в ножнах, не попыталась разжать пальцы отца, чтобы взять лук. Возьмешь что-нибудь у мертвеца — привлечешь внимание его души, которая потом будет вечно таскаться за тобой.

По высохшему руслу Сестра добралась до лагеря, где жили Бабушка и Текучая Вода, но не нашла своих родичей. Может, их убили и сейчас они лежат мертвые где-то в кустах, или прячутся во мраке ночи, или их увели с собой мексиканцы, чтобы продать в рабство.

Под обугленными развалинами своего шалаша Сестра отыскала одеяло. Огонь лишь тронул его края, так что им вполне можно было пользоваться. По-прежнему лежа на животе и с опаской поглядывая по сторонам, девушка скатала одеяло в плотный рулон. Сунув руку в один из мешочков, висевших у нее на поясе, она достала несколько запасных шнурков для мокасин и связала их вместе, затем получившейся веревкой перетянула края свернутого одеяла и закинула его себе за спину.

Внезапно ее охватил ужас. Неужели все погибли? Неужели мексиканцы из Ханоса устроили засаду на ее брата и остальных мужчин? Неужели она осталась одна и от долины на севере, которую ее народ зовет домом, ее отделяют долгие дни пути?

Соскользнув по склону на дно ущелья, Сестра решила, что тут достаточно безопасно. Теперь можно было встать и перемещаться дальше на полусогнутых ногах, пригнувшись при этом к земле. Осторожно ступая, она отыскала маленький ручеек, служивший источником воды для всего лагеря. Девушка сделала несколько глотков — достаточно, чтобы смочить горло и облегчить жажду. Затем она двинулась вперед, перемещаясь в темноте неслышно, словно струйка дыма.

К тому моменту, как она достигла подножия горы, на землю уже успела опуститься ночная прохлада. Перед Сестрой раскинулась долина, что вела к реке Ханое и зарослям кактусов, ивняка и кустарника. Там должны были встретиться пережившие налет. Бегом она добралась бы туда в один миг, но рисковать не хотелось. Не исключено, что где-то там, во тьме, притаились в засаде солдаты, которые только и ждут, что она на них выскочит.

Выбравшись из ущелья, девушка приникла к земле и поползла, работая руками и ногами. В лагере у детей была любимая игра «подкрадись и замри». Теперь Сестра поняла ее смысл.

ГЛАВА 2 СОН, СМАТЫВАЮЩИЙ КЛУБОК ЗАБОТ

Рафи Коллинз и Авессалом Джонс стояли у барной стойки, расположенной в самом конце «Ла люз» — питейного заведения, принадлежащего донье Иоланде. В центре зала расположился бильярдный стол, вокруг которого толпились техасцы со своими лошадьми. Стол повидал виды: он успел пострадать от многочисленных партий, сыгранных на нем техасцами и другими посетителями столь же буйного нрава. Отличительной особенностью стола являлось мраморное основание — когда-то потребовалось участие чуть ли не всех жителей Месильи, чтобы извлечь его из фургона и притащить сюда. Длинные лузы из красного шелкового шнура по углам стола принимались раскачиваться всякий раз, когда его задевала одна из лошадей.

Техасцы играли в бильярд верхом. В строгой очередности каждый игрок, оставив в стремени ту ногу, что была поближе к столу, высвобождал вторую ногу и наклонялся так, чтобы кий оказывался вровень со столом. Возможно, в этой игре имелись какие-то правила, но сторонний наблюдатель вряд ли сумел бы понять, в чем именно они заключались. Всякий раз, когда кому-то удавалось загнать шар в лузу, везунчик издавал боевой крик команчей, от которого у Рафи стыла в жилах кровь, а по телу бежали мурашки.

В зале стоял страшный шум, а в воздухе могла бы еще клубиться и пыль, но ей мешал подниматься густой слой табачных плевков, покрывающих земляной пол. Рафи этому был только рад. Прошлым вечером он пригнал в Месилью из Эль-Пасо фургон с солониной и мукой. Шестьдесят километров как-никак, так что пыли он в дороге успел наглотаться досыта. Едва мулов не загнал, чтоб домчаться быстрее: кто долго копается, тот апачам попадается; для индейцев копуши — легкая добыча.

Сперва Рафи собирался поискать другой бар, где будет поменьше техасцев, но потом все же решил остаться здесь: ему нравилось в «Ла люз», ну а кроме того, он решил, что в подавляющем большинстве других кабаков публика вряд ли окажется лучше. Война между Соединенными Штатами и Мексикой официально закончилась в феврале 1848 года — больше двух с половиной лет назад. Месилью основали на спорной территории, протянувшейся между Техасом, Нью-Мексико и северной частью Мексики. Власть закона еще не успела прийти в эти земли.

Рафи встретился глазами с доньей Иоландой и выставил два крепких, загорелых, покрытых шрамами пальца, которые солнце за долгие годы окрасило в цвет выдержанного виски. Некогда соломенного цвета волосы парня сделались почти белыми, и виной тому было все то же солнце. Под его ослепительно яркими лучами Коллинз провел всю свою жизнь и потому по привычке вечно щурил светло-зеленые глаза, что придавало ему задумчивый вид. Впрочем, солнце не имело никакого отношения ни к длинным ногам Рафи, ни к широким ладоням, мускулистым рукам и массивным плечам. За это надо было благодарить родителей и неисчислимое количество мулов, с которыми парень возился долгие годы. Из-за бессчетных невзгод, с которыми ему то и дело приходилось сталкиваться, он выглядел старше своих двадцати лет.

— Две порции «Таос лайтнинг», сударыня.

Рафи проследил взглядом, как донья Иоланда протянула руку к изящной бутыли, стоявшей в окружении куда более невзрачных сестриц, и наполнила два стаканчика.

Если верить этикетке на бутылке, ее содержимое действительно являлось виски «Таос лайтнинг», но Рафи подозревал, что это подделка. Хозяина винокурни убили во время восстания индейцев пуэбло в 1847 году, хотя многие уверяли, что виски продолжают производить по изначальному рецепту.

— Вон тот старый мекс, кажись, решил застрелиться из мотыги, — заметил Авессалом Джонс.

Судя по говору, Джонс был родом из Северной Каролины, но так ли это на самом деле, Рафи решил не уточнять. В здешних краях вообще предпочитали не лезть с досужими расспросами. Авессалом вскользь упомянул, что направляется в Калифорнию, и в этом не было ничего удивительного: туда сейчас устремились тысячи людей, ведь в тех краях недавно открыли залежи золота.

Рафи глянул через плечо Авессалома. Несмотря на густые клубы табачного дыма, ему удалось разглядеть замершего на пороге Мигеля Санчеса, который стоял, сунув себе в рот кончик рукояти мотыги. Рафи доводилось видеть подобное зрелище и раньше.

— Не переживай, мотыга не заряжена, — хмыкнул Рафи. Взяв один из стаканов со стойки, он направился к Мигелю!.

Подойдя к мексиканцу, Рафи протянул ему напиток. Санчес внимательно его осмотрел поверх рукояти мотыги. Янтарного цвета виски соблазнительно поблескивал в свете фонаря. Рафи терпеливо ждал, и тут до Санчеса наконец дошло, что у него не получится выпить, пока рот занят мотыгой. Прислонив ее к стене, он принял из рук Коллинза стаканчик, величественно кивнув седовласой головой, и широко улыбнулся, чуть ли не продемонстрировав гланды: передние зубы у Мигеля отсутствовали.

— Диос ле бендига, сеньор, — произнес он. — Да благословит вас Господь.

— И тебя, старина, — ответил Рафи на испанском, после чего, вежливо кивнув, вернулся к бару. — Апачи. — Парень постучал себе по лбу кончиками огрубевших заскорузлых пальцев. — Это из-за них у него с головой не все в порядке.

— А что случилось-то? — спросил Авессалом.

— Санчес махал мотыгой на кукурузном поле. А тут откуда ни возьмись индейцы. Словно из-под земли выросли. Кукурузные листья себе в волосы навтыкали, в зарослях их было не разглядеть. Мексиканцы клянутся, что апачи научились становиться невидимыми. Думаю, доля правды в этом есть.

— И что было дальше?

— Рубанули Санчеса его же мачете. Зубы в глотку вбили. Санчес, что твой опоссум, притворился мертвым. При этом все равно думал, что индейцы не купятся на уловку и непременно его добьют.

— Так почему его оставили в живых?

— Апачи — твари непредсказуемые, — пожал плечами Рафи и глотнул виски из второго стаканчика. — Вот с тех пор Санчес и не в себе.

Обычно Рафи не отличался подобным многословием. Ему показалось, что он даже устал. И зачем только он столько языком молол и воздух сотрясал? И все же парень решил еще немного поговорить.

— Как думаешь, сколько Санчесу лет? — спросил он.

— Лет шестьдесят — семьдесят, — предположил Авессалом, окинув Мигеля изучающим взглядом.

— Нет и сорока. Страх выбелил ему волосы. Теперь они цветом как льняная рубаха.

— Странно, что дикари не сняли с него скальп.

— Апачи скальпы не снимают, — покачал головой Рафи. — И это странно, ведь за их скальпы по ту сторону границы платят очень щедро, по сотне песо за каждый.

— За их скальпы?

Ага. Мексиканские власти объявили за них награду. — Рафи опорожнил стакан и поставил его на стойку. Донья Иоланда тут же снова его наполнила, уронив пару капель мимо. Подобная небрежность была ей несвойственна, но сейчас все внимание хозяйки бара было приковано к техасцам. Донья Иоланда знала, что с них нельзя спускать глаз, даже когда они трезвые, хотя богатый опыт позволял ей утверждать, что трезвость — черта, несовместимая с характером техасца.

Техасцы, что сейчас находились в ее заведении, не спешили разочаровывать донью Иоланду. Один из них, верхом на беспокойной лошади серой масти, вытащил старый флотский кольт и прицелился в шар с номером шесть, что лежал рядом с шаром под номером четыре возле дальней лузы. Донья Иоланда взяла в руки ружье, которое держала рядом с барной стойкой, и навела дуло на возмутителя спокойствия. Рафи и Авессалом подвинулись, чтобы не мешать хозяйке целиться.

Техасцы слыли отчаянными бедокурами, но платили они щедро, и только в силу этого обстоятельства донья Иоланда все еще их терпела. Она позволяла играть в «Ла люз» в конный бильярд, но пистолетная версия этой игры находилась под строгим запретом. С неменьшим неодобрением Иоланда относилась к пальбе по тараканам.

— Параше, пендехо![5] — гаркнула она.

Техасец поднял на нее взгляд. Его потряс резкий окрик хозяйки и глубоко задело грубое словцо, также обозначающее лобковые волосы.

— Но пистолас, — произнесла хозяйка и повторила на английском, громко и старательно выговаривая каждое слово: — Никаких пистолетов.

— Но, мэм…

— Но пистолас. — Донья Иоланда показала ружьем на отверстия в стене из необожженного кирпича, находившейся за бильярдным столом. Эти дыры остались на память о первой и единственной партии в пистолетный бильярд, которую техасцы сыграли в «Ла люз».

— Слушаюсь, мэм. — Техасец убрал кольт в кобуру на поясе, вытер ладонь о грязные парусиновые брюки и, погоняв во рту комок жевательного табака, сплюнул жижу на земляной пол.

Донья Иоланда указательным пальцем зацепила прядь над ухом и вытянула ее из узла на затылке, показав Рафи с Авессаломом. На темных, словно полночное небо, волосах лунным лучиком серебрилась седина.

— Теханос. — Женщина подалась вперед и что-то произнесла на испанском.

— Техасцы — сущие черти, Божья кара, чтобы добавить нам седых волос, — перевел Рафи ее слова Авессалому. — Они с апачами вгонят нас в гроб раньше срока.

Хозяйка заправила прядь обратно в узел.

Рафи не стал уточнять, что он и сам техасец. Он также не счел нужным упомянуть, что под командованием генерала Уинфилда Скотта в сентябре 1847 года участвовал в штурме крепости Чапультепек. Победа стала переломом в войне и привела к поражению Мексики. Он, Рафи, шестнадцатилетний паренек, мокрый от пота и черный от пороха, своими руками сорвал мексиканский флаг, реявший над крепостью, и поднял знамя полка вольтижеров[6], в котором служил. Рафи не считал, скольких мексиканцев в тот день он вогнал в гроб раньше срока, да и сейчас не желал об этом думать. Когда приходилось убивать, он убивал, но не получал от этого никакого удовольствия и не считал, что в лишении другого человека жизни есть повод для гордости.

Справа к Рафи подошел полный бородатый мужчина. Из-под воротника застегнутой на все пуговицы красной фланелевой рубахи на шею и лицо наползала столь густая поросль волос, что казалось, будто толстяк надел под сорочку медвежью шкуру. Аромат, исходивший от бородача, наводил на мысль, что медвежью шкуру сняли вместе с мясом, которое уже начало гнить.

— Коллинз, тебя ищет генерал. — Последнее слово толстяк попытался произнести на испанский манер, и у него получилось «хэнорол».

— Какой именно, Джим? — Рафи давно заметил, что после окончания войны все бойцы, сражавшиеся в рядах мексиканской армии в чине выше капрала, произвели себя как минимум в полковников, а то и в генералов.

— Армихо. Он встал бивуаком на постоялом дворе, что на площади.

— Мануэль Армихо? А мне рассказывали, что он сбежал в Мексику, поджав хвост под жирные окорока.

Джим пожал плечами, и густая поросль волос на шее, торчавшая из-под воротника, слилась с бородой, отчего возникло впечатление, что голова толстяка утонула в куче хвороста.

— Он направляется в Чиуауа[7] с кондукта.

Слова толстяка удивили Рафи. Дело в том, что он не слышал шум каравана кондукта, который ежегодно проезжал через город по дороге на юг. Деревянные колеса мексиканских подвод грохотали так, что могли и мертвых поднять из могил. Впрочем, от техасцев шуму было не меньше.

— Я так понимаю, он собирается продать оружие апа-чам? — спросил Рафи.

— Я тоже так думаю, — отозвался толстяк.

— А он сказал, чего от меня хочет?

— Нет, хэнорол вечно темнит.

Допив виски, Рафи положил на барную стойку серебряный песо, взял свою широкополую войлочную шляпу серого цвета и кивнул на прощание донье Иоланде и Авессалому.

В тот самый момент, когда Рафи направился к выходу, Мигель Санчес, ловко петляя меж коней, нырнул в толпу игроков. Он чем-то напоминал зернышко, брошенное в жернова. За каждую лопату конского навоза, вынесенную Мигелем из бара, донья Иоланда платила по сентаво. Работа Санчеса вполне устраивала.

Кукурузные поля и заросшие травой прерии располагались на достаточном удалении от бара «Ла люз», и это обстоятельство очень радовало Мигеля. В полях и прериях, словно из-под земли, в любой момент могли появиться апачи. Впрочем, подобное грозило случиться где угодно: индейцы внезапно выпрыгивали из-за скал, из зарослей кактусов, из креозотовых кустов. Они могли неожиданно напасть даже в пустыне, в которой вроде бы негде укрыться. Однако еще никто ни разу не слышал, чтобы дикари откуда ни возьмись объявлялись в баре, и потому остаток своих дней Санчес решил провести в «Ла люз». Может, он и сумасшедший, но уж точно не дурак.

Когда Рафи вышел из бара, на Месилью уже спускались вечерние сумерки, а от кромок крыш глинобитных домиков протянулись длинные тени. Коллинз едва успел увернуться от подводы, которая громыхала по улице, почти задевая бортами стоны домов по обеим сторонам дороги. Неподалеку располагалась центральная площадь Месильи. Впрочем, в Месилье все было рядом. Поселение находилось аккурат посередине пути протяженностью в шестьсот миль. Тракт начинался в Санта-Фе, потом пересекал новый спорный участок границы с Мексикой в Эль-Пасо-дель-Норте и далее, суля путникам неисчислимые опасности, вел в город Чиуауа.

Вот уже две сотни лет по этому маршруту ходил караван. С ним отправлялись в путь даже бедняки, которые тащили либо на своем горбу, либо на ослах шерстяные ткани. На шерсть можно было сторговать шелк, шоколад и даже серебро. Как правило, с караваном двигалось немало мужчин, планировавших в скором времени жениться. Среди мексиканцев уже стало традицией привозить невестам в качестве свадебного подарка индианок-рабынь.

На площади толклось полно тягловых животных, мулов, груженных поклажей, и погонщиков. В воздухе чувствовалось всеобщее раздражение. Месилья стала излюбленным местом для всех, кому требовалось дать отдых животным, починить фургоны, перегрузить припасы, надраться или найти продажную любовь. Звон гитар и пение, доносившиеся из разных питейных заведений, мешались с ревом животных, щелканьем кнутов и гвалтом погонщиков, божившихся и ругающихся на разных языках. Ко всей этой какофонии добавлялись звон цепей и пронзительный скрип тележных осей. Глинобитные домишки, что стояли по периметру площади, не давали гаму распространиться по окрестностям и оттого лишь усиливали его.

Здесь у каждого был пистолет, а то и два, палаш или мачете, а еще нож — чем длиннее, тем лучше. Те, кто путешествовал верхом, крепили к седельным сумкам винтовки или дробовики. При этом Рафи отдавал себе отчет, что некоторые вдобавок ко всему прячут кинжалы и пистолеты в голенищах сапог и под полосатыми пончо, закрывающими тело от шеи до бедер.

Рафи обошел мексиканца на телеге и погонщика из Миссури, управлявшего фургоном фирмы «Студебеккер», — бедолаги никак не могли решить, кто из них проедет первым, и потому отчаянно ругались друг с другом. Пока спорщики на разные лады поминали предков друг друга — один на английском, другой на испанском, — Рафи приметил торчащую из борта фургона стрелу. Он взялся за нее ближе к наконечнику и принялся раскачивать из стороны в сторону, пока наконец не выдернул.

Судя по красным, черным и желтым полоскам, покрывающим древко, стрелу сделали апачи. Рафи разломил ее пополам и отбросил прочь. У него уже скопилась изрядная коллекция такого добра — правда, она состояла из стрел, которые апачи выпустили в него самого.

Рядом с постоялым двором громоздился крытый грузовой фургон, возле которого на часах стояли двое мексиканцев.

Охранники были одеты в привычные пончо и узкие кожаные штаны. От колен и ниже шнуровка на штанах была ослаблена, и сквозь просветы белело хлопковое исподнее.

На борту фургона красовалось изображение Девы Марии с желтушным личиком. Вокруг головы Марии кружила стая херувимов. Художник, видимо, пытался изобразить у них на лицах благоговение, но вышло плохо, и создавалось впечатление, что херувимы страдают от запора.

По краям фургона, нанизанные на веревочки, свисали странные скукожившиеся бурые стручки, напоминающие сушеные финики. Рафи знал, что это коллекция ушей апачей, принадлежавшая генералу Армихо. Генерал украсил ими свой кабинет, когда обосновался во дворце губернатора в Санта-Фе. Если верить слухам, Армихо не считал нужным прятать свою жуткую коллекцию, даже когда продавал оружие возможным родственникам прежних обладателей этих ушей.

Чтобы не скучать в пути, Рафи, когда правил фургоном, баловал себя Шекспиром. Он мог прочитать наизусть сотни отрывков из его пьес. И вот сейчас, когда он глядел на связки человеческих ушей, ему вспомнились слова Марка Антония, произнесенные на похоронах Цезаря: «Дела людей, порочные и злые, переживают их»[8].

Скорее всего, Армихо продавал ружья в Чиуауа, прекрасно погашая, что апачи будут из них убивать жителей соседнего мексиканского штата Сонора. Ведь именно там индейцы крали скот, лошадей и мулов, чтобы потом продать их благодарным жителям Чиуауа. Когда речь заходила о междоусобной борьбе, Армихо мог взять к себе в союзники кого угодно, и апачи в глазах генерала были ничем не хуже других.

Зайдя на постоялый двор, Рафи обнаружил генерала Армихо в главной зале, на скамейке в углу. В тусклом свете генерал казался громадной скалой, которая вдруг утратила твердость и сделалась мягкой. Он красовался в белой рубахе, из которой вполне можно было сшить шатер на целую семью. Пузо нависало складками над поясом, который перехватывал белые штаны, туго обтягивающие ноги генерала. Лямки кожаных сандалий впивались в мясистые ступни, отчего они напоминали раскормленных поросят, на которых зачем-то нацепили сбрую.

В противоположном углу сидела, съежившись, девушка-индианка, скорее всего рабыня. Несмотря на юбку мексиканского фасона и белую блузку-тунику, с виду девушка происходила из апачей. Волосы были аккуратно заплетены в косу, доходившую до бедер. Если бы девушка умела убивать взглядом, Армихо был бы давно уже мертв и над ним кружило бы еще больше мух, чем сейчас. Индианка была красивой и очень юной, скорее всего не старше четырнадцати лет. Не составляло труда догадаться, для чего она понадобилась генералу.

«Смотри, Армихо, чтобы ей в руки не попался нож, а то пожалеешь, — подумал Рафи. — Жир тебя не спасет, она доберется до твоей глотки и располосует ее от уха до уха».

Когда пять лет назад генерал Стивен Карни со своей армией, состоявшей из сплошного сброда, вошел в Санта-Фе и объявил провинцию собственностью Соединенных Штатов, на посту тамошнего губернатора и одновременно командующего мексиканской армией находился как раз генерал Армихо, что, с точки зрения Рафи, было очень удачно: Армихо сдался так быстро, что удалось обойтись без кровопролития. Однако кровь пролилась через год, когда восстали индейцы пуэбло и вырезали всех американцев — мужчин, женщин и детей, — которых смогли сыскать в городе. Рафи подозревал, что одной из причин восстания был Армихо. Когда толстяк был губернатором провинции, самые подлые, гадкие, отвратительные деяния происходили именно по его вине.

— Мистер Коллинз! Как я рад! — Увидев Рафи, Мануэль Армихо широко улыбнулся.

Рафи отметил про себя, что после победы Соединенных Штатов генерал стал говорить на английском значительно лучше.

— Нет.

— Что значит «нет»? Хотите сказать, что вы не сеньор Рафи Коллинз? — рокочущим веселым голосом осведомился Армихо. Когда генерал улыбался, его маленькие черные глазки исчезали в складках жира, словно изюминки в тесте.

— Я скажу «нет», — произнес Рафи.

— Но вы даже не выслушали мое предложение.

— Неважно. Все равно я скажу «нет».

— Говорят, вы единственный, кто возит товар отсюда до Эль-Пасо и при этом ни разу не дал дикарям притронуться к поклаже. Ни зернышка кукурузы от вас им не досталось. Ни кусочка бекона.

— Простое везенье, — пожал плечами Рафи.

— У меня заболел погонщик: избыток виски в организме. Я бы сказал, это не он правит фургоном, а зеленый змий. — Тут Армихо вроде бы подмигнул, хотя из-за складок жира на лице могло и показаться. — Перегоните мой фургон до Чиуауа и, разумеется, обратно, и получите двести пятьдесят долларов.

«Ага. Уже бегу. После дождичка в четверг, когда рак на горе всласть насвищется», — захотелось ответить Рафи, но вместо этого ой просто покачал головой и повторил:

— Нет.

Затем он развернулся и зашагал прочь, хотя поворачиваться спиной к Армихо ему страшно не хотелось. Рафи всякого успел наслушаться про генерала. В частности, говорили, что в мстительности ему нет равных.

К тому моменту, когда Рафи добрался до стоянки фургонов, расположившейся за одним из трактиров, уже сгустились сумерки. С тех пор, как Коллинз около полудня оставил тут своих мулов, стоянку успели заполонить лошади, мулы, ослы, быки и повозки самых разных форм и габаритов. Приблизившись к своему старому фургону фирмы «Вильсон», Рафи увидел Авессалома, который сидел на земле, прислонившись спиной к переднему колесу. Рядом с ним устроился еще один мужчина, которому Авессалом как раз в этот момент передавал бутылку.

В темноте Рафи показалось, что незнакомец бесплотен: между широкополой соломенной шляпой и рваным воротником рубахи был сплошной мрак, в котором мерцали лишь белки глаз. Только приблизившись, Рафи разглядел, что незнакомец чернокожий.

Авессалом поспешно встал, отряхнув штаны шляпой.

— Так это твой фургон, Рафи? — спросил он.

— Мой:

— Смотрю, хозяина нет, вот я и решил, что до утра его можно не ждать. — Авессалом кинул взгляд в сторону Ме-сильи, откуда доносился гам веселящихся гуляк. — Вон как расшумелись, верно я говорю? — Он ухмыльнулся: — Эти молодцы зарезали сон[9].

Рафи улыбнулся, удивленный, что его собеседник тоже способен цитировать Шекспира.

— Мы собирались лечь рядом с лошадьми. — Авессалом кивнул на трех стреноженных животных, после чего показал рукой на своего спутника: — Мой человек. Зовут Цезарем.

Негр встал, снял шляпу и, прижав ее к груди, произнес:

— Рад познакомиться, масса[10].

— Я тоже.

Рафи проследил взглядом, как парочка собрала одеяла и расстелила их под другим фургоном. Ему показалось странным, что Авессалом позволил рабу хлебнуть из своей бутылки. Южане способны есть с псами из одной миски, лакать воду из одной поилки с лошадьми, целоваться взасос с гончими, спать со скотом и плясать с волосатыми стокилограммовыми звероловами, но крайне брезгливы в отношении сынов Африки. Впрочем, несмотря на молодость, Рафи уже давно усвоил: никогда не лезь не в свое дело.

Шум, доносившийся из Месильи, стал громче, теперь в него вплетались отчетливые звуки выстрелов. Коллинз достал из багажного отделения несколько одеял, расстелил их под фургоном и улегся на них. Прежде чем устроиться поудобнее, он достал из кармана маленький тряпичный сверток, извлек оттуда пчелиный воск, отковырнул пару кусочков и сунул их себе в уши.

Армия не научила Рафи владеть оружием: эту науку он освоил задолго до того, как надел мундир. Любой мальчишка из его окружения понимал, что команчи рядом, а значит, надо уметь стрелять без промаха. Армия не научила его и послушанию: Коллинз выполнял приказы только в тех случаях, когда на кону стояла жизнь. Но в армии Рафи научился читать, за что следовало благодарить молодого лейтенанта, выпускника Вест-Пойнта, который одалживал Коллинзу истрепанные томики «Гамлета», «Макбета» и «Юлия Цезаря». А в свободные часы Рафи вместе с другими солдатами завороженно слушал, как офицеры читают по ролям «Отелло», «Как вам это понравится» и другие пьесы Шекспира.

Пока Рафи засыпал, в голове у него крутилась строчка из «Макбета»: «Невинный сон, сон, сматывающий клубок забот»[11].

ГЛАВА 3 АРЬЕРГАРД

Суетливо нюхая землю, койот бежал по окутанной тьмой пустыне — он шел по следу зайца. Услышав тихий, будто журчащий крик куропатки, зверь свернул на звук. При мысли о том, как клыки вонзятся в сочную плоть жертвы, пасть койота наполнилась слюной. Он уже почти чувствовал, как перья щекочут нос, а хлопающие в агонии крылья бьют по морде. Потом жизнь оставит птицу, куропатка обмякнет, и он хорошенько закусит. Прижавшись костлявым телом к земле и задрав хвост, койот вытянул вперед одну лапу, перенес на нее вес тела, осторожно переступил другой лапой. Тело зверя сжалось, словно пружина, готовое броситься в атаку.

— Батсозе, братец Койот… — раздался голос из-за круглого валуна, лежавшего рядом с большим креозотовым кустом. Из-за камня выглянула пара глаз, в которых отразился свет полной луны. Яи без того в беде, — произнес голос. — Прошу, оставь меня, поохоться на кого-нибудь другого.

Сестра заерзала под одеялом: она отлежала ногу. В ярком лунном свете девочка увидела, как злобно полыхнули глаза койота, который наконец сообразил, что никакой куропатки нет, Зверь развернулся и неспешно удалился искать заячий след.

Девочка назвала зверя по имени не случайно. Если обращаешься к кому-то по имени, это добавляет просьбе вес. Впрочем, может, зря она с ним заговорила? Старина Койот — хитрец и плут. Не навлекла ли она на себя беду?

Это из-за Койота в мир пришла смерть. Давным-давно, когда мир еще был юн, а звери говорили на человечьем языке, Койот бросил в воду камень и заявил: если камень пойдет ко дну, все живые существа на земле в уготованный им срок станут впадать в сон, от которого уже никогда не пробудятся. Камень утонул, и с тех пор все животные, люди и растения умирают.

Сестра подумала: неужели мексиканцы перебили всех, кого она знает? Неужели ее родных забрала смерть? Девушка представила, как пробирается на север одна, как приходит в свою деревню и обнаруживает, что ее бабка и остальные старики тоже мертвы.

Поплотнее закутавшись в одеяло, она уставилась на заросли кустарника, протянувшиеся вдоль реки. Стояла ночь, и в бледном лунном свете казалось, что картина, представшая перед ней, таит в себе скрытую угрозу. Покрытые колючками побеги мимозы плотно окутали кактусы, ивы и акации, образовав неодолимую стену. Сестра прошлась вдоль нее, силясь отыскать тропку к воде, протоптанную дикими свиньями и оленями, но тщетно. Ей даже не удалось найти небольшой цилиндрический камешек рядом с этой тропой, который однажды показал ей брат. «Похоже на хомячий член», — сказал он тогда, и Сестра рассмеялась. Все знали историю про то, как Койот променял свой член на хомячий, чтобы добиться расположения одной красотки.

А теперь камень куда-то запропастился. Может, его уволок хитрый Койот — точно так же, как похитил член у Хомяка. Сестра глубоко вздохнула, силясь унять волну страха, что поднималась внутри. Девочка не понаслышке знала, что такое смерть, ей доводилось терпеть голод и жажду, ледяной холод и палящий зной, но она никогда прежде не оставалась надолго одна.

Она снова издала журчащий крик куропатки, и на этот раз из зарослей кустарника послышался ответ. Может, она ввела в заблуждение настоящую птицу? Нет-нет, это клич ее брата. Ведь именно он научил ее кричать куропаткой.

Снова раздался зов куропатки, и девочка пошла на него, двигаясь вдоль зарослей кустарника. Обнаружив тропку, она поползла по ней, с облегчением чувствуя, как над ней смыкаются сводом покрытые колючками ветки. Конным всадникам сюда путь заказан. Даже Призрачный Филин вряд ли осмелится напасть на нее здесь: уж слишком велик риск запутаться в хитросплетении побегов.

Наконец девушка выбралась на прогалину и выпрямилась.

— Энжу, — произнес Утренняя Звезда. — Все хорошо.

Она обняла его, обхватив руками за талию, и почувствовала, как душу наполняет сила брата. Сестра вцепилась в него, словно в бревно, сулящее спасение в бурном потоке паводка. Она втянула ноздрями знакомый аромат, в котором причудливо мешались запахи дыма, пота, табака и лошадей, и почувствовала, как щеку царапает амулет из кости ястреба, висевший у брата на груди.

“ Я боялась, что тебя тоже убили, — прошептала она.

— На лагерь напали солдаты из Соноры. Жители Ханоса ничего не знали об их планах.

— Отец погиб.

— Тогда больше нельзя его поминать. — Утренняя Звезда чуть отстранился и отвел спутанные волосы с лица девчушки. Последний раз он так делал очень давно, еще в детстве, когда хотел ее успокоить. — Бели говорить об ушедших, мы призовем их к себе и собьем с пути.

По одному, по двое из зарослей стали выходить женщины и дети, но Утренняя Звезда ждал свою жену, которая пока не появилась. Тут к нему подошел паренек по имени Говорливый. Он сообщил, что мужчины собираются держать совет и старший по имени Тощий желает, чтобы Утренняя Звезда тоже там присутствовал.

— Передай ему, что я скоро приду.

Наконец показалась Текучая Вода. На закорках она несла спящую девочку.

— Это дочка Косоглазки, — сказала она. — Конь наступил малышке на руку и сломал ее.

Девочка захныкала, когда Сестра взяла ее на руки и прижала к груди, сплетя пальцы. Бедняжка положила голову Сестре на плечо, бессильно уронив вдоль туловища сломанную руку.

Утренняя Звезда обнял Текучую Воду так страстно и крепко, что Сестра подумала: и Тощему, и прочим мужчинам, собирающимся держать совет, придется долго ждать, прежде чем ее брат разомкнет объятия. Она отвернулась, не в силах на него смотреть.

Сестре очень хотелось порадоваться за брата. Ей хотелось полюбить женщину, которая отняла у нее Утреннюю Звезду. Ей хотелось восхищаться изяществом и красотой Текучей Воды, прекрасно понимая, что в этом ей никогда не сравниться с избранницей брата. Увы, девушки хватало лишь на дела-ную, насквозь фальшивую учтивость.

Сестра отправилась на поиски Косоглазки, ступая среди тех, кто и сам искал потерянных родственников и друзей. Люди вполголоса переговаривались. Женщин и детей покрывали синяки и ссадины, у многих раны еще кровоточили. Измотанные малыши лежали там, где их свалила усталость. Из-за ночной прохлады они жались друг к другу, силясь согреться. Те, у кого были одеяла, делились ими. Глазастая, жена Колченогого, раздавала кувшины с едой и водой из тайника, сделанного в расщелине под грудой валунов.

Наконец Сестра нашла Косоглазку. Несчастная сидела, закутавшись в одеяло, и раскачивалась из стороны в сторону, желая огласить округу громкими рыданиями по своей потерявшейся дочке, но не смея издать ни звука.

— Та’хинаа. Она жива. — Сестра положила девочку в протянутые руки женщины. — Попроси Глазастую осмотреть ее руку.

Косоглазка была так благодарна, что с ее уст сорвались слова, которые произносили только в исключительных случаях:

— Наахенси. Спасибо тебе.

Сестра чувствовала страшную усталость, но, несмотря на это, продолжила поиск тех, чьи родственники погибли от рук солдат. Вести о том, что в лагере она ходила среди мертвых, летели впереди нее. Кто-то старался избежать встречи с Сестрой, словно за ней по пятам шли призраки убитых или даже она своими руками умертвила несчастных. В каком-то смысле так оно и было: до беседы с ней люди пребывали в неведении и могли цепляться за робкую надежду, что их близкие живы — попали в плен или заблудились в поисках дороги до места сбора. И тогда можно было надеяться, что пропавшие когда-нибудь объявятся, пусть и по прошествии дней, недель, месяцев и даже лет, ведь такое прежде случалось. Поэтому пропавшие словно оставались живыми, пока Сестра не приносила весть об обратном. Она чувствовала себя Призрачным Филином, расправляющим черные крылья скорби.

Не зная покоя, она ходила среди соплеменников, и после встречи с ней осиротевших детей накрывала тьма, что не рассеется с рассветом, а вдовы отрезали кинжалами длинные волосы, накрывались с головой одеялом и молча раскачивались из стороны в сторону, потрясенные скорбными новостями.

Последним Сестра отыскала Зевающего, который собирался на совет. Он сам заговорил с ней:

— Слыхал, ты ходила среди мертвых.

— Да. Твоя семья отправилась в дальний путь.

— Мексиканцы перебили всех?

— Всех.

Мать, молодая жена и три дочери. Убиты и обезображены. Зевающему пришлось куда тяжелее, чем остальным.

Наконец Сестра вернулась к тому месту, где спала, завернувшись в одеяло, Текучая Вода. Девушка расстелила одеяло рядом с невесткой и уснула под тихий гул голосов мужчин, обсуждавших, стоит ли мстить немедленно или лучше обождать.

Она проснулась оттого, что ее тряс за плечо Утренняя Звезда.

— Мы отправляемся домой, — негромко произнес он.

По свету луны, пробивающемуся сквозь ветви деревьев, Сестра поняла, что рассвет еще не скоро. Перекинув скатанное одеяло через плечо, она присоединилась к веренице людей, ступая бок о бок с братом. Он был одним из самых молодых воинов, и потому его поставили в арьергард.

Сестра рассчитывала, что где-нибудь рядом увидит Кукурузную Муку — На’танха. Он вечно крутился вокруг Утренней Звезды в надежде, что тот окажет ему честь каким-нибудь поручением, например отвести на пастбище любимого коня. Однако На’танх так и не объявился, а значит, скорее всего, его увели мексиканцы. Вместо На’танха за ее братом шел четырнадцатилетний паренек по имени Крадущий Любовь. Его юное миловидное личико так и светилось от желания выполнить любую просьбу Утренней Звезды.

По пути Утренняя Звезда тихим, едва слышным голосом рассказал, как прошел совет. Молодые воины во главе с Зевающим требовали немедленно отомстить мексиканцам, но Тощий, Колченогий и Утренняя Звезда их отговорили. Лишь когда жаждущих мести перестанет сдерживать груз ответственности за женщин и детей, они исполнят танец «Ниспослание смерти на врага» и выйдут на тропу войны.

Сестра миновала Зевающего, стоявшего в стороне от дороги, по которой они шли. Его квадратное грубое лицо, искаженное гримасой скорби, казалось высеченным из базальта. Зевающий стоял молча, не пытаясь ни с кем заговорить. Сестра оглянулась и увидела, как он двинулся было за остальными, но вскоре сбавил ход и пропал в темноте.

Колонна уставших людей двигалась в темноте на север. Здоровые помогали раненым. Хотя никто не разговаривал, Сестра чувствовала присутствие людей, которые двигались рядом, словно бесплотные тени, слышала звуки их шагов, напоминавшие тяжкие вздохи.

Мужчины отпустили коней. Путь предстоял неблизкий, и в нынешних обстоятельствах лошади станут обузой: от них много шума, они оставляют след, их надо кормить. Если кони потом понадобятся, их можно украсть.

Сестра помнила дорогу к родной деревне. К тому моменту, как встало солнце, они уже добрались до первой зазубренной вершины. По горам предстояло идти два дня и три ночи. Привалы ожидались только на краткий отдых: часть племени будет спать, другая — стоять в дозоре.

Апачи часто устраивали набеги на Мексику. Они умели добыть воду, знали самые безопасные места для лагеря. Женщины устраивали там тайники с едой, одеялами и прочими необходимыми вещами. По дороге они станут собирать лекарственные травы и лечить раненых. Они сносят свои мокасины задолго до того, как доберутся до дома.

Сестра задумалась, стоит ли рассказывать брату о духе, что предупредил ее о приближении солдат. А вдруг Утренняя Звезда ей не поверит? Она и сама себе не верила. К чему духам разговаривать с ребенком, особенно с девочкой?

Может, ей следует призвать Дух Ветра и вежливо отказаться от дара? Иногда так делали, ведь за колдовской дар придется платить: его обладатели должны всегда быть готовы оказать услугу сверхъестественным силам. Взвесив все за и против, она решила ничего брату не рассказывать.

На рассвете путники добрались до прерии, расположенной к югу от их деревни. Равнина была самым святым местом в земле апачей, отличаясь при этом удивительной, неповторимой красотой. Именно там Женщина, Окрашенная Белым, обучила предков Сестры ритуалу, который давал девочкам дар благословения и обращал их в женщин.

Сестра сбила в кровь ноги, но, несмотря на боль, готова была плясать от радости при виде знакомых вершин, вздымавшихся впереди. Они звались Старик, Круглый Нос и Большая Грудь. От них тянулся длинный извилистый хребет, именуемый Спящей Женщиной.

По горам Сестра запросто могла определить не только время года, но и час суток. На рассвете они становились песчаного цвета, потом приобретали зеленоватый оттенок. Затем цвет делался темно-зеленым, менялся на розовато-коричневый, после чего горы приобретали табачный окрас. По мере того, как менялся угол падения солнечных лучей, менялись и тени, казавшиеся причудливым одеянием на изгибах тела Спящей Женщины: ее наряд становился то короче, то, наоборот, длиннее.

Когда племя добралось до места старого лагеря, где некогда родилась Сестра, девушка легла на землю, и Утренняя Звезда покатал ее во все четыре стороны: сперва пару оборотов на запад, потом на восток, север и юг. Этого требовал древний обычай, который символизировал, что именно эта земля дала девочке жизнь и что она, Сестра, остается ее частью.

«Уважай землю, — любил повторять брат, — и тогда она не оставит тебя в беде».

Путники откатили камни от входа в небольшую пещеру, располагавшуюся неподалеку от куугхя — сводчатых строений, горстка которых и составляла гууюа, их деревню. Женщины разделили между собой одеяла, корзины, кувшины для воды, коробы, точильные камни, котелки, вяленое мясо, поджаренную кукурузу, печеную агаву и сушеные фрукты. Все это добро они некогда припрятали в тайнике, покидая родной дом.

Деревня, к счастью, никуда не делась. Она располагалась неподалеку от бурной узкой речки, которая даже жарким летом не пересыхала и продолжала весело журчать в окружении сейб. Племя Сестры с незапамятных времен жило в этом каньоне, защищенном высокими скалами. Многочисленные кипарисы, сосны и ясени отбрасывали густую тень, сулящую прохладу в зной. Неподалеку располагались два парных озерца — Теплые Ключи.

Завидев куугха, Сестра бросилась через заросли высокой травы, где паслись лошади, и выскочила на площадку для танцев. Старики, оставшиеся в деревне, которые в этот момент чинили утварь или пропалывали делянки с побегами кукурузы, побросали свои занятия и устремили взгляды на усталых путников, следующих гуськом за девочкой.

Сестра, миновав крытые шкурами типи, принадлежащие семейству Текучей Воды, издала пронзительный крик:

— Шивойе! Бабушка!

Старуха отложила переносную колыбельку, над которой трудилась, вскочила и протянула к внучке руки. Девчушка кинулась ей в объятия.

— Вернулись! — Голос Бабушки дрогнул от переполняющей ее радости, к которой примешивалась печаль.

Дозорные давно уже заметили приближавшуюся процессию. Они известили стариков, что в деревню возвращается куда меньше людей, чем некогда ее покинуло. Бабушка весь день провела как на иголках: тревога то и дело жалила ее, словно туча оводов, истязающих лошадь с натертой седлом спиной.

Остальные тоже принялись обнимать стариков, оставшихся приглядеть за деревней. Родных прижимали к себе в молчаливом приветствии. После возвращения над каньоном еще долго поднимался дым: племя жгло имущество, некогда принадлежавшее погибшим. Огню пришлось предать столько жилищ, что в итоге, когда все было кончено, деревню решили перенести в другое место. Но даже после переезда каждый вечер на закате слышались скорбные крики женщин.

Утренняя Звезда и Двоюродный Брат бежали босиком вслед за двумя лошадьми, которых они украли у бледнолицых погонщиков. Утренняя Звезда кинул взгляд через плечо на облако пыли, которое, клубясь, поднималось над пустыней. Облако изрыгнуло двоих всадников, силуэты которых казались нечеткими из-за мелкого песка, густо усыпавшего их лошадей, парусиновые штаны, хлопковые рубахи, массивные сапоги и широкополые войлочные шляпы. Издали могло почудиться, что они материализовались из облака и состоят целиком из пыли, и лишь по мере приближения фигуры конников обретали плоть и кровь.

Утренняя Звезда и Двоюродный Брат добрались до густых зарослей вдоль усеянного камнями устья реки. Они захлопали руками на своих лошадей, и те кинулись по узкой извилистой тропинке, петлявшей через кустарник, к тому месту, где под охраной Говорливого, Большеухого, Крадущего Любовь и Мух-в-Похлебке стояли другие скакуны, которых апачам удалось украсть в ходе сегодняшней вылазки.

Недавно Двоюродному Брату пришлось несладко — и все из-за медведицы с медвежонком. Индеец лежал на животе и цил из ручья, когда медведица схватила его за ногу и попыталась утащить, словно жирную форель. Двоюродный Брат, само собой, не пришел в восторг от подобного обращения. Но прежде, чем ему удалось вогнать медведице кинжал в глаз, она успела разорвать ему левую щеку. Когда все было кончено, он сделал ожерелье из зубов и когтей, которые обезобразили его.

Медвежьи зубы и когти до сих пор хранили следы его крови, а на опухшем лице Двоюродного Брата алели жутковатого вида раны. Впрочем, в битве с медведицей он добыл нечто куда более важное и ценное, чем ожерелье. Все индейцы знали: если убьешь медведя, то получишь его силу. Одна беда: медвежья сила — штука непредсказуемая, как и те, кто ею обладают. Одолевший в схватке медведя порой начинает вести себя как сумасшедший. Теперь, хоть люди и стали относиться к Двоюродному Брату с опасливым уважением, за глаза его начали называть Локо — Безумец.

Двое индейцев замерли возле низкорослых зарослей ивняка и кактусов. Локо приподнял пальцем покалеченное веко, которое не хотело открываться.

Нас преследуют двое бледнолицых, — сообщил Утренняя Звезда в сторону зарослей. — Но один из них черный.

— Черный? — переспросили из ивняка.

— Может, его в детстве передержали под солнцем, — назидательно заявил Локо. — Он чернее куска мяса, который твоя жена как-то уронила в огонь.

— Если тебе не нравится стряпня моей жены, почему ты вечно торопишься к нам, когда она зовет есть? — парировали из зарослей. — Преследователи далеко?

— Скоро мы до них сможем достать, — ответил Утренняя Звезда.

Заросли затряслись, зашумели, и оттуда вышли семнадцать человек, в том числе Тощий с Колченогим. Размахивая копьями и луками, мужчины принялись улюлюкать.

Преследователи, резко натянув поводья, остановились, подняв тучу пыли. Всадники решили спешиться, и в этот момент их лошади попятились, выгибая шеи. Нога чернокожего застряла в стремени, и он запрыгал, пытаясь ее высвободить, тогда как его скакун принялся кружиться и брыкаться. Оружие обоих преследователей запуталось в поводьях, которые они схватили, чтобы не дать лошадям убежать.

— Кажется, они собираются перестрелять друг друга, — заметил Локо.

— Бледнолицему, тому, что белого цвета, нужен еще один мул, чтобы везти на нем большое ружье, — добавил Колченогий.

— Они либо слишком смелые, либо слишком глупые, — усмехнулся Утренняя Звезда.

— Я бы сказал, что глупые, — отозвался Локо. — Все бледнолицые глупые.

— Кажется, их ружья заклинило.

Локо принялся скакать на месте и кричать:

— Остолопы бледнолицые! Да если вам понадобится почесать собственный зад, то вы и его не найдете!

— Бьюсь об заклад, вы доверху навалили дерьма в штаны! — подхватил Тощий. Он повернулся и задрал набедренную повязку, обнажив костлявые ягодицы.

Его примеру последовали остальные, продемонстрировав преследователям вереницу смуглых задниц. Индейцы хлопали себя по ним, выкрикивая оскорбления и насмешки.

Когда до преследователей наконец дошло, что оружие не стреляет, они принялись усмирять мечущихся лошадей. Первым оседлал коня чернокожий и подхватил ружье товарища, чтобы тот мог запрыгнуть в седло, не вставляя ногу в стремя. Как только спутники поскакали прочь, пригнувшись к шеям лошадей, Утренняя Звезда с друзьями выпустили им вслед тучу стрел с таким расчетом, чтобы те лишь чуть-чуть не достигли цели.

Когда облако пыли вновь поглотило всадников, индейцы без всякой спешки отправились собирать стрелы, после чего вернулись к маленькому табуну, который стараниями Утренней Звезды и Локо теперь увеличился на двух лошадей. Утренняя Звезда жестом приказал Крадущему Любовь подвести к нему одного из новых скакунов — невысокого длинноногого жеребца темно-буланой масти с хитрыми глазами и коротким туловищем. Конь то и дело беспокойно прядал крупными ушами. Утренняя Звезда решил назвать его Койотом.

Вскочив на жеребчика, Утренняя Звезда, весело смеясь, поехал за друзьями, и Крадущий Любовь последовал за ним.

ГЛАВА 4 ПАНДОРА В ЯЩИКЕ

Рафи, сидевший верхом на крепком чалом мерине, перекинул ногу через луку седла и взвел курок на старой винтовке системы Холла. Он внимательно смотрел на приближавшуюся группу мужчин. Они двигались на юг, скорее всего в сторону границы. Господи, спаси и сохрани бедных мексиканцев, которые попадутся им по дороге! Что же до индейцев, то пусть они себя спасают и сохраняют сами.

Рафи поднял взгляд к небесам, где теперь обретались души его родителей, погибших во время набега команчей в Западном Техасе, когда ему было пятнадцать. Коллинз возблагодарил Бога за то, что родился на свет блондином: да, команчи обожали русоволосые скальпы, но людей в отряде, что приближался к нему, подобный цвет шевелюры не привлекал. Однако на всякий случай Рафи положил палец на спусковой крючок, и прикосновение гладкого холодного изгиба к коже придавало парню уверенности.

Охотники за головами тащили с собой столько оружия, что его с лихвой хватило бы на отряд в два раза больше по численности. С седла командира отряда свисали связки просоленных скальпов, растянутых на ободах. Уздечка выглядела сплетенной из конского волоса, но Рафи уже доводилось видеть ее с более близкого расстояния. Ее украшали человеческие зубы, и Коллинз не сомневался, что свита она не из конских волос.

Узнал Рафи и взвинченного недомерка с сальными волосами, который ехал впереди отряда. Судьба уже сводила Коллинза и с Джоном Джоэлом Глэнтоном, и с его отрядом охотников за головами, состоявшим сплошь из отборнейших мерзавцев. Также Рафи было известно, что Глэнтон когда-то был проповедником и что он называет скальпы золотым руном.

Состав отряда Глэнтона часто менялся. Поговаривали, что его участники, не желая упускать выгоду, снимают скальпы даже со своих раненых товарищей. Впрочем, сейчас перед Рафи предстали многие знакомые лица: двое бывших техасских рейнджеров, беглый чернокожий раб, ирландец, франко-канадец, команч, двое мексиканцев и делавар. Нескольких участников группы Коллинз видел впервые, и они в окружении банды Глэнтона явно чувствовали себе не в своей тарелке. Скорее всего, незнакомцы держали путь на золотые прииски и решили по дороге немного подзаработать на скальпах.

Вместо привычных кожаных штанов и почерневших от грязи и крови замшевых охотничьих рубашек члены отряда щеголяли в набедренных повязках и мокасинах. У некоторых за спинами виднелись луки и колчаны, и это подтверждало ходившие по округе слухи. Рассказывали, будто Глэнтон перебил столько индейцев, что их почти не осталось, а выжившие научились соблюдать осторожность, и теперь Глэнтон с подельниками, нарядившись апачами, разорял мексиканские деревни. Поговаривали, что, перебив всех мужчин, женщин и детей в селениях, головорезы расстреливали скот из луков, чтобы обставить все как набег индейцев.

Рафи знал, что апачи не снимают скальпов с врагов, но подавляющее большинство мексиканцев и американцев об этом даже не подозревало. Сняв с мексиканцев скальпы, отряд Глэнтона сдавал добычу в канцелярию губернаторов Чиуауа и Соноры. Главарь банды слыл человеком прагматичным. Волосы на скальпах черные? Черные. А кому они принадлежали, индейцам или мексиканцам, властям разбираться недосуг.

Наконец отряд приблизился настолько, что Рафи почувствовал исходящий от головорезов смрад, хотя выстрелом из винтовки их было еще не достать. Коллинз поднял руку с открытой ладонью:

— Здравствуй, Джон. — Его жест скорее напоминал не приветствие, а знак, что отряду следует остановиться.

— И тебе привет, Рафи. — Глэнтон отсалютовал парню, изобразив, что прикасается двумя пальцами к несуществующей шляпе на голове. — Краснокожих не видал?

— Не-а.

— Ладно. Береги скальп, Рафи.

— Постараюсь. — Коллинз проводил взглядом отряд головорезов, двинувшийся вдоль реки. Дождавшись, когда они скроются из виду, он ткнул мерина пятками в бока и поскакал дальше.

Когда Рафи добрался до лагеря, его снедало желание раздеться донага, залезть в мутные речные воды и смыть с себя вонь, исходившую от подонков Глэнтона: казалось, она намертво въелась в кожу. Вместо этого Коллинзу пришлось, скрестив руки на груди, выслушать рассказ трех своих погонщиков-мексиканцев: апачи увели двух лошадей; сеньор Авессалом и его здоровяк-раб пустились в погоню. Рафи собрался было отправиться на поиски Авессалома Джонса и Цезаря, но они избавили его от этой необходимости, очень вовремя появившись на горизонте. Когда путники приблизились, Рафи увидел, что кони у них взмылены и тяжело дышат.

Мужчины спешились. Их качало из стороны в сторону. Цезарь, взяв лошадей под уздцы, повел их чистить и кормить.

— И лошадей не вернул, и скальпов не добыл. Ты ведь ради этого купил себе эту аркебузу? — Рафи кивнул на здоровенную двустволку Авессалома. Из желания охотиться на «дичь» куда крупнее куропатки Авессалом даже заплатил мастеру, чтобы тот нанес нарезку на один из стволов.

— Нам повезло, что ушли живыми, — проворчал Джонс.

— Не сомневаюсь.

Авессалом принялся рассказывать обо всем в подробностях, но его прервало прибытие нескольких фургонов. Все они были нагружены товаром, но один, обитый свинцом, особенно сильно проседал в области передних рессор.

— Проклятье, — процедил Рафи сквозь зубы.

— Кто-то знакомый?

— Генерал Армихо.

Ну и денек: Джон Глэнтон, потом апачи, укравшие лошадей, а теперь еще и Мануэль Армихо. Рафи подумалось, что сегодня Всевышний явно не в духе.

Фургон Армихо, отчаянно заскрипев, остановился. С картины, изображавшей Деву Марию и херувимов, местами облезла краска, отчего казалось, что теперь, помимо запора, херувимы страдают еще и проказой. За фургоном следовало трое апачей — две женщины и подросток. Руки им скрутили за спиной в области запястий, а от шеи каждого тянулась веревка к откидному заднему борту фургона. Из-под черных волос, ниспадавших на лица пленников, дико сверкали глаза.

Кто-то из столяров укрепил облучок генеральского фургона несколькими дополнительными досками, но он все равно прогнулся под весом Армихо.

— Сеньор Коллинз, как же я рад нашей новой встрече! Сегодня мы встанем на ночлег вместе с вами. — Армихо раскинул в стороны руки, будто собираясь заключить в объятия весь свой небольшой караван. — Как вы изволите видеть, мы, слава богу, без всяких приключений добрались до Чиуауа и вернулись обратно. По дороге назад я прикупил жене несколько слуг. — Он показал на измученных, покрытых грязью женщин и подростка, топтавшихся за фургоном. — Генерал Караско взял их тепленькими прямо в их логове неподалеку от Ханоса.

Армихо принялся спускаться с облучка на землю, в чем ему помогали трое подручных, и Рафи без всякого удовольствия был вынужден некоторое время разглядывать окорока генерала. Зад у Армихо отличался столь внушительными размерами, что хоть объявляй его отдельным мексиканским штатом.

К тому моменту, когда нисхождение увенчалось успехом, Армихо совсем запыхался. Воздух с присвистом вырывался у него из легких, словно из кожаных мехов. Генерал потянул за цепь, и из фургона выбралась девушка-индианка, та самая, которую Рафи видел три месяца назад в Месилье. Она была по-прежнему прекрасна и таила в себе ту же смертельную угрозу.

Спрыгнув на землю, девушка приземлилась на одну ногу. Другую она поджала, опасаясь на нее опираться: нога распухла и расцвела темно-лиловыми кровоподтеками. Скорее всего, у бедняжки был перелом лодыжки, и нога явно чертовски болела, но Рафи не увидел в глазах девушки и тени страдания. В них горела лишь ненависть, дикая и лютая.

Цепь, которую держал генерал, крепилась к обручу на здоровой лодыжке пленницы. Армихо примотал цепь к спице колеса и повесил внушительных размеров железный замок, ключ от которого убрал в сумку на поясе.

— Снова пыталась сбежать, — посетовал Армихо и кивнул на покалеченную ногу девушки!: — Пришлось принять меры, чтобы больше попыток не было.

— Господи боже, — покачал головой Рафи и, резко повернувшись, пошел прочь.

— Будем переносить лагерь? — спросил Авессалом.

— Уже поздно. Просто передвинем фургоны чуть выше по течению. Здесь что-то стало дурно пахнуть.

Рафи и Авессалом сидели у костра. Цезарь на некотором удалении от них чинил уздечку. С того момента, как Рафи застал их выпивающими вместе на стоянке в Месилье, они больше ни разу не показывали, что их связывает нечто большее, чем обычные отношения плантатора-южанина и его верного раба. Рафи, будучи ростом метр восемьдесят, считал себя высоким и достаточно сильным, чтобы управлять шестеркой мулов, однако по сравнению с Цезарем он казался карликом. И силой, и статью, и выносливостью негр значительно превосходил Коллинза. Раб Джонса трудился не покладая рук, не отличался многословием и никогда не жаловался.

Авессалом поднял с земли две пары мокасин. Подошвы и кожаные заплаты на них стерлись до дыр, а верх, доходивший хозяину до колен, был изорван. На одном из левых мокасин где-то между лодыжкой и коленом зияли четыре косых рваных отверстия, параллельных друг другу. Прикинув размеры отметин, Рафи решил, что их оставил медведь.

— Они висели на ветке рядом с тем местом, где мы оставили коней, прежде чем их у нас украли, — пояснил Авессалом.

Рафи взял в руки мокасин с отметинами от когтей и провел пальцем по рваным отверстиям, силясь представить, при каких обстоятельствах зверь мог их оставить. Он обратил внимание на аккуратные стежки, на то, как ладно пригнана подошва, обеспечивая удобство пальцам ноги. Мокасины такого фасона носили апачи, а особенно они напоминали обувь, которую изготовляло местное племя, называющее себя Красными Красками. Рафи стало интересно, как выглядел владелец обуви.

— Зачем они оставили мокасины? — спросил Авессалом.

— Это намек. Своеобразное послание, — хмыкнул Рафи. — Апачи как бы говорят: «Мы шли, пока не сносили мокасины. Теперь у нас есть ваши лошади. Настал ваш черед ходить пешком».

— Знаешь… — Авессалом кашлянул. — Я ведь сегодня и вправду собирался пристрелить тех двух конокрадов и содрать с них скальпы на память. А потом, когда из кустов выпрыгнула целая орда апачей… Их было человек пятьдесят, а то и шестьдесят. Рафи, врать не буду, я обоссался от страха. Они могли сделать с нами что угодно: содрать шкуру, пустить нас на мясо… А вместо этого просто принялись скакать, что тараканы на раскаленной сковородке. Посмеялись над нами и пощадили.

— Никто тебе не скажет, чего ждать от апачей, — пожал плечами Рафи. — Они воруют лошадей и скот у всех подряд и убьют любого, кто попытается их остановить, но кровная вражда у них с мексиканцами.

Авессалом хлебнул виски из оловянной кружки и уставился на огонь. Молчание затянулось надолго, и оно было куда более по сердцу Рафи, нежели любой разговор.

— Думается, ты хочешь спросить меня про Цезаря, — наконец изрек Авессалом.

— Нет, не хочу.

— Его мать присматривала за детьми на плантации, принадлежавшей нашей семье. Мы с Цезарем выросли вместе. В детстве вдвоем рыбачили, ходили по ягоды, летом воровали с поля арбузы. Я научил его читать.

Рафи промолчал в надежде, что на этом Авессалом закончит откровенничать. Коллинз уже давно заметил: когда люди начинают делиться личным, редко услышишь что-нибудь веселое или радостное, как раз наоборот — каждому хочется поведать о том, что его тревожит. Но Рафи и своих тревог хватало с лихвой, и он не собирался разделять чужие. Более того, во время внезапной исповеди человек мог поведать о том, что просто было опасно знать — например, совершенном им преступлении.

— Моя мать умерла, когда я еще был щенком, — продолжал Джонс. — Меня вырастила мама Цезаря. С год назад, когда она умирала от лихорадки, я обещал, что подпишу Цезарю вольную. Вскоре скончался и мой отец. Я унаследовал все его имущество. И вот настал час сдержать данное мной слово. — Авессалом покосился на своего чернокожего спутника. — Сперва я хотел отвезти его на север, но охотники за беглыми рабами — парни не промах, у них всегда ушки на макушке. Законы писаны так, что черному с юга не выбраться. Вообще никак. Мы подумали, что меня запросто могут обвинить в краже раба. Просто ради того, чтобы бросить меня за решетку, а Цезаря продать на плантации. — Джонс подкинул в костер пару веток. — Вот мы и решили отправиться кружным путем и присоединиться к грезящим о золоте аргонавтам. Мы надеялись, что, если отправимся на запад вместо севера, нас никто ни в чем не заподозрит. Потом покумекали: а почему бы нам и впрямь не добраться до Калифорнии? Там рабство запрещено, и Цезарь получит свободу, а найдет он золото или нет, это уже дело десятое. Когда он обоснуется на новом месте, я вернусь домой и женюсь на красавице, которая меня там ждет. — Авессалом сунул руку в карман и вытащил оттуда небольшой квадратный медальон. Открыв крышку, он протянул медальон Рафи, который принялся рассматривать крошечный портрет в свете костра.

Пока Коллинз глядел на суженую Авессалома, на душе у него кошки скребли. Миловидное личико в обрамлении золотых вьющихся волос вызвало у него приступ тоски, напомнив о том, что в мире, помимо серебра и злата, есть и другие сокровища, но отыскать их почти невозможно, да и сулят они опасность, а то и погибель.

— Ну что ж, достойный план, — произнес Рафи нейтральным, ни к чему не обязывающим тоном, хотя, когда Авессалом забрал у него медальон, Коллинзу отчаянно захотелось попросить спутника не торопиться и дать поглядеть на изображение девушки еще чуть-чуть.

— После того как мы доставим груз на прииски Санта-Риты и с нами рассчитаются за работу, нам хватит денег, чтобы снова отправиться в путь. — Авессалом сделал очередной глоток виски. В некоторых людях алкоголь высвобождал демонов и чертей, но в случае с Джонсом он служил ключиком к сердцу, выпуская ангелов добрых дел. — У меня есть в укромном месте кое-какие сбережения, но они для Цезаря, чтобы он встал на ноги, когда мы доберемся до Калифорнии.

— Желаю тебе успеха. Давай за это и выпьем! — Рафи отсалютовал приятелю оловянной кружкой с виски, хоть и сомневался, что затея Авессалома закончится удачно.

За редким исключением земли, через которые они держали путь, наводнял сброд вроде Джона Глэнтона. Здесь обретались мерзавцы самых разных национальностей и оттенков кожи, которых объединяло лишь одно: за плечами у них были кражи, убийства, изнасилования, поджоги, раз-бой и прочие самые разные преступления, которые только могло породить воображение. Некоторые из лихих парней перебрались в Нью-Мехико, потому что тут власть закона ощущалась еще слабее, чем в Техасе. Кое-кто счел появление в Сан-Франциско Комитета бдительности[12] покушением на права и свободы и потому, отправившись на восток, осел здесь. Рафи не рискнул бы поставить и сентаво на то, что изнеженный хлыщ-южанин с неопытным рабом смогут избежать всех опасностей, которые ждут их на пути до Калифорнии.

Рафи хотелось закончить разговор, и потому он завернулся в одеяло, придвинул к себе седло, положил на него голову и скоро уснул.

Проснулся он внезапно и резко сел, одновременно взводя курок пистолета и направляя его в сторону лагеря Армихо, откуда доносились крики и проклятия. Рафи откинул в сторону одеяла и натянул сапоги. Не выпуская пистолета, в другую руку он взял ружье. Со всей осторожностью Коллинз направился к фургонам Армихо. Авессалом и Цезарь последовали за ним.

— Лицо у генерала такое кислое, словно он только что сожрал лимон, — усмехнулся Авессалом.

Армихо размахивал руками и орал. От ярости кровь прилила к ело рябой роже, и она раскраснелась так; что напомнила Рафи цветом один из гранатов, которыми торговали на рынке в Месилье. Цепь с оковой лежала рядом с колесом фургона, а девушки-индианки нигде не было видно.

— Карахо! — орал Армихо. — Мальдита пуша индия![13]

— Да он в ярости, — заметил Авессалом, хотя это и так было очевидно. — Как думаешь, что случилось?

— Похоже, девушка-апачи сбежала.

Армихо развернулся к приятелям. Глаза-бусинки с подозрением уставились на них.

— Вы ее видели, Коллинз? — Генерал замахал обеими руками на своих подчиненных и заорал на испанском: — Ублюдки! Козьи ровны! Седлайте коней и обыщите холмы! Она не могла далеко уйти!

Рафи с усмешкой проводил взглядом Армихо, который вперевалку пошел прочь, чтобы лично возглавить поиски. Коллинз окинул взглядом изрезанную ущельями и усыпанную валунами равнину. Низкорослые кедры да креозотовые кусты, кактусы да высокая трава — мать-природа в здешних краях не отличалась щедростью. Обычного калеку здесь ждала бы верная смерть, но только не индианку, пусть и со сломанной ногой. Рафи был уверен: генералу беглянку не сыскать.

Рафи кинул взгляд на солнце, поднимавшееся из-за гор на востоке.

— Собираемся и выступаем, а то не поспеем в Санта-Риту до сумерек.

Пока Авессалом и Цезарь запрягали коней, Рафи опустил откидной борт первого фургона и проверил груз. Бочки с мукой и солониной стояли на своих местах, однако от внимания Коллинза не ускользнуло, что большой ящик с подковами и железными чушками, стоявший рядом с откидным бортом, был чуть сдвинут в сторону. Забыв, что в одиночку ему не под силу стронуть этот ящик, Рафи попытался поставить его на место. Тут же, откуда ни возьмись, появился Цезарь:

— Я помогу вам, сэр.

Поздно.

Рафи толкнул ящик, и тот вдруг сдвинулся. Тут Коллинз обратил внимание, что крышка ящика с одного края слегка приоткрыта.

— Что случилось? — К ним подошел Авессалом.

— Кто-то спер из этого ящика подковы. — Рафи забрался в фургон, достал ломик, висевший в одной из кожаных петель вдоль внутренней стороны борта, снял им крышку и замер, уставившись внутрь ящика. — Разрази меня гром.

Из ящика сквозь спутанные волосы на него смотрела съежившаяся рабыня-индианка Армихо.

— Это ты ее здесь спрятал, Авессалом? — осведомился Коллинз.

— Боже всемогущий… Нет! Да я на Библии готов поклясться…

Рафи настороженно глядел на индианку, будто опасаясь; что она в любой момент может выпрыгнуть наружу с ножом в руках, как чертик из коробочки.

— Мне доводилось слышать, что апачи могут красть разное добро из-под замка, но что они сами прячутся в заколоченные ящики… Нет, с таким я прежде не сталкивался.

Рафи вовремя обернулся и заметил, как Авессалом покосился на Цезаря. Коллинз прищурил зеленые глаза и уставился на негра:

— Это ты ее сюда посадил?

Цезарь будто бы в один миг позабыл английский. Разинув рот и широко распахнув глаза; он непонимающе воззрился на Рафи.

Это ты, Цезарь, больше некому, — пожал плечами Авессалом.

К негру наконец вернулся дар речи.

— Я не мог ее тут оставить, масса Авслом.

— Как он снял ее с цепи? — спросил Рафи.

— Мы оба навострились отпирать проволокой замки, — ответил Авессалом. — Подростками мы прикладывались к бренди, который отец запирал в ящике буфета на ключ.

— Я бы других тоже освободил, масса, но мексиканцы сторожили их всю ночь.

— Прости, Рафи, если доставили тебе неприятности. — Авессалом взял в руки седло. — Нашу зарплату за этот рейс оставь себе. У нас есть лишний мерин — отдадим его девчонке.

— Да она вас при первой же возможности на ремни порежет.

— Уж простите, сэр, — возразил Цезарь с несвойственным ему напором, — но нет, нипочем не порежет.

— Вот это да, — покачал головой Коллинз. — Ты у нас теперь специалистом по апачам стал, я правильно понимаю?

— Нет, сэр, никем я не стал.

— Где подковы и чушки из этого ящика?

— Попрятал за бочками, сэр.

Рафи вытянул шею и посмотрел в указанном направлении. Все свободное пространство за бочками и между ними оказалось забито подковами.

— Господи боже, — покачал головой Коллинз. — Да ты коварством не уступаешь апачам.

Рафи не хотелось расставаться с Авессаломом. Южанин знал Шекспира, и они часами читали друг другу наизусть шедевры великого поэта. Кроме того, если останется Авессалом, то с ним будет и Цезарь, а столь трудолюбивый и сильный помощник стоит трех работников.

— Нам надо закончить рейс. И без вас с Цезарем мне не обойтись. Спрячем девчонку под парусиной. Только поедет она в вашем фургоне. И если удавит вас вашими же подтяжками — вините только себя.

— Ты можешь ей все это сказать?

— Абла эспаноль?[14] — спросил Рафи.

Индианка ничего не ответила, но Рафи счел, что, будучи пленницей Армихо, она успела нахвататься немного испанского.

— Устед ва кон носотрос. Эстара сегура. — Он повернулся к Авессалому: — Я сказал ей, что она может поехать с нами и ей ничего не угрожает. — Рафи тяжело вздохнул. — Решим, что с ней делать, когда доберемся до Санта-Риты. Может, там отыщется кто-нибудь из ее народа.

— Тогда они ее и заберут.

— Может быть.

— Она вроде из апачей.

— Именно поэтому я не знаю, как другие апачи поведут себя при встрече с ней, — покачал головой Рафи. — Я не могу запомнить все племена, а они, между прочим, постоянно воюют друг с другом.

За прожитые годы Рафи успел насмотреться на самых разных людей, большая часть которых находилась в самом низу социальной лестницы. Во вздорности, ветрености и чудачестве апачи не знали себе равных.

— Я думаю назвать ее Пандорой, — осклабился Цезарь. Рафи только сейчас заметил, что в глазах чернокожего светится пытливый ум. Что ж, может, он и недооценил Цезаря. Пожалуй, они с хозяином все же доберутся до Калифорнии.

А еще Рафи впервые за все время обратил внимание на занятную деталь: глаза Цезаря оказались точно такого же темноорехового оттенка, что и у Авессалома.

— Ты знаешь, кто такая Пандора? — спросил Рафи.

— Да, сэр. Давным-давно греческий бог Зевс очень сильно рассердился, чего Прометей натворил-то: огонь людям отдал. Зевс сделал женщину из глины и вдохнул в нее дыхание жизни. А потом отправил на землю с маленьким ящичком. А еще у Прометея был брат. Ну, ему стало интересно, чего это за коробочка такая. Прометей ему говорил: не заглядывай внутрь, но брату страсть как любопытно было. Он открыл ее, и тут из нее зло так и полезло. Он выпустил все беды, из-за которых мы сейчас и мучаемся.

— В ларце Пандоры кое-что осталось, — добавил Авессалом.

Рафи помнил, что именно.

— Надежда, — кивнул он, — подлая старая обманщица надежда.

«Что за беды принесет нам наша Пандора?» — подумалось ему.

ГЛАВА 5 ИНДЕЙСКИЕ ИГРЫ

Сестра и Говорливый тащили коровью шкуру, одеревеневшую настолько, что при первом же порыве ветра они попятились и налетели на Большеухого и Мух-в-Похлебке, которые следовали за ними. Сестра и Говорливый развернули шкуру ребром к ветру и продолжили свой путь вверх по склону.

Сестра вымачивала шкуру целых три дня, предварительно удалив с внутренней стороны всю плоть, но потом, вместо того чтобы растянуть шкуру на колышках, просто оставила ее на летнем солнце. Шкура сморщилась, сделалась твердой, и Сестре пришлось долго выслушивать нравоучения женщин о том, как можно дубить кожу и как этого делать нельзя.

Сестра знала, что ей сейчас следует кухарить у костра — помогать Текучей Воде готовить блюдо из дичи, которым они будут потчевать гостей. Ее племя встало лагерем в горах рядом с деревней Красных Рукавов — с видом на старую медную шахту Санта-Риты. Говорливый, Мухи-в-Похлебке и Большеухий собирались весь день смотреть, как другие играют в серсо, но тут они заметили, как Сестра тащит в сторону утеса шкуру.

Они хорошо знали девушку. Приятели понятия не имели, что взбрело ей в голову, но были уверены: затея, скорее всего, интересная, возможно, опасная и почти наверняка необычная. Впрочем, если другие парни узнают, что они пошли куда-то с девчонкой, над ними будут еще долго насмехаться, поэтому друзья якобы направились в другую сторону, а потом, сделав круг, нагнали Сестру.

Когда они добрались до гребня скалы, ветер набросился на Сестру, растрепав ей волосы и забравшись в складки превратившегося в лохмотья пончо. В знак скорби по отцу она отрезала себе волосы, которые теперь доходили лишь до плеч, и сделала из одеяла накидку. Сестре предстояло носить ее вместо туники и юбки, пока не подойдет к концу предписанный обычаем период траура.

Сестра подвела друзей к старой шахте, вход в которую располагался прямо в утесе. Говорливый кинул взгляд на крутой склон: вниз, в сторону раскинувшейся у подножия утеса долины, тянулось, извиваясь, некое подобие тропки, усеянной мелкими камнями. Говорливый догадался, что задумала Сестра. Ему стало страшно, но отступать уже было поздно. Он поманил к себе Большеухого и Мух-в-Похлебке.

— Ты можешь постоять и посмотреть, — сказал он Сестре.

С этими словами он потянул шкуру на себя, однако Сестра ее не отпустила. Говорливый попытался вырвать у нее из рук шкуру, оттолкнув девушку к краю утеса, но она уперлась ногами, наградив его суровым взглядом. Парень знал: Сестра очень сильная. Однажды, когда им было около восьми лет; они стали бороться, и девчушка уложила его на обе лопатки, из-за чего над Говорливым до сих пор иногда ехидно подшучивали. Кроме того, юноша прекрасно понимал, что соперница скорее предпочтет упасть со скалы и разбиться, чем уступит ему. Он отпустил шкуру и смерил Сестру испепеляющим взглядом.

— На шкуре уместятся все четверо, — примирительно произнесла девушка. Она всегда являла милость побежденным.

Опустившись на шкуру, Сестра сунула ноги в петли-крепления, которые специально для этого пришила. Говорливый устроился рядом с ней, Большеухий и Мухи-в-Похлебке сели позади. Друзья, выставив ноги, принялись отталкиваться от земли. Шкура, шурша, заскользила к обрыву, на миг зависла над ним и низринулась по склону, словно земная твердь полностью исчезла под ней. Мир опрокинулся. Сестра подняла лицо к бездне солнечного света.

Визжа, крича и хохоча, друзья летели вниз с грохотом оползня. Шкуру мотало из стороны в сторону, и ребята, чтобы не перевернуться, наклонялись то влево, то вправо. Порой шкура взлетала в воздух и рушилась обратно с громким шлепком, отчего у друзей все внутренности подпрыгивали к горлу. Шурша, точно шелестящий смех, катились за ними камешки. Ребята и глазом не успели моргнуть, как оказались в долине. Шкура достигла подножия склона, резко выровнялась и наконец остановилась, уткнувшись в кучу гравия. Возле нее Сестру поджидал ее шестнадцатилетний двоюродный брат Вызывающий Смех.

Невысокий и стройный, юноша при этом обладал недюжинной физической силой. Однажды он раздобыл старый шерстяной жилет с латунными пуговицами и пару пуговиц пустил себе на серьги, благо отверстия в ушах у него имелись. Сквозь дырочки пуговиц Вызывающий Смех продел шнурки, к которым прицепил черепа птичек и ящериц. В руках у него была связка из шести дохлых крыс. Они болтались на ремешке, продетом через пасти, и со стороны казалось, что крысы держатся за ремешок зубами.

— Бледнолицые повсюду оставляют мусор, крысы там кишмя кишат. — Паренек приподнял одну за хвост: — Смотри, какие жирные. Сало в похлебку пойдет, наваристее выйдет.

Он сморщил длинный нос, прикусил верхними зубами нижнюю губу и запрыгал на месте в пляске, распевая песню о крысах, которую только что сочинил. Ребята хохотали над его ужимками, потирая отбитые копчики.

— Сестра, — произнес Вызывающий Смех, закончив танец, — жена твоего брата желает видеть тебя.

Сестре тут же стало ужасно стыдно. Ребенок в утробе Текучей Воды в последнее время очень пинался, бедняжку каждое утро рвало, а хлопот у нее при этом был полон рот, и ей требовалась помощь Сестры.

Сестра потратила уйму времени и сил, чтобы изготовить шкуру, и очень хотела забрать ее с собой. Если оставить шкуру ребятам, они ее изотрут до дыр. Потом девушка вспомнила слова брата, говорившего, что настоящий вождь должен быть готов отдать своим соплеменником последнее. Кроме того, Бабушка любила ей повторять: «Все, что ты отдаешь, непременно вернется к тебе. Вернется обязательно — хотя ты, может быть, даже сама этого не поймешь». Сестра подтолкнула шкуру к Большеухому и вместе с двоюродным братом отправилась в лагерь.

Вызывающий Смех всегда относился к мнению других со здоровым скептицизмом; впрочем, даже если бы его беспокоила людская молва, он все равно мог позволить себе находиться в обществе девчонки. Он приходился ей перекрестным двоюродным братом[15], поскольку был сыном брата ее матери. Браки перекрестных двоюродных братьев и сестер воспрещались, и потому юноша и девушка могли оставаться друг с другом наедине, не навлекая на себя подозрений.

Когда Сестра добралась до типи и навесов, принадлежавших супруге ее брата, Текучая Вода принялась ее отчитывать, стараясь при этом не повышать голоса:

— Опять играла с мальчиками? Ты понимаешь, что про тебя станут люди говорить? Ты позоришь всю нашу семью.

— Внучка, — окликнула ее Бабушка из-под навеса, где обычно готовили еду, — намели еще муки. У нас гость.

Когда Сестра увидела, кто именно их навестил, она тут же поняла, почему Текучая Вода не стала на нее кричать. Чейс был вождем племени Высоких Утесов. Его имя означало «дуб», поскольку он был столь же могуч и крепок. Чейс отличался высоким ростом, и Сестра при виде ею была вынуждена признать, что красотой он не уступает ее брату. «Именно таким и должен быть вождь, — подумалось ей. — Он и защитит, и даст все необходимое».

Он привел свое племя, чтобы держать совет с Красными Красками о том, как отомстить бледнолицым за резню под Ханосом. Утренней Звезде шел двадцать пятый год, и он был в два раза младше Чейса, которому по традиции сейчас следовало сидеть у огня со старшими племени отца его жены, которого звали Красные Рукава. Вместо этого Чейс явился сюда и, устроившись у костра с Утренней Звездой, Локо и Колченогим, делился с ними табаком и обсуждал лошадей.

Одна из причин, в силу которых Чейс предпочел держаться подальше от лагеря Красных Рукавов, заключалась в том, что там сейчас находилась мать его супруги — третья жена главы племени. Чейс никогда не произносил вслух ее имени, называя ее так, как и полагается именовать тещу: Состарившаяся. По индейским обычаям, считалось приличным избегать встреч с матерью супруги. Кроме того, сегодня третья жена Красных Рукавов пребывала в дурном расположении духа, а в подобные моменты от нее лучше было держаться на расстоянии.

Красные Рукава взял ее в плен во время набега, когда она была тринадцатилетней красоткой. Ее мексиканское происхождение никого не волновало: главное, чтобы она согласилась стать третьей женой и не претендовала на большее. Но положение третьей или даже второй претило своенравной красотке, и вот уже сорок Дет между ней и первыми двумя женами Красных Рукавов полыхала вражда.

Сегодня с утра Состарившаяся помыла голову, обернула волосы вокруг камня, чтоб они быстрее просохли, и уснула. Пока она спала, кто-то навтыкал ей в волосы колючек. Рабыни-мексиканки выковыривали их полдня. О случившемся узнало все племя. Может, это сделала первая жена, может — вторая, хотя на самом деле сотворить злую шутку мог кто угодно, поскольку почти все женщины племени не любили Состарившуюся. Одним словом, Чейс совсем не напрасно избегал лагеря Красных Рукавов.

— Говорят, твоя сестренка здорово управляется с лошадями. — Чейс с улыбкой кивнул в сторону девчушки.

Сестра почувствовала, как краснеет от оказанного ей внимания, и поспешно склонила голову над жерновом.

— У нее колдовская власть над лошадьми, — заявил Колченогий.

— Ты бы ее видел на скачках в Ханосе, — добавил Локо. Пока Локо рассказывал о безумных скачках, Сестра ссыпала муку в миску из тыквы-горлянки, добавила туда оленьего жира, сухого крыжовника, кедровых орешков и воды. Слепив из непослушного теста небольшие лепешки, девушка разложила их на плоском камне, нагревавшемся среди углей.

— А на мою лошадь, сестричка, сможешь чары наложить? — спросил Чейс.

Сестра кинула вопросительный взгляд на брата. Тот выгнул бровь — возможно, его ничуть не меньше удивила просьба Чейса, обращенная к ней, к ребенку. Сестра открыла было рот, чтобы ответить, но тут из темноты донесся женский голос, за которым последовал вскрик юноши.

— Прочь с дороги, гаденыш! — взревела женщина.

Может, Сестре и показалось, но на краткий миг лицо Чейса исказила гримаса ужаса. Он вскочил, будто собираясь броситься наутек, но поздно: перед ним уже стояла Состарившаяся.

Когда Рафи, Авессалом и Цезарь добрались до шахт Санта-Риты, закатное солнце уже почти коснулось горизонта. Когда-то здесь находился мексиканский форпост, но тринадцать лет назад обитатели покинули его. После того как Штаты одержали победу над Мексикой, здешние земли отошли к американцам, и сюда перебралось несколько десятков старателей добывать серебро, залежи которого тут недавно обнаружили.

Выглядели старатели так, словно раньше добывали серебро грабежом и работа киркой для них в новинку. Мексиканцы, которых наняли американцы, по большей части были объявленными вне закона головорезами из Соноры и Чиуауа. Судя по их виду, они запросто могли лишить человека жизни за пару золотых коронок у него во рту. Приезжая сюда, Рафи всякий раз держал пистолеты наготове.

У заброшенной медной шахты Авессалом кивнул на прочный шест длиной метров в восемь с прибитыми к нему поперечинами:

— По этой лестнице батраки выбирались на поверхность?

— Не батраки, а рабы-апачи, — пояснил Рафи, придержав поводья. — Они трудились в шахтах стоя на коленях, а темнота там хоть глаз выколи. Рабы разбивали породу кирками, потом складывали ее в сумки и вытаскивали на своем горбу на поверхность.

— С такой лестницы, да еще и с грузом можно запросто сорваться, — заметил Авессалом.

— Так и срывались, только это никого не волновало. — Рафи тронул поводья, и фургон поехал снова. Гремели цепи, жалобно скрипели оси, заходились от лая псы старателей. Рафи пришлось повысить голос, чтобы Авессалом его услышал посреди этого шума. — Владельцы шахт всегда могли купить новых рабов-апачей в Чиуауа. Да и сейчас, кстати, могут. — Рафи остановил фургон у кузницы и позвал: — Роджерс!

Из хибары показался крепко сбитый парень с засученными рукавами, в заляпанном кожаном фартуке поверх шерстяных штанов. Голову он повязал красной косынкой, из-под которой местами, словно кустики в прерии, торчали слипшиеся от пота каштановые волосы. На вид здоровяку было не больше двадцати.

— Пойла привез, старина?

Виски на продажу у меня нет, — покачал головой Коллинз.

— Ну хоть подковы с чушками привез?

— Подковы и железо в фургоне. Скажи Хосе, чтобы распряг лошадей и дал им зерна.

— Пусть это сделает ниггер, — буркнул подмастерье кузнеца.

— У него есть чем заняться.

Цезарь подъехал к фургону и, когда из него показалась Пандора, помог ей устроиться на лошади за ним.

— Разрази меня гром. — Седрах Роджерс сплюнул ком жевательного табака. — Мало нам тут своих дикарей, так ты еще и новых с собой привозишь. И ниггеров.

— Я скоро вернусь. Разгрузи фургон. — Рафи оседлал рослого чалого мерина, которого звали Рыжим, и тронул поводья, показав жестом Цезарю, чтобы тот ехал рядом. За ними на серой кобыле проследовал Авессалом.

— Откуда он? — спросил Авессалом, кивнув в сторону кузни, когда они удалились на достаточное расстояние.

— Родом из Англии, а сюда приехал из Австралии.

— То есть он был каторжником?

— Думаю, да, — чуть склонил голову Рафи.

— И как он сюда добрался?

— Я не спрашивал.

Авессалом посмотрел на дробилку для сырой руды, которую они проезжали.

— Мексиканцам удалось хоть что-то заработать на здешних рудниках?

— Ежегодно монетный двор в Чиуауа получал отсюда двадцать тысяч вьюков медных чушек. Вьюк весит семьдесят кило. Вот и считай.

— Почему же тогда рудники забросили? — изумился Авессалом.

Рафи тяжело вздохнул — спутник успел замучить его вопросами.

— Апачи постарались. Совсем озверели, никак их было не унять.

— А из-за чего?

— Лет тринадцать назад командир отряда охотников за скальпами втерся в доверие к старому вождю племени Красных Красок Хуану Хосе. Охотники за головами напоили индейцев, и командир пальнул в них из пушки, заряженной гвоздями и железным ломом. Я слышал, он лично поджег запал сигарой. В труху людей перемолол. — Рафи уставился куда-то промеж ушей своей лошади. — Это был не просто жестокий поступок, но еще и очень глупый. После гибели вождя власть в племени унаследовал смутьян Мангас Колорадас; ему каким-то образом удалось избежать гибели в той жуткой попойке. Я бы сказал, умнее Мангаса у апачей вождя еще не бывало. И влиятельнее тоже.

— Мангас Колорадас вроде значит Красные Рукава? — чуть нахмурившись, уточнил Авессалом.

— Именно так. Он вырезал в этих местах всех белых, чтобы больше никто не осмелился повторить фокус с попойкой.

Молва утверждала, что Красные Рукава взял себе такое имя из-за алой рубашки, которую некогда носил, но Рафи считал иначе. Всякий раз, слыша об этом вожде, он представлял рукава его рубахи красными от крови виноватых и невиновных, павших от его руки.

Рафи посмотрел на американских старателей, которые трудились в поте лица. Отовсюду слышались стук топоров и удары молотов.

— Похоже, Красные Рукава решил забыть прежние обиды, — подытожил он.

Рафи, Авессалом и Цезарь, за спиной которого ехала Пандора, следовали по уводящей вверх в горы тропинке, с которой открывался вид на шахты. В воздухе стоял аромат кедров, по дну неглубоких ущелий среди ив и сейб бежали проворные ручьи. Щебетали птицы. Рафи всегда поражало, насколько горы отличаются от оставшейся позади них равнины. Они казались раем, а долина — адом, что находился совсем рядом.

На лугу с сочной травой паслось около полусотни лошадей. В хвостах у них застрял репей, а глаза смотрели недоверчиво. Если бы к ним захотел подкрасться койот, ему вряд ли удалось бы добраться до брюха жертвы. Столь же естественно скакуны смотрелись бы и в загоне, откуда их, скорее всего, и украли.

— Своих лошадей не узнаете? — спросил Рафи, кивнув на табун.

— Не-а, — покачал головой Авессалом. — Думаю, вождь, о котором ты рассказывал, припрятал их в одном из своих красных рукавов.

Рафи представлялось очевидным, почему Красные Рукава не пожелал оставить этот край, хотя бледнолицые и опоганили оставшуюся внизу долину.

Посреди кедровой рощи виднелись сгруппированные кучкам типи, навесы и сложенные из веток шалаши. Носилась голая детвора. К небу поднимался дым и аромат жарящейся конины. Рафи кинул взгляд на Пандору, проверяя ее реакцию, но лицо девушки оставалось непроницаемым. Коллинзу подумалось, что из нее получился бы отличный игрок в покер.

Индейские женщины подозрительно косились на путников. Мужчины стояли или сидели группками и курили тонкие сигары. Судя по виду, они бездельничали и от скуки чесали языками, не обращая внимания на гостей, но детвора сбилась в стайки и молча разглядывала бледнолицых.

Цезарь повернулся, чтобы помочь Пандоре слезть с лошади, но девушка и так уже соскользнула на землю. Даже не оглянувшись, она подошла, хромая, к ближайшей группе женщин, готовивших что-то на костре. Соплеменники встретили ее так, словно девушка буквально только что отлучилась и вот теперь вернулась.

— Ты ведь не ждал от нее благодарности, Цезарь? — Рафи кинул на негра косой взгляд.

— Я это сделал не ради «спасибо», сэр.

— Может, нам следует объяснить, откуда у нас эта девушка? — спросил у Коллинза Авессалом.

— Она сама им все расскажет.

Из клубов дыма, окутывающих ближайшую к путникам группу мужчин, показался индеец. Распрямляясь, он делался все выше и выше.

— Боже всемогущий! — ахнул Авессалом. — Дав нем роста не меньше двух метров.

— Легок на помине, — протянул Рафи.

— Это Красные Рукава?

— Похоже на то.

В индейце поражало воображение буквально все, от кривых ног и мощного мускулистого торса до широчайшего лба, на котором уместились бы пять игральных карт. Нос с раздутыми ноздрями напоминал бушприт корабля, идущего под ветром с поднятыми парусами. Рот был таких размеров, что казалось, будто его обладатель способен заглотнуть целиком степного тетерева, оставив снаружи только лапы с когтями, чтобы потом поковыряться ими в зубах. Прожитые годы уже начали оставлять след на лице индейца, и Рафи решил, что исполину по меньшей мере лет шестьдесят.

— Эрмано, произнес Красные Рукава, тьенес табако?[16]

Рафи достал из кармана сплетенный в косичку табак, оторвал половину и протянул индейцу.

— И фосфорос?[17]

— Унос покос. Немного. — Рафи всегда держал в кармане несколько спичек, чтобы никто не узнал, сколько их у него на самом деле. Апачи вечно выпрашивали спички, хотя не испытывали в них никакой необходимости: они могли добыть огонь при помощи двух палочек и пучка сухой травы почти так же быстро, как благодаря спичкам.

— Тъене устед пело де буфало?[18] — спросил Рафи.

Красные Рукава на краткий миг замер, но и этого хватило, чтобы выдать его любопытство. Вождю явно хотелось узнать, зачем бледнолицему понадобилась шерсть бизона.

Выставив ладонь в знак того, чтобы Рафи оставался на месте, индеец кивнул одной из женщин, которая нырнула в типи и вскоре появилась оттуда с большим мешком, который Красные Рукава вручил Рафи.

К ним приблизился подросток лет двенадцати-тринадцати, жаждущий посмотреть на незнакомцев поближе. Из-за косматых черных волос и пончо, сделанного из мексиканского одеяла, было сложно определить его пол, но Рафи почему-то показалось, что перед ним девочка. Двигалась она с угловатой грацией. Пончо доходило ей только до колен, оставляя неприкрытыми жилистые икры, покрытые царапинами и шрамами. Будучи босой, девчушка тем не менее с легкостью ступала по земле, столь густо усеянной острыми камнями и колючками, что сама мысль о том, чтобы пройтись по ней без обуви, вызывала у Рафи содрогание.

Когда девчонка подошла совсем близко, Коллинз понял, что ее внимание привлек не он и не Авессалом с Цезарем. Она разглядывала чалого коня Рафи с таким выражением, будто собиралась заключить сделку.

— Хочешь у меня что-нибудь спереть? Даже не думай, малявка, — сердечно улыбнувшись, произнес Рафи.

Впрочем, ничего удивительного, что девчушка запала на Рыжего — чистокровного першерона на две ладони выше среднего американского скакуна и на четыре ладони выше мексиканских лошадок, на которых ездили апачи. Высокий лоб, узкая морда, широкие ноздри, темная грива и хвост — одним словом, настоящий красавец, причем Рыжий это понимал и вел себя соответственно.

Конь отличался недюжинной храбростью, сообразительностью и даже чувством юмора. При этом Рафи искренне надеялся, что никто здесь не протрубит сигнал в атаку, поскольку знал: услышав его, Рыжий сорвется с места со скоростью выпущенного из пушки ядра.

Девушка, насмотревшись на коня, перевела взгляд на Рафи. Ее огромные черные глаза светились умом и проницательностью, будто под личиной подростка находился кто-то неизмеримо старше. Коллинзу даже показалось, что она вот-вот обратится к нему голосом взрослой женщины. Девушка смотрела ему в глаза очень долго, словно желая показать, что он ее не испугал. Затем она развернулась и отошла в сторону, присоединившись к женщинам, готовившим на огне еду.

— Бес, а не девка, — покачал головой Авессалом. — Нахальная, дерзкая и с явной чертовщиной.

— Сегодня ночью будем по очереди сторожить коней. — По блеску в глазах девчонки Рафи догадался, что ей страсть как хочется заполучить Рыжего.

— Интересно, есть ли среди них те самые мерзавцы, что увели наших лошадей? — Авессалом кивнул на индейцев.

— Ты их разве не запомнил?

— Рафи, я в тот момент был слегка занят. Кроме того, отыскать индейца в толпе его соплеменников не легче, чем пытаться найти ворона посреди галдящей стаи.

— Может, мы бы их и узнали, повернись они к нам спиной и покажи задницы, — усмехнулся Цезарь.

Рафи с Авессаломом, хохоча, развернули коней и поехали прочь.

— Что в мешке, который тебе дал Красные Рукава? — поинтересовался Авессалом.

— Шерсть бизона.

— А что, тут водятся бизоны? — Авессалом был явно не прочь поохотиться.

— Нет. Шерсть, должно быть, выторговали у липан-апачей — они живут восточнее.

— А что ты собираешься с этой шерстью делать?

Рафи захотелось сказать Авессалому, что тот задает слишком много вопросов для человека, собирающегося добраться до Калифорнии живым. Однако подобная фраза прозвучала бы как совет, а советов Рафи не давал, считая их проявлением назойливости.

— Носков из нее понаделаю.

Рафи, Авессалом и Цезарь скрылись за поворотом. Они не видели, как девушка, заинтересовавшаяся конем Коллинза, обнялась с Пандорой, надолго прижав ее к себе, и не слышали, как обе плачут от радости.

ГЛАВА 6 ЧТО КОЙОТ ПРЯЧЕТ ПОД ШЛЯПОЙ

К тому моменту, когда Рафи рассчитался с кузнецом, уже наступил поздний вечер. Коллинз отсыпал Авессалому и Цезарю их долю серебряных песо, и теперь трое мужчин сидели у костра и ужинали, вычерпывая бобы с яйцами из котелков жесткими маисовыми лепешками. Закончив трапезу, Рафи покопался у себя в сумке и достал с самого дна пару чесалок для шерсти. Затем он сунул руку в мешок с шерстью бизона, с удовольствием отметив, что оттуда уже по большей части выковыряли колючки, веточки и насекомых.

Он отщипнул немного шерсти, положил ее на одну из чесалок, накрыл другой и задвигал ею из стороны в сторону, пока наконец волоски не растянулись вдоль железных зубьев. Отделив от чесалки пучок волосков, он положил его на свою расстеленную косынку, затем снова вытянул щепоть шерсти из мешка, и все повторилось.

Авессалом взял уксус с ветошью и принялся чистить ружье. Цезарь достал стопку квадратных ситцевых лоскутов, проткнутых иголкой с вдетой в нее черной ниткой. Затем он стянул с себя рубаху, на которой уже имелось немало таких же ситцевых заплат. Рафи обратил внимание, как бережно Цезарь обращается с лоскутами; это наводило на мысль, что они сделаны не из заурядного тряпья. Возможно, их нарезали Из женского платья — единственного достояния рабыни. Скорее всего, матери больше нечего было оставить сыну, когда она умирала.

Цезарь положил порванную рубаху на колено, накрыв дырку одной из ситцевых заплат. Когда он взял иглу, она буквально исчезла в его огромной лапище. Ловко перехватывая иголку, негр быстро принялся латать рубаху, аккуратно кладя стежки, похожие на следы крохотной птички.

Когда небольшая кучка обработанной шерсти выросла до внушительных размеров горки, напоминающей в отблесках пламени золотистое облачко, Рафи достал заостренную с обеих концов и очищенную от коры ивовую палку, на которую на расстоянии примерно четверти длины от одного края был насажен диск сантиметров десять в поперечнике. Смочив шерсть, Рафи намотал ее на верхний конец самодельного веретена. Затем он пристроил палку поперек бедра, уперев короткий конец в землю. Аккуратно потянув свободной рукой за шерсть, другой он покатил веретено вниз от бедра к колену, а потом в обратном направлении, снова и снова. Прядение пряжи всегда успокаивало Рафи.

— Кто тебя этому научил? — спросил Авессалом.

— Навахо.

Рафи не стал уточнять, что это была индианка навахо с бархатным голосом и год, что он провел с ней, был незабываемым. Благодаря тем дням Коллинз узнал, что такое счастье, а то до сих пор пребывал бы в неведении. Индианка постоянно пряла, даже на ходу, таская с собой маленькую коробочку начесанной шерсти. Нить будто бы вырастала из кончиков ее пальцев подобно паутине.

Она умерла у Рафи на руках где-то между восходом и закатом. Ее убила холера, которую притащили с собой старатели, ринувшиеся на Запад в поисках золота, — притащили вместе с железными печками, жерновами, фортепиано, семейными портретами и фарфором. Коллинз не стал рассказывать Авессалому, как плакал, увидев, как угас огонь жизни в ее глазах, словно кто-то задул свечу. К чему говорить, как он еще много месяцев после ее смерти лежал, завернувшись в одеяла, а слезы катились у него по щекам, пока волосы на висках не промокали насквозь. Даже сейчас, почти два года спустя, его временами охватывала тоска, дикая и необоримая, как буря в пустыне.

Она так и не открыла Рафи, как ее на самом деле зовут. Индейцы придерживались странных суеверий о сверхъестественной силе имен. Но во мраке, шепча нежности ей на ухо, он называл ее Прядильщицей Грез. Иногда, желая подразнить любимую, он обзывал ее Паучихой — так именовали волшебное создание, обучившее ее племя прясть. Всякий раз, когда она шила очередное одеяло, индианка неизменно оставляла в нем дырочку в честь Паучихи: это был символ отверстия, что есть в центре любой паутины.

Рафи все еще хранил одно из сшитых ею одеял. Отверстие в нем напоминало Коллинзу, что любимой больше нет с ним. Веретено принадлежало ей, и Рафи казалось, что оно все еще хранит тепло ее ладони.

И все же прясть Коллинза научила не она. Когда он был маленьким, они с сестрой собирали клочки шерсти бизонов, оставленные животными на кустах. Мама показала ему, как делать из них носки.

— Но ведь носки из шерсти бизона грубые и колючие, — сказал Авессалом!

— Да, есть такое.

«Грубые, зато долговечные, — подумалось Рафи. — Может, они продержатся достаточно долго, чтобы греть мне ноги, пока пуля, стрела или гремучая змея не отправят меня в те края, где в носках уже не будет надобности. Возможно, ждать осталось недолго, если учесть, с каким сбродом приходится иметь дело в этих краях».

От полной луны и высыпавших на небе звезд исходило столько света, что Рафи мог обойтись и без костра. Выше в горах мерцали огни костров апачей. Холодный ветер доносил смех индейцев; ©нерва негромкий, он внезапно сменился раскатистым хохотом.

— Как думаешь, над чем они смеются? Над нами с Цезарем? — спросил Авессалом. — Рассказывают, небось, как украли наших коней, а потом трясли задницами у нас перед носом.

— Может быть, — пожал плечами Рафи. — Апачи любят пошутить.

Около сотни человек из племен Тощего и Красных Рукавов собрались у костра Колченогого, чтобы послушать его байки. Впереди расположились воины, за ними юноши, еще осваивающие искусство владения оружием, а позади них — женщины и дети. Сестра сидела, обхватив рукой двоюродную сестру по имени Дазси — Одинокая. Девушка изо всех сил вжалась в Одинокую, словно желая наверстать упущенное за два долгих года. Целых два года она не видела Дазси, не могла дотронуться до нее! Сестра будто боялась, что ту снова похитят.

Одинокая смотрела на огонь, и Сестра видела, что она не слушает байки мужчин. Сестра рассказала Дазси, что в лагере под Ханосом нашла тела ее матери и сестры. Отец Одинокой еще несколько месяцев назад умер от укуса гремучей змеи;

Бабушка перевязала Одинокой сломанную лодыжку и пропела над искалеченной ногой заклинание. Сестра и Бабушка освободили Дазси место в своем шалаше. Сегодня, когда они будут устраиваться на ночлег, Сестра поделится с Одинокой одеялами, как когда-то в детстве.

На расчищенной площадке у костра Утренняя Звезда и Локо рассказывали в лицах историю о том, как два бледнолицых — один обычный, а другой черный — гнались за ними, чтобы вернуть украденных лошадей. Утренняя Звезда плеснул воды себе на набедренную повязку, будто он обмочился, и все засмеялись. Потом он закряхтел, изображая, как поднимает тяжелое ружье. Дальше они с Локо налетели друг на друга, размахивая воображаемым оружием, а потом в изумлении уставились на него, когда оно дало осечку. Смех сделался громче.

Затем парни принялись бегать кругами, изображая, как Авессалом с Цезарем пытались обуздать своих лошадей. Индейцы покaтывались со смеху. Дети изнемогая от хохота, висли друг на друге. Женщины хихикали, прикрывая ладошками рты.

Двоюродный Брат и Утренняя Звезда изобразили, как пытаются вскочить на лошадей, затем повалились на землю и принялись кататься в пыли. Поднявшись, они повторили попытку. Наконец, обхватив руками шеи невидимых коней, они раскачиваясь из стороны в сторону, умчались во тьму.

Когда гогот и рев стих, в центр круга вышел Колченогий. Это он сегодня пригласил всех к себе, а тем, кто дослушает все его байки до конца, индеец и его жена собирались поднести подарки. Впрочем, люди сюда пришли не ради подарков: уж больно хорошим рассказчиком был Колченогий.

— Давным-давно, — начал он, — увидел Хитрый Койот шахтеров-старателей. Они ехали на отличных лошадях и вели мулов, груженных разным добром. Койот знал о бледнолицых, и вот он придумал план.

Один из юношей подал голос, и Колченогий, прищурившись, глянул в темноту — Ты, — он кивнул на Говорливого. — Брат моей жены не смог сегодня прийти. Но он обещал поделиться табаком. Ступай в его лагерь на том конце ущелья и принеси мне табак.

Говорливый вскочил и бросился выполнять поручение. Все рассмеялись. Они знали, что брат жены Колченогого отправит мальчишку за табаком к кому-нибудь еще. Тот, другой, догадавшись о забаве, велит юноше попросить табака у третьего. Говорливый вернется только под утро, измотанный и со сбитыми ногами. Зато в следующий раз он дважды подумает, прежде чем перебивать.

— Так вот, — продолжил Колченогий, — братец Койот навалил кучу дерьма прямо у дороги, прикрыл ее шляпой и принялся ждать, когда проедут бледнолицые старатели. «Что у тебя под шляпой?» — спросили они. «Волшебная птица с пестрым опереньем, — ответил Койот. — Она может ответить на любой мой вопрос». — «А она может сказать, где сыскать денег?» — спросили бледнолицые. «Само собой», — ответил Койот. Бледнолицые попросили Койота показать им птицу. А он и говорит: «Э-э-э нет. Смотреть на птицу и разговаривать с ней может только хозяин». Призадумались бледнолицые и попросили: «Продай нам ее». А Койот им в ответ: «Не продам, уж больно она мне дорога». Тогда бледнолицые ему: «Да мы всё тебе отдадим: и лошадей, и мулов». Койот притворился, что обдумывает предложение. «Ладно, — говорит, — так уж и быть. Вот только птица у меня живет давно. Привязалась ко мне. Если вы ее заберете, а я буду рядом, она вернется ко мне». — «И что ты предлагаешь?» — спрашивают старатели. «Видите во-о-он ту далекую гору? — спрашивает Койот. — Когда я на нее заберусь и помашу вам, вы чуть-чуть приподнимите шляпу, суньте под нее руку и хватайте птицу. Да держите крепче, не то вырвется и улетит». Старатели принялись ждать, а Койот помчался прочь. Когда он помахал с вершины горы, бледнолицые сунули руки под шляпу и крепко ухватились за то, что было под ней. Так крепко, что дерьмо сквозь пальцы полезло. Ох и разозлились же бледнолицые! И даже сейчас, как видят койота, так сразу стараются его убить.

Дабы не прогневать койота и убедить его, что рассказ был вовсе не о нем, Колченогий в завершение произнес обычные слова-обманку:

— На самом деле рассказ мой был вовсе не о койоте, а о фруктах, цветах и прочих прекрасных вещах.

Когда люди стали расходиться по домам, до рассвета оставалось еще несколько часов. Сестра с Одинокой решили, как обычно, пошептаться. Сестра как раз собиралась рассказать Дазси, кто сейчас за кем ухаживает, но вдруг почувствовала легкий гул в голове. Он становился все громче и громче.

— Враги, — прошептала она и потрясла за плечо Бабушку: — Сюда идут враги.

Пригнувшись, Сестра выбралась из шалаша. За ней последовали Бабушка с Одинокой. Тлели угли догоревшего костра.

Жилища индейцев заливал звездный свет. Из соседнего типи доносился громогласный храп Лоно.

Сестра сложила ладони. Глянув на небо, она стала медленно поворачиваться. Когда лицо девочки оказалось обращенным к востоку, духи остановили ее.

Она кинулась к жилищу Текучей Воды.

— Грядет что-то очень плохое, — произнесла девушка тихо: если говорить громко, привлечешь внимание врагов.

Утренняя Звезда схватил копье и лук с колчаном.

— Вернись! — Текучая Вода протянула к мужу руки. — Зачем ты ее слушаешь! Она же ребенок.

— Она видит то, что сокрыто от нас.

Хоть Утренняя Звезда и не понимал, откуда его сестре стало известно о приближении врагов, он нисколько не удивился. Он заметил ее дикий остановившийся взгляд. Девочку била дрожь.

— Откуда они идут? — спросил Утренняя Звезда.

Сестра показала на восток, где возле валунов стояло несколько дозорных. Утренняя Звезда побежал от жилища к жилищу, поднимая мужчин. Они как раз начали выбираться из типи, когда прогремели первые выстрелы. Конники обрушились на лагерь со скал, стреляя на скаку. Кричали дети; женщины лихорадочно собирали скарб, который могли унести. Они заворачивали его в одеяла, хватали малышей и пускались наутек. Свет от горящих пристроек освещал мужчин племени Красных Рукавов. Они перемещались перебежками от укрытия к укрытию. Чтобы прикрывать спасающихся женщин и детей, они обрушили на врагов дождь стрел.

Сестра как раз собирала кувшины с водой, когда услышала топот копыт и увидела, что на нее летит всадник. Утренняя Звезда развернулся и вскинул лук, проследив взглядом, куда несется лошадь. Он выпустил стрелу, и всадник, дернувшись, выпал из седла, после чего лошадь пронеслась мимо, волоча за собой тело: нога убитого застряла в стремени.

Сестра увидела, как Бабушка и Текучая Вода исчезли в темноте. Они направлялись в сторону лощины. Потом она заметила, что Одинокая, хромая, бредет куда-то среди царящего вокруг нее хаоса. Сестра обхватила девушку за талию и помогла спуститься вниз по склону. Там, укрывшись среди зарослей кустарника, они затаились и стали ждать.

Рафи проснулся от звуков пальбы. Он вслушивался, пока не понял, что выстрелы доносятся со стороны лагеря апачей в горах.

— Как думаешь, что там случилось? — спросил Авессалом.

— Перепились на празднестве тисвина и распоясались. — Рафи снова завернулся в одеяла и поправил седло под головой. — Обычно этим все и заканчивается.

— Что такое тисвин?

— Жуткое пойло, которое они делают из кукурузы.

Цезарь тем временем молча взял свой старый кремневый пистолет и пошел прочь.

— На этот раз Пандоре не поможешь! — крикнул ему вслед Авессалом.

— Но попробовать-то можно.

Это было утверждение, а не вопрос.

Цезарь отвязал свою лошадь, вскочил на нее и двинулся по тропе, забирающей вверх, в горы. Не доехав до лагеря, он спешился и пополз вперед. Среди горящих жилищ ходили люди. Когда Цезарь увидел, что это не апачи, он вышел к ним.

Охотники за скальпами были так заняты разграблением лагеря, что не обратили на чернокожего внимания. Один из охотников склонился с ножом над телом. Взрезав по кругу кожу на голове трупа, мужчина уперся ногой в шею мертвеца, схватил его за волосы и резко дернул. Скальп отошел от черепа с жутким хлюпающим звуком. В свете горящих хижин Цезарь узнал человека со скальпом в руке. Им оказался Седрах Роджерс, подмастерье кузнеца.

— А ты, черт подери, кто такой? — раздался голос за спиной Цезаря, заставив его подпрыгнуть от неожиданности.

Цезарь поднял руки в знак того, что не замышляет ничего дурного.

— Повернись. Медленно.

Негр подчинился. Перед ним стоял плюгавый мужчина, глаза которого скрывала тень широкополой шляпы. Коротышка держал в руках взведенное кремневое ружье, дуло которого смотрело Цезарю в грудь.

— Чё ты здесь забыл, ниггер?

Говор, выдающий выходца из Северной Каролины, пробудил в Цезаре старый иррациональный страх.

У него тотчас же проснулись детские воспоминания о мужчинах, говоривших с точно таким же акцентом, о заходящихся лаем ищейках, о топоте копыт и грохоте мушкетных выстрелов, разрывающих ночь. Акцент напомнил ему о пламени факелов и белых мужчинах, хохочущих над обезображенным трупом человека, которого Цезарь называл отцом. Перед глазами негра встал образ плачущей матери.

— Пришел посмотреть, чего это тут стреляют, масса.

— Нечего совать нос не в свое дело. — Джон Глэнтон придирчиво оглядел широкоплечего негра ростом метр девяносто и его бугрящиеся от мышц руки, после чего кивнул на оскальпированный труп: — Команч из нашего отряда сыграл в ящик. Нам не хватает одного человека. Хочешь подзаработать?

— Конечно, — кивнул Цезарь. — Я еду в Калифорнию со своим масса.

Глэнтон опустил приклад ружья на землю, прикрыл ладонями дуло и задумчиво оперся на них подбородком. Цезарю подумалось: если ружье сейчас выстрелит, вышибив недомерку мозги, это станет благом для всего человечества.

Глэнтон окинул взглядом горящий лагерь. Трупов апачей нигде не было видно.

— Мы гнались за краснозадыми через кустарник, как за стаей куропаток, — бросил он раздраженным тоном. — Думали взять их тепленькими, перебить во сне. Но их что-то напугало, и пришлось пускаться за ними в погоню.

Цезарь не счел нужным выразить сочувствие Глэнтону, сокрушавшемуся из-за неудачи. Коснувшись двумя пальцами шляпы, негр развернулся и отправился за лошадью.

«Интересно, — подумал он, — куда скрылась Пандора со своим племенем?» Цезарь вообразил, как индейцы прячутся в горах во мраке холодной ночи. Ему было легко представить, что они сейчас чувствуют. Негр неслышно прошептал молитву, попросив Всевышнего ниспослать апачам безопасное убежище, пусть они и язычники. Однако здесь безопасные убежища, похоже, являлись такой же редкостью, как и в тех краях, откуда Цезарь был родом.

ГЛАВА 7 ЕЕ БУДУЩЕЕ ПРЕДСКАЖУТ КАРТЫ

Когда Рафи приехал на прииски Санта-Риты в следующий раз, он был один. Почти три месяца назад, в начале ноября, Авессалом с Цезарем отправились в Калифорнию. Рафи гадал, успеют ли приятели перебраться через горы до снега. О том, что их могли съесть спутники, как это однажды случилось с бедолагами из партии Джорджа Доннера[19], ему не хотелось думать.

Здесь, в высокогорье юго-западного Нью-Мексико, из-за обильных снегопадов пришлось прекратить демаркацию новой границы с Мексикой. У большой просторной палатки представителя Пограничной комиссии Соединенных Штатов Джона Кремони[20] выросли сугробы высотой почти с метр. Внутри нее Рафи пристроился с вязаньем на пустом бочонке из-под пороха. Вместе с ним у печки грелись два мастифа, сам Кремони и его помощник Хосе Вальдес.

На переговоры с американцами из Пограничной комиссии съехались сотни индейцев. Воины горделиво прохаживались с видом полноправных хозяев, но Джон Кремони надеялся, что все пройдет гладко, полагаясь на расположение вождя Красные Рукава. Также Кремони рассчитывал на помощь Всевышнего, Хосе, мастифов, четырех шестизарядных револьверов, нарезной винтовки системы Уитни с капсюльным замком, двуствольного ружья, мачете, двух финок и магазинной винтовки Дженнингса-Смита калибра 13,7 мм, выданной правительством США. По прикидкам Кремони, они с Хосе могли сделать двадцать восемь выстрелов без перезарядки.

Рафи с большим интересом осмотрел новенькое оружие Дженнингса-Смита.

— Значит, власти наконец закупили магазинные винтовки, — произнес он. — Но зачем вы заделали казенник? Из многозарядной винтовки сделали однозарядную, да и заряжать ее теперь надо с дула.

— Все из-за чертовых бюрократов, — проворчал Кремони. — К этой винтовке нужен новомодный магазин, а мощность патронов в нем курам на смех. Правительство уверяет, что винтовка зверь, а по мне, так обычная пукалка. Зато, если зарядить ее с дула, я за триста метров ворону убью. Пусть и один выстрел, но такой, как надо.

Рафи прислонил винтовку к столбу в центре палатки, подпирающему потолок, и пригнулся, чтобы не задеть свисающие патронташи и пороховницы.

— Недавно тут проезжал майор Хайнцельман, — сообщил Кремони. — Рассказал, что индейцы юма убили некоего Глэн-тона.

— Джона Глэнтона?

— Да. Кто он?

— Охотник за скальпами.

— Занятно, — хмыкнул Кремони, — Я слышал, этот Глэнтон контролировал одну паромную переправу через Колорадо. Золотая лихорадка, старатели так и прут. Переправлять их через реку дело очень выгодное. А индейцы тоже промышляли перевозками. Вот Глэнтону и не понравилась конкуренция.

Не удивлюсь, если он получал награду от мексиканских властей за скальпы юма, — фыркнул Рафи.

Одним словом, индейцы явились в лагерь Глэнтона без оружия. Они принесли с собой хворост для костра и сложили его так, чтобы толстые ветки торчали наружу из центра кострища. Потом они сели и стали трепаться и выпивать. Когда ветки прогорели и сделались короче, индейцы похватали головни и напали на Глэнтона и его людей. От огня дерево стало тверже, получилось отличное оружие.

Рафи выслушал рассказ с известной долей скептицизма. Он сильно сомневался, что такого злодея, как Глэнтон, настолько легко обвести вокруг пальца и убить.

Шерсть на загривках псов вздыбилась. Хосе опустил руки на карабин, лежавший у него на коленях. Рафи потянулся за пистолетом. Джон Кремони раскурил трубку и устроился поудобнее на складном стуле.

— С месяц назад я едва успел поставить палатку, как ко мне заявилась толпа апачей с гнусными рожами. Табака им, видите ли, захотелось. С тех пор они тут и шляются.

— Они за вами наблюдают оттуда. — Рафи кивнул на покрытые лесом утесы ближайшей горной гряды.

— Они у нас побираются, но мне кажется, что приходят они сюда не ради этого, — заметил Джон.

— Это разведчики, — кивнул Рафи. — Им интересно знать, сколько здесь оружия, людей, лошадей, припасов. Смотрят, как тут с дисциплиной, боевым духом, сколько добычи можно взять в случае налета. К чему им напрасно рисковать? Так что всякий раз, когда вы чешете задницу, будьте уверены, они вскорости узнают и об этом.

— Я так и думал.

— Абла дель диабло, — процедил сквозь зубы Хосе Вальдес. — Легок на помине.

Темные пальцы, каждый размером с колышек для палатки, отвели в сторону полог палатки. Вошел Красные Рукава с пятью-шестью другими апачами. Их сопровождали несколько индейцев навахо. Рафи стало интересно, что они тут делают.

Мастифы глухо зарычали дуэтом, но замолчали, как только Кремони прикрикнул на них. Рафи не заметил у апачей оружия и хмыкнул. Спрятать его среди одежды они явно не могли. Несмотря на снег, все индейцы, за исключением Красных Рукавов, красовались в набедренных повязках и высоких мокасинах; головы они повязали традиционными лентами. Некоторые, в основном для украшения, а не из желания согреться, накинули на плечи хлопковые мексиканские одеяла, а кое-кто повязал их вокруг пояса.

Красные Рукава нарядился в форму офицера армии США. За два дня, что минули с тех пор, как председатель Пограничной комиссии поднес ее в дар индейцу, вождь успел внести в наряд кое-какие коррективы. Рафи понимал, почему он срезал носы черных кожаных ботинок: заскорузлые пальцы индейца далеко выступали из получившихся отверстий. Иного способа надеть обувь у него просто не было. Один отороченный золотыми кистями эполет свисал на ремешке с шеи вождя. Второй был пришит сзади мундира, где и болтался, словно куцый хвост. Один из индейцев вместо серег вставил в уши пару латунных пуговиц с мундира — по всей вероятности, Красные Рукава проиграл их в карты. Еще один индеец щеголял в некогда белом парусиновом плечевом ремне, который пересекал его голую грудь. Новый хозяин уже успел развесить на ремне целое сонмище разных амулетов и мешочков.

Красные Рукава растянул губы в улыбке и протянул Кре-мони правую руку. Тот подался вперед, и его ладонь утонула в лапище вождя. Затем Джон по очереди назвал гостей:

— С Красными Рукавами вы знакомы. Позвольте представить вам Дельгадито, Тощего, вождя племени из Теплых Ключей. — Затем он показал рукой на трех индейцев-навахо: — Этих я не знаю, а вон тот широкоплечий увалень у самого входа — Кочис, вождь чирикауа, которые живут к западу отсюда.

Рафи доводилось слышать о Кочисе. Даже ненавистники апачей признавали, что Кочис весьма хорош собой, и они не лгали.

— Говорят, свои называют его Чейсом, — сообщил Кремони. — Тот, что пониже и похож на него, приходится ему братом.

Кочис повернулся лицом к Рафи. Черные глаза вождя лучились светом, но при этом были совершенно непроницаемы. Когда на Коллинза смотрели апачи, он вечно чувствовал себя не в своей тарелке. Их глаза — глубоко посаженные, темные, как мрак, клубящийся на дне колодца, — сильно выделялись на скуластых лицах. Казалось, от их взгляда ничего не утаишь, они заметят все, но никогда не выдадут чувств их обладателя. Кочис оказался выше ростом и лучше сложен, чем большинство индейцев. Если взгляд Красных Рукавов был хитрым, то у Кочиса в глазах светилась мудрость, и Рафи отдал этому должное.

«Если бы можно было выбирать Себе врагов, — подумал он, — эти двое индейцев могли бы стать достойными кандидатами». Коллинз сильно сомневался, что правительству удастся долго пользоваться плодами дружбы с апачами. Роль врагов им подходила куда как больше.

Рафи снова принялся за вязанье.

— Что ты делаешь? — спросил Красные Рукава.

— Носок вяжу.

— Что такое «носок»?

Рафи уперся мыском одного сапога в пятку другого и стянул его, после чего выставил вперед ногу в толстом носке из бизоньей шерсти, который уже успел связать. Красные Рукава отогнул носок с лодыжки Рафи и ощупал материал. Затем индеец облапил ступню Коллинза, будто желая убедиться, что у американца на ноге пять пальцев, как и у всех нормальных людей. От носка по палатке потянулся не самый приятный запах, и Рафи, смутившись, поспешно натянул сапог обратно.

— Пата Пелуда, — провозгласил Красные Рукава и положил ладонь Рафи на плечо, будто посвящая американца в рыцари. Коллинз знал, что теперь любой апач будет кричать ему «Пата Пелуда» — Волосатая Нога, — если окажется в пределах слышимости. Впрочем, такого Коллинз искренне надеялся избежать.

Красные Рукава хотел кое-что обсудить с Кремони. Поскольку вождь не владел английским, на помощь пришел Хосе Вальдес, взявшийся переводить.

— Мы хотим, чтобы ты объяснил нам, какие слова твой натан, твой вождь, скажет завтра на совете.

— Мне это не составит никакого труда. Он вас пригласит в Вашингтон на встречу с нашим Великим Отцом. Попросит вас прекратить набеги и жить в мире. Посоветует возделывать землю и выращивать собственных лошадей и мулов, вместо того чтобы воровать их у мексиканцев.

Потрескивание дров в печке и глухое рычание псов лишь подчеркивали воцарившуюся в палатке тишину, когда Красные Рукава принялся обдумывать услышанное.

— Я слишком стар, чтобы растить кукурузу, — наконец заявил он. — Если молодежь хочет копаться в земле — пусть так, это им решать. Что же до убийства мексиканцев… Вы предлагаете нам сидеть сложа руки, пока они убивают наших женщин и детей, как было под Ханосом?

— Некогда мы тоже враждовали с мексиканцами, но теперь они наши друзья, — возразил Кремони. — Вы тоже можете стать их друзьями.

— Американцы отважны и умны, — ответил Красные Рукава. — Я хочу дружбы с ними. С мексиканцами — никогда. — Он резко развернулся и, пригнувшись перед пологом, вышел из палатки. За ним последовали остальные. Хотя индейцы скрылись из виду, в палатке все еще ощущалось их незримое присутствие.

— Ну что ж, — с довольным видом промолвил Кремони. — Коли Красные Рукава на нашей стороне, проблемы с кражей лошадей и засадами можно считать решенными. Уж кто-кто, а он точно сумеет обуздать горячие головы. Вы полагаете, я не прав? — спросил он, увидев выражение лица Рафи.

— У апачей каждый сам за себя. Красные Рукава может лишь попытаться повлиять на других.

А еще Рафи хотелось выразить сомнение в том, что Красные Рукава, несмотря на его заверения, мечтает о союзе с американцами, однако Коллинз решил попридержать язык за зубами, пока не узнает больше о тех навахо, что были с апачами.

Сестра не сомневалась, что чалый Волосатой Ноги непременно победит, хотя конь повернулся мордой совсем в другую сторону, а Волосатая Нога небрежно перекинул ногу через луку седла. Казалось, всадник с конем задремали под гул голосов тех, кто делал ставки, но Сестра видела, как чалый прядает ушами и как подергиваются у скакуна мышцы на плечах и лопатках.

Говорливый и Мухи-в-Похлебке, двигаясь бочком, устроились рядом с Сестрой. Говорливый устремил взгляд вперед, будто не замечая девушку.

— Как думаешь, какая лошадь выиграет? — негромко спросил он.

— Рыжий. Конь Волосатой Ноги.

— Только если финишную линию проведут прямо у него под носом, — презрительно фыркнул Мухи-в-Похлебке.

Говорливый чуть повернул голову к Сестре, чтобы та увидела тень улыбки на его лице. Он поставил на чалого.

Солдат поднял над головой пистолет. Волосатая Нога продолжал неподвижно сидеть с закрытыми глазами. Сестра ощутила беспокойство. Она поставила на чалого новые мокасины. Это была первая обувь, которую она сделала сама, и ей очень не хотелось ее проиграть.

Когда грохнул выстрел, Волосатая Нога в один миг сунул ноги в стремена и вжал пятки в бока коня. Здоровенный чалый пришел в движение. Продолжая разворачиваться, он чуть присел на задние ноги и, оттолкнувшись от земли, взмыл в воздух. Сердце замерло у Сестры в груди. Рыжий несся с такой головокружительной скоростью, что казалось, будто другие лошади, принимающие участие в скачках, просто стоят на месте. Сестра просто влюбилась в этого скакуна.

Девушка не пошла на соревнования по бегу и борьбе, в которых принимали участие приехавшие на переговоры апачи, мексиканцы и американцы. Когда Волосатая Нога повел своего исполинского рыжего коня прочь, Сестра поняла, что бледнолицый направляется в свой лагерь у подножия холма возле реки.

Она миновала поселение бледнолицых, пройдя мимо гниющих балок и сломанной техники. Ее народ называл шахты Санта-Риты Местом Плачущих, поскольку мексиканцы на протяжении многих поколений заставляли там работать пленных апачей. Земля впитала их слезы, а скалы — крики боли и скорби. Порой, когда в горах завывал ветер, индейцы до сих пор слышали в нем вопли несчастных.

Старатели оставили после себя груды щебня. Они вытоптали траву, вырубили деревья. Больше всего Сестру ужасали дробилки руды. Мул бесконечно ходил по кругу, толкая длинный шест, прикрепленный к сбруе. Тяжелый камень, подвешенный к другому концу шеста, дробил кости земли, превращая их в пыль и одновременно издавая столь жуткий треск и скрип, что кожа на руках девушки покрывалась мурашками. Эти кошмарные звуки словно воплощали в себе необоримое желание бледнолицых вечно что-то копать, пилить, забивать, рубить и строить.

Стояла зима, время Призрачного Лица. Люди благоразумные зимой позволяют себе больше отдыхать. Студеными вечерами благоразумные люди собираются и танцуют, но у бледнолицых нет женщин, и потому им не с кем танцевать. Зимой благоразумные люди рассказывают друг другу байки о Старине Змее, о Медведе Безобразная Задница, о Хитреце Койоте, но здесь у бледнолицых людей нет детей, и некому слушать сказания. Может, у белых вообще нет сказаний? Да если б даже и были, что могут поведать такие люди?

Сестра пробралась сквозь заросли кактусов и низкорослых кедров, росших среди валунов на склоне холма. Добравшись до выступа, с которого раскинувшийся внизу луг был виден как на ладони, она подкралась к большой скале у обрыва, что вел к долине. В солнечном свете шкура чалого коня, стоявшего на лугу, сияла, как новенький медяк.

Сестра окинула пристальным взглядом деревья, кусты и валуны, прикидывая, где лучше укрыться и как ловчее подобраться к красавцу. Она почувствовала укол совести — ведь она собиралась увести коня у того, кто вернул ей двоюродную сестру. Одинокая говорила, что Волосатая Нога не такой, как остальные бледнолицые. Он умный. Он держит слово.

Но ведь это не просто конь!

Девушка представила, как верхом на этом чалом отправится с братом в Мексику — в набег за лошадьми. Она представила, как ощущает кожей ног перекатывающиеся мышцы коня, как мелькает под копытами земля, как скакун уносит ее от врагов-преследователей.

— Угаш, — раздался голос позади нее. — Уходи.

От неожиданности девушка подпрыгнула. Камни у нее под ногами посыпались градом, и Сестра замахала руками, силясь вернуть потерянное равновесие. Она едва не сорвалась, но ее удержала крепкая рука, ухватившая за тунику. Девушка обернулась, рассчитывая увидеть перед собой Говорливого, Большеухого, Крадущего Любовь или Мух-в-Похлебке. Вместо этого ее встретил взгляд спокойных зеленых глаз Волосатой Ноги.

— Угаш, — повторил он.

Сестра одернула кожаную тунику и вскинула подбородок. Прошмыгнув мимо бледнолицего, она пошла прочь, стараясь не поскользнуться и не упасть, чтобы сохранить хоть какие-то остатки достоинства. Ей хотелось обернуться и попросить на испанском разрешения прокатиться на чалом, но не хватало знания нужных слов. Да и ни к чему это.

Волосатая Нога ей все равно не разрешит. Разве что станет кидаться в нее камнями, как другие бледнолицые.

Сестра не спеша подошла к юношам, собиравшимся состязаться в стрельбе из лука, и кожей почувствовала взгляды присутствующих, устремленные к ней. Ее тянуло отступить и встать с женщинами и девочками, но пути назад не было. Говорливый и его друзья жгли ее испепеляющими взглядами. Она опять хочет их опозорить. Говорливый уже собирался оттолкнуть ее, как юноша постарше из племени Красных Рукавов с важным видом направился к девушке. Соплеменники не напрасно прозвали его Сердитым.

— Угаш! — закричал он Сестре. — Прочь отсюда!

Говорливый с друзьями тут же дружно загородили девушку.

Пусть они считали Сестру страшной надоедой, но она все же была из их племени. Сердитый проиграл молчаливую дуэль взглядов и, задрав нос, отошел.

Волосатая Нога пригвоздил к дереву, отстоявшему от соревнующихся на пятьдесят шагов, игральную карту. Сестра дождалась, когда все юноши отстреляются и заберут свои стрелы. Затем она подошла к Волосатой Ноге с таким видом, будто никогда его прежде не встречала.

— Пор фавор[21]. — Она протянула к нему руку.

Он вручил ей колоду и принялся смотреть, как девушка ее тасует. Карты позволяли ей прочувствовать всю суть странно пахнущего бледнолицего мужчины, которому принадлежала колода. Волосы на затылке у девушки зашевелились: она ощутила, как от пальцев по рукам пробежала сила духов. Мышцы покалывало — такое бывает, когда стукнешься локтем о скалу.

Она вытащила карту, на которой было изображено пять черных наконечников стрел: один в середине и еще четыре по сторонам света. Девушка подняла глаза на Волосатую Ногу. В ее взгляде читалась скорее не просьба, а предложение стать соучастником задуманного ею действа. С важным видом бледнолицый кивнул.

Отделив от ствола дерева измочаленную карту, Сестра заменила ее новой и направилась обратно к юношам, но не остановилась, а проследовала дальше, отойдя от дерева еще на двадцать шагов. Любой из парней мог попасть в карту с такого расстояния, но им просто не пришло в голову отойти подальше. Они наверняка разозлятся на нее за это представление. Ну и пусть. Они и так вечно на нее злятся.

Стрела девушки впилась в изображение наконечника в середине карты. Следующими четырьмя стрелами Сестра поразила остальные пики по углам, начав с западного и закончив восточным. Когда она опустила лук, бледнолицые стали хлопать, крича от восхищения, и девушка подняла на них изумленный взгляд. Попасть в карту было проще простого, из-за чего поднимать такой шум? Но мексиканцы и американцы уже столпились вокруг нее.

— Муй лозана![22] — Какой-то мексиканец протянул руку и потрепал ее по плечу.

— Эрес лозана! [23] — закричал еще один.

— Лозана, лозана, — принялись скандировать остальные.

Сестра протолкалась через толпу и присоединилась к женщинам и девушкам, наблюдавшим за состязанием.

— Теперь у тебя есть мексиканское имя, — сказала Текучая Вода. — Что оно означает, Бабушка?

Бабушка наверняка должна была знать: в юности она попала в плен к мексиканцам и провела там три года, пока не сбежала.

— Лозана означает «бойкая» или «полная сил». — Бабушка отвела край одеяла, в которое куталась, и прикрыла им девушку, чтобы согреть ее. — Хорошее имя.

Сестра едва слышно повторила услышанное от мексиканцев слово, произнеся его на свой манер: Лозен.

Называть человека его настоящим именем при жизни считалось проявлением неуважения, а после смерти грозило опасностью. Ну а это имя, Лозен, она сможет использовать, не опасаясь последствий.

Рафи краешком глаза следил за девушкой. Мексиканцы были правы: она очень бойкая. А еще — наглая ворюга, прекрасно разбирающаяся в лошадях. Молодую особу рядом с ней он не разглядел: ее лицо скрывало одеяло. Но Коллинзу показалось, что это Пандора.

Джон Кремони подошел к Рафи и, встав рядом, принялся наблюдать за состязаниями.

— Дела идут неплохо. Вы согласны?

— Пока да.

Кремони указал на группу мужчин, проследовавших мимо них. Они были в набедренных повязках, свободных хлопковых рубахах и мокасинах, а голову повязали матерчатыми лентами. Длинные волосы они носили завязанными в узел на затылке:

— Что-то я незнаком с этими апачами, — сказал Кремони.

— Неудивительно. Это навахо.

— До земли навахо отсюда больше трехсот километров на северо-запад. Что их сюда занесло?

— Их пригласил Красные Рукава. Он женился на одной из дочерей вождя навахо. — Рафи не стал уточнять, что его знание языка навахо не ограничивается десятком слов. — Красные Рукава отправил к навахо гонцов с наказом передать, что у нас есть сильные лошади, мулы и прочее добро. Похоже, вождь апачей собирает союзников, чтобы наконец избавиться от проклятых надоедливых бледнолицых.

— Но мы же договорились хранить мир.

— Они прикидывали, насколько тут крепка оборона, — пожал плечами Рафи. — Обсуждали, стоит ли ударить в лоб или ограничиться мелкими набегами и рейдами из засады.

— Черт бы меня подрал.

— Но у меня для вас хорошие новости. Индейцы решили, что в лоб они нас не возьмут, а ради мелких набегов тащиться сюда за сотни километров не имеет смысла.

Пока они брели к палатке Джона Кремони, к ним, пошатываясь, направился подмастерье кузнеца Роджерс. На ходу он приобнимал за плечо молодого худого парня, который улыбался от уха до уха. Сразу было видно, что оба успели изрядно заложить за воротник.

— Гляньте, чего у нас есть. — Худой парень раскрыл ладонь и покатал по ней заскорузлым пальцем небольшой, размером с зуб, слиток золота. — В воде нашел. Вон тама. — Он показал на каньон, образованный речкой, протекающей неподалеку от деревни Красных Рукавов.

«Красные Рукава считает, что бледнолицые доставляют ему хлопоты? Что ж, теперь за его племя возьмутся всерьез», — подумал Рафи.

В сумерках Лозен отправилась на речку с большим оплетенным кувшином за спиной. Она чуть не споткнулась о молодого бледнолицего, который лежал неподалеку от журчащей воды. Это был ученик того, кто работал с огнем и железом.

Для отдыха он выбрал неправильное место — слишком близко к деревне Красных Рукавов. Лозен опустила кувшин на землю. Присев рядом с парнем на корточки, она ощутила запах виски. Отведя в сторону край его грязного шерстяного сюртука, она взялась за торчащую рукоятку пистолета, вытянула его у парня из-за ремня и сунула себе за пояс. Затем она вытащила у бледнолицего из ножен огромный нож и приладила рядом с пистолетом.

Дальше Лозен расстегнула металлическую застежку на патронташе и стала прикидывать, как снять его с талии парня. Не придумав ничего дельного, она схватилась руками за патронташ, уперлась ногой в лежащего бледнолицего и резко рванула. Патронташ оказался у нее в руках, а подмастерье кузнеца перекатился несколько раз по земле. Он недовольно заворчал и перестал храпеть, но при этом не проснулся.

Лозен перекинула патронташ через плечо, подхватила кувшин и неспешно направилась дальше. Подойдя к реке, она положила кувшин на камни, повернув его горлом против течения. Пока сосуд наполнялся, она развязала небольшой кожаный мешочек, висевший на патронташе. Внутри лежали камешки с какими-то желтыми вкраплениями. Лозен высыпала содержимое мешочка в реку.

Девушка проводила взглядом камешки, которые подхватило и понесло прочь течение. Они поблескивали, словно светлячки.

ГЛАВА 8 ВАШИНГТОН ГОВОРИТ

Пока Тощий дожидался своей очереди сыграть в чанки, он шептал заговор:

Духи гор, именовавшиеся Гаан, научили предков Тощего играть в чанки, растолковав священный смысл игры. Ни одной из женщин не дозволялось даже близко подойти к полю, на котором мужчины с утра до вечера состязались в чанки. Тот факт, что игру ниспослали им высшие силы, ничуть не мешал мужчинам смеяться и шутить. Пока Тощий бормотал слова заговора, кое-кто из индейцев посмеивался над тем, что он все время на ногах и не может сесть.

После торжественных переговоров с бледнолицыми искушение увести лошадей и екот у старателей Санта-Риты стало необоримым. Тощий, Утренняя Звезда, Локо и еще тридцать человек угнали полсотни коров, Волосатая Нога, Джон Кре-мони и двадцать солдат бросились в погоню.

Тощий, будучи уверен, что с такого расстояния его не достать из ружья, встал к преследователям спиной, задрал набедренную повязку и, желая позлить солдат, стал хлопать себя по заду. Кремони вручил Волосатой Ноге свою новую винтовку, и его выстрел вспахал на ягодице Тощего длинную борозду. Индейцы и солдаты разом бросили стрелять: они хохотали, как койоты, пока Тощий мчался вверх по склону горы, прижимая ладони к ране. Что еще хуже, солдатам удалось отбить весь скот.

Красные Рукава держал стоймя на ладони длинный шест, придерживая его другой рукой, чтобы не упал. Тем же самым был занят и Локо. Они ждали, когда Колченогий докатит ивовый обруч до просвета в полосе сена, сваленного на северной оконечности игрового поля. Взмахнув рукой, Колченогий выпустил обруч из пальцев. Тот покатился по сосновым иголкам, специально насыпанным для того, чтобы поверхность была скользкой. Локо и Красные Рукава опустили шесты и бросились в погоню за обручем. Когда тот вошел в просвет в груде сена, они швырнули шесты так, чтобы они оказались под обручем в тот момент, когда он упадет. Затем все собрались вокруг лежавших на земле шестов с обручем и Колченогий приступил к подсчету очков, что было делом на редкость мудреным и сложным.

— Вон опять твой конь, — сказал Зевающий.

Утренняя Звезда повернулся и увидел, как к нему легким галопом приближается его скакун. Саврасый жеребец смотрел на хозяина невинным взглядом, будто желая сказать: «Чего удивляешься? Ты же сам меня позвал!»

— Опять мальчишки от дел отлынивают, — проворчал Зевающий. — Дуются в карты дни напролет вместо того, чтобы за лошадьми следить, вот они и убегают.

— Койот запросто обрывает привязь, — отозвался Утренняя Звезда, — Сестра своими глазами видела. А если его стреножить, он перегрызает веревки.

— Не зря ты его Койотом прозвал, — кивнул Колченогий. — Характер у него точно такой же. Вчера приперся в лагерь к моей жене и сожрал лепешки, которые она напекла.

У коня, которого Утренняя Звезда увел у двух друзей Волосатой Ноги, были жуликоватые, проказливые глаза и острая изящная морда. Его копыта выглядели слишком большими на фоне длинных гибких ног, из-за чего Койот двигался неуклюжей шаркающей походкой. Но когда он пускался в галоп, словно летя над землей, все менялось. Окрасом он тоже напоминал койота: сам желтоватый, а грива с хвостом, равно как и полоса вдоль спины, темно-коричневого цвета. Как и братец Койот, конь обожал женский пол, и ни одна кобыла не оставляла его равнодушным. Судя по поведению. Койот слушался Утреннюю Звезду исключительно потому, что это его забавляло.

Колченогий объявил, что Локо выиграл, и Красные Рукава, стянув с себя синий мундир, отдал его победителю. Вождь до этого уже успел проиграть последние две пуговицы, так что Локо при всем желании не мог застегнуть форму, и она свободно болталась на нем, частично прикрывая полами набедренную повязку. Поскольку несколько дней назад бледнолицые осыпали подарками воинов Красных Красок, новые одеяла и отрезы ситца, зеркала, ножи и рубахи то и дело меняли хозяев, переходя от проигравших к выигравшим в чанки. От некогда роскошного парадного мундира у Красных Рукавов теперь остался лишь эполет с золотой бахромой, болтающийся сзади на поясе.

Красные Рукава снова взял в руки шест, рассчитывая отыграться; но Зевающий встал на цыпочки, чтобы дотянуться до уха вождя, и что-то зашептал. Красные Рукава посмотрел на солнце, садящееся за вершину горы на западе, затем кинул преисполненный печали взгляд на мундир, рукава которого в этот момент закатывал Локо — иначе обшлага закрывали ему кончики пальцев.

Вождь тяжел© вздохнул. Зевающий говорил дело. Сегодня вечером на совете надо обсудить набег на Сонору, чтобы отомстить за убийство женщин и детей под Ханосом. К тому моменту, когда апачи покончат с трапезой, которую сейчас готовили жены Красных Рукавов, и рассядутся у костра, уже наступит поздний вечер.

Все знали, что Зевающий ждет не дождется, когда наступит время мести. Красные Рукава отправил его к союзникам с приглашением принять участие в совете. Позвали даже тех, кто не был членом племени Красных Красок. Зевающий пересек новую воображаемую линию, которую прочертили белые между землей апачей и Мексикой, и забрался высоко в горы, где жило племя Длинношеего. Потом он съездил к племени Чейса, что жило среди скал и призрачных утесов-колонн на западной стороне перевала Сомнений. Он навестил народ Тощего в Теплых Ключах. И куца бы Зевающий ни приезжал, он говорил лишь о мести.

Он женился на Алопэ в семнадцать — раньше, чем обзаводилось семьей подавляющее большинство. Он любил супругу и трех малюток-дочерей со всей горячностью юности. От резни под Ханосом больше всего пострадал именно он, и Красные Рукава решил, что именно Зевающий возглавит набег: благодаря неукротимой жажде мести он станет превосходным командиром. Эта жажда с лихвой перекрывала и его молодость, и неопытность, и нехватку мудрости, отличающей настоящего лидера. Правда, теперь вождю осталось убедить других воинов согласиться с его решением, но за тридцать лет, что Красные Рукава возглавлял племя, его приказы оспаривались редко: хватило бы пальцев одной руки, чтобы их перечесть, да и те не все оказались бы загнутыми.

Сперва Чейс должен был воскурить табак, по очереди повернувшись на все четыре священные стороны света — именно ему Красные Рукава оказал честь начать совет. Чейс потер кисет, зажав его между пальцами в знак того, что он пуст, и повернулся к своему младшему брату Койюндадо, сидевшему среди воинов чуть в стороне от него. По-испански его имя означало «привязанный к ярму», но индейцы, именуя подобным образом брата Чейса, имели в виду самого быка.

И Чейс, и его брат выделялись недюжинной физической силой, однако она у них была очень разной. Чейса отличала гибкость; его мощь казалась столь естественной, что практически не ощущалась. Чейс напоминал дуб, готовый выдержать любые удары жизни. Койюндадо был коренастым и более приземистым, чем старший брат. Над ответом на любой вопрос Бык размышлял дольше других, отчего прослыл тугодумом. И все же Чейс прислушивался к советам Койюндадо и редко куда-нибудь ходил без него.

Бык сунул пальцы в отворот мокасина и достал припрятанный там мешочек. Прежде чем открыть его, он ощупал содержимое. Изумление и досада промелькнули у него в глазах, исчезнув так быстро, что их заметили лишь те, кто хорошо знал Койюндадо. Выражение лица Чейса, внимательно следившего за братом, продолжало оставаться бесстрастным.

Все остальные терпеливо ждали. Бык обхватил мешочек толстыми пальцами, желая прикрыть странную угловатую выпуклость, явно не имеющую никакого отношения к табаку, после чего сунул в кисет другую руку. Пошевелив ею, он извлек щепоть табака. Убрав мешочек обратно в отворот мокасина, Бык насыпал табак на лист сумаха и свернул самокрутку.

Затем Койюндадо протянул ее Чейсу, который с торжественным видом принял самокрутку из рук брата. Никто из присутствующих даже не подал виду, что понял причину заминки, хотя многим доводилось слышать о скитаниях куриной лапы. Если верить байке, которую порой рассказывали у костра, дело обстояло следующим образом. Когда Чейсу было тринадцать, он подкинул петушиную лапу в миску с тушеным мясом Быку, которому шел восьмой год. Вместо того, чтобы устроить скандал, Бык притворился, будто даже не заметил выходки брата. Когда Чейс первый раз пошел в разведку, он обнаружил петушиную лапу у себя во фляге с водой. С той поры братья так и подкидывали лапу друг другу: то в одеяло, то в мокасин, то под седло, то привязывали к перьям боевого шлема. При этом оба делали вид, словно никакой лапы не существует.

После окончания ритуала, предшествовавшего совету, Красные Рукава приступил к обсуждению наболевшего вопроса. Американцы плели интриги, их действия приводили в замешательство буквально всех, вызывая раздражение индейцев. Если апачи согласятся на требования американцев, то не смогут отомстить за резню под Ханосом, что казалось немыслимым.

— Уа-син-тон заявляет то, Уа-син-тон заявляет это… — Утренняя Звезда окинул взглядом собравшихся. — Кто он вообще такой, этот Уа-син-тон?

— Может, самый могущественный вождь бледнолицых? — предположил Красные Рукава.

— Бледнолицые хотят отправить наших вождей в многодневный путь, чтобы навестить этого Уа-син-тона. Почему Уа-син-тон сам не приедет к нам?

— Может, он уже очень стар, — пожал плечами Локо. — Может, у него болят суставы всякий раз, когда он встает лагерем на новом месте.

— Почему американцы не дадут нам ружья, порох и патроны, чтобы мы убивали мексиканцев?

— Ник чему нам их ружья, — махнул рукой Зевающий. — Будем стрелять из них, станем зависеть от бледнолицых. Где мы возьмем новый порох и патроны? Только у них. Уж лучше наши луки.

Чейс, Бык, Утренняя Звезда и Колченогий, в отличие от Зевающего, были не прочь пошутить на совете. Однако глаза Зевающего под кустистыми насупленными бровями горели как угли, а острый нос и широкий тонкогубый рот придавали ему извечно свирепый вид.

— Американцы воевали с мексиканцами два года, — произнес Красные Рукава, задумавшись о минувших временах, что в последнее время происходило с ним чаще обычного. — Мы видели усеянные трупами поля. Пока шла война, койоты и стервятники жирели от мертвечины. Сколько мы уже воюем с мексиканцами, а? И за все это время мы убили их меньше, чем американцы за ту войну.

Собравшихся беспокоило еще кое-что очень важное. Колченогий заговорил об этом первым:

— Разве мы дети малые, чтобы какой-то американский полковник говорил нам, что можно, а что нельзя? Мы у себя дома. Это наша земля. Всякий раз, когда возникала надобность в лошадях или рабах, мы отправлялись в Мексику. Так издавна повелось. Мексика — наша вторая родина.

Красные Рукава повернулся к невысокому худому мужчине в наряде мексиканского крестьянина — белой рубахе и мешковатых белых штанах. Чтобы облачиться в эту одежду, Хуану Миресу пришлось снять набедренную повязку и мокасины, которые он носил с тех пор, как Красные Рукава похитил его в Мексике в возрасте девяти лет. Под видом селянина, желающего прикупить мулов для хозяйства, ему предстояло выяснить, куда солдаты увели пленных.

— У тебя есть все необходимое, сынок? — спросил Красные Рукава Хуана.

— Да, дядя.

Такого масштабного набега, как этот, никто не мог припомнить. Поскольку возглавить его, по настоянию Красных Рукавов, предстояло Зевающему, он, преисполненный уверенности, вел себя еще более властно, чем обычно. В своей речи он снова упомянул вероломство мексиканских солдат и долг всех воинов перед душами убитых под Ханосом.

Однако Зевающий допустил самую заурядную оплошность, проявив невежливость. Он столько говорил, что не дал другим задействовать воображение. Не оставив места мысли, он вынудил слушателей видеть перед внутренним взором то, что видел он сам. Талантливый оратор немногословен. Он говорит лишь самое необходимое — достаточное для того, чтобы слушатель силой собственной фантазии перенесся в то место, о котором идет речь, и увидел события, упомянутые рассказчиком.

— Я владею боевой магией, — объявил Зевающий с таким видом, будто присутствовавшие никогда прежде от него этого не слышали. — Той ночью у реки, после того как мексиканцы убили мою мать, мою жену и моих детей, духи пообещали мне, что пули меня брать не будут.

— Может, они тебе заодно пообещали, что сделают неуязвимыми от пуль всех нас? — спросил Колченогий так тихо, что Зевающий не услышал, зато сидевшие рядом с Колченогим чуть заметно усмехнулись.

Пока Зевающий говорил, Утренняя Звезда думал о своем. Он размышлял о невидимой линии, что прошла через горы, пустыни и реки, — линии, которую теперь мексиканцы не имели права пересекать. Что ж, это прекрасно. Значит, если перебраться за нее, спасаясь от погони, мексиканские уланы тебя не достанут.

Но можно ли доверять американцам? Утренняя Звезда считал, что этого лучше не делать. Американцы забрали себе много земли, которую мексиканцы считали своей. Если американцы проделали такое с мексиканцами, что им помешает отнять землю и у них, у индейцев?

Поначалу апачи считали, что бледнолицые с их веревками и шестами забавляются игрой вроде чанки, только для этой игры требуется поле размером во всю землю, принадлежащую индейцам. Когда люди узнали, зачем бледнолицым шесты, цепи и трубы-дальноглядки, то чуть животы не надорвали от смеха у костра. Бледнолицые решили, что им под силу измерить горы, пустыни и реки, подобно тому как женщина измеряет оленью шкуру, прикидывая, удастся ли выкроить рубашку или мокасины.

Утренняя Звезда не смеялся. Он помнил, как они с сестрой наблюдали с вершины горного гребня за ротой мексиканских солдат, ехавшей через долину. Всадники остановилась у переправы через реку, посовещались и, развернув лошадей, отправились восвояси. Утренняя Звезда объяснил Лозен, что по реке проходит граница.

— Как они сумели наколдовать стену из воздуха? — изумилась девушка.

— Они просто писают на границу — совсем как братец Волк, когда он метит свою территорию, — со всей серьезностью ответил Утренняя Звезда, поглядев на сестру. — Когда мексиканцы подъезжают поближе, то чувствуют запах мочи и тут же разворачиваются.

Сестра захохотала, а смеялась она громко и заразительно.

Лозен. Что делать с девочкой, ребенком, который вырос? Сейчас она должна бы помогать Текучей Воде и ее сестре Ветке Кукурузы готовиться к обряду, после которого будет считаться взрослой женщиной. Вместо этого Лозен проводит время с мальчиками и упрашивает взять ее в набег за лошадьми, хотя бы на правах ученицы.

После обряда Женщины, Окрашенной Белым, его сестренка, будь на то ее воля, уже сможет выйти замуж. Она станет проводить время в обществе женщин, рожать и растить детей, присматривать за внуками и внучками, когда ее дочери отправятся в набег с мужьями. По идее, эти мысли должны были вселять в Утреннюю Звезду радость, но он ее не чувствовал. Лозен обладала колдовской властью над лошадьми, видела то, что было сокрыто от других… Кто знает, какими еще талантами она обладает? Утренняя Звезда не мог избавиться от ощущения, что у духов есть свои планы на Лозен.

ГЛАВА 9 «СОЛНЦЕ ГРОХОЧЕТ В НЕЙ…»

Лозен слышала пение Бабушки еще до рождения. Брат говорил, что голоса матери и Бабушки очень похожи. Лозен ощущала острое сожаление, что, в отличие от брата, совсем не знала матери. Когда Забирающие Скальпы напали на ее племя во время Смертельного Пира, Утренняя Звезда схватил колыбельку с Сестрой и бросился наутек. Спасти мать он не мог.

Когда Бабушка пела, Лозен закрывала глаза и старалась представить, что слышит голос мамы. Когда девушка была помладше, то просыпалась каждое утро от песни Бабушки, приветствующей новый день и Юсэна, Дарителя Жизни. Ворочаясь в постели, Лозен чувствовала исходящее от одеял тепло, оставшееся от Бабушки, спавшей рядом с ней.

Шли годы, Лозен становилась выше, а Бабушка словно, наоборот, уменьшалась в размерах. Теперь Лозен, опустив взгляд, могла видеть седые пряди в волосах Бабушки. Та смеялась и уверяла, что от дождя и солнца съежилась, как отрез мексиканской хлопковой ткани.

Время покрыло щеки Бабушки сетью морщин. Скулы сделались острее, а глаза запали. Редкие седые брови выгнулись коньками крыш, придавая Бабушке вид озадаченной совы. Таких огромных ушей и добрых глаз Лозен не встречала больше ни у кого. Верхние веки старухи отяжелели, под глазами набрякли мешки, но когда она улыбалась, ее лицо освещалось лукавым весельем. На покрытой морщинами шее висело больше трех десятков ожерелий и стеклянных бус. Из ушей, напоминающих древесные грибы, свисали серьги из синего камня.

Бабушка была ди-йин — шаманкой. Женщины с печальными глазами приходили к ней, чтобы она пропела заговор от болезни или совершила приворот гулящего мужа. Некоторые приходили с улыбками, поглаживая тугие животы, и просили прошептать заговоры на благополучное разрешение от бремени и крепкое здоровье малыша. Такие визиты Бабушка любила больше всего.

В этот раз Текучая Вода принесла Бабушке четыре предписанных обычаем подарка: табак, желтую пыльцу, хорошенько выдубленную оленью шкуру и нож с черной рукояткой. Женщина попросила изготовить ей тсоч — колыбель для дочки, появившейся на свет три дня назад. Жена брата выставила руку, чтобы Бабушка с помощью кожаного ремешка замерила расстояние от локтя до сжатого кулака. Размер имел огромное значение: Текучей Воде должно быть удобно держать в руках колыбель, когда она станет укачивать дочь.

Утром на рассвете Лозен и Одинокая отправилась с Бабушкой собирать материалы для колыбели. Обе девушки знали, что Окрашенная Белым научила людей делать колыбели еще в самом начале времен, но Бабушка всякий раз заново объясняла им правила.

— Материал нужно собрать за один день, — наставляла она. — Сосну легко срубить, да и резать по ней не составляет труда, но сосна притягивает к себе молнии. На колыбель лучше всего брать белую акацию. Тогда ребенок вырастет сильным и спина у него будет прямая.

Бабушка пела не переставая — пока рубила белую акацию для корпуса колыбели, ветви ивы для полога и кедр для основы. Она пела, пока собирала впитывающий влагу мох, чтобы выстлать им дно колыбели, и рвала побеги юкки для перекладин. Девушки срезали с ивовых ветвей кору: ее предстояло высушить и растолочь в порошок — он замечательно помогал от сыпи. Затем настал черед собрать хлопок — отличную набивку для детской подушки.

Одинокая помогла Лозен взвалить нагруженную корзину на спину, после чего они отправились вслед за Бабушкой назад в лагерь. Бабушка присела у костра и поворошила в нем горящий хворост. Пламя поможет ей сделать из акации и ивы корпус и полог колыбели. Одинокая расстелила коровьи шкуры, чтобы Бабушка присела на них во время работы.

Лозен разложила все материалы в нужном порядке. Затем она зашла в жилище Бабушки и долго копалась в ее вещах, пока не отыскала нужное: один мешочек с птичьими костями, другой — с блестящей галькой и третий — с кусочками дерева, в которое когда-то ударила молния. Эти мешочки вешали над колыбелью в качестве оберегов от болезней и молний.

Перво-наперво Бабушка свернула из сухого листа самокрутку и раскурила ее, повернувшись по очереди на все четыре стороны света. Она попросила Дарителя Жизни, чтобы тот направил свою силу ей в руки, дабы колыбель подарила малышке крепкое здоровье и долгую жизнь. Пуская в ход дар, ниспосланный духами, Бабушка излучала спокойствие и уверенность.

Время, тяжкий труд и старые раны не пощадили старуху. Суставы на руках у нее распухли, а сами пальцы гнулись с трудом, и потому с каждым разом ей требовалось больше помощи, чем раньше. Взявшись за нож, принесенный Текучей Водой, Лозен помогла Бабушке очистить побеги юкки. Затем Бабушка крепко связала их, чтобы колыбель получилась прочной и при этом изящной. Во время работы шаманка пела самую прекрасную песню из многих сотен тех, что знала.

Время от времени Бабушка повторяла лишь припев, благодаря которому между ней и ее правнучкой устанавливалась особая связь. Она пела его четырнадцать лет назад, когда делала колыбель для Лозен, и сорок лет назад — для родной дочери, матери девушки.

— Погляди на эту малышку… Какая красавица. Она зовет меня Бабушкой. Она зовет меня Бабушкой. Погляди на нее.

За свою жизнь женщина сделала столько колыбелек, что большая часть детей звала ее Бабушкой, как и их родители.

Она поручила Лозен осыпать священной желтой пыльцой оленью шкуру, объяснив, какой заговор следует во время этого действа произносить. Взявшись за шило из кости, Лозен проделала в шкуре ряд дырочек, после чего растянула ее по колыбели, пока Бабушка крепко-накрепко привязывала шкуру к корпусу. Затем Лозен помогла приделать кожаные шнуры, которые завязывались зигзагом, не давая ребенку выпасть из колыбели, а Бабушка надрезала часть шкуры-покрывала, чтобы верхнюю часть можно было откинуть в жаркую погоду.

Она работала медленнее, чем раньше. Лозен даже стала опасаться, что они не поспеют закончить до заката, но девушка волновалась напрасно. Когда солнце только стало клониться к закату, Бабушка приделала к колыбели оторочку из сыромятной кожи и вырезала полумесяц на кожаном покрывале полога в знак того, что колыбель для девочки. Затем она сунула сверток со священной пыльцой и полынью во внутренний кармашек колыбели — они служили дополнительным оберегом от молнии. В другой кармашек Она сунула овальный мешочек с кусочком пуповины новорожденной и ароматным корешком оша — отличной защитой от простуды и болей в горле.

Бабушка отошла и прислонилась к своему жилищу, а Одинокая с Лозен присели на корточки, чтобы хорошенько рассмотреть результат совместных трудов. Колыбель получилась изящной и удобной. Желтая пыльца придавала ей светлый, праздничный вид, словно она была соткана из солнечных лучей. Лозен вспомнились две заключительные строчки из песни Бабушки: «Славная колыбель, славная, как долгая жизнь, солнце грохочет в ней».

Аккуратно, одними кончиками пальцев, Лозен подвесила в колыбельку связку птичьих костей и камешков. Они покачивались, с тихим стуком задевая друг друга, словно вели едва слышную беседу. Приоткрыв полог, девушка ощупала рукой мягкое дно колыбели. Повернувшись к Бабушке, она улыбнулась. Чувствовать врагов на расстоянии — очень полезный дар, и все же таланты, которыми обладала Бабушка, были куда лучше.

Только женившись на Текучей Воде, Утренняя Звезда понял, отчего старики с такой радостью складывают с себя обязанности вождей, уступая место молодым. Он понял, отчего они с таким удовольствием дозволяют молодежи отправляться в набеги за лошадьми, рабами и славой, а сами остаются дома у костров, глядя на внуков и внучат, ползающих вокруг, как несмышленые щенки. Порой воина посещала мысль, что он был бы счастлив целыми днями смотреть, как его жена ходит по лагерю — стройная, как ива, и грациозная, словно парящий ястреб.

В данный момент он наблюдал, как она достает из парфлеша[24] свою лучшую тунику и юбку из оленьей кожи. Молодая женщина встряхнула одежду, чтоб не было складок, отчего тихо звякнули оловянные подвески, нашитые по подолу. Именно этот наряд она надевала на обряд Окрашенной Белым Женщины. Тогда Утренняя Звезда приехал в Теплые Ключи, чтобы принять участие в празднике и заодно повидать Двоюродного Брата, которого в те времена еще никто не называл Локо.

Утренняя Звезда и раньше видел Текучую Воду, когда бывал в гостях у Теплых Ключей, но тогда она еще была ребенком. Когда она вышла из высокого типи, сложенного из стволов молодых дубков, он тут же влюбился в нее. После четырех забегов, в ходе которых девушка продемонстрировала выносливость и проворность, он выстроился в очередь ожидающих ее благосклонности. Он преклонил перед ней колено и почувствовал легкие касания ее пальцев, словно бабочка задела его своими крылышками. Текучая Вода начертала пыльцой крест ему на лбу, и парню показалось, что он катится кубарем вниз по крутому склону, густо поросшему травой.

Когда пришло время танцев, Утренней Звезде потребовалось собрать в кулак всю свою храбрость. Он помнил, как она склонила голову ему на плечо, помнил тепло ее дыхания на шее во время их первого танца. Помнил, как они двигались в такт, как кружились под ритм барабанов, рокот которых вторил биениям их сердец. Помнил, как у него шла кругом голова от изумления, радости и волнения.

В Теплых Ключах за красавицей ухаживало много неженатых мужчин, но ни один не мог сравниться с ним в упорстве. Он помогал ей возделывать кукурузное поле, резал хворост, чтобы запечь агаву, которую она собирала с другими женщинами. Он подолгу стоял на тропинке, дожидаясь, когда девушка пройдет мимо. Говорила она с ним тихо, смущенно и всегда соблюдала приличия: молодых людей неизменно разделяли заросли кустарника, а рядом постоянно находился кто-нибудь из ее подруг.

Когда Текучая Вода оставила себе олений окорок и выдубленную шкуру — подарки, которые он положил у входа в ее жилище, — Утренняя Звезда понял, что она согласна выйти за него замуж. Его сестра и Бабушка собрали скарб, навьючили его на нескольких мулов, и вот так, втроем, они оставили свой дом в Могольонских горах и отправились на запад. Текучая Вода вместе с матерью и младшей сестрой поставили новое типи из оленьих шкур неподалеку от их стойбища, а рядом устоили сводчатое жилище для Сестры и Бабушки. У семьи Утренней Звезды всегда было полно родни в племени Красных Красок, и он часто их навещал вместе с Сестрой. Ло-зен давно уже перезнакомилась с тамошней детворой и успела подраться с большинством мальчишек, о чем вспоминала с кривой улыбкой.

Приближался вечер, и Утренняя Звезда стал облачаться для праздника. Текучая Вода достала его лучшие мокасины и набедренную повязку, шлем, украшенный индюшачьими и орлиными перьями, и пояс-патронташ, который Лозен забрала у пьяного бледнолицего и подарила брату. Прежний владелец теперь не узнал бы свою вещь: Лозен втерла в патронташ пыльцу, отчего он приобрел золотистый оттенок. По краям девушка украсила его бусинками, раковинами каури и кусочками зеленого стекла бледнолицых.

Текучая Вода достала украшенный вышивкой и бусами парфлеш, но не открыла его. Внутри Утренняя Звезда хранил мешочки с пыльцой, боевые амулеты и иззэ-клот — лечебный шнур.

Лечебные шнуры надевали либо вступая на тропу войны, либо перед Танцем Ярости, который и собирались плясать сегодня вечером. Только шаман, обладающий недюжинной силой, мог сплести шнур с мощной защитой от врагов. Колченогий сделал его для Утренней Звезды из четырех сыромятных ремешков, которые сам же и раскрасил, каждый в свой цвет: красный, желтый, черный и белый. К шнуру шаман приделал бусинки, коготь орленка, священный синий камень и кусочки дерева, в которое ударила молния. Каждый из этих предметов обладал особой силой. Синий камень помогал оружию воина бить точно в цель. Кусочки дерева оберегали от молнии. Все остальное защищало от пуль и не давало заблудиться. Сейчас Утренняя Звезда с благоговением достал шнур из парфлеша, прошептал молитву и надел иззэ-клот через голову, чтобы тот шел от правого плеча к левому бедру. На шнуре он закрепил мешочки с пыльцой.

Затем Утренняя Звезда сел, скрестив ноги, на шкуры, устилающие пол его жилища. Текучая Вода встала за ним на колени и принялась расчесывать ему шевелюру. Волосы были такие длинные, что ей пришлось делать это поэтапно, начав с кончиков.

— Может, тебе удастся найти в Мексике женщину, — тихо произнесла Текучая Вода, — которая будет трудиться не покладая рук и ублажать тебя.

От прикосновений рук жены к его волосам и шее по телу Утренней Звезды побежали мурашки. Они не делили с супругой ложе с того самого момента, как у нее под юбкой стал заметен выступающий живот, в котором пребывала Дочь. И они не смогут делить ложе еще несколько лет, пока жена не перестанет кормить Дочь грудью.

Соитие приводило к беременности, с наступлением которой пропадало молоко, которым питался предыдущий ребенок. Кроме того, забота о двух малышах наряду с готовкой, дублением шкур, сбором урожая, изготовлением корзин и горшков, шитьем и заготовкой припасов на зиму накладывала неоправданно тяжкое бремя на мать. Индейцы презирали всякого мужчину, который зачинал следующего ребенка сразу же за предыдущим, но не осуждали его, если он брал себе вторую жену или спал с рабыней-мексиканкой.

— Если б я могла, я бы поехала с тобой, — промолвила Текучая Вода.

Сгущающаяся тьма будто бы отделила их от остального мира. Они никогда не разлучались дольше чем на семь-восемь дней. Это был первый военный поход со времени их женитьбы. Текучая Вода волновалась за мужа, хотя никогда бы в этом не призналась. Он был сильнее и красивее всех остальных мужчин, которых она знала, но этим дело не ограничивалось. Утренняя Звезда обладал некой колдовской силой, притягивающей к нему людей: его обожали и верили ему. Наверное, благодаря этой силе Текучая Вода любила мужа больше жизни.

Утренняя Звезда подхватил на руки Дочь, лежавшую в гнездышке из заячьих шкур.

— Я поговорил с Сестрой, — сказал он. — Она знает, что должна помогать тебе и делать все, что ты скажешь.

— Близится время обряда.

Утренняя Звезда знал, что обряд Женщины, Окрашенной Белым, который ждал ее сестру, повлияет на отношение соплеменников к его семье. Текучая Вода очень беспокоилась. Необходимо сделать все так, как полагается, и не скупиться, а наоборот — проявить щедрость.

— Я вернусь с лошадьми. Их мы обменяем на все необходимое. Помнишь твой обряд? Этот будет столь же роскошным.

— Лозен отмалчивается, но я знаю: она хочет, чтобы Одинокая тоже приняла участие в обряде.

— Нам не хватит добра на двоих. Только на наряды потребуется десять лучших оленьих шкур без всяких пятен и дырочек.

Снаружи до супругов донесся мужской голос, принадлежащий молодому мужу сестры Текучей Воды.

— Свояк, певцы и барабанщики уже собираются. Нантан желает, чтобы ты начал танец первым.

— Скажи ему, что я уже иду, — бросил Утренняя Звезда.

— Что Тощему взбрело в голову? Почему он не назначил кого постарше?

— Не знаю. — Утренняя Звезда передал жене Дочь и коснулся пальцами лечебного шнура. — Надо было попросить Колченогого вплести сюда еще один оберег — от неуклюжести. Вдруг я наступлю на свою набедренную повязку во время танца и упаду? — Он усмехнулся.

Текучая Вода прижалась к супругу. От нее пахло дымом. Пригляди за мужем моей сестры, — тихо попросила она, сочтя излишним упоминать, что супруг Ветки Кукурузы впервые вступает на тропу войны и потому ведет себя торопливо и безрассудно.

Утренняя Звезда обнял жену, державшую на руках дочь, и прижал обеих к себе. Затем он развернулся и выскользнул из жилища навстречу закату, на ходу надевая головной убор с перьями. Оловянные украшения, которые Лозен приделала к его патронташу, тихонько звякали на ходу. Мужчины, надев самые лучшие наряды, собирались на танец. Выглядели они грозно.

ГЛАВА 10 ПЛЯСКА ЯРОСТИ

Воины танцевали у полыхающего костра до позднего вечера. Внезапно певцы умолкли, замерли барабанщики, и лишь оловянные украшения на одежде пляшущих мужчин ритмично звякали темноте. Звук становился все тише, пока не замер окончательно, погружая женщин, детей и стариков в омут тишины.

Во время Пляски Ярости мальчишки, как обычно, не ведали покоя. Они толкались, обзывали друг друга, подсовывали в набедренные повязки колючий репейник, кидались камешками в девочек, не желавших обращать на них внимания. Когда пляска подошла к концу, ребята не перестали шуметь, но уши навострили. После Пляски Ярости наступал черед обычных танцев. Так происходило всегда — в противном случае воины, отправляющиеся в поход, были обречены на неудачу. Обычай соблюдали даже на тропе войны: если рядом не было женщин, половина мужчин брали в танце на себя их роль.

Мальчишек танцы сами по себе могли вогнать в краску, а уж танец с девчонкой представлялся им куда более пугающей перспективой, чем война. Те, кто прожил как минимум двенадцать лет, уже достигли возраста, когда приходит понимание, что девочка способна вселить в сердце смертельный ужас. Кроме того, юноши знали: настанет день, и им придется делить постель с этими опасными, загадочными созданиями, которые сейчас сгрудились по ту сторону костра и взирают на них, словно голодные пантеры.

Тощий объявил первый танец. Певцы и барабанщики освежились, хлебнув тисвина, и снова заняли свои места. Юноши подтянули мокасины, пригладили волосы и поправили ожерелья и пояса. Попутно они вполголоса обменивались колкостями:

— Ты пернешь, когда будешь танцевать.

— А с тебя свалится набедренная повязка.

— Ты танцуешь, как беременная барсучиха.

— Двоюродная сестра сказала, что ненавидит тебя.

По обычаю, женщины приглашали мужчин на танец, но юноши считали, что у них будет больше шансов, если отираться поближе к девушкам. Несколько преисполненных отваги храбрецов отправились на вражескую территорию. Чтобы добраться до цели, им предстояло обогнуть женщин и девушек постарше.

— Поаккуратнее там с девчонками, ребята! — крикнула Глазастая. — У них внизу зубы растут. Позволите себе лишнего — и они мигом ваши хомячьи письки пооткусывают.

Такое предупреждение звучало и раньше. Говорливый, Мухи-в-Похлебке и Большеухий целыми днями трепались об этом, пока играли в карты и пасли лошадей. Они пытались выведать у ребят постарше, правду ли говорят про зубы, но ничего толком не узнали. В конце концов мальчики пришли к согласию, что наличие еще одного набора зубов внизу маловероятно, но с девчонками ни в чем нельзя быть уверенным: у них всякое возможно.

Что же до девушек, то они в очередной раз доказывали своим поведением, что многое можно выразить вообще без слов. К чему болтать, если можно стрельнуть глазками, будто невзначай взмахнуть рукой, тряхнуть волосами или вильнуть бедром?

Впрочем, Лозен и Одинокая не любили подобные уловки.

— Крадущий Любовь с тебя глаз не сводит, — заметила Одинокая.

— Почему?

— А сама как думаешь?

— Он гораздо старше меня.

— Я могу назвать по меньшей мере пятерых девиц, которые мечтают выйти за него замуж.

— Пусть выходят, я не против, — спокойно ответила Лозен.

— А вот и три из них.

Высокая, Чихающая и Узелок прошли мимо, взявшись под руки.

— Кто захочет брать в жены Порченую? — намеренно громко, чтобы услышала Одинокая, произнесла Высокая.

Подружки рассмеялись.

— Только какой-нибудь жирдяй, — предположила Узелок.

— Или урод с тремя парами лишних ушей.

— Бешдакада, нож и шило, — прошипела Одинокая самое страшное ругательство в языке их народа. Она сложила из пальцев дулю и показала ее обидчицам.

— Не обращай на них внимания, сестра, — бросила Лозен, прекрасно понимая, что такому совету непросто следовать.

Дело было не только в том, что Одинокой пользовался для своих утех Мануэль Армихо. У нее под Ханосом погибла вся семья, и теперь некому было готовить для нее праздник Женщины, Окрашенной Белым. Она уже достигла возраста вступления в брак, но получить статус невесты могла только после ритуала. Однако Лозен уже все решила: либо она примет участие в церемонии вместе с Одинокой, либо вообще не станет участвовать.

Мухи-в-Похлебке, направлявшийся к Лозен, встретился с ней взглядом, и девушка подняла руку в знак того, что приглашать его не собирается. Она не двинется с места, пока кто-нибудь не выразит желание потанцевать с Одинокой.

Фланирующей походкой к ним приблизился Вызывающий Смех. На отделанной бахромой накидке, которую он завязал узлом на груди, не висело ни одного боевого амулета. У него не было ни палочки для разведения огня, ни трубочки для питья, которые подручные обычно брали с собой, вступая на тропу войны. Вместо стрел у него из колчана торчали ошкуренные палочки, разрисованные дурацкими рожицами.

Лозен обожала своего непритязательного двоюродного брата, которому было чуждо честолюбие. Ее забавляла сложившаяся ситуация: сама она хочет вступить на тропу войны, но не может, а он совсем наоборот: может, но не хочет. Вызывающий Смех сетовал, что век отчаянных храбрецов краток.

— Разве ты не едешь в Мексику с остальными мужчинами? — спросила Лозен.

— Кто-то ведь должен остаться, чтобы защищать вас, женщин. — Он покосился на Одинокую, и та отвернулась, внезапно охваченная смущением. Вызывающий Смех не был ее родственником, и потому стоять с ним рядом считалось неподобающим поведением.

— Ты потанцуешь со мной?

Приглашая Одинокую, юноша нарушал обычай, но для Вызывающего Смех это было делом привычным.

Даже не посмотрев на него, Одинокая двинулась к кругу, образованному парочками. Юноша нагнал ее и, наклонившись, что-то сказал ей на ухо. Одинокая откинула голову и рассмеялась. Лозен не слышала смех двоюродной сестры с того дня, как ее похитили мексиканцы.

Краешком глаза Лозен заметила, что Крадущий Любовь двинулся к ней. Она отвернулась и подошла к тому месту, где стоял Говорливый. Со всей силы ткнув ему в плечо пальцем, она направилась к танцевальной площадке. Парень послушно пошел за Лозен, стараясь смотреть куда угодно, но только не на нее.

Говорливый нарядился для выхода на тропу войны. Это был его первый набег, да и шел он в него всего лишь подручным, но это его не смущало. Никто не помнил, чтобы прежде в поход уходило столько воинов. Говорливый на протяжении многих недель ошивался в стойбище Колченогого, выполнял все его поручения и отдал лучшего коня, чтобы Колченогий сделал ему боевой убор с перьями и прочитал над ним все нужные заклинания.

Говорливый даже упросил Лозен изготовить амулет, позволяющий заранее узнать о приближении врагов. Девушка некоторое время прикидывала, у кого из животных зрение острее. В итоге она взяла для амулета пух ястреба и позвонок пумы, чья шкура пошла на колчан ее брата. Чтобы украсить оберег, Лозен воспользовалась бирюзовой бусинкой. Затем она обратилась к духам с мольбой благословить дело ее рук. Вручая плод своих трудов Говорливому, Лозен предупредила: она очень старалась, но не обещает, что амулет сработает. Несмотря на ее слова, юноша расплатился с ней отличной оленьей шкурой — первой из десяти, которые требовались им с Одинокой, чтобы сшить наряды для церемонии.

Говорливый танцевал неплохо, но Лозен чувствовала, что он думает только о грядущем набеге, и очень завидовала парню.

Солнце еще не встало, но уже разгорался рассвет, расчертив линию горизонта алым. В полумраке рассветных сумерек то там, то здесь мелькали едва различимые силуэты воинов и их жен. Отовсюду до Лозен доносилось металлическое звяканье и еле слышный перестук ракушек каури. Мужчины одевались и собирали вещи. Мужчины уходили на войну.

— Мы решили не брать лошадей. Так мы оставим меньше следов врагам, если они пустятся за нами в погоню. — Утренняя Звезда наскоро чинил мокасин, пока Лозен укладывала последние свертки с жареной кукурузой, вяленой олениной и можжевеловыми ягодами. — Выезжай на Койоте почаще, а не то у него совсем испортится характер.

— Куда ему портиться? — тихо произнесла Текучая Вода с другого конца жилища, где баюкала Дочь. — Он и без того вечно сердитый и неприветливый.

Утренняя Звезда принялся наставлять Лозен дальше, хотя девушка уже давно выучила его приказы наизусть:

— Хворост держи в одном месте, иначе отгонишь от воинов удачу. Всякий раз, когда ешь, складывай кости кучкой, иначе наш отряд разделится в пути.

Брат сунул за пояс старый пистолет, который Лозен забрала у пьяного подмастерья кузнеца. Утренняя Звезда был одним из немногих, кто владел огнестрельным оружием. Он уже успел растратить весь порох и пули, но рассчитывал добыть боеприпасы по дороге.

Когда он вышел из жилища, Текучая Вода, держа на руках малышку, последовала за ним.

— Да будем мы живы, чтобы встретиться снова, — тихо сказала она супругу.

Лозен пришлось поторопиться, чтобы поспеть за Утренней Звездой, который быстрым шагом направился к скальному выступу под названием Всевидящий. На этом месте каждый из воинов и подручных наносил себе на лицо красно-коричневую полосу. Тощий повернулся к Лозен, удивив ее своей просьбой:

— Мужчины хотят, чтобы ты помолилась за них и спросила духов, нет ли поблизости врагов.

Собравшиеся не спускали глаз с девушки. Они увидели, как Лозен крестообразно насыпала себе на левую ладонь пыльцу, после чего подняла руки вверх над головой.

— Услышь меня, о Даритель Жизни, — нараспев произнесла она. — Стань путеводной звездой для этих мужчин. Пусть ничто не задержит их в дороге. Когда они встретятся с врагом, пусть их стрелы разят без промаха. Отведи от них пули злодеев. Пусть придут домой живыми и невредимыми и вернутся с честью.

Внезапный порыв ветра растрепал ей волосы, разметал золотистую пыльцу по бровям. Лозен медленно повернулась, затрепетала и открыла глаза:

— Поблизости нет никого, кто встанет у вас на пути. Мужчины один за другим принялись гуськом спускаться с утеса по тропе, огибающей крутой склон. Женщины вернулись к своим очагам, сонным голодным детям и повседневной работе. Лозен осталась ждать. Ей хотелось увидеть с утеса отряд, когда он достигнет равнины.

Воины шли на воссоединение с людьми Красных Рукавов. Затем им предстояло направиться на запад — к месту встречи с войском Чейса. После они собирались свернуть на юг, где их ждали мужчины племени Длинношеего. Зевающий тоже обещал привести мужчин из своего маленького племени. Собранные силы должны были выдвинуться к городу Ариспе в штате Сонора.

Мексиканец Хуан Мирес, некогда взятый мальчишкой в плен, присоединился к каравану, державшему путь через продуваемые всеми ветрами ущелья и перевалы Сьерра-Мадре. Погонщики скота, колесящие по Северной Мексике, знали, что почем и где кого искать. Хуан выведал у них, что часть пленников, захваченных под Ханосом, держат на положении рабов в Ариспе. С этими известиями Хуан вернулся к племени, и вот теперь он отправился со всеми остальными в набег, чтобы вершить месть.

С расположенного чуть выше выступа упал камешек. Он приземлился рядом с Лозен и покатился дальше вниз по склону. Девушка заметила Одинокую и спряталась за валуном, дожидаясь, когда та пройдет мимо, после чего кинула в сестру камешек.

Одинокая резко обернулась. Она надела ту же одежду, в которой была, когда трое бледнолицых вернули ее в племя: широкая юбка из хлопковой ткани и белая туника, перехваченная красным кушаком. Вместо мокасин она натянула соломенные сандалии. На поясе у нее висела наполненная водой бутыль из тыквы-горлянки.

Ты куда? — спросила Лозен.

— Хуан Мирес сказал мне, что встретил Эль-Гордо. Он возвращался из Соноры. Старый стервятник направляется в Месилью.

— Ты сама рассказывала, что с ним всегда охрана. Как ты его убьешь?

— Даритель Жизни подскажет. Не говори жене своего брата, что я ушла, пока я не уйду на достаточное расстояние, и уже никто не пустится за мной вдогонку.

Эль-Гордо, Жирдяй. Мануэль Армихо. Хитрая бестия. Самим фактом своего существования Эль-Гордо лишая Одинокую возможности быть счастливой. Он буквально сжирал все ее шансы на счастье, ел поедом, словно тучная мышь, забравшаяся зимой в запасы кукурузной муки. Она никогда не сможет стать Самой собой, покуда не убьет его. Если Одинокая вернется живой и невредимой, они с Лозен вместе примут участие в обряде Женщины, Окрашенной Белым.

— Да будем мы живы, чтобы встретиться снова, — промолвила Лозен.

Она проводила взглядом Одинокую, быстрым шагом спускавшуюся вниз по тропе. Фигурка сестры становилась все меньше и меньше. Лозен вытащила деревянную пробку из фляги, плеснула чуть-чуть воды на красную глину под ногами. Измазав в ней палец, она закрыла глаза и провела им себе по лицу, нарисовав линию, по которой всегда узнавали воинов племени Красных Красок.

Затем Лозен окинула взглядом узкую, напоминающую острие копья долину, протянувшуюся с северо-востока на юго-запад. Там, у самой земли, клубился туман, который будто льнул к скалистым склонам. До светло-лиловых гор, что вздымались за обрамляющими долину пиками, было долгих три дня пути. У Лозен голова шла кругом, когда она думала, до чего же огромна страна, в которой она живет. Ей захотелось раскинуть руки, спрыгнуть с утеса и воспарить птицей над бескрайними зелеными склонами. Колченогий уверял, что подобное ему под силу и он умеет оборачиваться гусем, однако пока никто не подтвердил правдивость его слов. Кто знает, может, он просто подтрунивал над Лозен.

Наконец девушка увидела далеко внизу силуэты мужчин, идущих через туман. Вскоре апачи добрались до кедровой рощи и скрылись из виду.

— Йалан, — тихо произнесла Лозен, — до свидания.

Наступило начало лета — сезон, именуемый Изобилием Фруктов. На подстилках возле жилищ громоздились вареные стручки, горки ягод сумаха и поблескивающие от сока плоды юкки — все это предстояло утром разложить на солнце на просушку. Повсюду в лагере виднелись плетеные корзины, набитые дарами природы: мескитовыми бобами, семечками подсолнечника, можжевеловыми ягодами и блестящими, будто лоснящимися зернами москитной травы.

Женщины жарили кедровые орешки, перемешивая их с горячими углями на подстилках, сплетенных из зеленых листьев юкки. Прежде чем Вызывающий Смех занял свой пост дозорного над лагерем, он передал женщинам оленьи ребра и полный крови желудок. Бабушка добавила туда дикий лук с перцем чили и положила мясо готовиться на угли.

Лозен, присев между Текучей Водой и ее сестрой Веткой Кукурузы, передала каждой по лепешке из муки агавы, подслащенной ягодами сумаха.

— Сегодня на рассвете мы с матерью ходили к Глазастой, — сообщила Текучая Вода. — Мы поднесли ей орлиные перья и синий молитвенный камень. Она приняла наш дар. Глазастая поможет Одинокой, когда придет время обряда Женщины, Окрашенной Белым.

Лозен чуть не запрыгала от радости. Своим согласием Глазастая явила сказочную щедрость. Подготовка к обряду занимала многие месяцы, и семья вряд ли бы справилась, если бы пришлось позаботиться не только о ней, Лозен, но еще и об Одинокой.

— Я буду таскать хворост и воду, выдублю все шкуры. Обещаю тебе, сестра! — промолвила Лозен. — Я стану молоть муку из агавы, возделывать кукурузу, плести корзины. Я буду готовить, чинить одежду, приглядывать за Дочерью.

Текучая Вода рассмеялась:

— Ты то и дело вытачиваешь наконечники для стрел и возишься с лошадьми. Ты себе между ног заглядывала? Ты ведь девочка, а не мальчик.

— Правда? — Лозен сделала вид, будто заглядывает себе под юбку. — А что там у мальчиков?

Ветка Кукурузы, возившаяся со шкурой, которая должна была пойти на церемониальное платье Лозен, громко хихикнула.

В свете костра поднялась Бабушка, и все замолчали. Бабушка слыла знатной рассказчицей.

— Однажды жила на свете одна девушка, — начала старуха. — И была она столь хороша собой, что все парни только и мечтали взять ее в жены. Думала она, думала и однажды сказала: «Покажите мне свои причиндалы. Я выйду замуж за того, у кого они самые маленькие». Братец Койот отправился к Хомяку и посулил ему богатые дары, если тот обменяется с ним членами.

Вполуха слушая притчу, Лозен подняла голову к темному небу, напоминающему черное одеяние, усыпанное бусинками звезд. Неожиданно девушка поняла, что ей по сердцу отсутствие мужчин. Обычно они занимают лучшие места, а сейчас можно сидеть поближе к огню и наслаждаться его теплом. Да и женщины без мужчин ведут себя куда веселее и больше озорничают. Вот и теперь расшалились: Лозен пригнулась, уворачиваясь от плодов опунции, которыми девушки то и дело кидались друг в друга.

Несмотря на шум и смешки, Бабушка продолжила рассказ:

— И вот все парни выстроились перед красавицей. Она поглядела на них и говорит: «У Койота самая маленькая писька, поэтому я стану его женой». И тут появляется Крошка Хомячок. Еле идет: тащит за собой по земле здоровенный член Койота — грязный, весь в пыли и колючках кактуса. Тут все давай тыкать палками в член и спрашивать, почему он такой большой. «Я его выменял у Койота», — отвечает Крошка Хомячок. Красавица рассмеялась и сказала, что никогда не пойдет замуж на обладателя такого большого члена: он причинит ей боль, а то и застрянет у нее внутри. Но тут братец Койот взбеленился, прицепил свой член обратно, а потом прикончил Крошку Хомячка. — В завершение, дабы не прогневать Койота и убедить его, что рассказ был вовсе не о нем, Бабушка произнесла обычные слова-обманку: — На самом деле рассказ мой был вовсе не о койоте, а о фруктах, цветах и прочих прекрасных вещах. — Немного помолчав, она добавила: — Братец Койот известный плут. И мужчины научились многим его хитростям. Никогда ничего не берите у Койота, даже если он предлагает что-нибудь стоящее.

Несмотря на одобрительные крики и хохот женщин, у Лозен в груди затрепетала тревога. В голове зашумело, в ушах появился звон, сердце вдруг отчаянно забилось. Девушка резко встала:

— Надо уходить.

Без лишних споров и вопросов Бабушка принялась собирать детей в кучу, проверяя, у всех ли есть еда и одеяла.

— Что ты зря веселье портишь! — воскликнула Высокая.

— Надо уходить. Немедленно. Всем. — Лозен помогла Текучей Воде закрепить на спине колыбель с малышкой.

— Если бы приближались враги, парни нас предупредили бы, — тряхнула шевелюрой Высокая. — Мы не пойдем в горы на ночь глядя из-за какой-то сумасшедшей.

Глазастая схватила Высокую за локоть и без всякого труда рывком подняла ее на ноги, словно девушка весила не больше полупустой корзины. Затем Глазастая толкнула нахалку вперед с такой силой, что та споткнулась и едва не упала. Глазастой достаточно было лишь грозно взглянуть на Чихающую и Узелок, чтобы те поспешно присоединились к остальным.

— Что с едой? — спросила Косоглазка.

— Бросайте здесь.

Лозен пробежалась по лагерю, не забыв заглянуть в каждое жилище: вдруг где-то спит позабытый ребенок. Затем она бегом нагнала молчаливую процессию. А если им не удастся вовремя скрыться? А если она ошиблась и никаких врагов нет?

Подхватив на руки одну из отставших девочек, она бегом отнесла ее матери, которая уже искала дочь, но не смела нарушить тишину и позвать ее. Затем Лозен вернулась в хвост колонны. Наложив стрелу на тетиву, она следовала за остальными, пока апачи не достигли поросших кустарником валунов. Девушка знала: Бабушка, Глазастая и другие женщины постарше позаботятся о том, чтобы все добрались до пещеры, служившей им укрытием в случае беды.

Лозен вскарабкалась по склону на уступ, где дежурил дозорный. Вызывающий Смех уже ждал ее. Остальные часовые — двое мальчишек помладше — спали, свернувшись на одеяле. Услышав, как приближается Лозен, они проснулись, сели и виновато посмотрели на нее.

— Что случилось? — вполголоса спросил Вызывающий Смех.

— Враги. Идут на нас с юга.

— Мексиканцы?

— Не знаю, — помотала головой Лозен.

Вызывающий Смех зарядил старинный мушкет, который оставил ему Тощий. Долго ждать не пришлось. Вскоре в лагерь влетели тридцать конников, держа над головами горящие факелы. Прямо на ходу они принялись поджигать жилища. В отсветах пожара Лозен видела, как налетчики швыряют в пламя корзины с зерном и орехами. Кто-то дергал поводьями, заставляя коней крутиться на месте, втаптывая копытами в землю женскую одежду. Некоторые спешились и принялись мочиться на подстилки с сушащимися фруктами. До Лозен донесся смех.

— Бледнолицые старатели, — выдохнула девушка. — Из Санта-Риты.

Вызывающий Смех повернулся и посмотрел на нее.

— Старики не ошибались на твой счет, сестрица. — Он с улыбкой обернулся к мальчишкам, вжавшимся в скалу от страха: — А теперь, юные воины, поиграем в «подкрадись и замри». Оставим бледнолицых далеко позади.

ГЛАВА 11 ДА ХРАНЯТ НАС СВЯТЫЕ

Рафи уже и забыл, когда его в последний раз окружало столько белых женщин одновременно. Если быть совершенно точным, то в данный момент их было две, причем одна из них отличалась столь непомерной тучностью, что веса с лихвой хватило бы и на третью. Сара Боумен могла похвастать гренадерским ростом метр восемьдесят, а из-за пышных огненнорыжих волос казалась еще выше. Во время войны с Мексикой она состояла при армии прачкой и поварихой. Солдаты окрестили ее «Великий Запад»[25].

За время, минувшее с окончания войны, количество легенд, ходивших о Саре, неуклонно увеличивалось. Крепкие, видавшие виды мужчины уверяли, что на мексиканской границе не сыщешь бойца опаснее Боумен. Индейцы считали ее воплощением сверхъестественных сил. Мексиканцы боялись Сару разве что чуть меньше Бога и черта.

Рафи познакомился с ней год назад благодаря принадлежавшей Боумен надувной резиновой ванне. Тоска по горячей воде и женскому обществу однажды привела Коллинза в гостиницу Сары, расположенную в бурно растущем техасском пограничном поселении, которое народ все чаще называл Эль-Пасо.

Эль-Пасо кишел самой разномастной публикой, начиная от орд старателей и заканчивая авантюристами всех мастей, которые задерживались здесь на день-другой по дороге на запад. Сара чувствовала себя в поселке как рыба в воде. Вот и сейчас, играя у костра в юкер[26], она будто не ведала, что забралась далеко в глубь территории апачей. Рафи остановился на привал в поросшем деревьями каньоне. Вокруг царила тишина, которую нарушали лишь не в меру общительный старый мул Сары по кличке Джейк, журчавшая неподалеку речушка да смех конвоя, доносившийся с бивуака.

Сара продала свою долю гостиницы в Эль-Пасо и уложила все добро в фургон, который теперь стоял рядом с фургоном Рафи. Она собиралась ехать к своему супругу Альберту Боумену, помогавшему на строительстве военной заставы — нового форта Кэмп-Вебстер неподалеку от шахт Санта-Риты. Мужа Сара неизменно называла не иначе как Сержант. Рафи знавал его и помнил особый блеск в глазах Альберта: супруга Сары не обошла стороной золотая лихорадка. Рафи подумалось, что женщина хлебнет с ним лиха, но Сара была привычной к невзгодам. Вот уже более десяти лет она следовала за армией, куда бы ни направлялись войска, хоть к чертям собачьим в пекло.

Вторую американку в их компании, составившую Рафи пару в юкере, звали Анна Мария Моррис. Она тоже ехала к мужу. Майор Моррис принял командование гарнизоном Кэмп-Вебстера, благодаря чему с ними ехал солдатский конвой. Миссис Моррис сжимала в пальцах карты и одновременно держала на руках спящего негритенка. Это был ребенок ее рабыни Луизы, которая сейчас молола муку, чтобы испечь утром хлеб.

Подруга рыжеволосой воительницы, по имени Круз, напевала на испанском колыбельную шестилетней дочери Сары и трем сестрам малышки, которые отправились с мамой в дальнюю дорогу. Девочки в длинных ситцевых юбках лежали поверх одеял, напоминая опавшие лепестки.

Нэнси, самая старшая из пяти дочерей Сары, составила матери пару в юкере. Рафи уже не помнил, когда он видел столько женщин кряду. Коллинзу пришло на ум, что в кои-то веки можно с облегчением вздохнуть и попытаться получить удовольствие от общества дам. Отцы-основатели США обещали народу жизнь, свободу и счастье, но вот с последним у Рафи как-то не задалось: уж слишком много времени он тратил на борьбу за жизнь и свободу.

Сара Боумен вскинула голову и принюхалась.

— Надеюсь, этот скунс не собирается навестить нас у костра, — проворчала она.

Рафи не мог не заметить, что запах становится сильнее.

— Неужели ваш мул ест скунсов и гремучих змей? — поинтересовался он.

— Думаю, да, если как следует проголодается.

Стоило Саре сдать по три карты и объявить козыри, как явилось пятеро мексиканцев, которые прижимали к груди соломенные шляпы. Мужчины замерли у той линии, где свет, отбрасываемый костром, уже не мог рассеять тьму. Они чувствовали себя не в своей тарелке, оказавшись в загадочном краю, где могло случиться все что угодно, в том числе самое необычное. Одним из мексиканцев был ее возница и помощник Хуан Дуран, а четверо остальных взирали на Сару так, словно Всевышний ниспослал ее с небес в ответ на их молитвы.

Сара обратилась к Хуану на испанском:

— Что им нужно?

Тот лишь пожал плечами:

— Они беспокоятся за генерала.

— Армихо?

— Да.

Тяжело вздохнув, Рафи оглянулся на серый продолговатый силуэт, напоминающий грозовую тучу, — старый, обтянутый грязной парусиной торговый фургон, замерший у самой речушки. Повозка Армихо. Генерал воплощал в себе все десять казней египетских. Куда бы он ни направлялся, с ним рука об руку шла беда.

— Генерал пошел облегчиться и до сих пор не вернулся.

— Ну так сходите за ним, — фыркнула Сара. — Может, он просто пьян.

— Они боятся апачей, — ответил на это Хуан, перейдя на английский.

— Ума не приложу, — покачала головой мисс Моррис, — отчего вы не обратитесь за помощью к солдатам. Не далее чем в трех сотнях метров от нас вы найдете бивуак и десять крепких вооруженных мужчин.

Хуан с хмурым видом снова пожал плечами.

Рафи ничуть не удивился тому, что мексиканцы не позвали на подмогу солдат: уж слишком привыкли они видеть в американских пехотинцах врагов, а не союзников. Однако Коллинза уязвило, что за помощью обратились к Саре, а не к нему. Обычно, когда возникала необходимость потаскать жареные каштаны из огня, спешили именно к Рафи. Более того, времена сейчас стояли опасные. За последние полгода участились нападения апачей на караваны, да и скот с лошадьми они стали угонять гораздо чаще. Индейцы определенно что-то затевали, словно позабыв о заверениях Красных Рукавов в вечной дружбе с братьями-американцами.

Сара встала и одернула юбки. Взяв вместо факела горящую мескитовую ветку из костра, женщина осведомилась:

— В какую сторону он пошел?

Кремневые замки двух своих армейских пистолетов системы Джонсона Рафи уже давно переделал в капсюльные. Он откусил край бумажного патрона и забил заряд в ствол. Затем Рафи взвел курок, надел капсюль на патрубок, а потом проделал все то же самое со вторым пистолетом. Когда все было готово, Рафи и Сара направились по следам генерала. За ними по пятам следовали мексиканцы. Вонь от скунса становилась все сильнее.

Они обнаружили Армихо лежащим ничком со спущенными штанами. Его нагие ягодицы были обращены к небу, напоминая со стороны перевернувшееся вверх дном китобойное судно. Белые хлопковые штаны собрались гармошкой у щиколоток. Рафи уперся сапогом в тело и перевернул его. Сглотнув, Коллинз попытался заслонить труп от Сары.

— Пожалуй, миссис Боумен, будет лучше, если вы вернетесь в лагерь, — произнес Рафи. — Вам не следует этого видеть.

— За войну я всякого насмотрелась, мистер Коллинз. — Сара склонилась над телом и подсветила себе факелом. — Да хранят нас святые. — Она перекрестилась и, выхватив из-за пояса один из своих пистолетов, огляделась по сторонам. — Если б это сделали апачи, Джейк давно бы уже поднял тревогу.

— Джейк?

— Мой мул. Он индейцев за версту учует.

— Вонь скунса, — напомнил Рафи и криво усмехнулся.

— Хотите сказать, что индейцы таким образом замаскировали собственный запах?

— Скорее всего.

— Умные черти! — Сара покачала головой.

— Можно сказать и так.

Кровь все еще выплескивалась ленивыми толчками из аккуратного разреза от уха до уха, проходившего под тройным подбородком генерала. Невероятно, что в теле Армихо все еще оставалась кровь, учитывая количество, уже вытекшее из раны и образовавшее небольшое озерцо вокруг трупа. Генерал лежал, тараща невидящие глаза, которые, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Две кровавые раны алели по бокам черепа, где когда-то находились уши. Изо рта торчали отрезанные гениталии. Помимо того, что член с яйцами теперь располагались в столь неожиданном месте, внимание Рафи привлекла еще одна странность.

— Что это? — спросила Сара.

Коллинз присел на корточки, чтобы получше рассмотреть загадочный предмет.

— Это навесной замок.

— Навесной замок? На члене? — изумилась женщина.

— Именно.

— Но что он тут делает?

Рафи лишь пожал плечами, хотя и знал ответ на этот вопрос.

Точно такой же замок запирал цепь с юной индианкой, которую он с Цезарем и Авессаломом похитил у Армихо. Интересно, где сейчас прячется Пандора? Долго ли она их выслеживала? И как знать, может, она смотрит на них прямо сейчас?

— Ай, Диос![27] — Сержант перекрестился и постарался не вздрогнуть, когда полыхнула молния и практически тут же грянул гром. Вспышка и грохот отличались такой силой, словно взорвался груженный динамитом фургон. Досадно, если восемь рядовых в карауле увидят сержанта напуганным, но от раскатов грома он и впрямь едва не оглох. Молния на краткий миг разорвала мглу ночи, непроницаемую и кромешную.

На мгновение начальник караула увидел орлов на латунных пуговицах своих бойцов и синие солдатские мундиры из шерсти, испещренные заплатками. Эту одежду солдаты носили в последний, полный отчаяния год войны с гринго. С той поры фортуна их не жаловала.

По центральной площади Ариспе пронесся порыв ураганного ветра, согнувший стволы абрикосов чуть ли не до самой земли. У красного дерева с треском отломилась здоровенная ветка. Рухнув на землю, она подпрыгнула и затрепетала. Дождь низринулся с небес внезапно, словно где-то в вышине прорвало плотину. Сержант рывком открыл хлипкую мескитовую дверь тюрьмы, и они с солдатами набились в караульную. Струи воды били по черепичной крыше, отчего комната из необожженного кирпича наполнилась мерным рокотом. За решеткой оконца под потолком то и дело вспыхивали молнии. Сержант, взяв из очага уголек, зажег масляную лампу.

Затем он прилег в углу на набитый соломой матрац. Солдаты расстелили посередине комнаты одеяло, достали карты, закурили и расселись, собираясь поиграть.

Сержант уже было задремал, как вдруг услышал неприятный скребущий звук. Тот был негромким по сравнению с грохотом грома и воем ветра, зато казался куда четче, пронзительнее и страшнее шума за стенами. Снаружи будто провели чем-то металлическим, вроде ствола ружья, по грубой глинобитной стене тюрьмы. Ни один человек в здравом уме и носа не высунул бы на улицу в такую ночь. Вслед за скребущим звуком раздался крик козодоя. Чтобы птица не устрашилась буйства стихии? Вряд ли.

— А ну тихо, — отрывисто бросил сержант. Солдаты недоуменно уставились на него.

Сержант, опершись на локоть, приподнялся и навострил уши, но странные звуки уже замерли. Один из апачей в камере за караульной завел монотонную песню: видимо, хотел сообщить находящимся снаружи соплеменникам, где сидят арестованные. Пение подхватил еще один индеец, потом к нему присоединились мальчишки. Женщины подняли сводящий с ума плач, напоминавший сержанту вой проклятых душ, яйца которых защемило петлями адских врат. Солдаты принялись заряжать древние фузеи, называвшиеся «Смуглянками Бесс»[28], но у них так тряслись пальцы, что большая часть пороха просыпалась на пол.

— Апачи, — коротко пояснил сержант.

— Но стена… — попытался возразить один из солдат.

Сержант с жалостью посмотрел на говорившего. Этого бойца недавно прислали из Мехико, и он не знал, что высокие укрепления вокруг Ариспе ничем не помогут. Он не знал, что апачи способны проходить сквозь стены подобно призракам. Проноситься над ними, словно ветер. Переползать их, как скорпионы, или змеями проскальзывать под ними.

Раздался грохот, похожий на эхо от раскатов грома. Кто-то настойчиво молотил в дверь твердым предметом, скорее всего камнем. Пленные апачи стали что-то кричать своим товарищам, находившимся снаружи. Сержант знал, что ни одна живая душа в городе не придет к нему на помощь, даже друзья по оружию, спящие сейчас в казарме.

Сержант прикусил губу. Удастся ли ему пережить эту ночь и вновь увидеть жену и пятерых детей? Солдаты уставились на командира, пока тот силился придумать план действий, стараясь не обращать внимания на бешеный стук в висках, мерзкий кошачий вой, доносящийся из камер, раскаты грома и беспрестанные удары в дверь.

— Отпустить заключенных, — наконец приказал он.

— Вы рехнулись? — не сдержавшись, выпалил солдат из Мехико.

Сержант снял с вбитого в стену крюка связку ключей и направился к камерам.

— По моей команде приоткроем дверь. Чуток. Самую малость. Только по моей команде. Иначе нам всем конец.

— Но нам приказано… — начал было солдат из Мехико.

— К черту приказы! — Сержант отпер две камеры. Оттуда вышли пленники — двое мужчин, шесть женщин и трое мальчиков.

Выстроившись друг за другом — сперва мужчины, за ними женщины, а дальше мальчишки, — пленные неторопливо подошли к входной двери. Казалось, их совершенно не волнует, что она заперта. Когда заключенные уже были совсем рядом, сержант отрывисто скомандовал:

— Открывай.

Солдат из Мехико исполнил приказ, и пленные, даже не оглянувшись, один за другим выскользнули во мрак ночи навстречу бушующей грозе. Как только скрылся последний заключенный, солдат из Мехико захлопнул дверь и задвинул засов.

Солдаты дождались, пока перестанут ходить ходуном руки, свернули самокрутки и отправились играть в карты. Раскаты грома сделались тише — гроза удалялась наводить страх на другое поселение. Ливень сменился обычным дождем, размеренно постукивающим по крыше.

Сержант растянулся на матрасе. Он все-таки еще увидит жену и детей. Мужчина неслышно прошептал молитву Всевышнему и Деве Марии. Не забыл он поблагодарить и Христа, и всех святых, которых только мог припомнить, и уж конечно — святого Иеронима Эмилиани[29], солдата, спасенного благодаря вмешательству Богородицы. Именно его солдаты считали своим покровителем, хотя был он куда менее известен, чем другой чудотворец, тоже носивший имя Иероним[30]. Через несколько дней как раз наступало двадцатое июля, день почитания Иеронима Эмилиани, и сержант собирался с размахом отметить его.

Ну а наутро, если на то будет воля Божья и если пожелает команданте, гарнизон поставят в ружье и солдаты отправятся в погоню за проклятыми апачами. Сержант еще не знал, что погоня не потребуется.

— Диос у Сан Херонимо ме дефъендан[31] — Перекрестившись, сержант со своими бойцами двинулся навстречу апачам. Такой орды он отродясь не видывал. По его прикидкам, в сейбовой роще возле реки находилось не меньше двух сотен индейцев — в два раза больше, чем солдат в Ариспе. Сержант оттянул в сторону негнущийся высокий воротничок. Грубая ткань чертовски натирала шею.

Он поднял белый флаг повыше. Команданте велел, чтобы отряд пошел на переговоры безоружным — в знак мирных намерений. По идее, на переговоры должен был отправиться сам команданте, но он заявил: раз сержант накануне отпустил индейцев, краснокожие будут более расположены разговаривать именно с ним. На самом деле команданте просто струсил, и все об этом прекрасно знали.

Утренняя Звезда, Колченогий, Зевающий и остальные апачи внимательно смотрели, как к ним приближаются восемь солдат. Зевающий повернулся к юноше, стоявшему рядом с ним. Василек за год в заключении вырос больше чем на ладонь. В плену мул лягнул мальчика копытом в лицо и сломал ему нос, поэтому мексиканцы прозвали юношу Чато — Плосконосый. Теперь и друзья паренька среди соплеменников именовали его Чато.

— Что ты о них знаешь? — спросил Зевающий.

— Они были среди солдат, которые напали на нас под Ханосом.

— Даже если бы их там не было, это ничего не меняет, — буркнул Зевающий.

— Они пришли держать совет, — возразил Утренняя Звезда.

— Мне известен смысл белой тряпки. — Зевающий небрежно махнул рукой, будто слепня отгонял, после чего вместе с семерыми воинами двинулся навстречу солдатам.

Как только мексиканцы оказались в зоне досягаемости, Зевающий крикнул: «Натсид!» — «Убивай!» Вместе с семеркой подручных он поднял лук, наложил стрелу и выстрелил.

Затем Зевающий добежал до упавших солдат и добил раненых, после чего смочил белый флаг в крови сержанта и, размахивая тряпицей, двинулся к своим.

— Если солдаты спрячутся за стенами, нам их оттуда не достать! — прокричал он. — А этим мы выманим их из города. — Оскалившись, Зевающий посмотрел в сторону Утренней Звезды: — И не придется слушать чьих-то сестер, чтобы узнать, где враг.

Утренняя Звезда не ответил на выпад. Может, Зевающий и командир, но это вовсе не означает, что Утренняя Звезда обязан испытывать к нему расположение.

Когда он с десятком воинов отправился спасать пленных, Зевающий отказался пойти с ними. Если бы заключенных не удалось освободить, мексиканцы наверняка перебили бы их, узнав, что под стенами города стоит армия апачей. Однако Утренней Звезде показалось, что месть для Зевающего значит больше, чем жизнь пленных сородичей. А еще у него сложилось впечатление, что Зевающий слишком испугался молний и побоялся выходить из пещеры, в которой индейцы расположились на ночлег. Колдовские силы, которыми якобы обладал Зевающий, могли только отводить пули. Молния — мощный источник колдовского могущества, однако она несет смерть и безумие. Лишь глупец не боится молнии, но воин обязан исполнить свой долг.

Ночной ливень смыл пыль. От жаркого солнца влажная земля испускала пар — как и кровь, собравшаяся в лужи вокруг тел восьмерых мексиканских солдат. Этот пар навел Утреннюю Звезду на мысли о призраках — душах убитых мексиканцев.

Когда над трупами стали собираться жужжащие мухи, Утренняя Звезда отправился на поиски Пловца, молодого супруга сестры его жены. Месяцы напролет Пловец грезил этим набегом. Сегодня у парня наконец появится шанс показать, на что он способен.

Утренней Звезде тоже пока доводилось участвовать лишь в мелких стычках. Да, они с товарищами устраивали засады на караваны и воровали лошадей из загонов и с пастбищ, однако он ни разу не сталкивался лицом к лицу с регулярными частями, которые сейчас надвигались на индейский отряд. Это было в новинку для всех апачей.

Зевающий разместил бойцов среди тополей, позади которых протекала река. Воины могли укрыться лишь за деревьями и кустами, да и враг знал, где прячутся апачи. Утренняя Звезда чувствовал себя ужасно глупым и уязвимым, но ничего не мог поделать: Зевающий объявил, что эту стратегию ему подсказали духи, поэтому всем осталось только подчиниться.

Утренняя Звезда заплел длинные волосы в косу и заправил ее за пояс. Затем он проверил тетиву лука и прошелся подушечками пальцев по оберегам, вплетенным в лечебный шнур. Другие мужчины тоже едва могли скрыть волнение — но только не Пловец. Напряженный, словно натянутая тетива, он был совершенно неподвижен, лишь глаза то и дело зыркали по сторонам в поисках врага. Всем своим видом он демонстрировал готовность броситься в бой.

Сперва показалась пехота, а за ней — кавалерия. Брякали металлические кольца в уздечках, позвякивали колокольчики на седлах. Пики, поднятые остриями вверх, напоминали рощицу молодых деревьев.

— Пули меня не возьмут! — крикнул Зевающий. — За мной!

Выхватив кинжал, он рванул вперед, выбежав на открытое пространство. Воины вместе с Утренней Звездой вскинули луки и выпустили в небо стрелы. Пролетев по высокой дуге, стрелы обрушились вниз. Некоторые мексиканские солдаты попадали. После второго залпа стрел мексиканцы нарушили строй и разбежались в поисках укрытия. Теперь казалось, что каждый камень, каждое дерево плюются оружейным огнем.

Зевающий мчался так быстро, что едва не сбил с ног первого пехотинца. Он полоснул солдата кинжалом по горлу, и индейца окатило струей крови. Зевающий выхватил из слабеющих рук ружье, прежде чем мексиканец успел упасть. Наклонившись над телом, он сорвал с него мешочек с пулями и пороховницу. Воздев добычу над головой, Зевающий бросился назад, швырнул трофеи одному из воинов, после чего развернулся и снова ринулся в бой.

Сражался он как одержимый. Его действительно не брали ни пули, ни даже пики. Бросаясь на очередного солдата, он быстро его одолевал и, оставив распростершийся на земле труп, сразу же нападал на следующую жертву. Все чаще и чаще стали звучать мольбы солдат, обращенные к их святому покровителю: «Ай, Херонимо! Куйдадо!»[32]

Апачи не знали, что значит слово Херонимо, но подхватили клич. Зевающий заразил соратников своей безумной отвагой. Все больше и больше противников вступало в схватку. Завязался настоящий бой.

Утренняя Звезда, Локо, Колченогий и другие воины из племени Теплых Ключей укрылись за водостоком и открыли огонь по ближайшим солдатам. Мексиканцы метались в клубах порохового дыма; их силуэты напоминали призраков.

Утренняя Звезда подскакивал то к одному воину, то к другому, ободряя друзей. Всякий раз, когда он показывался, мексиканцы начинали кричать: «Викторио!» На испанском это слово служит не только победным кличем, но и способом подбодрить друг друга. Впрочем, Утренняя Звезда не знал, что имеют в виду солдаты, да и сейчас ему было совершенно на это наплевать.

По мере того как солнце все выше взбиралось по небосклону, усиливалась и жара, становясь все нещадней. Не обращая внимания на крики противников, Утренняя Звезда присел на корточки в тени креозотового куста и смочил пересохшие губы последними каплями воды из бурдюка, сделанного из коровьего желудка. Между тем ружейный ©топь стая стихать: у солдат кончались пули и порох.

Зевающий и двое его бойцов тоже израсходовали стрелы и поломали копья. Теперь они сражались кинжалами и кулаками. Когда к ним на помощь рванулся Пловец, Утренняя Звезда крикнул ему, чтобы тот вернулся. Пустое! Парень будто бы не услышал его.

Пятеро солдат, стреляя на бегу, бросились на Зевающего и его бойцов. Двое воинов упали, и Зевающий кинулся назад за новым копьем. Пловец развернулся и побежал к деревьям, а один из мексиканцев, вскинув палаш, помчался ему наперерез. Утренняя Звезда потянулся за стрелой и обнаружил, что колчан опустел. Схватив копье, он бросился на помощь к Пловцу, но солдат настиг юношу первым. Клинок, прочертив в воздухе сверкающую дугу, обрушился на голову Пловца, разрубив ее практически надвое.

Утренняя Звезда даже не подумал замедлить бег. В тот самый момент, когда солдат выдернул палаш из раны, Утренняя Звезда вогнал копье в грудь мексиканца с такой силой, что оно пробило его насквозь, выйдя из спины. Солдат уставился на индейца, разинув рот и выпучив глаза.

Утренняя Звезда поскользнулся в луже крови и сероватого мозгового вещества, вывалившегося из разрубленной головы Пловца. Восстановив равновесие, воин взялся за древко копья и надавил на него, вгоняя еще глубже в тело мексиканца. Солдат, будто насаженный на вертел, выгнув спину, повалился навзничь, дергая руками и ногами в жутких судорогах.

Зевающий пронесся мимо Утренней Звезды, задев его плечом. Нагнувшись, он подхватил палаш убитого и принялся размахивать им, оглядываясь в поисках новых врагов. Повсюду валялись трупы мексиканцев. Уцелевшие солдаты, подобрав раненых, кого можно было унести, скрылись в густом подлеске. Апачи кинулись ловить брошенных лошадей и собирать оружие павших.

Утренняя Звезда опустил взгляд на обезображенные останки того, кто некогда был мужем сестры его жены. Как дотащить тело до горной расщелины, где можно будет по-человечески его похоронить? Что сказать сестре жены, которая больше никогда в этом мире не увидит супруга?

Колченогий подошел к нему и встал рядом.

— Из наших погибло трое. Когда мы вернемся, будет пролито много слез.

— Толковый вождь не тратит понапрасну жизни воинов! — Утренняя Звезда был в ярости. Если бы они следовали обычной тактике и заманили мексиканцев в засаду, Пловец, возможно, сейчас был бы жив.

Утренняя Звезда отправился рубить агаву, чтобы сделать носилки для тела. Он чувствовал усталость. Как и Пловцу, да и всем остальным воинам, ему хотелось отплатить мексиканцам за резню под Ханосом, но сейчас он на собственном опыте понял, что Красные Рукава был прав, когда сказал, что по сладости месть редко может сравниться с ее предвкушением.

Хотя один из солдат все-таки успел зацепить Зевающего острием пики, разорвав правый уголок рта, долгая битва воодушевила индейца. Весь в грязи и запекшейся крови, он принялся танцевать среди трупов мексиканцев, притоптывая и тыча пальцем в те места, где сражался и убивал.

Столпившиеся соратники снова принялись скандировать:

— Джеронимо! Джеронимо!

Так у Зевающего появилось новое имя.

ГЛАВА 12 ПОГОНЩИЦА

Лозен вела под уздцы Койота — коня своего брата. Миновав женщин, столпившихся у груды валунов, именуемых Прощальными, она подошла к концу строя юношей, которые собирались поприветствовать возвращавшихся воинов, и встала рядом. Подобное поведение для девушки считалось неподобающим, особенно для той, кого вскоре ждал важный обряд, который будут проводить целых четыре дня, а в конце объявят ее женщиной.

Все домочадцы Лозен трудились не покладая рук днями и ночами, готовясь к ритуалу Женщины, Окрашенной Белым, и Лозен было очень неловко, что из-за нее у родни столько хлопот. Но ведь, с другой стороны, брат поручил заботиться о Койоте именно ей. Нет, она ни за что не доверит коня какому-то нерадивому сопляку, которому дозволили встать в строй только потому, что у него под набедренной повязкой имеется член.

Когда самый юный из дозорных влетел сегодня утром на коне в лагерь с радостным известием, все будто с ума сошли от радости. Часовые из числа юношей и стариков обнаружили возвращающийся отряд на расстоянии одного дневного перехода. Издалека они видели, что некоторые воины взяли в бою коней, но кто именно, разглядеть не получилось.

Текучая Вода, узнав о возвращении воинов, пришла в такой восторг, что даже не стала спорить с Лозен из-за коня. Более того, жена Утренней Звезды вместе с Веткой Кукурузы помогли привести Койота в порядок, придав ему парадный вид.

На скакуна надели самое красивое из имевшихся в семье мексиканское седло, отороченное по краям перьями, серебряными кончос и звякающими оловянными побрякушками. Лозен украсила уздечку широкими лентами, пустив на них красный хлопковый платок.

На место встречи с воинами Лозен приехала с Одинокой, но та осталась с женщинами. Двоюродная сестра Лозен сидела в седле, гордо и даже вызывающе вскинув подбородок.

На шее у нее висела пара сморщенных ушей. Все уже знали, что некогда они принадлежали мексиканцу Эль-Гордо. Многие также опасались, что призрак убитого может прийти за своими ушами, но Одинокой было плевать.

— Мексиканцы в длинных черных нарядах рассказывают, что после смерти души плохих людей отправляются в такое место, где их мучают рогатые демоны с копьями, — заявила она Лозен и весело, совсем как когда-то в детстве, улыбнулась: — Я знаю, что Эль-Гордо именно там.

Как только показался Тощий, женщины принялись громко, пронзительно улюлюкать. Несколько вдов пригубили тисвин, который приготовили для пира и победного танца.

Вдовы плясали для воинов полуобнаженными, выпрашивая подарки. Конечно же, подобное поведение считалось неподобающим, однако никто даже не подумал сделать женщинам замечание. У них ведь погибли мужья, нужно же им как-то позаботиться о себе. Правда, другие индианки втайне презирали вдов за распутство, при этом радуясь, что их супруги живы и здоровы.

Утренняя Звезда ехал на гнедом коне на почетном месте, сразу же за Тощим. За ним следовал Колченогий, а потом Локо.

Говорливый выбежал откуда-то сзади, где подручные гнали вслед за воинами захваченный скот и мулов. С гордым видом паренек взял под уздцы коня Колченого. Выстроившиеся в ряд юноши стали кричать, умоляя Утреннюю Звезду дозволить кому-нибудь из них повести его скакуна, но воин остановил гнедого напротив Лозен. Из-за спины Утренней Звезды выглянуло девичье личико. Сквозь спутанные волосы смотрели огромные, полные страха черные глаза.

Лозен даже не пришло в голову задуматься, откуда взялась эта девочка, кто ее родители и кто скорбит по ее утрате. Теперь пленница принадлежала апачам: ей предстояло стать членом семьи Лозен.

— Ее зовут Мария. — Утренняя Звезда дождался, когда Лозен оседлает Койота, после чего пересадил девочку к сестре за спину. Малышка обхватила ручками талию Лозен и ткнулась лицом ей в спину.

Лозен попыталась вспомнить какие-нибудь успокаивающие слова на испанском, который почти не знала.

— Эста бъен, нинъя[33], — наконец произнесла она.

— Она может спать в одном жилище с тобой и Одинокой, — сказал Утренняя Звезда.

А Колченогий сообщил Лозен:

— Прежде чем погибнуть от рук твоего брата, мексиканцы называли его Викторио. Тощий объявит об этом на пиру. Викторио, Победа, — что ж, это славное имя.

Викторио спешился и повел Койота с гнедым туда, где Ветка Кукурузы танцевала вместе с другими женщинами. Там он протянул ей поводья гнедого. Молодая женщина знала, что означает этот дар: ее супруг не вернется.

— Крепись, сестра, — промолвил Викторио. — Твой муж умер героем. Мы похоронили его как воина. Теперь больше нельзя поминать его имя.

Ветка Кукурузы натянула на голову одеяло и повела гнедого прочь. Текучая Вода бросилась за ней. Вскоре раздались женский вой и плач, перекрывающие смех и крики.

Когда забрезжил рассвет, танцы закончились, и люди стали расходиться по своим стойбищам. Лозен несла пленницу Марию на руках. Малышка, свесив руки, спала, положив голову на плечо индианки.

Текучая Вода повела Викторио к новому жилищу, которое построили ее домочадцы. Какого добра внутри только не было: и мешки, и парфлеши, и еда на подстилках и в корзинах, и сложенные стопкой одеяла. Текучая Вода развернула воловью кожу, достала одну из оленьих шкур, лежавших внутри, и протянула ее мужу. Кто-то так знатно выдубил кожу, что на ощупь она напоминала мягчайшую из тканей.

— Вызывающий Смех принес пять шкур. Он бил оленей в глаз, чтобы не оставить ни царапин, ни дыр. Его мать выдубила их для платья Одинокой. — Текучая Вода взяла большой мешок и потрясла им, чтобы муж услышал лязганье пустых консервных банок. — Это добыли дети Косоглазки в лагере старателей. Наделаем столько бубенцов, что на два платья хватит. — Затем она подняла несколько мешочков поменьше: — Это для благословения. Ракушки каури и пыльца.

— Скоро сюда доберутся торговцы из Аламосы, — сказал ей супруг. — У нас есть мулы, добытые в Мексике. Обменяем их на зерно и подарки. А еще можем забить мою долю скота и навялить мяса на праздник.

Викторио с огромным удовольствием опустился на одеяла. Он вместе с отрядом ехал три дня и три ночи. Спать приходилось в седле. Мужчина закрыл глаза, с наслаждением вдыхая знакомые ароматы родного дома.

— Народ говорит, что твоя сестра ди-йин, шаман, — сказала Текучая Вода.

Викторио заворчал. Он тоже заметил перемену в сестре, как только ее увидел. Когда он уезжал, Лозен и сама сомневалась в своей способности чувствовать приближение врага. Теперь же подавляющее большинство женщин в племени стали свидетельницами силы ее дара. Лозен поверила в себя. Это читалось в выражении ее глаз, в сжатых губах. Если человек обладал особой силой, то она преображала его изнутри.

Текучая Вода стянула тунику через голову. Юбка беззвучно упала к ее ногам. Женщина опустилась рядом с Викторио, и он прошелся рукой по ее телу, скользнув пальцами по шее, плечу, руке, бедру. Его накрыла волна желания, но он знал: то, чего он жаждет, пока под запретом.

— Может, мне следует попросить Ветку Кукурузы стать моей женой? — тихо произнес он.

Когда Текучая Вода заговорила, он услышал в ее голосе облегчение: она радовалась, что о ее сестре теперь позаботятся.

— Мне лишняя пара рук не помешает, — ответила она. — Будет кому помочь мне собирать бобы и выкапывать коренья.

Викторио вздохнул. Да, на его плечи ляжет ответственность еще за одного человека, но если он женится на сестре жены, ему не придется целых три года ждать близости с женщиной. Имелось и еще одно преимущество, радовавшее его даже больше первого: вместе с новой женой не появится еще одна теща.

По мере того как все больше людей навещали своих родных в дальних племенах, ширилась и молва о могуществе сестры Викторио, о ее способности чувствовать врагов на расстоянии. Когда Викторио и Текучая Вода стали приглашать друзей и родственников на обряд Да-и-да — ритуал Женщины, Окрашенной Белым, через который предстояло пройти Лозен, — ни один не отказался. Все пообещали явиться.

Считалось, что во время обряда на девушку нисходит дух праматери всех апачей Истун-э-Глэш — Женщины, Окрашенной Белым. Дух дает девушке силы наделять крепким здоровьем, долголетием, детьми и богатством каждого, кто получит ее благословение. По сути дела, на целых четыре дня девушка становилась живым воплощением Женщины, Окрашенной Белым. Страшно представить, какой силой будет обладать благословение девушки, если она вдобавок еще и du-йин, умеющая видеть сокрытое от других!

На праздник собрались многие вожди. Приехал с запада Чейс, и все племя Высоких Утесов. Из Санта-Риты прибыл со своими людьми Красные Рукава. Не оставили приглашение без внимания и Длинношеий с гор Сьерра-Мадре, и даже Зевающий, которого теперь все чаще стали называть Джеронимо.

Прибывшие расположились несколькими лагерями вдоль реки и на склонах близлежащих холмов. Люди ходили в гости из лагеря в лагерь и навещали друзей и родственников. Они смеялись и болтали, засиживаясь глубоко за полночь. Повсюду паслись лошади, и мальчишки тайком катались на них, хотя чаще были заняты иными проказами: кидались камнями в девочек и друг в друга, или, вихрем проносясь по лагерям, воровали ребрышки, жарившиеся на углях.

На площадке, где должна была состояться церемония, люди племени Теплых Ключей построили длинные навесы. На протяжении долгих дней женщины готовили пиршество: резали, рубили, счищали кожуру. Над очагами булькали котлы с тушащейся олениной и кониной. На плоских камнях среди углей пеклись лепешки из кукурузы, молотых желудей и мякоти агавы. Долину окутали чарующие ароматы и клубы дыма.

Мужчины привели груженных хворостом мулов. Из этого хвороста в середине танцевальной площадки выросла целая гора, но мужчины продолжали подвозить новые вязанки, раскладывая их по периметру. Локо увел повыше в скалы Гаа-нов, Горных Танцоров, чтобы там хорошенько отрепетировать их выступление.

Из бани в сейбовой роще доносились молитвы, песни и взрывы смеха. Там проходили ритуал очищения барабанщики и Колченогий со своими пятью помощниками. Закончив, апачи, блестя от пота, выбежали наружу нагишом и прыгнули в ледяную речную воду. Остаток дня они делали священные амулеты и обереги для Лозен и Одинокой.

Время шло, и с наступлением второй половины дня индейцы, надев самые лучшие свои наряды, собрались на би-кехилже — облачение. Колченогий с помощниками вынесли музыкантам два барабана и две широкие, но при этом невысокие корзины с желтой пыльцой. К этому добавили два священных посоха, бирюзовые молитвенные камни, две трубочки для питья и скребки, привязанные к ремешкам. Под звон колокольчиков Лозен с Одинокой показались из шалаша, сложенного специально для церемонии. Когда девушки выпрямились, пройдя через низкий вход в строение, по толпе пронесся шепоток.

Бабушка и Глазастая омыли волосы девушек мыльной водой, полученной из побегов юкки. Роскошные шевелюры каскадами ниспадали красавицам на спину, доходя до колен. При малейшем движении звякали крошечные бубенчики, густо нашитые на прямоугольные узоры туник из оленьей кожи. Бахрома, начинаясь от плеч, доходила до запястий, а подол юбок — до щиколоток. Сзади у каждой было пришито по черному оленьему хвосту. Вышитые бусинками круги на туниках символизировали солнце, а длинные полоски кожи, расходящиеся от них, — лучи. Края одежды были украшены изображениями звезд и полумесяцев. Кожу нарядов во время отделки натерли охрой и пыльцой, и теперь она казалась золотой.

Шепот сменился громким гулом голосов, и тут Лозен охватило волнение. Чувство уверенности оставило ее. Она думала, что готова к ритуалу. Бабушка и Глазастая рассказывали о нем во всех подробностях целый месяц, но никакие слова не могли подготовить Лозен к тому, что происходило сейчас. Она никогда не видела столько апачей. Более того: взгляды всех собравшихся были прикованы к ней. Люди ждали, что она начнет лечить больных и увечных, дарует им долголетие. Теперь за удары непогоды всегда будут винить ее; ее сочтут ответственной, если случится неурожай или кто-то заболеет. Лозен буквально физически ощущала силу надежд и страхов собравшихся, которая валила ее с ног, словно штормовой ветер.

Встань на оленью шкуру. Подбородок выше. — Бабушка мягко подтолкнула Лозен в спину.

Колченогий поднял два посоха, разрисованных черными, желтыми, зелеными и белыми полосами и украшенных орлиными перьями, бирюзовыми камнями и оловянными бубенцами.

— Эти посохи вырезаны из ветвей дуба. Дуб усыпан желудями, и потому у вас будет много детей, — провозгласил шаман. — Орлиные перья придадут вам сил. Четыре цвета полос указывают на четыре стороны света. Они означают, что Даритель Жизни будет приглядывать за вами, куда бы вы ни пошли.

Затем Колченогий объяснил Лозен и Одинокой, что им понадобятся терпение и выносливость, поскольку их ожидает очень долгий обряд. Потом он напомнил о необходимости быть добродетельными — чтобы благословения девушек, когда на них снизойдет дух Женщины, Окрашенной Белым, возымели должное действие. Под конец он прикрепил орлиные перья к плечам Лозен и Одинокой, для чего к туникам заранее пришили специальные ремешки. Когда Колченогий возложил венец из орлиных перьев на голову Лозен, в небе внезапно появился орел. Совершив четыре круга над собравшимися, птица полетела в сторону гор. Толпа взорвалась воплями восторга: лучшего знамения и пожелать было нельзя.

Вот уже десятки лет мексиканские торговцы из Аламосы приезжали к этому узкому проходу в горах. Чтобы добраться до него, они ехали на своих огромных, запряженных волами телегах по бездорожью вдоль реки. Оповещая соплеменников о прибытии купцов, дозорные Красных Красок пользовались особым сигналом. Приезд торгового люда всегда считался поводом для праздника. Женщины тут же собирались толпой и тянули шеи, силясь разглядеть, что за сокровища мексиканцы привезли на этот раз. Дети толкались, желая заполучить леденец или каучуковую жвачку чикли, которые торговцы кидали им с телег. Самые маленькие пытались взобраться на волов с печальными глазами.

Когда торговцы посетили племя в предыдущий раз, Викторио и Текучая Вода отдали им все выдубленные шкуры, корзины и скот, за исключением Койота и еще двух лошадей. Взамен они получили целую гору всякого добра, но надолго оно у них не задержалось. Последних двух лошадок пришлось отдать Колченогому, присовокупив к ним два искусно сделанных мексиканских седла и стопку одеял.

В обмен на эти дары Колченогий согласился на церемонии Лозен исполнить самый полный цикл песен-заклятий. Всего их насчитывалось шестьдесят четыре.

Когда Колченогий закончил первый цикл из четырех песен, Лозен посмотрела на Одинокую. Всякий раз, когда голос шамана стихал и он собирался с силами, чтобы запеть новое заклятье, Одинокая загибала одну из прядок бахромы, которой была обшита ее туника. Лозен гадала, хватит ли ее двоюродной сестре прядок на весь цикл.

Колченогий пел до заката, с наступлением которого начались танцы. Лозен и Одинокая то и дело выходили плясать, с каждым шагом пристукивая по земле посохами. Рядом с Лозен танцевала Текучая Вода, а в пару к Одинокой встала Ветка Кукурузы.

Пока длилась церемония, Лозен простояла без движения почти целый день, и теперь ноги у нее ужасно болели, но Текучая Вода ободряла ее улыбкой. Жена Викторио танцевала с такой грацией, что Лозен просто не могла опозорить ее неловкими движениями и неподобающим выражением лица. Когда полная луна оказалась аккурат над танцующими, Колченогий замолчал, а барабанщики замерли.

Теперь Лозен, Одинокой, Бабушке и Глазастой дозволялось несколько часов поспать. На рассвете девушки снова вышли на танцевальную площадку. На расстеленных перед ними шкурах стояли корзины с пыльцой, ракушками каури, жвачкой чнклн, орехами, бубенцами и фруктами. Все это символизировало дары, которые Женщина, Окрашенная Белым, нодиесет людям.

Весь остаток утра Лозен и Одинокая танцевали в паре с Текучей Водой и Веткой Кукурузы. Время от времени Бабушка отводила рукой тяжелые густые волосы Лозен и вытирала пот с шеи и лба девушки, давала ей хлебнуть воды через трубочку. Когда утро было в самом разгаре, Бабушка знаком велела Лозен прилечь ничком на шкуру, после чего сделала внучке массаж, чтобы к той вернулись силы и энергия.

Лозен встала, и вдруг ей показалось, что она сделалась выше ростом. Ноги больше не болели. Она почувствовала покалывание: сперва в ступнях и ладонях, потом в ногах и руках. Это была сила, ниспосланная Женщиной, Окрашенной Белым.

К середине дня время танцев подошло к концу, и люди сгрудились вокруг девушек. Наступал черед самой важной части ритуала, которую никто не хотел пропустить. На восточной оконечности площадки Колченогий поставил корзину со священной пыльцой и охрой, а рядом положил трещотку из копыта оленя, орлиное перо и пучок москитной травы. Зрители выстроились в ряд.

Лозен с ужасом посмотрела вперед. Ей предстояло четыре раза пробежаться туда и обратно. Благосостояние племени зависело от того, насколько удачно она выполнит задание. А вдруг она споткнется? А вдруг упадет? Или перевернет корзину?

И тут Бабушка совершила поступок, за который ее впоследствии прозвали Погонщицей. Она толкнула внучку, побуждая ее сорваться с места, и пронзительно заулюлюкала вслед в знак поддержки. Лозен домчалась до корзины, обогнула ее и кинулась назад. Помощник шамана подвинул корзину поближе, и Лозен еще три раза добежала до нее, огибая корзину под аккомпанемент криков Бабушки, к которой присоединились и зрители.

Когда она обежала корзину в четвертый раз, Колченогий запел и его голос звучал так хрипло, что едва был различим:

Крики толпы сделались еще восторженнее, когда появились танцоры Гааны в высоких широких головных уборах, раскрашенных в четыре священных цвета. Они принялись кружиться вокруг девушек, а Колченогий снова затянул песню. Затем Локо, который тоже участвовал в танце, взял кисть, смоченную в разведенной водой пыльце, и начал раскрашивать ею Лозен, что вызвало новые восторги зрителей. Когда кисть коснулась ресниц, Лозен смежила веки. Наконец Локо выкрасил ее с ног до головы, и Гааны, приплясывая, удалились, после чего Бабушка вытерла краску с глаз Лозен.

Девушка ощущала чувства соплеменников, их расположение к ней. По щекам у нее заструились слезы, прочерчивая дорожки в слое пыльцы. Лозен казалось, что она поднимается над землей и парит, купаясь в восхищении соплеменников.

— Уже почти всё! — кричали они. — Скоро к ней придет сила! Лозен прекрасна! Она дарит нам радость!!

Колченогий тоже опустил кисть в разведенную водой пыльцу и тряхнул ею в сторону толпы. Затем снова обмакнул кисть и снова взмахнул ею, стараясь, чтобы капли летели во все стороны. Рев толпы сделался оглушающим.

Лозен взяла в руки оленью шкуру, на которой стояла, и тряхнула ее — раз, другой, третий, четвертый, поворачиваясь к каждой из сторон света. Так она отгоняла болезни, которые могли бы навредить ей. Колченогий взял в руки одну из корзин с фруктами и бубенцами и высыпал ее содержимое на Лозен. К девушке кинулись дети. Хохоча и толкаясь, они тянули руки к посыпавшимся на землю сокровищам. Каждого, кому удавалось добыть хоть что-нибудь, ждали долгие годы счастья и благополучия.

После того как Колченогий проделал то же самое с Одинокой, Бабушка взяла в руки корзину пыльцы, поклонилась четырем сторонам света и опустила в пыльцу пальцы. Затем она прочертила пыльцой линии по лицу Лозен: от щеки до щеки через нос, а потом еще одну — по линии пробора на ее голове. Лозен проделала с Бабушкой то же самое.

Остальные выстроились в длинную очередь, которая тянулась вокруг всей танцевальной площадки и скрывалась где-то среди жилищ. Когда очередной человек из очереди подходил к Лозен и Одинокой, они помечали его пыльцой. Матери протягивали девушкам детей за благословением. К Лозен подошел Крадущий Любовь, и она отвела взгляд, чтобы не смотреть ему в глаза. Однако весь вид юноши выражал такую любовь, что Лозен в смятении едва не уронила корзину с пыльцой.

Когда последний из желающих получил благословение, Лозен и Одинокая направились к высокому типи, построенному строго по указаниям Колченогого. Девушки прошли мимо еды и подарков, которые им предстояло позже раздать, и опустились на лежанку, покрытую густым слоем сосновых иголок. Сегодня вечером Лозен, Текучей Воде, Одинокой и Ветке Кукурузы предстояло полночи плясать с четырьмя танцорами Гаан, следуя при этом безумно сложному порядку движений.

Танцоры Гаан носили черные маски, а тела покрывали замысловатыми магическими узорами. Вид их высоких головных уборов, силуэты которых появлялись в оранжевом свете закатного солнца, когда горцы выбирались из потайных мест, всегда наводил ужас на Лозен. В детстве она даже начинала кричать от страха, когда Бабушка поднимала ее повыше, чтобы танцоры смогли направить на нее свои посохи и отогнать злых духов.

Сейчас Лозен знала, кто из мужчин скрывается под масками. Для нее также не было секретом, что ее брату потребовалось пустить в ход все свое обаяние, чтобы уговорить друзей принять участие в танце. Если танцор Гаан допускал во время церемонии ошибку, то мог заболеть или навлечь несчастье на близких. Если участник надевал маску, не соблюдя особый ритуал, то мог сойти с ума. Прикосновение другого танцора, снаряженного более могущественным шаманом, грозило обернуться параличом.

После ритуальной пляски танцоров Гаан должны были начаться обычные танцы. Люди разобьются по парочкам и станут танцевать всю ночь. Лучшее время, чтобы влюбиться без памяти. Лозен знала, что сегодня чувства придут ко многим, но не к ней.

К чему любовь? Брат обещал ей кое-что получше. Если она выдержит обучение, через которое проходят все юноши, ей дозволят отправиться в набег за лошадьми. Семья девушки отчаянно нуждалась в новых скакунах — взамен тех, что пришлось отдать. Лозен уснула вымотанной, но с улыбкой на устах. Девушка знала, что больше ей не суждено испытать такой восторг, как сегодня, но ее это нисколько не волновало. Одного раза в жизни ей вполне хватит.